Японским свадьбам не бывает мало места и земли. Им бывает мало денег и времени. Они коротки, как медовый месяц, который может быть отложен навсегда, и дороги, как свадебные наряды, которые берутся напрокат. Здесь, как часто бывает в случае с Японией, все наоборот, все не как у нас: свадьбу справляют в один день, но в три приема, а невесте вместо символа непорочности на голову надевают… рога.

Свадебная церемония на краю Ойкумены – дело хлопотное. Хотя японцам и несвойственен славянский размах при праздновании заключения брака, церемония эта настолько утонченная, сложная и дорогостоящая, что поволноваться приходится и молодоженам, и их родственникам. Роль основной головной боли для них выполняют предсвадебные приготовления. Японцы очень удивились бы, если бы узнали, что в Советском Союзе хлопоты упирались в покупку колец, поиск костюма для жениха, платья для невесты и ночную рубку «селедки под шубой». Здесь иные проблемы. Молодоженам, например, придется выбрать не только пару ресторанов, но сразу три костюма на этот волнительный день: японский, европейский парадный и просто праздничный. Причина многообразия заключается в следующем.

Помимо того что паре для регистрации брака необходимо будет выполнить некоторые формальности в муниципалитете, им следует отправиться в синтоистский храм – это главное, это – традиция. Хотя все чаще молодожены традицию игнорируют и стараются ограничиться церемонией в каком-нибудь дворце приемов, именно там – в храме – должно происходить то основное действо, которое делает свадьбу истинно японской. Пышная процессия: жених в темном кимоно с накидкой-хаори и белыми шнурами, с веером в руках, невеста в особом – свадебном снежно-белом кимоно с колпаком на голове (об этом позже), оба под большим красным зонтом, священник и служки храма и (только!) близкие родственники во фраках и кимоно стоимостью в новую «Тойоту» шествуют по периметру храма, направляясь в главный зал.

Там довольно быстро (минут за 20–30), но с огромным достоинством жених и невеста заключают своеобразный свадебный договор. Священник каннуси представляет молодоженов местным богам – ками – и от имени ками благословляет пару. Молодые дают друг другу своеобразную клятву верности, по очереди делают три глотка сакэ из малюсеньких блюдечек-чашечек. Все – теперь они муж и жена. Однако они не вылетают из храма с радостными криками и разбрасыванием букетов, как можно было бы подумать, а так же чинно, в таком же порядке покидают церемониальный зал и располагаются на разостланной во дворе храма большой подстилке. Нет, совсем не для того, о чем вы подумали: они устраиваются на послесвадебное фотографирование. Этот процесс занимает в общей сложности раза в два больше времени, чем собственно бракосочетание, и имеет не только прикладное значение.

Во время его первой части (до заключения брака) специально обученные женщины надевают на голову юной красавицы цунокакуси – косынку, скрывающую рога. По традиционным японским поверьям эти рожки – символ не того, о чем вы опять подумали, а олицетворение ревнивой женщины. А для женщины в Японии нет хуже порока, чем ревность. Ревнивая женщина – бес, демон хання с рогами и клыками, способный выпить кровь у человека, у мужчины. Удивительно? Не более, чем питье сакэ вместо обмена обручальными кольцами. Иногда пытаюсь себе представить наших молодоженов, пьющих в ЗАГСе по очереди водку… Но вернемся к молодоженам японским. Невесте приходится особенно нелегко – все это время она должна сохранять кроткое выражение лица с потупленным взором, традиционное для всех приличных японских невест в последнюю тысячу лет. Откуда, из каких глубин головного мозга выплывают на эти личики поистине джокондовские улыбки и то самое кукольно-кроткое выражение, которым когда-то прославились японки на весь западный мир, завоевав славу лучших во Вселенной жен? Загадка. Кстати, окончательно женами они становятся, когда после второй фотосъемки все та же женщина снимет с бывшей невесты цунокакуси, и маленькие, симпатичные, но уже безопасные – укрощенные богами – рожки воспрянут над тяжелым париком. Последний раз о них проявят заботу, когда молодую жену будут усаживать в особый свадебный лимузин. У этих машин в задней части крыши, слева, сделан специальный люк. Его открывают, чтобы молодая жена при посадке и высадке не повредила сложную конструкцию парика и, конечно, рожки. Служительница, усадив девушку в машину, прячет их в бумажный чехол с печатью храма и прикалывает к парику длинной жемчужной булавкой. Опускается люк, захлопывается дверь… Все: время пить пиво или… ехать в следующий храм.

Помните о той черте японцев, которая отличает их от большинства других народов, – они не воспринимают чужую культуру системно? Нравится им какой-то буддийский ритуал – будут буддистами, пока ритуал не закончится. Нравится христианский? Нет проблем – сегодня мы католики или протестанты. Так и со свадьбой. Очень часто бывает, что, покинув синтоистский храм, молодожены переодеваются: она – в белое платье, он – во фрак или черный костюм, и свадебный кортеж останавливается у церкви или престижного отеля, где их ждет патер, пастор или ксендз – с кем договорятся (знаю точно, что в роли венчающих находят себя обычные гайдзины, в том числе наши – это одна из ипостасей «большой белой обезьяны»). Так или иначе, по всем правилам здесь происходит венчание, и в молодых ребятах, с радостными улыбками откупоривающих шампанское, очень трудно бывает узнать ту чинную пару в кимоно, что лишь пару часов назад фотографировалась во дворе совсем другого храма. Надо отметить, что пышностью своей этот этап японской свадьбы явно призван превзойти западные аналоги. Платья невесты и гостей заказываются у лучших модельеров (или берутся напрокат, что случается чаще, особенно в кризис), пробор в иссиня-черных волосах жениха рассекает, подобно клинку меча, солнечный луч, цены за ужин во французском ресторане зашкаливают за все разумные пределы. Средненькая свадьба человек на 70 обойдется молодоженам (а точнее – их родителям) тысяч в 50 долларов, не считая расходов на наряды (кимоно главных действующих лиц могут стоить столько же – каждое). Часть этих затрат покроют гости. Как и во многих других случаях, лучший подарок в Японии – чек или наличные в конверте. На свадьбу обычно дарят долларов по двести-триста (в иенах, разумеется). От близких родственников достанется больше – до 10 тысяч долларов (если они есть и если родственники не скупердяи). Но и виновники торжества тоже обязательно раздают подарки. Обычно гостям дарят то, что у нас традиционно вручают молодой семье: посуду, сервизы, интерьерные и бытовые мелочи (не сходить ли мне на свадьбу?).

Верные своим привычкам, молодожены после окончания торжественного ужина могут попрощаться с теми, кому за 40, и отправиться в какой-нибудь ресторанчик или бар. Очень часто оформляется специальный заказ на party в том кабачке, куда будущие жених и невеста любили приходить до свадьбы. Это – тоже особенности японского быта. На «своей территории» здесь встречаться не принято. Тесно, да и не ходят японцы в гости друг к другу ни до свадьбы, ни после. Вот и проводит молодежь время на улице, а чаще всего за излюбленным японским занятием – тратой денег в излюбленных же местах: магазинах, ресторанах, барах. Изредка, правда, посещая многочисленные здесь лав-отели. На этот раз вы правильно догадались для чего.

В баре свадьба совсем уже неформальная – молодежь, друзья, иногда коллеги. Брачная ночь – это грохот музыки, много пива, пиццы, чипсов и соленого зеленого гороха. Всем гостям и сотрудникам бара – небольшие подарки. Лучше всего на денежную тему: копилки, бизнес-кошечки – манэки-нэко, притягивающие удачу, сувениры «на богатство». Видимо, помогает не сильно. Раньше после свадьбы нередко уезжали в путешествие: на Гавайи, которые под боком, или на вовсе уж свою Окинаву. Сейчас, говорят, в Японии кризис. Солнце, пляж и коктейль в высоком бокале приходится все чаще откладывать либо на «когда деньги будут», либо на непопулярное – дешевое время. Впрочем, на коктейлях в свадебную ночь не экономят – даже невесте сегодня можно прийти домой на рогах. В переносном, разумеется, смысле.

Один мой знакомый на следующую ночь после своей свадьбы снова заглянул в тот же бар. Пил до трех часов ночи. Напился. Икнув, сказал: «Пора к жене» и начал передвижение в сторону родных пенат – от бара до дома было метров 300. Семейная жизнь началась: бывшая невеста теперь будет ждать его каждую ночь. И не будет ревновать. По крайней мере не должна. Иначе будет считаться рогатой.

Один японский профессор удивлялся: «Почему русские до сих пор думаю, что все японцы – самураи, а японки – гейши?» Ответ на его вопрос мы дали в книге «Россия и Япония: имиджевые войны», а вот что касается гейш…

Признаюсь, мое отношение к этой профессии довольно сильно менялось по мере изучения предмета. На исходе 90-х мне довелось в одном из московских клубов читать лекции по гейшеведению и гейшелогии. Тогда же стало понятно, что единственное, что действительно интересует наших соотечественников применительно к гейшам, так это «проститутки они или нет?» Тогда мне казалось, что ответ прост, но время показало, что все не так однозначно. Для иностранцев никогда не существовало проблем в дефинициях японских женщин. Следуя европейской логике, они четко делили их на «приличных» и «продажных», объединяя в последнюю группу всех, чья профессия так или иначе была связана с оказанием интимных услуг. Понятия «гейша» и «японская проститутка» слились для нас воедино. Однако японская эротическая культура значительно изощреннее европейской, а круг профессий, вовлеченных в сексуальный, или, как его называют в Японии, «водяной» бизнес, – значительно шире. Эта широта взглядов и дальневосточная тяга к расплывчатым определениям позволила Японии выработать свой однозначный и официальный ответ на главный вопрос иностранцев: «Нет! Гейши не проститутки!»

Обоснований японской версии – более чем достаточно. Во-первых, само по себе происхождение профессии никак не связано с предоставлением интимных услуг. Первые гейши (тогда это были мужчины) развлекали клиента и купленную им куртизанку, скрашивая время за ужином и создавая нужную атмосферу для более близких отношений. Развлекали сначала игрой на барабане, а затем, когда профессия стала исключительно женской, на лютне – сямисэне, пением и танцами.

Во-вторых, само происхождение слова «гейша» свидетельствует об утонченности ремесла: «гэйся» по-японски значит «человек искусства, мастерица». Ее задача – развлекать, а не торговать телом.

В-третьих, японское общество строго организовано в профессиональном смысле: «профсоюзы» проституток и гейш всегда существовали раздельно – вплоть до формального запрещения проституции в 1957 году. Гейш запрет не коснулся, что дало возможность поставить точку в ответе на «главный вопрос современности» – опять-таки формально.

По сути же, для японских мужчин гейши заполняли очень важную лакуну, образовавшуюся в процессе формирования национальной эротической традиции. Жена для японского мужчины – женщина, которая живет у него дома, за этим домом ухаживает, рожает детей и воспитывает их. За удовлетворением естественных потребностей мужчина шел к проститутке. «Неохваченным» оставалось другое человеческое желание: поговорить. Выговориться, излить душу – это ведь не только нам надо, но им – инопланетянам – не меньше. Вот как раз для этого и нужны были гейши. Выполнение их главной задачи – развлечение клиентов не только музыкой и танцами, но и разговором, скользкими анекдотами, застольными играми (включая «кто больше выпьет») – со временем рафинировалось до степени искусства, но так и осталось на грани запретного. С другой стороны, стороны самих гейш, главной мечтой всей их жизни было и остается «выйти замуж за олигарха». Современные гэйся – развлечение для богатых и хорошо образованных японцев, способных понять их своеобразную красоту и оценить уровень владения древним искусством развлечения гостей. Легенды о счастливых девушках, вышедших замуж за политиков, генералов и миллионеров (одна даже стала наследницей клана Морганов, но это исключение), – основной вид устного творчества в гейшевской среде. Гэйся – профессиональные японские золушки-психологи, находящиеся в постоянном поиске своего принца.

Обучение и наряды гэйко стоят баснословных денег. Всю жизнь они живут в кредит, надеясь когда-нибудь рассчитаться с долгами. Что же необычного в том, что многие из них ищут дополнительные возможности заработка, эксплуатируя свою внешность, обаяние, сексуальность? В конце концов, если уж замуж не получится, то найти богатого и постоянного любовника, по местным понятиям, ничуть не хуже! Японская литература изобилует рассказами о гейшах, чьи чувства к женатым любовникам были глубоки, искренни и чисты, несмотря на то что время от времени они были вынуждены продавать себя за долги или просто поддаваться соблазну – такова реальность, и в этом, с японской точки зрения, тоже нет ничего предосудительного. Просто… об этом не следует говорить иностранцам – так цивилизованнее.

Да, гейша не проститутка. Ее нельзя купить. Однако за ней можно ухаживать, и при выполнении ряда условий даже с определенной перспективой. Но нам, иностранцам, это даже не должно быть интересно. Ведь нам попросту не понять, о чем говорит гэйко – ее шутки и комплименты своеобразны и изысканны, они предназначены тем, для кого японский язык родной. Для японского же мужчины она по-прежнему остается привлекательным и очень сексуальным идеалом, пусть очень далеким и чаще всего (но далеко не всегда!) недоступным.

Ныне в Японии существует современный – недорогой и облегченный – вариант гейш – хостесс. Общение с ними – один из излюбленных способов проведения времени у японских мужчин – тех, кто своими руками построил «страну, похожую на рай», «идеальное общество потребительского изобилия и духовной наполненности». Это их право.

Есть в Токио один праздник, который, хотя и приходит каждый год в первое воскресенье апреля, стоит описать именно сейчас – после свадьбы и гейш. Одна из главных проблем этой страны – демографическая. Население Японии, составляющее сейчас около 126 миллионов человек (следующее место в мире после России), неуклонно сокращается год от года. Если так пойдет и дальше, через 200 лет эта нация совсем исчезнет с лица Земли. Не хотелось бы. Японцам тоже не хочется. А поскольку причины низкого уровня рождаемости не только социальные, но, как нам теперь известно, и физиологические (сексом занимаются едва ли не реже всех в мире), то особенно удивительно, почему раз в год тысячи людей спешат в синтоистский храм Канаяма, или, по-другому Канамару, на «вынос члена» – есть в Японии и такой праздник.

Интересно, что сей предмет мужской гордости местный люд в просторечии именует «чин-чин», а потому японцы нередко вздрагивают, когда наши соотечественники в порыве пьяного красноречия провозглашают чисто японский, по их мнению, тост: «Чин-чин, банзай!» Но откуда же взялся такой странный праздник и зачем он нужен?

Легенда гласит: много-много веков назад, когда еще духи жили вместе с людьми, с одной из важных японских богинь случился жуткий конфуз: у нее выросли зубы в самом неподходящем для этого месте. Помимо неприятных ощущений в паховой области странное заболевание естественным образом поставило ребром демографический вопрос. Народ запаниковал. Не знаю подробностей, но, видимо, богиня сообразила, что без хирургического вмешательства тут не обойтись, и назначила свидание… кузнецу.

Помолившись своим металлургическим духам, кузнец-гинеколог рьяно принялся за дело и скоро выковал чудный высокоуглеродистый фаллоимитатор, которым и обломал пациентке все ее лишние зубы. Память об этом удивительном событии жива в Японии по сей день. Доказательством тому служат храмы, воспевающие кузнечное мастерство и металлургию в целом («Тойоте» покровительствует этот самый бог-кузнец, например) и великолепный орган, благодаря которому японский народ дожил до наших дней. Самый известный из них – Канаяма-дзиндзя – находится в городе-спутнике Токио – Кавасаки.

Поклониться фаллосу сюда приходит довольно много людей. Большинство просит богов о детях – говорят, что молитва помогает избавиться от бесплодия. Многочисленные дощечки – эма, на которых записывают просьбы богам и которые вывешивают в храме, иллюстрируют эту просьбу: на них изображены малыши. Кроме того, раз храмы посвящены гениталиям, значит, можно надеяться и на решение других проблем мочеполовой системы. Соответственно, вторые по популярности дощечки несут на себе изображение мужских и женских половых органов.

Очень любят эти места японские геи, транссексуалы и трансвеститы. С системой у них частенько бывают «нелады», риск лечения от венерических заболеваний значительно выше, чем у обычных асексуальных японцев, да и ханжами назвать их никак нельзя – в отличие от тех же обычных японцев. Когда мы обсуждали с друзьями предстоящую поездку в Канаяма-дзиндзя, местные жители, а особенно жительницы, закатывали глаза: «Какой ужас!» Потом, отведя в сторонку, просили привезти сувенир – хотя бы печенье с изображением одной из 48 классических японских поз. Местным травести такие тонкости не по нраву. На празднике они веселятся от всей души, щеголяя роскошными нарядами и тяжеловесным макияжем, охотно позируют и фотографируются с чудаковатыми иностранцами, которым вообще все нипочем. Именно на хрупкие внешне, но по-прежнему мускулистые плечи трансвеститов ложится основная ноша – под громкие ритмичные крики (что-то вроде «Давай-давай!»), сопровождаемые огромной восторженной толпой, они носят по городским улицам о-микоси – носилки с огромными фаллосами. Самый большой из них – нежно-розового цвета – был подарен храму неким «Клубом Элизабет», и этот клуб – вряд ли Дом культуры.

Мы приехали на праздник группой из семи человек и думали, что, кроме нас, иностранцев на столь необычном мероприятии не будет. Мы ошиблись. Такого количества американцев, арабов, евреев, французов сразу в одном месте я не видел в Японии со времен чемпионата мира по футболу. Некоторые прорывались к о-микоси и с радостными воплями таскали его вместе с японцами. Многие седлали огромные бревнообразные чин-чины во дворе храма, осматривали ритуальную кузницу и выстраивались в очередь, чтобы написать просьбу богам на дощечках-эма. Кто-то шепнул в толпе, что даже «государевых людей» из русского посольства привезли в Канаяма-дзиндзя автобусом. Они шли за носилками с розовым фаллосом тесной группой, глядя себе под ноги и насупившись. «Как за членом Политбюро», – пошутила непосольская девушка Наташа, и оставим двусмысленность этого высказывания на ее совести.

После праздничного шествия участники и гости расходятся. Многие отправляются в находящийся рядышком буддийский храм. Вряд ли замаливать грехи. Скорее всего, полюбоваться редкой красоты пагодой и прудом со статуей Будды да потолковать с монахами, принявшими обет безбрачия – так же, как их отцы и деды. Мы же, по старой русской привычке, отправились в идзакая – японский кабачок, где вскоре встретили много знакомых лиц. Очарованные нашей активностью и непосредственностью, японцы прислали подарок от своего стола – кувшин пива. Догадайтесь, каким был следующий тост… Правильно, но главное не это, а то, что через некоторое время все наши девушки, которые в тот день просили у духов ребенка, написав об этом на дощечках-эма, родили мальчиков. Я очень люблю этот храм.

А теперь еще об одном японском ритуале, совершающемся обычно через некоторое время после свадьбы или после посещения храма вроде Канаяма-дзиндзя.

К синтоистским богам японцы обращаются не только при мольбах о новой жизни, но и тогда, когда мольбы сбываются, проще говоря, при рождении ребенка. Впервые мне повезло увидеть это в Наре, древней столице страны Ямато, в родовом святилище рода Фудзивара – самого знаменитого клана Японии. Там я наблюдал за старинным обрядом, который называется «О-мия маири» или «Убусу-но маири». Суть его состоит в том, что синтоистские священники каннуси представляют новорожденного богам ками. Здесь, в храме Касуга-тайся, мальчиков знакомят с влиятельными местными духами на 32-й, а девочек – на 33-й день после рождения. Главными же действующими лицами ритуала становятся, конечно, сам новорожденный, который в данном случае оказался мальчиком, его бабушка и синтоистский священник каннуси.

Придя в храм, счастливое семейство, состоящее, помимо ребенка, из его родителей, а также двух бабушек и двух дедушек, объявляет священнику о своей готовности. За несколько дней до этого с ним уже была достигнута предварительная договоренность, назначено время, а также произведена оплата церемонии. Храмовый служка выносит белое покрывало, напоминающее фартук, которое отец ребенка завязывает на своей матери. В Токио это покрывало почему-то цветное: для мальчиков темных тонов, для девочек – красных. Почему, признаться, не знаю.

Новорожденного передают бабушке на руки. Семья усаживается на скамейку перед площадкой с алтарем, куда торжественно всходит каннуси. Священник узнал у родителей имя ребенка – Фусатаро – и, обратившись к алтарю, принимается негромко читать молитву норито, иногда делая по два хлопка в ладоши: так принято обращать на себя внимание синтоистских богов – ками. Затем он приглашает на свое место родителей мальчика и, пока они еле слышно обращаются к духам, сидит в стороне, беззвучно шевеля губами, читая норито.

Молитва заканчивается, родители возвращаются к ребенку, священник принимает из рук служки подарок от храма и, произнеся пару формальных фраз, вручает его одному из дедушек, после чего с достоинством удаляется. Заметно волновавшееся до церемонии, которая, кстати, длилась всего около 15 минут, семейство наконец расслабляется. На лицах появляются улыбки, и счастливые родители неспешно отправляются к автомобилю, принимая по пути поздравления прохожих, – их сын известен теперь духам этих мест, и одним настоящим японцем в этом мире стало больше.

Именно так звучит по-русски слово «якудза» в буквальном переводе с японского. Неудачная комбинация в популярной карточной игре дала название одной из самых удачных сторон японского бизнеса – теневой. При этом сама японская мафия – якудза – известна, помимо всего прочего, и тем, что не особенно скрывается от полиции. В ежегодной «Белой книге» Главного полицейского управления страны с точностью до нескольких десятков человек приведены данные о количественном составе различных группировок, сфере их деятельности, известны их главари – оябуны, адреса и телефоны офисов. Но не стоит думать, что по улицам Токио мафиози расхаживают чуть ли не с табличкой на груди «Я – бандит». Япония – высокоразвитая капиталистическая держава, пропагандирующая либерально-демократические ценности в американском духе, и быть преступником здесь почти так же нехорошо, как и в любой другой стране. В то же время около 80 тысяч якудза, объединенных в две с лишним тысячи группировок, нуждаются во всемерной легализации своей деятельности. Их бизнес тесно связан с участием в экономической жизни страны, в деятельности крупнейших предприятий, особенно строительной отрасли, им нужны официальные контакты с полицией, миграционными службами, чиновниками и депутатами всех уровней, с прессой и издательствами – с обществом, в котором они живут. Для легализации таких контактов и придания себе социального веса нередко создаются общественные объединения, клубы, спортивные общества, особенно часто – молодежные союзы, носящие маску воспитателей юного поколения в «патриотическом» духе. Их членами, за малым исключением, становятся кобуны – рядовые бойцы, сятэй – «бригадиры» и даже авторитеты – оябуны. Частенько в названиях таких «молодежных лиг» присутствует и национальный колорит. Это может выражаться в наличии всего лишь одного иероглифа в названии – «восточный», но отражает традиционную для японских правых паназиатскую геополитическую ориентацию, а в последнее время нередко и противопоставляется официальной – проамериканской – ориентации японского общества. Неудивительно, что, получив несколько приглашений от новых японских знакомых и друзей на проводы года старого – события для японцев более значимого, чем приход Нового года, мы решили узнать, как провожают минувшее в самом, пожалуй, необычном японском коллективе.

«Лига», пригласившая меня на свои проводы старого года – Бонэнкай, отличается от многих ей подобных наличием идейного вдохновителя – Сэнсэя (Учителя). Невысокого роста человек в «диктаторского стиля» френче и с приветливой улыбкой на устах говорит как минимум на пяти языках, хорошо разбирается в тонкостях азиатского национализма и имеет большой опыт практической «работы». Он успел поучаствовать во многих конфликтах в Восточной Азии, в том числе в известных событиях на площади Тяньаньмэнь в Пекине и в партизанской войне в Бирме в 1991–1992 годах. Дополнительный авторитет ему придает близкое родство со знаменитым японским ультранационалистом довоенных времен, основателем влиятельного националистического союза Кокурюкай, и еще более известным писателем Юкио Мисимой, избравшим харакири для сведения счетов с жизнью. Как и для некоторых других из 30 человек, входящих в ядро организации, работа в «Лиге» для Сэнсэя не основная. В «миру» он отличается от обычных японских граждан лишь наличием «шестисотого» «Мерседеса» с левым рулем и манерой одеваться, абсолютно не свойственной японским клеркам. Его облик разительно меняется лишь в праздники, когда он участвует в публичных мероприятиях «Лиги» или устраи вает уличный митинг прямо перед своим домом. Соорудив импровизированную трибуну и взяв в руки мегафон, он сгоняет с лица совершенно безуховскую улыбку и, потрясая кулаком, требует от японской молодежи стать решительнее и избавиться от американского влияния.

Интересно, что именно умение выдерживать своеобразный стиль в одежде выделяет якудза из довольно безликой сине-черной японской толпы, не знакомой в большинстве своем с понятием комбинаторности в подборе одежды, известным нам по фильму «Служебный роман». Находясь в зале для приглашенных на Бонэнкай гостей, я думал о том, что медальное выражение лиц сидящих вокруг меня людей совершенно неизвестно большинству иностранцев, живущих в Японии подолгу, но привычно любителям гангстерских боевиков Китано: эти люди – якудза. Они разительно непохожи на вечно растерянных японских клерков с вечно открытыми ртами и вздыбленными чубами. Большинство присутствующих оказались либо вообще лысы (у некоторых на сверкающем черепе синели татуировки в виде драконов или свернувшихся на темени змей), либо густо набриолинены. Вкупе с обилием кожаных пиджаков и суровыми взглядами из-под насупленных бровей все это создавало у меня впечатление участия в съемках фильма «Такси-2» – настолько похожи казались на его героев мои соседи по столикам.

Впрочем, те, кто выглядит совсем уж «по-якудзевски», – скорее всего молодые гангстеры, только что выбившиеся из «шестерок». Когда в зал входили новые гости, они резво вставали всем столом, демонстрируя вошедшему свое уважение и одновременно показывая свой низкий ранг, – все остальные продолжали сидеть. «Бригадиры» и другие «старшие товарищи» гораздо более свободны в выборе одежды. Двое пришли в ядовито-сиреневых костюмах, один гордо демонстрировал белоснежную «тройку». Хозяин Бонэнкая – четвертый по счету глава Организации («первый среди равных», как демократично-уважительно представили нам оябуна коллеги) – был одет подчеркнуто просто: в коричневых тонов пару, белую рубашку в тонкую зеленую полоску, неброский галстук. Лысый, в стильных очках, с небольшой аккуратной бородкой, он выглядел импозантно и был чрезвычайно активен и дружелюбен. Молниеносно реагируя на реплики почетных гостей, оябун быстро и точно передвигался среди них, деловито перекидываясь с каждым парой фраз, – настоящий светский лев с элитарной тусовки. Он оказывался настолько стремителен, что порой отрывался от двух среднего роста молодых телохранителей, тоже, впрочем, лишенных всякого намека на «быковатость». Лишь один из них приковывал к себе внимание густым загаром явно солярийного происхождения. Как и оябун, телохранители едзимбо были одеты строго, просто и не «по форме»; остальные представители «Лиги» сегодня пришли в одинаковых черных костюмах, белых рубашках и таких же белых галстуках (после окончания официальной части старшие бойцы эти галстуки снимут и заменят на менее официальные). Многие из присутствующих наводили на мысли о кино еще и манерой сидеть «по-шерифовски»: широко раздвинув ноги и упираясь в одно бедро кулаком. У одного из гостей при этом из рукава пиджака высовывалась сверкающая камнями запонка размером с половину спичечного коробка, а на одном из уцелевших пальцев красовался перстень с непомерной величины бриллиантом. Когда этот гость доставал сигарету, чтобы закурить, четверо бандитов одновременно вскакивали с мест и, почтительно склонившись, протягивали ему зажигалки.

Пальцев, особенно мизинцев, не хватало у доброй половины присутствующих. У некоторых – по два-три. Видимо, это особенно своенравные бойцы, вынужденные за свою несанкционированную лихость не раз извиняться таким образом перед оябуном. Один из сидящих рядом со мной «бригадиров» оказался лишен сразу двух пальцев на левой руке. Он «в авторитете»: однажды застрелил двух противников, отсидел восемь лет из полученных пятнадцати, освободился досрочно и снова приступил к делам. Правда, они не всегда идут так, как надо. «В Хабаровске, – рассказывал он мне, – ничего не удалось развернуть. Нельзя так работать: пьют с самого первого дня и так, что утром не встать». Впрочем, «Лига» не теряет надежды на перспективное «сотрудничество» с Россией: некоторые бойцы учат русский язык, а один с этой целью даже поступил в МГУ.

После того как все гости собрались, начался «парад бригад», когда они, проходя в главный зал, выслушивали поздравления от стоящих в строю хозяев вечеринки. Вместе с бригадами в зал прошествовали и одиночные гости: депутаты, чиновники, полицейские в штатском, издатели престижных журналов и мы – единственные иностранцы на этом мероприятии. Своим присутствием мы вызывали естественное, но тщательно скрываемое удивление и любопытство. На фуршете, во время которого приглашенные артисты (один манерой исполнения до дрожи напомнил Кобзона) пели трогательные песни в стиле энка – что-то вроде «Я к маменьке родной с последним приветом…», некоторые изрядно «поддавшие» гости подходили ко мне знакомиться. Узнав, что в прошлом я был офицером кутэйдан – воздушно-десантных войск, предлагали поучаствовать в бизнесе: девочки, крабы, экстази. Один из новых знакомых преподнес странную визитку: «Токийская ассоциация помощи детям, оставшимся без родителей в результате военных действий». Снова вспомнился Остап Бендер с его идеей помощи сиротам, но визитку я бережно спрятал, тем более что ее владелец заодно подарил мне заколку для галстука в виде японского флага. Сувенир оказался к месту: помимо того что сиротская заколка подошла к моему галстуку, она придала мне недостающей официальности и резко снизила количество недоуменных взглядов. Я и сейчас изредка, когда хочу шокировать японцев, надеваю ее на японские приемы. Иногда – вместе с подаренным мне позже шелковым белым галстуком ручной работы с изображением горы Фудзи, обсыпанной стразами – такого галстука нет даже у моих знакомых бригадиров.

Главный официальный пункт программы – поздравления от приглашенных почетных гостей. Одетый в традиционное кимоно и гоголевский плащ с пелериной, потрясающий зажатой в руке половиной старинного лука, обмотанной шелковыми шнурами, глава одной из крупнейших в мире федераций карате выкрикивал лозунги о «единой Японии» и недопустимости пребывания на «божественных островах» всякого «материкового сброда». Вскоре я увидел его дающим интервью в Москве, куда он прибыл как лидер спортивного движения и преуспевающий бизнесмен. Он и сейчас время от времени бывает в России. Говорят, что приезжал как-то в качестве третейского судьи, чтобы развести наших «пацанов», представляющих противоборствующие федерации карате.

«Спортсмена» сменил тоже хорошо известный в Москве и издавший в России свою довольно интересную книгу буддийский священник. Этот был более сдержан, даже сказал пару слов о духовности, но в главном сошелся во мнении со своим харизматичным предшественником. Оба особенно много говорили о тяжелом экономическом положении страны и необходимости объединения «левых» и «правых» ради подъема экономики, критиковали «испорченную» молодежь, поминали корейцев: злых – северных, похищающих японских граждан, и коварных – южных, опережающих Японию в экономическом развитии. Вышел на сцену и бандитского вида крепыш, немного опоздавший и с удивлением обнаруживший, что стойку для микрофона уже унесли. Подбежавший телохранитель, согнувшись в 90-градусном поклоне, минут пятнадцать держал микрофон перед боссом, пока тот, упершись руками в бока, говорил все о том же экономическом кризисе, молодежи, вездесущих корейцах…

В программу Бонэнкая обязательно входит тамэсивари – разбивание гипсобетонных блоков опытными бойцами-каратэками. Один из них – телохранитель оябуна – ради такого случая облачился в каратэги – каратистское кимоно с вышитым названием школы и поясом, украшенным четырьмя золотыми нашивками: 4-й дан – один из высших, присуждаемых за техническое мастерство. Его учитель тоже присутствовал на празднике. У обоих огромные мозоли на двух костяшках пальцев и шишки на лбах – бетонные блоки они разбивают руками, ногами и головой, что снова наводит на воспоминания о России – очень похоже на празднование дня ВДВ. Интересно, что сказали бы якудза, увидев, как наши десантники поротно разбивают головами наполненные водой трехлитровые банки?

Но вот гипсобетон покрошен, официальная часть Бонэнкая закончена, и из традиционного «военного» района, где в двух шагах от могил военных преступников, казненных по приговору Токийского военного трибунала, проходила наша встреча, мы едем на неформальный ужин. Вереница белых и черных «Тойот» и «Мерседесов» направляется в исконные вотчины наших новых друзей – известный своим «женским бизнесом» квартал Кабуки-те токийского района Синдзюку. Бандитский парад заканчивается в дорогом ресторане неподалеку от заведения под многообещающим названием «Дом супружеской неверности». Недели за три до Бонэнкая одному из зарвавшихся китайских бандитов якудза срубили здесь самурайским мечом голову. Она скатилась по лестнице прямо в обеденный зал, здорово (и, наверное, неприятно) удивив сидящих там простых японцев. Здесь же вечерами танцуют русские девушки. Их фото в купальниках вывешены прямо на улице. Поев жареного мяса и потолковав «за жизнь», мы расходимся по своим делам. На часах семь вечера – меня ждет еще одна встреча, а у моих новых знакомых только начинается «рабочий день»: у них нет выходных и праздников даже в Новый год.

Поразительно, но на следующий же вечер после того Бонэнкая я впервые был остановлен на улице для проверки документов двумя полицейскими; до того японские городовые почти год не обращали на меня никакого внимания. Хотя никаких документов у меня не оказалось, а визитку с мощно выписанными иероглифами «Четвертый глава Клана…» я почему-то показывать не стал, конфликта не произошло. Документы оказались на месте у Наташи, и нас отпустили под ее честное слово. На мой вопрос: «Почему вы меня остановили?» один из стражей порядка ответил с полицейской прямотой: «Высокий очень». Сразу вспомнилась наша милиция: может быть, для любой полиции мира свой, «родной» преступник выглядит куда менее грозно, чем иностранец, опасный просто тем, что он не такой, как все?

Некоторое время спустя, вернувшись в Москву, я вновь вспомнил о якудза. Знакомый японский журналист пригласил меня на встречу со странным человеком – бывшим главой гангстерского клана, а ныне христианским проповедником Ёсиюки Ёсида. Его история стала сюжетом для снятого в Японии боевика под названием «Мой босс – Христос». Ёсида торговал наркотиками и посылал людей на убийства, любил роскошную жизнь, но сам едва не отправился на тот свет по воле конкурирующего клана. А потом… как в сказке – в одно мгновение все переменилось: бывший босс мафии стал истово верующим, распустил банду, некоторые члены которой, в соответствии с японскими традициями, вняли убеждениям своего бывшего босса и изрядно шокировали мирных японцев, устроив однажды крестный ход в полуобнаженном виде, специально демонстрируя гангстерские татуировки и декларируя таким образом возможность обращения к Богу самых опасных членов общества. Если вы хотите узнать об этой истории из первых рук, почитайте нижеприведенное интервью.

Ёсида-сан, простите, возможно, за странный вопрос, но я вижу, что у вас на руках в наличии все десять пальцев. У многих моих знакомых якудза из других кланов пальцев значительно меньше. Как вам удалось сохранить руки в целости?

Пальцы отрезают за провинности, за совершенные ошибки. Во-первых, я не совершал ошибок. Во-вторых, я сам был босс, и это мне приходилось решать – резать кому-то пальцы или нет. Должен сознаться, к своему стыду, что около 120 моих подчиненных остались без мизинцев, а некоторые лишились еще и безымянных пальцев. Мне очень жаль…

А как вы достигли такого «безопасного» положения, как стали боссом мафии, как все начиналось?

Это началось, когда я еще учился в старшей школе. У нас была секция регби, где занимался и я, а один из парней в нашей команде, постарше меня, уже был якудза. Когда мы шли с ним после тренировок отдохнуть, то замечали, что у него всегда куча денег. Он буквально разбрасывался ими, а самые красивые девушки просто вешались ему на шею. Это совершенно определенный стиль поведения – в Японии так себя ведут только якудза. Я знал, что это что-то незаконное, но мне тоже очень хотелось много денег и девушек, и я решил, что быть якудза не так уж и страшно… Вскоре после того, как я связался с этим парнем, мы влезли в большую драку, и школа сказала мне: «Прощай!» После этого я стал профессиональным мафиози и очень быстро достиг больших высот в организованной преступности. Наша группировка занималась в основном наркотиками, контрабандой оружия и драгоценностей. Я частенько ездил за границу по делам нашего бизнеса – в Корею, Гонконг и Таиланд, я был очень работоспособным, жестоким и удачливым гангстером. Кстати, именно в Корее я познакомился со своей будущей женой. Она была христианка, из хорошей корейской семьи, хотела изучать японский язык и вскоре вышла за меня замуж, не зная, чем на самом деле я занимаюсь.

Мой бизнес развивался отлично, и я быстро продвигался по служебной лестнице. К середине семидесятых у меня был огромный дворец в Осаке и шикарные квартиры во всех крупных городах Японии, каждый день на моих счетах скапливались десятки тысяч долларов – всего около 55 миллионов долларов по тогдашнему курсу. Это были очень грязные деньги: в те времена я контролировал около 90 процентов наркотрафика Японии. В это время в моей родной Осаке началась «война кланов» якудза. Одной из ее жертв стал мой старший брат – его застрелили на улице среди бела дня. Мы поклялись отомстить, но меня арестовали раньше, чем я успел выполнить обещание – за покушение на убийство я получил пять лет тюрьмы.

Но, насколько я понял, вы лично никого не убили?

Да, сам я никого не убил. Но несколько человек были убиты по моему приказу. У меня был пистолет, но слово – более страшное оружие.

Ёсида-сан, чтобы нам было легче разобраться в структуре якудза, скажите, пожалуйста, как называлась ваша должность?

Я был кайте – главой клана и возглавлял Дай Нихон Сэйги-дан – «Группу справедливости Великой Японии», идеологически крайне правую организацию, состоявшую из 130–140 активных бойцов и структурно входившую в один из самых грозных гангстерских союзов Японии – Мацудагуми, насчитывавший в то время около 500 стволов и занимавшийся почти исключительно наркобизнесом. Нашими главными врагами были конкуренты из самой большой мафиозной группировки Японии – Ямагути-гуми, которая и сегодня базируется в соседнем с Осакой городе – Кобэ.

Да, это серьезные противники. Я слышал, что, несмотря на закрытость японских пенитенциарных учреждений, пять лет, проведенные там, оказались для вас не самыми спокойными?

Да, меня пытались убить и там, причем трижды. Поэтому мне пришлось сидеть в тюрьме Саппоро на острове Хоккайдо – пять лет в одиночке. Полиция хотела спасти меня от смерти, но понимала, что в районе Кансай – в Осаке или Кобэ меня убили бы обязательно – якудза там особенно сильны. Поэтому меня отправили подальше от Кансая. Вот только сидеть в Саппоро было очень холодно – это все-таки север Японии.

То, что вас пытались спасти в тюрьме от мести якудза, вполне соответствует нормам правового государства. Но, насколько я понимаю, у якудза непростые, неоднозначные отношения с японской полицией?

Якудза – это очень сложная организация. Формально это совершенно незаконный бизнес, но существует масса способов, позволяющих мафии легализоваться, существовать практически открыто и даже сотрудничать с полицией. Мне тоже приходилось вступать в контакт с высокопоставленными полицейскими. К сожалению, они довольно часто оказывались в ситуации, грозившей потерей лица, и тогда на помощь полиции приходили мы – якудза. В то же время полиция была прекрасно осведомлена о наших делах, но предпочитала нас не трогать. Когда происходило что-то экстремальное, представитель полиции обращался к нам с просьбой выдать конкретного человека, и мы обычно не отказывали. Взамен полиция закрывала глаза на многие преступления. Наша группировка базировалась в Осаке, и один из руководителей полиции этого города – можно сказать, что это было второе лицо в полиции, был нашим большим другом – мы могли решить с ним любые вопросы. Но кроме полиции в нас нуждались и другие представители власти, особенно политики. Многим депутатам нужна поддержка, а якудза в состоянии организовать самую мощную и убедительную поддержку.

Вы надеялись на помощь властей, когда вышли на свободу?

Нет. Меня трижды пытались убить в тюрьме и обязательно убили бы на свободе, но, к счастью, в это время в Ямагути-гуми произошел внутренний раскол, и «коллегам» стало просто не до меня – обо мне забыли. Это был очень сложный для меня период. Я все еще оставался высокомерен и, несмотря на то что влияние моей жены на меня становилось все сильнее – я даже начал посещать церковь, все еще оставался настоящим якудза. Даже в церкви я обращался к Богу с просьбой о деньгах и о решении проблем моего незаконного бизнеса. Но время многое меняет, и в конце концов я тоже очень сильно изменился внутренне. Я поразил своих подчиненных, приказав им однажды не стрелять во врагов, а договариваться с ними. А когда моя родственница, которая была наркоманкой и находилась на пороге смерти, исцелилась молитвами моей жены, я принял окончательное решение и, распустив банду, ушел из якудза.

А из якудза вообще можно уйти вот так – «по собственному желанию»?

Можно… но очень трудно. Почти невозможно.

Чем вы занимались потом?

Честным бизнесом. Здесь надо сказать, что в Японии есть две разновидности мафии по форме финансового статуса. Первая – это профессиональные гангстеры – тосэйнин, каким был и я. Тосэйнин занимаются только преступными делами и ничем другим: наркотики, проституция, оружие, убийства, рэкет и так далее.

Вторая форма – когенин – это те, кто параллельно с «работой» в банде имеют какой-то свой легальный бизнес. Например, для очень крупной группировки из Токио – Кекуто-кай характерен именно подход когенин: не пошел бизнес – сразу же открываем новый, а «тылы» якудза обеспечивают безбедное существование на время переходного периода.

Но я порвал с мафией и занялся торговлей недвижимостью. Так продолжалось до краха «экономики мыльного пузыря». Экономические трудности и все большее мое внимание к вопросам веры привели меня к единственно правильному выбору: я стал христианином, миссионером, проповедником.

Вопрос, от которого я не могу удержаться, глядя на вас. У вас великолепная татуировка – ирэдзуми, с изображением драконов и иероглифоввашего посмертного имени. Пускают ли вас с таким украшением в онсэн – ведь во многих банях Японии установлены запреты на посещения для якудза, которых опознают именно по похожим татуировкам?

В сэнто – обычную общественную баню – не пускают. В онсэн, где есть отдельные кабинеты, пускают. Но в общественную я и сам не пойду. Разве что с друзьями – тоже с татуировками.

Ёсида-сан, я думаю, вы согласитесь со мной: якудза – очень необычная профессия. Сейчас вы – известный христианский проповедник. Это тоже очень необычно. Но ведь Богу все равно, кем вы работаете – Христос и сам был из рабочих. Почему вы не выбрали какую-нибудь простую профессию, после того как ушли из организованной преступности, не стали, например, рабочим?

Почему не выбрал? Выбрал! У меня было очень туго с деньгами, и я решил заняться риелторским бизнесом, торговал недвижимостью – это потом помогло мне в вопросах церковного имущества.

Но, насколько мне известно, ваша жена была недовольна тем, что вы остаетесь богатым человеком – даже после того, как вы перестали заниматься незаконным бизнесом. Это правда?

Да, моя жена приложила немало усилий для того, чтобы мои миллионы быстро закончились, – она долго и истово молилась об этом. На первый взгляд, это странный поступок, но в нем есть своя, довольно жесткая логика. Она говорила, что слишком горда, чтобы встречаться с таким богатым человеком – могли подумать, что она идет на это именно из-за денег, а она и сама родом из очень богатого корейского рода. Когда я перестал быть богатым, эта проблема отпала сама собой.

Вам больше не нужны деньги?

Я счастлив тем, что воспитываю молодежь в любви к Богу – это приносит мне огромную радость. У нас самая большая пасторская школа в Японии, и даже экономические проблемы, как оказалось, можно решить молитвой.

В нашей школе готовятся священники – это что-то вроде небольшой семинарии, и самый стабильный доход приносят семинаристы, которые платят за обучение ежемесячно 20 тысяч йен – около 180 долларов. Учатся у нас три года, а школа существует уже восемь лет. У нас пять церквей: на Окинаве, в Фукуоке, Осаке, Киото и Токио. Чтобы построить их, пришлось сложиться – и наш капитал пошел в дело, и пожертвования верующих, которым, собственно и принадлежит церковь.

Я много езжу по Японии и могу сказать, что очень многие люди жертвуют на церковь, жертвуют на нашу школу. Конечно, все прихожане разные – кто-то ничем не в состоянии помочь, а какая-нибудь богатая структура иной раз перечисляет такой взнос, который превосходит наши месячные заработки. С другой стороны, мы и сами вкладываем немало денег, проповедуя по всему миру. Вот и приехать сюда, в Москву, нам стоило недешево, но мы получили приглашение от московских верующих и не могли отказать. Это ведь моя жизнь, да теперь и не только моя. У меня трое детей: старший – мальчик – и две девочки. Сын уже стал пастором. Старшая дочь работает у нас в церкви на ответственной должности, а младшая занимается миссионерской деятельностью.

Ёсида-сан, насколько я понимаю, и до вашего обращения в христианство вы не были атеистом.Как и большинство японцев, вы, вероятно, ходили в буддийские, синтоистские храмы? Вы были верующим человеком?

Я верил. Верил в синтоистских ками и в Будду, потому что так было удобно. Когда я решил стать христианином, то сначала пошел в большой синтоистский храм в Киото и спросил ками, как мне быть. Я не получил никакого ответа и понял, что отныне моя судьба должна измениться. Я нашел истинного Бога.

Сейчас вы посещаете храмы других, в том числе истинно японских, религий?

Ни в коем случае!

Вы сказали, что ваши дети – тоже христиане. Это значит, что ваши внуки тоже не посещают ни буддийских, ни синтоистских храмов, с ними не совершался обряд «О-мия маири», они не ходят на праздники-мацури, которые так любят японцы?

Ни в коем случае!

В Японии принято хоронить умерших по буддийскому обряду. Ваши родители живы?

Отец, к сожалению, уже скончался – еще до того, как я обратился в истинную веру. Мама уже стала христианкой, так что и этот вопрос для нас решен.

Мне всегда была симпатична в Японии религиозная толерантность. Не порождает ли активная миссионерская деятельность, особенно со стороны «неродных» для японцев религий, конфликтную атмосферу в этом очень деликатном вопросе?

Бог – один. Для меня тут нет никаких вопросов, и я продолжаю свою деятельность. Когда меня пытаются переубедить, например, буддисты, я соглашаюсь с тем, что многое в буддизме устроено правильно, но я отчетливо вижу, что эти же вопросы в христианстве решены еще лучше, и сразу же говорю об этом!

Ваша убежденность делает вам честь, сэнсэй. Однако позволю себе заметить, что есть другие сэнсэи, которые думают точно так же. Например, Икэда-сэнсэй считает, что нет ничего лучше, чем Нитирэн, а Икэгути-сэнсэй – ярый сторонник Сингон. А завтра в Японию приедут ваххабиты, которые абсолютно убеждены, что общество должно жить по законам шариата.

Нет, нет, никакого конфликта не будет, никакие столкновения невозможны! Наша задача – только высказать свой взгляд на веру, показать отличия своей веры от других, а дальше пусть каждый выбирает сам. Я никогда не приму ислам и не стану буддистом! Я не хочу конфликтов и не хочу никого убивать – даже из-за веры. Япония – страна свободы в выборе религии. Я откажусь убивать.

А если убьют вас?

Ну, когда будут убивать, тогда и подумаю об этом.

Наверное, это мудро, сэнсэй. Но что касается других японцев, как вы считаете, такая толерантность в вере – это нормально? Или это равнодушие? Японцы – вообще верующие люди?

Они ничего не понимают в вере, их надо просвещать, образовывать, рассказывать, что Бог, создавший Вселенную, – только один. Именно этим я и занимаюсь. К сожалению, в массе своей им все равно, во что верить. Внешняя религиозность есть, но у нас, как говорят, 8000 богов – это ненормально. Просто японцам все равно.

В завершение – вопрос, связанный и с первой частью нашего интервью, и со второй. Недавно в Нагасаки убили мэра города. Как вы относитесь, с высоты своего сегодняшнего положения и с учетом вашего прошлого опыта, к подобным эксцессам?

Никак. Это была разборка из-за наркотрафика. Речь шла о миллионах долларов, а за такие деньги убивают и мэров. Якудза и сейчас тесно связаны с властью, с депутатами, с политиками. Мафия не может существовать без поддержки власти. Раньше это было в порядке вещей. Сейчас якудза приходится все тяжелее и тяжелее – законы становятся суровее. Но и во власть рвутся те, у кого нет денег, но кому этой власти очень хочется – таким людям без якудза не обойтись. Хотя среди нынешних депутатов есть и христиане – двенадцать человек. Это символично.

А вам не хочется податься в политику?

Нет. Мой босс – Христос. Мое оружие – молитва.

На зимние праздники японцам повезло не меньше, чем нам. У нас: Новый год и старый Новый год, два Рождества (одно – отечественное, то есть настоящее, другое – как повод выпить и съездить в тур на распродажи). Сейчас, кажется, появляется традиция справлять третье Рождество – старое, по аналогии со старым Новым годом. У них: День рождения императора, Новый год, День основания империи, Рождество (как повод купить что-нибудь дорогое со скидкой или съездить в тур). Меньше всего в России знают про третий в этом списке праздник – в советское время он считался «неприличным» по идеологическим мотивам.

День основания империи любят и считают «своим» праздником японские правые. В то же время это не мешает всем остальным японцам (а их куда как больше) считать его своим и веселиться от души. Правые требуют возродить мифическую «Великую империю», простые японцы радуются, что живут именно там, где живут – в Японии, – ее реального величия им довольно.

История этого выходного дня уходит в столь глубокую древность, что тот период нередко называют «эпохой легендарных императоров». Самый первый из них и, естественно, наиболее легендарный – Дзимму. Будучи потомком самой богини Солнца и прямым предком нынешнего императора, он и основал, если верить преданию, страну, именуемую ныне Японией. Произошло это за 660 лет до Рождества Христова. День известен точно – 11 февраля. С тех пор именно в этот день миллионы, а может быть, и десятки миллионов японцев приходят в храмы традиционной японской религии синто, хранящие дух великой старины и покровительствующие самой Японии и каждому ее жителю в отдельности. Верховным жрецом синто является император, а одни из самых пышных празднеств проводятся в храме, посвященном знаменитому императору Мэйдзи, милостиво и дальновидно согласившемуся на «открытие» Японии миру в конце XIX века.

Ровно в полдень толпы японцев, одетых в традиционные накидки, панталончики (для женщин), набедренные повязки (для мужчин), под грохот барабанов отправляются по главной аллее парка Мэйдзи к святилищу. Они дружно кричат, придавая себе сил и ритмично вскидывая на плечах тяжеленные носилки о-микоси. Широкая дорога, ведущая к храму, вся запружена праздничными процессиями. Полицейских – ни одного. Порядок – идеальный. Многие из пританцовывающих в этой человеческой многоножке – с явно неформальными прическами: молодые похожи на панков, солидные солидны так, как в Японии могут быть солидны люди, близкие к правым. Еще более серьезного вида мужчины ждут о-микоси на пороге храма Мэйдзидзингу. Во дворе другой барабанный оркестр – он задает ритм вплывающим сюда колоннам. Эти барабанщики одинаково одеты и играют более сдержанно, чем отличаются от тех, что стояли в начале дороги. Там, привлекая всеобщее внимание и срывая аплодисменты зрителей, стучал в барабан и бился в экстазе молодой парень с пепельными волосами. Вышибая огромными палками сложнейшие мелодии, он, явно пребывая в «измененке», крутился вокруг барабана, лупил в него с разворота, внезапно подлетал над барабаном на полтора метра в высоту, выполняя в полете поперечный шпагат, и в падении снова обрушивал на кожу вадайко сверкающие в молниеносном движении палочки.

Одна за другой процессии о-микоси подходили к ступеням храма, пытаясь, казалось, взять его штурмом. Показав должное усердие, они отходили и располагались в стороне, давая место следующим. Наконец, содрогая землю, откуда-то из глубины храма, как из таинственного подземелья, нижайшим басом ударил невидимый главный барабан Мэйдзи-дзингу. После установившегося минутного молчания старейшины преподнесли храму свои дары и вместе со священниками каннуси помолились синтоистским богам. Красноносый демон Тэнгу станцевал свой жутковатый танец – сначала со священным копьем, с острия которого, как гласит легенда, падали капли, образовавшие в Мировом океане Японские острова, а потом с мечом – одной из трех священных реликвий японского императорского дома и главной ценностью самураев.

Вот и все: произнесены приветственные речи, народ поздравлен с очередной годовщиной основания империи, вознесены молитвы богам с просьбой дожить до следующего праздника. О-микоси возвращены на свои места в храмах. Парень с платиновой прической, оставив свой барабан, лениво прищурившись, потягивает в тени пиво из банки и договаривается с подружкой о свидании – праздник закончен.

Вот и пришел Новый год. За десять минут до наступления 1 января, то есть за 6 часов 10 минут до первого удара курантов в Москве, мы дружной группой человек в семь-восемь высыпали из многоэтажного дома близ старого, на всю Японию известного кладбища Сэгакудзи. Мимо нас по дороге к храму величаво шествовали европейские дамы в широких шубах до пят и с пышными куафюрами. Одна из торгпредских жен (похоже, так в Японии одеваются только они), указуя пальцем, отягощенным перстнями, на наш дом, с оттенком брезгливости промолвила: «Говорят, там тоже живут русские». «Да, – подхватила вторая, – здесь столько проституток, просто ужас!» Заметив недоумение на моем лице, мой друг, доктор наук, преподающий в японском университете и проживающий в этом самом здании, объяснил на ходу: «Не обращай внимания – государевы люди. Присланы в Японию на кормление».

Выезжая за границу, мы рискуем постоянно. Мало того что туриста норовят обмануть ушлые агентства путешествий, а на месте отдыха – еще более проказники-туземцы, сопровождаемые местной заразой и лихачами-водителями, теракты и лихорадка, изношенные самолеты и полные нитратов огурцы. Даже в этой тихой стране с вами может случиться любая неприятность. Можно потерять паспорт, отстать от группы, заблудиться, оказаться в эпицентре землетрясения или быть смытым цунами – да мало ли что может приключиться с иностранцем в чужой стране. Что делать в такой ситуации? Единственная надежда в таком случае – на соотечественников, обремененных официальными полномочиями и статусом «государевых людей», – наших дипломатов.

Мне приходилось быть свидетелем ситуаций, когда наши туристы теряли паспорта, терялись сами. Когда надо было срочно обращаться за помощью в российское консульство, мы эту помощь быстро получали. Так что хочу сказать сразу: никаких претензий по поводу выполнения их прямых должностных обязанностей у меня к дипломатам нет. А уж что касается функционирования политических, экономических и прочих сугубо важных, ответственных отделов, то это и вовсе не мое дело. Не полезу.

Но… есть один, извините, за ученое выражение, аспект посольской деятельности, с которым мне постоянно приходилось сталкиваться как гайдзину-иностранцу. Да еще и гайдзину, не только живущему среди простых русских людей в этой стране, но и много общающемуся с русскоязычными японцами – советологами и русистами. Но японцы еще ладно, а вот отношения наших недипломатов с нашими дипломатами абсолютно точно: никак не складываются. Именно не складываются. Они не хорошие и не плохие – их нет. История про новогоднюю встречу у Сэнгакудзи совсем не оригинальна и не удивительна. Российских дипломатов в Японии несколько сотен человек. Россиян, живущих здесь постоянно, – несколько тысяч. Живут в одной стране, но на разных планетах. Первые сами себя считают (возможно, справедливо) особой – чрезвычайно привилегированной кастой, разными путями добившейся вершин власти и карьеры. Они – элита государственного аппарата и по советской привычке безумно боятся хоть в малости этот образ разрушить.

Большинство наших дипломатов – выпускники языковых вузов, прежде всего МГИМО, распределившиеся на работу в МИД. Что это значит? Это значит: зарплата на уровне прожиточного минимума в России и протирание штанов в пыльном кабинете на Смоленской площади в ожидании чуда – долгожданной командировки в Японию. Ожидание вполне материально: командировка принесет не меньше 3000 долларов в месяц, бесплатную квартиру, возможность поездить на шикарной машине за казенный счет и обрасти связями, которые позволят полулегально заниматься бизнесом с японскими партнерами – параллельно с карьерой и после отставки. Поймите правильно, я только констатирую факты и не обвиняю этих людей ни в чем. Да их ни в чем и нельзя обвинять – это их стиль жизни. К тому же, кроме владения японским языком и русским (в смысле умения говорить много, мало что говоря), они не могут больше ничего, а японский язык не кормит. Разве что нескольких человек.

Еще хуже положение у наших шпионов, многим из которых пришлось сначала потянуть лямку в армии или в разведцентре за пределами МКАД, окончить разнообразные разведшколы и академии, а теперь заниматься фактически тем же, чем и «чистые» дипломаты, да плюс еще свои – шпионские – дела. Как и остальные, они здесь – на кормлении.

Главная задача любого нашего человека в Японии – выжить. И не только выжить, но и постараться по возможности продлить срок своей командировки, а если не удается, то, по крайней мере, убедиться, что после краткого пребывания на родине снова выпадет счастливый билетик и получится вернуться на землю обетованную – в Японию. Чиновникам, возвращающимся на кормление, особенно трудно: претендентов много, посольство не самое большое, а оттого стиль жизни в нем (и в торгпредстве) сильно напоминает советские времена, за тем исключением, что теперь наши дипломаты гораздо свободнее в передвижениях по стране и активно используют эту свободу для ведения бизнеса. Да еще сменился и главный объект зависти. Если раньше ревность наших вызывали японцы и другие иностранцы, судьбою обреченные на жизнь в этом раю, то теперь объектом неприятия стали русские, живущие в Японии независимо от наших диппредставительств.

Их становится все больше: число русских стажеров, ученых, японских жен и девушек-хостесс увеличивается в Японии с каждым днем. Они не живут в посольстве или торгпредстве. За ними нельзя следить, и они крайне мало зависят от воли отечественного МИДа. Точнее, не зависят совсем. Они – не элита, они, за редким исключением, даже не японисты. Многие из них приезжают сюда на годичную стажировку и, цепляясь за любой шанс, остаются на следующий год, потом на следующий, потом еще на годик… они тоже на своеобразном кормлении, но живут в своем мире, который разительно не похож даже на мир их сверстников в Москве и Владивостоке, а уж с посольским… Даже цвет паспортов у этих людей разный, только язык и объединяет.

Когда я впервые позвонил в посольство, русский дипломат, снявший трубку, сразу спросил: «Вы говорите по-японски?» Глупо отрицать важность владения японским языком в этой стране, но почему-то это качество среди наших дипломатов считается одним из двух основных (наряду с наличием связей, могущих принести реальные деньги), определяющих степень компетентности человека в любом вопросе, хотя это и не бюро переводов (по крайней мере, не только), а внешнеполитическое ведомство. Со мной разговаривать согласились лишь после того, как я сумел убедить интересующего меня российского дипломата в своем знании японского языка. Разумеется, говорили мы по-русски.

Интересно, что тысячи молодых русских, живущих в Японии, включая и многих презираемых дипломатами хостесс, по-японски говорят и читают, хотя и на своеобразном – «гайджынском» – диалекте. По собственному опыту, а я гораздо ближе к этой части русской диаспоры, знаю, что у них не меньше, а может быть, и значительно больше проблем, чем у соотечественников, защищенных «зелеными корками». Им надо искать жилье, зарабатывать деньги (далеко не у всех стипендия позволяет безбедно существовать), решать судьбы своих детей, живущих в Японии и посещающих японские детские сады и школы, искать адвокатов и работодателей, деловых партнеров и просто друзей. Часть русских выходит из положения, приходя в Русские клубы. Через них же распространяется рассылка новостей и объявлений, и через них русские пытаются решить все свои проблемы – от покупки билетов до разводов. Каждый знает, что в посольстве их с этими проблемами не ждут. Но и радостной встречи случайно забредших на Русский клуб дипломатов (кроме одного завсегдатая) я тоже не наблюдал.

Грустно, но, столкнувшись на каком-нибудь крупном мероприятии, русский дипломат и русский же аспирант вряд ли станут разговаривать друг с другом (особенно если дипломат не один). Посольские не ходят в Русский клуб, обычные посетители клуба не приглашаются на мероприятия посольства. Для многих «неформальных» русских в Японии дипломаты – «чинуши» и «взяточники». Для наших дипломатов соотечественники без зеленого или синего паспортов – «шваль и проститутки». Один посольский чиновник как-то в порыве откровенности признался мне: «Я всех наших, которые приходят к нам в консульство, вижу сквозь окошко как через амбразуру». Я еще порадовался тогда, что у него пока нет пулемета. «Почему?» – задал я ему глупый вопрос и получил исчерпывающий ответ: «Но я же дипломат, я не могу общаться с этими людьми – это неприлично».

«Эти люди» тоже не горят желанием вступать в контакт с работниками российских диппредставительств. Для русской молодежи в Токио наше посольство – в лучшем случае «главная цитадель» (торгпредство – просто «цитадель»), в худшем – «гадюшник». Я провел небольшой и крайне неофициальный блиц-опрос среди посетителей Русского клуба в Токио, попросив их одним словом определить основное качество русского дипломата в Японии. Первыми по популярности стали эпитеты: «высокомерный», «несвободный», «корыстный».

Воспитанный в советской школе, я привык к мысли, что наш дипломат за рубежом – это «лицо страны». А тут оказывается, что это «лицо» высокомерно, несвободно, корыстно, да еще и лениво. Уже японцы-русисты пеняли мне при встрече: «Ваше посольство не делает ничего для создания хорошего образа России! Это ужасно!» Рассказываю об этом молодому сотруднику консульства, только что окончившему МГИМО. Он законно возражает: «Но этого же нет в моих должностных обязанностях!» Позже, под банку пива, сетует: зарплата, вероятно, самая низкая в посольстве – около 400 тысяч иен в месяц (около четырех тысяч долларов), правда, он не платит за квартиру, оплачивая только коммунальные услуги, и получает компенсацию на бензин из расчета 90 литров в месяц, но как-то все равно не хватает. Все равно как-то мало… Детям подарки, квартирку в Москве недурно прикупить было бы, да и машину уже подобрал…

Расстроенный, ухожу со встречи: жалко стало наших дипломатов. Сел в электричку, начал размышлять. Японец такого же возраста, только что окончивший даже престижный институт, поступая на работу в компанию, вряд ли может рассчитывать на зарплату больше 250 тысяч иен в месяц, из которых около половины уйдет на оплату жилья, и уж, конечно, никто не станет оплачивать ему бензин. Впрочем, японцам в Японии жить легче – дома и стены помогают.

Я, кстати, тогда поинтересовался у нашего консульского, знает ли он человека, в обязанностях которого прямо прописано, что он должен радеть за престиж своей родины? Дипломат почесал в затылке и неуверенно ответил: «Может, у посла?»

Может, у посла. Но я не уверен. По крайней мере, до посла мне достучаться не удалось – не мой уровень. А вот еще с одним дипломатом, довольно высокого ранга, я все же поговорил: «Есть у нас человек, который обожает историю, много знает о наших двусторонних контактах, но по специальности своей он занимается внутренней политикой Японии. Есть человек, который вхож во все японские музыкальные салоны, но он занимается внешней политикой. Атташе по культуре имеет какие-то другие интересы. Но вы поймите, мы – чиновники. Не надо требовать от нас того, чего мы дать не можем! Вот назначат человека, в обязанности которого будет входить забота об имидже России, с него его начальство и спросит».

Ну наконец-то все разъяснилось. Пока такого человека не назначили, спрашивать не с кого, да и не вправе я «спрашивать», только… Право слово, за державу обидно, когда я читаю в журнале интервью с известным японским славистом Мицуеси Нумано: «…России надо активнее вести свою культурную дипломатию. …Мне кажется, что российское посольство в Токио не прилагает особых усилий для установления контактов с японскими русистами… В посольстве России, образно говоря, заперлись от нас на ключ… Мне бы очень хотелось, чтобы в нашей работе поучаствовали представители российского посольства. Но на свои предложения я не получил конкретного ответа. У меня сложилось впечатление, что русским дипломатам это безразлично». Не знаю, насколько прав японский сэнсэй, но он один из тех людей, которые формируют у японцев образ нашей страны. К счастью, этот человек формирует образ положительный. Но есть еще десятки японских русистов, которые боятся идти в наше посольство, а там, в свою очередь, не очень жаждут их видеть, выставляя перед входом рамки металлоискателей. Есть информация о том, что старики-русисты готовят теракт? Нет? Тогда зачем?! Что напишут потом эти люди о России и сыграют ли роль их произведения в создании образа моей страны, можно только догадываться.

Один японец удивлялся в разговоре со мной: «Когда-то в Японии публичные дома маскировались под вывесками “турецких бань”. В конце концов это настолько сильно возмутило турков, что они потребовали закрытия таких заведений. Теперь использовать это название в порнобизнесе запрещено. Почему вы – русские – так равнодушно относитесь к тому, что любой секс-бизнес с европейскими женщинами у нас, в Японии, начинают называть русским? Не все же русские женщины в Японии проститутки? И далеко не все проститутки – русские! Я за всю жизнь ни одной не видел. Вы этого не понимаете?» Ну почему – понимаем. Но то турки, а то мы…

После всех этих бесед настроение у меня испортилось окончательно. Пришел домой, и, как назло, в руки попался томик Толстого. Читаю роман «Воскресение»: «Это чиновники, озабоченные только двадцатым числом. Он получает жалованье, ему нужно побольше, и этим и ограничиваются все его принципы». Так, может быть, именно в этом и есть «великая сермяжная правда»? Вообще бывает ли по-другому? К сожалению, русским, живущим в Японии, нельзя обратиться к Традиции проживания в этой стране – хотя ей уже полтора столетия, они никогда не были организованы и сплочены. То ли по причине своей малочисленности, то ли по какой еще. Так что придется снова посмотреть на Запад. Оказывается, все просто: чем более развита страна, чем лучше ее граждане живут у себя дома, тем легче им жить за рубежом. Тот же профессор Нумано в своем интервью говорит об обстановке внимания, которой окружают своих граждан дипломаты, прибывшие в Японию из Западной, да и из Восточной Европы – Польши, например. Традиционно трепетно относится к своим соотечественникам посольство Израиля; короче говоря, вряд ли кто-то, кроме выходцев из бывшего СНГ, рискнет заявить, что «видит своих соотечественников сквозь амбразуру».

В Москве японцы объединились в свое общество – Нихондзинкай, есть Японский клуб и Японский бизнес-клуб. Японцев в российской столице не так много, как россиян в японской, но организованы они значительно лучше. Контакт со своим посольством у них постоянный и непосредственный.

Получить русскому недипломату в Токио информацию о гастролях или иных российских культурных мероприятиях очень трудно, достать билеты – почти невозможно. Японцы в Москве издают газету «Московский ветер» и в курсе не только гастролей своих соотечественников, но и местных мероприятий на японскую тему. Поддержка посольства в этом неявная, но действенная. Если бы такая – хотя бы моральная – поддержка была у русских в Японии, нашим жилось бы значительно легче.

Что же нам с этим делать? Сказать, что нашим дипломатам стоит другими глазами посмотреть на своих соотечественников, а тем – перестать с опаской и неприятием относиться к дипломатам, – значит стать идеалистом. По здравому же размышлению можно найти, наверное, сразу несколько путей смягчения этой проблемы. Мне кажется, что, когда русские дипломаты и русские ученые, а также жены русских ответственных работников и русские жены японских бизнесменов смогут познакомиться и без неприязни, не свысока, а на равных поговорить друг с другом, им всем будет уже не так обидно за державу. А там, чем черт не шутит, может, и японцы будут уважать нас значительно больше? Вот только почему-то мне в это уже почти не верится. Возможно, в этой главе читатель услышит голос обиды, сопровождающей автора в размышлениях об отношениях «государевых» и «негосударевых» русских. Так и есть – мне обидно, но не за ту или иную сторону, поскольку я уже давно не принадлежу ни к одной из них, а, извините за банальность, за державу. Обидно за державу, у которой в Японии и без того далеко не все в порядке и граждане которой не могут найти меж собой общего – русского – языка.

Древние японцы обожали писать дневники и записки. К числу самых известных произведений этого жанра относятся, например, знаменитые «Записки от скуки». Не от головы или живота, как можно было бы подумать (от этого они предпочитали вещи посерьезнее – меч, например), а от скуки. Рассказал японский автор о том, что его занимало, от чего он скучал, и, быть может, от скуки и излечился. Когда, вернувшись из Японии, я спускаюсь в московское метро и лихорадочно ищу платок, чтобы зажать нос, то испытываю острое чувство стыда и не менее острое желание написать записки от зависти. Думаю, я не одинок в этом своем низком чувстве. Слишком многие наши люди завидуют Японии и японцам. Завидуют тому, как работают, как отдыхают, завидуют космическому японскому быту, унитазам а-ля «Спэйс шаттл». Да мало ли чему еще можно завидовать, особенно если не знать, что там на самом деле, не видеть обратную сторону… Вот я и подумал: а если написать записки от зависти, может быть, зависть и пройдет? И написал.

Самые популярные в этой стране виды отдыха называются «каймоно» (шопинг) и «табэмоно» (хождение по ресторанам), но мы пока обратимся к более известным у нас вещам. Например, к любованию сакурой. С каким умилением, вторя поэтам и писателям, мы восторгаемся: японцы так мило любуются веткой сакуры, так утонченно наливают сакэ и слагают стихи! Они ждут наступления каждой весны с таким нетерпением – вот-вот зацветет вишня, как это возвышенно!

Хорошо, что наши дачники в большинстве своем не относятся к числу фанатов японской жизни, а то еще немного, и у нас отказались бы от черешни в пользу японской бесплодной красоты. Черешни было бы жаль, но такой красоте я, скажу честно, завидую. Бело-розовое великолепие на несколько недель окутает всю страну, и опадающие лепестки, о которых в Москве разве что ленивый не знает, что они – символ оборванной жизни самурая, кружась в вальсе, упадут в чашки с сакэ:

Сакуры нежной цветок
В водки стакан опустил.
Как хорошо!
(Леонид Каганов)

Каждой весной 20–25 японцев расстаются с жизнью из-за любви к прекрасному – они упиваются насмерть. Любование сакурой для многих жителей этой страны слишком уж неразрывно связано с алкоголем. Как можно смотреть на эту красоту без стакана в руке? Смахивая сентиментальную слезу, японские мужчины устраивают поэтические турниры, викторины, игры, где проигравших ждет одно наказание – штрафная. Я завидую японцам. Они доросли до того уровня, когда количество смертей от перепоя прогнозируемо и держится на практически неизменном – потрясающе низком уровне – столетиями. Они травятся священным рисовым вином, слушая стихи и наблюдая за опадающими лепестками, точно так же, как травились их деды и прадеды. Что может быть красивее, чем отойти в мир иной под пьяную болтовню хмельных красавиц и лихих клерков? И только 20–25 человек в год. Не тысяч, не сотен – два десятка человек. Лимит. Великая страна.

Помните, как мы смеялись когда-то, узнав, что президент Буш-младший чуть не расстался с жизнью, подавившись не то пончиком, не то коврижкой? Японцам не было смешно. Каждый Новый год два-три японских старичка делают то, что не под силу президенту супердержавы, – они умирают от жуимотины. Здесь принято справлять Новый год установленным порядком: есть холодную гречишную лапшу, пить с утра сакэ и… давиться сладковатыми рисовыми лепешками – моти. Эти самые моти обладают странным свойством – они очень плохо прожевываются. Японские дедушки и бабушки знают об опасности, но из года в год, из столетия в столетие хладнокровно рискуют. Вы скажете: что такое для страны с населением 126 миллионов человек две-три смерти на Новый год? Ерунда! Да, ерунда. Но каково упорство! В другой стране плюнули бы давно и не делали этих моти, лучше бы еще раз сакэ выпили, но не в Японии. Традиция превыше всего! Знают, но давятся. И деды их так давились, и прадеды-самураи, дети самураев. И я опять немножко завидую им. Такое упорство, да еще и в мирных целях… Завидую.

Всем известно: Япония переживает экономический кризис. Переживает уже так давно, что это стало ее нормальным состоянием. Рядовые граждане страны тоже в курсе этой «новости», и, хотя у большинства семей материальное положение все еще позволяет ее игнорировать, законопослушные японцы готовятся к невзгодам. Отказ от менеджмента в японском стиле и переход к свободной конкуренции держит теперь в напряжении даже неприкосновенных прежде начальников предпенсионного возраста. Хотя японцы бесконечно далеки от того, чтобы приобретать новогодние подарки в «стоиеновых» магазинах, все большее количество покупателей устремляется в ширящиеся сети дешевых универмагов. В магазинах сети «ЮНИКУРО» (UNIQLO) скупается произведенная главным образом в Китае и Вьетнаме яркая и качественная одежда в среднем по 2000 иен, благодаря чему владелец магазина с кризисом справился, став самым богатым человеком Японии.

Сэкономленные клерками деньги с воплями радости вкладываются их женами-брендофилками в покупку фантастически популярных и столь же дорогих сумочек «Луи Виттон» (Louis Vuitton) – 150–300 тысяч иен штучка. Девяносто процентов японских женщин в возрасте от 15 до 70 лет имеют как минимум одну вещь этой фирмы. По телевидению то и дело транслируются программы, передающие опыт отдельных семей по сбережению кровно заработанной иены. Обычно в конце таких передач объявляется: «Семья Ямамото сэкономила в этом месяце 4357 иен и теперь отправляется в ресторан», где и отмечает столь небывалый успех на сумму, в 4–5 раз превышающую размер кубышки. Но и это не предел. Говорят, что наиболее рьяные домохозяйки решительно отправляют своих мужей по утрам в общественные туалеты – воду тоже надо экономить. Мужьям приходится трудно: на сумму, уже в сотни раз превышающую размеры экономии, они каждый вечер напиваются со своими друзьями пива, которое утром должны донести до ближайшего парка или станции метро. Они не могут по-другому. Это закон пелевинского «орануса»: чем больше производишь, тем больше потребляешь. А если кризис, то экономишь то, что потребляешь, для того чтобы потреблять еще больше, и это – тот редкий случай, когда я японцам не завидую.

И все же… Они построили то, о чем мечтали наши отцы и деды: если не коммунистическое общество, то что-то очень похожее. Когда Никита Сергеевич пообещал нам коммунизм при жизни одного поколения, серьезнее всего это обещание восприняли в Японии. Те студенты, которые в шестидесятых дрались с полицией и якудза на улицах японских городов, отстаивая идеалы марксизма, сегодня руководят фирмами, компаниями, корпорациями. Они сделали вид, что побеждены, и победили сами. Строили капитализм под руководством Соединенных Штатов. Построили национальный коммунизм для самих себя. В Японии самые счастливые и беззаботные категории населения – дети и старики. Первым пока все равно. Вторым уже все равно. Те, кто посередине, работают. Кто не выдерживает, бросается из окна или под поезд или уходит в лес Аокигахара, чтобы заблудиться и умереть там от голода. Их много. С каждым годом их становится все больше. Но и этот рост предсказуем, как рост валового продукта. Предсказуем, как почти все в Японии, кроме землетрясений и цунами. Когда я смотрю на японскую молодежь с крашеными чубами и в безумной одежде, на молодых клерков, бредущих по улицам в одинаковых темных костюмах и с ниточками слюны, свисающими из открытых ртов, я думаю о том, что будет дальше. И… заранее немножко завидую.