Достойное место в галерее литераторов, связанных с Лесным, занимает писатель и общественный деятель Василий Васильевич Брусянин (1867–1919). К сожалению, сегодня это имя известно главным образом историкам литературы, не упомянут он и в «Энциклопедии Санкт-Петербурга», а тогда, в эпоху Серебряного века, имя Брусянина было на слуху у читающей публики…

Он был необычайно плодовитым литератором. За тридцать лет писательской деятельности (увы, именно столько отмерила ему судьба!) из-под его пера вышло огромное множество повестей, рассказов, очерков, несколько романов, статей, рецензий, корреспонденции. Большим успехом пользовался исторический роман-дилогия Брусянина «Трагедия Михайловского замка», посвященная судьбе Павла I (1914–1915 гг.). Кроме него, известность писателю принесли его сборники повестей и рассказов «Ни живые ни мертвые» (1904 г.), «Час смертный» (1912 г.), «Корабль мертвых» (1915 г.), «Дом на костях» (1916 г.), романы «Молодежь» (1911 г.), «Темный лик» (1916 г.)и многие другие.

«Его уважали собратья-писатели, именно ему предложил стать своим секретарем Леонид Николаевич Андреев, – рассказывает внук Василия Брусянина – известный петербургский журналист, киновед, лауреат „Золотого пера-2003“ Вадим Олегович Брусянин. – Сколько помню себя, всегда жил с ощущением причастности к литературной семье. На стенах комнаты висели портреты деда с необузданной шевелюрой, написанные им акварелью пейзажи Финляндии, подаренные ему фотографии Ивана Бунина, Леонида Андреева, Александра Куприна с дружескими надписями…»

Помнят Брусянина и в Башкирии, откуда он был родом. Именно здесь, в «Уфимских губернских ведомостях» и в других приволжский газетах, он начал свою творческую деятельность. А первым своим крупным произведением Василий Васильевич считал рассказ «Новогодний день в башкирской деревне», опубликованный в 1892 году петербургской газетой «Русская жизнь».

^{В.В. и М.И. Брусянины. Фото 1899 г. – в год женитьбы. Из архива В.О. Брусянина}

«Творчество В.В. Брусянина по существу совершенно не изучено, – отмечает едва ли не единственный исследователь его творчества, башкирский литературовед Мурат Рахимкулов. – Больше того, о нем вообще написано мало… Разумеется, В. Брусянин не был классиком, но его творчество внесло определенную лепту в литературный процесс своей эпохи, и оно не должно быть предано забвению»…

Как это всегда бывает, в России литератор – больше чем просто автор книг. Нет ничего удивительного в том, что в переломную историческую эпоху Брусянин активно выступал как общественный деятель. Будучи сторонником радикальных перемен, принимал участие в политической борьбе, естественно, антиправительственного характера.

Еще с конца 1890-х годов В.В. Брусянин публиковал рассказы и очерки, посвященные в основном современной деревне, в петербургских журналах легальных марксистов «Новое слово» и «Жизнь». В начале 1900-х годов участвовал в журнале «Звезда», выступал в «Русской газете» со статьями по рабочему и крестьянскому вопросам, о народном образовании. В 1906 году стал официальным редактором-издателем легальной большевистской газеты «Русский набат», выходившей вместо временно приостановленной «Русской газеты».

^{Семья Брусяниных. Слева направо: М.И. Брусянина, В.В. Брусянин, на руках у него – дочь Юлия, родившаяся в 1901 г.; кормилица, на руках у нее – сын Брусяниных Георгий, родившийся в 1903 г. Фото 27 октября 1903 г. Из архива В.О. Брусянина}

Годы, наступившие после первой русской революции, стали серьезным испытанием для Василия Брусянина. Власти припомнили писателю его свободомыслие. В 1908 году Брусянина привлекли к суду по делу издававшейся им еще в 1905 году общедоступной «Московской газеты». Тогда вышло всего десять номеров этого издания: накануне вооруженного восстания в Москве его закрыли с мотивировкой «за возбуждение к учинению бунтовщического деяния и к ниспровержению существующего в России общественного строя».

Московская судебная палата приговорила Василия Брусянина к двум годам заключения в крепости. С момента подачи кассационной жалобы его взяли под арест, но через две недели освободили под залог, внесенный родной сестрой Марии Ивановны Брусяниной – жившей в Москве Полиной Ивановной Раузер. Понимая, что приговор может вступить в законную силу, Брусянин принял решение бежать за границу.

«Муж бесповоротно решил эмигрировать, а меня с детьми поселить где-нибудь на даче поблизости, квартиру ликвидировать и мебель поставить в склад, – вспоминала жена писателя, Мария Ивановна Брусянина. – Предполагалось, что он выпишет нас за границу, когда ему удастся устроиться». По ее признанию, впоследствии эта идея казалось ей наивной и фантастической, однако тогда она без всякой критики отнеслась к «проекту» мужа, и семья стала готовиться к его осуществлению. Именно тогда Брусянины в первый раз и оказались в Лесном.

^{П.И. Раузер (родная сестра М.И. Брусяниной) с супругом. Именно она в 1908 г. внесла залог за В.В. Брусянина, чтобы его освободили из-под ареста. Фото начала XX в. Из архива В.О. Брусянина}

«Я сняла дачу в Лесном, – какая-то дама, уезжая на все лето, передавала свою квартиру из двух комнат и кухни с балконом за 25 рублей в месяц, – рассказывала Мария Ивановна. – Это было как раз то, что нам нужно. К счастью, в Лесном жила Александра Ивановна Зарина, жена писателя Зарина[53], который тоже, как и мой муж, был осужден к двум годам крепости. Муж был раньше знаком с Андреем Ефимовичем Зариным, а мы, их жены, познакомились друг с другом только в суде. Общее несчастье сблизило нас, по крайней мере, на это время…

Итак, я сняла дачу и переехала туда с детьми. Тотчас же мне пришлось начать хлопоты в различных учреждениях – в Литературном фонде и в Комиссии для вспомоществования нуждающимся литераторам и их женам при Академии наук имени императора Николая II. В обоих учреждениях мне была обещана материальная помощь на все время отбывания мужем наказания: из Литературного фонда 25 рублей и из Комиссии вспомоществования 15 рублей.

Муж решил бежать за границу через Финляндию. Разумеется, план этот мы держали от всех в тайне. И вот однажды утром мой муж, крепко поцеловав меня и детей, ушел от нас… Помню, как с балкона я смотрела ему вслед, и у меня было странное ощущение: мне казалось, что с каждым его удаляющимся шагом кто-то с такой же быстротой поднимает надо мной стеклянный колпак, защищавший меня до сих пор от непогоды, и я осталась стоять на открытом месте…

Потянулись грустные дни, полные неизвестности. Переписка с мужем наладилась, но не сразу, через профессора Политехнического института Виктора Эмильевича Классена, жившего с семьей в Лесном. Это была очень культурная и интеллигентная семья…»

Через некоторое время семья перебралась к Василию Брусянину в Финляндию – в деревню Нейвола под Мустамяками. Писатель жил в пансионе мадам Ланг, являвшемся пристанищем для многих писателей, вынужденных из-за своих политических убеждений скрываться от преследований правительства. Хозяева пансиона сочувствовали революционным настроениям и даже не брали со своих постояльцев денег. Брусянина снабдили фальшивым паспортом на имя некоего господина Базилевича – именно этой фамилией писатель подписывался все годы эмиграции. Ему даже пришлось изменить внешность: по словам Марии Ивановны Брусяниной, муж «снял свою густую, чуть ли не единственную в Петербурге шевелюру, подстриг свою характерную бородку и надел пенснэ». Детям велели, из соображений конспирации, называть отца «дядей Федей».

В Нейволе Василий Брусянин органично влился в писательскую «колонию», возглавляемую A.M. Горьким. Здесь жили известные в ту пору литераторы Евгений Чириков, Демьян Бедный, Владимир Бонч-Бруевич, Федор Фальковский. А неподалеку от Нейволы, в Ваммельсуу, жил Леонид Андреев, с которым у Брусянина сложились тесные дружеские отношения.

Несмотря на антиправительственную деятельность, в 1910-е годы издавалось много книг, написанных Брусяниным. Среди них были «Час смертный. Рассказы о голодных людях», «Дом на костях», романы «Белые ночи» и «Молодежь», а итоговым его произведением стал роман о деревне после столыпинских реформ «Темный лик».

Концом нелегальной жизни Василия Брусянина и его семьи в Финляндии стала амнистия 1913 года в честь 300-летия царствования дома Романовых, прощавшая в числе прочих и «литературные преступления». Осенью семейство Брусяниных вернулось в Петербург.

«Мы решили поселиться в Лесном, считая, что нашим детям, привыкшим быть на свежем воздухе, будет трудно привыкать в жизни в душном городе, – вспоминала Мария Ивановна Брусянина. – В квартире, снятой нами на Английском проспекте[54], мы прожили спокойно, без каких бы то ни было событий, больше года. Только одно я здесь могу отметить: здесь мужу пришла мысль использовать наш большой запас книг и открыть „Библиотеку новых книг и журналов“. Это было в конце года нашей жизни на этой квартире.

За дело мы с мужем принялись с жаром. Заказали полки, составили карточный каталог, а впоследствии отпечатали на машинке настоящий каталог. Достали разрешение на открытие библиотеки, но на мое имя, так как на имя мужа не разрешили. Отпечатали в типографии объявления. Одни, отпечатанные крупным шрифтом, подобно афишам, расклеили по улицам Лесного, другие, более подробные, извещения, напечатанные обыкновенным шрифтом, разослали по адресам, взятым из адресной книги.

Я села в библиотеке и с трепетом ждала, не откликнется ли кто-либо на объявление. Первыми абонентами были наши знакомые Классен. По разосланным же объявлениям явилась одна интеллигентная дама, которая захотела просмотреть каталог и спросила, есть ли журналы. Журналы, разумеется, были выписаны. Просмотром каталога она, по-видимому, осталась довольна, так как подписалась. Второй пришла некая Серова. Об этой даме мне рассказывали, что она была дочерью генерала (кажется, жандармского) и вышла замуж за рабочего завода „Айваз“, находившегося в Лесном. Необычность этого случая заинтересовала меня. После революции, когда в руках революционеров очутились документы из участков, Серова оказалась в списках служащих охранного отделения…

Время шло. Библиотека начинала завоевывать все большее количество абонентов, которые частью переходили из имевшейся в Лесном общественной библиотеки, в которой из-за многолюдства было трудно достать нужную книгу. Помещение было тесно. Как раз в это время семья одного из моих абонентов переезжала в Сибирь и передавала свою квартиру, которую мы и сняли. Квартира помещалась на Малой Объездной, в одном из домов Данилевского. Ему принадлежали два красиво оштукатуренных дома в два этажа. Один дом занимал он сам с семьей, в другом первый этаж занимал пансион Лидии Карловны Лабза, а второй – мы[55].

В этих домах были всевозможные удобства. Так, например, вода для ванной нагревалась не в колонке, а в трубах находящегося в плите змеевика, которые нагревались во время топки. В квартире, которую занимал сам Данилевский, в плите было устроено приспособление, сжигавшее мусор. На парадной лестнице зажигалась электрическая лампочка, горевшая столько времени, сколько нужно было, чтобы спуститься вниз, и автоматически гасла.

Из семи комнат мы две сдавали, одну отвели под библиотеку, а четыре занимали сами. Для прислуги была отдельная комната. Квартира стоила 100 рублей в месяц. Одну комнату мы сдавали за 60 рублей, а другую за 30, с отоплением и освещением. Дров выходило зимой 7 сажень в месяц. Так как большая квартира потребовала и большее количество мебели, то мы купили у прежних квартирантов часть мебели.

^{Дом А.И. Данилевского возле Серебряного пруда на бывшей Малой Объездной улице (современный адрес – Институтский пр., 22) . Фото С. Глезерова, март 2006 г.}

^{Объявление об открытии библиотеки М.И. Брусяниной. Конец 1913 – начало 1914 гг. Из архива В. О. Брусянина}

^{Страницы из каталога общедоступной библиотеки М.И. Брусяниной. Из архива В.О. Брусянина}

^{Страницы из каталога общедоступной библиотеки М.И. Брусяниной. Из архива В.О. Брусянина}

^{Дарственная фотография Л. Андреева с надписью: „Василию Васильевичу Брусянину с искренней приязнью. Леонид Андреев. 1910 г.“. Из архива В.О. Брусянина}

При переезде на новую квартиру пришлось, как это ни было грустно, расстаться с нашим сенбернаром Грумом, так как при доме не было отдельного сада, где можно было бы держать собаку, а был один большой сад, окружавший оба дома. Грум был злой собакой, которую нельзя было выпускать без намордника, и я опасалась, что он своим поведением разгонит всех абонентов, что действительно могло случиться, так как на незнакомых он кидался. Когда его куда-то отдали, он пришел назад и так делал два раза, пока его не отдали такому хозяину, который его посадил на цепь. Я теперь удивляюсь, как мне было не жаль расстаться с этой угрюмой, но умной и преданной собакой…»

Мария Брусянина признавалась впоследствии, что жизнь в доме на Малой Объездной улице в Лесном явилась одним из счастливейших периодов в ее жизни. Мария Ивановна была настоящей хранительницей семейного очага. Кроме того, она обладала и литературными способностями. Об одном из своих литературных опытов, связанном с всеобщим патриотическим подъемом в начале Первой мировой войны, она не без улыбки рассказывала в своих воспоминаниях. Всплеск национальных чувств отразился в литературе и в поэзии.

^{М.И. Брусянина. Фото середины 1910-х гг. В 1917 г., судя по оборотной стороне, фотокарточка по каким-то причинам использовалась «Комиссариатом 2-го Лесного подрайона» как удостоверение личности. Из архива В.О. Брусянина}

«Я тоже заплатила дань этому поветрию, – вспоминала Мария Ивановна. – Как-то раз, увидя в окне магазина портрет короля Альберта, тогда чрезвычайно популярного, я купила его и, придя домой, повесила на стене своей комнаты… Было что-то в этом лице, что вызвало во мне какое-то особое состояние. В уме сами собой стали складываться размеренные рифмованные строчки и, наконец, вылились в стихотворение. Я прочитала его мужу, он одобрил и отнес в журнал, который редактировал тогда поэт Леонид Галич, где оно и было вскоре напечатано вместе со стихотворением Георгия Иванова, тоже посвященным королю Альберту. Вскоре появилось второе, но неудачное, на ту же тему, которое было напечатано в журнале „Пробуждение“. Там же было напечатано и стихотворение „Павшим в бою“, которое Федор Федорович Фидлер счел достойным перевода на немецкий язык, что он и сделал. Последнее мне было чрезвычайно приятно, так как он сказал мужу, что это единственное, найденное им в военной литературе стихотворение, чуждое шовинизму и выражавшее общечеловеческие чувства».

История имела продолжение. Под влиянием встречи с поэтессой и драматургом Людмилой Николаевной Рыжовой-Герст Мария Брусянина отправила свое стихотворение, посвященное королю Альберту, в бельгийское посольство. «Я еще не забыла учебника Иловайского, по которому мы изучали историю, и у меня в памяти сохранилась фраза: „Лавры Мильтиада не давали спать Фемистоклю“. Я почувствовала себя этим Фемистоклом и твердо решилась добиться мильтиадовых лавров…».

^{Письмо, отправленное в Лесной М.И. Брусяниной. Из архива В.О. Брусянина}

Через несколько дней Мария Ивановна получила ответ от бельгийского посланника, в котором тот в изысканных выражениях сообщал, что перешлет письмо самому королю. А еще спустя некоторое время от посланника пришло новое письмо, в нем тот передавал благодарность короля. «Я была удовлетворена, – вспоминала Мария Брусянина. – Фемистокл сравнялся с Мильтиадом и мог спать спокойно». Кстати, по ее же признанию, письмо бельгийскому королю вызвало осуждение некоторых знакомых, исповедовавших социалистические взгляды: они не преминули укорить Брусянину в «верноподданичестве»…

Деятельное участие принимала Мария Брусянина в возникшем в то время «Обществе молодежи и интеллигенции Лесного». Оно ставило перед собой задачи просветительского характера, устраивало лекции, доклады, концерты.

На собраниях этого общества Мария Ивановна нередко выступала со своими стихотворениями. «Композитор Пергамент, который после отъезда Лабза жил в нижнем этаже нашего дома, положил на музыку мое стихотворение, которое на одном из концертов и исполнялось, – вспоминала Мария Брусянина. – Еще одно стихотворение положил на музыку композитор Кашеваров. Но того мне так и не удалось услышать. Разразилась революция, и в то время никто и не думал об издании романсов».

В 1917 году литературная общественность Петрограда торжественно отметила 25-летие творческой деятельности писателя Брусянина. «Муж работал в двух газетах и зарабатывал очень хорошо, так что и материальное положение было удовлетворительное, – вспоминала Мария Брусянина. – Дети учились в Коммерческом училище в Лесном. Я принимала близкое участие в родительских комитетах. Так что жизнь была полна и интересна. Но в этой же квартире началась и несчастная полоса моей жизни и жизни нашей семьи».

К сожалению, лесновская идиллия брусянинского семейства оказалась недолгой. Именно здесь, в доме на Малой Объездной, семейство Брусяниных встретило Октябрьскую революцию и пережило первые месяцы новой власти. Вскоре, в 1918 году, в Петрограде начался голод. Брусянины попытались искать спасения в деревне – сначала в Псковской губернии, а потом в Орловской. При этом писатель вовсе не отошел от общественной деятельности, наоборот, изо всех сил бросился в опасный водоворот жизни.

Благодаря содействию наркома продовольствия А.Д. Цюрупы Брусянина назначили инспектором ревизионной комиссии по снабжению Петрограда. Писатель не раз выезжал в центральные губернии России для организации помощи голодающей столице, что не мешало ему самому жить впроголодь. Увы, все это подорвало его здоровье, и деревня Нетрубеж стала последним пристанищем Брусянина.

Здесь писатель заболел сыпным тифом и скончался летом 1919 года. Как рассказывал внук В.В. Брусянина, после смерти писателя его семья «долго и трудно, с невероятными мытарствами, добиралась до Петрограда. Квартира оказалась разграбленной, почти все книги из огромной и богатой библиотеки растащены». Помог семье A.M. Горький, когда-то хорошо знавший В.В. Брусянина: он выхлопотал паек и добился, чтобы вдову и детей Брусянина поселили в Доме искусств на углу Невского и набережной Мойки. Марии Ивановне назначили персональную пенсию.

Что же касается брусянинской «Библиотеки новых книг и журналов» (точнее, того, что осталось от нее после разграбления), то власти передали книги в «Коммунальную библиотеку» Выборгского района Петрограда. Ныне от лесновской библиотеки Брусянина уцелел только каталог – как бесценная реликвия, он бережно хранится в семейном архиве внука писателя, Вадима Олеговича Брусянина. На его страницах – пометки, сделанные рукой самой Марии Ивановны Брусяниной…

После смерти мужа Мария Ивановна сделала все, чтобы достойно воспитать детей и сохранить для потомков и для истории память о В.В. Брусянине. «Все последующие годы она занималась приведением в порядок уцелевший части архива мужа, который в тридцатые годы был передан ею в ЦГАЛИ и в Пушкинский дом, – рассказывает ее внук Вадим Брусянин. – Она работала над своими воспоминаниями, много занималась переводами, неоднократно предпринимала попытки к переизданию произведений В.В. Брусянина, вела переписку с литераторами, знавшими его и помнившими. Она воспитала в своих детях любовь и уважение к памяти их отца. И они стали достойными людьми, подлинными интеллигентами, впитавшими лучшие традиции дореволюционной русской культуры… Мария Ивановна умерла в блокадном Ленинграде 3 апреля 1942 года. Как и деда, ее погубили война и голод. И я всегда жалею, что так и не успел по-настоящему узнать и оценить эту незаурядную личность! Как много она смогла бы мне дать, проживи дольше…»

Среди многочисленных улиц старого Лесного был и короткий Воронцов переулок, проходивший между Старо-Парголовским проспектом (ныне пр. Мориса Тореза) и Ольгинской улицей (ныне – ул. Жака Дюкло). Впрочем, почему был? Он существует и сегодня. Упраздненный решением исполкома Ленсовета от 15 мая 1965 года, во время массовой жилищной застройки района, переулок восстановлен распоряжением Администрации Санкт-Петербурга от 7 июля 1999 года. Восстановление старинного названия стало результатом деятельности Топонимической комиссии.

По данным исследователей, название Воронцова переулка известно с 1896 года и связано с фамилией одного из местных домовладельцев. Очень важно, что наименование переулка должно звучать именно в своей исторической, притяжательной форме – «Воронцов». Ни в коем случае не «переулок Воронцова»!

По воспоминаниям лесновских старожилов, до начала реконструкции Лесного в середине 1960-х годов на Воронцовом переулке стояли красивые, украшенные затейливой резьбой деревянные дома, характерные для облика этого северного предместья Петербурга. Среди них особо выделялся дом № 5 по Воронцову переулку, который все старожилы связывали с именем знаменитой в начале XX века детской писательницы Клавдии Владимировны Лукашевич (1859–1937, настоящая фамилия Хмызникова)[56].

Печататься она начала в 80-х годах XIX века. Большой популярностью пользовались такие ее произведения, как выдержавшая множество изданий «Азбука – сеятель и первое чтение для школы и семьи» (1907), сборники рассказов «Босоногая команда» (1896 г.), «Зернышки» (1899 г.) и другие, автобиографические повести «Мое милое детство» (1914 г.) и «Жизнь пережить – не поле перейти» (1918 г.); повесть о В.А. Жуковском и другие.

В 1916 году в детском журнале «Незабудка» появилась статья Александра Осмоловского, посвященная 35-летию литературно-педагогической деятельности Клавдии Владимировны Лукашевич. В ней рассказывалось, что ее первым опубликованным литературным произведением было прочувствованное стихотворение «Памяти императора Александра II», опубликованное в журнале «Детское чтение» через неделю после убийства государя террористами-революционерами. Под строками стихов стояла скромная подпись: «Гимназистка».

«Наверное, многие читатели журнала, особенно из учащихся, полюбопытствовали личностью автора этого произведения и остались в полной уверенности, что имеют дело с первым, хотя и удачным, литературным опытом воспитанницы одной из столичных гимназий, – отмечал Александр Осмоловский. – Однако читатели несколько заблуждались. Подлинным автором патриотического стихотворения являлась, хотя еще и совсем молоденькая (20 лет), но уже замужняя особа, даже мамаша, впервые отважившаяся напечатать одно из своих многочисленных стихотворений, которыми дама „грешила“ со школьных лет».

За многие годы, прошедшие после первого опыта в печати, Клавдия Лукашевич стала заслуженной и желанной сотрудницей многих детских изданий. Ободренная своим первым успехом на страницах «Детского чтения», «гимназистка» перешла от стихов к прозе. В 1880-х годах из-под ее пера вышла серия рассказов, составившая впоследствии ее известный сборник «Что видит звездочка».

В 1899 году Фребелевское общество отметило премией один из наиболее удачных ее рассказов – «Макар». В 1890 году ею были собраны и обработаны для детей жемчужины народного творчества: увидели свет сборники «Малороссийские сказки» и «Сказки для самых маленьких детей». Кроме народных сказок Клавдия Владимировна подарила своим читателям «Сказки современных русских писателей», выпущенные в двух книгах – для младшего и среднего возраста.

«На протяжении 35 лет имя Лукашевич значится на детских книгах самого разнообразного содержания: сборниках стихотворений, сказках, рассказах, повестях, очерках, сборниках пьес для детского или школьного театра… вплоть до хрестоматий и руководств для устройства литературно-музыкальных праздников, – отмечал Александр Осмоловский. – И можно смело сказать, что при всем обилии этих пестрых книг, большая часть из них написана рукою подлинного мастера слова, задушевно и талантливо, и читается с немалым интересом и пользою.

Действительно, Клавдия Владимировна Лукашевич – незаурядная писательница, и недаром ее имя тесно сплелось с историей наших старейших и лучших детских журналов: „Детского чтения“, („Юной России“), „Задушевного слова“, „Игрушечки“, „Родника“, „Всходов“, „Юного читателя“ и др.

Клавдия Лукашевич принадлежит к числу тех писателей, которые с любовью всматриваются в жизнь и изображают эту жизнь в своих произведениях. Такие правдивые рассказы, выхваченные прямо из жизни, написанные „с натуры“ – называются бытовыми: читая их, мы словно сами непосредственно наблюдаем за героями рассказа, ясно видим их самих и то, как они живут, как радуются и как, отчего страдают. Этот-то окружающий нас быт – и главным образом родной, русский быт – и составляет содержание громадного большинства многочисленных рассказов, повестей и очерков К.В. Лукашевич. Кроме того, эти рассказы – не просто холодная, хотя и точная фотография; нет, картины русской жизни, русского быта написаны тепло, задушевно, с явным сочувствием автора к своим героям. А герои ее – многочисленны и разнообразны: и дети, и взрослые, и горожане, и крестьяне, и богатые, и бедные, и злые, и добрые, и счастливые, и несчастные, и сильные, и слабые…

Вот почему и самые рассказы, смотря по их содержанию, способны заинтересовать разных читателей: и малюток, и школьников-подростков, и мальчиков, и девочек, и баловней семьи, и бедных сироток, и жалостливых к другим, и равнодушных… И кто из русских детей не читал сам или не слыхал от сверстников таких, например, книг, как: „Гнездышко“, „Зернышки“, „Любимые друзья“, „Что видит звездочка“, „Детские годы“; кто не вычитывал из этих сборников для младшего возраста таких рассказов (они много раз переиздавались отдельными выпусками), как: „Аксютка-нянька“ (6 изд.), „Ванька-нянька“ (5 изд.), „Первые сапоги“ (4 изд.), „Рыбка колюшка“ (3 изд.), „Птичница Агафья“ и др. Не менее хороших книг бытового содержания написала К.В. и для среднего возраста читателей: из них наиболее популярно „Ясное Солнышко“, затем „Труженики“, повести „Искра Божия“, „Бедный родственник“, „Новая жиличка“, „Дядюшка-флейтист“, „Сиротская доля“ и др.

Вообще наша писательница умеет своим пером-свечечкой затепливать и передавать другим живые „огоньки“, умеет будить в душе читателей веру в добро, правду, в силу любви…

Книги Клавдии Владимировны хорошо удовлетворяют этой потребности „оглянуться назад“, на других и на себя… Вот ее сборник „Из недавнего прошлого“, вот „давнее“ – „Оборона Севастополя“. А между ними – задушевные листки личных воспоминаний, повесть „Мое милое детство“. Наравне с этим живой отклик на „злобу дня“ составляет заметную черту нашей писательницы. Редкий общественной юбилей, имеющий отношение равно к большим и малым, не находит себе места в ее книгах. Отсюда – целая серия хрестоматий, предназначенных для школьных праздников, как-то: литературное утро в честь

Л.Н. Толстого (1908 г., при жизни писателя); в память Гоголя (1909 г.), в столетнюю годовщину рождения Лермонтова (1914 г.). Затем идут такие юбилейные праздники, как 50-летие со дня освобождения крестьян („Школьный праздник в честь 19 февраля“ – 1911 г.); следующий 1912 г. – память Отечественной войны; в 1913 г. празднование 300-летие дома Романовых. Памятный 1914 г. – год начала великой Европейской войны – точно так же не мог остаться без отклика; из четырех книг, посвященных переживаемым нами событиям, можно назвать как более удачные: „Великая война“, „Подвиги родных героев“.

Клавдия Владимировна ревностно работает, не покладая рук, на облюбованном ею поприще, щедро рассеивая вокруг себя зерна „прекрасного, доброго, вечного“… „Много томов, – говорит сама К.В., – написала я для дорогих моих друзей. Я не выпускаю пера из рук и не выпушу его до тех пор, пока оно само не выпадет из моих слабеющих, старых рук“».

В годы Первой мировой войны писательница содержала на свои средства палату для раненых в лазарете им. Л.Н. Толстого, устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт. В 1917 году она выехала на лечение в Геленджик, а в 1921 году вернулась в Петроград по приглашению А.В. Луначарского «для работы в области детской литературы».

Ничего удивительного, что в новой, советской, действительности творчество Клавдии Лукашевич пришлось совсем не ко двору. В 1918 году, как бы по инерции, еще вышло несколько переизданий ее дореволюционных книг для младшего возраста, в том числе сборники «Детские годы», «Зернышки», «Кузовок», «Один из многих» и другие рассказы. Затем Лукашевич просто перестали печатать. Едва ли не чудом в середине 1920-х годов вышли две ее книжки. В 1924 году в Петрограде напечатали «Митрофашку. Из Новых сказок для маленьких детей» (в Российской Национальной библиотеке хранится экземпляр с автографом автора), а в 1927 году в Москве – рассказ «Сын стрелочника». По-видимому, эта книжка стала последней… Произведения Клавдии Лукашевич вернулись к читателям только в начале 1990-х годов. Переиздаются они и сегодня.

Рассказывали, что Клавдия Владимировна Лукашевич часто приглашала к себе в гости старушек, обитавших в многочисленных богадельнях Лесного, и внимательно слушала их воспоминания. Многие из них впоследствии ложились в основу ее рассказов…

^{Митя Шостакович, сентябрь 1919 г. Художник Б.М. Кустодиев. Из архива семьи Д.Д. Шостаковича}

Среди гостей Клавдии Владимировны в доме в Воронцовом переулке был совсем еще юный Дмитрий Шостакович – здесь его называли просто Митей. Лукашевич знала его с самого рождения и принимала участие в его судьбе. В Государственном архиве в Москве сохранилось письмо Лукашевич наркому просвещения А.В. Луначарскому от 16 августа 1921 года с просьбой помочь юному талантливому музыканту[57].

«Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич! – говорится в письме. – В музыкальных и литературных кругах много говорят о том, что Вы учреждаете пайки для выдающихся талантливых детей России. Можно только горячо и радостно приветствовать Ваш добрый почин, в котором сейчас такая острая, насущная потребность. Я позволяю себе обратить Ваше внимание и ходатайствовать перед Вами о назначении пайка одному, несомненно, выдающемуся по своему таланту мальчику-пианисту, композитору Дмитрию Шостаковичу, 14 лет. Мальчик этот уже с 9 лет проявил необыкновенный музыкальный талант: у него феноменальная музыкальная память, абсолютный слух, громадное познание фортепьянной литературы и уже есть такие сочинения, с которыми он выступал перед большой публикой с разрешения комиссии, во главе которой стоит директор Петроградской консерватории профессор Глазунов.

Митя Шостакович, 12 лет, поступил в Петроградскую народную консерваторию по классу фортепьяно к профес[сору] Николаеву с отзывом (большое виртуозное музыкальное дарование, передача вдумчивая, полная настроения) и по классу композиции к профес[сору] Штейнбергу с отзывом (ярко выраженный талант). С тех пор он все совершенствуется и большими шагами идет вперед. Но переживаемое тяжелое время, почти постоянная голодовка кладут болезненный отпечаток на всех детей, а тем более на такого труженика и впечатлительного, как Митя. От недостатка питания (он ведь почти никогда не имеет ни молока, ни яиц, ни мяса, ни сахара и очень редко масло) наш дорогой мальчик очень худ, бледен, в нем развивается усиленная нервозность и что всего страшнее – острое малокровие. Наступает тягостная петербургская осень, а у него нет крепкой обуви, галош, теплой одежды. Страшно за его будущность. При всем желании и любви к нему ни его родители, ни близкие не в силах дать ему всего необходимого для жизни и развития таланта. Он получает интернатский паек, так называемый „талантливый“, но в последнее время он так мизерен, что не может никогда спасти от голода и выражается в золотниках (напр[имер], 2 ложки сахару и ? фунта свинины на полмесяца).

Кроме выдающегося музыкального дарования, я должна засвидетельствовать, что Митя Шостакович, которого я знаю от рождения, обладает кротким, благородным характером, возвышенной, чистой, детской душой, любит чтение и все прекрасное и необыкновенно скромен. В дорогой ему отрасли – музыке он не пропускает ни одного серьезного концерта, следит всегда за исполнением по партитуре и восторженно приветствует каждое удачное выступление. Его талантливая голова работает неустанно и чрезмерно. Еще раз убедительно прошу обратить внимание на этот выдающийся талант. Он не может расцветать без главной помощи – именно в питании»…

В 1927 году Клавдия Владимировна Лукашевич навсегда покинула Лесной, уехав из Ленинграда к родственникам в Ростов. Последние годы, до смерти в 1937 году, она жила в крайне стесненном материальном положении.

Несколько слов и о самом доме Лукашевич в Лесном. Под № 5 по Воронцову переулку значились две постройки – дом и флигель. Клавдия Лукашевич жила в доме, а во флигеле первоначально находилась ее большая библиотека.

По воспоминаниям старожилов и сохранившимся фотографиям, дом Лукашевич был очень красивым, решенным в стиле северного модерна. Здание деревянное, на каменном полуподвале, облицованном гранитом. Автором проекта здания являлся архитектор Александр Антонович Стаборовский[58]. Ходила легенда, что построили этот дом для Лукашевич на деньги знаменитого книгоиздателя Сытина.

Здание отличалось изысканными интерьерами и необычной планировкой. В полуподвале помещались огромная кухня со всеми удобствами, туалет, ванная и три комнаты для прислуги. Внутри всего дома была расположена красивая винтовая лестница. Наверху находилась прекрасная спальня с полукруглыми окнами, а также огромная столовая с мебелью из красного дерева. На верхнем этаже была одна большая комната с большим полукруглым окном, выходившим в сад, и огромная застекленная веранда.

В доме в Воронцовом переулке память о писательнице сохранялась еще очень долго. Историческую летопись этого дома можно разделить на две части: «при Лукашевич» и «после Лукашевич», причем обе они в равной степени наполнены значимыми событиями. В период «после Лукашевич» в этом доме жило немало удивительных и в то же время самых обычных людей. Их судьбы, сложные и порой драматические, – слепок с эпохи, в которой им довелось жить.

После отъезда Клавдии Владимировны в комнатах каменного полуподвала осталась жить бывшая прислуга писательницы: кухарка Евдокия Никифоровна Васильева и дворник Дмитрий Васильевич Васильев. Впрочем, все знали их просто как тетю Дуню и дядю Митю. Клавдия Владимировна, уезжая в Ростов, из всех своих вещей взяла с собой только маленький чемоданчик. Все остальное, включая предметы интерьера, картины и, самое главное, практически весь свой архив, она оставила в доме в Воронцовом переулке.

^{Авторские эскизы иллюстраций для книг К. Лукашевич – чудом сохранившаяся часть архива писательницы. Из домашнего архива К.В. Белецкой}

По воспоминаниям жителей, тетя Дуня была хозяйственной, властной, но малограмотной женщиной. Долгие годы она топила печь бумагами, оставленными Клавдией Лукашевич. Среди них были даже авторские эскизы иллюстраций, готовившиеся для ее книг. Многие из них имели пометки рукой Клавдии Владимировны, к какому рассказу они относились. Малая часть из этих бумаг, вытащенных буквально из огня, сохранилась в домашнем архиве Ксении Владимировны Белецкой.

«Наша семья с 1934 года заняла трехкомнатную квартиру в бельэтаже, включая как раз ту большую комнату, где когда-то жила сама Клавдия Лукашевич, – рассказала Ксения Владимировна. – Мой отец, морской инженер Владимир Эдуардович Дембовецкий, происходил из старинного дворянского рода. По материнской линии он был правнуком математика Николая Ивановича Лобачевского. Родился мой отец в 1888 году в Таган-горе, в 1906 году на казенный счет, как ребенок из малоимущей семьи, окончил с золотой медалью Павлоградскую гимназию. Затем по конкурсу аттестатов был принял в Политехнический институт в Петербурге, который окончил в 1915 году. Работал по строительству портов, судостроению.

Кроме работы практика, Владимир Эдуардович занимался также научно-исследовательской деятельностью. Им было опубликовано более ста печатных трудов, среди которых были „Краткая теория корабля“ (1932), „Реконструкция морских дноуглубительных работ“ (1932), „Справочник по производству морских дноуглубительных работ“ (1932). В 1940 году защитил кандидатскую диссертацию по вопросу Волго-Каспийского канала.

В молодости, в студенческие годы, Владимир Дембовецкий увлекался литературной деятельностью, публиковал очерки в литературных журналах. Был знаком с Куприным, дружил с Волошиным. В семейном архиве сохранилось около трех десятков его удивительных эссе на самые разные темы – литературные, политические и т. д. Кругозор отца был удивительно огромен. Он прекрасно знал историю, литературу, увлекался музыкой, прекрасно пел арии из опер, романсы».

Много лет В.Э. Дембовецкий занимался созданием нового направления в науке, названного им самим «прикладной психометрией». Свой труд он воспринимал как «скромную попытку выдвинуть одну аналогию из области механики вещества, применив ее к сущности еще всецело проблематической – механике душевных движений. При помощи этой аналогии построена номенклатура психизма. Понятия „психического тока“, „психодвижущей силы“ и „психического сопротивления“, как сразу усматривается, заимствованы из энергетики электромагнетизма, и именно эти признаки дали возможность спроектировать „систему психических элементов“».

«Каждый человек является хозяином своеобразной машины, вырабатывающей идеи, решения и поступки, – указывал в марте 1924 года Владимир Эдуардович в предисловии к рукописи своего труда. – Эта машина – его душа. Знать азбуку душевных движении – значит быть достойным машинистом своей души, а не только ее кочегаром и смазчиком, или, еще того хуже, – приводным ремнем или тормозной колодкой, повторяющей движения „силовой установки“, – посторонней машины, с которой тебя насильно сцепили». Дембовецкий считал, что разработанная им «система психических элементов» «нуждается в критическом испытании и в лабораторно-инструментальной проверке. Это – дело создания особой психометрической аппаратуры, дело, которое будет совершено не одним человеком и не в один срок».

^{Супруги Дембовецкие – Александра Васильевна и Владимир Эдуардович. Фото конца 1920-х гг. Из архива К.В. Белецкой}

За поддержкой своей теории В.Э. Дембовецкий обращался к академику Н.А. Морозову. В письме к нему от 2 июня 1929 года он отмечал: «Если Вы не забыли 1918 год и Вашу случайную побывку в Твери у молодого (тогда) инженера Дембовецкого, Вы, я уверен, не откажете уделить немного времени и пробежать прилагаемую тетрадь. Я – тот человек, кому Вы подарили и надписали только что изданные „Задругой“, „Повести моей жизни“. Мою работу „Энергетика поведения“ („Система психических элементов“) я прошу у Вас разрешения посвятить Вам… Я думаю, что Вы, глубокоуважаемый Николай Александрович, своим высоким авторитетом поможете мне быть наиболее широко услышанным, поможете тому, чтобы моя работа (кстати, написанная в 1922 году) увидела свет. Мне не нужно Вам признаваться, как много тревоги и как много надежд у меня связано с опубликованием этой книги, рожденной в железных тисках нашего беспощадного времени»[59].

Труд Дембовецкого так и не был опубликован…

Служебные назначения часто меняли жизнь Владимира Эдуардовича. В 1920-х годах ему приходилось все время кочевать с семьей по стране. В его «послужном списке» городов были Севастополь, Херсон, Керчь, Архангельск, Москва, Ленинград.

^{В. Дембовецкий, лето 1942 г. Вместе с фотографией – цветы, «сорванные под самым носом у фрицев, когда ходил в разведку». Из архива К.В. Белецкой}

«В Ленинград мы приехали из Москвы в апреле 1934 года, когда отца перевели в Институт водного транспорта, и с тех пор надолго осели здесь, – рассказала Ксения Владимировна Белецкая. – Отец не случайно выбрал местом жительства именно Лесной: эти места были ему очень дороги еще со времени учебы в Политехническом институте. Нам предлагали комнату в центре, но отцу очень хотелось жить именно в Лесном».

К несчастью, Владимира Эдуардовича не обошел стороной молох сталинских репрессий. Его арестовали 3 сентября 1940 года в Москве – он был тогда главным инженером в Центроморпроекте. Постановлением Особого совещания НКВД СССР от 8 марта 1941 года В.Э. Дембовецкого осудили по печально знаменитой 58-й политической статье на восемь лет лагерей (с правом переписки) и отправили на Дальний Восток, где он умер 26 ноября 1942 года. Местом смерти в документах указывается Николаевск-на-Амуре.

«Сохранились письма отца из лагеря, которые невозможно читать без боли, – продолжила рассказ Ксения Владимировна. – А мы, его семья, всю блокаду оставалась в Ленинграде. Мы выжили просто чудом. Я работала санитаркой в госпитале в бывшей 1-й образцовой школе на Политехнической улице. В марте 1942-го мне исполнилось шестнадцать лет»…

Во время войны семья Дембовецких еще поредела: в октябре 1942 года погиб на фронте сын, Виктор. К началу войны он успел окончить три курса в Индустриальном институте. Мечтал строить Волго-Каспийский канал, которому отец посвятил диссертацию. В начале 1942 года он ушел добровольцем на фронт. В семейном архиве Ксении Владимировны сохранились все письма брата с фронта. А на стене висит фотокарточка Виктора лета 1942 года, обрамленная засохшими лепестками бессмертника. Эти цветы – как память о брате. Он прислал их в одном из фронтовых «треугольничков», пояснив, что «сорвал их под самым носом у фрицев, когда ходил в разведку».

Виктор унаследовал от отца литературные способности. Даже на войне он не расставался с карандашом. Как зеницу ока хранит Ксения Владимировна поэму под названием «Воспоминания и мысли», присланную братом с фронта 14 сентября 1942 года, незадолго до гибели на Невском пятачке. От Виктора Дембовецкого остались стихи – как литературное завещание. Были в них и такие строки:

Когда сейчас я вспоминаю
Минувших дней беспечный путь,
Я часто глубоко вздыхаю
И мысль свою боюсь вспугнуть.
Та мысль невольно согревает
Меня движением своим,
В родных местах порой витает,
Встает виденьем дорогим:
Передо мной в туманной дали
Всплывает дорогой Лесной,
Сосновка – край любимый мной,
Где знал я радости, печали,
Где жил, учился и любил,
Где горевал и веселился,
Куда я всей душой стремился,
Когда от них далек я был.
Там я обрел друзей, мы вместе
Делили досуг и дела.
В нашем кругу всегда было
Единство, спайка, чувство чести…

Во флигеле дома № 5 по Воронцову переулку, где когда-то находилась библиотека Клавдии Владимировны Лукашевич, с конца 1920-х годов жила семья Кареткиных.

«Моя мама – Лидия Александровна Кареткина, родом из Севастополя, – рассказала врач Екатерина Ивановна Кареткина. – Ее отец был замечательным механиком-мастером. В Ленинград она приехала в 1929 году, окончила рабфак, училась в Политехническом институте, где и познакомилась со своим будущим мужем – преподавателем института Иваном Тимофеевичем Кареткиным. К тому времени он уже жил (с 1927 года) в доме в Воронцовом переулке, 5, квартира 4.

Родители Ивана Тимофеевича происходили из купеческого сословия и жили в Петергофе: здесь у них до революции был большой двухэтажный дом с огромным роскошным садом. Дом погиб от прямого попадания бомбы в январе 1944 года, во время освобождения города.

Иван Тимофеевич Кареткин окончил с золотой медалью классическую гимназию в Петергофе, где получил блестящее образование, знал четыре иностранных языка. Поступил в Политехнический институт. Когда началась Первая мировая война, ушел на фронт добровольцем. Войну начал в чине прапорщика, а закончил штабс-капитаном. Мама говорила, что у отца было много военных наград, но их он со своим фронтовым другом Николаем Юлиановичем Денисевичем[60] закопал в 1921 году в окрестностях Петергофа. Прекрасно помню страх за его офицерское прошлое. Отец никогда не говорил о своей службе офицером во время Первой мировой – это было очень опасно. Может быть, его спасло то, что во время Гражданской войны он был в Красной армии?

^{Слева направо: И.Т. Кареткин, его первая жена Анна Дмитриевна(?), кухарка Е.Н. Васильева (тетя Дуня), К.В. Лукашевич. В верхнем ряду в центре – дворник Д.В. Васильев (дядя Митя). Фото 1927 г. Из архива Е.И. Каретшной}

Вообще, в семье очень боялись говорить о многих вещах. Немало близких друзей отца по Политехническому институту было арестовано в конце 1930-х годов. Мама говорила, что из дореволюционных друзей погибли практически все. Родители очень боялись говорить нам, детям, что-то лишнее: все были в страхе за жизнь близких. Время было тяжелое, но, несмотря ни на что, в самых опасных условиях люди помогали друг другу выжить.

Папа был учеником академика Алексея Александровича Чернышева[61]. Занимался также проблемами электрических измерений, телевидения, дальности радиотелефонной связи, электрификации железных дорог, планированием и организацией научных работ, историей электротехники и др. Участвовал в разработке плана ГОЭЛРО.) Его женой какое-то время была пианистка Мария Дмитриевна Шостакович – сестра композитора. Она занималась музыкой с моими братом и сестрой».

^{Флигель дома К. Лукашевич (бывшая библиотека) , где жила семья Кареткиных. Фото 1940 г. Из архива Е.И. Кареткиной}

^{У входа на веранду бывшего дома Клавдии Лукашевич. В верхнем ряду крайний слева – В.Э. Дембовецкий. В среднем ряду, слева направо: В. Дембовецкий, Л.А. Кареткина, К. Дембовецкая, К.А. Пашкова (бабушка) , А.В. Дембовецкая. В нижнем ряду, слева направо: Н. Кареткина, Л. Татаринова, В. Лопухин, Е. Мельников, С. Острогин. Фото 24 мая 1934 г. Из архива Е.И. Кареткиной}

^{К.В. Лукашевич}

Служил Иван Тимофеевич Кареткин в Политехническом институте. Иван Тимофеевич был доцентом на кафедре электротехники у М.А. Шателена, являлся кандидатом физико-технических наук. Перед войной готовил докторскую диссертацию, но не успел ее защитить.

«Папу очень любили все его ученики, вспоминает Екатерина Ивановна Кареткина. – Физика в его преподавании никогда не была скучной… Жили мы очень скромно. У отца был всего один костюм, но это не имело никакого значения. Культа материальной наживы не было. Счастье, что живы. Что не погибли, что родные не сидят в тюрьме. Музыка и литература заполняла всю нашу жизнь. Папа замечательно играл на рояле. Это искусство оставалось с ним всю жизнь. Музыка в исполнении отца сопровождала все мое детство. В семье считалось, что домашнее музицирование – это норма. А со временем это стало доброй семейной традицией, и сейчас мои внук и внучки учатся играть на рояле. Все друзья вспоминали: как замечательно играл Иван Тимофеевич Шопена и Листа!»

В самом начале войны, когда дошло известие о взятии немцами Пскова, Иван Кареткин немедленно отправил семью в эвакуацию. «Скоро немцы будут под Ленинградом», – объяснил он домашним свое решение, хотя тогда, в середине июля, еще мало кому верилось, что враг сможет дойти до стен города. Сам Иван Тимофеевич всю блокаду оставался в Ленинграде.

^{Вид дома К. Лукашевич со стороны Воронцова переулка. Большое окно в верхнем этаже – в бывшем рабочем кабинете писательницы. Фото В.В. Дембовецкого, 1938 г. Из архива К.В. Белецкой}

«Наша семья вернулась домой в Ленинград, в Воронцов переулок, в начале июня 1944 года, – рассказывает Екатерина Ивановна Кареткина. – А спустя почти пять лет, в начале марта 1949 года, не стало отца. Ему было всего 53 года. Когда я читаю „Доктора Живаго“, то начинают понимать: как и герой Пастернака, мой отец умер оттого, что сердце не выдержало! Ему довелось пережить все – Первую мировую войну, революцию, Гражданскую войну, страшные 30-е годы, блокаду… Может быть, отцу „повезло“, что он не дожил до „ленинградского дела“. Велика вероятность, что он бы пострадал. Ведь у него были очень хорошие отношения с председателем Ленинградского горисполкома Петром Георгиевичем Лазутиным, который когда-то учился у папы в институте.

Очень интересна судьба моего сводного брата, Владимира Петровича Лопухина. Удивительно, как такой домашний мальчик-романтик, замечательно рисовавший, хорошо игравший на рояле, казавшийся маменькиным сынком, стал смелым и храбрым солдатом, проявил себя настоящим героем на войне! В 1942 году, в эвакуации, он блестяще окончил школу, затем попал в военное училище, откуда после настойчивых просьб ушел солдатом в противотанковую артиллерию. С гвардейским полком он прошел от Сталинграда до Берлина. Несколько раз был ранен, контужен. Всю войну так и прошел рядовым, заслужил несколько орденов Славы. Впоследствии стал инженером, работал в конструкторском бюро Климова…

Моя сестра, Нонна Ивановна Кареткина, окончила, как и я, школу № 103 в Лесном, у Бассейки, затем – Институт иностранных языков. В 1950 году она вышла замуж и уехала на Украину, живет в Киеве, больше тридцати лет преподавала иностранные языки в Киевском высшем инженерном радиотехническом училище»…

Какова же была судьба дома Лукашевич?

«Наша семья оставались в бывшем библиотечном флигеле в Воронцовом переулке до 1965 года, – рассказала Екатерина Ивановна Кареткина. – В то время „Ленакадемстрой“ получил этот участок под застройку. Все пошло под снос – и дом Лукашевич, и наш флигель. Он действительно был уже довольно ветхим. А главное – он ведь изначально не предусматривался для проживания – строился как библиотека. Воды в доме не было, и приходилось ходить за водой на колонку.

Очень грустно, что ничего, никакого следа не осталось от прекрасного сада, находившегося возле дома Лукашевич. Голубые ели, несколько сортов сирени и жасмина, целая аллея акаций, море цветов. Когда сад цвел, это был настоящий рай. Так жалко, что сад вырубили, когда участок пошел под застройку».

Старожилы Лесного и Гражданки до сих пор самыми добрыми словами вспоминают доктора Николая Петровича Бенеславского. «Это был прекрасный доктор, отзывчивый человек, который мог прийти на помощь в любое время дня и ночи», – говорят о нем. Вспоминают о Бенеславском так, словно все происходило только вчера, а ведь он ушел из жизни уже почти полвека назад – в начале 1960-х годов. Каким он был, мы можем увидеть на старых фотографиях, запечатлевших классический образ настоящего петербургского интеллигента.

Между тем Николай Петрович был родом из русской провинции – из города Бежецка Тверской губернии. Родители его происходили из семей священников. Деду Николая Петровича, священнику Хлебникову, за благочестивый труд позволили носить фамилию «Бенеславский». Поэтому все последующие поколения шли уже именно под этой фамилией.

В 1908 году Николай Бенеславский окончил мужскую классическую гимназию в Твери, осенью того же года поступил в Юрьевский (ныне Тартуский) университет, а в 1912 году перешел в Военно-медицинскую академию в Петербурге. Однако в том же году за участие в студенческих беспорядках его уволили из академии и он вернулся на учебу в Юрьев. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Бенеславского призвали врачом в действующую армию. С декабре 1914 года он находился в резерве санитарного отдела 10-й армии, где работал в качестве младшего врача штаба армии до самого конца войны.

Все эти сведения удалось почерпнуть из подробной автобиографии, написанной самим Бенеславским. В ней нет почти ничего о личной жизни. Этими подробностями поделилась его внучка – Татьяна Константиновна Черняева. Согласно семейной истории, будучи студентом в Петербурге, Николай Петрович подрабатывал репетиторством. Именно так он познакомился со своей будущей женой Александрой Сергеевной Быковой: она училась тогда в знаменитом Лесном Коммерческом училище на Институтском проспекте.

^{Беклешовская улица (ныне – Гжатская). Фото начала 1950-х гг. Из архива Т.К. Черняевой}

Мать Александры Сергеевны, Александра Кирилловна Быкова, принадлежала к числу довольно крупных землевладельцев в Лесном: она имела несколько домов на Беклешовской улице. Когда в конце XIX века подбиралось название для улицы, выбирали между «Беклешовской» и «Быковской». Теперь эта улица называется Гжатской – так ее переименовали в 1952 году.

В середине 1910-х годов Бенеславский женился на своей ученице, закончившей к тому времени училище. Венчались они в Троицкой церкви на Большой Спасской. Николая Петровича гостеприимно приняли в доме Быковых на Беклешовской улице, 8. В 1916 году родилась дочь…

После окончания Первой мировой войны Николай Бенеславский летом 1918 года несколько месяцев заведывал отделом в Охтенской продовольственной управе, а в августе 1918 года его мобилизовали в новую, рабоче-крестьянскую армию.

«В Гражданской войне участвовал, служа в Красной армии в качестве полкового врача», – записал впоследствии Бенеславский в соответствующей графе анкетного листа. В апреле 1919 года в селе Видлица Олонецкой губернии он попал в плен к белым. Его хотели расстрелять, и лишь положение врача спасло Николая Петровича от гибели.

^{Н.П. Бенеславский. Фото 1930-х гг. Из архива Т.К. Черняевой}

После освобождения из недолгого плена Бенеславский, оставаясь военным врачом, участвовал в боевых действиях против белых под Псковом и Нарвой, затем в польской кампании и в разгроме знаменитого антоновского мятежа под Воронежем. Вернувшись в 1921 году после демобилизации в Петроград, поступил на работу в систему райздрава Московского района. Через два года, для окончания образования, поступил в 1-й Медицинский институт, одновременно работая врачом на молочной ферме в Лесном – бывшей «Лесной ферме Бенуа» (впоследствии совхоз «Лесное»).

Окончив институт, Николай Бенеславский устроился в амбулаторию Политехнического института. Параллельно трудился в 14-й поликлинике на углу 2-го Муринского и Институтского, а в 1928 году перешел туда на основную работу. Там и оставался до 1939 года.

В доме на Беклешовской семья Бенеславских пережила самую страшную первую блокадную зиму. «В апреле 1942 года нас эвакуировали в Молотовскую область, – вспоминает Татьяна Черняева. – Вернулись мы в Ленинград в 1944 году едва ли не нищими – по Невскому шли в лаптях. Приютили нас родные на улице Марата, ведь дом на Беклешовской разобрали на дрова… О его точном местоположении еще долго напоминала высокая сосна с причудливым стволом в виде интеграла: когда-то она нависала над самой крышей. Теперь на месте нашего дома – бассейн на Гжатской улице».

^{Н.П. Бенеславский. Фото 1950-х гг. Из архива Т.К. Черняевой}

В 1945 году вернулся домой Николай Петрович Бенеславский. Вновь, как и в 1920-х годах, он стал работать врачом в амбулатории Политехнического института. Жилье ему предоставили в 1-м профессорском корпусе, и с тех пор именно это место стало семейным очагом Бенеславских. В амбулатории института Николай Петрович трудился до самого конца 1950-х годов – до выхода на пенсию. Параллельно он занимался обширной частной практикой.

«У дедушки была большая библиотека по медицине, он выписывал специальную медицинскую литературу, даже иностранные журналы, что тогда было довольно проблематично, – вспоминает его внучка. – Никогда никому он не отказывал в медицинской помощи. Если нужно – приходил и ночью. С бедных денег не брал. Он был „семейным врачом“ для обитателей 1-го и 2-го профессорских корпусов, „красного дома“, его приглашали в Гражданку, Ручьи, Мурино. До сих пор у нас сохранились записи о его пациентах за много-много лет».

«Мы жили в одном доме с доктором Николаем Петровичем, – рассказывает Людмила Николаевна Пушкарева. – Он поселился в нашем доме вскоре после войны. Окна нашей квартиры выходили на окна квартиры Николая Петровича. Я ежедневно видела его. Он ходил неторопливо, опираясь на тросточку, всегда прямой, в неизменном военном кителе. Был приветлив и доброжелателен, отзывчив, корректен со всеми, всегда старался всем помочь.

^{П.Н. Бенеславский в амбулатории Политехнического института. Фото 1950-х гг. Из архива Т.К. Черняевой}

Рядом со своим подъездом, на газоне, он посадил две молодые березки, одна из которых растет и сейчас. Другую спилили несколько лет назад, когда рыли канаву для прокладки труб к нашему дому. Оставшаяся береза – это память о Николае Петровиче. Проходя мимо, я всегда невольно вспоминаю его, „чеховского доктора“».

«Это был обстоятельный, милый доктор, окруженный своими пациентами, когда после своей смены уходил домой, – вспоминает архитектор Сергей Николаевич Пономарев. – После войны, в 1950-х годах, этот удивительный доктор поселился в соседней квартире (за нашей стенкой) в квартире № 38 на первом этаже. Конечно, состоялось знакомство. У Николая Петровича был рыжий кот, который путал соседние окна, прыгал к нам в гости и всегда укладывался спать вместе с моим сыном (ему было три-пять лет) в кроватке. Николай Петрович, проходя мимо, интересовался: „Не у вас ли Рыжий?“.

Помню, мне тогда было тридцать лет, и я много курил. Николай Петрович убедил меня бросить курить, объяснив, что молодой организм до 30 лет справляется с отравой курения, а после 30 лет начинает разрушаться и человек становится инвалидом. Также советовал не пить пива, чтобы не испортить почки и еще что-то. Николай Петрович объяснил, что оздоровление организма у мужчин происходит за три года, и действительно, вскоре я почувствовал себя здоровым и сильным, как никогда. Спасибо Николаю Петровичу!

Однажды я шел от трамвайного кольца у Политехнического института через парк к дому, слегка прихрамывая, и встретился с Николаем Петровичем. Он посмотрел на то, во что я был обут, и категорически запретил носить резиновую обувь и синтетические носки. Только кожаную обувь и хлопчатобумажные и шерстяные носки! Так я и поступил, и „шпоры на пятках“ вскоре прошли. Еще он рекомендовал дома иметь паркетный пол и ни в коем случае не линолеумный, поскольку резина и линолеум служат изоляцией энергии человека от земли». С тех пор всем я всегда рекомендовал не курить и ходить в кожаной обуви, как велел мне Николай Петрович Бенеславский. Спасибо ему!».

Кстати, нельзя не упомянуть о еще одной стороне жизни Николая Бенеславского: он был страстным коллекционером бабочек. Энтомология являлась увлечением всей его жизни. Причем занимался он этим делом с научной точностью и тщательностью. Его огромная коллекция, насчитывавшая сорок ящиков, осталась в покинутом во время блокады доме на Беклешовской и бесследно исчезла. После войны он создал новую коллекцию (увы, не такую большую), теперь она бережно хранится в семье внучки Николая Петровича.

Похоронен Бенеславский на Богословском кладбище, рядом с могилой родного брата, причем тоже врача по профессии, – Ивана Петровича Бенеславского…

Достопримечательностью старого Лесного были многочисленные особняки. К сожалению, до наших дней из них уцелели только считанные единицы – все остальные погибли во время реконструкции 1960-х годов, оставшись жить лишь в памяти старожилов.

Одна из самых красивых дач на Старо-Парголовском проспекте (ныне пр. Мориса Тореза) носила название «домик с коньком», поскольку была украшена изображениями лошадиных голов. Другая, напоминавшая пагоду, звалась «китайской дачей». На Новосильцевской (ныне Новороссийской) улице многим была известна «розовая дача» – прекрасный деревянный особняк, выкрашенный в розовый цвет и окруженный ажурный оградой. Еще в послевоенные годы старожилы говорили, что это дача известного российского государственного деятеля С.Ю. Витте, точнее не его самого, а его пассии. Не случайно бытовало еще одно название этого особняка – «вилла „Мария“».

А на 2-м Муринском проспекте был знаменит «дом с павлином» (под № 43), недалеко от Круглого пруда. Дом был кирпичным, двухэтажным, с деревянной пристройкой. Его достопримечательностью служило деревянное резное изображение павлина с распущенным хвостом, украшавшее полукруг над вторым этажом. Вокруг павлина шла надпись, выполненная церковнославянской вязью: «О добре трудиться – есть чем похвалиться».

До революции «дом с павлином» принадлежал служащему фабрики Нобеля Владимиру Сергеевичу Добросердову (1884–1933). До самого закрытия церкви Св. Петра и Павла, стоявшей неподалеку – возле Круглого пруда, Добросердов был ее певчим.

^{«Дом с павлином» на 2-м Муринском пр., 43, во время пребывания в нем библиотеки. Фото конца 1920-х гг. Из фондов Центральной районной библиотеки Выборгского района им. А.С. Серафимовича}

Первый этаж дома он приспособил под свою мастерскую, а на верхнем этаже жила его семья. После революции верхний этаж оставили семье Добросердовых, а мастерскую внизу закрыли. В ее помещениях в 1927 году и разместилась районная библиотека, которая впоследствии стала носить (и носит поныне) имя писателя А.С. Серафимовича.

Библиотека начала свою жизнь 6 ноября 1927 года – в числе одиннадцати ленинградских библиотек, открывшихся в тот день в честь десятилетия Октябрьской революции. Кстати, имя А.С. Серафимовича библиотека получила с его собственного согласия, причем любопытно, что письмо от библиотеки писатель получил в день своего 85-летия.

В «доме с павлином» библиотека размещалась четыре года. В 1931 году она переехала на Старо-Парголовский проспект – в особняк, больше напоминавший маленький средневековый замок. Молва упорно называла его «дачей Шаляпина», хотя, как выяснили историки, к знаменитому певцу он не имел никакого отношения. Здесь библиотека пережила войну – она работала все месяцы ленинградской блокады.

^{B.C. Добросердов – владелец «дома с павлином» на 2-м Муринском проспекте. Фото из семейного архива его внучки Е.И. Агеевой}

Для местных жителей библиотека служила настоящим культурным очагом. В 1950-х годах в ней был организован литературный кружок, издавался рукописный литературный журнал под названием «Огонек в Лесном», где публиковались стихи, проза, литературно-критические статьи. Да и саму библиотеку местные жители любовно окрестили «Огонек в Лесном». Здесь проходили встречи со многими известными писателями – Верой Кетлинской, Юрием Германом, Вадимом Шефнером, Виктором Некрасовым. А Всеволод Рождественский, пообщавшись здесь с читателями, оставил такую запись в альбоме отзывов: «Чувствуется, что в библиотеке имени Серафимовича создано настоящее живое содружество читателя и книги…»[62].

Впрочем, вернемся снова к «дому с павлином». После библиотеки в помещении бывшей мастерской располагались поочередно то небольшой кинотеатр, то обувная мастерская, а затем – общежитие обувной мастерской. Верхний этаж (четыре комнаты и кухню) по-прежнему занимали Добросердовы. У Владимира Сергеевича было трое детей, они выросли, стали обзаводиться семьями, и здесь образовалась большая семейная «коммуналка».

^{«Дом с павлином» на 2-м Муринском пр., 43. Фото 1950-х гг. Из семейного архива Е.И. Агеевой}

В «доме с павлином» семья Добросердовых пережила страшные годы блокады. На чердаке долгое время хранился как напоминание о войне асбестовый колпак, которым во время блокады тушили зажигательные бомбы. Война не обошла стороной семью Добросердовых: один из сыновей Владимира Сергеевича, Георгий, ушел на войну добровольцем, попал в плен, бежал, но неудачно. Эти подробности стали известны уже после войны от его товарища, сумевшего пережить плен. Долгое время не умирала надежда, что Георгий вернется, особенно когда стали появляться люди, чьи родственники получили во время войны извещения с короткими роковыми словами: «пропал без вести»…

Внучка Владимира Добросердова, Елена Ивановна Агеева, жила в «доме с павлином» с момента рождения в 1938 году до расселения дома в 1967 году. Со старым семейным домом у нее, как и многих лесновских старожилов, с которыми мне довелось общаться, связаны самые теплые воспоминания – словно бы о каком-то утраченном, потерянном рае.

«Вокруг нашего дома располагался чудесный сад, с яблонями прекрасных сортов, кустами малины и смородины, площадкой для игры в крокет, – вспоминает Елена Ивановна. – Было много цветов, рос громадный куст жасмина. Жили мы после войны как в деревне: держали корову, которая жила у нас во дворе в сарае, а пасти ее мы ходили в Сосновку. Разводили кур, а вот индюшки как-то не прижились».

^{«Дом с павлином» на 2-м Муринском пр., 43, уже в окружении новостроек – незадолго перед сносом. Фото 1960-х гг. Из семейного архива Е.И. Агеевой}

Когда дом расселили, в нем некоторое время находились службы «Метростроя». Вокруг уже выросли современные многоэтажные новостройки, а старый «дом с павлином» все еще стоял, напоминая о старом Лесном. Это соседство отчетливо видно на старых фотографиях из семейного архива. А потом пришел черед и «дома с павлином». По словам Елены Ивановны Агеевой, легендарного резного павлина перед сносом дома демонтировал какой-то художник и перевез его к себе в мастерскую.

«Когда ломали дома старого Лесного, они были очень крепкими, добротными, то есть совсем не ветхими, – с грустью вспоминает Елена Ивановна. – И наш дом был такой прочный, что, говорят, его пришлось взрывать, но видеть это было выше моих сил. Никакого следа нет сегодня от прекрасного сада, уцелела только старая липа, которая росла когда-то возле нашего дома».

Геолог Андрей Михайлович Суриков с полным правом считал себя потомственным лесновцем, причем в четвертом поколении. Его предки обосновались в Лесном в самом начале XX века.

«Моя бабушка, Мета Паулина Амалия Готлиб, – из остзейских родов фон Хевденов и Готлибов из Митавы, – рассказал Андрей Михайлович. – Ее родители приехали в Петербург еще в первой половине XIX века, хотя в ту пору частенько еще наведывались в свое имение под Митавой. Бабушка, родившаяся в 1881 году, жила в аристократическом квартале Литейной части – на Фурштатской, училась в Анненшуле. А дачу снимали в Лесном – на углу Болотной улицы и Английского проспекта (ныне ул. Пархоменко). В семейной истории этот дом фигурирует как дача Шеве.

Когда около 1900 году умер бабушкин отец – Пауль Антонович Готлиб, денег на содержание семикомнатной квартиры в центре города стало не хватать, и семья Готлибов в поисках более доступного жилья переехала на дачу Шеве. Тем самым она пополнила ряды лесновских „зимогоров“. Кстати, дом Шеве простоял до самой войны и был разобран на дрова в первую блокадную зиму 1941–1942 годов».

В 1912 году Мета Готлиб вышла замуж за морского офицера Флориана Иосифовича Иванского – выходца из польских дворян. Будучи механиком на эсминцах, он участвовал в Русско-японской войне. По семейной легенде, там, на Дальнем Востоке, Флориан Иванский познакомился с Петром Николаевичем Врангелем – впоследствии одним из вождей «белого движения» во время Гражданской войны. В архиве Иванского было даже несколько фотографий, запечатлевших его с Врангелем, но все их пришлось впоследствии уничтожить как опаснейший «компромат».

^{Дача Шеве на углу Болотной улицы и Английского проспекта – первое семейное гнездо в Лесном. Фото 1902 г. Из архива A.M. Сурикова}

На следующий год после свадьбы, в 1913 году, чета Иванских купила себе дом в Лесном неподалеку от дачи Шеве – на углу Институтского проспекта и Песочной улицы. Теперь на этом месте стоит жилое здание постройки 1950-х годов с гастрономом в первом этаже (Институтский пр., 3/16). «Тем не менее местоположение нашего дома можно определить довольно точно, – подчеркивает Андрей Суриков, – ведь до сих пор еще уцелели липы, окружавшие когда-то наш участок. А высокий кедр, посаженный руками деда, Флориана Иванского, срубили лет пятнадцать назад».

^{Ф.И. Иванский, фото начала XX в. Из архива A.M. Сурикова. Автопортрет Ф.И. Иванского. Из архива A.M. Сурикова}

Во время Первой мировой войны Флориан Иванский служил в Гельсингфорсе: занимался ремонтом судовых двигателей и радиоделом. Революционная гроза обошла его семью стороной: в 1918 году они уехали из Петрограда в Кострому, где и переждали самое страшное время. Они оставались там до 1928 года, а потом вернулись в родной Лесной – в свой дом на Институтском.

«Две комнаты в доме на Институтском принадлежали семье Корниловых (дело в том, что бабушкина младшая сестра Вера Павловна еще до революции вышла замуж за владельца фарфоровой фабрики Сергея Корнилова, у них было три дочери), а одна комната – Иванским, – рассказывает Андрей Суриков. – Там жили мои бабушка и дедушка, мои родители, там провел свое раннее детство и я, родившийся в 1939 году. Так что дом на Институтском с полным правом можно назвать „родовым гнездом“ семьи Иванских и Суриковых».

^{A.M. Суриков на месте «родных пенат» на Институтском проспекте. Фото С. Глезерова, февраль 2008 г.}

Сложно складывалась судьба «патриарха» семьи – Флориана Иванского: при советской власти его четырежды арестовывали: два раза в Костроме и два раза в Ленинграде. В 1930-х годах работал в Центральной лаборатории беспроводной связи в Ленинграде, создавал вместе с инженером Шориным технологию звукового кино. Когда лабораторию закрыли, деда арестовали, но ненадолго. В 1937 году его посадили снова, но в 1939 году освободили, когда наступило кратковременное послабление из-за замены наркомов внутренних дел – Ежова на Берию. Последним местом работы Флориана Иванского являлся Институт хирургического туберкулеза, где он трудился электрорентгенотехником.

«Война стала страшным горем для семьи, – с дрожью в голосе говорит Андрей Суриков. – В первую блокадную зиму, в декабре 1941 года, умер от голода Флориан Иосифович. В апреле 1942-го умер от голода мой младший брат: ему было всего-то чуть больше годика. А в феврале 1943 года под Синявинскими высотами, на Волховском фронте, погиб мой отец, Михаил Дмитриевич Суриков, – он был командиром батареи „сорокапяток“. В мирное время он работал ведущим инженером завода „Электропульт“, а в начале войны окончил артиллерийскую академию и попал на фронт.

Похоронили отца в Рабочем поселке № 1 – теперь его имя увековечено на братской могиле в поселке Синявино. Правда, похоронку на него мы получили уже в Костроме, куда эвакуировались из Ленинграда в сентябре 1942 года. Мама очень долго жила памятью об отце – это было для нее свято. У меня до сих пор рука не поднимается читать фронтовые письма-треугольники, которые отец присылал маме, настолько они личные».

Когда Суриковы в 1944 году вернулись обратно в Лесной, дома на Институтском уже не было: его разобрали на дрова для хлебозавода. Тринадцать лет, до 1957 года, пришлось жить в общежитии Академии связи на проспекте Бенуа – нынешнем Тихорецком. Площадь комнаты была 14 метров – и это на троих человек! Но выхода не было, приходилось жить в тех условиях, которые являлось данностью. И, несмотря на горести войны и бытовые проблемы послевоенных лет, детство все равно вспоминается счастливым…

^{Дом Иванских на Институтском проспекте. Фото 1930-х гг. Из архива A.M. Сурикова}

«Хотя после блокады мне уже не довелось жить в „родовом гнезде“ на Институтском, это место для нашей семьи являлось сокровенным, – признается Андрей Михайлович. – Мама, бабушка часто приводили меня туда. Кроме того, рядом, на 2-м Муринском, была школа № 117, в которой я учился с первого по восьмой класс – с 1946 по 1954 год. Школа отличалась сильной физико-математической подготовкой, хорошо давалась также история. Ее вела у нас Раиса Менделевна Гуревич – я до сих пор вспоминаю рассказываемые ею исторические факты, которые порой были просто уникальны…

Так что все мое детство, юность прошли здесь, на севере Петербурга. Весь район от Кантемировской до Муринского ручья исхожен мной вдоль и поперек. Нет здесь такого места, которое бы я не отмерил шагами. Тут все для меня родное, здесь мои корни».

Многие старожилы Лесного с особым трепетом и благодарностью вспоминают талантливую, прекрасную учительницу Зинаиду Павловну Шабунину. Одна была одним из пяти ленинградских педагогов, удостоенных в декабре 1944 года высочайшей государственной награды – ордена Ленина. Затем, 22 марта 1945 года, она получила звание заслуженного учителя РСФСР, а после войны первой из учителей страны была награждена вторым орденом Ленина.

Действительно, Зинаида Павловна Шабунина несомненно принадлежала к числу замечательных личностей Лесного. Достойна отдельного рассказа и вся ее семья, обосновавшаяся в Лесном с 1906 года. Часть семейного архива Зинаиды Павловны Шабуниной сохранилась у Валентины Павловны Шек-Иовсепянц (до замужества – Кожановой), вышедшей замуж за ее внука. Именно Валентине Павловне удалось собрать воедино разрозненные источники и свидетельства, сложившиеся в уникальную картину летописи Шабуниных – одной из многих лесновских семей, оставивших заметный след в петербургской и, даже еще шире, в российской истории…

Происходила Зинаида Павловна из старинного дворянского рода Путиловых. Среди его представителей были учителя, военные, юристы, врачи, ученые. Отец Зинаиды Павловны, действительный статский советник, представитель судебного ведомства, известный юрист Павел Нилович Путилов (1846–1911), жил в Новгороде, где пользовался большим авторитетом и уважением.

^{П.Н. Путилов. Фото 1899 г.}

«На службе Павел Нилович Путилов пробыл 44 года – период для такой нервной деятельности, как судебная, более чем значительный, но время, видимо, мало влияло на его бодрость духа, – говорилось в сентябре 1911 года в некрологе в газете „Новгородская жизнь“. – Его энергией, его необыкновенной, неослабевающей трудоспособностью нельзя было не поражаться. Юрист он был чрезвычайно опытный, знающий, любящий, а главное, уважающий свое дело. Он обладал неоценимым для судьи качеством – самостоятельностью, независимостью. Он был слуга закона, но не слуга административного влияния…

Общественными делами Павел Нилович занимался мало, так как всецело был поглощен службой, хотя в этом отношении у него и замечался некоторый подъем при выборах в 3-ю Государственную думу в 1907 году. По своим политическим убеждениям Павел Нилович принадлежал к партиям правым. В последнее время он состоял казначеем народной столовой попечительства о народной трезвости и всецело нес на своих плечах это полезное учреждение».

Добавим, что у потомков Павла Ниловича до сих пор хранятся уникальные реликвии, связанные с его деятельностью. Среди них – переданная в дар Павлу Путилову плетеная шкатулка с надписью «От арестантов Старорусского Замка 1885 г.».

Именно в Новгороде родилась в июле 1875 года и дочь Павла Ниловича – Зинаида. В 1892 году она окончила Николаевскую женскую гимназию в Новгороде, получив звание «домашней наставницы». В Петербург Зинаида Павловна переехала в начале XX века. Мужем Зинаиды Павловны Путиловой стал ученый Сергей Яковлевич Шабунин, вместе с М.А. Шателеном создававший электромеханический факультет в Политехническом институте.

^{Семья Шабуниных. Справа налево в нижнем ряду: З.П. Шабунина и С.Я. Шабунин. Справа налево в верхнем ряду – их дети: Евгения Сергеевна, Борис Сергеевич, Виктор Сергеевич. Фото 1916 г.}

Сначала семья Шабуниных несколько лет жила в центре Петербурга – на Греческом проспекте. Причиной переезда в Лесной стали проблемы со здоровьем дочери Шабуниных Евгении: доктора посоветовали покинуть город и переехать в Лесной, считавшийся в ту пору одним из самых чистых пригородов в «санитарно-гигиеническом» отношении.

«В 1906 году, то есть на шестом году жизни Жени, с ней стало твориться что-то непонятное, – вспоминал впоследствии сын Зинаиды Павловны – Виктор Сергеевич Шабунин. – Случалось, что папа находил ее забившейся в уголок в столовой, у буфета и тихо плачущей. „Что с тобой, Галка?!“ – тревожился папа. „Дышать трудно“, – отвечала она тихо.

Было решено, что городской воздух Жене вреден и нужно перебираться за город. Выбор остановился на Лесном. Он сочетал близость к городу с отличным загородным воздухом и массой зелени. Помню, как мы с папой и мамой поехали зимой знакомиться с Лесным. Шли по чудесному и громадному Лесному парку. Мне захотелось пить. Папа говорит: „Возьми снежку, поешь“. Мама возражала, что снег сверху все же вреден.

^{Семья Шабуниных. Слева направо: „француженка“ (учительница французского языка), Виктор, Евгения, Зинаида Павловна, Борис. Фото около 1910 г.}

Тогда, помню, папа, который был в восторге от Лесного, сказал: „Тут и сама грязь чистая!“. Видимо, и маме Лесной понравился, потому что переезд состоялся.

Мы поселились в доме № 8 по Новосильцевской улице (ныне – Новороссийская), расположенном прямо против въезда в парк, ведущего к зданию Лесного института. Этот просторный и нарядный двухэтажный деревянный особняк, окруженный большим садом, принадлежал некоему Масловскому. Сам Масловский жил где-то в другом месте, а оба этажа дома сдавались внаем. При доме во дворе, в краснокирпичном здании, жил дворник-украинец Михайло Кириллович Котляр с семьей. Между фасадом дома и Новосильцевской улицей находилась часть сада с красивыми стройными елями вдоль уличной ограды.

^{Дом № 16 по Английскому проспекту, в котором находились квартиры № 7-10. Фото 1960-х гг.}

Дом был в полном порядке и имел солидный и приятный вид. Прилежащий к нему сад, а за ним огород дворника доходили до Институтского проспекта, а между задней границей участка Масловского и Песочной улицей находился другой, столь же старый сад, с дубами, кленами, громадными лиственницами. Там, в деревянном доме, жили тихие старичок и старушка – скопцы. Жили они в одиночестве, ни один детский голос не оживлял их участка, и мама говорила, что ей иногда приходилось замечать, что старики во время своих одиноких прогулок по саду тихо плакали.

Мы жили сначала какое-то время – год или два – на верхнем этаже дачи Масловского, а потом спустились на нижний этаж. Квартира там была просторная, „барская“ – восьмикомнатная, с двумя прекрасными верандами, выходившими: одна – на юг, в „передний“ садик на Новосильцевскую улицу, а другая – на север, в основном сад этой квартиры, со столетними дубами и лиственницами. Даже уборных в квартире было две: одна господская, а вторая рядом – для прислуги».

В конце 1900-х годов семья Шабуниных переехала из здания на углу Новосильцевской улицы и Институтского проспекта в дом на углу Большой Объездной улицы (ныне – ул. Орбели) и Английского пр. (ныне – пр. Пархоменко). Этот дом носил № 16 по Английскому проспекту (впоследствии – пр. Пархоменко, 18)[63]. С тех пор и до самого расселения дома в 1969 году семейство Шабуниных проживало именно здесь.

Пока дети были маленькими, Зинаида Павловна Шабунина не работала и занималась их воспитанием. В 1918 году она начала педагогическую деятельность в гимназии и профессиональном училище Питирима на Малой Объездной, 14, в Лесном. В 1938 году Зинаида Павловна получила аттестат на звание учителя начальной школы.

«На протяжении многих лет Зинаида Павловна вела занятия в начальных классах школ Выборгского района, отдавая детям все свои душевные силы, чуткость, внимание и редкостный педагогический талант, – отмечал ее внук, известный петербургский краевед Андрей Викторович Шабунин. – Все 900 дней она оставалась в блокадном Ленинграде и продолжала вести уроки, каких бы трудов ей это ни стоило. Она оставила о себе добрую память – педагог „милостью Божьей“, имя ее и сегодня с трепетным восторгом повторяют ее ученики».

З.П. Шабунина ушла из школы по состоянию здоровью в 1952 году, а в следующем году ее не стало. Спустя десять лет дочь Зинаиды Павловны, Евгения Сергеевна, передала ее документы и награды, в том числе два ордена Ленина, медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», в дар Музею истории Ленинграда.

К числу ее учеников относилась и Валентина Павловна Кожанова (в замужестве – Шек-Иовсепянц). «Зинаида Павловна была учителем русского языка во время блокады в нашей 112-й школе, находившейся на Английском проспекте – нынешнем проспекте Пархоменко, – рассказывает Валентина Павловна. – Учителем она была от Бога – талантливой, умной, очень интеллигентной. Все ее просто обожали. Вместе с учительницей пения Анной Витальевной Скворцовой она организовала у нас кружок пения и декламации. Мы выступали в госпиталях, находившихся в бывшей 1-й школе на Дороге в Сосновку и в школе № 514 на Большой Спасской. Нас в школе никто из учителей никогда не называл по фамилии – только по имени. В нашей школе была удивительная атмосфера, прекрасные учителя, и это повлияло на мой жизненный выбор – я стала учительницей».

Судьба распорядилась так, что Валентина Кожанова с сентября 1941 года жила на Английском пр., 16, – по соседству с семейством Шабуниных.

Под номером 16 по Английскому проспекту значились три двухэтажных дома: в первом из них были квартиры № 1 и 2, во втором – № 3–6, в третьем – № 7—10. До революции здесь жило десять семейств – по количеству квартир. Затем жильцов уплотнили, только в одной квартире № 7 оставалась жить большая семья Владимира Георгиевича и Лидии Николаевны Орловских. Шабунины еще с дореволюционных времен жили в «первом» доме, занимая квартиру № 1. Дома расселили в 1969 году, а в 1970 году их разобрали.

«Мы с мамой жили в „третьем доме“, в квартире № 10, – вспоминает Валентина Павловна Шек-Иовсепянц. – Дом был очень красивый, уютный, весь украшенный резьбой. На флюгере на башенке значился год постройки дома – 1911-й. Место было чудесное: тишина, большой сад и хозяйственный двор, обнесенные забором, который не сняли даже в блокаду, хотя кругом ломали все деревянное. В саду были красивые аллеи, много кустов сирени, черемухи, белых роз. Росли рябина, березы, стояли вековые дубы. В глубине участка находился хозяйственный двор, где размещались сараи с дровами и большая общественная прачечная. За забором по Большой Объездной, 8, находился большой одноэтажный дом Богоразов».

В семье Шабуниных было трое детей – Евгения, Борис и Виктор. Начальным домашним воспитанием детей занималась сама Зинаида Павловна. Дети получили разностороннее образование: музыка, обучение немецкому и французскому языкам, рисование. В семье царили дружеская атмосфера, уважение и любовь друг к другу, наказания детей были крайне редки. Слово и ласка, личный пример служили главными основами воспитания.

Старший сын Шабуниных, Борис Сергеевич, обучался в Коммерческом училище в Лесном на Институтском проспекте, а затем поступил в Лесной институт. Когда началась Первая мировая война, он пошел в школу прапорщиков, был на фронте. Борис Шабунин погиб во время Февральской революции 1917 года. В тот день, когда во двор Литовских казарм ворвался вооруженный революционный отряд, он был дежурным офицером и попросил незванных гостей покинуть территорию части, за что его и убили. Похоронен Борис Сергеевич на Богословском кладбище.

^{B.C. Шабунин. Фото 1978 г.}

Средний сын Шабуниных, Виктор Сергеевич, после успешной учебы в Петроградской гимназии наследника цесаревича и великого князя Алексея Николаевича окончил Военно-медицинскую академию. Он принимал участие в Первой мировой и в Великой Отечественной войнах, служил в госпиталях, занимался научной работой, был автором нескольких книг о профессорах академии, в том числе об академике Виноградове. Являлся кандидатом медицинских наук, подполковником медицинской службы. Выйдя в отставку, работал в музее академии. Был прекрасным художником, его перу принадлежали портреты профессоров и ученых академии, а также великолепные пейзажи. По стопам отца пошел и сын Виктора Сергеевича – Андрей Викторович Шабунин. Он тоже окончил Военно-медицинскую академию, много лет работал анестезиологом. Был кандидатом медицинских наук, ученым, членом-корреспондентом Академии наук, журналистом…

Самая младшая из детей Зинаиды Павловны, Евгения Сергеевна, вслед за своим братом Виктором также избрала медицину делом своей жизни.

^{Е.С. Шабунина. Фото 1920-х гг.}

Окончив а 1918 году с золотой медалью Петроградскую женскую гимназию Л.С. Таганцевой, она поступила в Военно-медицинскую академию. После ее окончания в 1924 году Евгения Шабунина поступила интерном в клинику профессора В.А. Оппеля и работала в Мечниковской больнице до самой пенсии – под руководством В.А. Оппеля, В.М. Назарова, П.Н. Напалкова, а последние годы – ассистентом профессора Тальмана.

^{Е.С. Шабунина (в нижнем ряду, вторая справа) с пациентами Мечниковской больницы. Осень 1925 г. На обороте фотокарточки надпись: «Евгении Сергеевне. Вы хотя и хирург, но в вас много человечности. Группа больных 15 пав. 3-го этажа б. Мечникова»}

^{Е.С. Шабунина (справа в нижнем ряду) в госпитале во время Великой Отечественной войны}

«Евгения Сергеевна была опытным, квалифицированным клиническим хирургом, отличалась заботливостью и вниманием к больным, пользовалась их уважением, а также уважением студентов, с которыми работала, и сотрудников клиники. Всех их привлекали ее эрудиция, организованность, прекрасный стиль и последовательность изложения своих мыслей».

Одним из любопытных моментов профессиональной деятельности Евгении Шабуниной был связан с писателем и драматургом Борисом Лавреневым. В 1926 году он, в ту пору уже известный литератор, поступил на лечение в клинику профессора В.А. Оппеля (13-й павильон Мечниковской больницы). Писателя беспокоило старое огнестрельное ранение, полученное им еще в годы Первой мировой войны.

Лечащим врачом Лавренева назначили молодую Евгению Сергеевну Шабунину. «Быстрая, энергичная, всегда готовая на шутку и в то же время внимательная и серьезная, Евгения Сергеевна, по-видимому, представлялась Лавреневу идеалом молодого врача, – рассказывает Валентина Павловна Шер-Иовсепянц. – Когда много лет спустя, в 1945 году, появилась его пьеса „За тех, кто в море“, одним из ее главных действующих лиц была женщина-врач, капитан медицинской службы Евгения Сергеевна Шабунина. Волею художника он перенес ее в том возрасте, в котором знал, из двадцатых годов в сороковые. Люди, близко знавшие доктора Шабунину, узнавали в ее сценической тезке многие черты характера Евгении Сергеевны: деловитость, четкость, достоинство, чувство юмора. Сама Евгения Сергеевна, посмотрев эту пьесу, говорила сослуживцам: „Конечно, я сразу вспомнила Лавренева в больнице и почувствовала себя очень неловко, поскольку моя роль в уходе и лечении была очень скромной“. Евгения Шабунина написала Борису Лавреневу короткое письмо с благодарностью, и ответ не заставил себя долго ждать».

«Глубокоуважаемая Евгения Сергеевна! – писал Борис Лавренев. – Не могу сказать, как меня тронуло Ваше письмо. Горячо благодарю Вас за память и внимание. Вспомнилось уже далекое, но памятное мне время моего пребывания в Мечниковской больнице и теплый прием, который мне был оказан Вами и Вашими товарищами по работе в те дни. Я рад, что Вы не рассердились на меня за то, что, когда мне нужно было дать имя в пьесе хорошей, светлой русской женщине, я вспомнил о Вас и разрешил себе дать ей Ваше имя, потому что именно такой Вы остались в моей памяти…»

В годы Великой Отечественной войны капитан, а затем майор медицинской службы Евгения Шабунина работала в госпитале в Лесотехнической академии в Ленинграде, а затем с Первым Белорусским фронтом дошла до Берлина. Согласно приказу войскам Ленинградского фронта от 6 декабря 1943 года, майор медицинской службы Евгения Шабунина награждалась орденом Красной Звезды. Кроме того, она была удостоена ордена Отечественной войны II степени и многочисленных медалей.

После войны, продолжая работать в Мечниковской больнице, Елена Сергеевна защитила диссертацию и получила в 1952 году ученую степень кандидата медицинских наук. Она являлась автором шести научных работ, неоднократно выступала на ежемесячных Пироговских собраниях, занималась со студентами, несколько лет возглавляла школу медицинских сестер при институте. Такую активность она сохранила и в преклонном возрасте. Заботилась о воспитании внуков, уделяла им много внимания, беспокоилась о своих близких и родных. Активно участвовала в общественной жизни и даже была одно время председателем общественного суда при жилконторе.

В семейном архиве сохранились полушутливые, но очень трогательные стихи, написанные Андреем Шабуниным в 1979 году, ко дню рождения Евгении Сергеевны, – за год до ее 80-летнего юбилея. В них были и такие строки:

Знайте, дети,
Знайте, внуки, —
В новом доме на Науке,
Где всегда людей движение,
Вижу, вижу тетю Женю я.
Это имя дарит снова
Через дымку многих лет
Облик милого Лесного
(Хоть того Лесного нет!),
Облик дома на Английском,
Шум листвы над головой…
О далеком, как о близком,
Вспоминаю я порой.
Тети Жени день рождения
Я спешу благодарить:
Тетя Женя, без сомнения,
Та связующая нить,
Что в свершеньях удивительных
Связывает навсегда
Век двадцатый,
Век стремительный,
И все прошлые года.
Эталоном Человека
Были Вы для нас всегда,
Подлинный ровесник века
И хранитель очага
И «шабунинского духа»,
Что в потомках не угас…

Евгении Сергеевны Шабуниной не стало в январе 1989 года. Ее похоронили рядом с родителями и старшим братом Борисом на Академической площадке Богословского кладбища.

Сын Евгении Сергеевны Шабуниной, Рубен Ашотович Шек-Иовсепянц, получил образование в Ленинградском политехническом институте по специальности «инженер-электрик». Участвовал в разработке и создании самолетов, являлся профессором, доктором технических наук, лауреатом Государственной премии СССР (1981 г.). Ему принадлежало более 130 научных трудов, в том числе 27 изобретений. Среди наград Рубена Шек-Иовсепянца – ордена Ленина (1975 г.), Октябрьской революции (1981 г.), Знак Почета (1969 г.), а также многочисленные медали…

В начале XX века Лесной был благоустроенным, но вместе с тем и очень тихим зеленым пригородом с почти по-деревенски чистым воздухом. Снег в Лесном всю зиму оставался сверкающе чистым.

Новосильцевская улица представляла собой щебенчатое шоссе, окаймленное с обеих сторон чистыми, сухими канавами, поросшими травой. От каждого дома через канаву были перекинуты довольно широкие деревянные мостики. На том, что вел к калитке нашей дачи, стояли по бокам, друг против друга, хорошие деревянные скамейки со спинками. На этих скамьях мы иногда под вечер сидели своей семьей. Между канавой и шоссе проходила по линии дач хорошо утоптанная песчаная дорожка шириной шага в два, отгороженная от проезжей части невысокими деревянными тумбами. Вдоль противоположной, парковой, стороны стояли керосиновые фонари.

В темное время года с наступлением сумерек вдоль улицы быстрым шагом, почти бегом, проходил фонарщик с легкой лесенкой на плече. Он приставлял лесенку к фонарному столбу, поднимался ступеньки на две-три и, чиркнув спичкой, зажигал фонарную лампу, предварительно оправив ее. Ранним утром тот же фонарщик гасил лампы. Расстояние между фонарями было немаленькое, и фонари не столько освещали улицу, сколько обозначали ее.

Чистоту на участках домовладений – в саду, на дворе и на улице, а также наблюдение за общим порядком против дома обеспечивали дворники. Иногда можно было видеть на улице и городового, неторопливо обходившего свой обширный участок.

Новосильцевская улица была малопроезжей и малолюдной, как и большинство улиц Лесного. Ее тишина нарушалась лишь возгласами «торговцев в разнос». Так, периодически возле нашего дома появлялся рыбник Иван с большим деревянным ушатом на голове, где между кусков льда лежала свежая рыба. Худощавый, в стареньком пиджачке, он всегда шел торопливой походкой, ловко балансируя ушатом, установленным поверх фуражки на довольно толстом пеньковом колечке, и покрикивал нараспев тенорком: «Рыба свежая, ры-ы-ба!».

Заслышав его голос, мама иногда выходила на балконное крыльцо и кричала ему: «Иван, зайдите!» «Слушаю-с, барыня!» – отвечал он и через минуту уже снимал на кухне с головы свой тяжелый ушат и показывал товар. Рыба у него была обычно безупречно свежей, хорошей, и потому мама охотно ее брала. Но и на старуху бывает проруха. Как-то Иван рассказал, что однажды ему у оптового торговца, где он брал свой товар, подсунули не совсем свежую рыбину, а он недоглядел. Эта рыбина была затем куплена семьей какого-то довольно важного господина и приготовлена к обеду. Порча обнаружилась лишь тогда, когда рыбу подали на стол. Господин возмутился, приказал убрать рыбу и вызвать Ивана. Когда он на следующий день явился, господин устроил ему разнос: «Ты чем же это меня кормишь?» и т. д. и приказал в своем присутствии есть рыбу. «Ну и что же вы, Иван?», – спросила мама с сочувствием. «Плакал, а ел!» – отвечал он. И что другого мог он сделать? Не терять же ему было постоянного покупателя. Ему – уличному разносчику, жившему с семьей на копеечную разницу между оптовыми и розничными ценами, в условиях конкуренции продовольственных магазинов, имевшихся в Лесном!

У каждого торговца-разносчика была своя манера выкликать свой товар. Например, торговка готовым платьем протяжно выкрикивала нараспев, словно выпевала, с удивительным переходом в конце возгласа на другой гласный звук: «Кофточки, рубашки, юбки-е-е-е!». А порой нас смешили отрывистые, почти лающие звуки довольно низкого мужского голоса, воспринимавшиеся ухом как какое-то таинственное «кап-кеп-по!» Это делал обход дач со своим мешком скупщик всякого утиля, и возглас его означал: «Костей-тряпок!»

Изредка появлялся на нашей улице кто-нибудь из китайцев, торговавших мануфактурой. Однажды такой торговец был приглашен мамой зайти в дом. Свой товар он показывал в нашей просторной светлой, в два окна, кухне. Китаец был сильно худощав, со смугло-желтым лицом и длинной, тонкой очень черной косой. Его товар был изумительно аккуратно сложен – отрез за отрезом – и образовывал плотный тюк. Ни на одном отрезе нельзя было заметить ни единой случайной складки, ни смятого уголка! Смуглые руки китайца с длинными тонкими пальцами необычайно ловко развертывали и свертывали ткани, и те, словно сами собой, снова укладывались в плотную прямоугольную стопу. Закончив у нас торговлю, китаец туго обвернул свой тюк какой-то прочной серой тканью и как будто без особого усилия вскинул его на спину, хотя тюк, видимо, был очень увесист.

Но китайцы промышляли не только торговлей тканями. Однажды мне довелось видеть китайца в роли уличного фокусника. В конце Муринского, у Малой Спасской, китаец разостлал прямо на мостовой небольшой, сильной потертый коврик и на нем, окруженный зрителями, давал свое представление. Один из номеров состоял в следующем. Китаец вынул из небольшой шкатулки очень гладкую костяную палочку, гладкую, сантиметра три длиной и миллиметра два с половиной в диаметре, со слегка утонченными и закругленными концами и, показав ее зрителям, ввел ее себе в нос, так что она там совершенно скрылась. Затем он слегка помедлил, после чего раза два-три мигнул глазом… и кончик палочки высунулся из-за нижнего века! Создалось впечатление, что фокусник каким-то чудодейственным способом заставил ее перейти из носа в глаз. Многие были поражены и изумленно покачивали головами…

Значительную часть своей жизни, с 1928 по 1952 год, Зинаида Павловна Шабунина вела дневник. В нем – уникальные свидетельства о жизни и быте 1930-х годов, а также трагическая летопись блокады. Дневник касался самых разных сторон жизни – семейных дел, школьной жизни, родных, друзей, знакомых, соседей. Очень интересны описания деталей тогдашнего быта. Даже упоминания о самых важных покупках оказались на страницах дневника. Любопытны также записи о погоде и природных явлениях.

Зинаида Павловна оставляла краткие записи, относившиеся к самым важным и решающим моментам в жизни. Но за этими емкими предложениями – целая прожитая жизнь. Очень многое сегодня приходится читать, как говорится, «между строк». Теперь, зная многое о той эпохе, мы уже можем понять, что означало и какие последствия могли иметь для учительницы упоминание в дневнике о трудностях с продовольствием (в «год великого перелома» – 1929-й), достаточно неодобрительное отношение к воинствующей антирелигиозной пропаганде, вызовы соседей и родных в ГПУ и т. п. Характерно, что 1937 год в дневнике вообще пропущен и после 1936 года сразу идет 1938-й… (Сохранен текст оригинала).

1928 год.

1 января. Были в кино, видели «Кто ты такой?» – гадость!

2 января. Начались занятия в школе. Вечером я, Нина и Над. Ив. ездили в город в кино по выигранным билетам. Видели «Поцелуй Мери» – ничего!

7 января. Рождество. Была вечером в церкви. <…> 12. Была на «Пиковой Даме». Очень хорошо.

25. Была в Мариинском на балете «Жизель» – очень хорошо!

27 января. Возили детей в театр на «Хижину дяди Тома». <…>

15/IV. Пасха. Очень яркий солнечный день. У нас обедали т-те Гебровская, Золя, Лена. <…>

Май. 16. Переехали к нам Кувшинская с мужем. Привезли вещей два воза и рояль. <…>

Ноябрь. 6. Празднование XI-л. Окт. Рев. Я ответственный руков. Сошло очень хорошо.

7. Сыро, грязно; на демонстрацию не пойду.

1929 год.

17/III. Ставила пьеску «Среди цветов». Дети сыграли очень хорошо. Знали все наизусть. <…>

18/III. Стояли три часа в очереди. Получила сахар по 1 кил. 200 гр. на человека. Хлеба дают 200 гр. <…>

5 мая. Пасха. Хмурый, довольно холодный день. Вчера с 9 вечера обязаны были быть в школе на вечере. Была поставлена отвратительная Жив-газета, скучнейшая пьеса 4 кл. и был антирелигиозный безобидный докладчик. В общем, было скучно. Ушла домой в 12 ? часа.

28. Очень жаркий день. Все время стоит жаркая погода. День международной детской недели. Ходили с демонстрацией на площадь Урицкого.

6/Х. Уехали в город Филомафитские, а на их место въехала многочисленная еврейская семья.

7/XII. Ставили спектакль в Центральной библиотеке.

1930 год.

26/I. Переходим в новую школу. Сегодня собрание педагогов с новым заведующим для распределения часов. 23-го устраивали прощальное чаепитие в нашей школе.

26/II. Работаем усердно в новой школе. Работы очень много. Работаю по общ. «Друг детей», в соц. обесп., в «Кружке текущей политики».

16/VI. Папенька уехал в отпуск в Новгород. В мае или в июне поставили перегородку в гостиной, получилась у нас чудная комната.

25/VI. Хоронили Петра Ивановича Горностаева.

26/VII. Устраивала у себя чаепитие в новой комнате. Обошлось 40 р., не считая сливки и ягоды. Было 10 человек.

2/ХII. Заседание правления ЖАКТа. От нас отбирают большую комнату, или ту, где жила Женя. Накануне была у юриста, сказал, что ни уплотнений насильственных, ни переселений быть не может. После заседания перетащились: я в Женину, девочки в большую.

4/ХII. Явилась милиция, управдом, понятые и мужики очищать для нового жильца Женину комнату. Я не дала.

5/XII. Была в коллегии защитников и у прокурора. Вечером, ночью, перетаскивали все вещи в Женину комнату, а девочки обратно в маленькую. Сижу в Жениной комнате, как в комиссионном магазине.

7/XII. Въехали новые жильцы. Муж, жена и двое детей.

10/XII. Заделали дверь коврами. Стало глухо.

Уже несколько дней арестован Александр.

15/XII. Папеньку и Орловского вызывали в ГПУ.

22/XII. Выпустили Александра.

29/XII. Папеньку и Майсурову вызывали в ГПУ.

1931 год.

10/V. Ездили получать, как ударники, обувь и кое-что другое. Я получила кожаные туфли и две материи. <…>

1/VIII. От 1-го до 13-го скандалы из-за стирки и из-за разделения дровяного сарая. В результате Абасов снят с должности дом-уполн.

27/VIII. Выдвинута на заведывание учебн. частью на 1 ступ.

10/IX. Очень много времени приходится отдавать школе.

1932 год.

5/V. Про дневник совсем забыла. Живем понемногу… 20/IV ставили пьесу «Бетховен», теперь возимся с концертом Печковского. Сегодня была первая гроза.

10/V. Ставили концерт Печковского в пользу Дет. Комис. при школе. Чистые 1278 р.

1/Х. Увезли бабушку в убежище для хроников. Пусто и грустно. Самочувствие очень плохое.

1933 год.

9/XI. Была у мамы… Впечатление производит тяжелое, близкое к смерти.

13/XI. Была у мамы, ей опять гораздо лучше. Все просится домой, но говорит ерунду.

13/XI. Это был последний раз, что я видела маму: до сих пор нас не пускают на свидание, чтобы мы не занесли сыпного тифа. Имеем о ней сведения только по телефону.

1934 год.

8/I. Умерла мама. Хороним 13-го.

23/II. Сидела больше трех часов в паспортном бюро, куда была вызвана для объяснений. Там же по доносу Абасова были и Религионии и Орловские.

В ночь с 14 на 15 марта были у нас на парадной воры. Украли пальто Лены и все из моей картонки. Жаль лент, шарфов…

(Есть краткие записи по 1934 и 1935 г. 1937 год вообще пропущен. После 1936 года сразу идет 1938-й год. Есть записи за 1939-й год.)

1940 год.

С 16 по 22 января очень сильные морозы, замерзли водопроводы, действует только уборная. Школы не работают.

1941 год.

22/VI. Война.

1/VII. Женя мобилизована. Собирались уезжать со школой, с Военно-технической академией.

25/XII. За 6 месяцев войны перетерпели много бедствий: бомбежки, обстрелы, голод! (подчеркнуто Ш.). Паек хлебный 125 грамм. Люди пухнут, умирают; хоронить трудно: умершие лежат дома дней по 8, зарывают без гробов. Мы еще держимся.

С 25/Х. Женя в Лесотехнической академии в госпитале. Приходит на ночь домой. Витя здесь начальником госпиталя в Инженерном замке. Умерло много знакомых, умерла М.М. Зенькович

14/XII. От бомб высыпались у нас стекла. Нет с 4/XII света, замерзли трубы. По много сидели в щелях.

Весь октябрь болела печенью. В октябре и ноябре были сильные бомбежки. Школа работает, директор Лаврентьев. В декабре начали давать супы в школе. Очень голодно.

25/XII. Прибавили хлеба до 200 грамм. Общее ликование. На фронтах победы, блокада, кажется, снята.

1942 год.

7/I. Сильные обстрелы нашего района из дальнобойных. Пока живы. Очень голодно.

16/I. Очень сильные морозы.

Очень много народа умерло.

Очень голодно.

Не учимся.

С 15/XII нет ни воды, ни уборной. С 4/XII нет света. Мы все еще живы.

21/I. Женя и все хирурги получили фронтовой паек. Хлеба – 600 гр. и питание усиленное.

24/I. Прибавили всем хлеба.

29/I. Ужасные дни: хлебозаводы не работают, т. к. нет воды и тока. Люди не имеют хлеба уже 3 дня. Умирают, как мухи. Умер Лощинский. Умерли все Новенские, трое Морозовых (Владимир Николаевич), Софья Владимировна и ее муж, Юшкевич (наш препод.), Гагарин, Баумгардт, Окунев, Горностаев Иван Петрович, Вятских.

1/II. С хлебом понемному налаживается.

2/II. Умер Мартене и Маисурова Кс. А.

З/II. Умер Шахаев Вас. Вас.

Блокада еще не снята.

5/II. Умер Павлович Фед. Як.

7/II. Умерли старая Гебравская и Фридман и Олина тетя Анюта.

11/II. Прибавка хлеба: рабочие – 500 гр., служ. – 400, дети, ижд. 300 гр.

17/II. Опять эти дни обстрелы города, дом дрожит. Страшно!

21/II. Ломают наш сарай, таскали дрова домой, заняли комнату Германа.

С 1/III закрыта наша 112-я школа. С 11/III работаю в Дет. Доме как помощник воспитателя. Работа культ, просветит.

16, 17, 18, 19 и т. д. Выселение немцев.

24/III/ Уехал Дет. Дом.

1/IV. Имеем карточку 1-й категории.

4/IV. Вечером в ночь на 5-е налет большого числа самолетов и сильная бомбежка. Страшно!

5/IV. Пасха. Мороз. Тревоги.

16/IV. Умер Лешенька Черняк.

29/IV на 30-е страшная ночь.

4/V. Начались занятия в нашей 11-й школе. Детей водим завтракать и обедать в столовую на Муринском, против школы.

23/V на 24-е очень сильный обстрел Лесного.

4/VI. Умерла Евг. Ал. Черняк.

29/VII. Умерла Екат. Алексеева.

17/IX. Умер Бронисл. Ант.

3/XI. До сих пор в отношении обстрелов все было спокойно; вчера две сброшены бомбы в районе ул. Чайковского и у нас в Лесном около 1-й школы.

3/XI. Погода совсем весенняя. Солнце греет. Снегу еще не было. Можно выйти и долго быть во дворе в одном платье.

С 15/X учимся в зимней школе – Объездная 11. Обедаем в столовой на 2-м Муринском, 12. Все бы хорошо, если бы не начали опять бомбить.

27/XI. Живы, здоровы и достаточно сыты.

С 7/XI частые налеты или обстрелы.

Вчера 26/XI очень сильный обстрел Лесного. Треск над самой головой.

Погода мягкая. Вода еще не замерзла.

С 28/XII на 29/XII очень страшная ночь.

29/XII весь день пальба.

1943 год.

1/I – тишина.

17/III. Дожили благополучно до 17/III. Таскали вещи в госпиталь из Витии, дома, который уже ломают. Тепло.

28/IV. Очень сильный обстрел Новой Деревни, а казалось – Лесного. Треск такой, точно снаряды рвутся в самом дворе. Обстрел часа 2 или 3.

30/IV. Выступление с литературным монтажом в воинской части в нашей бывшей школе. Очень холодно, идет снег.

1/V. Все покрыто слоем снега.

15/VII. Прекрасная зелень, прекрасные дни.

17/VII. Сильный обстрел города.

21/VII. Загорелось в нашей квартире электричество.

Школа наша будет лишь начальной.

23/VII. Наша школа не начальная. Пришло разделение на школы мужские и женские.

24,25 и 26 – очень сильный обстрел города.

Жизнь идет своим чередом, под обстрел готовились к выступлению, 27/VII сделали на площадке праздник.

6/XI. Нашими войсками взят Киев.

7/XI. Всю ночь палили. Днем обстрел, кажется, Выборгской стороны.

1944 год.

1/I. Ночь прошла совершенно спокойная. День также.

Со 2-го и дальше опять обстрелы, попадание в трамваи… жертвы…

6/I. Конференция в 97-й школе. Мороз, вьюга, туда и назад пешком.

^{Страницы из дневника З.П. Шабуниной}

7/I. Конференция в нашей школе. Тает, течет. Все мокро.

20/I. С 15/I наши войска пошли в наступление. 20-го объявили, что взяты Петергоф, Стрельна, Красное Село.

21/I. Взят Новгород, Лигово, Урицк. Вечером объявили, что взята Мга.

27/III. Все стремятся в Ленинград. Сегодня уехал Ткач, пробыв здесь 4 дня. Вернул себе комнату.

14 и 15/V. Посадили на огороде картошку. Все заняты огородами после долгих холодов.

С 13/V жаркие дни.

С октября получили дополнительную карточку 1-й категории.

16/XII. Награждена орденом Ленина.

18/XII. Экстр. Пед. Совет с представителями РОНО и различных партийных организаций по случаю награждения меня орденом.

19/XII. Возили сниматься в газету «Смена».

20/XII. Делегации от школ. Телеграммы.

1945 год.

22/III. Звание Заслуженного Учителя.

9/V. Капитуляция Германии. «Праздник Победы».

13/V. Посадили 100 гнезд картофеля на старом месте. Очень холодно и солнечно.

4/XI. Получила медаль «За доблестный труд во время Отечественной войны». Очень торжественно.

1946 год.

21/IV. Пасха. День пасмурный, во дворе очень грязно, еще много снегу. Холодно. Зима была долгая и холодная.

1947 год.

Работаю в Окружи. Изб. Комиссии по выборам.

21/IV. Сдала в Собес бумаги на получение персональной пенсии.

8/XI. Большой вечер в доме Учителя. Пенсия есть в размере 500 р. Везде почет и в районе, и в городе. Здоровье хорошее. Езжу в Университет. Опять работаю в Избир. Районной комиссии.

16/XII проведена денежная реформа и отменены карточки. Много шуму, волнений.

20/XII 1948 года получила 2-й орден Ленина. Весь декабрь простоял мокрый и бесснежный.

1951 год.

Была больна всю зиму. В школе не работаю. Ходили две группы девочек на занятия.

29/IV. Пасха. Очень жарко. Вечером сильная гроза.

1952 год.

7/II. Я больна с 24/XII 51 г. сердцем. Сейчас еще на бюллетенях. В школе больше заниматься не буду.

5/IV. Весь март стоял яркий солнечный, очень морозный; ночью доходило до минус 26. Выпало очень много снега. Первые дни апреля тоже морозные.

У меня занимаются девочки 5 а класса – 2 группы.

Здоровье плоховато.

12/IV. Очень тает, во дворе вода. Здоровье плохо.

Последняя запись в дневнике датирована 6/XI 1952 года: «Потерялся Мусий». Речь шла о коте по имени Мусий Иванович, подаренном 7 февраля 1952 года. «Мусий Иванович очень интересный шаловливый кот», – записала Шабунина 5/IV 1952 года…

До войны наша семья жила в Вологодско-Ямской слободе близ Автово. К сентябрю 1941 года мы оказались вблизи линии фронта, и Жуков своим приказом от 10 сентября велел в 24 часа освободить прифронтовую территорию от жителей.

Переезжали мы 12 сентября. Путь лежал на другой – северный – конец города, в Лесной, где на Английском проспекте, 16 (ныне – ул. Пархоменко), с давних пор жила наша родственница Екатерина Сергеевна Гусева с сыном Евгением. Всю войну она служила медицинской сестрой в действующей армии, а ее сын Евгений ушел на фронт добровольцем и погиб…

Для переезда в Лесной нам выделили грузовую машину, и все, что могли, мы нагрузили в нее. Я с тетей ехала на трамвае № 9, который ходил от Нарвских ворот до Политехнического института. А мама через весь город вела нашу корову. Правда, держали мы ее недолго: когда начался голод и корову стало нечем кормить, пришлось ее забить.

Оказалось, мы очень вовремя покинули Вологодско-Ямскую слободу. Как мы узнали потом, спустя несколько дней после отъезда возле нашего дома упала фугасная бомба и буквально оторвала от него целый кусок. Страшно даже представить, что могло случиться, если бы мы оставались там. Так мы стали жителями Лесного. Думали – ненадолго, оказалось – навсегда…

Комната Екатерины Сергеевны была маленькая, а семья наша большая: отец, мать, бабушка, папина сестра, ее дочь и я. Нас поселили в комнате Аполонии Адольфовны Гебровской, которая занимала вместе со старенькой мамой площадь 33 кв. метра. На 12 сентября 1941 года в этой комнате было прописано восемь человек, a 11 апреля 1942 года осталось только четверо. Все остальные умерли в первую блокадную зиму от голода. Кроме этого, в квартире умерло еще два человека.

В Лесном не было таких обстрелов, как в Автово, но с 8 сентября ежедневно происходили массовые бомбежки. Сперва мы прятались в щели, а потом привыкли ко всему.

Папа работал на Кировском заводе, мама – почтальоном в 18-м почтовом отделении, оно находилось в деревянном одноэтажном здании в парке Лесотехнической академии. Меня записали в 4-й класс школы № 112 на Английском проспекте. Однако ее помещения заняла воинская часть, и все ученики 112-й школы в первую блокадную зиму ходили в школу № 109 в Железнодорожном переулке. Занятия велись нерегулярно, но главное – нас там кормили. Правда, учебный год нам все-таки засчитали.

Зимой 1941/42 годов я ходила рано утром в магазин за хлебом. В блокаду жители были прикреплены к определенным магазинам. Наш дом прикрепили к магазину, который находился в районе современной Светлановской площади. Он располагался между Светлановским рынком и пожарной частью и назывался в народе «горелым». И вот я, в свои 12 лет, шла по Большой Объездной, сворачивала на 2-й Муринский, в магазине стояла в очереди и, прижав к груди паек на папу, маму и меня – 500 грамм хлеба, несла домой. Этот кусок мы разрезали на маленькие кусочки и подсушивали на буржуйке.

Мне было всего 12 лет, но один эпизод блокадных дней до сих пор стоит у меня перед глазами. В январе 1942 года против нашего дома по Большой Обездной сломали деревянный дом, и молодую женщину с маленькой, вероятно, пяти-шестилетней, девочкой, подселили в нашу комнату. Я принесла из магазина хлеб, папа режет его на маленькие кусочки, чтобы подсушить, а эта малютка, которая еле доставала до стола, своим маленьким пальчиком подбирает еле заметные крошечки хлеба…

Новый учебный 1942/43 год, мы начали не в здании школы № 112, а в двухэтажных домиках по Большой Объездной улице, 11. Это были два совершенно одинаковых особняка. В каждом по четыре больших помещения, кухня, маленькая комната при кухне (вероятно, раньше она отводилась для прислуги). Парты и школьное оборудование мы переносили сами, нам помогали солдаты.

В первом здании были учительская, медкабинет, 5-е, 6-е и 7-е классы; во втором – с 1-го по 4-й класс и библиотека. В нашем классе стояло три ряда парт, всего по пять или шесть в ряду. В основном здании школы не было отопления, а здесь в каждом классе были печки, которые каждое утро топила тетя Маша. Она же помогала нам убирать классы, территорию школы, особенно снег зимой, звонила в большой колокольчик, извещая о начале и окончании уроков. Обедать нас водили в столовую на 2-м Муринском, 12. Кормили неплохо: суп, второе, компот, но к вечеру вновь хотелось есть.

Жили мы в блокаду нормальной школьной жизнью. Директором 112-й школы была Надежда Ивановна Ленгер – изумительно добрая, милая женщина. Она никогда не повышала на учеников голос, но мы выполняли все ее требования: убирали территорию у домиков, ходили помогать разбирать дома. Летом 1943 года наш класс работал на полях совхоза. Вообще, отношения учителей и учащихся были очень добрые. Нашей любимицей была учительница русского языка Зинаида Павловна Шабунина.

Вместе с учительницей музыки Анной Витальевной Скворцовой Шабунина организовала кружок пения и декламации, и мы выступали в госпиталях, располагавшихся в Лесотехнической академии, бывшей 1-й школе на Политехнической улице (ныне там находится НИИ Телевидения), в школе на Большой Спасской улице (ныне школа № 514 на пр. Непокоренных). Выступали мы и в Доме радио на улице Ракова. Дарили раненым подарки, писали письма под их диктовку.

Очень мне нравилась учительница географии Лидия Пименовна. В библиотеке работала учитель химии Ксения Георгиевна Колосова. Потом она перешла в школу № 123 (десятилетку на Новолитовской улице). Ксения Георгиевна была одним из лучших учителей химии в районе и городе. За свой добросовестный труд она была награждена орденом Ленина, получила звание заслуженного учителя РСФСР.

В домах на Большой Объездной мы учились два учебных года, а летом 1944 года все школьное оборудование вновь перенесли в здание школы на Английском. Теперь 112-я школа стала женской. Здесь я окончила семь классов, так как школа была в те годы семилеткой, и поступила в школу № 103 на пр. Раевского.

В нашем доме на Английском проспекте в 1942–1943 годах было немного детей возраста 12–13 лет. Мы вместе играли в лапту, учились сперва все в одной школе № 112, пока в 1943 году не произошло разделение школ на мужские и женские. После войны, когда нам было уже лет по 16–17, сложилась наша компания, просуществовавшая несколько лет.

Все мы учились неплохо в школе, у всех были огороды, и летом приходилось за ними ухаживать, но мы много и отдыхали. Наша компания любила кататься на велосипедах, носились по Новосильцевской, Старопарголовскому, 2-му Муринскому.

Ездили даже на озеро в Кавголово. Играли в лапту, в плохую погоду в карты и шахматы. Но любимой нашей игрой был крокет.

Хорошим организатором был один из участников нашей компании – Дима Семенов с Институтского. Во дворе своего дома он установил волейбольную площадку для крокета. Как жаль, что сейчас молодежь не играет в эти игры, а что такое крокет, многие даже и не представляют. А ведь это очень захватывающая игра!..[64]

Имя знаменитого ученого, профессора Лесного института Дмитрия Никифоровича Кайгородова в особых представлениях не нуждается. В галерее замечательных жителей Лесного он по праву занимает одно из самых почетных мест.

Выдающийся лесовод, специалист в области лесной технологии, орнитологии, педагог и популяризатор естествознания стал постоянным жителем Лесного с 1879 года, здесь он жил до своей кончины в 1924 году. Особняк Д.Н. Кайгородова, возведенный в 1904–1905 годах на Институтском проспекте[65], возле Серебряного пруда, сохранился до наших дней. Историк А.В. Кобак называет этот дом, яркий образец архитектуры эпохи модерна, «душой Лесного».

Д.Н. Кайгородов был основателем фенологии – новой для России науки о сезонных явлениях природы, сроках их наступления и причинах, определяющих эти сроки. Почти полвека, с 1871 года, он ежедневно записывал состояние природы и публиковал свои заметки об этом в печати. За многие годы он создал настоящую «армию наблюдателей», которые со всех концов России посылали ему сообщения о природных явлениях. Имя Д.Н. Кайгородова было знаменито по всей России…

^{Особняк Д.Н. Кайгородова на Институтском проспекте. Фото С. Глезерова, октябрь 2010 г.}

Гораздо меньше сейчас известен родной брат Дмитрия Никифоровича Кайгородова – Нестор (Нестер) Никифорович, тоже обитатель Лесного. Он со своим семейством жил совсем неподалеку – в доме на Старо-Парголовском пр., 37. Не менее удивительно и то, что, несмотря на реконструкцию района в 1960-х годах, это здание, сооруженное в конце XIX века, также уцелело до наших дней. Ныне оно имеет № 29 по проспекту Мориса Тореза[66]. Таким образом, можно не без основания утверждать, что в Лесном сохранился настоящий кайгородовский семейный уголок.

…Братья Кайгородовы родились в Полоцке в семье генерал-майора Никифора Ивановича Кайгородова (1810–1882). Происходил он из дворян Санкт-Петербургской губернии, воспитывался в Первом Петербургском кадетском корпусе, в 1828 году в возрасте восемнадцати лет поступил на службу прапорщиком. В двадцать лет, в 1830 году, участвовал в польском походе. Отличился в боях под Колью и Ново-градом, участвовал во взятии Варшавы. В 1832 году за храбрость Н.И. Кайгородов был удостоен ордена Святой Анны. В 1833 году его приписали к артиллерийской учебной бригаде, а в следующем году направили в распоряжение вновь организуемого кадетского корпуса в Полоцке, куда он прибыл в 1835 году к началу занятий.

^{Д.Н. Кайгородов – выдающийся лесновец, «отец русской фенологии»}

В семействе Никифора Ивановича Кайгородова было четверо сыновей. Все они окончили Полоцкий кадетский корпус, где Никифор Иванович был преподавателем математики, затем – военные училища, успешно служили в армии.

«Иван, Нестер и Михаил Никифоровичи стали военными генералами, Дмитрий Никифорович – статским, – отмечал ученый Рэм Васильевич Бобров в своей книге „Дом у золотого пруда“, посвященной Д.Н. Кайгородову и продолжателям его дела. – Это была большая удача и гордость семьи Никифора Ивановича и Татьяны Никитичны Кайгородовых. За удачу свою им, как и их сыновьям, пришлось трудиться и трудиться, не покладая рук, не позволяя потратить на себя лишнюю копейку. Всей этой жизненной премудрости Никифор Иванович сумел научить и своих сыновей. Семейная скромность и связанный с нею постоянный труд определяли судьбу всей семьи Кайгородовых»…

Нестор Кайгородов родился в 1843 году, Дмитрий – в 1846-м. Поначалу их жизненные пути были похожи: оба окончили Полоцкий кадетский корпус, затем продолжали образование в Константиновском военном и Михайловском артиллерийском училищах в Петербурге. Но впоследствии их дороги разошлись: Дмитрий Никифорович оставил военную службу и полностью ушел в науку, а Нестор Никифорович продолжил военную карьеру.

В 1875 году Н.Н. Кайгородов получил чин капитана гвардии, в 1878 году стал полковником, в 1891 году – генерал-майором, в 1901 году – генерал-лейтенантом. С 1875 года он был членом Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления, с 1882 года – помощником начальника Охтинского порохового завода, с 1884 года – командиром 4-й морской батареи в Кронштадте, с 1886 года – командиром Севастопольской, а с 1891 года – Свеаборгской крепостной артиллерии.

В 1900 году Нестор Никифорович получил должность коменданта Выборгской крепости. Любопытно, что именно он в 1901 году выдвинул идею постройки к 200-летию взятия русскими войсками Выборга, которое должно было отмечаться в 1910 году, православного собора напротив крепости – на легендарном месте ставки Петра Великого, где сохранялась буква «П» с крестом, высеченная, по преданию, в скале самим царем.

Этим местом являлся старый редут Петра Великого на вершине скалы на Терваниеми. Выбитые рядом в скале вензель и крест были к тому времени обнесены металлической решеткой. Собор во имя Христа Спасителя предлагалось построить трехпрестольным в «византийско-русском стиле», но осуществлению планов помешала начавшаяся Русско-японская война 1904–1905 годов. Храм заложили гораздо позже – в день празднования 200-летия юбилея взятия Выборга, 14 июня 1910 года. Проект разработал петербургский архитектор, художник и педагог Василий Антонович Косяков[67].

Кстати, еще одна любопытная деталь, связанная с «финляндским» периодом жизни Н.Н. Кайгородова. Когда в 1904 году брат Дмитрий Никифорович задумал построить дом в Лесном, то подрядчиком при сооружении особняка, по совету Нестора Никифоровича, пригласили строителя Голла, который хорошо зарекомендовал себя построенными виллами в Финляндии…

Нестор Никифорович Кайгородов недолго командовал Выборгской крепостью: в 1903 году он занял пост коменданта Свеаборгской крепости (ныне – Суоменлинна в Хельсинки). Эта должность стала для Н.Н. Кайгородова роковой. В ноябре 1905 года он был разжалован и отправлен в отставку, ибо недостаточно жестко боролся с революционным брожением солдат во вверенном ему гарнизоне.

Все началось с того, что солдаты, возмущенные задержкой демобилизации старослужащих, плохим качеством выдаваемой одежды и другими обстоятельствами, предъявили требования начальству гарнизона. Н.Н. Кайгородов разрешил офицерам собрать требования солдат, а затем, 1 ноября 1905 года, подписал приказ, содержавший около двадцати положений и облегчавший содержание солдат. Среди них значились такие пункты, как «прекратить вскрытие офицерами солдатских писем», «офицерам, чиновникам и врачам обязательно принимать отдаваемую нижними чинами честь и во всех случаях вести себя с солдатами вежливо», «дать возможность желающим ходить в баню ежедневно, выдавая на таковую мыло», «одежду нижним чинам выдавать прочную и исправную», «улучшить качество чая» и т. д.

^{Дом на Старо-Парголовском проспекте (ныне – пр. Мориса Тореза, 29), в котором жил Н.Н. Кайгородов с семьей. Фото С. Глезерова, октябрь 2010 г.}

Через две недели после подписания злополучного приказа Кайгородова сместили с поста коменданта крепости. «Дедушку отправили в отставку без мундира и пенсии, – рассказывала внучка Нестора Никифоровича – Татьяна Федоровна Сперанская. – Потом пенсию удалось все же получить. А мундир? Не знаю! Бог с ним… Может быть, судьба уберегла Нестора Никифоровича от еще больших бед. Неизвестно еще, что было бы с ним, если бы он оставался комендантом Свеаборга в 1906 году, когда там произошло вооруженное восстание»…

Получив отставку, Нестор Никифорович лишился казенной квартиры, денщиков и слуг. Именно тогда он и нанял скромное жилье в Лесном на Старо-Парголовском пр., 37, – совсем рядом с домом своего брата Дмитрия Никифоровича. Здесь, на Старо-Парголовском, он прожил десять лет, до смерти в 1916 году на 73-м году жизни[68].

Будучи очень энергичным человеком, Нестор Никифорович не выносил бездеятельности. Поселившись в Лесном, он нашел для себя новое занятие – стал председателем «Общества пособления ученикам Лесновских женских гимназий принца Ольденбургского». Впоследствии он принял на себя еще одну должность – председателя Лесновского земского попечительства по призрению семей призваных на действительную военную службу.

В Лесной Н.Н. Кайгородов приехал со своей женой – швейцарской подданной, француженкой Эрминой Августовной, и детьми. Впрочем, семейные перипетии Нестора Никифоровича достойны отдельного повествования.

Уникальными материалами из семейного архива поделился с автором этих строк правнук Нестора Никифоровича Кайгородова – инженер-строитель Владимир Георгиевич Сперанский. Речь идет о воспоминаниях его матери, инженера-гидромеханика Татьяны Федоровны Сперанской (1915–2001) – внучки Н.Н. Кайгородова.

«Первая жена Нестора Никифоровича умерла рано. От этого брака у дедушки были сын Аркадий и дочь Парасковья (Пашенька). Аркадий окончил военное училище и затерялся. К сожалению, я о нем ничего не знаю. А жизнь Пашеньки оборвалась трагично: она застрелилась в 14 лет. Об этой трагедии в семье дедушки старались не упоминать, поэтому и я больше ничего об этом не знаю.

Гувернанткой детей Нестора Никифоровича, Аркадия и Парасковьи, была Вера Ивановна Бадибелова (1865–1941). Известно о ней мало: была она родом из Харькова, работала в семьях „богатых“ гувернанткой, так на жизненном пути и встретилась с Нестором Никифоровичем. Между ней и дедушкой возникли чувства, и в результате этой встречи в 1889 году родилась дочь Мария – моя мать[69]. Сколько лет они жили вместе и жили ли они вообще вместе – об этом мне мама не рассказывала. Сложилось так, что с этой бабушкой уже после революции мне пришлось прожить много лет…

^{Н.Н. Кайгородов (в центре) с женой Эрминой Августовной (слева), дочкой Сашенькой (1895 г. р.) и сыном Аркадием. Справа – дочь Мария, родившаяся в 1889 г. Фото начала XX в. Из семейного архива В.Г. Сперанского}

^{Дочь Н.Н. Кайгородова – Александра Несторовна (тетя Шушу). Из семейного архива В.Г. Сперанского}

Первые четыре годы жизни мамы были не очень благополучными. Очевидно, бабушку Веру с дочкой удалили из семьи дедушки. Мама рассказывала мне, что мама мало заботилась о ней. Как об этом узнал дедушка Нестер, мне неизвестно, но точно знаю, что когда он уже жил во втором браке, то забрал свою незаконнорожденную дочь у бабушки Веры и привез ее в свою семью, где уже воспитывались дети от его первой жены. В то время дедушка был комендантом крепости Свеаборг.

Как жила Вера Ивановна после того, как у нее забрали дочку, мне неизвестно. Но связь между ней и дочкой не была потеряна. Еще до революции бабушка Вера получила наследство от кого-то из своих родственников, состоявшее из небольшой избушки или домика с куском земли возле города Торопец. Мама мне рассказывала, что летом 1916 года, очевидно, после смерти Нестора Никифоровича, она поехала со мной навестить свою мать.

^{Эрмина Августовна, жена Н.Н. Кайгородова. Фото начала XX в. Из семейного архива В.Г. Сперанского}

^{Эрмина Августовна, вдова Н.Н. Кайгородова. Фото 1930-х гг. Из семейного архива В.Г. Сперанского}

Очевидно, все „смутное время“ – революцию и Гражданскую войну – бабушка Вера провела в этом наследственном „имении“, пока каким-то завистникам не пришло в голову „национализировать“ ее домик. С 1922 года бабушка Вера жила в нашей семье. В середине 1930-х годов ее выслали из Ленинграда в Боровичи как „неблагонадежную“. Теперь, с высоты прожитых лет, ее судьба представляется мне трагичной: без любящей семьи, без хорошей любви – она, как оторванный листок, летала по жизни. После начала войны бабушка Вера вернулась к нам. Здоровье ее было уже подорвано. Она умерла в первую блокадную зиму и была похоронена на Серафимовском кладбище…

Со своей второй женой, француженкой Эрминой Августовной, Нестор Никифорович оставался до самой смерти и прожил, я думаю, счастливую жизнь. Она была намного моложе мужа. Родилась Эрмина Августовна в 1867 году в старинном городке Ношатель в Швейцарии в семье часовщика. О своем детстве она никогда не рассказывала. Трудно сказать, как дочь швейцарского часовщика смогла покорить сердце русского генерала? Объяснить это можно, наверное, ее красотой и добротой.

Приехав в Россию, Эрмина Августовна почти не говорила по-русски. Прожив на своей новой родине более тридцати лет, она все равно продолжала говорить по-русски плохо, с сильным акцентом. Помню, что с мамой она всегда говорила по-французски.

Эрмина Августовна воспитывала двух детей от первого брака Нестора Никифоровича, мою мать (от Веры Ивановны Бадибеловой) и свою дочку – Сашеньку, родившуюся в 1895 году. Сашенька родилась, когда Нестору Никифоровичу было 52 года.

Я и моя сестра звали Эрмину Августовну „бабушка Лесновская“, поскольку после смерти дедушки, Нестора Никифоровича, она продолжала жить в Лесном. Мы очень любили ее. В моей памяти она осталась высокой, дородной, красивой, доброй и очень приветливой.

Я хорошо помню бабушку Лесновскую последние семь-восемь лет ее жизни в России. Она со своей дочкой Сашенькой, которую мы все знали как тетя Шушу, приезжала к нам в гости на Песочную улицу на Аптекарском острове, где мама жила с 1918 года. Бабушка всегда привозила нам что-то вкусное, а главное – игрушки, которые сохранились с детских лет ее Сашеньки. Помню детский кукольный сервиз, кукольную маленькую мебель и куклу с фарфоровой головкой.

Почему я так хорошо помню эти игрушки? Да потому, что мое раннее детство пришлось на Гражданскую войну, голод и разруху. Игрушки, которые привозила бабушка, сохранились с далекого мирного царского времени и казались мне чудесными.

Когда должны были приехать к нам в гости бабушка и тетя Шушу, мама готовила особый обед. Я даже помню, что иногда готовился жареный гусь с яблоками и рассольник с потрохами. Так было до 1925 года, когда случилась беда: неожиданно после пустяковой операции умерла тетя Шушу – молодая, веселая и приветливая…

В 1928 году Эрмина Августовна, будучи иностранной подданной, уехала из России к себе домой в Швейцарию. Там у нее оставались родная сестра и еще какие-то родственники. Говорили, что у бабушки был денежный вклад в швейцарском банке. Последний период своей жизни она провела в пансионе для одиноких, в покое и достатке. Вклад в банке позволил бабушке выбрать себе жилье по желанию. Умерла бабушка в 85 лет. До последних дней она переписывалась с мамой, хотя переписка с заграницей в Советском Союзе, мягко говоря, не поощрялась. Письма бабушки были написаны по-французски. К сожалению, ни одно из них не сохранилось…»

…Если спросить у современных петербуржцев, где находилась улица Пропаганды, то абсолютное большинство, без сомнения, с удивлением пожмет плечами. Даже многие любители питерской старины, пожалуй, не смогут точно ответить на этот вопрос. Лишь неопределенно махнут рукой: мол, где-то там, в Лесном. А вот бывшие лесновские старожилы прекрасно помнят свою «малую родину».

Проходила улица Пропаганды параллельно Старо-Парголовскому проспекту от 2-го Муринского до Институтского проспекта. Тихая, милая улица, с чудесными садами, кустами сирени и старыми деревянными домами. Как ни странно, но трасса этой улицы сохранилась до сих пор, превратившись в обычный внутриквартальный проезд, и только уцелевшие кое-где остатки садов помогают прежним жителям этих мест хотя бы условно определить, где стояли их дома.

С конца XIX века улица называлась Новой, а свое «идеологическое» название она получила в 1940 году. Говорят, причиной такого наименования стал тот факт, что до революции в подвале одного из домов, выход из которого был именно на эту улицу, находилась подпольная типография. Организовал ее большевик В.М. Молотов, учившийся тогда в Политехническом институте. В этой типографии печатались революционные прокламации, а потом остатки печатни долгое время еще оставались в подвале. Так это или нет, сказать трудно, но об этом рассказывают многие лесновские старожилы…

Петербурженка Галина Федоровна Гагарина – одна из тех, чье предвоенное детство прошло именно здесь, на улице Пропаганды. До революции ее бабушка, Александра Петровна Александрова, владела двухэтажным деревянным домом на Новой улице в Лесном.

^{А.А. Александров. Лесной, начало XX в Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

По словам Галины Федоровны, семейная легенда гласит, что ее бабушка, родившаяся в 1870 году, была круглой сиротой: ее подкинули в очень богатый дом, к немолодой супружеской паре Чернышевых. Девочка была в очень богатом шелковом белье, в котором обнаружилась и записка: «Назвать Александрой». Согласно той же легенде, ее родителями были цыганка из табора и… русский посол в Италии.

В восемнадцать лет Александру выдали замуж за состоятельного человека, на двадцать лет старше ее, – Александра Александровича Александрова. Служил он в ту пору начальником железнодорожной станции в городе Козлове (с 1932 г. это город Мичуринск) Тамбовской губернии.

Накопленные капиталы позволили чете Александровых на рубеже XIX–XX веков купить участок и построить дом на Новой улице в Лесном. Несколько комнат в нем сдавались студентам Политехнического института, а потому, по семейным воспоминаниям, в доме всегда была молодежь, народ очень интересный и веселый.

^{Семья Александровых, слева направо: Николай, Мария, Александра Петровна, Тамара. 1914–1915 гг. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Неподалеку, на той же улице, Александра Петровна возвела еще один дом – для своих четырех детей (Григория, Марии, Николая и Тамары), с четырьмя отдельными квартирами для каждого. В 1915 году главы семейства, Александра Александровича, не стало. Согласно семейным воспоминаниям, он был заядлым игроком-картежником и оставил вдове огромное количество долгов, за которые ей приходилось еще долго расплачиваться. Перед смертью он подозвал своего сына Николая и сказал ему: «Дай мне слово, что никогда не возьмешь в руки карты». И Николай сдержал слово: ни он, ни кто другой из семьи пристрастием к картежной игре не отличался. Похороны Александра Александровича были пышными и торжественными, отпевали его в церкви Петра и Павла у Круглого пруда…

Когда началось послереволюционное «уплотнение», семье Александровых оставили лишь часть одной из четырех квартир – две комнаты и веранду в доме под № 20 по Новой улице (впоследствии – ул. Пропаганды, 22). Здесь и поселилось все семейство, кроме старшего сына Григория, уехавшего в Москву.

«Моя мама, Мария Александровна, в середине 1920-х годов работала в библиотеке Политехнического института, – рассказывает Галина Федоровна Гагарина. – Мама была очень красивой, и недостатка в мужском внимании не испытывала. Именно тогда мама познакомилась со своим будущим мужем. Эта встреча оказалась самой важной. К сожалению, их семейная жизнь была не очень долгой (причиной тому – война!), но очень яркой и счастливой.

Федор Викторович Гагарин, мой отец, был родом из села Арбаж Котельнического уезда Вятской губернии, в 1917 году поступил в Политехнический институт в Петрограде, а окончил его в 1927 году по „сухопутно-дорожной специальности Инженерно-строительного факультета“. Когда окончил институт, молодые поженились и уехали на Урал – к месту работы Федора Гагарина. Именно там в 1930 году родилась я.

Кстати, Политехнический институт занимает особое место в истории семьи Гагариных, и не только потому, что там познакомились мои родители. Несколько поколений нашего рода связано с ним.

^{Мария Александрова в роли ангела на представлении в одном из приютов в Лесном. Фото 1914–1915 гг. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Институт окончил мой отец, его сын Юрий, потом два его сына – Сергей и Дмитрий, а теперь в институте учится уже четвертое поколение Гагариных…

В 1934 году родители вместе со мной вернулись из Челябинска домой, в Ленинград, и с тех пор мы жили на Новой улице в Лесном. Сестра Тамара к этому времени уже была замужем и уехала в мужу в Горький, а брат Николай женился и жил у супруги на Петроградской стороне. Таким образом, в доме на Новой улице жила наша семья (в 1937 году родился мой брат Юрий) и бабушка.

В предвоенные годы у отца, как у ведущего инженера в тресте „Спецгидропроект № 2“, была зарплата 80 рублей. По тем меркам вполне нормальная. На нее жила вся наша семья из пяти человек. Конечно, роскоши себе не позволяли, но жили в достатке…».

^{Дом на улице Пропаганды, в котором прошло предвоенное детство Г.Ф. Гагариной. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Галина Федоровна признается, что теперь, по прошествии стольких лет, удивляется, как и почему ее отца не коснулось тяжелое сталинское лихолетье. Ведь поводов попасть под удар хватало: во-первых, сын раскулаченного (хотя отец его никогда не был кулаком, а только нанимал во время страды двух работников), во-вторых, был лично знаком с наркомом тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, посмевшим повести себя наперекор «великому отцу народов». Знакомство с Орджоникидзе произошло еще в конце 1920-х годов, когда Виктор Гагарин работал на Урале.

^{Улица Пропаганды. Фото 1950-х гг. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной.}

«Помню, что портрет Орджоникидзе всегда висел у нас в комнате – в знак особого уважения отца к этому человеку, – продолжает Галина Федоровна. – Конечно, тогда я была совсем маленькой, бесконечно далекой от мира взрослых. Да иначе и быть не могло. Обо всех непростых перипетиях их бытия я стала догадываться гораздо позже…

^{Колодец возле дома на улице Пропаганды – настоящий шедевр архитектуры малых форм. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Детство мое было счастливым, жизнь в Лесном ка-залась раем. Мы считали, что живем за городом, бытовало выражение „поехать в город“. На лесновских улицах практически не было транспорта, и каждый проезжавший грузовик казался событием. Было очень чисто, после грозы мы очень любили бегать по теплой воде, собиравшейся в канавках вдоль заборов, и никогда у нас не было резаных ног.

В Лесном было очень спокойно – воровства не было, правда, рвали сирень, и родителям приходилось даже дежурить в саду: не столько было жалко, что унесут, сколько что кусты обломают. Очень было красиво в Лесном весной, когда цвели яблони и груши. А на Старо-Парголовском проспекте, со всех сторон, от нынешних площади Мужества до улицы Курчатова, стояли заросли акации, и мы шли как под крышей…»

^{Ф.В. и М.А. Гагарины. Фото начала 1930-х гг. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Лесной был, как говорится, «большой деревней»: все друг друга знали, по крайней мере жители соседних домов. Дети росли вместе. С особой теплотой рассказывает Галина Федоровна о том, как они встречали Новый год. Существовала традиция – несколько семей вместе устраивали детский праздник.

«Готовится к Новому году начинали загодя, – вспоминает Галина Федоровна. – В саду возводился снежный дом, его обливали водой, так что его стены становились ледяными. Папа готовил кульки из ватмана, а мама сшивала крест-накрест цветной ниткой. На каждом кульке был свой рисунок – зеленое яблоко, красная вишня или еще что-то. И в этот кулек клались подарки – сласти: мандарины, яблоки, печенье, конфеты, пастила и, обязательно, грецкие орехи.

^{Семья Каменщиковых, жившая в одной из квартир дома № 22 по ул. Пропаганды, у дровяного сарая. Фото конца 1930-х гг. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

^{Танец во дворе. 1935 г. Справа – Галя Гагарина, слева – Таня Прудова. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Бабушка на Новый год всегда готовила с нами какую-нибудь театральную постановку: ставили мы и „Мужичок с ноготок“, и „Красную Шапочку“, и басни Крылова. Папа рисовал прекрасные декорации. В большой комнате ставили елку и играли спектакль. Но самое главное происходило дальше: в самый разгар веселья раздавался стук в окошко. Мы, дети, конечно, не знали, что это папа, все тогда верили в Деда Мороза. Сколько было крику и визгу – не передать! Взрослые одевали детей и вели их на улицу, в снежный домик, где их ждал Дед Мороз с мешком подарков. Прежде чем вручить подарок, Дед Мороз расспрашивал каждого о его поведении. Было очень интересно и немножко страшновато.

^{Фото под елкой после новогоднего представления. Слева направо: А. Ахматов, Т. Ахматова, Т. Прудов а, Н. Батулина, Л. Каменщикова, внизу – Э. Токарева. Фото 1937 г. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

В соседнем доме жила семья Ахматовых со своей традицией новогодних праздников. У них был „волшебный фонарь“, и мы часто приходили к ним в Новый год смотреть показываемые с его помощью картины. В основном это были, конечно, сказки – „Красная Шапочка“, „Кот в сапогах“, „Синяя птица“. Некоторые из них мы уже со временем знали наизусть, но все равно смотрели их с удовольствием».

Последний раз чудесный новогодний праздник, со снежным домом и Дедом Морозом, состоялся на грядущий 1941 год. А потом началась война.

^{«Снежный дом», в котором детей ждал Дед Мороз. Фото 1940 г. из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

«Мне было тогда десять лет, – рассказывает Галина Федоровна. – Мы, дети, просто не осознавали того, что случилось. Страха поначалу не было. Помню, бомбы в Лесном падали только два раза: одна – в бывшее Коммерческое училище, другая – в районе нынешней площади Мужества. Она угодила прямо в деревянный дом за „Молокосоюзом“. На этом месте зияла потом огромная воронка.

^{Программа домашнего новогоднего праздника. Новый год 1939/1940 г. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Мы всю блокаду прожили в Лесном. В июле-августе 1941 года вместе со школой нас вывезли в эвакуацию под Боровичи, потом родители забирали детей обратно. В начале августа я вернулась в Лесной. А спустя месяц началась блокада…

Папа, будучи инженером-строителем, руководил строительством оборонительных рубежей на Средней Рогатке. Из Лесного на Среднюю Рогатку ему приходилось ходить каждый день – пешком, через заледенелый, вымерший город. В декабре 1941-го он слег от голода, а в конце декабря – начале января была неделя, когда вообще не давали хлеба. 7 января

1942 года папы не стало, а в августе умерла бабушка.

Отца похоронили на Богословском кладбище. Потом, уже после войны, мама пыталась найти его могилу, но не смогла: со времени первой блокадной зимы там все изменилось. А бабушка покоится на Пискаревке, в одной из траншей 1942 года.

^{Г. Гагарина с новой куклой, купленной в промтоварном магазине на Малой Спасской улице. Фото 1937 г. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

^{Куклы – игрушки Г. Гагариной. Фото 1937 г. Из семейного архива Г.Ф. Гагариной}

Мама сама везла бабушку на кладбище, положив ее тело на простую огородную тачку. По пути на Пискаревку, на Большой Спасской улице, ей повстречался отряд солдат.

– Мать, кого хоронишь? – спросил командир.

– Маму, – тихо ответила она.

И тогда командир поднял руку к козырьку фуражки, а вслед за ним и все бойцы, выстроившись в ряд, отдали честь. Вот так и похоронили бабушку – с воинскими почестями, как бойца, павшего на поле боя…

Мама осталась одна, с двумя детьми на руках. Сколько ей пришлось пережить, и откуда только взялись физические силы? Чего только ей не приходилось делать – и разбирать дома на дрова, и сплавлять лес в ледяной Неве, и добывать торф, и разгребать снег. Удивляюсь и преклоняюсь: как ее на все хватило, как она смогла все это перенести, как смогла выстоять, не сломаться, поднять детей!»

В семейном архиве сохранилось письмо Галины Гагариной, написанное 30 января 1944 года, почти сразу же после освобождения Ленинграды от блокады, своему дедушке, Виктору Лаврентьевичу Гагарину, в село Арбаж. Перед нами – взволнованные, кипящие ненавистью к врагу строки тринадцатилетней девочки, лишенной войной счастливого детства, на себе испытавшей все ужасы блокады, потерявшей родных, близких людей.

«Поздравляю тебя со снятием вражеской блокады с нашего города Ленинграда!.. Дедушка, наконец-то мы свободно вздохнули. Не будут теперь немецко-финские снаряды летать над нашим городом… Дедушка, как жаль, что папа не дожил до этого времени. Сейчас пишу и плачу. Как мне жалко моего дорогого папулю. Больше никогда, никогда он не придет… Это все из-за проклятого Гитлера, этот изверг принес столько горя и страданий. Но ему отплатят за все муки, которые он принес советским людям. Уже сейчас наша доблестная Красная армия с каждым днем отбивает наши советские города у немецких зверей. Скоро всех немцев выгонят с нашей священной земли. И тогда больше не ступит поганая нога немецкого бандита на нашу землю»…

«Очень хорошо помню майский день в 45-м, когда мама разбудила меня и сказала, что кончилась война, – вспоминает Галина Федоровна. – А я разревелась: „Ну и что, ведь папы все равно нет!“. Она растормошила меня: „Ну что же ты, глупая, разве можно так говорить! Ведь больше не рвутся бомбы, не свистят пули, больше не льется кровь, больше не гибнут люди! Ведь это счастье!“».

В доме на улице Пропаганды поредевшая семья Гагариных жила до 1966 года, когда началась масштабная реконструкция старого Лесного. Старый дом снесли, теперь на его месте – стадион у школы на Болотной улице. А улица Пропаганды стала просто внутриквартальным проездом. И только старожилы помнят о том, что было здесь прежде…

В прежние времена в Петербурге было два Английских проспекта: один в центре города, другой в северных окрестностях – в Лесном. Тот, что в центре города, потом назывался в честь шотландского коммуниста Маклина, теперь снова именуется Английским. А тот проспект, что в Лесном, стал проспектом Пархоменко – в память знаменитого полководца Гражданской войны…

«Мое детство прошло на Английском проспекте в Лесном, в доме, который может с полным правом считаться нашим семейным гнездом», – рассказывает преподаватель Санкт-Петербургского государственного политехнического университета Петр Викторович Половников.

Первым из семейства в Лесном обосновался в середине 1900-х годов дед Петра Викторовича – Виктор Павлович Половников (1876–1942). Он происходил из крестьян Пермской губернии, окончил Иркутское промышленное механико-техническое училище, затем приехал в Петербург и в 1896 году поступил в Горный институт.

Будучи студентом, увлекался революционными идеями, за что даже пострадал. За участие в знаменитой демонстрации у Казанского собора 4 марта 1897 года он попал под трехдневный арест, а в 1902 году был «изобличен» в хранении запрещенных изданий и в «сношениях как с рабочими, так и с интеллигентными лицами, занимавшимися активной пропагандой среди рабочих». По постановлению Особого совещания его выслали на три года в Иркутское генерал-губернаторство, правда, затем срок сократили до года.

^{В.П. Половников, Петербург, фото 1911 г. Из архива П.В. Половникова}

Впоследствии, уже при новой власти, этот революционный факт биографии сыграл хорошую службу в жизни Виктора Половникова. Как особо подчеркивалось в архивной справке, прошений на высочайшее имя о помиловании он не подавал. А значит – был твердым, несгибаемым революционером. В 1925 году воспоминания Половникова о его студенческой жизни вошли в сборник «На пути к победе», посвященный «Революционной истории» Горного института.

Тем не менее, несмотря на «политическую неблагонадежность», в 1907 году Виктор Половников успешно окончил Горный институт. Будучи горным инженером, он являлся опытным и разносторонним исследователем в области полевых геологических работ и гидрогеологии в Восточной Сибири, Средней Азии, на Северном Урале, Западной Двине. Занимался разведывательными изысканиями для строительства железной дороги Иркутск – Бодайбо, для водоснабжения Мурманского порта, заведовал геологической частью при изысканиях Волго-Донского канала и т. д. Вся его научная жизнь состояла из постоянных длительных командировок в самые различные части страны. Причем многие из полевых исследований В.П. Половникова завершились публикацией научных трудов.

В 1923–1925 годах он являлся преподавателем по геологии, грунтоведению и бурению в Ленинградском политехникуме и Сельскохозяйственном техникуме, в 1925–1928 годах читал курс геологии и физической географии в Военно-медицинской академии, а затем курс инженерной геологии в Ленинградском институте инженеров путей сообщения. В 1928 году производил гидрогеологические исследования в северной части Туркестанской Сибирской железной дороги, а следующие три года занимался гидрогеологическими исследованиями в связи в сооружением Сталинградского тракторного и Горьковского автомобильного заводов, а также проектированием ГЭС в Донбассе, Туркестане и на Урале.

^{В.И Половников (в центре) с матерью и отцом (справа). Иркутск, 1900-е гг. Из архива П.В. Половникова}

Высокую оценку деятельности Половникова давал крупнейший ученый академик Ф.Ю. Левинсон-Лессинг. Так, в 1934 году он отмечал: «В области инженерной геологии В. Половников заслужил репутацию опытного научного работника, к авторитетному содействию которого прибегают в тех или иных ответственных работах крупного строительства последних лет».

«В.П. Половников является одним из лучшим специалистов по гидрогеологии Азиатской части СССР», – указывал в том же году академик Д.В. Наливкин. А по мнению академика В.А. Обручева, научные труды В.П. Половникова говорили о том, что «автор является опытным сформировавшимся научным работником с многолетним стажем, владеющим как методами полевых наблюдений, так и их сводки в литературно изложенной форме».

Стоит еще добавить несколько слов об общественной деятельности В.П. Половникова. Сохранились архивные сведения, что после Февральской революции 1917 года он являлся одним из членов президиума «центрального бюро Гражданской охраны» Лесного, которую пыталась наладить местная общественность. Это происходило в то время, когда прежняя царская полиция перестала существовать, а новая система охраны правопорядка еще не была налажена. Размещалось «центральное бюро» в здании Коммерческого училища на Институтском проспекте, а его председателем стал директор училища Г.Н. Боч. За каждым членом «гражданской охраны» закреплялся отдельный участок района.

^{Семейство Половниковых. Справа налево: Виктор Павлович, дочь Ольга, супруга Елизавета Андреевна, сын Виктор. Фото начала 1910-х гг. Из архива П.В. Половникова}

В 1920-х годах Виктор Павлович, вероятно, имел некоторое отношение к широкой краеведческой деятельности, развернувшейся в Лесном. Напомним, именно в Лесном Коммерческом училище в 1916 году возникла первая краеведческая организация города – Кружок изучения Лесного. Его организатором и вдохновителем был преподаватель училища М.Я. Рудинский. Важную роль в деятельности кружка сыграли учителя русской словесности М.К. Азадовский и В.А. Трофимов. Кстати, последний после Февральской революции являлся одним из секретарей «центрального бюро» «гражданской охраны» Лесного, в котором состоял и В.П. Половников.

^{В.П. Половников. Картина Ю.М. Казмичова, 1940 г. Из архива П.В. Половникова}

В июле 1922 года Кружок изучения Лесного преобразовали в Общество по изучению Лесного, а еще спустя почти год, в июне 1923 года, оно стало Отделением Общества старого Петербурга в северных окрестностях. Одним из предметов забот отделения стала могила великого ученого-лесновца Д.Н. Кайгородова в парке Лесного института. В первую годовщину смерти ученого, 11 февраля 1925 года, здесь водрузили гранитную глыбу – пьедестал для будущего памятника. Чтобы привлечь дополнительные средства для установки на могиле скульптурного памятника по проекту скульптора Л.В. Шервуда, отделение пыталось организовать сбор денег по подписным листам. Постановлением от 29 мая 1929 года Совнарком СССР разрешил производить «сбор по подписным листам среди любителей природы и фенологов Союза ССР».

В семейном архиве Половниковых сохранился уникальный документ, повествующий об участии Виктора Павловича в этой акции. Небольшой тетрадный листок, на котором значится: «Вместо квитанции. 1929 года сентября 15 дня получено от инженера Виктора Павловича Половникова членский взнос за 1929 г. в Комитет по увековечиванию памяти профессора Д.Н. Кайгородова. Руб. 1 (один рубль). Казначей ЛООК[70] отдел, на Финско-Ладожском перешейке Мультино[71]». К сожалению, установить на могиле Д.Н. Кайгородова скульптурный портрет, где ученый изображался в момент записи только что замеченного им весеннего явления, так и не удалось…

В Лесном Виктор Павлович Половников сменил несколько адресов. По всей видимости, первый из них был в Сосновке.

В семейном архиве сохранилась «выпись из крепостной С.-Петербургского нотариального архива книги по СПБургского уезда за 1914 год», согласно которой 2 апреля 1914 года жена горного инженера Елизавета Андреевна Половникова, проживавшая в Лесном на Ананьевской ул., 20 (ныне – Светлановский пр.), приобрела «пустопорожний участок земли, с растущим на нем лесом…, выходящий на Михайловскую улицу»[72]. Купчая крепость была оформлена между нею и тайным советником Александром Федоровичем Бухе, действовавшим от имени своих доверителей – Якова и Анания Владимировичей Ратьковых-Рожновых и «женою в должности шталмейстера Высочайшего Двора Ольгою Владимировною Серебряковою, рожденною Ратьковой-Рожновой».

С середины 1910-х годов в документах и переписке Полов-никовых фигурировал адрес по Английскому пр., 29. К примеру, именно этот адрес указан на ученической тетрадке Виктора Викторовича Половникова за 1915–1916 годы, причем цифра «29» зачеркнута и переправлена на «28».

С 1920-х годов семейство обосновалось на Английском пр., 11. Здесь Половниковы жили почти полвека.

«Английский проспект, д. 11, кв. 1, – с таким адресом мы еще несколько лет, уже после переименования в 1952 году Английского проспекта в честь Пархоменко, получали почтовую корреспонденцию, – рассказывает Петр Викторович Половников. – Этот двухэтажный дом с балконом стоял на первом плавном повороте Английского проспекта на месте высотного здания гостиницы Академии связи им. Буденного. До 1917 года дом принадлежал моей двоюродной бабушке Марии Андреевне Луизовой (тете Мусе) и ее мужу, профессору

Военно-медицинской академии, патологоанатому Георгию Степановичу Кулеше[73].

После „уплотнения“ в начале 1920-х годов в доме образовалось пять квартир, в одной из них, под № 1 на первом этаже, бывшим домовладельцам и удалось приютить мою бабушку, Елизавету Андреевну Луизову, и ее мужа, горного инженера Виктора Павловича Половникова».

В анкете 1927 года «для научных деятелей, зарегистрированных „КУБУ“[74], получающих или имеющих право получать, на членов своей семьи снабжение из фонда академических пайков», Виктор Павлович Половников указал местом работы Научно-мелиоративный институт на Каменноостровском пр., 48, а должность – производитель работ по рекогносцировке и мелиоративным исследованиям в окрестностях Петрограда. В той анкете Виктор Павлович ходатайствовал «о выдаче пайков на моих детей: сына Виктора, студента Донского Политехнического института, и дочерей Елизаветы 15? лет и Ольги 11 лет – находящихся на моем иждивении и не получающих никаких стипендий и пособий».

^{Профессор Военно-медицинской академии Г.С. Кулеша}

О взаимоотношениях жильцов в те годы ярко свидетельствует любопытный документ, сохранившийся в семейном архиве Половниковых. Это протокол заседания правления жилищного товарищества по Английскому пр., 11, от 19 октября 1923 года. Отдельным пунктом протокола значилось: «О поведении гражданина Половникова по отношению к жилтовариществу и его правлению».

Вот что говорилось далее (документ достоин того, чтобы привести его дословно): «Ввиду того, что Половников своими действиями все время тормозит работу правления, не исполняя постановления правления, как-то: распределяет сарай наперекор правлению, не исправляет водопровод, который испорчен в его квартире во время его управления дома, выступая на общем собрании с таким заявлением, что дом, мол, построен на трудовые копейки, а вы, мол, поступаете по отношению бывшего собственника дома профессора Кулеша согласно лозунгу большевиков „Грабь награбленное“.

Такое выступление имело свое действие. Квартиросъемщик граж. Гретинг, который имеет сговор с Половниковым, выступил с предложением вернуть дом собственнику и целый ряд других фактов. Действия Половникова не дают возможности вести хозяйство дома, посему правление постановляет обратиться в жилотделение Выборгского района и в народный суд о выселении Половникова».

^{В.П. Половников в Военно – медицинской академии. Фото 1926 г. Из архива П.В. Половникова}

Тяжба между правлением и Половниковым окончилась ничем: Виктор Павлович остался жить в доме на Английском проспекте. Здесь он прожил всю оставшуюся жизнь, до самой смерти: он умер во время блокады в 1942 году. Семья оставалась жить в этом «родовом гнезде» до самого расселения дома в конце 1960-х годов…

«Мои родители считали себя коренными лесновцами, – рассказывает Петр Викторович Половников. – Нашу квартиру и сегодня украшают акварели деда с видами Лесного, датированные 1915 годом. У деда было трое детей – мой отец Виктор (1906 г. р.), дочери Ольга (1910 г. р.) и Елизавета (1913 г. р.). Виктор учился до революции в знаменитом Коммерческом училище в Лесном на Институтском проспекте. Сохранились даже его школьные тетрадки и дневники за 1915–1917 годы. А с 1921 года он вел дневник, часть которого хранится теперь в музее Политехнического института».

^{Свидетельство, выданное В.П. Половникову Приморской областной земской управой 30 апреля 1920 г. (Дальний Восток) . Из архива П.В. Половникова}

^{Удостоверение «Петротока» на право пользования электроэнергией, выданное В.П. Половникову 23 февраля 1924 г. Из архива П.В. Половникова}

^{Повестка в суд В.П. Половникову. 1923 г. Из архива П.В. Половникова}

^{План участка земли по Английскому пр., 11. 1920-е гг. Из архива П.В. Половникова}

^{Акварели В.П. Половникова, запечатлевшие лесновские пейзажи. Середина 1910-х гг. Из архива П.В. Половникова}

Кстати, упомянутые школьные тетрадки представляют собой уникальные свидетельства эпохи. Особенно те, что велись в начале 1917 года, накануне и во время Февральской революции. К примеру, в тетрадке по русскому языку можно встретить короткую запись, озаглавленную «Дорога в школу». В ней – необычайно точный портрет тех дней, когда страна находилась на историческом переломе: «Природа. Погода. Солнце. Оттепель. Деревья. Ветер. Запах. Улица. Трамваи. Солдаты. Ученики. Хозяйки. Очереди». Пьянящий воздух свободы никого не оставлял равнодушным: недаром в тетрадку вложены листочки с написанной от руки «Марсельезой» и «Гимном свободы»…

В 1924 году Виктор Половников поступил учиться в Политехнический институт на металлургический факультет. Закончив его, получил специальность металловеда. Как он иногда признавался, «мечтал быть археологом, а нужды времени заставили заниматься индустриализацией». Работал Виктор Половников в лабораториях на различных ленинградских заводах, стал кандидатом технических наук, а последним местом его работы с 1952 по 1969 год являлся НИИ токов высокой частоты им. В.П. Вологдина, что располагается в Шуваловском парке.

^{Школьный дневник В.В. Половникова – память о Коммерческом училище в Лесном. Из архива П.В. Половникова}

^{Школьные записи В.В Половникова времен Февральской революции 1917 г. Из архива П.В. Половникова}

Кроме всего прочего, Виктор Викторович был заядлым собирателем всевозможных исторических реликвий. Все, что казалось ему мало-мальски значимым в историческом отношении, он сохранял в семейном архиве. Поэтому в нем и сохранилось так много «мелочей» эпохи. Среди них – театральные билеты и программки, газеты и листовки, личная переписка.

Есть тут и всевозможные предметы достаточно курьезного характера, но тем не менее сегодня они также служат уникальными свидетельствами эпохи[75].

^{Отзыв об успехах и поведении ученика 2-го класса Коммерческого училища в Лесном В.В. Половникова за третью четверть 1916/17 учебного года. Из архива П.В. Половникова}

Среди них – кусок камня с места дуэли Чернова и Новосильцева в парке Лесотехнической академии. В записке, приложенной к камню, Виктор Викторович возмущенно указывал, что «эти камни простояли около 100 лет и теперь какие-то халтурщики разбили их на щебень». Проставленная точная дата – 18 апреля 1933 года – превратила теперь эту записку в документальное свидетельство…

^{Семейство Половниковых. В центре – Виктор Павлович; стоят, слева направо, его дети Ольга, Виктор и Елизавета. Фото середины 1930-х гг. Из архива П.В. Половникова}

Среди исторических деталей – записанные Виктором Половниковым в блокнот подробности происшествия, случившегося 10 мая 1940 года на проспекте Энгельса:

«Около шести часов вечера я шел по четной стороне проспекта от Колхозного рынка к Английскому проспекту. Шел дождик и я, вместо зонтика, нес на голове пустой фанерный ящик, который как раз только что купил в табачном ларьке около Лесновской пожарной части.

^{В.В. Половников на фоне пошедшего под снос дома в Козловском переулке, в котором будто бы бывал Г. Распутин. Фото 1969 г. Из архива П.В. Половникова}

Не доходя около 50 шагов до угла Перфильева переулка, я увидел, что слева от меня, у края панели, упала бежавшая сзади молодая женщина, поскользнувшись на мокрой асфальтовой мостовой. Я помог ей встать и посоветовал хоть немного почистить сильно запачканное платье, но она быстро пошла, даже побежала вперед, очевидно, торопясь на подходивший сзади трамвай.

^{В.В. Половников и его супруга Е.З. Романова на фоне своего родного дома на пр. Пархоменко, 11. Фото 1968 г. Из архива П.В. Половникова}

Через 12 минут, когда я подходил к углу Перфильева переулка, к моим ногам, у края панели, упал мужчина лет 50-ти, в темном костюме, без головного убора.

Я сразу подумал, что он тоже поскользнулся, и стал его поднимать. Но он стал корчиться от боли и закричал: „Меня сшиб грузовик, задержите его!“

Я, действительно, увидел уже проехавший мимо нас военный грузовик. Он шел со скоростью около 10 км/час и уже находился шагах в 50-ти от меня, когда я посмотрел, чтобы разглядеть номер машины. Но жестянки с номером на нем не было, и лишь на задней бортовой стенке грузовика я заметил очень неясные цифры…

Пострадавший стал просить кого-нибудь из подошедших любопытных пойти в столовую около Колхозного рынка и сказать там, что „директора столовой сбила машина“ и чтобы вызвали скорую помощь. Какая-то девочка-пионерка побежала и скоро привела из столовой нескольких человек.

Скорая помощь была вызвана по телефону, очень скоро приехала и подобрала пострадавшего. Ко мне подошел милиционер с штатским и записал мою фамилию, имя, отчество и адрес. После этого я подобрал свой ящик и пошел домой»…

Отдельная страница истории жизни семейства Половниковых на Английском проспекте – блокадное время. Уникальными свидетельствами этого времени также являются документы семейного архива.

^{Камень с места дуэли Чернова и Новосильцева – экспонат домашнего архива В.В. Половникова. Записка В.В. Половникова датирована 18 апреля 1933 г. Из архива П.В. Половникова}

Из письма Виктора Павловича Половникова от 9 ноября 1941 года, отправленного из блокадного Ленинграда дочери Елизавете, находившейся в эвакуации:

«…Мы тут занимаемся заготовками картофеля (уже кончили – ходили на поля „перекапывать“ после колхозников). Один раз копали новую за 1/10 долю. А теперь земля мерзлая и собираем капустные листья („хряп“) и кочерыжки, из которых получается неплохая тушенка – главная основа наша теперь. Все это приходится носить на своем горбу из Ручьев, Мурино, Бугров – значит, км 3–6. И я оказался молодцом – принес как-то 2 пуда…

Пока мы все-таки живем благополучно, и если бы прибавили хлебца, так совсем хорошо. Конечно, фугаски и зажигательные гостинцы неприятны, но пока как-то в нашем районе их мало, а в городе уже на многих улицах разворочены дома… Боб[76] со своими стариками прячется в щель, а мы до сих пор не ходим туда, уж очень там холодно, и ребятишки, конечно, простудятся там. Уж будем фаталистами и надеяться на счастье. (Не знаешь, где найдешь, где потеряешь!)

Ну с деньгами у них как будто благополучно, все равно покупать нечего, кроме того, что дают по карточкам, а это укладывается в небольшую сумму. Молока совсем не стало, а мясо бывает – изредка, на октябрьские праздники давали даже свинину и шпик, да мы прозевали. Я по обыкновению налегаю на квас, который еще продают, а уж пиво трудно доставать…»

Увы, несмотря ни на что, Виктор Павлович умер от голода в первую блокадную зиму.

Из письма его сына, Виктора Викторовича Половникова, от 5 марта 1943 года:

«Я с Женей и двумя малышами и своим отцом и матерью жили все в Лесном, и это имело большое значение для продовольственного положения. С осени (1941 года. – С.Г.) я работал на окопах в 5 км от дома и приносил домой по 1–1,5 пуда „хряпы“. Она лежала на полях, и ею интересовались только коровы, паек был еще довольно высокий и нужда в капустном листе не была еще ясной. До выпадения снега я натаскал пудов 20, но, конечно, на всю зиму на нашу семью это было немного. Я стал „добывать“ уже из-под снега кочерыжки и мерзлый лист… Так я набрал еще пудов 20 и мы засолили две бочки. Кроме того, я всегда до войны был любителем каши и имел всегда дома по несколько кг каждого сорта. Так что здесь, в Лесном, у нас лучше было подготовлено к тяжелой зиме…»

Среди документов семейного архива – свидетельство о смерти 35-летней Анастасии Торочковой, умершей 18 октября 1943 года. Причиной смерти указано «размозжение головы от арт. обстрела». На обратной стороне свидетельства – штамп о произведенном 22 октября захоронении на Богословском кладбище.

Какое отношение это имело к Виктору Викторовичу Половникову? Следующий документ – счет треста «Похоронное дело» – почти полностью отвечает на этот вопрос. «Фамилия и инициалы заказчика» – В.В. Половников; «местожительство заказчика» – Английский пр., 11, кв. 1; «место выноса» – Английский пр., 1, кв. 2.

Освобождение города от блокады, этот долгожданный ленинградский День Победы, семья Половниковых встречала в радостном ожидании прибавления семейства. Это произошло 4 февраля 1944 года – родился сын, названный Петром.

^{Документы из архива В.В. Половникова, связанные с гибелью от артобстрела 18 октября 1943 г. Анастасии Торочковой и ее захоронением на Богословском кладбище. Из архива П.В. Половникова}

Из письма Виктора Викторовича Половникова супруге, написанного на следующий день – 5 февраля:

«…Что не девочка – жалею, но переделывать сейчас поздно – надо начинать опять сначала! Воспитывать-то мальчиков интереснее, беспокойства меньше за счастье… Впрочем, Бог так возлюбил мой род, что есть надежда, не обделит нас и девочкой. Иметь же мальчика № 4, т. е. последнюю цепь на свободную ногу, нерационально, и так на одной ноге далеко не убежишь. Толку от мальчика, конечно, жду больше.

Витька будет металлургом, продолжит папину работу… Алька будет профессором истории и художником, как Рерих. А № 3 думаю сделать хорошим доктором-хирургом. Если же у него будут музыкальные способности вроде моих, то пусть будет оперным певцом… В общем, специальностей интересных на свете много и хватит нам даже на 12 сыновей…»

Сбылись ли мечты Виктора Викторовича? Не совсем: жизнь распорядилась иначе. Из Виктора не получилось металлурга – он стал геологом. Судьба его сложилась трагически: в 1978 году он погиб в Магаданской области, попав в горах под снежную лавину. Его именем названа горная вершина. Александр не стал ни историком, ни художником, хотя действительно проявлял гуманитарные склонности. А младший сын, Петр, не стал ни хирургом, ни оперным певцом. Его призванием оказалась педагогика. В 1999 году Петр Викторович был награжден званием «Заслуженный работник физической культуры Российской Федерации».

Теперь, наконец, слово самому Петру Викторовичу Половникову. В его рассказе – послевоенная летопись семейного гнезда на Английском проспекте, быт того времени.

«Я родился в 1944 году, на восьмой день после окончательного освобождения Ленинграда от блокады и помню себя примерно с четырех лет, – говорит Петр Викторович. – Первое знакомство с окружающим миром у меня состоялось через наш сад. К сожалению, теперь от нашего сада не осталось ничего – ни одного дерева.

А тогда теплым солнечным утром я любил обходить сад и следить за его жизнью. Вот распускается черемуха, а затем капает сладким нектаром зацветающий клен и сирень. К черемуховой горке вела тропинка с выступающими наружу сказочными корнями могучей черемухи в два обхвата. К стволу были прибиты дощечки, по которым мы добирались до первого разветвления, а дальше расползались по своим ветвям и лакомились спелой, сладкой, но сильно вяжущей черемухой.

^{Фрагмент из письма Виктора Викторовича Половникова супруге, написанного на следующий день после рождения сына, 5 февраля 1944 г. Из архива П.В. Половникова}

С вершины черемухи за нашими картофельными огородами была видна наша 112-я школа, на другой стороне Английского проспекта – „красные дома“ (позднее оштукатуренные и ставшие желтыми) семейных общежитий Ленинградстроя.

В юго-восточном углу сада к брандмауэрной стенке прилепились два ветхих сарая, в одном из них сохранились во время войны, а в 1957 году были вывезены в садоводство интересные архивные материалы, собранные отцом.

На небольшом просвете за стенкой стояла бревенчатая прачечная, которой пользовались жители близлежащих домов. На юге за забором нашего сада вытянулся двухэтажный деревянный дом по Козловскому переулку. Западную границу сада охраняли два солидных зеленых сарая, обитых железом. Они принадлежали хозяину по прозвищу „Кувшиное Рыло“, работавшему завхозом в какой-то школе. Что находилось в сараях, было загадкой: его содержимого никто никогда не видел.

К зеленым сараям примыкал сарай „Петьки-энкаведешника“, занимавшего квартиру во втором этаже. В сарае каждый год откармливался поросенок, и было очень печально, когда его лишали жизни. Спинами к этим сараям стоял коровник Лисовских. К нему примыкали сараи таинственного каменного четырехэтажного дома с бетонным балконом, нависавшим над Козловским переулком[77]. За свой внешний вид это сооружение именовалось в народе „дом-столб“. По преданию, этот дом посещал Григорий Распутин. Может быть, все это и неправда, но такие легенды бытовали.

Примерно в 1952–1953 годах вокруг нашего сада появился забор. Все жильцы нашего дома, в том числе и дети, принимали участие в строительстве этого забора. Его соорудили на деньги, вырученные от продажи на ближайшем Светлановском рынке букетов сирени, которая росла в нашем саду. Сирень была очень необычная: одна темно-фиолетовая (такую я видел только в питомнике Лесотехнической академии), а другая – белая махровая. При продаже она шла нарасхват…

Прекрасно помню наш Английский проспект – булыжная мостовая, с двух сторон – широкие канавы, глубиной не меньше метра, с пологими откосами. Зимой по этим канавам прокладывали лыжню, а весной в некоторых местах они наполнялись водой, в одной из них я едва не утонул, когда мне было четыре года. А когда высыхали, то в мае зацветали ковром одуванчиков, из них мы сплетали венки и делали свистульки.

Хорошо помню, что недалеко стояли дома, о которых ходили легенды. Про один дом в начале Английского проспекта говорили, что якобы в нем до революции был публичный дом и знаменитую „Яму“ Куприн писал именно „по следам“ этого заведения.

Из окон нашей квартиры через Английский проспект на север было видно желтое здание „дома малютки“, фасадом выходящее на 2-й Муринский проспект. Перед его оградой пустовало заброшенное земляное заброшенное продуктовое хранилище. На его пологом южном склоне уже ранней весной появлялись зеленая трава и первые цветы мать-и-мачехи. Зимой же все это 150-метровое пространство до „землянки“ заметалось глубоким снегом, по нему я в пять лет проложил свою первую лыжню.

Одним из самых загадочных мест были мощные железобетонные сооружения в парке Лесотехнической академии. Зимой их выступавшие над землей вершины становились естественными снежными холмами, с которых мы катались на лыжах.

Питомник ЛТА был в то время доступен (не помню замкнутой ограды), и мы обследовали в нем полуразрушенный летний дворец с белыми деревянными колоннами, стоявший, по-видимому, для маскировки над одним из железобетонных сооружений. В первом этаже был проем для спуска по лестнице в подземный ход, там стояла вода по колено, а дальнейшее движение преграждала металлическая решетка. То же самое было и в других местах выходов наружу подземных ходов. Естественно, непознанное и таинственное вызывало огромный интерес, но мы не могли узнать – что там, за решетками…

Многообразны были наши детские забавы 50-х годов теперь уже прошлого века. Носили они эпидемический характер: если один что-то придумывал, сразу же подхватывала вся округа. Конечно, маленькие играли в дочки-матери. Чуть-чуть подрастали, и занятия становились совсем другими.

Сразу вспоминается катание обруча от бочки или велосипедного обода – одно из самых невинных занятий. А вот катание в автопокрышке, где надо было свернуться в позе эмбриона, – это было уже гораздо серьезнее. Голова кружилась, дух захватывало!

Катались и на самодельных самокатах. Жили скромно, купить самокат было дорого, поэтому делали их своими руками. Подшипники доставали с Кушелевской металлосвалки. Катались там, где асфальт, в ту пору он покрывал только проспект Энгельса и Новороссийскую улицу – остальные магистрали были еще булыжные.

Хорошо помню наши катания на трамваях. Набиралась ватага ребят, и мы отправлялись путешествовать по городу. Ведь только трамвай в то время связывал Лесной с центром. У нас ходили трамваи № 9, 18 и 40.

Кроме „любознательного“ катания было еще и „спортивное“. Для него годились только вагоны старого образца, имевшие открытые площадки. В этом отношении „американка“ была неинтересна: на нее не вскочить на ходу и не выпрыгнуть. Бытовали также особые понятия: „насаживать“ означало впрыгивать на подножку, а „осаживать“ – спрыгивать на ходу. Причем „насаживать“ следовало на подножку задней площадки последнего вагона.

Занимались этим делом на изгибах участка трамвайной линии около станции Кушелевка, до сих пор именуемого студентами-политехниками за его необычную форму „интегралом“. Еще одним местом „насаживания“ и „осаживания“ являлся поворот, перед которым трамваи № 18 и 40, идущие под уклон с Политехнической улицы мимо дома Котлова, притормаживали и поворачивали на 2-й Муринский.

Конечно, катались и на трамвайной колбасе. Причем не столько из-за жажды острых ощущений, сколько вынужденно. Ведь после окончания рабочего дня трамваи по 2-му Муринскому проспекту шли переполненные. Народу было битком, люди висели на подножках, на „колбасе“ и даже между вагонами. Трамваи были словно обвешаны свисавшими с них гроздьями людей…

Зимой, когда было скользко, катались на коньках (и без них тоже) за грузовиками, ухватившись на их задний борт руками или специальными крюками. Одно время увлекались ходулями. Делали их из жердей, прибивали к ним упоры и подножки. На ходулях воевали, сваливали друг друга.

^{Участники лыжного первенства Выборгского района, 1954–1955 гг., у школы № 103 на Бассейке. Крайний справа – П. Половников. Из архива П.В. Половникова}

Из других игр и развлечений запомнились игры в прятки, казаки-разбойники, выручалочки, прыжки с крыш сараев в сугробы, игра в „тарзана“ (после выхода трофейного фильма „Тарзан“) – лазание по деревьям, городки, лапта, классы, игра в фантики, „гигантские шаги“, изготовление свистулек из рябины. Опасными развлечениями были стрельба из луков, рогаток и самострелов, бои на самодельных шпагах. В нашем саду одно время процветал бокс, а поскольку настоящих перчаток не было, то надевали на руки зимние шапки. Были у нас и игры на деньги. Играли в „пристенок“, а настоящей весенней эпидемией была игра в биту (чхэ).

Конечно, кроме уличных игр были и домашние занятия. К примеру, в нашей семье моя тетушка, Ольга Викторовна Половникова, устраивала литературную игру под названием „квартеты“. Благодаря ей запоминались названия произведений…»

Не скрою, получать письма от читателей со словами благодарности очень и очень приятно. Тем более вдвойне приятно, если в этих письмах можно найти еще одну неизведанную и уникальную страницу истории. Именно такое письмо автору книги посчастливилось получить от Евгении Ривкиной.

«Я являюсь жительницей района Лесной – Гражданка в пятом поколении. Моя бабушка Ираида Романовна с удовольствием дополнит историю этих мест своими воспоминаниями. Ее дед – единственный мастер завода Эриксона, которого не вывезли в тачке за ворота в октябре 1917 года, построил совместно с тремя евреями-стоматологами дом на Яковской улице на четыре квартиры. Вскоре после постройки врачи разделили свои квартиры пополам и продали, причем тоже евреям. Раз в неделю они садились на крыльцо и пели… Дом, а по слухам и саму улицу, прозвали еврейским.

Моего дедушку, жившего на Петроградской стороне, на лето вывозили в Сосновку к троюродному брату, где он и познакомился с бабушкой. Ему было семь лет, а ей – пять, и их дразнили женихом и невестой.

Дом на Яковской расселили в середине 1950-х, а снесли только к концу 1960-х. И удивительным образом все соседи бабушки, расселенные в район Светлановской площади, сейчас живут на Гражданке. И какая-то неведомая сила постоянно возвращает нас на места „прошлой жизни“. Бабушкины друзья во время блокады учились в 123-й мужской школе, и бабушка ходила к ним на выпускной вечер; спустя полвека в эту школу пришла работать я. После пожара 123-ю школу перевели в здание на улицу Александра Матросова, и теперь на нее смотрят окна квартиры, где одно время жили родители моей бабушки. А здание на Новолитовской отдали еврейской общине, совсем недавно в нем открыли синагогу, где мы столкнулись… с соседкой бабушки по Яковской улице!

^{Г. Тюленев – старший дворник в Юсуповском дворце на Мойке. Фото второй половины XIX в. Из архива И.Р. Ривкиной}

Еще одна ниточка связывает нас с Лесотехнической академией. В начале прошлого века юные бабушка и дедушка моей бабушки сфотографировались на пароме, ходившем по одному из прудов „академического“ парка. Сейчас пруд засыпан, но практически от него начинается Сочинская улица, где стоит наш гараж.

Наверное, Вам будет интересно посмотреть старые фотографии, в том числе и сделанные на пароме, послушать бабушкин рассказ о том, какие были сады на Яковской, где стояли колодцы с водой и на каких санях зимой возили воду, что представлял из себя их дом и как в блокаду в отсутствие хозяев в него самовольно вселилась женщина, выгнать которую смогли только после вмешательства Шверника, начинавшего работать с бабушкиным дедом на заводе Эриксона…»

Естественно, такое письмо не могло не остаться без продолжения. Мне оставалось лишь с благодарностью принять приглашение, и спустя некоторое время состоялась моя встреча с Ираидой Романовной Ривкиной. Разговор мы начали издалека – с ее прадеда, Григория Тюленева. По семейной легенде, он занимал должность старшего дворника во дворце Юсуповых на Мойке. И будто бы он даже был незаконнорожденным сыном самого Юсупова от цыганки, которая в составе цыганского хора выступала во дворце. Впрочем, последнее утверждение – не более чем красивая легенда. Никаких документальных подтверждений этому нет.

^{Г. Тюленев (слева, с бородой) среди работников водонапорной станции на Шпалерной улице. Фото начала XX в. Из архива И.Р. Рившной}

До самой революции Григорий Тюленев проработал дворником у Юсуповых, а потом трудился на «водокачке» – так в семье называли водонапорную башню на Шпалерной улице. Было у Григория Тюленева шесть дочерей, а седьмым родился сын – дедушка Ираиды Романовны. Тот самый мастер завода Эриксона, которого с гордостью упоминала в своем письме Евгения. Звали его Александром Григорьевичем Тюленевым. Он прошел путь от простого токаря до мастера, то есть принадлежал к так называемой «рабочей аристократии». Тем не менее, как гласит семейная история, Александр Тюленев строил свои отношения с рабочими на равных, никогда не лютовал, как многие другие мастера, поэтому рабочие его очень уважали. Вот почему его, единственного из всех «старорежимных» мастеров завода Эриксона, рабочие не тронули во время революции.

Работая на заводе Эриксона, Александр Тюленев получал хорошее жалование. Жил с семьей на Сердобольской улице. По семейным рассказам, семья Александра Григорьевича никогда не бедствовала, и у них даже был сейф в банке, где хранились золото и драгоценности. Во время Октябрьской революции все пошло прахом: банк национализировали, а все сбережения аннулировали.

В семейном архиве Ираиды Романовны хранятся уникальные фотографии, запечатлевшие Александра Григорьевича Тюленева с супругой, Вассой Давыдовной, в парке Лесного института (нынешней Лесотехнической академии). На одной из них, датированной самым началом XX века, они сфотографированы возле здания Лесного института. Еще одна фотография, по всей видимости, сделана в тот же день: на ней Александр Григорьевич и Васса Давыдовна переправляются на пароме через один из прудов в парке Лесного института. Идиллическая картина!..

^{А.Г. Тюленев. Фото начала XX в. Из архива И.Р. Ривкиной}

^{А.Г. Тюленев и его жена Васса Давыдовна у здания Лесного института. Фото начала XX в. Из архива И.Р. Ривкиной}

Кстати, Васса Давыдовна была родом с Псковщины – из селения Струги Белые (после Гражданской войны их в духе времени переименовали в Струги Красные). Она была великолепной портнихой. Как гласит семейное предание, она даже шила шубу митрополиту, а отправляясь из блокадного Ленинграда в эвакуацию, не выпускала из рук швейной машинки.

В 1920-х годах Александр Тюленев работал на дому, выполняя частные заказы на токарном станке. В частности, он изготавливал зубные боры для стоматологов с Петроградской стороны, имевших свои частные зубоврачебные кабинеты. По-видимому, сотрудничество их оказалось успешным, так что в конце 1920-х годов Александр Тюленев и три зубных техника объединили свои усилия и построили дом в Лесном, неподалеку от Сосновки. Они перевезли из Парголово церковный сруб и собрали заново на Яковской улице. Улица эта проходила от Старо-Парголовского проспекта (ныне – пр. Мориса Тореза) до Ольгинской улицы (ныне – ул. Жака Дюкло).

^{Возле дома № 11 («еврейского дома») по Яковской улице. Слева направо: вторая – В.Д. Тюленева, третий – А.Г. Тюленев, четвертый – их сын Е.А. Тюленев. Май 1941 г. Из архива И.Р. Рившной}

Дом, получивший № 11 по Яковской улице, был двухэтажным, на четыре квартиры, в каждой из них – по четыре комнаты, ванная и кухня. Впрочем, совсем скоро, в 1930 году, зубные техники продали свои квартиры в доме на Яковском, и их поделили пополам: в каждой стало по два хозяина. Только Александр Тюленев не стал ни продавать, ни делить свою квартиру.

Именно в этом доме на Яковской улице и прошло детство Ираиды Романовны. Жильцов дома эпохи 1930-х годов она помнит очень хорошо. Внизу жила семья Фрайманов, причем супруга работала в институте у Абрама Федоровича Иоффе. Во второй половине той же квартиры жила семья Прибульских (их сын, Анатолий Исаакович, стал впоследствии известным ленинградским архитектором, одним из создателей станций метро). Во второй квартире внизу проживал Иерусалимский, а наверху квартировали Ферштаты и Липсоны. Действительно, в народе не без иронии дом прозвали «еврейским», но при этом никаких межнациональных конфликтов здесь никогда не возникало. Вообще, и в семье Ираиды Романовны переплелись самые разные национальности.

^{Страницы из школьных альбомов А. А. Тюленевой. Из архива И.Р. Ривкиной}

^{Женская гимназия принца П.Г. Ольденбургского на Большой Спасской ул. Фото начала XX в.}

Говорит Ираида Романовна Ривкина: «Что ждет Женю впереди? Перед войной он закончит техникум и уедет в Москву. Кажется, он работал там на военном заводе. Я его видела в последний раз в мае 41-го. Он приезжал на Пасху к родителям. Мне лет пятнадцать, а он уже был взрослым. Я запомнила его красивым, высоким, веселым… Это был любимец женщин. Я его очень ревновала… Началась война, завод из столицы эвакуировали в Уфу. Дядя Женя уехал туда с женой и маленьким сыном. У него была бронь, он мог бы пережить, пересидеть войну в тылу, но Евгений добровольцем ушел на фронт. До 1995-го мы считали его пропавшим без вести, но в том юбилейном году компьютер в музее на Поклонной горе в Москве показал нам, что Евгений Александрович Тюленев пал смертью храбрых за Родину 16 июня 1942 года.

^{А.А. Тюленева (в замужестве Гельбарт) после окончания бывшей гимназии принца Ольденбургского в 1924 г. Из архива И.Р. Рившной}

Моя мама Александра родилась в 1905 году, – продолжает свой рассказ Ираида Романовна. – В девятнадцать лет она окончила бывшую гимназию Ольденбургских на Большой Спасской улице – нынешнем проспекте Непокоренных. Здание гимназии сохранилось до сих пор на территории завода „Красный Октябрь“».

В семейном архиве, как самая драгоценная реликвия, хранятся школьные альбомы Александры Александровны, датированные концом 1910-х – началом 1920-х годов. В ту пору многие увлекались такими самодельными альбомами – оставляли друг другу послания на долгую память, клялись в вечной дружбе и верной любви, обещали до последнего вздоха помнить друг друга и т. п. Нам же особенно важно, что школьные альбомы Александры Тюленевой являются не только уникальными документами эпохи (особенно впечатляют лиричные записи на страничках, датированных судьбоносными 1917 и 1918 годами), но и реликвиями истории Гражданки, ведь они имеют отношение к гимназии Ольденбургского, ставшей в советское время школой № 171.

Замуж Александра Тюленева вышла за польского еврея Рувима Лейбовича Гельбарта, который по настоянию родителей невесты крестился в православную веру и стал Романом Леонтьевичем. В 1925 году он окончил 1-й Медицинский институт в Ленинграде по специальности терапевта, где обучался у выдающихся корифеев врачебной науки. После окончания вуза по обязательному распределению его направили на «периферию» – в Лужский район.

В начале 1930-х годов Роман Гельбарт работал участковым врачом в Ленинграде – в поликлинике у Круглого пруда в Лесном, а территорией, которую он обслуживал, были Русская и Немецкая Гражданка. С Яковской улицы он ходил пешком на Гражданку – на вызовы своих пациентов.

^{Семья Гельбартов (слева направо) : Роман Леонтьевич, Александра Александровна и их дочь Ираида. Фото 1931–1932 гг., сделано в фотоателье на Невском проспекте – на углу Малой Садовой улицы. Из архива И.Р. Ривкиной}

^{Семья Гельбартов (слева направо) : Александра Александровна, Роман Леонтьевич и их дочь Ираида. Ноябрь 1939 г. Фото из архива И.Р. Ривкиной}

^{Пятый класс 1-й образцовой школы Выборгского района (ныне здание занимает ВНИИ телевидения на Политехнической улице). Крайняя справа в третьем ряду – И. Гельбарт. Фото 17 апреля 1939 г. Из архива И.Р. Ривкиной}

Впоследствии Роман Гельбарт работал главврачом на Вагоноремонтном заводе, оттуда ушел на Советско-финскую войну. После нее вернулся обратно на завод, а когда началась Великая Отечественная война, эвакуировался с заводом в Нижний Тагил. В 1943 году его отозвали в Москву, а в 1947 году вернулся в Ленинград. Работал в областной больнице на улице Комсомола, потом заведующим поликлиникой на заводе «Большевик». Во время печально известного «дела врачей» его уволили с «Большевика». Работу по специальности удалось найти в Эстонии: он стал заведующим санаторием в Пярну. По воспоминаниям, Роман Гельбарт пользовался там признанием и уважением: у него лечилась вся профессура в Пярну. Затем, в 1960-х годах, был врачом в Усть-Нарве…

Что же касается родного («еврейского») дома на Яковской улице, то он простоял до конца 1960-х годов. Когда жильцы выехали из него, в доме устроили строительную контору и общежитие для рабочих. Теперь там – пустое место. Увы, не осталось даже яблонь, посаженных после войны руками Ираиды Романовны. Сама Яковская улица во время реконструкции района превратилась во внутриквартальный проезд, но не так давно ей вернули «статус» улицы. По крайней мере, в «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», изданной к трехсотлетию города, она числится как существующая ныне улица.

^{Ираида Романовна Гельбарт (Ривкина). Май 1940 г. Из архива И.Р. Ривкиной}

Но, главное, сохранилась память поколений, которая передается в семье. «У меня две дочери, растут двое внуков, которые, надеюсь, не забудут своих предков», – говорит Ираида Романовна. И существует, действительно, какая-то верность месту: уже почти целый век семья Тюленевых – Гельбарт– Ривкиных сохраняет преданность северным районам города: Выборгской стороне, Лесному, Гражданке. В этом тоже есть, наверное, связь поколений…

Примечания:

5

Речь идет о Борисе Федоровиче Землякове (1898–1945?), геологе, археологе, участнике краеведческого движения в Лесном. Окончил Коммерческое училище в Лесном (1916 г.), учился в ЛПИ, окончил географический факультет ЛГУ (1926 г.), участвовал в экспедициях на Кольский полуостров, в Хибины и на Украину, работал в Геологическом комитете и в советской секции Международной ассоциации по изучению четвертичного периода Европы. В Минеральных водах попал в оккупацию, позднее его видели в Берлине, где, вероятно, он и погиб в конце войны.

6

Унжлаг, Унженский ИТЛ – Унженский исправительно-трудовой лагерь.

7

О Коммерческом училище в Лесном см.: Глезеров С.Е. К истории краеведческого движения в Лесном // Невский архив. Вып. V. С. 232–237.

53

Андрей Ефимович Зарин (1862–1929), писатель, жил в Петербурге с 1884 г. Выступал фактическим редактором «Звезды», «Живописного Обозрения» и других периодических изданий. Являлся автором романов «Жизнь и сон» (1891 г.), «Серые герои» (1893 г.), «Дочь пожарного» (1892 г.), «Силуэты» (1897 г.), а также сборников рассказов «Говорящая голова» (1896 г.), «Ложный след» (1896 г.), «По призванию» (1897 г.), «Под корень» (1895 г.), «Тотализатор» (1891) и др.

54

Английский пр., 20, ныне – пр. Пархоменко.

55

Дом Данилевского сохранился до наших дней, его современный адрес – Институтский пр., 22. Он был построен в 1911 г. и принадлежал инспектору отдела промышленных училищ Министерства народного просвещения Александру Ивановичу Данилевскому, до этого занимавшему должность старшего лаборанта одной из кафедр Политехнического института. Рядом с этим домом стояло еще одно здание, которое снесли в 1970-х гг. (именно в нем и жила семья Брусяниных). Оба дома были очень похожи по своему архитектурному облику. Историю соседства этих двух построек проясняет хроника семейной жизни А.И. Данилевского: осенью 1911 г. он женился на Наталье Петровне Лузановой – дочери сенатора и генерала от инфантерии Петра Фомича Лузанова. Последний являлся военным юристом, профессором Военно-медицинской академии, а после выхода в отставку занимался благотворительной деятельностью, возглавляя Комиссию по благотворительности, 2-е городское попечительство о бедных и несколько приютов. Соседний с дачей Данилевского участок с домом как раз и принадлежал П.Ф. Лузанову.

О бывшем доме Лузанова вспоминал петербуржец Евгений Шапилов, в 1930—1940-х гг. часто приезжавший сюда к своей тетушке, Александре Ивановне Шапиловой, а в 1956–1961 гг. сам живший здесь. «Дом моей тетушки был двухэтажный, желтый, на высоком фундаменте, немного напоминал старинный замок. Шпиль, венчающий щипец крыши, придавал дому необычный вид. Балкон опоясывал почти половину дома, а под балконом была терраса, на которой летом устраивались чаепития. Помню окна с цельными зеркальными стеклами в дубовых рамах, толстые стены, прекрасный линолеум на полу. В доме было печное отопление и всегда было тепло… Соседний дом, прежде принадлежавший Данилевскому, занимал „детский очаг“ завода „Светлана“. Два дома, не являясь абсолютными близнецами, но похожие друг на друга как братья, скрывались под сенью берез, дубов и кленов и представали перед взором каждого проходившего по удивительно тихой Малой Объездной улице».

56

В семье Клавдии Лукашевич и управляющего Петербургской конторой Алапаевских горных заводов надворного советника Константина Васильевича Хмызникова в 1896 г. родился сын Павел – впоследствии известный советский гидрограф, один из создателей полярной гидрографии. Участник многочисленных экспедиций, в том числе на пароходе «Челюскин», за участие в которой он был награжден орденом Красной Звезды.

По результатам многолетних исследований гидрологии и гидрографии бассейна реки Яны, обеспечивших регулярное судоходство в Янеком бассейне, в 1935 г. П.К. Хмызникову присудили ученую степень доктора географических наук. В том же году как авторитетнейшего арктического гидролога и гидрографа его избрали действительным членом Полярной комиссии АН СССР. Являлся одним из авторов проекта воздушной экспедиции на Северный полюс, состоявшейся в 1937 г.

В мае 1938 г. был арестован, постановлением Особого совещания от 23 декабря 1939 г. осужден на 5 лет лагерей за участие в антисоветской организации. Умер в лагере в 1943 г. Именем Хмызникова в 1964 г. был назван пролив между островами Олений и Круглый в шхерах Минина, а в 1976 г. – мыс на острове Таймыр в архипелаге Норденшельда.

57

ГАРФ. Ф. А-2306. On. 1. Д. 604. Л. 34–35.

58

А.А. Стаборовский (1870 – после 1929), выпускник Академии художеств (1896 г.), автор особняков в Лесном, участник застройки Петербургской стороны. Он был известен своим активным участием в общественной архитектурной жизни – был членом совета редакции журнала «Зодчий», секретарем-редактором «Ежегодника Общества архитекторов-художников», ответственным секретарем «Архитектурно-художественного еженедельника». В 1917 г. являлся участником Союза деятелей искусств.

59

Хранится в личном архиве почетного академика Николая Александровича Морозова (1854–1946) в Архиве Российской Академии наук (фонд 543).

60

Н.Ю. Денисевич впоследствии – один из организаторов частей морской пехоты советского ВМФ, кандидат военно-морских наук, доцент, генерал-майор. Участник обороны Ленинграда. В начале войны был командиром Лужского сектора в составе Кронштадтского укрепленного сектора. В 1945–1947 гг. возглавлял Училище морской пехоты в Выборге, в 1947–1948 гг. был заместителем начальника кафедры тактики береговой артиллерии и тактики морской пехоты, в 1948–1950 гг. – руководителем дисциплины морской пехоты в Военно-морской академии, в 1951 г. стал начальником факультета береговой обороны Военно-морской академии. Являлся автором трудов «Организация и боевая служба морской пехоты», «Сухопутная оборона Моонзундского архипелага в 1917 г.», «Краткий курс тактики береговой обороны», «Сухопутная оборона военно-морских баз на опыте Великой Отечественной войны» и др. За многолетнюю службу в советское время был награжден орденом Ленина и пятью орденами Красного Знамени, именным оружием.

61

Чернышев Александр Алексеевич (1882–1940), выдающийся ученый в области электротехники, академик АН СССР. До переезда в 1936 г. из Ленинграда в Москву работал в Физико-техническом институте, а позже в ряде других учреждений АН СССР (Энергетическом институте, Комиссии по автоматике и телемеханике и др.

62

Когда началась реконструкция Лесного и старые дачи на тихих уютных улицах подвергались тотальному сносу, библиотека в 1967 г. переехала в новый дом на пр. Мориса Тореза, 32. Но путешествия библиотеки им. А.С. Серафимовича, ставшей в 1977 г. Центральной районной библиотекой, на этом не закончились: она снова покинула насиженное место и с 1991 г. прочно обосновалась напротив станции метро «Озерки» – в доме на пр. Энгельса, 111.

63

По данным справочника «Весь Петербург на 1913 год», участок 16/6 на углу Английского проспекта и Большой Объездной улицы принадлежал Максиму Петровичу Лежневу.

64

Документы и фотографии из архива Валентины Павловны Шек-Иовсепянц.

65

Автором проекта фасадов особняка стал военный инженер Петр Петрович Маресев – зять Д.Н. Кайгородова, муж его дочери Тамары, которая, вслед за отцом, увлекалась природой и занималась иллюстрированием его книг о цветах и бабочках. Маресев служил в Николаевской инженерной академии на кафедре инженерного искусства по классу фортификации, однако имел серьезную склонность к гражданскому строительству. Надзором за строительством занимался сын старого товарища Дмитрия Никифоровича, художника Кареухина – Федор Кареухин, строивший рядом здание Коммерческого училища. Внутренней отделкой дома занимался сын Дмитрия Никифоровича – Анатолий, художник-пейзажист, который к тому времени окончил Центральное училище рисования барона Штиглица в Петербурге, стажировался в Мюнхене и в академии Р. Жульена в Париже.

66

Сегодня здесь расположен специализированный батальон ГИБДД по обеспечению безопасности и беспрепятственного проезда автомобилей специального назначения.

67

Возведение собора началось только весной 1914 г. За короткое время успели соорудить мощный гранитный фундамент и построить стены. Когда началась Первая мировая война, строительство церкви остановилось. Как потом оказалось – навсегда. Почти два десятилетия недостроенные стены церкви высились на скале Терваниеми, пока в ноябре 1930 г. Выборгская городская дума не приняла решение использовать их для сооружения здания губернского архива. Автором проекта здания архива стал известный финский архитектор Уно Вернер Ульберг. Стены недостроенного храма разобрали, а кирпич использовали для возведения нового здания. Торжественное открытие архива состоялось 29 сентября 1934 г. С тех пор здание никогда не меняло своего функционального назначения: с 1940 г., когда Выборг оказался в составе СССР, здесь (с перерывом на войну) также находился архив. Ныне здесь – Ленинградский областной государственный архив (ЛОГАВ).

68

Н.Н. Кайгородова похоронили на Охтинском кладбище около церкви. Могила не сохранилась.

69

Мария Несторовна Кайгородова (в замужестве Супрун) многие годы работала библиографом в 1-м Медицинском институте, знала и переводила медицинскую литературу на пяти языках и была весьма уважаемым работником библиотеки до последних дней своей длинной жизни. Умерла 14 ноября 1980 г.

70

Ленинградское Окружное общество краеведения.

71

Константин Петрович Мультино – потомственный почетный гражданин, до революции – гласный С.-Петербургского уездного земства, активно трудился на ниве благоустройства Лесного. В 1920-х гг. участвовал в общественной деятельности в Лесном. В июне 1933 г. в «Ленинградской правде» в статье под названием «Досуг господина Мультино» был назван «классовым врагом», которого до сих пор не «перевоспитала» советская действительность. Дальнейшая его судьба неизвестна.

72

В 1913 году территорию Сосновского леса, принадлежавшую В.А. Ратькову-Рожнову, разделили между дочерью Ольгой (северная часть) и сыном Ананием (южная часть). Последний разбил свою территорию Сосновского леса на участки, проложил между ними дороги, чтобы продавать участки под частную застройку, однако распродаже участков леса под жилье помешала Первая мировая война. Улицы, прорубленные в начале 1910-х годов по велению Анания Ратькова-Рожнова, сохранились в Сосновке и поныне в виде широких аллей. Одна из них, проходящая параллельно нынешнему Светлановскому проспекту, – это и есть запроектированная Михайловская улица.

73

Георгий Степанович Кулеша (1866–1930) окончил в 1885 г. Смоленскую гимназию, поступил на Естественное отделение Московского университета. В 1890 г. за активное участие в студенческих волнениях был исключен из университета с высылкой из Москвы без права поступления в российские университеты. Принят в Дерптский университет на второй курс медицинского факультета, который окончил в 1895 г. Приехав в Петербург, совершенствовал знания по патологической анатомии и бактериологии в Институте экспериментальной медицины. В 1908 г. после защиты диссертации о коревой пневмонии был назначен прозектором больницы Марии Магдалины. Проработал в этой должности 25 лет, совмещая ее с деятельностью старшего врача санитарного надзора водных путей Петербургского округа. С 1915 по 1922 г. заведовал кафедрой патологической анатомии на медицинском факультете в Психоневрологическом институте (в 1920 г. факультет преобразовали в Государственный институт медицинских знаний, в 1930 г. переименовали во 2-й Ленинградский медицинский институт; с 1994 г. – Санкт-Петербургская государственная медицинская академия им. И.И. Мечникова). В 1922 г. назначен директором Севастопольского бактериологического института, одновременно – профессор кафедры патологической анатомии Крымского университета. С 1925 г. – завкафедрой Кубанского медицинского института. Скончался 27 июня 1930 г. после операции.

74

КУБУ – Комиссия по улучшению быта ученых – была образована 5 февраля 1920 г. в целях рассмотрения ходатайств и списков профессорско-преподавательского состава и научных работников на получение академических пайков, находилась в ведении Особой комиссии при СНК РСФСР по улучшению быта научных специалистов, с 1920 г. Центральной комиссии по улучшению быта ученых при СНК РСФСР. Комиссия была ликвидирована 1 октября 1927 г.

75

Многие материалы, собранные Виктором Викторовичем Половниковым, стали впоследствии, уже в наши дни, экспонатами Музея «Лесное: из прошлое и будущее», действующего с сентября 2008 г. в Доме детского творчества «Союз» на проспекте Раевского.

76

Имеется в виду Борис Земляков.

77

В начале XX в. бытовало название «Козловская улица», с 1939 г. употреблялся также вариант «Козловский переулок». 27 февраля 1941 г. переименован в Поморский переулок, упразднен 15 мая 1965 г., а фактически – только в середине 1970-х гг.