Будучи беременной, женщина продолжала исполнять все свои домашние обязанности, хотя не участвовала в сельскохозяйственном труде. Дети рассматривались как ценный вклад в экономику, и любая попытка избавиться от плода неумолимо каралась смертью виновной и любого, кто оказывал ей помощь, – это могли быть избиения, массаж утробы и применение специальных снадобий.

Перед тем как должен был родиться ребенок, мать обязана была исповедоваться и молиться, чтобы роды прошли легко, тогда как от мужа требовалось поститься в продолжение родов. Хотя повивальные бабки как таковые известны не были, считалось, что матери близнецов наделены особой силой, и иногда они присутствовали при родах, чтобы оказать помощь. Но многие женщины рожали без помощи и были способны добраться сами и донести ребенка до ближайшего источника воды, чтобы обмыться. Мать после этого возвращалась к обычным домашним заботам, как правило немедленно. Однако если она родила близнецов или если ребенок, как оказалось, имеет какой-то физический недостаток, семья считала это неким предзнаменованием и постилась, выполняя определенные ритуалы, чтобы отвести беду. На четвертый день после родов ребенка клали в кирау — люльку (см. рис. 21), к которой его привязывали, и отовсюду приглашались его родные, чтобы они могли посмотреть на него и выпить чичи. Простолюдинка носила своего младенца в этой люльке на спине, причем когда она выходила из дому и хотела взять ребенка с собой, люлька поддерживалась шалью, завязанной на груди.

Рис. 21. Кирау – колыбель

Гарсиласо, которого его мать палья самого вырастила в традициях инков, сообщает интересные сведения о воспитании детей при правлении Инков:

«Они воспитывали своих детей необычным образом, как Инки, так и простонародье, богатые и бедные, без различия, нисколько не проявляя нежности. Как только дитя рождалось, его обмывали в воде и заворачивали в покрывала. Каждое утро перед тем, как запеленать, его купали в холодной воде и часто выставляли на ночной холод и росу. Когда мать хотела побаловать свое дитя, она набирала воду в рот и обрызгивала его всего, исключая голову и особенно макушку, которую не мыли никогда. Говорили, что это приучает детей к холоду и трудным испытаниям, а также укрепляет их члены. Их руки оставались запеленутыми внутри покрывал более трех месяцев, потому что полагали, что, если их высвободить ранее, дети вырастут слаборукими. Они лежали в колыбелях наподобие грубо сколоченных скамеек на четырех ножках, из которых одна была короче остальных, так что колыбели можно было качать. Постелью, на которую младенца укладывали, была грубая сеть, лишь немногим менее жесткая, нежели голые доски: такую же сеть использовали для того, чтобы привязать младенца, прикрепляя ее к бортам люльки и завязывая так, чтобы дитя не могло выпасть.

Матери никогда не брали младенца на руки и не сажали на колени, ни во время кормления грудью, ни в каких иных случаях. Говорили, что это сделает их плаксивыми и от этого они будут хотеть, чтоб их нянчили, и не захотят оставаться в колыбели. Мать наклонялась над младенцем и давала ему грудь. Это делалось трижды в день: утром, в полдень и вечером. За исключением этих трех раз, молока не давали, даже если дети плакали. Иначе, как полагали, они бы привыкли сосать день напролет и развились бы нечистые привычки – рвота и понос, и они выросли бы жадными и прожорливыми… Мать растила дитя сама и никогда не отдавала его няньке, даже если была знатного рода, разве только была больна. Все это время они воздерживались от сексуальных отношений, считая, что это испортит молоко, отчего младенец будет чахнуть и вырастет слабым».

Ребенка кормили грудью, пока у матери хватало молока. По словам Гарсиласо, когда ребенок вырастал настолько, чтобы его можно было выпустить из колыбели, в земле выкапывали яму, чтобы он мог в ней возиться и играть. Яма была глубиной до подмышек ребенка и выстелена тряпьем, а еще в ней лежали несколько игрушек, чтобы он мог забавляться. Такое устройство могло использоваться в особых обстоятельствах как что-то вроде игровой площадки, возможно, в садах инков, но Гарсиласо не развивает тему о том, в каком окружении находилась такая яма. Он также говорит, что, когда ребенок вырастает достаточно, чтобы выбираться наружу, «он подползает к матери с той или другой стороны, чтобы его покормили грудью», из чего видно, что мать, видимо, сама сидела на земле.

Ребенку давали имя позже, на особой церемонии, именуемой рутучико, что означает «отрезание волос». Она проводилась, когда ребенка отлучали от груди, то есть в возрасте от года до двух лет. На этой церемонии присутствовали все родственники, а иногда и друзья семьи. После пиршества старейший или самый главный родственник-мужчина начинал состригание, отрезая прядь волос ребенка. Каждый, кто срезал прядь, преподносил ребенку подарок. Так же обрезали волосы и ногти, которые затем тщательно сохраняли.

Когда эту церемонию производили над сыном императора, то каждый придворный, в порядке знатности, отрезал прядь волос принца и преподносил ему богатые дары из красивых одежд и золотых и серебряных драгоценностей, преклоняясь перед ним, как перед внуком Солнца.

Рис. 22. Старшие дети помогают своим родителям: присматривают за животными, собирают топливо для очага, охотятся на птиц

Имена, даваемые детям на рутучико, употреблялись только до тех пор, пока дети не достигали половой зрелости. В течение этого периода большинство детей постоянно находились рядом со своими родителями и обучались, подражая им и помогая выполнять каждодневные обязанности. Игры, не приносящие пользы, не приветствовались, и с детства каждый ребенок учился всем занятиям, которые требовались для удовлетворения ежедневных нужд, таким как изготовление простой одежды, обуви и утвари, приготовление пищи и земледелие. Мальчики помогали своим родителям присматривать за животными, гонять птиц и вредителей с полей (см. рис. 22). Девочки помогали матерям нянчить новых детей, и у них всегда было вдоволь несложной домашней работы, требующей внимания, – такой как шитье, приготовление пищи, стирка и уборка.

Формального образования большинство сыновей простолюдинов не получали, они знали только ремесла, которым обучались у своих родителей. В следующей выдержке из высказываний правителя инков четко сформулирована позиция аристократии: «Нельзя позволить, чтобы дети плебеев могли учиться знанию, пригодному единственно для благородных, дабы низшие не вознеслись и не усилились самонадеянно, и не опозорили бы общественные поприще: достаточно, что они знают свои ремесла от своих отцов, а управление – не дело для них, и будет постыдно для власти и для государства, если бы это доверить простому народу».

Однако некоторых девочек, дочерей общинников, могли отобрать для обучения в провинциальном акльа-уаси — Доме Девушек. Это были монастыри, в которых жили Избранные Женщины – мамакуна (посвященные женщины) и акльа (девственницы) (см. главу 9). В каждой провинции имелся назначенный императором уполномоченный – апупанака, — который отбирал девушек и отвечал за организацию их содержания в акльауаси. Он обходил все поселения, ища «самых миловидных, привлекательных и обличьем, и нравом» среди девочек в возрасте от девяти до десяти лет. Эти девочки жили в столицах провинций под опекой мамакуна – монахинь, посвятивших себя преподаванию, – которые готовили их для их будущего предназначения. Мамакуна обучали девушек религии и повседневным женским обязанностям: безупречно окрашивать, прясть и ткать шерсть и хлопок; готовить еду и делать качественную чичу, особенно ту чичу, которая необходима для жертвенных обрядов. Когда девушки достигали возраста 13–14 лет, апупанака забирал их в Куско на Инти Райми, праздник Солнца.

В Куско акльа представляли императору, от которого затем зависело решить их судьбу. Самые красивые девушки становились служанками или наложницами самого Инки, или же он отдавал их тем, кому хотел оказать честь или наградить за службу; обычно это были инки и кураки. Других оставляли либо для особых жертвоприношений, либо чтобы прислуживать в святилищах или жить в монастырях, где они обучали новые поколения акльа.

Все сыновья инков и кураков были обязаны посещать Йачай уаси (Дом учения) в столице, в Куско. Что касается кураков, то в их случае выгода от обучения в столице была обоюдной. С одной стороны, юноши, обладавшие такой привилегией, жили круглый год при дворе Инки и получали образование в рамках инкской культуры. Это образование, однако, также служило целям идеологической обработки и формировало в них благоприятное отношение к политике инков к тому времени, когда они унаследуют должности от своих отцов. Одновременно для Сапа Инки они были удобными заложниками, чтобы гарантировать лояльность их провинций и кураков.

О жизни в школах Гарсиласо пишет: «Так как у них не было книжных знаний, обучение сводилось к практике, ежедневному повторению и опыту, и таким образом они изучали обряды, заповеди и церемонии их ложной религии и приходили к пониманию причин и оснований их законов и привилегий, узнавали их число и их истинное толкование. Они приобретали знания о том, как управлять, и становились более культурными и более искусными в воинском мастерстве. Они изучали времена и сезоны года и могли записать и прочитать историю с помощью узелков. Они учились говорить с изяществом и вкусом, и воспитывать детей, и управлять своим домашним хозяйством. Они обучались поэзии, музыке, философии и астрологии или тому малому, что было им ведомо о сих науках. Наставники назывались амауты – «философы» или «мудрецы», – и к ним относились с великим почтением». (На самом деле абстрактной философии не существовало, было лишь непосредственное наблюдение за реальным миром. – Авт.)

Роув говорит, что курс обучения занимал четыре года, каждый из которых был посвящен различным предметам: язык кечуа изучали на первом году, религию на втором, узелковое письмо кипу на третьем и историю инков на четвертом. Дисциплина поддерживалась битьем по пяткам – до десяти ударов, но учителям было запрещено назначать более одного наказания в день.

Ритуалы вхождения в возраст существовали отдельно для девочек и для мальчиков и назывались соответственно кикочико и уарачико.

Официальной коллективной церемонии для девочек не было, за возможным исключением соучастия дочерей знатных родов в обряде уарачико для мальчиков. Ритуал кикочико был событием внутрисемейным и праздновался, когда у девочки проходила первая менструация. Во время подготовки она оставалась в доме, постясь в течение трех дней, пока ее мать ткала ей новый наряд. Она показывалась на четвертый день, чисто вымытая, с заплетенными волосами, одетая в красивое новое платье и сандалии из белой шерсти. Тем временем ее родственники собирались на двухдневный пир, чтобы отпраздновать это событие, причем ее обязанностью было прислуживать им на пиру. После этого каждый дарил ей подарки, и она получала постоянное имя от самого значительного ее родственника-мужчины, который давал ей доброе напутствие и наказывал ей быть послушной и по мере своих сил служить родителям.

Женские имена говорили о качествах, вызывающих восхищение и считающихся подходящими для женщины, так что девочке могли дать имя по названию предмета или абстрактного качества – такие как Окльо (чистая) или Кори (золото). Необычное имя было дано одной койе, которая звалась Мама Рунто («рунто» означает «яйцо»), потому что она имела более хрупкое сложение, чем у большинства андских женщин, и такое сравнение считалось изысканной фигурой речи. Мальчики получали имена и прозвища, говорящие о чертах характера или обозначающие животных: Юпанки (почитаемый), Амару (дракон), Пома (пума), Куси (счастливый), Титу (великодушный).

Мальчики принимали участие в церемонии вхождения в возраст мужчины, именуемой уарачико, когда им исполнялось приблизительно 14 лет, плюс-минус год. Это был один из самых традиционных инкских ритуалов, проводимый ежегодно для сыновей аристократических родов в Куско. Хотя наиболее значительная церемония, при которой особенно тщательно соблюдались правила, проходила именно в Куско, в то же самое время в столицах провинций под руководством инкских наместников проводились обряды вхождения в возраст для сыновей местной знати. Подобный же обряд взросления проводился и у простолюдинов – его отмечало празднество попроще, на котором мальчикам выдавали их первые набедренные повязки, сделанные их матерями.

В хрониках сообщения об этих ритуальных действах переплетаются с рассказами о великом празднике Капак Райми, который проводился в том же месяце (по-нашему в декабре), когда провинции присылали в Куско свою дань императору. Два подробных отчета – от Гарсиласо и от Кобо – сильно разнятся, так что почти невозможно составить из них единое целое. Короче говоря, отчет Кобо описывает детально разработанные церемонии, жертвоприношения, ритуалы и танцы, тогда как спортивные состязания, атлетика и военные игры играют весьма второстепенную роль. С другой стороны, отчет Гарсиласо обстоятельно излагает описание испытаний на выносливость: бег на длинную дистанцию от Уанакаури до Куско, потешное сражение в крепости над городом, борьбу, прыжки, метание и состязания в меткой стрельбе. Согласно Гарсиласо, мальчиков испытывали в качестве стражей, на сопротивление боли и на храбрость; кроме того, они должны были продемонстрировать, что могут в случае необходимости самостоятельно изготовить для себя оружие и сандалии усута. Однако отчет Гарсиласо может быть окрашен его собственным опытом в уарачико как метиса (полукровки), поскольку испанцы пытались переориентировать индейские обряды, лишив их лежащего в их основе скрытого религиозного смысла. В таком случае возможно, что отчет Кобо более достоверен.

Основные ритуалы уарачико совпадали по времени с празднованием Капак Райми, но подготовка к уарачико начиналась задолго до того. Женщины ткали для своих сыновей особые наряды: узкие рубахи из тонкой шерсти викуньи и узкие белые плащи, стягивающиеся вокруг шеи шнурком, с которого свисала красная кисточка. Тем временем кандидаты собирались к святилищу Уанакаури, расположенному примерно в шести с половиной километрах от Куско, где они приносили жертвы идолу, прося позволения вступить в аристократическое сословие. Жрецы давали каждому мальчику пращу и кровью ламы, принесенной в жертву, проводили черту на его лице. Затем мальчики собирали траву ичу, чтобы их родители могли на ней сидеть. После возвращения в Куско все начинали готовиться к наступающему празднованию, готовя загодя громадное количество чичи.

В первый день месяца знатные люди представляли своих сыновей Солнцу, их предку, в храме Солнца. Мальчики были одеты в те самые специально изготовленные дома наряды, и их родственники также. Затем все они направлялись к Уанакаури, ведя с собой священную белую ламу. На следующее утро перед возвращением в Куско в святилище Уанакаури приносились новые жертвы и совершались обряды. На обратном пути разыгрывался любопытный ритуал: родители пращами подстегивали мальчиков по ногам. После прибытия в Куско на центральной площади приносили жертвы идолам и мумиям предков.

После нескольких дней передышки, в течение которых мальчики, вероятно, постились, семьи вновь собирались на центральной площади, на этот раз для большей торжественности в присутствии Сапа Инки, и наконец происходили ритуалы, заканчивающиеся принятием мальчиков в аристократическое сословие. Мальчикам и девочкам, которые должны были участвовать в торжествах, Верховный жрец выдавал наряды из хранилищ Солнца. Одеяние мальчиков состояло из рубахи в красно-белую полоску и белой накидки, которая завязывалась голубым шнурком с красной кисточкой; они также носили специальные сандалии, ради этого события сплетенные их родственниками-мужчинами из травы ичу. Далее все направлялись к Уанакаури, к холму Анауарке, где после очередных жертвоприношений инки танцевали особый танец таки. За этим следовал ритуальный забег. Мальчики, которых подбадривали их родственники, бежали дистанцию примерно в тысячу метров вниз по опасному склону. На финише у подножия бегунов встречали девочки с кубками чичи.

Затем после возвращения в Куско они отправлялись на холмы Сабараура и Йавира, где опять приносили жертвы и танцевали. Здесь Сапа Инка выдавал мальчикам символы зрелости – набедренную повязку и золотые ушные подвески. После очередного исполнения танца таки все возвращались в Куско, и вновь повторялся ритуал подхлестывания мальчиков по ногам, дабы почтить богов. После всех этих многочисленных церемоний юные аристократы отправлялись совершить омовение в источнике Калипукьо, расположенном позади крепости Куско, где они снимали одежду, которую носили на протяжении церемонии, и надевали другую, под названием нанакльа, раскрашенную в черный и желтый цвета. Наконец, после их возвращения на центральную площадь Куско, Уакапата, их семьи дарили им подарки, в числе которых было оружие, которое вручали им «крестные отцы», и мальчиков наставляли, как им вести себя, чтобы соответствовать статусу взрослых, и наказывали им быть храбрыми, блюсти верность императору и почитать богов.

После совершения обряда вхождения в возраст сыновья и дочери продолжали жить дома и помогать своим родителям до тех пор, пока сами не вступали в брак и не заводили свой собственный дом. Хотя Сапа Инка, инкская аристократия и кураки имели множество или по крайней мере нескольких жен, главную жену и младших жен (наложниц), у очень немногих простолюдинов была возможность обзавестись более чем одной женой.

Главной женой не обязательно становилась первая женщина, взятая в жены. Ею могла стать только та, женитьбу на которой узаконила соответствующая церемония под руководством официальных лиц, а затем в доме состоялась свадьба. Однако остальные жены могли достаться единственно в качестве дара от императора или чиновников высокого ранга. Хотя ранее, до периода империи, близкородственные браки запрещали, для аристократии этот обычай изменили, и большинство мужчин-инков выбирали себе главную жену среди родственниц. Только браки с прямыми предками и прямыми потомками любого колена были запрещены всем и каждому. Сапа Инка был единственным, кому позволялось взять в жены свою родную сестру, но мужчины императорской крови могли жениться на родственницах в четвертом колене, так что детей императорской крови было много. Мужчинам из высшей аристократии даровалась привилегия жениться на своих единокровных (но не единоутробных) сестрах. Однако простолюдинам из провинций за женитьбу на родственнице в четвертом колене могли вынести смертный приговор, хотя они были обязаны жениться внутри своих айлью (местной родственной группы, общины). Традиционные браки внутри таких родственных групп могли заключаться в обмене сестрами между двумя мужчинами. Девушки обычно выходили замуж в возрасте от 16 до 20 лет, тогда как молодые люди женились несколько позже, обычно в 25 лет.

Наследник трона брал в жены свою сестру только по завершении формальностей касательно своего правопреемства. Описание такого брака есть у Пачакути Ямки, который говорит, что Уайна Капак покинул дом своего деда (Пачакути) вместе со своим Советом и апокурака, и высшими государственными чиновниками из Кольясуйу; его сестра Мама Кусиримай вышла из дворца своего отца (Топа Юпанки) в сопровождении всех аукиконас и главных апокурака из Чинчасуйу, Контисуйу и Антисуйу. Обе процессии продвигались по направлению к храму Солнца, а город в это время охраняли 50 тысяч воинов. Мама Кусиримай несли в паланкине ее отца, Уайну Капака – в паланкине его деда, и они вошли в храм через разные двери. Верховный жрец сочетал их законным браком, а затем, по обычаю, последовали пиршество и пляски.

Другие юные пары на территории всей империи сначала должны были получить «официальное разрешение» на брак на краткой церемонии, вероятно несколько напоминающей нашу регистрацию в отделе записей актов гражданского состояния. Эта церемония проводилась один раз в год, и торжественное открытие ее проходило в Куско, где Сапа Инка приказывал всем девушкам, достигшим брачного возраста, и молодым людям, принадлежащим к его роду, собраться на главной площади. Чтобы соединить пару законом, Сапа Инка брал обоих за руку, соединял руки и передавал молодых родителям. На следующий день назначенные чиновники соединяли браком сыновей и дочерей других жителей города, проводя эту церемонию раздельно для Ханан и Урин Куско. Во всех остальных селениях империи ее проводили местные кураки, уну курака, в присутствии представителя власти инков. Затем праздновались свадьбы, на которые приглашались ближайшие родственники.

После этого жених, сопровождаемый своими родителями, наносил визит семье невесты, чтобы забрать ее оттуда. Придя в дом, он подтверждал свой выбор, надевая на ее правую ступню сандалию, – если она была девушкой, сандалия была сплетена из белой шерсти, если нет, из травы ичу, – и брал невесту за руку. Затем родственники с обеих сторон отводили ее в дом новобрачного. Придя туда, девушка преподносила своему молодому мужу красивую шерстяную рубаху, лаутто, и плоское металлическое украшение, которое он надевал. Родители новой пары затем оставались до наступления сумерек, наставляя детей в их супружеских обязанностях: родители невесты объясняли ей, как она должна служить мужу, тогда как родители жениха наставляли его, как он должен обращаться со своей женой. Празднование этого события, то есть пиршество с выпивкой, проводилось в кругу гостей, число которых варьировалось в зависимости от экономического состояния семей.

Молодожены начинали совместную жизнь в доме, специально построенном для них, и с домашней утварью, полученной в качестве подарков от родственников, каждый из которых приносил один подарок. Если речь шла о знатных людях, строительство дома велось в качестве мита — общественной трудовой повинности индейцев из провинций. Простолюдины также получали подарки от родственников, но дом для них строился силами местной общины того района, к которому принадлежали их родители. Одной из основных причин ограничения, позволяющего заключать браки только внутри локальной группы, было то, что браки внутри группы из 10–100 семей облегчали структуризацию населения.

Семейные свадебные церемонии, проходившие после общепринятого официального обручения, в разных областях империи отличались, соответствуя местным традициям. К примеру, в Кольяо жених приносил с собой небольшой мешочек листьев коки, чтобы преподнести теще, и после того, как дар был принят, брак считался заключенным. В других местах жених предлагал поработать четыре или пять дней на родителей своей невесты, заготавливая для них дрова для очага и траву ичу. В некоторых районах также были широко распространены пробные браки, когда пара жила под одной крышей. Уход к сожителю без разрешения отца не одобрялся, однако закон дозволял это при условии, что обе стороны были из одного селения и желание сочетаться браком было обоюдным.

Между положением законной жены и младшими женами или наложницами было значительное различие. Последние должны были подчиняться главной жене, а также обслуживать ее. В то время как главная жена нерушимо пребывала в своем замужнем статусе до самой смерти, от наложниц можно было с легкостью избавиться.

Сапа Инка обыкновенно выбирал себе наложниц из числа девушек императорской крови. Девственницы Солнца императорской крови, обучавшиеся в Куско, пока не прошли посвящение, могли стать наложницами или женами инков или самого Инки, но ни в коем случае не женами (главными или нет) обычных людей, которые не вели свое происхождение от Солнца. Незаконные дочери рассматривались как утратившие эту воображаемую божественность, и, следовательно, ничто не мешало отдавать их в жены куракам высокого ранга.

Сапа Инка также раздавал женщин – как жен или наложниц – из числа акльей, которых доставляли в Куско раз в году. Когда со всей империи были собраны подати, Инка разделял акльей, которых приводили в Куско провинциальные апупанака, на три категории. Тех, кому выпала участь стать женами и наложницами, затем распределяли между знатью, инками и кураками. Будущий социальный статус девушки зависел от того, была ли уже у мужчины, которому ее должны были отдать, главная жена. Если была, то девушка становилась младшей женой, и ее отправляли к мужу без дальнейших церемоний, но, если ее отдавали в жены неженатому человеку, она могла обрести статус главной жены, и тогда праздновалась официальная церемония, даже если он был вдовцом. Мужчине было строжайше запрещено после смерти главной жены брать на ее место одну из младших жен. Вместо этого он назначал одну из младших жен на роль главной в семействе до тех пор, пока не женится на другой главной жене. Этот закон был введен для предотвращения ревности и соперничества честолюбий между младшими женами, помышляющими занять место главной. Было также запрещено брать в младшие жены близких родственниц.

Одна из обязанностей младшей жены в большой семье мужчины высокого ранга – служить няней законному сыну. В таком случае ее «отдавали» сыну, и она была обязана купать мальчика и присматривать за ним, пока он не достигнет половой зрелости, когда ее роль менялась и она становилась его партнершей по постели, посвящая его в мир сексуальных наслаждений. Когда в конце концов юноша женился, эта женщина оставалась с ним. После смерти отца сын также получал в наследство ту из младших жен отца, которая не родила ему детей.

Несколько похожая практика существовала в отношении сирот, когда их отдавали бездетным вдовам. Вдова воспитывала мальчика, а когда он проходил обряд достижения половой зрелости, посвящала его в тайны секса.

Юноша оставался с ней, пока не женился; тогда его обязанностью было содержать ее, как младшую жену, до тех пор, пока он не выплатит все, что ей задолжал. В ином случае она переходила в наследство брату ее мужа – вдове было трудно вновь выйти замуж.

Хотя простолюдин лишь в редких случаях мог обзавестись второй женой, иногда их можно было приобрести на военной службе, когда мужчине позволялось взять во владение женщину, которую он захватил, – но, по-видимому, только в том случае, если у нее не было законного мужа.

После женитьбы молодой человек считался окончательно взрослым и начинал исполнять более ответственную роль в структуре империи. Если это был инка или сын курака, его могли назначить на официальную должность в какой-либо административной отрасли, или он мог пойти служить в армию. Или жить при дворе, или, если его семья владела землями, жить за счет доходов с них. Он начинал жизнь женатого человека, имея одни преимущества, поскольку в качестве представителя элиты не должен был платить подати.

Как только женился простолюдин, он автоматически заносился в список налогоплательщиков. Это делалось не только потому, что он приобретал статус взрослого, но и потому, что, вступив в брак, он становился домовладельцем и получал небольшой надел общинной земли для обработки, дабы удовлетворить нужды семьи. Ему давали целый год на обустройство в новом статусе и начало семейной жизни, прежде чем предъявить требования, но затем этих требований предъявлялось множество. Он должен был помогать в сельскохозяйственных работах на землях Солнца и императора, а также на землях местного кураки. Его могли также обязать к участию в любом общественном строительстве или в какой-либо другой имперской работе, и он был обязан в общей сложности примерно пять лет (где-то между 25 и 50 годами) прослужить на одной из оплачиваемых за счет налогов имперских служб (мита): в армии, в общественных трудовых силах или на рудниках. Единственный способ, которым простолюдин мог улучшить свой удел, – это превзойти товарищей в армии: благодаря отличной службе он мог получить одобрение своих начальников и заслужить награду или даже повысить свой статус. В таком случае вознаграждение могло заключаться в праве носить определенные знаки отличия или обзавестись в своем доме некоторыми предметами роскоши. Повышение статуса не столь четко определено: он мог стать местным начальником и получить в подчинение до 50 плательщиков податей, или, при исключительных обстоятельствах, взять еще одну жену, или получить в подарок участок земли, свободный от налогов. Однако последний вариант, вероятно, был реален только для инков и кураков, которые и так, как правило, были освобождены от податей.

Иногда правительство предъявляло домовладельцу определенные дополнительные требования. Ребенка мужского пола возрастом до 10 лет могли отобрать для совершения жертвоприношения. Такие жертвы были относительно редки, и требование могло относиться только к отцу нескольких детей. Отец должен был отдать и дочь, если апупанака избрал ее в акльи. Отказаться не позволялось ни при каких обстоятельствах, если только он не сможет доказать, что она уже была растлена, но это влекло за собой обвинение в уголовном преступлении.

В своем доме мужчины были обязаны сами изготавливать обувь для членов своей семьи – ремесло, владение которым некоторые хронисты упоминают как одно из непременных условий для тех, кто проходит посвящение в мужчины. Инки и кураки имели слуг, которые делали для них сандалии, но даже и они иногда соблаговоляли самостоятельно изготовить себе обувь или оружие. Большинство хронистов упоминают о племенах в Эквадоре, где женщины работали на полях, а мужчины были заняты по дому, но в обычаи инков это не входило: такая странная местная практика могла отражать тот факт, что на некоторых территориях после инкского завоевания или в результате гражданской войны, испанской конкисты и чумы, занесенной европейцами, выжило слишком мало мужчин.

Жителей Анд не особенно беспокоило то, сохранят ли их женщины девственность до свадьбы, – гораздо больше их интересовали такие практические качества спутницы, как трудолюбие, усердие и заботливость, которые проверялись во время испытательного периода в течение нескольких месяцев перед получением разрешения на брак. Не все браки были удачными, но муж был обязан материально обеспечивать свою жену. Если она заболевала, жрец обычно приказывал мужу поститься; если она умирала, это могло создать трудности при попытке повторной женитьбы, поскольку его могли подозревать в том, что он был причиной ее смерти. Если мужчина выгонял свою законную жену, он обязан был принять ее обратно; если он затем опять пытался избавиться от нее, его ожидало публичное наказание.

Высказывание, приписываемое Инке Пачакути, обрисовывает в общих чертах отношение инков к супружеской измене: «Прелюбодеи, которые губят доброе имя и достоинство других и отнимают у них мир и счастье, должны считаться ворами, а потому их следует приговаривать к смерти без промедления». Как проводился в жизнь этот закон, зависело от того, кем были виновные. Адюльтер, совершенный между простолюдином и женщиной знатного рода, считался очень серьезным преступлением – обоих казнили (см. рис. 23). Адюльтер между жителями разных провинций наказывался пыткой, тогда как совершенный между жителями одной местности считался менее серьезным; но даже при этом существовал закон, гласивший, что муж, который убил свою жену за супружескую измену, освобождался от наказания. Чтобы гарантировать, что этот закон не даст преимущества при других обстоятельствах, было добавлено: если он убил ее в ярости, чтобы избавиться от нее, он был повинен в смерти.

Рис. 23. Наказания (согласно Пома): семью колдуна забивают дубинками до смерти за отнятие жизни; повешение за волосы полагалось в качестве наказания за совращение акльи; за супружескую измену приговаривали к побиванию камнями

Другие законы, касающиеся преступлений против личности, в целом напоминали наши сегодняшние законы, но некоторые наказания были суровее. Изнасилование каралось сбрасыванием тяжелого камня на плечи мужчины за впервые совершенное преступление и смертным приговором за повторное. Грабителей обычно высылали в жаркие районы Анд, где они работали на плантациях коки. Предумышленное убийство каралось казнью, если оставшийся в живых был зачинщиком ссоры, которая привела к убийству. Если же ссору затеял убитый, обвиняемый оставался свободен, и выбор наказания оставлялся на усмотрение судьи. Ранение или причинение телесных повреждений другому человеку наказывалось произвольным образом – но тот, кто искалечил другого в драке, сделав его нетрудоспособным, был обязан содержать его продукцией со своего участка, а кроме того, подвергался определенному наказанию.

Если у него не было земли, получившего травмы содержали за счет кладовых Инки, а виновный подвергался более строгому наказанию. Уничтожение государственной собственности – к примеру, поджог моста, хранилища или иного строения – было серьезным преступлением, которое наказывалось смертной казнью. За неповиновение и ложь также наказывали, а злостным нарушителям грозил смертный приговор (за третье проявление неповиновения или за второй случай клятвопреступления). Подобным же образом за проявление неуважения к императору или правительству виновный заслуживал тюремного заключения. Взяточничество было серьезным преступлением, за которое чиновник мог лишиться своего места, а при отягчающих обстоятельствах и поплатиться головой.

Существовали также законы, касавшиеся путешественников. Подданные не имели права выходить за пределы провинции без специального позволения своего кураки. Митима (переселенец), который покидал свой новый дом, подвергался пытке, а за вторую попытку – смертной казни. Вольность в одежде и отличительных знаках рассматривалась как одно из самых серьезных преступлений; оно решительно пресекалось по всей территории империи. Но в полной мере пуританские наклонности инков проявлялись в том, каким образом карался гомосексуализм и иные извращения. В этих случаях поступали с исключительной жестокостью: не только самих виновных, но и членов их семей казнили, а их дома сжигали, словно желая продезинфицировать всю территорию от заразы такого поведения. Другими преступлениями, за которые наказывали всю семью, были измена и убийство с помощью колдовства (см. рис. 23).

Женщины любого возраста и общественного положения теоретически были свободны от уплаты налогов. Предполагалось, что они по мере сил должны помогать своим мужьям выполнять любые возложенные на них задачи (которые, естественно, разнились в зависимости от ранга мужа). Муж в свою очередь был обязан заботиться об интересах жены и следить, чтобы она была обеспечена всем необходимым и могла выполнять его требования.

Жена простолюдина разделяла его обязанности подданного – она вместе со своими детьми помогала ему выполнять общественные сельскохозяйственные работы. От каждой семьи требовалось раз в год сдать правительству один предмет одежды, вытканный из шерсти, предоставляемой для этой цели императором, – в большинстве случаев эту работу выполняла именно жена. При необходимости женщины несли за своими мужьями тяжелую поклажу, а также выполняли его основные домашние обязанности, если муж отсутствовал, трудясь на общественных работах (мита). В то же время обрабатывать семейный земельный надел была обязана община.

Уполномоченные контролеры следили, чтобы женщины содержали свои жилища в опрятном состоянии, соблюдали гигиену при приготовлении пищи, обеспечивали свою семью одеждой и правильно воспитывали детей. Они также проверяли, чтобы девушки слушались своих матерей или нянек и заботились о выполнении домашних обязанностей. Женщины инков и кураков также должны были заниматься своим домом. Главная жена имела официальные обязанности и задачи, напоминающие те, которыми заняты в нашем обществе жены известных людей. Но на ней лежала и ответственность за безупречное ведение домашнего хозяйства – за качество пищи, количество заготовленной чичи, за чистоплотность в доме и за прием гостей.

Рис. 24. Прясть можно было во время прогулки. Ткацкий станок, укрепленный на ремне через спину, вешали на колышек или столб, а необходимое натяжение для тканья поддерживали, отклоняясь назад

Помимо присмотра за домашним хозяйством, замужние женщины по всей империи выполняли для нужд своей семьи и другие работы, к примеру пряли и ткали (см. рис. 24). Даже женщины инков были вечно заняты подобными делами: общаясь между собой, они в то же время не расставались с прялками и веретенами. Гарсиласо утверждает, что прядением и кручением нити во время прогулок занимались только простолюдинки, а палью сопровождали слуги, которые несли ее прялку и пряжу. В гостях во время беседы этой работой занимались как гостьи, так и хозяйка дома. Если жена кураки приходила навестить палью императорской крови, она не приносила с собой свою работу, но после обмена первыми фразами должна была предложить ей свои услуги, и в знак благосклонности палья должна была дать ей сделать что-нибудь для одной из ее дочерей, чтобы не ставить ее на один уровень со служанками. Любезность в ответ на смирение!

Многие женщины императорской крови вели целомудренную жизнь, давая обет безбрачия и живя уединенно в своих домах. Гарсиласо рассказывает, что таких женщин называли Окльо (чистая) и что они навещали свои семьи только по особым случаям или когда кто-нибудь заболевал. Такие женщины, часть из которых были вдовами, глубоко почитались за свое целомудрие и благочестие. Поскольку Гарсиласо писал после того, как акльауаси были запрещены, в число этих женщин после испанского завоевания могли входить прежние акльи и мамакуны.

Другой крайностью были проститутки. Отверженные, они жили в крохотных хижинах, стоящих на открытом месте за пределами селений и городов. Называли их пам-паируна, что означает «женщина, живущая в открытом поле». Инки терпели их существование, поскольку считали необходимым злом. Но любая женщина, которую заставали за болтовней с одной из них, рисковала навлечь на себя такое же всеобщее презрение, быть остриженной публично, кроме того, от нее мог отказаться муж.

С точки зрения нашего просвещенного века роль женщин при дворе Инки может показаться довольно ограниченной, поскольку замужним женщинам не был доступен ни один род занятий, а их сексуальная свобода была сильно ограничена. Жены (наложницы) императора содержались под строгой охраной и наблюдением привратников, дабы гарантировать, что они сохранят чистоту и верность. Смерть – вот какую цену заплатила бы наложница и ее партнер за измену, если бы их застали вдвоем. Первые правители инков не были столь суровы, назначая наказание в тех случаях, в которых были замешаны придворные молодые люди, и, по рассказам, закрывали глаза на то, что Топа Инка определял как «молодая кровь играет», но Уайна Капак в этом пункте соблюдал закон столь же непреклонно, как и в любом другом случае.

Чрезвычайно жестокое наказание ожидало женщину, убившую своего мужа: ей выносили смертный приговор – повешение за ноги в публичном месте. В остальном законы были одинаковы для обоих полов.

Правительство инков следило, чтобы взрослые люди всегда были заняты делом; политика состояла в том, что лучше выдумать работу, если ее нет, чем позволить людям распуститься, имея свободное время. Официально считалось, что старость наступает тогда, когда взрослый человек больше не может выдерживать полную трудовую нагрузку, а это обыкновенно происходило где-то после пятидесяти лет.

Как только человека определяли как «старика», он прекращал платить налоги и мог получать пособие из кладовых Инки, подобно больным или инвалидам, выполняя в то же время менее трудоемкие задания. Чунка Камайок сообщает, что обязанность удовлетворять потребности пожилых и немощных людей возлагалась на их начальство, а в свою очередь от стариков ожидалось, что они будут заниматься чем-нибудь полезным: собирать хворост, к примеру, или траву ичу, или ловить вшей, которых они должны были представлять старосте. Кроме того, старики помогали своим семьям, время от времени делая кое-какую работу по дому, присматривая за детьми и обучая их.

Калекам и физически неполноценным также доставалась подходящая для них работа. На побережье слепые занимались тем, что выбирали из хлопка семена и другие примеси, а в горных районах они очищали кукурузные початки от листьев. Глухонемые не были свободны от обязательной работы в счет налога, но больные освобождались на то время, покуда длилась их болезнь, как и те, кто получал физические повреждения. Искалеченных, изуродованных и больных снабжали едой и одеждой, как и стариков, из кладовых императора Инки. Для них существовали также особые законы и правила. Закон, касающийся людей, родившихся с физическими недостатками, требовал, чтобы люди с одинаковым видами уродства заключали браки между собой: слепые женились на слепых, глухонемые на глухонемых, карлики на карлицах и т. д.

По существу, все это выглядит так, что при режиме инков для всех и каждого было предусмотрено свое место, потребности каждого были обеспечены, и каждый получал средства для существования до тех пор, пока выполнял посильную работу, так что никто не нищенствовал.

Уже в 1560 г. Гарсиласо отмечает, что видел всего одну индейскую женщину, которая просила милостыню, и что индейцы презирали ее за это и в знак презрения плевали перед ней на землю – так что она выпрашивала подаяние исключительно у испанцев. Позднейшие наблюдения Кобо по поводу обхождения с пожилыми и немощными дают основание предположить, что развал инкской экономической системы нанес серьезный ущерб старикам и калекам, материальный и моральный – к ним больше не проявляли ни доброты, ни сострадания. Он говорит, что когда старым и больным людям давали пищу, то просто ставили ее рядом с ними, и, если они были слишком слабы, чтобы есть самостоятельно, никто не заботился о том, чтобы помочь им.

Дж. Роув считает, что по убеждению инков «все болезни имели сверхъестественную причину и могли быть исцелены при помощи религиозных и магических средств». Однако физиология требовала, чтобы наряду с чисто магическими использовались бы и травяные лекарственные средства. Хотя целительство было важной частью религии инков, зафиксированные высказывания Инки Пачакути свидетельствуют о том, что инки интересовались благотворными свойствами растений и были неплохо о них осведомлены: «Врач или травник, несведущий в добрых свойствах трав, или кто знает силу некоторых, но не стремится знать силу всех, знает мало или не знает ничего. Он должен трудиться до тех пор, пока не будет знать их все, как полезные, так равно и вредные, дабы заслужить то звание, на которое он притязает».

По крайней мере, в некоторых областях империи существовали племена, которые хорошо разбирались в целительных свойствах местных растений, и члены одного из этих племен, кольяуана, были обязаны служить у инков врачами. Секреты целительства тщательно оберегались, сохраняясь в кругу семьи, и целителей называли хампи камайок — «специалист-лекарь». Вероятно, большинство жителей использовали травы для лечения некоторых простых заболеваний, но обращались за помощью к другим силам, в случае если лечение не было успешным или если болезнь оказывалась более серьезной. Хотя многие превалирующие европейские болезни, такие как оспа, корь или скарлатина, не были известны в Новом Свете до прибытия испанских завоевателей, там существовали другие широко распространенные местные заболевания, такие как сифилис, верруга и ута. Верруга поражает как людей, так и животных, ее симптомами являются обилие бородавок, лихорадка и иногда кровотечения. Ута – это кожное заболевание, вид проказы, поражающее главным образом лицо.

Лекарственные снадобья делались из отдельных растений, и очень редко из нескольких составлялись травяные сборы.

Отваром коры дерева молле промывали свежие раны. Чилика — листья кустарника – облегчали боль в суставах и при растяжении, если их пропарить в глиняном горшке и наложить на больное место. Сарсапарель росла по берегам залива Гуаякиль, она использовалась в качестве обезболивающего и для облегчения сифилитических воспалений, а отвар ее корней служил эффективным слабительным.

Слабительное и кровопускания были двумя наиболее распространенными способами лечения всех видов незначительных недомоганий. Для кровопускания использовался обсидиановый ланцет, и, как правило, люди переносили кровотечение стоя, при этом вена вскрывалась близ того места, где ощущалась боль, или, если необходимо было облегчить головную боль, на переносице между бровей. Слабительное применялось как средство против «тяжести и вялости», и его действие можно было усилить, если требовалось избавиться от глистов. В качестве клизмы также применялось очищение при помощи клистирной трубки.

Для лечения разных мелких недомоганий в доме хранилась моча, в частности для купания младенца, у которого жар, или даже как лекарственное снадобье. Зубы чистили веточками молле, а десны лечили, обжигая эти веточки, затем их расщепляли и клали на десны – «ошпаривая их, они сжигали мясо, и струпья слезали с десен, а из-под них показывалась свежая, очень красная и здоровая плоть». Матекльу считался отличным средством для глаз, и его можно было есть сырым. Его же раздавливали и соком заливали больной глаз, а размятую траву накладывали в качестве пластыря на веко и закрепляли повязкой. Табак, или саири, если вдыхать его порошок, помогал прояснить сознание, а смешанный с селитрой, он воздействовал на камни в печени, а если его выпить, размешав в горячей воде, он излечивал задержку мочи.

И сегодня для лечения мелких недомоганий индейцы все еще используют всевозможные травы и листья. Помимо своего действия как стимулятора или обезболивающего в виде кокаина, листья коки останавливают диарею, а их сок подсушивает язвы. Листья киноа уменьшают опухоль гортани, а листья юкки (маниоки), отваренные в соленой воде, накладываются на суставы для облегчения ревматических болей. Животные жиры и травы используются для массажа.

Многие исцеления совершались благодаря суевериям. Больным детям давали сосать их пуповину, которую специально сохраняли для этой цели; таким способом боль «высасывалась» из тела, злые духи и инородные тела изгонялись, и тело очищалось.

Всерьез занемогшие призывали местных целителей, камаска или сонкойок, стариков, разбирающихся в растениях, которые могли притворяться, что обладают сверхъестественным могуществом, обретенным благодаря некоему прозрению, или изобразить свое необыкновенно быстрое исцеление от болезни. Они пытались лечить словами, магическими действиями и снадобьями. Это могло и воздействовать на организм с пользой, и оказаться не только бесполезным, но и вредным.

Важную роль в лечении отводили жертвоприношениям. Больной совершал жертвоприношение своими силами с помощью жрецов, и, если это не приносило результата, призывался камаска или сонкойок, который сначала приносил жертву духу своего прозрения, а затем старался разгадать причину болезни. Когда предполагалось, что недомогание вызвано небрежением религией, смешивалась мука черного и белого маиса и молотые морские ракушки, и смесь вкладывалась в руку больного, который должен был повторять определенные слова, сдувая порошок по направлению к идолам. Затем он приносил в дар Солнцу немного коки и разбрасывал частицы золота и серебра для Виракочи – Создателя. Болезням, которые предположительно были вызваны недостатком внимания к предкам, противодействовали, принося еду и чичу на могилу пращура или ставя их в доме перед предметами, принадлежавшими покойному.

Лечение очищением, которое состояло в обмывании пациента водой и мукой из белого маиса в месте слияния двух рек, предписывалось только в том случае, если больной мог туда добраться – иначе его мыли дома.

Человек знатный или обладающий некоторым достатком, который, как считалось, страдает от какого-то внутреннего расстройства, подвергался особенному лечению. Это происходило в маленькой комнатке, в которой целитель предварительно совершал обряд очищения, используя муку из черного маиса, – сжигал щепотку, а затем повторял процедуру с мукой белого маиса. Далее больного помещали в эту комнату и одурманивали при помощи снадобий или внушения. Затем целитель вскрывал ему брюшную полость обсидиановым ножом, притворяясь, будто вытаскивает змей, жаб и других тварей. Иногда, если человек был очень болен и ничего другое не помогало, он даже был готов принести в жертву одного из своих маленьких детей, пытаясь добиться расположения духов.

При переломе кости или вывихе требовалось принести жертву на том месте, где было получено повреждение, поскольку считалось, что тому виной местные духи. Однако боевые ранения, такие как пробитый череп, требовали услуг опытного хирурга. В подобных случаях могли выполнить операцию по трепанации черепа, но подобные операции выполнялись и по религиозным соображениям. По-видимому, в окрестностях Куско такие операции осуществлялись двумя способами, следы применения которых были обнаружены на черепах, найденных при раскопках кладбищ. Один метод заключался в высверливании по овальной линии последовательности перекрывающих друг друга дырочек, каждая примерно полсантиметра в диаметре. Второй метод – пропиливание двух параллельных пар линий, пересекавшихся примерно под прямым углом. Перед операцией пациента, разумеется, одурманивали наркотиком. То, что такие операции часто завершались успешно, подтверждается найденными черепами, на которых видны следы заживления после выполнения нескольких обширных операций.

Целителей, врачей, хирургов и колдунов вознаграждали за работу: они получали одежду, пищу, золото и серебро или лам.

Но колдунов, которые практиковали черную магию, страшились и инки, и другие андские племена, главным образом потому, что те хорошо разбирались в ядах. Они действовали внушением, используя человеческие зубы, волосы и ногти, а также фигурки, амулеты, ракушки, части разных животных и жаб. Особым образом подготовленные препараты располагались в особых точках с целью причинить «врагу» как можно больше беспокойства и страданий, в надежде заставить его заболеть или уничтожить его урожай. Кроме того, злонамеренно уродовались фигурки, имеющие сходство с жертвой. Однако, поскольку колдуна, признанного виновным в смерти человека, казнили вместе со всеми его потомками, они, вероятно, действовали с некоторой осторожностью. Колдуны же изготавливали любовные зелья.

К предупреждению заболеваний инки относились очень серьезно и даже разработали специальный ритуал, именуемый китуа, целью которого было изгнать болезни и зло из Куско. Праздник китуа отмечался в конце августа или в сентябре, поскольку в это время года начинались дожди, вызывающие множество заболеваний. Перед началом празднований из Куско выселялись все чужеземцы. В центре города 100 воинов выстраивались в квадрат лицом к каждой из четырех четвертей. Праздник начинался, когда верховный жрец Солнца выходил из храма Солнца. Все присутствующие приветствовали его криками «Прочь зло!». Затем воины бросались бежать в направлении той четверти, куда были обращены лицом, пока не встречались с другими воинами, которые ожидали их за чертой города, чтобы сменить. Эти другие, не из числа обитателей Куско, передавали послание новым воинам и так далее, пока зло в конце концов не сбрасывали в реку.

Смерть мужчины или женщины часто привлекала больше внимания к нему или к ней, чем они получали на протяжении всей жизни, особенно если это касалось простолюдина. Период траура продолжался достаточно долго – если умирал знатный человек, то целый год. Родственники одевались в черное, а женщины отрезали себе волосы, накидывали на головы покров и вымазывали лица черной краской. В домах не разжигали огня, пока траурные церемонии, которые продолжались от пяти до восьми дней, не заканчивались. Родственникам, присутствовавшим на похоронах, подносили еду и питье, а плакальщики исполняли медленный танец в сопровождении барабанов, обернутых тканью. Вслед за похоронами значительного лица (см. рис. 25) к местам, связанным с ним, начинались паломничества, и люди пели песни, перечисляющие его подвиги. Спустя год после смерти период траура завершался ритуалом куллу уакани.

Рис. 25. Обряд погребения знатного инки

Хотя веры в переселение душ как таковой не было, тем не менее существовало ожидание, что жизнь продолжится где-то в ином мире и что добродетельные люди будут жить вместе с Солнцем в верхнем мире Ханак-пака, тогда как грешники будут жить под землей, страдая от холода и голода. Это не могло помешать духам покойных оставаться в контакте со своими потомками, которые заботились об их телах. Место погребения представляло собой некое помещение для тела усопшего, в котором он или она пребывали в сидячем положении, завернутые в свои лучшие одежды и циновки либо зашитые в кожу. В число предметов, захороненных вместе с телом, входили гончарные изделия, корзины, драгоценности, пища и инструменты, соответствующие ремеслу покойного. Рыбаку в могилу клали удочки, воину – оружие. Остальное имущество сжигали или использовали для паломничества.

Некоторые гробницы становились местами семейного захоронения. Знатных инков и кураков могли также сопровождать в могилу любимые жены и слуги, как происходило в том случае, когда умирал император.