Послесловие

Уездный город СПб, октябрь 2004 года

Пасмурно и сыро, дует.

Небогатая интеллигентская кухня.

Бутербродики – сырок «Волна»,

докторская куском; шпротики в банке;

алкоголь – яд

Предстоящий с неотвратимостью выход в свет труда Михаила Самюэльевича Генделева под предварительным общим названием «Книга и вкусной и нездоровой пище» и еще двумя необщими: «Еда русских в Израиле» и «Ученые записки „Общества чистых тарелок“«

Сергей Синельников – предводитель местного кулинарного дворянства (ниже именуемый Сергей),

Татьяна Соломоник – смотритель гастрономически-лингвистических училищ (ниже именуемая – Татьяна),

Илья Лазерсон – шеф-повар, попечитель богоугодных заведений общественного питания (ниже именуемый – Илья)

Сообщение Сергея Синельникова о предстоящем вторжении на российский рынок вышеупомянутой книги. В прениях записались и еще как выступили – все трое.

СЕРГЕЙ. Господа, мы собрались, чтобы обсудить пренеприятнейшую новость – к нам едет ревизор!

ТАТЬЯНА. Какой-такой ревизор? Мы уже который год как безгонорарные. Дети подземелья, прям какие-то…

СЕРГЕЙ (торжественно). Генделев Михаил – инкогнито из Израиля. Ин-когни-кто! Знать надо!

ТАТЬЯНА (всплеснув руками). Какой же он, прости господи, ревизор? Скорее, ревизионист! Его так и кличут в народе – Михаил Самюэльевич Ревизионист. Ревизионист-резервист.

СЕРГЕЙ. Именно! А это еще убойней. Шутка сказать: основоположник концепции «русскоязычной литературы Израиля» и вдруг взял да изваял собственную Кулинарную Книгу! Этот ужасный, этот Бич Божий, этот Сверх-быть-может-даже-человек на паре страниц машинописи способен опровергнуть все с таким трудом внедренные в простодушные умы читателей отечественные наши концепции борща, концепты и рецепты наших щей или замахнуться (страшно сказать!) на святой наш принцип триединства водки, селедки и молодой картошки или, не дай бог, на догмат соленого огурца. Например, с укропом. Всё с укропом.

ТАТЬЯНА. Этот, он может, – я его с юности знаю. Хоррррошенький! Поэт от Бога. И одевается теперь нарядно.

СЕРГЕЙ (сквозь зубы). При чем тут, извините за бестактность, поэт?

ТАТЬЯНА (пылко). Был поэт, был! И был гражданин. СССР был… Видимо, за границей решил, что поэтом можешь ты не быть, но есть три раза в день обязан… Помните, как он о себе пишет:

Всю ночь во сне ел эскарго.
Съел. А проснулся, как раньше – не Гюго.

А я, дура, наоборот, – всю жизнь при огне, всю жизнь в чаду, всю жизнь при очаге… А ведь могла бы в пиитки выбиться. Стать, например, этой самой Гюгой…

ИЛЬЯ (задумчиво перебирая интересные, в том числе и несъедобные, предметы, время от времени пробуя их на вкус). Или я…

СЕРГЕЙ. Да ну вас, господа, с вашей кухней! Подгоревшим умом своим подумайте: явится городу и миру его книга, пред остолбеневшими рядами наших прикормленных поклонников, и куда пошли наши, по сусекам наскребенные, кулинарные шедевры?! Генделев, оне известные скандалисты, с репутацией – все устои с полпинка ниспровергнут-с.

ИЛЬЯ. Вот не было заботы, так подай! Я как будто почувствовал – сегодня мне всю ночь снились кошмары. Поди выспись. Какие-то необыкновенные мыши. Право, эдаких я никогда не видывал: черные мыши, неестественной величины! Пришли, понюхали – и пошли прочь…

СЕРГЕЙ. Не мыши, Илюша, а Миши! И правильно – не выспался. Вот приедет Генделев и спросит: «Кто тут накарябал „Кухню Ниро Вульфа“? Лазерсон? А подать сюда Лазерсона!»

ИЛЬЯ. Чуть что, так сразу Лазерсон! А вы что, скажете – не рукописали?

СЕРГЕЙ. Всем, всем достанется! И за «Эротическую кухню» он со своим дружком, тоже доктором, Щегловым нам навешает, и за…

ИЛЬЯ (пытаясь попробовать свежеприготовленную смесь из сахарного песка, водки, укропа, канцелярских скрепок и шпротиков). И «за» навешает, и «против» навешает…

ТАТЬЯНА. Лева не навешает – он наш друг. Он предисловие нам писал. Как друг.

ИЛЬЯ. Друг! А вдруг Генделев прикажет – Лева и навешает. Вы этого человека плохо знаете. (Отплевывается.) В смысле Генделева, а не Леву… И зачем он к нам?

СЕРГЕЙ. Зачем? Так уж, видно, судьба! (Вздохнув.) До сих пор, благодарение Богу, отвлекался он, больше на литераторов и политиков; теперь пришла очередь отведать и нас, смиренных едописцев. От него даже сам Бовин (будет земля ему пухом!) рыдал. Что ж нам, грешным…

ИЛЬЯ. Это который – посол? (Ищет взглядом солонку, солит композицию. Пауза. Морщится.)

ТАТЬЯНА. Надо бы подготовится как-то. Колпаки там чистые надеть, фартучки там с кружавчиками, книжки там умные подчитать, названия специй и продуктов освежить там. На идиш, по-арабски и на иврите. А то ведь мы иногда по простоте душевной такого в наших опусах туману поднапустим, что хоть святых вон выноси.

СЕРГЕЙ. Ну ладно – туман, мы ж искренне пишем, мы ж из глубинки, от станка, мы ж до всего сами доходили, собственным мозгом. Даже разумом, порой.

ТАТЬЯНА. В ином случае много умов хуже, чем бы их совсем не было, эмпирики!

СЕРГЕЙ. Дамы и господа! Не стремно ль нам рыдать, и кудри наклонять, и плакать? Чё делать-то будем? Добрые люди – они поевши.

ИЛЬЯ (с отвращением). Будем его хвалить – авось подобреет, поест славы и подобреет. Не железный, чай…

ТАТЬЯНА. Вы только послушайте, что он глаголет: «Я настаиваю на безукоризненности своего гастрономического вкуса и пристрастий: хорош бы я был, кабы выдавал рецепты манной каши с кетчупом вместо цыплят „монморанси“ или, что почти то же самое, „а-ля Ротшильд“!!! Иное дело – согласование моего вкуса со вкусом общества, которое желает трескать всякую пакость то ли по привычке, то ли по семейной традиции, то ли по недостатку времени, денег и воображения… Тут я бескомпромиссен и на поводу у пожирателей тефтельки не пойду, извините – не могу». Ну, кто первый из вас этот кошмар хвалить будет?

ИЛЬЯ (вскидываясь). А что? Манная каша с тефтельками… Оригинально.

СЕРГЕЙ. Вот за это твое «оррригинально» он возьмет да и оррригинально окрестит наши писания смесью нахальства, азарта и таланта – сродни любому творчеству и графомании. Нет, про талант – это вряд ли…

ТАТЬЯНА. А что, неплохо сказано – узнаю Мишеньку! Такому Мишеньке палец в рот не клади.

ИЛЬЯ (задумчиво). Палец в рот… Оригинально. Перец, сахарный песок, скрепки, соль, палец…

ТАТЬЯНА (отнимая скрепки и убирая их в стол). Ой, зря ли по генделевским еженедельным литературно-кулинарным эссе пять лет сходило с ума и чавкало всё русскоязычное население Святой Земли. Тащились и готовили. Готовили и тащились.

ИЛЬЯ. Теперь с ума будут сходить здесь. А ну, пошли с ума слушать, как он тут пишет: «Пара-другая моих собеседников, подвернувшихся мне под горячую руку за всю мою короткую, но содержательную жизнь, рисковали утверждать и даже провозглашать, что они-де хорошо и даже отлично умеют готовить, в смысле – еду. Лжецы!» По-моему, это он к нам подбирается.

СЕРГЕЙ. А ведь в чем-то он и нам близок. Например, мне близок: «Писать о кулинарии иногда даже интересней, нежели готовить…» Прав мэтр, абсолютно прав!

ТАТЬЯНА и Илья (громко дуэтом). Ты вообще готовить-то когда-нибудь пробовал, писака?

СЕРГЕЙ. Зато перепробовал почти всё, что готовили вы… И, кстати, единожды столовался у самого маэстро, дома! И что? А то, что и жив остался, и писать не прекратил.

ТАТЬЯНА (участливо). Вкусно? В смысле, было?

СЕРГЕЙ. Кориандровая и та, что на ореховых перегородках, грецкая, у него ах как восхитительны…

ТАТЬЯНА. Вот-вот, небось дальше кориандровой твой безупречный вкус так и не добрался. Тормознул. Не осилил…

ИЛЬЯ (отрываясь от рукописи). А что? Мне его слог тоже иногда нравится. Например, вот это – это просто гениально: «Мой добрый знакомый Илья Исаакович Лазерсон, в недавнее время шеф-повар ресторана „Европа“ пятизвездного гранд-отеля „Европа“, – в оные времена гостиниц „Европейская“, – кулинар и гурмэ экстракласса и, между прочим, автор „Классических кулинарных этюдов“, книги, рекомендуемой мной для любого, мало-мальски внятно готовящего существа обоего пола, советует опохмеляться так…»

ТАТЬЯНА. И этот туда же, кориандровый! А как сказал мэтр Самюэльевич? А так сказал мэтр Самюэльевич: «Алкоголь на корню губит вкусовые сосочки и подкашивает чувствилище».

СЕРГЕЙ (ехидно). А мне показалось, господин Лазерсон, что о тебе он написал немного иначе: «Успехом считается вовсе не положительный эффект – признание результатов продукции: провожу аналогию – писец – не писатель, даже не журналист, хотя профессионал. Впрочем, повар может быть не талантлив, я знавал нескольких даже опасных для жизни поваров…»

ИЛЬЯ. Первая часть – это о тебе, господин писец…

ТАТЬЯНА. Ну ладно, будет, господа писцы, довольно нам, а ну его – о грустном…

ИЛЬЯ. Счастливчик – этот Генделев! Баловень. Ведь на него не давит ни многолетнее кулинарное образование, ни заученные на лекциях стандартные приемы, ни калькуляция, ни, простите за выражение, разблюдовка, ни ресторанное, упаси господи, начальство, ни даже общественное, извините за пафос, признание… Не давит и не жмет. Пишет – что хочет! И – как вкусно!

ТАТЬЯНА. Да! На нас с Сергеем тоже не давит, а мы так вкусно не можем. Не баловни, знать. Ни в прозе, ни в стихах. Рылом не вышли. Или умом. Или тем и этим.

СЕРГЕЙ. Увы, не всё так просто. Иди, напиши-ка. На века. На эпохи.

«Сначала отключают свет и воду
Потом белки, жиры и углеводы».

Для этого надо диетологией владеть. А он, как-никак, врач, хорошо знакомый с основами диетической лженауки. С младых ногтей.

ИЛЬЯ (задумчиво). Ногти… младые… оррригинально… Ногти, базилик… Впрочем, что это я? (Оглядывается, узнает, где он.) А охват, каков! Кулинария у него и дамская, и ироническая, и эротическая, и детская, и трагическая. И даже черная… Черная-то откуда?!

ТАТЬЯНА. Африканская, что ли?

ИЛЬЯ. Даже не кавказская! Это он просто нас предупреждает по-товарищески, по-хорошему: «Не судите, да не едимы будете…» Вот еще дантовской мощи, но генделевское двустишье:

Леденящая душу картина
Буратино съел Чиполлино.

ТАТЬЯНА. Чиполлино – это мы несчастные! А Буратино – сами знаете кто… Он же – Карабас.

СЕРГЕЙ. Может, у него какие слабые места есть, дает же и он слабину?

ТАТЬЯНА. Есть, как не быть! Он, Самюэльевич, он ученая голова – это видно. И сведений нахватал полный чердак, но только объясняется с таким жаром, что не помнит себя. Я раз слушала его: но покамест говорил о солянке и ботвинье – еще ладно, а как добрался до Эскофье и Саварена, то не могу вам сказать, что с ним сделалось. Я думала пожар, ей-богу! Сбежал с кафедры и, что есть силы, хвать стулом об пол. Оно, конечно, Саварен, гастроном, но зачем же стулья ломать?

ИЛЬЯ. Да, он горяч! Я ему это несколько раз уже замечал. Говорит: «Как хотите, для кулинарии я жизни не пощажу»… Живота, понимай… (Пауза, все смотрят на животы.)

ТАТЬЯНА (отвлекаясь). Ах, коллеги, не приведи господь, гастрономией увлечься, особенно писать! Всего боишься – всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек. Поэту-то куда легче. На поэте ум заметней. Редкость как-никак.

ИЛЬЯ. А вдруг он все-таки к нам заглянет: «А, вы здесь, голубчики! А кто, скажет, про Италию написал? Синельников? А подать сюда Синельникова! А кто про Испанию? Соломоник? А подать сюда Соломоник!». Вот что худо! Ой, люто мне, люто.

СЕРГЕЙ. Господа, у меня появилось замечательное предложение. Раз уж он такой строгий, ученый, и одаренный, да к тому же коренной питерец, пропагандирующий нашу кухню в далеком Сионе, не принять ли его в наш подпольный клуб… Подпольно принять, чтоб об этом никто пока не знал.

ТАТЬЯНА. И он тоже?

ИЛЬЯ. А пойдет? В смысле, в клуб?

СЕРГЕЙ. А куда ему деться? Не то донесем, что он молочное с мясным смешивает. И не слишком внимательно отслеживает, есть ли у пищи, даждь нам днесь, чешуя и раздвоены ли у ея копыта. Свои ж и закопают!

ТАТЬЯНА. «Свои» уже не закопают, раз сразу не закопали, а спохватились – Генделев уже не закопаем. Возродил же мэтр в Израиле «Общество чистых тарелок»?

ИЛЬЯ. Он что, и Ульянова-Ленина знал?

ТАТЬЯНА. Кто его знает, что он знал, может, и знал. Он что хочешь, то и знал. Как скажет, так и будет. В угаре его статей на Святой Земле половина правоверных евреев бульон для борща внечувственно кинулись готовить на свининке. А вторая половина пошла свиной борщ натурально приправлять ложечкой-другой сметанки.

ИЛЬЯ. Сметанки?! Какой кошмар, какой кошмар.

СЕРГЕЙ. Не кошмар, а могучая сила слова. Печатного и непечатного – он ими обоими в совершенстве. А – кулинария? Что – кулинария? Порядочный человек и на кухне может сделать карьеру. Да и книжища его – назидательное чтение-с. Иные главы с наслаждением прочтешь – такие пассажи… А назидательность, а убедительность… Куда Похлебкину! Например, где у Похлебкина «бегемот цельнотушеный», а здесь: «Бегемот цельнотушеный: возьмите бегемота, положите в бегемотницу…»

ИЛЬЯ. В бегемотницу. Положить в бегемотницу (задумчиво). Бегемотница не проблема, бегемотницу-то скуем… Весь рецептик бы достать!…

ТАТЬЯНА. Нет, господа, не пойдет Генделев к нам. Давайте лучше мы к нему в «Общество чистых тарелок» попросимся, авось возьмет. Пусть статистами, пусть ассистентами. Или волонтерами. Я, например, тарелки бы мыть бы могла… бы… Тем более чистые.

ИЛЬЯ. Ну попросимся, однако, боязно. А что экселенс – как не возьмет?! Хоть Андрея Макаревича ведь взял. Они с певцом пол-России и пол-Израиля отравить собирались. А мы вместе – сила. Мы и на полмира сможем замахнуться.

СЕРГЕЙ, Татьяна и Илья (вместе и шепотом). Миша! Айда, что ли, объединяться! (В сторону.) Раз уж по другому никак нельзя…

Входит Генделев. На нем бронежилет, лавровый венок. В одной руке стило, в другой – шумовка, под мышкой, кориандровая. Гоголевская немая сцена, но с каким концом!