Общеизвестно, что лингвистические данные вместе археологическими могут дать убедительны...

Общеизвестно, что лингвистические данные вместе археологическими могут дать убедительные результаты. В связи с этим можно попытаться привязать области поселений тюрок, финно-угров и индоевропейцев к определенным археологическим культурам. Расположение областей говорит о том, что первыми на территорию Восточной Европы пришли индоевропейцы, за которыми двигались финно-угры, а их всех оттеснили на север тюрки. Первой неолитической культурой на Левобережье Украины в V тыс. до н.э. была сурско-днепровская культура, которая образовалась на основе мезолита и пришлой (возможно из района Приазовья) более восточной культуры. Просуществовав 1-1,5 тыс. лет, она словно бы растворилась в более поздних культурах (Археология Украинской СССР, 1985, 139). Этническую принадлежность носителей этой культуры определить трудно. Возможно, это были какие-то северокавказские племена, которых теснили в своем движения в Приднепровье индоевропейцы. Просачиваясь под давлением тюрок в район среднего Днепра, индоевропейцы не могли миновать бассейн Северского Донца, поэтому с ними можно связывать днепро-донецкую культуру из блока культур гребенчато-накольчатой керамики, которая появилась на Левобережье в долинах Донца позднее сурско-днепровской в V тыс. до н.э. Со временем племена днепро-донецкой культуры двигаются далее на север и северо-запад. По свидетельству Телегина они, поднявшись по Днепру, Сожу, Припяти, почти достигают их верхней течений (Телегін Д. Я., 1968, 62). О том же говорят и белорусские археологи (Формозов А. А., 1977, 101). На юге Украины население этой культуры жило около тысячи лет, приблизительно до середины IV тыс. до н.э. Но на севере Украины и в Белоруссии после 2 – 2.5 тыс. лет существования эта культура исчезает лишь в середине-конце III тыс. до н.э. (Там же, 189). Тем не менее, по мнению специалистов, культуры гребенчато-накольчатой керамики приняли участие в сложении тшинецкой культуры, существовавшей позднее в бассейне Припяти и соседних областях (Телегин Д.Я., 1990, 94).

В целом район распространения этой культуры по определению Телегина «охватывает долину Днепра (от г. Рогачевки до побережья Каховского моря), Восточную Волынь, средне и нижнее течения Припяти, Сожа, Десны, Ворсклы, Псла и Сулы, а также среднее течение Северского Донца» (Телегін Д. Я. 1968, 9). В этот же блок культур гребенчато-накольчатой керамики входят неманские, нарвские памятники с западной границей по Висле. Население этого «висло-днепровского блока» было очень многочисленным, занималось охотой и рыболовством, только начиная переходить к производящим формам хозяйства (Телегин Д.Я., 1990-2, 92). Некоторые лингвисты на основании анализа индоевропейской лексики в основном подтверждают эти данные археологии. В частности, Хирт и Покорны считали, что общеиндоевропейская аграрная терминология очень скудна и неубедительна и принадлежит к более позднему слою словарного состава, в то время как общие слова для названий собаки, крупного рогатого скота, свиньи и овцы все-таки дают основание думать о развитом животноводстве. (Hirt Herman, 1968, 10; Pokorny Julius, 1968, 387). Однако другие специалисты говорят также и о развитом земледелии (Meyer Ernst. 1968, 258). Тем не менее тюркские заимствования в индоевропейских языках, о которых речь шла выше, говорят в пользу того, что земледелие у индоевропейцев было в зачаточном состоянии. Животноводство же им должно было быть известно еще на своей прародине в Закавказье, но развитию его мешали природные условия в зоне лесов.

Территория блока культур гребенчато-накольчатой керамики хорошо совпадает с областью поселений индоевропейцев, однако отождествлению днепро-донецкой культуры с индоевропейцами, кроме лексики производящих форм хозяйствования, как будто мешают и антропологические факты. Поскольку индоевропейцы пришли в Восточную Европу из Закавказья, они, очевидно, должны были принадлежать к переднеазиатскому антропологическому типу. Люди же днепро-донецкой культуры обладали всем комплексов признаков европеоидной расы. В частности, Телегин указывает, что люди этой культуры принадлежали к типу поздних кроманьонцев, то есть аборигенов южной части Восточной Европы:

"Носители днепро-донецкой культуры принадлежали к группе поздних кроманьонцев, которые отличаются большими размерами и массивностью черепа, преобладанием долихокрании, значительной высотой мозговой коробки, широким или очень широким орто-мезогнатным лицом, низкими орбитами, наклонным лбом и хорошо развитыми надбровными дугами… В мезолите и в неолите Европы ближайшую аналогию населению днепро-донецкой культуры следует искать среди носителей культур более северных лесных и лесостепных территорий. По ряду таксономических признаков к ним ближе всего стоят культуры Ертебелле, несколько далее племена Оленеостровского могильника и культур ямочно-гребенчатой керамики Волго-Окского бассейна и неолитических культур Урала" (Телегін Д. Я., 1968, 186, 188).

С ним не согласна Т.С. Кондукторова. По ее мнению скелеты людей днепро-донецкой культуры более массивны, чем позндепалеолитические, поэтому на территории ее распространения должна была иметь место смена населения. Она считает, что создатели днепро-донецкой культуры очень похожи на мезолитических людей Магриба, хотя их переселение на территорию Украины очень сомнительно (Кондукторова Т.С., 1973, 45-48). Как бы там ни было, но люди днепро-донецкой культуры не были чистыми поздними кроманьонцами, а уже несли на себе следы какой-то метисации. Гохман считает, что это была метисация местного палеоевропейского типа с другим его вариантом, который в неолите как будто бы проник на юг из северных областей (Гохман И. И., 1966, 189). Последнее тяжело допускать при общем движении неолитических общин с юга на север. Скорее всего, указанная метисация могла произойти несколько раньше, во времена мезолита, когда позднекроманьонские племена северной части Поднепровья начали постепенно проникать вниз по Днепру на юг, где встретились с аборигенами мезолитической эпохи (Телегін Д. Я., 1968, 231). Это движение было прекращено с приходом неолитических индоевропейцев, антропологическая примесь которых усложнила процесс метисации местного населения. Все это антропологические проблемы, которые в данном случае не суть важны. Главным для нас является то, что носители днепро-донецкой культуры не принадлежали к переднеазиатскому антропологическому типу, к которому они должны были бы принадлежать.

Разрешить это противоречие можно таким образом. Малочисленное индоевропейское племя, достигнув территории Восточной Украины, застало здесь местное население протоевропейского антропологического типа, распространенное от Украины, бассейна нижнего Дона вплоть до Прибалтики и среднего течения Оки. Индоевропейцы принесли с собою не только неолитический тип хозяйства, но и хорошую племенную организацию, что позволило им стать во главе более примитивных и разрозненных местных родовых общин. Способность небольшой группы индоевропейцев возглавить неорганизованные этнические группы отмечено многими исследователями. Вот, например, что писал Мейе: "Древние индоевропейские племена отличались чувством общественной организации, энергией и инициативой своей верхушки" (Мейе А., 1954). Очевидно, они не были консервативны и трезво смотрели на жизнь, используя полезные достижения своих соседей или предшественников. Леман указывал, что "индоевропейское общество, в котором был, по-видимому, весьма силен дух индивидуализма, в тот же время было восприимчиво к внешним влияниям" (Леман В. П., 1991, 23). Такие выводы исходят из изучения внутренних языковых форм, которые теснейшим образом связаны с духом языка и соответствуют определенным психологическим качествам его носителей, и для индоевропейцев важнейшие из них определил Покорны:

"Достаточно того факта, что в индогерманских языках обнаруживаются почти единственные в своем роде чисто абстрактный глагол «быть» и субъективный энергический действительный залог, такой, что даже чувства выражаются по типу действительного залога («я слышу», а не «мне слышится»)…Из языковых и культурных соответствий становится очевидным, что дело идет о строго организованном в патриархальные роды обществе, так же и мир богов представлялся подобным образом, так как в нем действуют почти исключительно мужские персонажи, руководимые верховным богом неба, которому представляется особая роль отца богов, в то время как мать-земля играет только чисто пассивную роль." (Pokorny Julius., 1968, 376).

В определенной мере противоречит патриархальной организации индоевропейского общества тот факт, что во всех индоевропейских языках для названия земли употребляется женский род, что говорит о почитании матери-земли, характерное для земледельческих народов (Nehring Alfons, 1968, 402). Однако индоевропейцы на момент членения их языков земледельцами не были и, очевидно, такую форму названия земля унаследовали еще со своей прародины в Закавказье, где могли практиковать земледелие в зачаточной форме.

Возможно также, что индоевропейцы принесли с собою из Закавказья особенный вид оружия в виде булав, известных по материалам двух могильников. Булавы как предметы вооружения и символ власти были распространены в странах ранних цивилизаций Северно-западной Азии, откуда они проникли сначала к племенам Кавказа, а далее к носителям днепро-донецкой культуры, которые были первыми в Европе, у кого было выявлено навершия булав (Телегін Д. Я., 1968, 151). Булавы имели разную форму, но были изготовлены довольно тщательно, их поверхность отшлифована, отверстия проделаны цилиндрическим сверлением (Археология Украинской ССР, 1985, 159).

Итак, возглавив местные племена и навязав им свой более совершенный язык, индоевропейцы сами постепенно растворились среди людей протоевропеоидного типа, но их менталитет и мировоззрение продолжали существовать в течение еще нескольких тысячелетий.

Одновременно с культурами гребенчато-накольчатой керамики существовала большая группа культур ямочно-гребенчатой керамики, которые широко известны в Волго-Окском бассейне, но некоторые племена этих культур доходили до долин Сейма, Десны, Ворсклы, Псла, Сулы и Северского Донца, а на востоке, по крайней мере, достигали окраин Воронежа и современной Тамбовской области (Там же, 178). Ямочно-гребенчатые керамические культуры были продолжением местных мезолитических культур, но керамическое производство было занесено извне, очевидно с юга:

"Если же мы предположим, что сюда проникли индивидуумы, которые выступали в роли носителей нового, то они, по-видимому, шли с юга, а не с запада (из Скандинавии) и востока (Сибири)" (Мейнандер К. Ф., 1974, 26).

Выражение "индивидуумы" не следует понимать буквально. Это, очевидно, были отдельные группы древних финно-угров. Расположение группы культур ямочно-гребенчатой керамики было такое: льяловская – по оба берега Клязьмы в устье Шерны, белевская – по оба берега Оки от устья Исты до устья Осетра, рязанская – левый берег Оки до устья Мокши, волосовская до устья Клязьмы по оба берега Оки, тульская – верховья Упы, Осетра, балахнинская – около города Балахны (Брюсов А. Я., 1952, 89). Как мы видим, ареалы отдельных культур распространены по обоим берегам рек, в то время как реки должны были быть границами языковых ареалов. Это противоречие должно быть еще разрешено, но возможное решение может быть таким. Границы по рекам являются достаточным препятствием для языковых контактов, но они не препятствуют распространению предметов материальной культуры или новых технологий, поскольку для этого не нужные частые контакты. Достаточно одной-двух встреч в год между представителями разных языковых общностей, для того чтобы обменяться предметами собственного производства или позаимствовать что-то новое в производственной сфере. Но как бы там не было, в соответствии с определенной выше общей картой финно-угорской области носителями ямочно-гребенчатых культур должны были быть именно финно-угры.

Сложнее определить этническую принадлежность носителей культуры шнуровой керамики и боевых топориков. Подавляющее большинство ученых считает, что ими были древние индоевропейцы – племена германцев, балтов или иные этнические группировки, которые очень быстро распространились на огромной территории от Ютландии до Волги и от Скандинавии до предгорий Альп и Карпат в конце III тыс. до н.э. В качестве первоосновы этих культур, по крайней мере, украинские и российские археологи преимущественно в рассматривают древнеямную, середнестоговскую или трипольскую (Археология Украинской ССР, 1985, 374). Что касается последней, то ее создатели не были индоевропейцами, и это кажется общепринятым, хотя их этническая принадлежность все еще остается под вопросом. Кроме того, в стаде трипольцев преобладал большой и мелкий рогатый скот и свиньи, а конь, хотя и был известен, но был мало распространен (Збенович В. Г., 1989, 152; Кузьмина Е. Е., 1986, 181). Восточнее же Нижнего Днепра, как мы знаем, коневодство было одной из важнейших отраслей хозяйства и у некоторых общин III тыс до н.э. доминировало. Таким образом, трипольцы не могут браться во внимание при решении вопроса об этнической принадлежности "шнуровиков". Их происхождение будет рассмотрено отдельно.

Телегин связывал распространение культуры шнуровой керамики с расселением среднестоговцев (Телегін Д. Я., 1968, 123). Шнуровой орнамент и боевые молоты, которые позднее развились в топорики, впервые появляются именно у среднестоговцев. Поскольку древнеямная культура генетически восходит к среденестоговской, то их создатели, скорее всего, генетически связаны между собой и этнически. Поэтому ключевым становится вопрос, были ли они индоевропейцами. Идентификация индоевропейцев со "шнуровиками" идет из предположения, что в III тыс. до н.э. индоевропейцы заселяли степи Приазовья и Причерноморья. Но, как мы видим, это было не так – в то время индоевропейцы заселяли область в лесной и лесостепной зоне бассейна Среднего и Верхнего Днепра, в то время как припонтийские степи заселяли тюрки. Более того, территория их поселений, определенная нами графоаналитическим методом, практически совпадает с территорий распространения среднестоговской культуры:

"Всего сейчас известно около 100 памятников среднестоговской культуры, район распространения которых занимает степное междуречье Днепра и Дона, а также южную часть лесостепи Левобережной Украины, Нижнее и Среднее Подонье” (Археология Украинской ССР, 1985, 305).

В Среднем Поднепровье среднестоговцы соседствовали с населением днепро-донецкой культуры, которое они продолжали вытеснять далее на север. Граница проходила по линии Черкассы – Полтава – Змеев – Купянск. Носители среднестоговской культуры занимались скотоводством, земледелием, охотой, рыболовством, собирательством. Орудия производства преимущественно изготовлялись из кремния, а также из рога. Медь использовалась в основном для украшений, изредка из нее изготовлялись топоры. (Телегін Д.Я., 1973, 14-80). Особым отличием среднестоговской культуры была остродонная керамика с высоким венчиком и с примесью толченых ракушек в глиняном тесте. Такую же примесь имела также керамика ямной культуры, что подтверждает ее генетические истоки в серднестоговской, но в других культурах такая особенность керамического производства не наблюдалась, что позволяет прослеживать миграции носителей указанных культур. Хозяйство населения среднестоговской культуры имело животноводческий, преимущественно коневодческий, характер. По количеству костей, найденных при раскопках некоторых стоянок, можно видеть, что конь занимал более 50% домашнего стада. Использовался он главным образом для верховой езды, о чем свидетельствуют находки рогатых псалиев. Выпас больших табунов был бы невозможен без верховых пастухов. (Там же, 143). Широкое развитие коневодства среди тюрков подтверждают лингвистические данные – среди общих тюркских слов имеется два слова для обозначения коня, кроме того, отдельно для кобылы и жеребца; имеются также общие слова для обозначения всадника, седла, узды, стремени, кнута, гривы, копыта, иноходи, масти. Таким образом, отрасль коневодства является наиболее представленной из всех форм хозяйствования в общей тюркской лексике. Дикий конь был распространен в Северном Причерноморье еще во времена Геродота, следовательно, есть основания допускать, что он был приручен именно среднстоговцами, о чем прямо заявляет Д.Я. Телегин (там же, 137). Правда, некоторые ученые оспаривают это утверждение. Александер Хойслер в одной из своих работ силится доказать, что конь не был одомашнен в степях Украины, а был лишь объектом охоты местного населения. В тоже время он находит аргументы в пользу того, что конь был доместицирован в Центральной Европе. Однако предпосылки его позиции лежат в том твердом его убеждении, что индоевропейцы ни в коем случае не могли быть кочевниками, в то время как сторонники доместикации коня носителями среднестоговской культуры убеждены в том, что они должны были быть индоевропейцами (Hausler Alexander, 2003, 35-44).

Указанные факты дают все основания связывать среднестоговскую культуру с тюрками, прародина которых на Алтае считается более, чем широко признанной, однако не всеми, и не везде. Само собой разумеется, что взгляды об алтайской колыбели тюрков могут охотно оспаривать турецкие ученые, в частности, Осман Каратай (Karatay Osman. 2003). В Турции материалы о европейском происхождении тюрков публикуются охотно (ср. например, Stetsyuk Valentyn. 2008), однако и в Европе есть сторонники европейской прародины тюрков. Известный итальянский филолог после лингвистического анализа приходит к выводу, что коня должны были одомашнить древние тюрки и, соответственно, серьезно рассматривает возможность тюркской принадлежности ямной и среднестоговской культур:

"Наиболее продуктивной гипотезой является рассмотрение обоих культур – среднестоговской и ямной – в качестве тюркских, что ведет к заключению о том, что первыми, кто одомашнил коня, были тюрки и они приобщили к коневодству соседние народы" (Alinei Mario, 2003, 18).

Хронологические рамки существования среднестоговской культуры украинские археологии определяют от начала второй половины IV тыс. до н.э. и до конца первой четверти III тыс. до н.э., но в таком случае она не вписывается в популярную среди европейских ученых «курганную теорию», разработанную М. Гимбутас. Теория развита на основе изучения однотипных курганов, распространенных в разное время на обширной территории Европы и Азии, в которую включается также и среднестоговская культура как второй этап этой культуры курганных погребений. Согласно теории Гимбутас, около 2400-2200 гг. до РХ. в причерноморские степи из-за Волги вторглись кочевые племена, которые принесли с собой курганный обряд погребения посыпанных охрой покойников в скорченном положении на спине. Этот обряд якобы и усвоило местное население, поскольку здесь он появляется в конце среднестоговского времени (Gimbutas Maria, 1968, 551). Гимбутас утверждала, что пришельцы были индоевропейцами, которые в конце III тыс. до н.э. распространились по огромной территории Европы от Ютландии до Волги и от Скандинавии до предгорий Альп и на Балканы. Следы этого вторжения обозначаются широко известной культурой боевых топоров и шнуровой керамики, а ее быстрое распространение объясняется использованием конного транспорта ее носителями. Поскольку в исторические времена большую часть Европы населяли индоевропейцы, то предположение о индоевропейской принадлежности этой культуры кажется логичным. Однако среднестоговская керамика со шнуровым орнаментом была древнейшей в Европе, ибо появилась в Причерноморье еще в конце IV тыс. до н.э. и не может быть связана с приходом сюда каких либо пришельцев откуда-то бы ни было (Телегін Д.Я., 146, 154).

При внимательном рассмотрении также и другие факты противоречат положениям «курганной теории». Во-первых, для среднестговской культуры характерны докурганные памятники со своей специфической керамикой и другими отличиями (Телєгін Д.Я., 1973, 12). Во-вторых, идентификация индоевропейцев со "шнуровиками" исходит из предположения о том, что в ІІІ тыс. до Р.Х. индоевропейцы должны были заселять степи Приазовья и Причерноморья. Но, как мы видели, это было совершенно не так – в это время территория проживания индоевропейцев была в лесной и лесостепной зоне бассейна Среднего и Верхнего Днепра и его притоков, в то время как именно тюрки заселяли приазовские степи. В-третьих, нет никаких свидетельств тому, что какие-либо из индоевропейских народов в исторический период были народом всадников. Наоборот, нередко даже подчеркивается, что конь не играл у них большой роли, и именно пешее войско составляло их главную силу (Диакон Лев, 1988, 70, Feist Sigmund, 1924, 99 и др.). Трудно поверить в то, что индоевропейцы, имея развитое коневодство, в дальнейшем оставили его без видимых причин. Такое явное противоречие заставляло некоторых лингвистов выискивать аргументы, в пользу того, что германцы все-таки были народом всадников (Schmidt Wilhelm, 1949, 314; Neckel Gustav, 1968, 168), но эти аргументы совершенно неубедительны. Как правило, сначала «шнуровики» безусловно принималась за индоевропейцев, а потом уже в индоевропейских языках тщательно выискивалось соответствующая коневодческая лексика но поскольку те были всадниками. Однако она слишком бледна по сравнению с лексикой языков тех народов, которые без сомнения издавна занимались коневодством. В-четвертых, вообще общеевропейская лексика производящей экономики значительно беднее общетюркской, в то время как среднестоговцы активно занимались земледелием и скотоводством. Конечно, определенные свидетельства о занятиях животноводством и земледелием в индоевропейских языках имеются, но слишком мал корпус соответствующей лексики для того, чтобы делать далеко идущие выводы, как это можно видеть у некоторых немецких лингвистов прошлого (Schulz Walter, 1938; Meyer Ernst, 1948 и др.) При желании можно найти и другие аргументы против «курганной теории» и в пользу тюркской принадлежности «шнуровиков».

«Курганная теория» основана преимущественно на данных археологии, выборочные лингвистические данные в ее поддержку притягиваются за уши, поэтому ее популярность можно объяснить лишь господствующими среди специалистов евроцентристскими представлениями. Для нас же важнейшим является то, что носители среднестоговской культуры хорошо отождествляются с тюрками, и мы впредь будем полагать, что население между Днепром и Доном от Азовского моря на юге и до границы лесостепи на севере было тюркской языковой принадлежности, а по антропологическим признакам европеоидами с четко выраженной долихокранией. (Телегін Д.Я., 1973, 123). Целый ряд украинских ученых считает, что на основе среднестоговской развилась ямная культура, которая занимала ту же саму территорию и значительно распространилась на соседние:

"Территория распространения памятников ямной культуры достаточно обширна. На востоке она встречается в Оренбургской области, в районе Магнитогорска, на р. Эмба. Южная граница их распространения проходит по Тереку, по всему побережью Азовского моря и в Крыму. На севере они известны в Лесостепи и достигают Самарской луки на Волге и верховьев Дона и Киева на Днепре. Западная граница теряется в междуречье Южного Буга и Днестра" (Археология Украинской ССР, 1985, 337).

Древнеямная культурно-историческая область была первым объединением племен Восточной Европы в эпоху ранней бронзы, связанным целостностью заселенной территории, доминированием общих генетических компонентов в создании материальной и духовной культуры (керамические формы, их орнаментация, погребальный обряд), единым уровнем социально-экономического развития, близостью религиозных представлений и системы социальных отношений (Шапошникова О. Г., Фоменко В. Н., Довженко Н. В., 1986, 5). Считается, что «именно она знаменовала первую ступень мирового освоения степных пространств, распространение в них производящих типов экономики, выработку подвижных форм скотоводства» (Массон В.М., Мерперт Н.Я., 1982, 326). Немаловажным является заключение о патрилинейности древнеямного общества, сделанное на основании исследований половозрастной структуры погребальных комплексов (Хлобыстина М.Д., 1988, 31). Ямная культура имела три этапа своего развития и закончила свое существование с началом эпохи бронзы. По данным радиоуглеродного анализа поздний этап ямной культуры датируется XXV – XIX в. до н.э. (Археология Украинской ССР, 1985, 352, Телегин Д.Я. 1988).

Очевидно, определенные характерные признаки ямной культуры, такие как, например, подкурганные погребения, просто развились в процессе культурного развития тюрков. Однако первые курганы появляются у них только в поздний период среднестоговской культуры, а широкое распространение обычая насыпать курганы над могилами происходит уже у ямников, хотя устройство погребения остается тем же. Могилы выкапывались в земле и покрывались каменными плитами или бревнами. Камышом, корой деревьев, ветвями обкладывались стены и покрывалось дно могилы. Покойника укладывали на спину с ногами, согнутыми в коленях, лицо посыпалось охрой, а рядом клали каменный нож, топор, керамическую посуду с едой. Судя по более богатому оформлению некоторых могил, у ямников уже выделялась племенная знать. Об этом, в частности, свидетельствует необычно большой курган, найденный в с. Васильевка Новотроицкого р-на Херсонской обл. В могиле под курганом рядом с покойником лежал кремниевый скипетр, который мог быть одновременно и знаком власти, и религиозным символом (Кубышев А.И., Нечитайло А.Л., 1977, 116-117).Среди памятников ямной культуры широко распространены женские украшения – подвески, перстни, серьги. Если такие украшения имели распространение в быту, то должны были быть и слова для их обозначения, и эти слова должны быть общими если не для всех, то хотя бы части языков одной группы, принимая во внимание тесное соседство их носителей в те давние времена. Почти во всех тюркских языках имеется одно слово для названия серьги – syrga, которое много позже было позаимствовано в русский язык. Напротив, не только в индоевропейских, но и славянских языках таких древних общих слов для женских украшений нет. Они появились уже после того, как индоевропейцы переселились со своей прародины на новые места обитания. Этот факт и чрезвычайно широкое распространение слов тюркского происхождения со значением "топорик", рассмотренных выше, тоже могут свидетельствовать о тюркских истоках культуры шнуровой керамики и боевых топоров.

По сравнению со среднестоговским периодом произошли определенные изменения и в экономической жизни. Животноводство продолжало оставаться основной формой хозяйствования, разве что в нем произошли структурные изменения. Охота уже не играла серьезной роли жизни ямников. Количество костей домашних животных в находках значительно превосходит количество костей животных диких. В Приднепровье первое место в домашнем стаде занимает бык, далее – коза-овца, а конь – на третьем месте. На поселениях в открытой степи кони, как и во времена среднестоговской культуры, преобладают. Однако решающим фактором в освоении степи явилось развитие овцеводства. Неприхотливая в пище, дающая обильный приплод, переносящая длительные кочевки по маловодным степям, овца была одомашнена в Южном и Восточном Прикаспии и постепенно ее разведение распространилось на Северный Кавказ, в область майкопской культуры. Тесные культурные связи ямников и майкопцев засвидетельствованы археологическими находками, и зона контактов определяется как широкая степная полоса вплоть до Кубани и Терека (Массон В.М., Мерперт Н.Я., 182, 327-329). Нет сомнения, что такие тесные контакты населения Предкавказья и Приазовья имели место и раньше. Среди других заимствований тюрков у соседей-майкопцев была как раз культура разведения овец. Благодаря широкой кормовой базе овца начинает занимать ведущее положение в стаде тюрков, первоначально в восточной части среднестоговской культуры, а впоследствии овцеводство становится у них главной отраслью животноводства.. О том, что овцеводство у тюрков развилось довольно поздно, по крайней мере, уже после вычленения отдельных языков из общетюркского, говорит отсутствие общего названия для овцы в языках тюркских народов.

Развитие животноводства, увеличение поголовья скота вызвали необходимость освоения новых пастбищ. Удовлетворение этой потребности облегчалось появлением колесного транспорта, который позволял далекие перекочевки вместе с имуществом, женщинами и детьми. Постепенный рост населения, особенно на позднем этапе развития ямной культуры, заставлял тюрков теснить своих миролюбивых соседов-хлеборобов на правом берегу Днепра, в лесостепи и даже в лесных зонах, куда они продвигались вдоль долин рек (Шапошникова О. Г., Фоменко В. Н., Довженко Н. В., 1986, 350). Миграции тюрков способствовали изменения в климате, которые наступили в суббореальном периоде, характеризовавшиеся максимумом аридизации за весь период голоцена. Большие пространства Центральной и Юго-восточной Европы превратились в то время в сплошные степи, удобные для освоения кочевым скотоводческим населением (Sulimirski Tadeusz, 1968, 135, Хотинский Н.А., 1977, 60).

Массовое проникновение ямных племен на Правобережную Украину привело к установлению более широких и тесных языковых контактов тюрок с индоевропейцами. Следы языковых контактов в лексике тюркских и индоевропейских языков приводятся отдельно. Эти контакты начались еще до широкого развития у тюрков овцеводства. Индоевропейцы, позаимствовали у тюрков название коня, но для овцы у них названия не тюркского происхождения. Присутствие тюрков на Правобережье подтверждают также археологические памятники усатовского типа. Усатовская группа характеризуется как влиянием трипольской культуры, так и связями с культурами балкано-дунайской традиции, «но один из важных и характерных признаков, позволяющих выделить эту группу – погребальный обряд – безусловно связан с древнеямной традицией» (Массон В.М., Мерперт Н.Я., 1982, 329).

Когда численность населения области ямной культуры возросла и вместе с тем поголовья их стад увеличились настолько, что наступила необходимость поисков новых пастбищ, тюрки начали движение не только на восток, и запад, но и далее на север. На севере, попав в новые природные условия, они не нашли того, что искали, и их хозяйство, основанное на животноводстве, начало приходить в упадок. Тюрки должны были менять форму хозяйствования, приспосабливаясь к новым условиям. Конечно, они брали пример у своих соседей, автохтонного населения лесной зоны – индоевропейцев и финно-угров, хотя и сами передали им много нового, в частности, использование в хозяйстве коней, численность которых, бесспорно, в условиях лесной зоны уменьшилось, но тем не менее они нашли у людей применение.

Концентрация названий коня тюркского происхождения в финно-угорских языках на западе финно-угорской области дает основания допускать расселение в этом регионе среди финно-угров пришельцев-тюрков, которые могли оставить после себя какие-то памятники материальной культуры. Примером такой анклавной археологической культуры может быть фатьяновская, которая короткое время существовала в первой половине II тыс. до н.э. в бассейне верхней Волги. Основой хозяйствования фатьяновцев было скотоводство, но они занимались также охотой и рыболовством. В середине II тыс. до н.э. эта культура растворилась в новых культурах этого региона, носителями которых были финно-угры. Хотя некоторые ученые считают, что фатьяновцы были балтами (Мейнандер К.Ф., 1974, 26), украинские археологи доказывают, что фатьяновцы продвинулись в бассейн Волги с берегов Десны, где была распространена среднеднепровская культура шнуровой керамики:

"Исследования И.И.Артеменко могильников в Подесеннье, а также выделение Д.А. Крайновым ранних памятников в московско-клязьминской группе позволяют предполагать, что она сложилась в результате продвижения на эту территорию части населения середнеднепровской культуры с Подесенья в начале ее среднего этапа – в конце ІІІ – нач. ІІ тис. до н.э." (Археология Украинской ССР, 1985, 375).

Близкой к фатьяновской была балановская культура, существовавшая от начала до конца ІІ тыс. до н.э и «составляющая северо-восточную часть общности культур с боевыми топорами» (Бадер О.Н., Халиков А.Х., 1976, 41). Выделяя в системе Циркумпонтийской металлургической провинции балано-фатьяновский очаг, Е.Н. Черных связывает его происхождение с перемещением в Поволжье этнических групп из Балкано-Карпатского региона, принесших свои культурные и технологические традиции (Черных Е.Н., 1976, 39). Очевидно, все-таки эти мигранты прибыли из Северного Причерноморья, где культурные связи с Балканами были традиционно тесными, в том числе и в металлургии. Считается, что носители балановской культуры, оказавшие большое влияние на развитие экономики и общества местного населения, так же, как и фатьяновцы, растворились среди финно-угров в Среднем Поволжье (Мейнандер К.Ф., 1974, 26). Если же балановцы, как и фатьяновцы были этническим тюрками, то можно смело предполагать, что именно они были предками современных волжских татар. В таком случае, волжские татары тоже никогда не должны были покидать пределы Европы. Однако, есть данные, которые могут противоречить такому предположению:

"В татарском языке насчитывается около ста монгольских слов, большинство из которых имеется и в других тюркских языках. Но есть и слова, которые являются особо характерными для татарского языка " (Ахметьянов Р.Г. 1978, 119).

«Монгольские» слова в татарском языке в действительности могут иметь тюркское происхождение, хотя и не были общетюркскими. Они могли быть позаимствованы монголами и сохранились до сих пор, в то время как в языке-доноре были утрачены, но остались в татарском. Эта проблема еще требует тщательного изучения и к ней мы вернемся.

По мнению Исаенко, носители среднеднепровской культуры продвинулись почти на все Поднепровье, особенно в его левобережной части и долгое время сосуществовали с местным неолитическим населением и только в конце ІІ тыс. до н.э. произошло их слияние (Исаенко В.Ф., 1976, 11). Исаенко считает, что "шнуровики" были второй волной индоевропейского населения, но тогда непонятно, почему эти две группы индоевропейцев не могли так долго взаимно ассимилироваться. Только предположив, что между «шнуровиками» и индоевропейцами существовал языковой барьер, мы можем понять, почему местное индоевропейское неолитическое население долгое время не смешивалось с пришельцами-тюрками.

Точно так же варианты культур шнуровой керамики – висло-неманская, жуцевская, восточнобалтийская – существовали в Прибалтике и Западной Белорусии (Лозе И.А., 1990, 97), великопольско-мазовецкая, стржижевская и мержановицкая на север от Карпат, но носители всех этих культур были быстро ассимилированы разными народами (Седов В.В. 1990, 82). В Центральной и Северной Европе из культур шнуровой керамики Чайлд виделяет культуру одиночных погребений Ютландии, шведско-финскую культуру и саксонско-тюрингийскую как "классическую культуру шнуровой керамики" и он же подчеркивает, что шнуровики земледельцами не были (Чайлд Г., 1952, 209). Таким образом, нет серьезных оснований противоречить предположению о том, что носителями культур шнуровой керамики и боевых топоров были древние европеоидные тюрки, которые в большинстве своем растворились бесследно в иноязычной среде. Логично допускать, что на правый берег Днепра в первую очередь могли перейти те тюркские племена, которые на исторической прародине заселяли наиболее западные ареалы, т.е булгары, огузы, сельджуки и предки современных туркменов. Поскольку их потомки существуют и поныне, ассимилироваться среди индоевропейцев могла только та их часть, которая продвинулась в Центральную и Северную Европу слишком далеко.

Однако, скорее всего, основную часть тюрок, перешедших на правый берег Днепра, составляли племена болгар. Чувашский язык не имеет некоторых признаков, общих для остальных тюркских языков. Например, множественное число существительных в чувашском языке образуется при помощи суффикса -sem, в то время как в других тюркских языках – при помощи суффиксов -lar/ler или tar/ter. Очевидно, основная масса тюрок еще оставалась какое-то время на землях между Днепром и Доном, и именно в это время у этих тюрок распространилась общая праформа для образования множественного числа.