Первым председателем созданного в начале пятьдесят четвертого года Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР стал генерал-полковник Иван Александрович Серов. Этот вопрос решался на заседании президиума ЦК восьмого февраля пятьдесят четвертого года.

Кандидатуру Серова отстаивал Хрущев. Другие члены президиума серьезно критиковали Серова.

Каганович образно сказал, что «Серов жидковат, но может уплотниться». Микоян добавил: «способный, но легковат».

Министр внутренних дел Круглов отметил, что Серов «не всегда доводит дело до конца, должен быть более вдумчивым».

Заместитель главы правительства Первухин заметил, что Серов груб, любит изображать большого начальника и при этом немножно подхалим. Но развел руками:

— Лучше Серова сейчас не найти.

Секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов напомнил, что Серов ретиво выполнял указания Берии и вызывал к себе секретарей обкомов, то есть свысока относился к партийным органам, ставил органы над партией.

Резко против кандидатуры Серова возражал секретарь ЦК Николай Николаевич Шаталин, отвечавший за кадры, человек Маленкова:

— Я не голосовал бы за Серова. В аппарате отзыв плохой. Малопартийный, карьерист, держит нос по ветру. И натаскал трофейного имущества из Германии.

Шаталину недолго осталось работать в ЦК, на следующий год Хрущев отправил его подальше от Москвы — первым секретарем Приморского крайкома, а в шестидесятом году спровадил на пенсию.

Выступление Шаталина не изменило настроений членов президиума ЦК. Каким-то образом Хрущев убедил председательствовавшего на президиуме Маленкова поддержать кандидатуру Серова. Тот внушительно сказал:

— Серову можно доверять.

Вопрос был решен.

Почему Хрущев настоял на кандидатуре Серова? Никита Сергеевич имел все основания считать Ивана Александровича своим человеком. Второго сентября тридцать девятого, на следующий день после начала Второй мировой войны, Серова назначили наркомом внутренних дел Украинской ССР. В Киеве жизнь связала Серова с первым секретарем ЦК компартии Украины, первым секретарем Киевского обкома и горкома партии Никитой Сергеевичем Хрущевым.

После ареста Берии и его подручных Хрущеву нужно было на кого-то опереться в госбезопасности. Он выбрал Серова, которого хорошо знал. Поддержка со стороны госбезопасности была очень важной для Хрущева, поэтому и держал на Лубянке лично преданного ему человека.

Через год после назначения председателем КГБ Хрущев присвоил Серову звание генерала армии, в честь пятидесятилетия наградил еще одним орденом Ленина.

По мнению историков, Серов провел чистку архивов госбезопасности в первую очередь от наиболее одиозных материалов, компрометирующих партию и правительство.

В первую очередь исчезли документы, которые свидетельствовали о причастности Хрущева к репрессиям. Поэтому Никита Сергеевич и решился подготовить и произнести знаменитую антисталинскую речь на ХХ съезде. Помимо его очевидного желания сбросить груз прошлого и освободить невинных людей, эта речь играла и сугубо прагматическую роль — подрывала позиции его соперников: Маленкова, Молотова, Кагановича, чьи подписи на расстрельных документах сохранились.

Анастас Иванович Микоян, вспоминает, что когда речь заходила об участии Серова в репрессиях, Хрущев защищал его, говоря, что тот «не усердствовал, действовал умеренно». У Микояна иное объяснение: «Скорее всего, поскольку Хрущеву самому приходилось санкционировать аресты многих людей, он склонен был не поднимать шума о прошлом Серова. Это, возможно, хотя точно сказать не могу».

Председатель Комитета партийного контроля Николай Михайлович Шверник представил Хрущеву документы о том, что Серов после войны вывез из оккупированной Германии огромное количество имущества. Но Хрущев склонен был ему все прощать:

— Нельзя устраивать шум. Ведь многие генералы были в этом грешны во время войны.

Почему же Хрущев переменился к Серову?

Первого председателя КГБ не любил его бывший подчиненный Николай Романович Миронов, который заведовал отделом административных органов. Миронов представил Хрущеву записку с предложением упростить структуру и сократить штаты центрального аппарата и периферийных органов КГБ, что не встретило понимания у Серова.

Миронов жаловался Хрущеву на руководителя госбезопасности. Но были и другие причины, предопределившие падение Серова. Должность у него была такая, что не предполагала друзей. Напротив, товарищи по партийному руководству его недолюбливали и побаивались, потому что он знал все и обо всех. Пренебрежительно относился к некоторым секретарям ЦК, они обижались. Судя по всему, Иван Александрович стал еще и жертвой ловкой аппаратной интриги.

События развивались так.

Двадцатого ноября пятьдесят восьмого года на заседании президиума ЦК постановили лишить Булганина звания маршала.

После пленума, на котором Хрущев разделался с «антипартийной группой», Булганин несколько месяцев еще оставался главой правительства. Но вальяжный, с манерами барина Николай Александрович раздражал Хрущева и мешал ему. В марте пятьдесят восьмого Никита Сергеевич сам себя сделал главой правительства.

Булганина назначили председателем правления Государственного банка СССР. На этом посту Николай Александрович не задержался. Уже в августе его отправили подальше от Москвы в Ставрополь председателем совнархоза. Это были трудные годы для Булганина. В сентябре на пленуме ЦК его вывели из состава президиума ЦК. Еще через два месяца Хрущев распорядился лишить его маршальских звезд — нечего «участнику антипартийной группы» красоваться в золоте погон. Булганина понизили в звании до генерал-полковника и отправили в запас.

Разобравшись с Булганиным, Хрущев внес предложение перевести председателя КГБ Серова в военную разведку, заметив осторожно:

— Отношение к этому у членов президиума разное. Я бы пошел на то, чтобы передвинуть. Но без надрыва и с сохранением содержания.

И сразу задался вопросом: кто сменит Серова?

— Может быть, Лунев? Наверное, Ивашутин был бы лучше.

Константина Федоровича Лунева, профессионального партийного работника, перевели в органы госбезопасности на следующий день после ареста Берии. Лунев работал у Хрущева в обкоме партии, вот Никита Сергеевич и отправил его на Лубянку комиссаром. У Серова Лунев был первым заместителем.

В отличие от Лунева генерал-полковник Петр Иванович Ивашутин был профессиональным особистом, служил еще в СМЕРШе под началом Абакумова, потом руководил военной контрразведкой.

Приглашенный на заседание президиума заведующий отделом административных органов ЦК Миронов высказался в пользу Ивашутина. Но Хрущев заметил, что сам Серов рекомендовал выдвинуть партийного работника. И неожиданно для всех присутствующих предложил в председатели КГБ Шелепина.

В тот день вопрос остался нерешенным.

Через несколько дней, двадцать четвертого ноября, вновь вернулись к вопросу о Серове. Но на сей раз Ивана Александровича больше хвалили, говорили о его преданности делу, стойкости. Секретарь ЦК по идеологии Петр Поспелов многозначительно напомнил:

— Серова враги ругают.

Решили Серова оставить пока на месте. Но удержаться на этом посту ему не удалось.

Третьего декабря опять вернулись к Серову.

Председатель КГБ совершил непростительную ошибку. Он сблизился с секретарем ЦК Николаем Григорьевичем Игнатовым. Ныне совершенно забытая фигура, он в свое время играл очень заметную роль, а претендовал на большее.

Игнатов с двадцать первого года служил в ВЧК, с двадцать третьего был особистом в 11-й кавалерийской дивизии, которая сражалась с басмачами в Средней Азии. В тридцатом его сделали секретарем партийной организации полномочного представительства ОГПУ в Средней Азии. Потом отозвали на двухгодичные курсы марксизма-ленинизма при ЦК. Это его единственное образование. Больше он ничему и никогда не учился. В анкетах писал: образование среднее.

После курсов его отправили на партийную работу в Ленинград. Там после убийства Кирова и массовых арестов появилось множество вакансий. Игнатова сделали секретарем райкома. С тех пор он упрямо карабкался по карьерной лестнице. В начале тридцать восьмого года, будучи секретарем Куйбышевского обкома, он отличился, обличая своего руководителя первого секретаря. Им был недавний хозяин Украины Павел Петрович Постышев, переведенный в Куйбышев.

Игнатов помог его добить и вскоре занял его кресло. Он побывал первым секретарем еще в Орле и Краснодаре. Сталин его приметил и на последнем при своей жизни съезде, в октябре пятьдесят второго, сделал секретарем ЦК КПСС и одновременно министром заготовок СССР.

В марте пятьдесят третьего для Игнатова в новом руководстве места не оказалось, и пришлось все начинать заново. Его отправили вторым секретарем ленинградского обкома и одновременно первым секретарем горкома. Затем он был первым секретарем Воронежского и Горьковского обкомов. Когда Хрущева попытались свергнуть, Игнатов, вовремя сориентировавшись, бросился на его защиту. В благодарность за это в декабре пятьдесят седьмого Хрущев вновь сделал его секретарем ЦК.

Но Никита Сергеевич довольно быстро в нем разочаровался: амбиции не по аммуниции. Груб и резок, берет горлом, интриган и демагог, но мало что умеет.

Выяснилось, что Николай Игнатов пытался вступиться за председателя КГБ.

Хрущев рассказал на президиуме ЦК:

— Пришел ко мне товарищ Игнатов и поставил вопрос: правильно ли мы поступили? Не торопимся ли решать вопрос о Серове?

Особые отношения Игнатова и Серова оказались неприятным сюрпризом для первого секретаря ЦК.

Игнатов жаждал дружбы с председателем КГБ, потому что рассчитывал на большую карьеру и обзаводился сторонниками. Но тем самым он настроил против себя второго секретаря ЦК Алексея Илларионовича Кириченко, который бдительно оберегал свои владения и ходу Игнатову не давал.

Кириченко, вспоминал Микоян, и обратил внимание на то, что Серов постоянно приезжает к Игнатову на Старую площадь, хотя по работе ему это не нужно, потому что председатель КГБ выходит непосредственно на Хрущева.

— Конечно, это не криминал, — заметил Кириченко. Просто как-то непонятно. Несколько раз искал Серова и находил его у Игнатова.

Игнатов стал яростно оправдываться, утверждал, что ничего подобного не было, он с Серовым не общается.

В другой раз опытный Кириченко завел разговор об этом в присутствии Хрущева. Это был безошибочный ход.

— Как же ты говоришь, что не общаешься с Серовым? спросил Кириченко Игнатова. — Я его сегодня искал, ответили, что он в ЦК. Стали искать в отделе административных органов — не нашли. В конечном итоге оказалось, что он опять сидит у тебя в кабинете.

Игнатов стал возражать:

— Нет, он у меня не был!

Короткое расследование показало, что Николай Григорьевич лукавил.

— Игнатов, когда ему позвонил Кириченко, ответил, что Серова у него нет, а он был! — возмущался Хрущев. — Это интриганский шаг, заслуживает осуждения.

— Я ничего не скрывал, — оправдывался Игнатов. — Когда позвонил Кириченко, у меня Серова не был. А когда Серов вошел, я ему сразу сказал, что его зовет Кириченко.

Кириченко снисходительно пояснил:

— Малиновский был свидетелем этого дела.

Министр обороны находился в кабинете второго секретаря ЦК и все слышал.

После этого члены президиума обрушились и на Серова, и на Игнатова.

— Серов мало считался с партийными органами, — заметил Суслов. — Он вообще малопартийный человек.

— Удивляет товарищ Игнатов, — сказал новый любимец Хрущева Фрол Романович Козлов. — Если ошибся — скажи. А он ведет себя нечестно. Меня это взволновало. Нам всем надо сделать вывод. А что касается Серова — его надо заменить.

— Самое плохое, что Игнатов не сказал товарищу Хрущеву, что на самом деле Серов у него был, — подвел черту опытный Микоян. — Теперь надо решать вопрос о Серове.

Игнатов покаялся:

— Я все понял. Считаю, что вопрос исчерпан.

Хрущев думал иначе.

Никите Сергеевичу совсем не понравилось, что председатель КГБ за его спиной ищет поддержки у кого-то из секретарей ЦК. Расплата последовала очень быстро. Пострадали оба и Серов, которого переместили в главное разведывательное управление генштаба, и Игнатов, которого Хрущев вскоре убрал из ЦК партии.

Двадцать четвертого марта пятьдесят девятого Хрущев поставил вопрос о том, что надо «поднять престиж Российской федерации», и предложил назначить на пост председателя президиума Верховного Совета РСФСР Игнатова, добавив:

— Ум есть, характер есть, возраст подходящий, член президиума ЦК.

Все понимали, что Хрущев его убирает из большой политики. Пост был совершенно безвластный, декоративный. Ясно было, что вскоре Игнатова выведут и из президиума ЦК, поскольку по должности не положено.

Шестнадцатого апреля первая сессия Верховного Совета РСФСР пятого созыва утвердила Игнатова. Думали, что он скоро перестанет быть секретарем ЦК. Но Хрущев передумал. Двадцать второго июня на заседании президиума решили «не вносить на пленум ЦК вопрос об освобождении от должности секретаря».

Более того, Хрущев неожиданно для всех вновь расположился к Игнатову и вернул его в ЦК.

Вторая сессия Верховного Совета России, проходившая в ноябре того же года, освободила Игнатова от должности, поскольку «ЦК КПСС признал необходимым, чтобы Н.Г. Игнатов сосредоточился на основной работе секретарем ЦК КПСС».

В мае шестидесятого Игнатов перестал быть секретарем ЦК, но Хрущев сделал его заместителем председателя Совета министров СССР, к юбилею порадовал золотой звездой Героя Социалистического Труда, через год сделал еще и председателем Государственного комитета заготовок Совета министров СССР.

В октябре шестьдесят первого Хрущев позволил Игнатову выступить на ХХII съезде партии, что было особой честью.

Со съездовской трибуны Игнатов обещал решить вопрос о семенах:

— Может быть, следует подумать и организовать семеноводство кормовых бобов в масштабе государства.

— Это надо сделать не только по бобам, — прервал его из президиума Хрущев, — но и по гороху.

— Правильно, Никита Сергеевич, — дисциплинированно ответил Игнатов.

— Надо по всей стране создать семеноводческие хозяйства, — добавил Хрущев.

— Правильно, — повторил Игнатов.

Игнатов использовал выступление на съезде, чтобы напомнить о своей роли в событиях пятьдесят седьмого года, когда Маленков, Молотов и другие едва не свергли Хрущева.

Никите Сергеевичу эти воспоминания были приятны. Но расположение первого секретаря оказалось недолгим. Хрущев решил окончательно избавиться от Игнатова. В декабре шестьдесят второго Хрущев выставил его из ЦК и пересадил в президиум Верховного Совета РСФСР.

Игнатов не простил Никите Сергеевичу второй опалы и стал его непримиримым врагом. Вот поэтому в шестьдесят четвертом он принял активное участие в заговоре против Хрущева, но вожделенного повышения не получил. Товарищи по партийному руководству его не любили…

Итак, Серова перевели в военную разведку.

Восьмого декабря пятьдесят восьмого появился указ президиума Верховного Совета об освобождении Серова. Через день, десятого декабря, его назначили начальником главного разведывательного управления — заместителем начальника генерального штаба Вооруженных Сил СССР по разведке.

Пилюлю подсластили. В решении президиума ЦК говорилось о необходимости «укрепить руководство ГРУ». Генералу армии Серову на новом месте сохранили «материальное содержание, получаемое по прежней работе». Это касалось не столько зарплаты, сколько известных благ, предоставлявшихся номенклатуре: снабжения продуктами, медицинского обслуживания…

В военной разведке Серов прослужил четыре с небольшим года. Двадцать второго октября шестьдесят второго карьеру Серова сломал арест одного из его подчиненных — полковника военной разведки Олега Владимировича Пеньковского, оказавшегося одновременно американским и английским агентом.

Для Серова арест был тяжелым ударом и не только потому, что для любого начальника разведки такой провал равносилен катастрофе. Серов имел несчастье однажды помочь Пеньковскому (по настоятельной просьбе командующего ракетными войсками и артиллерией главного маршала артиллерии Сергея Сергеевича Варенцова, опекавшего своего бывшего адъютанта Пеньковского) и был за это жестоко наказан.

Второго февраля шестьдесят третьего Серов был освобожден от своих должностей, на его место перевели Петра Ивановича Ивашутина, первого заместителя председателя КГБ.

Увольнением от должности Серов не отделался.

Седьмого марта президиум ЦК принял решение «О работе ГРУ», которое поручало секретарю ЦК Виталию Николаевичу Титову, занимавшемуся организационно-партийными вопросами, начальнику генерального штаба маршалу Сергею Семеновичу Бирюзову и Ивашутину разобраться в работе Серова и дать оценку.

Комиссии понадобилось всего несколько дней, чтобы вынести вердикт. «За потерю политической бдительности и недостойные поступки» генерала армии Серова разжаловали в генерал-майоры.

Двенадцатого марта его лишили звания Героя Советского Союза. Хрущев невероятно разозлился на Серова из-за Пеньковского. Никогда еще начальника разведки не наказывали так сурово за предательство одного из его подчиненных.

Серова отправили из Москвы помощником командующего Туркестанским военным округом по учебным заведениям, через полгода на ту же роль перевели в Приволжский военный округ. Как только ему исполнилось шестьдесят лет, он был уволен по болезни на пенсию. На этом его неприятности не закончились.

За «утрату политической бдительности и ошибки при подборе кадров ГРУ, а также за грубые нарушения законности во время работы в органах НКВД-КГБ и злоупотребления, допущенные во время службы в Германии» в апреле шестьдесят пятого Ивана Александровича исключили из КПСС. Еще раньше у него отобрали некоторые ордена, полученные во время службы в госбезопасности при Сталине.

Это не помешало Серову после отставки прожить четверть века, наслаждаясь жизнью военного пенсионера, счастливого обладателя генеральской пенсии, дачи в Архангельском и квартиры в Доме на набережной…

После ухода Серова в военную разведку две недели обязанности председателя КГБ исполнял генерал-майор Лунев.

Двадцать пятого декабря пятьдесят восьмого года новым председателем КГБ был назначен Александр Николаевич Шелепин.

Он, кстати, отказывался от назначения. Хрущев наставительно пояснил, что работа в КГБ это такая же партийно-политическая работа, но со спецификой. В КГБ нужен свежий человек, который был бы нетерпим к любым злоупотреблениям со стороны чекистов. И в заключение, вспоминал Шелепин, Никита Сергеевич вдруг сказал:

— У меня к вам еще просьба — сделайте все, чтобы меня не подслушивали.

В день, когда Шелепин перебрался на Лубянку, Верховный Совет СССР принял новые Основы уголовного законодательства, в которых впервые отсутствовало понятие «враг народа». Уголовная ответственность наступала не с четырнадцати, а с шестнадцати лет. Судебные заседания стали открытыми, присутствие обвиняемого — обязательным.

Это совпадение было символическим. Именно Шелепин, «железный Шурик» был, возможно, самым либеральным руководителем органов госбезопасности за всю советскую эпоху.

Для Хрущева он стал партийным оком, присматривающим за органами госбезопасности. Никита Сергеевич требовал не только от центрального аппарата, но и от местных органов КГБ докладывать о своей работе партийным комитетам. Обкомы и крайкомы получили право заслушивать своих чекистов, они могли попросить ЦК убрать непонравившегося им руководителя управления КГБ.

Хрущев запретил проводить оперативные мероприятия, то есть вести наружное наблюдение, прослушивать телефонные разговоры партийных работников. Членов партии к негласному сотрудничеству можно было привлекать только в особых случаях.

В отличие от своих предшественников и наследников, Хрущев спецслужбы не любил и чекистов не обхаживал. Хрущева раздражало обилие генералов в КГБ, он требовал «распогонить» и «разлампасить» госбезопасность, поэтому Шелепин отказался от воинского звания, о чем на склоне лет пожалеет.

Еще в пятьдесят третьем году на июльском пленуме ЦК, посвященном делу Берии, Хрущев откровенно выразил свое отношение к органам госбезопасности:

— Товарищи, я в первый раз увидел жандарма, когда мне было уже, наверное, двадцать четыре года. На рудниках не было жандарма. У нас был один казак-полицейский, который ходил и пьянствовал. В волости никого, кроме одного урядника, не было. Теперь у нас в каждом районе начальник МВД, у него большой аппарат, оперуполномоченные. Начальник МВД получает самую высокую ставку, больше, чем секретарь райкома партии.

Кто-то из зала подтвердил:

— В два раза больше, чем секретарь райкома!

— Но если у него такая сеть, — продолжал Хрущев, — то нужно же показывать, что он что-то делает. Некоторые работники начинают фабриковать дела, идут на подлость…

Через месяц после назначения Шелепина собрался ХХ1 внеочередной съезд партии, чтобы утвердить программу построения коммунизма в Советском Союзе, а заодно и производственные задания на семилетку.

Слово было предоставлено и новому председателю КГБ.

Шелепин начал с ритуальных восхвалений Хрущева, начертавшего «обоснованную и реально осуществимую программу строительства коммунизма». Потом он рассказал о подрывной, шпионской и подрывной работе империалистических кругов, но успокоил делегатов съезда:

— Можно, товарищи, не сомневаться в том, что работники органов государственной безопасности под руководством коммунистической партии, ее ленинского ЦК обеспечат все от них зависящее, чтобы никто не смог помешать мирной и великой работе трудящихся нашей страны по осуществлению гигантских задач, намечаемых семилетним планом!

Зал зааплодировал.

Напомнив о ликвидации Берии и его подручных, Шелепин говорил о том, что больше не надо бояться сотрудников государственной безопасности:

— Под непосредственным руководством Центрального комитета КПСС, его президиума и лично товарища Хрущева за последние годы в стране полностью восстановлена революционная законность, а виновники нарушения ее наказаны. И каждый советский человек может быть уверен, что больше это позорное дело — нарушение революционной законности — у нас не повторится.

И зал вновь зааплодировал. На сей раз с большим удовольствием. Шелепин говорил об «основательном сокращении органов комитета государственной безопасности» и обещал продолжить уменьшение аппарата КГБ. Меняется жизнь, и сужается сфера действия чекистов.

— Карательные функции внутри страны, — продолжал Шелепин, — резко сократились, они будут сокращаться и впредь. Но, товарищи, сужение сферы, сокращение карательных функций, а также сокращение штатов службы государственной безопасности нельзя понимать так, что у нас стало меньше дел, что ослабли действия врага. Нет, это было бы ошибкой. Мы и впредь должны проявлять политическую бдительность, бережно охранять исторические завоевания советских людей. Мы и впредь будем беспощадно карать всех врагов советского народа.

Аплодисменты, и Шелепин перешел к новой теме. Недавний руководитель комсомола в духе времени призвал быть более снисходительными к правонарушениям молодежи:

— Мы часто встречаемся с такими людьми, которые за любой проступок, а порой даже за незначительное нарушение добиваются привлечения подростков и молодежи к уголовной ответственности. По моему мнению, следует продумать вопрос о предоставлении права общественным организациям — комсомолу, профсоюзам, а также коллективам фабрик, заводов и колхозов брать на поруки свихнувшихся людей, совершивших незначительные преступления, с тем, чтобы дать им возможность исправиться в коллективе, вместо того, чтобы они отбывали наказание по суду.

И эта идея встретила полную поддержку дисциплинированных делегатов, которые точно знали, где аплодировать.

Вскоре после партийного съезда Хрущев вновь публично высказался в пользу «разумного сокращения» КГБ. Двадцать четвертого февраля, выступая накануне выборов в Верховный Совет СССР перед избирателями Калининского избирательного округа Москвы, Хрущев заявил:

— Мы и внутренние силы — наши органы государственной безопасности — значительно сократили, да и еще нацеливаемся их сократить…

Первый секретарь ЦК КПСС объяснил это намерение уверенностью советского руководства в своем народе.

Шелепин немедленно откликнулся на пожелание первого секретаря служебной запиской в ЦК:

«Вы, Никита Сергеевич, совершенно правильно говорили в своем выступлении перед избирателями Калининского избирательного округа о необходимости дальнейшего сокращения органов госбезопасности».

Шелепин предложил сократить аппарат на три тысячи двести оперативных работников и объединить некоторые структуры внутри комитета госбезопасности. Предложение было принято.

Даже после сокращений штаты госбезопасности были втрое большими, чем до войны (см. «Отечественная история», N 4/1999). Заняться оперативным работникам было нечем. Дела выдумывались. Летом пятьдесят седьмого года в Барнауле посадили по пятьдесят восьмой статье уголовного кодекса человека, который бросил пустую бутылку в бюст Ленина. Алтайский краевой суд дал ему пять лет.

В феврале шестидесятого года Шелепин издал приказ, в котором говорилось: «Не изжито стремление обеспечить чекистским наблюдением многие объекты, где по существу нет серьезных интересов с точки зрения обеспечения государственной безопасности». Иначе говоря, чекистам просто не хватало работы. Они ее придумывали. Шпионов мало, чекистов много.

Николай Месяцев, бывший офицер гобезопасности, со знанием дела говорил:

— Шелепин во всех областях, краях и республиках сократил осведомительную сеть, стукачей, которые поставляли ложную информацию, а из-за нее люди страдали. Он прежде всего усиливал превентивную работу. Сболтнул человек антисоветчину — не арестовывать, а поговорить и объяснить, что так говорить не надо.

Для того времени шелепинский подход был большим прогрессом. Выяснилось, что за «сомнительные» разговоры можно и не сажать. Или, как минимум, сажать не сразу…

Шелепин предложил ликвидировать в КГБ тюремный отдел и сократить число тюрем, которые принадлежали госбезопасности.

Хрущев заявил тогда, что «в Советском Союзе нет сейчас заключенных в тюрьмах по политическим мотивам». Никита Сергеевич, мягко говоря, лукавил.

Владимир Семичастный:

— Как раз в бытность Шелепина и мою было самое низкое количество заключенных по политическим мотивам. Внутренняя тюрьма на Лубянке пустовала.

Когда Шелепин был председателем, в тюрьмах КГБ сидело тысяча триста восемьдесят восемь арестованных. В шестьдесят первом году за антисоветскую агитацию осудили двести семь человек, в шестьдесят втором — триста двадцать три человека. Профессиональные чекисты считали, что Шелепин мало сажал. Ведь в те годы, вспоминает бывший первый заместитель председателя КГБ Филипп Денисович Бобков, в стране несколько раз вспыхивали массовые беспорядки — во Владимирской области, в городах Муром и Александров, где люди были возмущены местными властями, в Грузии, в городе Зугдиди.

Разумное желание Никиты Сергеевича освободить людей от давящего контроля со стороны госбезопасности компрометировалось наивной верой в то, что общественность заменит органы госбезопасности и правопорядка.

На совещании работников промышленности и строительства Российской Федерации Хрущев призвал всех трудящихся сражаться с антиобщественными элементами, а не ждать, пока до них доберется милиция:

— Долг каждого гражданина, образно говоря, чувствовать себя милиционером, то есть человеком, который стоит на страже обеспечения общественного порядка (в зале раздались аплодисменты)… Все должны помогать органам партийного и государственного контроля и охраны общественного порядка, быть их агентами, так сказать.

В правдинском отчете о выступлении Никиты Сергеевича помечено: «Оживление в зале. Аплодисменты».

Председатель КГБ Шелепин, учтя пожелание первого секретаря, докладывал в ЦК:

«С разрешения ЦК КПСС органами госбезопасности в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Тбилиси, Сталинграде и Туле летом 1960 года были скомплектованы группы нештатных сотрудников, которые на общественных началах участвуют в наблюдении за иностранцами.

За истекшее время нештатные сотрудники, подобранные с помощью партийных организаций из числа коммунистов и комсомольцев — рабочих, служащих, студентов, а также неработающих пенсионеров органов госбезопасности и внутренних дел, во многих случаях положительно себя зарекомендовали в наблюдении за иностранцами.

Особенно полезным было использование нештатных сотрудников в наблюдении за иностранцами в часто посещаемых ими местах, где они имеют условия для проведения встреч с интересующими их лицами. Например, в Москве во время функционирования японской промышленной выставки нештатными сотрудниками выявлено более тридцати человек, имевших подозрительные контакты с японцами.

Успешно проводилось наблюдение за иностранцами в музеях, читальных залах библиотек, плавательных бассейнах и других местах.

Опыт первых месяцев работы нештатных сотрудников подтвердил целесообразность этой активной формы привлечения общественности к работе органов госбезопасности.

Учитывая это, полагаем целесообразным, чтобы нештатные сотрудники привлекались к работе не только в летнее время, но также и в другие периоды года».

Это была доведенная до абсурда хрущевская идея. Наружное наблюдение — сложнейшее дело, которое под силу только профессионалам. Дилетант не способен ни выявить разведчика, ни засечь его контакты. Привлечение общественности лишь разжигало шпиономанию и подкрепляло уверенность иностранцев в том, что в Советском Союзе следят за каждым, кто приехал из-за границы…

Впрочем, иногда Хрущев забывал собственные идеи о том, что осужденных надо брать на поруки, что сажать надо меньше, и становился неоправданно жесток.

В шестьдесят первом году на заседании президиума ЦК возник вопрос об уголовной преступности. Поводом стало знаменитое в те годы дело Рокотова, которое возмутило Хрущева.

Ян Тимофеевич Рокотов по кличке «Косой» начал скупать валюту у иностранцев во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве летом пятьдесят седьмого года.

Официальный курс рубля был сильно занижен. Рокотов давал за доллар в два раза больше. Иностранцы были довольны. А среди советских граждан уже появилось порядочно желающих приобрести валюту — начались поездки за границу, где можно было купить то, чего в нашей стране просто не существовало. Кроме того, гости из арабских государств привозили на продажу золото. Рокотов покупал его и с большой выгодой для себя перепродавал выходцам из южных республик, где любили драгоценные металлы и могли дать за них хорошую цену.

В шестидесятом году КГБ было поручено заниматься валютными преступлениями. На следующий год Ян Рокотов и еще несколько человек, занимавшиеся валютными делами, были арестованы. Каждого из арестованных допросил лично Шелепин.

Семнадцатого июня шестьдесят первого года Хрущев, рассуждая о программе партии, плавно перешел к преступности:

— Борьба с преступностью ведется совершенно неудовлетворительно. Я считаю, что неправильно понята наша политика, реорганизация органов милиции и чекистских органов, и все перевели на мораль.

Он нашел глазами генерального прокурора:

— Я вчера читал в газете заметку «Из зала суда». Я возмущен, как это можно: дали пятнадцать лет, через пять лет он будет на свободе. Товарищ прокурор, вы будете свою политику проводить или будете слушать ЦК?

Речь шла о процессе по делу группы Рокотова.

— Мы вносили по вопросу валютчиков специальный проект, — поспешил защититься Руденко, — но установили максимум пятнадцать лет, без смертной казни. Мы смертную казнь ввели за хищения в особо крупных размерах.

Ссылка на закон не убедила Никиту Сергеевича, который пришел в необыкновенное возбуждение.

— Да пошли вы к чертовой матери, простите за грубость взорвался Хрущев. — Народу стыдно в глаза смотреть, народ возмущается. Грабители грабят, а вы законы им пишете. Что такое? Ишь какие либералы стали, чтобы их буржуазия хвалила, что они никого не расстреливают, а эти грабят рабочих и крестьян… Хотите, я общественным обвинителем выступлю с требованием расстрела? Я не боюсь, а вы боитесь. Я думал, расстреляют этих мерзавцев, читаю — пятнадцать лет. Так вы же поощряете других. Читали вы записку Ленина?

Хрущев имел в виду письмо Ленина наркому юстиции Дмитрию Ивановичу Курскому, написанное в двадцать втором году по поводу дополнений к проекту уголовного кодекса РСФСР. Ленин настаивал на «расширении применения расстрела».

— Читал, — солидно кивнул Руденко.

— Вот читать вы умеете, а выводы делать не умеете. Надо сейчас, товарищи, подумать, может быть, увеличить штат и усилить органы Шелепина. Агентов, уголовный розыск — это надо увеличить.

Никита Сергеевич вспомнил еще одно дело, где, по его мнению, следовало вынести расстрельный приговор:

— По Ростову. Надо расследовать. Выгнать этих либералов. Ну, кто это надоумил?

— Президиум Верховного Совета, — ответил кто-то.

— Наказать по партийной линии и записать, — распорядился Хрущев. — На партсобрании сказать, за что они получили строгий выговор, за то, что они отменили смертный приговор человеку, который убил трех человек, и который издевается: за что меня помиловали, я же не просил помилования, и если меня освободят, я опять убью. Это же псих. Ну а либералы не хотят пальцы в крови иметь. Пальцы не хотят в крови иметь, а горло режут рабочим.

Я помню, в Ленинграде лет семь назад студентку убили, так все профессора требовали расстрела. Так что вы не думайте, что люди любят либералов. Нет.

Законодательство надо пересмотреть. Руденко мы вот накажем: если вы не осуществляете надзор, тогда вы просто либералом стали. Верховный суд — товарищ Горкин, мы вас накажем за это дело и новых людей назначим. Нельзя так. Государство мы должны защищать, мы должны создать условия честным людям, чтобы они спокойно жили и работали и не брали верх хулиганы. А вы боитесь, что у нас варварские законы. Я за варварские законы: когда не будет убийств, тогда и не будет варварских законов, а сейчас надо.

Генеральный прокурор не хотел быть наказанным незаслуженно. Руденко резонно напомнил Хрущеву:

— Как бы меня ни ругали, но если закон не установил смертной казни, мы не можем ее применить. Вопрос о валютчиках обсуждался на президиуме ЦК, решали, применять смертную казнь или не применять. За всю историю советской власти никогда не было таких случаев, поэтому решили не вводить.

Кто-то в зале попенял Руденко за недостаточную настойчивость. Но Хрущев недовольно констатировал:

— Давайте не валить на него. То, что прокурору, — давайте прокурору, что нам — так нам. Значит либералы — мы. Я не знал этого. Я считаю, президиум побоялся проявить мужество, слиберальничал. Это не годится, это не повышает, а понижает наш авторитет. Разве это жестокость? Человек разложился, ничем не занимался, с малых лет начал спекулировать. Ему только одно место — в гробу. Вы его оставили жить. Пятнадцать лет его надо кормить, иметь отдельную камеру, держать солдат для охраны.

Хрущев завершил обсуждение:

— Секретариату поручить подготовить решение и провести совещание с секретарями ЦК национальных республик и другими партийными работниками с тем, чтобы усилить и воспитательную работу и поднять судейскую, чтобы улучшить работу органов угрозыска. Пусть Шелепин подумает. Может быть, на агентуру увеличить штат…

— Угрозыск относится к министерству внутренних дел, уточнил Шелепин.

Один из присутствующих сказал:

— Мы имеем такие крупные хищения, что МВД с ними не справляется. Там есть сращивание работников ОБХСС с преступниками. Я бы считал, что это нужно передать в органы КГБ, хотя бы года на два, это устрашило бы преступников.

Хрущев отозвался снисходительно:

— Если бы мне это сказал какой-нибудь лейборист, я считал бы это заслуживающим внимания. Но когда это говорит заведующий отделом, я не могу с ним согласиться, потому что и тот, и другой орган — наш. Тогда надо перешерстить к чертовой матери МВД, милицию, выгнать жуликов, послать свежих людей с тем, чтобы независимо от того, кто руководит, чтобы они обслуживали наше государство, а не уголовный мир. Если так, — надо выгнать их. По-существу, он прав, но вывод он делает неправильный — давай передавать. Может быть, и правильно, но не по этим мотивам передавать…

Но идея передать расследование дел о крупных хищениях в КГБ не реализовалась. К величайшему удовольствию чекистов.

По требованию Хрущева в уголовный кодекс ввели статью, предусматривающую смертную казнь за валютные преступления. Шестого июля появился соответствующий указ президиума Верховного Совета СССР.

Причем закону — невиданное дело! — придали обратную силу. Руденко внес в Верховный суд РСФСР протест по делу Рокотова и компании, сочтя приговор слишком мягким. Верховный суд согласился с генеральным прокурором и приговорил Рокотова и его подельника Владислава Файбышенко к смертной казни с конфискацией всех изъятых ценностей и имущества.

Это был сигнал всей правоохранительной системе. Ни Шелепин, ни Руденко не хотели слышать от Хрущева обвинения в либерализме. Меньше чем за год по хозяйственным и экономическим делам было вынесено полторы сотни расстрельных приговоров. Заодно чекисты выяснили, что сотрудники милиции покрывали валютчиков, получая от них щедрое вознаграждение. Некоторые из арестованных оказывались милицейскими осведомителями. Но сладить с преступниками в милицейской форме чекистам оказалось не под силу. Ни тогда, при Шелепине, ни позже.

Протоколом N 200 заседания президиума ЦК КПСС от девятого января пятьдесят девятого года было утверждено положение о КГБ и его органах. Этот секретный документ оставался в силе до самой перестройки:

«Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР и его органы на местах являются политическими органами, осуществляющими мероприятия Центрального Комитета партии и Правительства по защите социалистического государства от посягательств со стороны внешних и внутренних врагов, а также по охране государственных границ СССР.

Они призваны бдительно следить за тайными происками врагов Советской страны, разоблачать их замыслы, пресекать преступную деятельность империалистических разведок против Советского государства…

Комитет государственной безопасности работает под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС.

Руководящие работники органов государственной безопасности, входящие в номенклатуру ЦК КПСС, утверждаются в должности Центральным Комитетом КПСС.

Работники, входящие в номенклатуру местных партийных органов, утверждаются в должности соответственно ЦК компартий союзных республик, крайкомами и обкомами КПСС.

Перемещение работника с одной должности на другую, состоящего в номенклатуре ЦК КПСС или местных партийных органов, может быть произведено только после решения ЦК КПСС или местных партийных органов».

Шелепин сменил руководство комитета, подобрал себе новых заместителей, начальников основных управлений.

В июле пятьдесят девятого заместитель председателя КГБ генерал-полковник Сергей Саввич Бельченко, служивший в НКВД с довоенных лет, был отправлен на пенсию.

Другой заместитель председателя генерал-майор Петр Иванович Григорьев, бывший заведующий сектором административных органов ЦК, отправился в Восточный Берлин заместителем уполномоченного КГБ по координации и связи с министерствами госбезопасности и внутренних дел ГДР.

В августе еще один заместитель председателя генерал-майор Серафим Николаевич Лялин был назначен — с понижением начальником нового оперативно-технического управления.

А первый заместитель председателя КГБ генерал Лунев вынужден быть принять назначение председателем республиканского комитета госбезопасности Казахстана. Но его готовность остаться в КГБ на любой должности не помогла. Через полгода его все равно отправили на пенсию.

Новыми замами стали генерал-майор Александр Иванович Перепелицын, переведенный из Белоруссии (он занимался кадрами), и давний знакомый Шелепина по комсомолу — Вадим Тикунов. Кстати говоря, ему, как и Шелепину, звания в КГБ не присваивали. Они оставались штатскими людьми.

Вадим Степанович Тикунов был на три года моложе Шелепина. Он родился в Ульяновске, а вырос в Казахстане, где трудился его отец, окончил алма-атинский юридический институт и сразу был избран секретарем Актюбинского обкома комсомола. Десять лет он провел на комсомольской работе, так что Шелепин его хорошо знал. С должности первого секретаря Владимирского обкома комсомола Тикунова в пятьдесят первом году перевели в горком партии.

В год, когда Шелепин стал первым секретарем ЦК ВЛКСМ, Тикунова взяли в аппарат ЦК партии. Четыре года в отделе административных органов он заведовал сектором органов госбезопасности. В ноябре пятьдесят восьмого получил повышение стал заместителем заведующего отделом. А меньше чем через год Шелепин взял его к себе в КГБ.

Шелепин сменил начальника секретариата КГБ, поставив на эту должность своего помощника В.М. Белякова, образовал группу при председателе КГБ по изучению и обобщению опыта работы органов госбезопасности и данных о противнике.

Александр Николаевич отправил на пенсию начальника 3-го управления (военная контрразведка) генерал-лейтенанта Дмитрия Сергеевича Леонова, который служил в армии с двадцать второго года и во время войны был членом военных советов Калининского, 1-го Прибалтийского и 2-го Дальневосточного фронтов. Отсутствие у Леонова высшего образования и специальных знаний, вспоминает его бывший подчиненный Борис Гераскин, ставило контрразведчиков в трудное положение.

Когда генерала Леонова отправили на пенсию, он заплакал. Его заместитель генерал-майор Анатолий Михайлович Гуськов растроганно сказал:

— Дмитрий Сергеевич, сегодня такой необычный и памятный день. Давайте вечером соберемся в ресторане и вас тепло проводим.

Генерал Леонов задумался, его лицо приобрело обычный суровый, отрешенный вид. Он ответил:

— Что еще придумали! Толкаете меня на организацию коллективной пьянки. Нет, увольте…

Как встретили Шелепина в КГБ?

Генерал армии Филипп Денисович Бобков, бывший первый заместитель председателя КГБ, считает, что серьезной ошибкой Шелепина было то, что он не скрывал недоверия к кадровым сотрудникам госбезопасности, убирал опытных чекистов, заменял их молодыми ребятами из комсомола.

Убирал Шелепин прежде всего тех, у кого руки были в крови. Так что обновление кадров означало, что вместо тех, кто участвовал в сталинских репрессиях, пришли новые люди. Другое дело, что новички слишком быстро осваивались на Лубянке и наследовали худшие традиции этого ведомства.

Начальником управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области стал Василий Тимофеевич Шумилов, бывший первый секретарь Ленинградского обкома комсомола. Когда Брежнев уберет из политики и Шелепина, и Семичастного, Шумилова переведут в ГДР руководителем представительства КГБ.

Перевод комсомольцев в КГБ был модой. Александр Никифорович Аксенов, выходец из Белоруссии, при Шелепине стал секретарем ЦК ВЛКСМ по работе среди сельской молодежи. В пятьдесят девятом году по предложению Шелепина Аксенова вернули в Минск и назначили первым заместителем председателя республиканского КГБ. Через год сделали министром внутренних дел Белоруссии. А через пять лет перевели на партийную работу. Со временем Александр Аксенов стал главой республиканского правительства. Он один из немногих шелепинских соратников, кто избежал опалы. Вероятно, потому что проработал с ним достаточно недолго.

Секретаря ЦК комсомола Белоруссии Владимира Петровича Демидова в шестидесятом году тоже перевели на работу в КГБ. Он руководил областным управлением госбезопасности в Могилеве, потом стал первым заместителем председателя КГБ Киргизии. Должность была генеральской, но высокое звание Демидов так и не получил. Журналистам объяснял это так:

— Решение должно было пройти через Ивана Васильевича Капитонова. С ним невозможно было согласовать продвижение по службе или представить к очередному званию кого-нибудь из сотрудников КГБ, кто раньше работал в комсомоле. Сразу же после ухода из КГБ Семичастного началось постепенное удаление из центрального аппарата бывших комсомольцев. Я знаю нескольких бывших первых секретарей обкомов комсомола, очень хороших работников, кого таким вот образом послали из Москвы, Ленинграда и Ростова-на-Дону в Среднюю Азию и на Дальний Восток…

Начальником 9-го управления (охрана высшего руководства страны) Шелепин тоже назначил бывшего комсомольского работника — Владимира Яковлевича Чекалова.

Укрепление КГБ партийно-комсомольскими кадрами вызывало удивление и раздражение у кадровых чекистов.

Один отставной полковник госбезопасности в мемуарной книге «Да, я там работал», писал:

«Я наивно думал: зачем ЦК пихает повсюду этих бездарей, абсолютно не разбирающихся в делах, которыми им поручено руководить? Кому нужны начальники управлений внешних связей, не владеющие ни одним языком? Как может руководить оперативной, секретной работой бывший сотрудник общего отдела ЦК ВЛКСМ?».

Шелепину потом поставят в вину, что он сразу начал перекраивать структуру комитета, не посоветовавшись со специалистами. До Шелепина в КГБ каждой отрасли народного хозяйства соответствовало свое подразделение. Одно управление занималось экономикой, другое — идеологией, третье — транспортом и так далее. Он ликвидировал все эти самостоятельные управления, превратил их в отделы и свел в единое главное управление контрразведки, а заодно и сократил аппарат. При Андропове пойдет обратный процесс.

Шелепин военную контрразведку из главного управления сделал просто управлением, Все это больно ударило по амбициям чекистского начальства, которое лишилось больших должностей. Понятно, что многие генералы затаили обиду на Шелепина.

Зато он сделал упор на электронную разведку и работу дешифровщиков, которые читали иностранную шифропереписку. В конце пятидесятых удалось завербовать троих сотрудников американского Агентства национальной безопасности, которое занималось электронной разведкой. Это был огромный успех. При Шелепине внутри первого главного управления создали отдел, который занимался проникновением в иностранные посольства за границей и вербовкой шифровальщиков.

При нем в пятьдесят девятом году появилась служба «Д», которая потом стала службой «А» — «активные мероприятия», то есть дезинформация. Ее главной мишенью стала Западная Германия, которую обвиняли в неонацизме и реваншизме.

В шестидесятом году Шелепин, узнав, что в первом главном управлении нет самостоятельного подразделения, занимающегося Африкой, распорядился создать африканский отдел — из восьми человек.

Африканскими делами Шелепину пришлось заниматься и в Москве. Многие будущие проблемы нашего общества проявились уже тогда. Только о них не говорили.

Организация Объединенных Наций провозгласила шестидесятый год «Годом Африки». Двадцатого января было принято постановление ЦК КПСС «О расширении культурных и общественных связей с негритянскими народами Африки и усилении влияния Советского Союза на эти народы». В Советский Союз стали приезжать африканские студенты, и сразу возникли проблемы.

В марте шестидесятого года на имя Хрущева пришло большое письмо-жалоба от живущих в Москве темнокожих студентов с просьбой прекратить расовую дискриминацию.

В письме говорилось:

«В субботу, 12 марта 1960 года, вечером в Московском университете четверо русских студентов напали на африканского студента Абдула Хамида Мохаммеда и избили его до бессознательного состояния. Его преступление состояло в том, что он танцевал с русской девушкой… Русские студенты неоднократно оскорбляли и продолжают оскорблять африканских студентов. Одного студента обозвали обезьяной…»

Разбираться поручили комитету госбезопасности. Чекисты провели расследование и уточнили имя пострадавшего студента. Ответ в ЦК подписал сам Шелепин:

«Установлено, что обучающийся в МГУ сомалийский студент Абдулхамид Мохамед Хасан, присутствуя 12 марта с.г. на вечере геологического факультета МГУ, пригласил студентку третьего курса на танец. Она ответила отказом и стала танцевать со своим знакомым. По окончании танца Адбулхамид подошел к ней и плюнул в лицо, за что получил пощечину…»

После этого произошла драка, в результате которой сомалийского студента госпитализировали с сотрясением мозга.

В письме Шелепина говорилось, что «Абдулхамид неоднократно участвовал в организации пьянок и драк, задерживался органами милиции за нарушение общественного порядка».

Чекисты выяснили, что авторами письма-жалобы стали «студенты-негры, подозреваемые в причастности к иностранным разведорганам. Все они враждебно настроены к Советскому Союзу, неоднократно подстрекали других студентов из африканских стран к провокационным действиям».

Объяснение Шелепина было очень патриотичным. Но в реальности уже тогда стало ясно: интернационализм существует в основном на бумаге, приезжающие в нашу страну темнокожие студенты узнали об этом первыми…

Рядовые сотрудники КГБ обижались на Шелепина: он лишил аппарат ведомственных санаториев, домов отдыха, еще каких-то привилегий. Он упразднил несколько учебных заведений, сократил хозяйственные структуры, ликвидировал самостоятельное медицинское управление и управление снабжения и вооружение.

Шелепин, по мнению генерала Бобкова, был готов был выполнить любое распоряжение начальства, но желал при этом выглядеть принципиальным. Может быть, это и так, хотя жизненный путь Александра Николаевича свидетельствует о том, что он не был таким уж послушным исполнителем приказов сверху…

Николай Григорьевич Егорычев, бывший первый секретарь московского горкома партии:

— Чтобы менять курс, надо было иметь большое мужество. Он начал преобразовывать комитет, пригласил в КГБ молодежь. Шелепин привел в комитет образованных ребят из комсомола. Им не хватало профессионального опыта, зато руки были чистые.

До Шелепина в КГБ работали оперативники, которые даже школы не закончили. Кадровые чекисты обижались, что новичкам сразу присваивали высокие звания, назначали на руководящие должности. Шелепин вернул культ Дзержинского, чекиста-идеалиста, который надежно защищает советского человека.

Генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко:

«Иногда Шелепин демонстрировал интерес к мнению рядовых сотрудников. Это был как бы стереотип поведения, элемент показной демократии. Так, однажды, когда после обсуждения у председателя КГБ очередного вопроса по Африке я попросил разрешения покинуть его кабинет и, получив таковое, уже направился к двери, как вдруг Шелепин остановил меня словами:

— Извините, товарищ Кирпиченко, я забыл спросить ваше личное мнение по данной проблеме!

Помню, мне было очень приятно, что моим мнением поинтересовался «лично» председатель КГБ.

Второй известный мне случай, когда Шелепин поинтересовался личным мнением оперативного сотрудника, носил вообще сенсационный характер. Во время доклада одного из руководителей разведки председателю последний вдруг совершенно неожиданно задал ему вопрос, что он думает о развитии обстановки в Сомали. Докладчик не смог ответить и попросил некоторое время на изучение вопроса, но Шелепин проявил нетерпение и заявил, что ему надо знать мнение разведки немедленно. И тут же велел своему помощнику разыскать номер телефона разведчика, который непосредственно занимается этим государством.

Через несколько минут помощник доложил, что Сомали в ПГУ занимается Виталий Иванович П., и назвал номер его телефона. И здесь Шелепин преподнес руководству разведки еще один урок своей демократичности в сочетании с оперативностью. Он самолично набрал нужный номер и представился сотруднику:

— Вас беспокоит председатель КГБ Шелепин. Не могли бы вы ответить на следующий вопрос?..

Весть об этом телефонном разговоре быстро разнеслась по коридорам разведки, и все не переставали удивляться новым демократическим порядкам».

Будущий генерал Борис Гераскин, который в те годы занимал невысокую должность, тоже на всю жизнь запомнил, как ему позвонил сам председатель КГБ.

В пятьдесят девятом году был арестован подполковник генерального штаба Петр Попов, который служил в группе советских оккупационных войск в Австрии и там стал работать на американцев. После ареста Попова Шелепин сам позвонил Гераскину, служившему в военной контрразведке:

— Вы могли бы доложить мне оперативную обстановку в генеральном штабе?

— Конечно.

— Сколько вам понадобится времени чтобы собраться с мыслями?

— Достаточно тридцати минут.

— Через тридцать минут жду вас с докладом.

Шелепин принял офицеров без задержки. Своего мнения не навязывал, соображения подчиненных выслушал внимательно.

Став председателем комитета госбезопасности, Шелепин обнаружил, какой огромной властью он обладает. Причем властью тайной.

В конце пятидесятых дипломат Олег Александрович Трояновский был помощником главы правительства Хрущева по международным делам. Он вспоминал, как однажды ему позвонил Шелепин, с которым они были знакомы еще по институту.

— Олег Александрович, — дружески сказал председатель КГБ, — брось ты встречаться с этой (он назвал женскую фамилию, которую Трояновский слышал первый раз в жизни — авт.). Она путается с иностранцами и вообще пользуется дурной репутацией. Разве нельзя найти других баб?

Трояновский ответил, что впервые слышит это имя. Шелепин ответил, что к самому Олегу Александровичу претензий нет, но он рекомендует порвать с этой женщиной.

Олег Трояновский не был чужд радостей жизни, но других. Вечером он пересказал разговор жене. Она сразу почувствовала, что история весьма опасная для репутации ее мужа.

На следующий день встревоженный не на шутку Трояновский перезвонил Шелепину и повторил, что явно произошло недоразумение. Председатель КГБ уже недовольно заметил, что у него нет оснований сомневаться в точности имеющейся у него информации. А если Трояновский намерен упорствововать, то можно вместе сходить к Хрущеву и пусть Никита Сергеевич примет решение… Это уже звучало как угроза.

Трояновский пошел советоваться к другим помощникам Хрущева. Григорий Трофимович Шуйский работал с Хрущевым с пятидесятого года, Владимир Семенович Лебедев — с пятьдесят четвертого. Они оба посоветовали младшему товарищу не оставлять этого дела. Иначе в досье останется соответствующая запись, и в какой-то момент она сломает Трояновскому карьеру.

Григорий Шуйский как старший помощник Хрущева сам связался с председателем КГБ и попросил перепроверить информацию. Отказать влиятельному Шуйскому Александр Николаевич не мог.

Через несколько дней Шелепин позвонил Трояновскому и попросил зайти. В кабинете председателя КГБ находились начальник столичного управления госбезопасности и «испуганная девица весьма вульгарного вида». На очной ставке девица призналась, что с Трояновским не знакома, но в разговорах с друзьями называла его имя, как и имена других высокопоставленных персон, набивая себе цену…

На этом история закончилась, но Трояновский на всю жизнь запомнил, каких усилий ему, помощнику главы правительства, стоило добиться истины в отношениях с КГБ. Обычный советский человек был беззащитен перед тайной властью системы госбезопасности. В его досье делалась пометка, и ничего не понимавшего человека лишали работы — это как минимум.

После увольнения Жукова с поста министра обороны Хрущев распорядился возобновить оперативное наблюдение за маршалом и сам знакомился с материалами слежки. Маршала подслушивали, в его окружении находились осведомители комитета госбезопасности. Председатель КГБ докладывал о настроениях и разговорах Жукова лично первому секретарю ЦК КПСС.

В пятьдесят девятом умер Герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Крюков, бывший командир кавалерийского корпуса. Он был очень близок к маршалу Жукову, поэтому осенью сорок восьмого генерала посадили.

Обвиняли Крюкова в том, что он участвовал в заговоре, во главе которого стоял маршал Жуков, а заодно и в том, что он вывез из Германии много трофейного имущества. Крюкова избивали до потери сознания, требуя, чтобы он дал показания о предательстве Жукова. Крюкова приговорили к двадцати пяти годам. Вслед за ним отправили в лагерь и его жену Лидию Андреевну Русланову, замечательную исполнительницу русских народных песен.

После смерти Сталина маршал Жуков добился освобождения Крюкова и Руслановой.

Когда Крюков умер, на поминки пришли маршалы Жуков и Буденный, а также осведомители КГБ.

После чего председатель КГБ Шелепин отправил в ЦК КПСС записку о нездоровых, политически вредных разговорах, которые вел на поминках Жуков:

«В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР N 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что, если он был бы министром обороны, он не допустил бы принятия Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям. Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу действий генералу армии Голикову, а последний разваливает армию.

«В газете „Красная звезда“, — продолжал Жуков, — изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена».

Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Буденным.

По имеющимся в КГБ при Совете Министров СССР данным, большинство офицерского состава Советской Армии правильно восприняло Постановление Совета Министров Союза ССР N 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям».

Записку Шелепина разбирали на заседании президиума ЦК.

Была создана комиссия под руководством Брежнева, которая побеседовала с Буденным и Жуковым.

Буденный сказал, что ничего плохого не говорил и не слышал. Он комиссию не интересовал и был быстро отпущен. Комиссии нужен был Жуков. Георгия Константиновича вызывали в ЦК КПСС и «воспитывали», иначе говоря, угрожали, требуя, чтобы он держал язык за зубами. Маршал в очередной раз вынужден был оправдываться и каяться.

На судьбе вдовы Крюкова Руслановой это отношение к Жукову тоже отразилось. Петь ей, конечно, не мешали. Но она жаловалась, что власть ее недолюбливает. Лидия Андреевна Русланова так и осталась всего лишь заслуженной артисткой.

На даче маршала Жукова была установлена аппаратура прослушивания, записывались даже его разговоры с женой в спальне. Он был лишен всех постов, исключен из политической жизни, а КГБ держал маршала под постоянным контролем. Это продолжалось и при Брежневе. Его все еще боялись и завидовали его славе и всенародной любви.

В пятьдесят восьмом году нобелевскую премию по литературе присудили Борису Леонидовичу Пастернаку.

Вместо радости за выдающегося соотечественника власть испытывала злость и раздражение.

Фактически премии был удостоен роман Пастернака «Доктор Живаго». Годом ранее роман появился на итальянском, потом на других иностранных языках. Опубликовать роман на русском языке Пастернаку не позволили.

Первым проявил бдительность Дмитрий Трофимович Шепилов. За два месяца до присуждения Пастернаку нобелевской премии его назначили министром иностранных дел, но он все еще оставался секретарем ЦК и не забывал об идеологических делах.

Двадцать четвертого августа пятьдесят шестого года КГБ доложил в ЦК, что роман Пастернака передан итальянскому издателю. Отдел культуры ЦК получил указание оценить роман. Познакомиться с текстом не составило труда, поскольку автор предложил его журналам «Знамя» и «Новый мир», альманаху «Литературная Москва» и Гослитиздату.

Тридцать первого августа Шепилов информировал товарищей по партийному руководству:

«Мне стало известно, что писатель Б. Пастернак переправил в Италию в издательство Фельтринелли рукопись своего романа „Доктор Живаго“. Он предоставил указанному издательству право издания романа и право передачи его для переиздания во Франции и в Англии.

Роман Б. Пастернака — злобный пасквиль на СССР.

Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание этой антисоветской книги за рубежом…»

Отдел культуры и международный отдел ЦК развернули бурную деятельность в надежде помешать изданию романа. Не получилось. Затем столь же тщетно пытались сорвать присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии в области литературы. И это не вышло.

Двадцать третьего октября пятьдесят восьмого года Борис Леонидович был удостоен Нобелевской премии по литературе «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

В тот же день по записке Суслова президиум ЦК принял решение организовать кампанию осуждения Пастернака, поскольку присуждение ему премии «является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны».

Старшим идеологическим секретарем была Екатерина Алексеевна Фурцева. Ей поступали все бумаги по «делу Пастернака». Она требовала от отделов ЦК принятия мер, она же одобряла или отвергала предложения отделов.

Суслов и Поспелов были у нее на подхвате. Фурцева и Суслов оба были членами президиума, но Екатерина Алексеевна тогда еще нравилась Хрущеву, а Михаил Андреевич не очень. Академик Петр Николаевич Поспелов был кандидатом в члены президиума, то есть чином пониже.

Шестнадцатого февраля пятьдесят девятого года председатель КГБ Шелепин отправил в ЦК записку о «выявлении связей Б.Л. Пастернака с советскими и зарубежными гражданами»:

«Докладываю, что органами госбезопасности выявлены следующие связи Пастернака из числа советских граждан: писатель Чуковский К.И., писатель Иванов В.В., музыкант Нейгауз Г.Г., народный артист СССР Ливанов Б.Н., поэт Вознесенский А., редактор Гослитиздата Банников Н.В., ранее работал в отделе печати МИДа СССР, переводчица Ивинская О.В., работает по договорам, является сожительницей Пастернака…»

За Пастернаком, его домом следили. Активизировали осведомителей в писательской среде, недостатка в которых КГБ никогда не ощущал.

Восемнадцатого февраля Шелепин отправил в ЦК подробную справку о взглядах Пастернака и истории публикации романа. В записке есть несколько грубых фактических ошибок, что свидетельствует о неважной осведомленности чекистов, надзиравших за идеологической сферой. Но зато поэту давалась оценка, достаточная для того, чтобы его погубить:

«Для всего его творчества характерно воспевание индивидуализма и уход от советской действительности. По философским взглядам он убежденный идеалист.

Как видно из агентурных материалов, Пастернак среди своих знакомых неоднократно высказывал антисоветские настроения, особенно по вопросам политики партии и Советского правительства в области литературы и искусства, так как считает, что свобода искусства в нашей стране невозможна…

В результате наблюдения за Пастернаком установлено, что ряд лиц из числа его близкого окружения также не разделяет точки зрения советской общественности и своим сочувствием в известной мере подогревает озлобленность Пастернака…»

Через день генеральный прокурор Роман Руденко тоже отправил записку в ЦК. Он предложил к уголовной ответственности Пастернака не привлекать, а в соответствии с пунктом «б» статьи седьмой закона о гражданстве СССР от девятнадцатого августа тридцать восьмого года лишить его советского гражданства и выслать из страны.

Предусмотрительный Руденко приложил к записке проект указа президиума Верховного Совета СССР «О лишении советского гражданства и удалении из пределов СССР Пастернака Б.Л.»

Двадцать седьмого февраля вопрос о Пастернаке обсуждался на президиуме ЦК с участием Шелепина. Позвали и генерального прокурора Руденко. Идею выслать поэта из страны Хрущев отверг. Предложил другое:

— Предупреждение от прокурора ему сделать и сказать, что, если будет продолжать враждебную работу, будет привлечен к ответственности.

Поэта вызвали в генеральную прокуратуру. Допрос проводил сам Руденко. Пастернаку пригрозили привлечь к уголовной ответственности по статье 64-1 УК — измена родине, если он будет продолжать встречаться с иностранцами.

Поэту, которым страна должна была гордиться, устроили настоящую травлю.

Двадцать девятого октября первый секретарь ЦК ВЛКСМ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал:

— Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух.

Речь ему, конечно, написали, что именно сказать — продиктовали сверху, но страсть и темперамент были подлинными.

На следующий день доклад Семичастного был опубликован в «Комсомольской правде». Это был жест на публику, поскольку Хрущев уже решил, что высылать поэта не будет.

Сталин, похоже, удивительным образом ценил Пастернака. Может быть, ему нравилось, что письма вождю великий поэт заканчивал словами: «любящий Вас и преданный Вам Б. Пастернак». Хрущеву, который мало что читал и не слишком интересовался литературой и искусством, Пастернак был совершенно чужд. Хрущев хотел, чтобы литература и писатели приносили практическую пользу. Если уж он был недоволен академиками, которые слишком мало уделяют внимания практике, то несложно представить себе, как его раздражали писатели, творящие недоступное ему высокое искусство.

Поэт не вынес травли. Интерес к нему органов госбезопасности не утих. Теперь он приобрел меркантильный характер.

В ночь с тридцатого на тридцать первое мая шестидесятого года Борис Пастернак скончался. Возник вопрос о его наследстве. Сам поэт под давлением властей не смог получить ни копейки из гонораров, выплаченных ему за рубежом.

После его смерти родные оказались в бедственном положении и рассчитывали на эти гонорары, а государство само не прочь было прибрать его денежки.

Двадцать второго сентября шестьдесят первого года Шелепин сообщил в ЦК:

«По имеющимся в Комитете госбезопасности неофициальным данным, в банках ФРГ сосредоточено около 8 миллионов марок, в банках Англии — 100 тысяч фунтов стерлингов, в банках ряда скандинавских стран — 108 тысяч шведских крон…

Комитет госбезопасности полагает целесообразным поручить Инюрколлегии принять меры по введению жены Пастернака Пастернак З.Н. в права наследования, что даст возможность получить указанную валюту в фонд Государственного банка СССР».

Советская интеллигенция доставляла массу неприятностей чекистам.

В мае шестьдесят первого года труппа академического театра оперы и балета имени С.М. Кирова выехала на гастроли в Париж. В составе труппы был солист театра Рудольф Нуриев. Ему было всего двадцать четыре года, но он уже был известным всему миру танцовщиком.

Председатель КГБ Шелепин докладывал в ЦК:

«Двадцать третьего июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…»

Сотрудник КГБ, включенный в состав труппы, предложил досрочно откомандировать Нуриева домой. Шестнадцатого июня труппа Кировского театра отправилась в аэропорт, чтобы лететь дальше — в Лондон. Нуриеву сказали, что его дома ждет больная мама. Нуриев решил, что больше его за границу не отпустят и прямо в аэропорту попросил у французских властей политического убежища.

Убежище было предоставлено.

Пятнадцать лет Нуриев танцевал в Лондонском королевском балете, и его называли величайшим танцовщиком двадцатого века. В КГБ его побег сочли провалом.

Унесший на Запад множество архивных документов сотрудник Первого главного управления КГБ майор Митрохин утверждал, что разведывательно-диверсионный отдел получил указание провести против Нуриева «специальную операцию» — сломать ему ногу или лучше обе. Но приказ выполнен не был.

Шестого июля шестидесятого года председатель КГБ Шелепин докладывал в ЦК КПСС:

«Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР располагает материалами о том, что в Москве и в Ленинграде существуют группы лиц, увлекающихся абстрактной живописью и так называемым левым направлением в поэзии, в кругу которых высказываются пессимистические и антисоветские настроения. Некоторые из них установили связь с представителями капиталистических стран и пытаются использовать ее во враждебных Советскому Союзу целях…»

Двоих Шелепин обещал привлечь к уголовной ответственности — за «антисоветские разговоры, клевету на политический строй в СССР и преступные связи с иностранцами». В отношении остальных участников этих групп «намечается провести профилактические мероприятия».

Пятнадцатого июля шестидесятого года Шелепин отправил Хрущеву подробную записку о «настроениях советской интеллигенции. На семнадцатое июля была назначена встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства на государственной даче „Семеновское“:

«Значительное влияние на изменение настроений творческой интеллигенции оказали проведенные в последнее время мероприятия партии по усилению воспитательной работы среди писателей, артистов, композиторов, художников, работников кино. Решения ЦК по идеологическим вопросам, съезды различных творческих союзов, встречи с руководителями партии и Советского правительства и Ваши выступления на этих встречах нашли одобрительный отклик среди советской интеллигенции».

Одновременно КГБ сигнализировал о том, что «в некоторых кругах творческой интеллигенции не изжиты еще элементы групповщины, в основе которых, помимо личных симпатий, лежат подчас неправильные взгляды на развитие советской литературы и искусства…

В частности, вокруг драматургов Арбузова и в меньшей степени Розова сложилась группа драматургов: Штейн, Зорин, Шток, Шатров, Володин и другие, которые сплочены на нездоровой основе «борьбы» с драматургией «сталинского режима», с так называемыми «правоверными лакировщиками», к числу которых эта группа относит таких советских драматургов, как Корнейчук, Погодин, Софронов, Вирта, Мдивани и других.

Приверженец названной группы драматургов главный режиссер театра «Современник» Ефремов, поставивший недавно идейно порочную пьесу «Голый король», так определяет роль театра в нынешних условиях: «Нам говорят: „Дела у нас в стране идут хорошо“. А мы со сцены должны нести подтекст: „Ой ли?“

Впрочем, иногда чекисты творили и добрые дела. Вернее, исправляли глупости и гнусности, совершенные их предшественниками.

Балерина Майя Плисецкая вспоминает, как КГБ сделал ее невыездной: не выпускали на гастроли, за ней следили. Не помогло и обращение к главе правительства Николаю Александровичу Булганину, поклоннику балета и балерин.

«Делом» Плисецкой занимались сразу два бывших комсомольских вожака — Михайлов, назначенный после смерти Сталина министром культуры, а потом и Шелепин, ставший председателем КГБ.

Помощи от Михайлова Плисецкая не дождалась.

«С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, — писала Майя Михайловна. — Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…»

Жена Михайлова Раиса Тимофеевна, принимавшая активное участие в мужниных делах, посоветовала Плисецкой: надо поговорить с самим председателем КГБ Иваном Серовым.

Зять Хрущева (точнее муж Юли, дочери Леонида, старшего сына Хрущева, погибшего в бою) Виктор Петрович Гонтарь, директор Киевской оперы, привел Майю Михайловну в министерство культуры, проводил в кабинет, где стояла вертушка — аппарат городской правительственной связи.

Плисецкая набрала номер председателя КГБ.

Серов сам взял трубку и неприятно удивился:

— Откуда вы звоните? Кто дал мой номер?

— Звоню из министерства культуры…

— Что вам от меня надо?

— Я хотела с вами поговорить…

— О чем?

— Меня не выпускают за границу.

— А я тут при чем?

— Все говорят, что это вы меня не пускаете.

— Кто все?

— Все…

— А все-таки?

Плисецкая сослалась на жену Михайлова:

— Раиса Тимофеевна Михайлова…

— А ей больше всех надо!.. Все решает Михайлов, я здесь ни при чем…

Председатель КГБ бросил трубку. История фантастическая. Никто — ни до, ни после — не решался в лицо обвинить самого председателя КГБ в том, что он делает людей невыездными.

Через полчаса в министерство культуры приехали сотрудники отдела «С» (правительственная связь) КГБ и сняли аппарат, которым воспользовалась Плисецкая. Секретаршу, позволившую Плисецкой добраться до вертушки, уволили. Даже хрущевскому зятю досталось — его самого перестали выпускать за границу.

Выездной Плисецкая стала уже тогда, когда Серова в КГБ сменил Александр Николаевич Шелепин. Муж балерины знаменитый композитор Родион Константинович Щедрин узнал номер приемной Шелепина и позвонил. Через пару дней его принял на Лубянке начальник четвертого управления КГБ генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов. Четвертое управление занималось борьбой с антисоветскими элементами и ведало интеллигенцией. Генерал Питовранов внимательно и с пониманием выслушал Щедрина и посоветовал написать письмо Хрущеву.

Плисецкая последовала совету. Поскольку руководство КГБ сменилось, то просьбу Плисецкой доложили первому секретарю. Обращение возымело действие. Ее письмо обсуждалось на президиуме ЦК. Хрущев, как он сам вспоминал, предложил:

— Давайте разрешим ей поехать за границу.

— Она не вернется. Она останется за границей, — послышались возражения.

«Могла она остаться за границей? — вспоминал Хрущев. Могла. Любая страна почла бы за честь. Где угодно она могла заниматься своей театральной деятельностью».

— Так нельзя относиться к людям, — доказывал Хрущев свою точку зрения. — Мы сослужим хорошую службу нашему государству, если покажем миру, что больше не придерживаемся сталинских взглядов, доверяем людям. Возьмем крайний случай — она останется. Советская власть от этого не перестанет существовать, хотя нашему искусству будет нанесен чувствительный ущерб и я бы очень, очень жалел, если Майя Плисецкая осталась бы за границей.

Точка зрения первого секретаря возобладала.

Шелепин пригласил Майю Михайловну в свой кабинет на площади Дзержинского. Плисецкой он не понравился: «Чуть кривит рот, очерченный тонкими недобрыми губами».

Но новости у председателя КГБ были хорошие:

— Прочел Никита Сергеевич ваше письмо. Просил нас тут разобраться. Мы посоветовались и думаем — надо вам с товарищами вместе за океан отправиться.

Плисецкая замерла: неужели снят запрет на ее зарубежные гастроли?

— Никита Сергеевич вам поверил, — продолжал Шелепин. У нас тоже оснований не доверять вам нет. Многое из того, что нагородили вокруг вас, — ерундистика. Недоброжелательность коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речь и поступки следует контролировать…

Великодушию председателя КГБ не было предела:

— Дядя ваш, господин Плезент, умер в Нью-Йорке… Два его сына с семьями… Можете повидаться… Чинить препятствий не будем… Ваше дело…

«У порога, — вспоминала Майя Плисецкая, — Шелепин просит передать привет Щедрину. Растягивает тонкие губы в подобие улыбки.

— Пускай спокойно свои концерты играет. Мы ему рук в заклад рубить не будем. Вот если не вернетесь…»

«Поехала Плисецкая, — вспоминал Хрущев. — Она потом ездила во многие страны. Все поездки проходили очень бурно. Она принесла большую славу советскому балетному искусству. Вот оплата доверия со стороны Майи Плисецкой».

Шелепин в феврале шестидесятого упразднил 4-е управление, которым руководил Питовранов. Генерал-лейтенант Питовранов отправился в Пекин представителем при китайской разведке. Когда председателем КГБ станет Юрий Владимирович Андропов, он первым делом воссоздаст управление, которое займется интеллигенций.

Шелепину в КГБ пришлось заняться судьбой младшего сына Сталина Василия.

Через три недели после смерти вождя, двадцать шестого марта пятьдесят третьего года, приказом министра обороны маршала Булганина генерал-лейтенанта авиации Василия Иосифовича Сталина уволили в запас без права ношения военной формы. А через месяц, двадцать восьмого апреля, сына вождя, с которого раньше пылинки сдували, арестовали.

Постановление об аресте подписал начальник следственной части по особо важным делам министерства внутренних дел генерал-лейтенант Лев Емельянович Влодзимирский.

Почему с сыном Сталина поступили так сурово?

Происки Лаврентия Павловича, который мстил сыну за отца? Но Берию через два месяца самого арестовали, а Василий Сталин продолжал сидеть. Его обвиняли в том, что он пьянствовал, «на работу не являлся. Доклады своих подчиненных принимал у себя на квартире или на даче. Насаждал в подчиненном ему аппарате угодничество». Но за это не сажают. Обвинили в разбазаривании государственных средств. Но и это не самое тяжелое преступление. Настоящее обвинение ему предъявили по печально знаменитой пятьдесят восьмой статье — за антисоветские высказывания.

Судили его ускоренным порядком, принятым после убийства Кирова в декабре тридцать четвертого: без адвоката и без прокурора. Это его отец придумал, чтобы поскорее отправлять на тот свет «врагов народа». Не думал, наверное, что это обернется против его собственного сына.

Дело Василия Сталина рассматривала военная коллегия Верховного суда и второго сентября пятьдесят пятого года приговорила его к восьми годам лишения свободы. Его должны были отправить в лагерь, но держали во Владимирской тюрьме, подальше от людей.

За что же такое суровое наказание? За то, что в пьяном виде обещал пойти к иностранным корреспондентам и сказать все, что он думает о нынешних руководителях страны?

В приговоре записали: за незаконное расходование и присвоение государственного имущества (злоупотребление служебным положением при особо отягчающих обстоятельствах статья 193-17 уголовного кодекса РСФСР) и за «враждебные выпады и антисоветские клеветнические измышления в отношении руководителей КПСС и Советского государства» (а это уже смертельно опасная статья 58-10).

Его сестра, Светлана, вспоминает, что Василия арестовали после попойки с какими-то иностранцами. Потом уже, в ходе следствия, выплыли аферы, растраты, использование служебного положения. Следствие продолжалось два с лишним года. Чекисты арестовали адъютантов Василия, его сослуживцев, и те быстро подписали нужные следствию показания.

Но главное в другом — вернулись из мест не столь отдаленных люди, попавшие в тюрьму с легкой руки Василия Сталина. А это были не простые люди, а маршалы и генералы.

Не только у крупных военных, но и у партийных руководителей действительно были основания ненавидеть младшего Сталина. Прежде всего у всесильного Георгия Максимилиановича Маленкова, которому Василий Сталин едва не сломал карьеру.

Так что же, выходит, Василия Сталина наказали за то, что он в свое время капал отцу на генералов и партийных чиновников? Отомстили? Это одна причина. Есть другая — он перестал быть небожителем, и ему уже не позволялись те вольности, которые прощались сыну вождя.

Василия не любил военный министр маршал Булганин, с которым младший Сталин вел себя запанибрата, если не сказать по-хамски. После смерти вождя все изменилось, но Василий Иосифович продолжал разговаривать с Булганиным, да и с другими членами президиума ЦК так же, как и прежде.

Прилюдно сказал о Булганине:

— Убить его мало!

А все слова Василия записывали и доносили руководству партии.

Василия Иосифовича вызвал начальник главного управления кадров министерства обороны генерал-полковник Желтов, дал копию приказа об увольнении. Василий стал просить, чтобы ему дали какую-нибудь работу.

Булганин принял его. Предложил:

— Поедешь начальником аэроклуба в Моршанск?

Василий взорвался:

— Это должность для старшего лейтенанта. Я на нее не пойду.

Булганин сказал:

— Тогда у меня для тебя в армии места нет…

Видимо, был еще один мотив. Подсознательно, сажая младшего Сталина, члены президиума ЦК освобождались от мистического страха перед этим именем.

Во Владимирской тюрьме сына вождя держали под фамилией «Васильев». Он, совсем еще молодой человек, уже сильно болел — видимо, на почве неумеренного употребления горячительных напитков. Да и советская тюрьма быстро разрушает здоровье.

Хрущев как-то поинтересовался у Шелепина:

— А как ведет себя Василий Сталин? Говорите с ним, посоветуйтесь со Светланой.

Шелепину Сталин-младший поклялся, что будет вести себя достойно.

Хрущев сказал:

— Я за то, чтобы его освободить.

Исполняя волю первого секретаря, пятого января шестидесятого года председатель КГБ Шелепин и генеральный прокурор Руденко доложили в ЦК:

«Сталин В.И. содержится в заключении шесть лет восемь месяцев. За этот период времени администрацией мест лишения свободы характеризуется положительно.

В настоящее время он имеет ряд серьезных заболеваний (заболевание сердца, желудка, сосудов ног и другие недуги).

Учитывая вышеизложенное, просим ЦК КПСС рассмотреть следующие предложения: применить к Сталину В.И. частную амнистию, освободить его от дальнейшего отбывания наказания и снять судимость; поручить Моссвету предоставить Сталину В.И. в г. Москве трехкомнатную квартиру; поручить министерству обороны СССР назначить Сталину пенсию в соответствии с законом, предоставить ему путевку в санаторий сроком на три месяца и возвратить изъятое при аресте лично принадлежавшее ему имущество; выдать Сталину В.И. тридцать тысяч рублей в качестве единовременного пособия…»

Восьмого января предложения Шелепина и Руденко были приняты.

Одиннадцатого января Василий Сталина досрочно освободили. Но ничем из того, что ему обещали, Василий Сталин воспользоваться не успел. Он вновь стал крепко пить, и через три месяца, шестнадцатого апреля, его вновь арестовали «за продолжение антисоветской деятельности».

Это выразилось в посещении им китайского посольства, где он сделал «клеветническое заявление антисоветского характера», как говорилось в документах КГБ.

С Василием Сталиным по-отечески беседовал председатель президиума Верховного Совета Климент Ефремович Ворошилов. Престарелый маршал корил его за выпивки:

— Я тебя знаю со дня, когда ты появился на свет, приходилось нянчить тебя. И я желаю тебе только добра. Но сейчас буду говорить тебе неприятные, плохие вещи. Ты должен стать другим человеком. Ты еще молодой, а вот какая у тебя лысина. У отца твоего не было, хотя он дожил до семидесяти четырех лет. Все это потому, что ты ведешь слишком бурную жизнь, живешь не так, как нужно. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын, и не должен это забывать..

Василий Сталин каялся и просил дать ему работу. Хрущеву беседа Ворошилова со Сталиным не понравилась.

Хрущеву запись беседы Ворошилова со Сталиным не понравилась. Пятнадцатого апреля он устроил обсуждение их разговора. Все члены президиума ЦК, как один, накинулись на Ворошилова, хотя ничего дурного Климент Ефремович не сделал.

— Василий Сталин — это антисоветчик, авантюрист, — говорил Михаил Андреевич Суслов, член президиума и секретарь ЦК. — Надо пресечь его деятельность, отменить указ о досрочном освобождении и водворить его обратно в заключение. Поведение товарища Ворошилова — не надо было связываться. Создается впечатление, что эту мразь вы поддерживаете.

— Водворить в тюрьму, — поддержал Суслова Николай Игнатов. — Перерождение привело его к измене родине.

— Василий Сталин оказался подлой, грязной личностью, говорил Нуритдин Акрамович Мухитдинов, член президиума и секретарь ЦК, недавно переведенный в Москву из Узбекистана. — Зачем товарищу Ворошилову надо было его принимать?

— Василий Сталин — предатель родины, его место в тюрьме, а вы его приласкали, — отчитал маршала Фрол Козлов. После беседы с товарищем Хрущевым он никуда не побежал, а после разговора с вами побежал в китайское посольство.

Василий Иосифович хотел просить китайское посольство разрешить ему поехать в Китай для лечения и работы. Отпускать сына вождя в Китай, отношения с которым портились на глазах, партийное руководство не собиралось.

— Василий Сталин — государственный преступник, — высказался Алексей Николаевич Косыгин, член президиума ЦК и заместитель Хрущева в правительстве. — Его надо изолировать. А товарищ Ворошилов неправильно себя ведет.

Шелепин присутствовал на заседании, но не выступал.

В решении президиума ЦК записали:

«В связи с преступным антиобщественным поведением В. Сталина отменить постановление Президиума Верховного Совета СССР от II января 1960 года о досрочном освобождении В. Сталина от дальнейшего отбытия наказания и снятии судимости; водворить В. Сталина в места лишения свободы для отбытия наказания согласно приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 2 сентября 1953 года».

Василия Сталина вернули в тюрьму отбывать наказание полностью. Через год срок заключения закончился. Пускать его в Москву не хотели.

Шелепин и Руденко предложили «в порядке исключения из действующего законодательства направить В.И. Сталина после отбытия наказания в ссылку сроком на пять лет в г. Казань (в этот город запрещен въезд иностранцам). В случае самовольного выезда из указанного места, согласно закону, он может быть привлечен к уголовной ответственности».

Двадцать восьмого апреля шестьдесят первого Василия Иосифовича этапировали в Казань. Доставили к председателю КГБ Татарии, который объяснил сыну вождя, что в течение ближайших пяти лет покидать город ему нельзя.

На свободе Василий Сталин, уже тяжело больной человек, прожил меньше года. Ему дали однокомнатную квартиру, положили пенсию в сто пятьдесят рублей. Он постоянно выпивал. Собутыльникам, соседям и проосто случайным людям охотно рассказывал о себе, многозначительно объяснял:

— Посадили меня, потому что я слишком много знаю.

Он долго не получал паспорта, потому что от него требовали изменить фамилию на Джугашвили, а он наотрез отказывался. Наконец местный КГБ с ним сторговался. Василий требовал дать квартиру побольше, увеличить пенсию и выделить ему машину. Москва согласилась с его требованиями.

Девятого января шестьдесят второго ему выдали паспорт на фамилию Джугашвили. Он сразу же женился на медицинской сестре Марии Игнатьевне Шеваргиной. Она ухаживала за ним в институте хирургии имени А.В. Вишневского, где он лежал после тюрьмы, и последовала за ним в Казань.

В квартире стояла аппаратура прослушивания, так что чекисты знали, что Василий продолжал поносить Хрущева. Считал, что его не пускают в Москву, потому что боятся.

Он пил практически каждый день. Очень постарел, плохо выглядел. Врачи с трудом выводили его из запоя. Четырнадцатого марта шестьдесят второго к нему домой пришел преподаватель Ульяновского танкового училища. Выходец из Грузии, он принес с собой большое количество красного вина. Трехдневный запой привел к алкогольной интоксикации, и сердце Василия Сталина не выдержало.

Девятнадцатого марта новый председатель КГБ Владимир Семичастный доложил Хрущеву, что в Казани скончался Василий Иосифович Джугашвили (Сталин): «По предварительным данным, причиной смерти явилось злоупотребление алкоголем. Джугашвили, несмотря на неоднократные предупреждения врачей, систематически пьянствовал».

Председатель КГБ предложил похоронить Василия Иосифовича Джугашвили в Казани без военных почестей. Предложение было принято.