|
||||
|
Глава десятая ОСЕНЬ И ЗИМА 1952 ГОДА. XIX СЪЕЗД И ДАЛЕЕ… 1952 ГОД стал годом проведения давно ожидаемого съезда партии — первого послевоенного. Между прошлым XVIII и предстоящим XIX съездом пролегло тринадцать лет, но каких лет! Съезд партии не созывался долго, однако так ли уж было необходимо собирать его в соответствии с формальными уставными требованиями в тот момент, когда очередные задачи партии были предельно ясными: вначале победить в войне, затем восстановить разрушенное? Теперь же проблем для обсуждения накопилось достаточно, и в среду 20 августа 1952 года номер «Правды» 235-й вышел с шапкой в правом углу:
Итак, событие было анонсировано, и началась подготовка к нему. Сталин заканчивал свои «Экономические проблемы» и контролировал подготовку отчетного доклада ЦК. Готовились к докладам на съезде национальные республики, министерства, а также и отдельные делегаты. В Совете Министров и Госплане СССР окончательно сшивались контрольные цифры уже начавшейся пятилетки… Впрочем, эта-то работа была бесконечной — уже в ходе работы съезда делегаты из разных союзных республик предлагали — кто малые, а кто и не очень малые — коррективы по приоритетам, по объемам финансирования, по размещению производственной инфраструктуры и т. д. и т. п. Задачи решались грандиозные — один план «Великих строек коммунизма» чего стоил! — и увязать всё раз и на всю пятилетку было просто невозможно. Причем впервые в истории СССР предусматривались почти равные темпы производства средств производства (группа А) — 13 %, и производства предметов потребления (группа Б) — 11 %. Здесь всё было логично — создав базу роста благосостояния, надо было это благосостояние создавать. Было необходимо определить и перспективы развития страны в целом. Так что работы хватало всем. Накануне 5 октября вся эта организационная предсъездовская махина была готова к действию, и на следующий день утром в Большом Кремлёвском дворце открылось первое заседание съезда. Новое положение СССР в мире выразилось и в том, что в зале открыто сидели делегации коммунистов из европейских стран народной демократии, из Китая, Кореи, Вьетнама, Монголии… Было много делегаций Компартий из больших и малых капиталистических стран. Выступили с отчетными докладами Маленков и Москатов… Доклад председателя Центральной ревизионной комиссии Москатова был «техническим», программным же был, естественно, доклад Маленкова. Многие историки в один голос утверждают, что само выступление Маленкова вместо Сталина «делало его при живом Сталине новым первым секретарем, а может быть, и единоличным лидером в узком руководстве» (Ю. Жуков), было «очевидным свидетельством того, что именно Маленков является формальным преемником Сталина в ВКП(б)» (Ж. Медведев), и т. п. Но эти толкования не стоят, пожалуй, и выеденного яйца, потому что всё было очевидным. Отчетный доклад ЦК — это отчетный доклад не Генерального секретаря ЦК, а доклад ЦК. Даже тринадцать лет назад Сталин, делая этот доклад лично, зачитывал не только лично свой текст. Также и теперь Маленков зачитывал текст, над которым работало много людей, включая и Сталина, который и был окончательным редактором доклада. И секрета тут ни для кого никакого не было. Стоять же несколько часов на трибуне и говорить Сталин уже не мог, да в том и не было сейчас нужды. Так кому же было зачитывать доклад вместо него, как не Маленкову, который был наиболее крупной фигурой в чисто партийном руководстве? Не Хрущеву же! Соответственно, роль Маленкова здесь была не «знаковой», как это пытаются сегодня представить «историки», а чисто технической. И, например, слова доклада о том, что «мирное сосуществование капитализма и коммунизма и сотрудничество вполне возможны», принадлежали, безусловно, Сталину. Доклад ЦК был традиционно разделен на три части: международное положение, внутреннее положение и вопросы партийной жизни. Причем в каждой из частей чувствовалось не просто присутствие Сталина, а его концептуальное главенство. В докладе говорилось:
В докладе ЦК говорилось и о том, что экономика США и других стран Запада находится в застое… В то же время во «внутреннем» разделе было сказано о бурном развитии экономики СССР. Историк Ю. Жуков по этому поводу иронизирует, но так ведь тогда и было. Даже США, во второй раз насосавшись золота, крови и пота народов за счет организованной Золотой Элитой мировой войны, не были способны поддерживать относительно высокие стандарты массового потребления без милитаризации экономики и без постоянной подпитки извне, обеспеченной системной эксплуатацией остального мира. А СССР за семь послевоенных лет преобразился — уже не развалины определяли облик его городов и сел на бывших оккупированных территориях. Ушли в прошлое первые послевоенные голодные годы. Бурно росло население, а детей в атмосфере социальной неуверенности и пессимизма охотно не заводят. Вузы выпускали до 200 тысяч выпускников в год, к которым прибавлялось примерно 300 тысяч новых выпускников техникумов. Не была, конечно, инициативой Маленкова и его открытая атака на коррупцию. В качестве примера была приведена Ульяновская партийная организация, где — как сообщал доклад ЦК: «часть хозяйственных, советских и партийных работников из руководящей верхушки областной организации морально разложилась, встала на путь казнокрадства растаскивания и разворовывания государственного добра». Доклад констатировал:
И далее Маленков заявлял: «У руля руководства в промышленности и сельском хозяйстве, в партийном и государственном аппарате должны стоять люди культурные, знатоки своего дела». Такие мотивы не могли нравиться «партоплазме» — поскольку предвещали ей лихие дни. Не могли они нравиться и нашим внешним врагам — поскольку предвещали лихие дни той «партоплазме», на наличии которой в СССР внешние враги строили далеко идущие расчеты. Не могли эти мотивы радовать и Хрущева. Хотя в докладе Маленкова не было камешка в «огород» единолично Хрущева, тезис доклада о необходимости умного руководства изрядно ущемлял гипертрофированное самолюбие Хрущева. И ущемлял не только потому, что с культурой у Никиты Сергеевича было слабовато, а еще и потому, что весной 1951 года секретарь ЦК и первый секретарь Московского обкома Хрущев серьезно оплошал. 4 марта 1951 года он опубликовал в «Правде», а также в газетах «Московская правда» и «Социалистическое земледелие» статью «О строительстве и благоустройстве в колхозах», где предлагал массовое сселение деревень в крупные колхозные поселки типа «агрогородов» и рассматривал это как «важнейшую задачу организационно-хозяйственного укрепления колхозов». Можно с уверенностью утверждать, что статью писал не Хрущев. Можно предполагать и то, зачем она была Хрущеву кем-то подсунута. С одной стороны это был, говоря языком современным, «популистский» шаг, рассчитанный на «набор» Хрущевым «очков» прежде всего у подмосковных колхозников — им ведь обещали городскую жизнь на селе. С другой стороны, подлинным инициаторам такой статьи заранее было ясно, что Сталин Хрущева крепко взгреет за, мягко говоря, несвоевременное прожектёрство. Сталин Хрущева и взгрел — правда, не публично. 2 апреля 1951 года было принято соответствующее Постановление Политбюро. Хрущев оправдывался, но — зная его мстительность, те, кто его подзудил, могли быть уверены, что дополнительный «зуб» у Хрущева на Сталина появился. А это было для кое-кого моментом положительным, обнадеживающим. После Маленкова выступил с программным докладом по пятилетнему плану Сабуров. Зачтение проекта директив по пятилетнему плану было длительным, потому что план не просто впечатлял. Контрольные цифры рисовали качественно иную страну. Затем начались прения по отчетному докладу ЦК и докладу Председателя Госплана СССР. Когда-то партийные съезды шли в атмосфере, порой весьма накаленной и жесткой, что было объяснимо. Троцкисты, «левые» зиновьевцы, «правые» бухаринцы, «рабочая оппозиция», «новая оппозиция», «сталинское ядро ЦК» — когда-то всё это и определяло жесткость противостояния чуть ли не до драк. Теперь всё это было в прошлом, и тон рядовых докладов уже не был задиристым. Внешне все выглядело благопристойно: выступали секретари республиканских ЦК и обкомов, председатели республиканских Совминов и союзные министры… Выступали украинский секретарь Мельников, азербайджанский Багиров, литовский Снечкус, молдавский Брежнев, Андрианов из Ленинграда… Выступали «нефтяной» министр Байбаков, министр черной металлургии Тевосян и министр судостроения Малышев, маршал Василевский и писатель Корнейчук… С обширной речью — но сути, с программой в сфере продовольственной политики, пищевой и легкой промышленности — выступил Микоян. Выступал и Берия — 7 октября. Я не буду останавливаться на его речи подробно, ограничившись несколькими замечаниями. Скажем, уже известный нам Абдурахман Авторханов пишет, что Берия-де произнес не только самую большую на съезде речь, но и что она была единственной живой речью, наполненной, впрочем, «славословиями Сталину». Но это было не совсем так, ибо как раз в речи Берии славословий не было, зато много говорилось об успехах национальных республик. Также известный нам историк Юрий Жуков усмотрел в докладе Маленкова и речи Берии некую скрытую борьбу между «ястребом» Берией и чуть ли не «голубем» Маленковым. Однако и это, конечно, не так! Да, Берия сказал, что США «боятся мира больше, чем войны, хотя нет никакого сомнения в том, что, развязав войну, они только ускорят свой крах и свою гибель». Но из чьих же уст, если не из уст главы советского Атомного проекта Америка должна была услышать вполне уместное предупреждение относительно неуместности силовых авантюр против СССР? Речь Берии была велика. Однако и доклад Микояна был огромен. Причем при всей его загруженности цифрами, он и сегодня читается как поэма — так соблазнительно выглядели в нем перспективы, открывающиеся в СССР не только для рядовых едоков, но и для привередливых лакомок. Объем доклада Булганина (к слову, весьма пресного) тоже был вряд ли меньшим, чем у Берии. Да и по живости речь Берии была отнюдь не исключением. Екатерина Фурцева — тогда секретарь Московского горкома партии, выступала весьма ярко и говорила, например, так:
Фурцева же рассказала о таком случае… 31 мая 1952 года в Министерство речного флота СССР поступило письмо из Госснаба СССР с просьбой о продвижении важного груза. 5 июня соответствующий главк подготовил ответ и передал его на подпись заместителю министра Вахтурову. Через шесть дней ответ вернулся в главк с визой Вахтурова «Освежите»… Под смех зала Фурцева рассказывала:
ОСОБО же я остановлюсь на первой из произнесенных на съезде речей Сталина. Нет-нет, «продвинутые» «россиянские» «историки» могут не волноваться — я не зарапортовался. Формально Сталин на съезде выступил один раз — 14 октября. Однако съезд еще до этого услышал фактически сталинскую речь в исполнении его многолетнего помощника и секретаря А. Н. Поскребышева. На первый взгляд, речь Поскребышева была посвящена хотя и важному, но частному вопросу — необходимости укрепления партийной и государственной дисциплины. Но пусть читатель сам судит, только ли об этом говорил заведующий особым сектором ЦК ВКП(б) … И говорил ли он это сам, от себя, или его устами говорил Сталин. Итак:
Конечно же, сам Поскребышев ничего подобного по своей инициативе сказать не смог бы! Он ведь выступал не на районном или областном партийном активе, а на долгожданном высшем партийном собрании всего Советского Союза, перед всей коммунистической «головкой» планеты, в присутствии самого Сталина! Поскребышев никогда и ни в чем не мог проявлять сколько-нибудь серьезной инициативы даже не в силу каких-то своих личностных качеств. Поскребышев никогда и ни в чем не мог проявлять сколько-нибудь серьезной инициативы просто потому, что если бы он однажды на это и отважился, то всё равно все сочли бы, что инициатива исходит от товарища Сталина, а Поскребышев — не более чем исполнитель. Так что это говорил, конечно же Сталин. Но если бы это сказал он сам, то эффект был бы не только оглушающим, но и не тем, которого Сталин добивался. Ведь это было еще не всё, что сказал он устами Поскребышева, ведь дальше следовали еще более грозные, весомые и значительные слова:
Мог ли это сказать Поскребышев — всегда подчеркнуто скромный, подчеркнуто незаметный и подчеркнуто несамостоятельный человек — в публичной обстановке в зале, где во всем блеске и великолепии чинов, мундиров и наград был собран весь партийный цвет страны? Нет, конечно! Говорил это Сталин. Но говорил так, чтобы при всей грозности и серьезности предупреждения оно не было воспринято как предвестие новых крупных чисток в партийно-государственном руководстве и аппарате. Устами Поскребышева Сталин не угрожал, не пугал. Он предупреждал. Но предупреждал всерьез и, как всегда, по-сталински. То есть, во-первых, предельно сдержанно — потому он и поручил сказать то, что было сказано, другому. Во-вторых, весомо. И можно было не сомневаться, что вся шкурная «партоплазма» — и сидящая в зале, и орудующая вне его стен — поняла Сталина верно. ДА И КАК она могла его не понять, если Сталин говорил на эту тему уже не в первый раз. И даже не во второй… Так, 13 апреля 1928 года на совещании актива московской организации ВКП(б) он отдельный раздел доклада посвятил самокритике, сказав, в частности, вот что:
Впрочем, это были пока что общие слова… Но Сталин далее сказал и кое-что более конкретное:
И вот уж это вряд ли гарантировало спокойную жизнь многим из «вождей», желающих почивать не только на лаврах, но и на мягких кроватях. Хотя тогда Сталин подчеркивал, что речь идет не о смене вождей, а о том, чтобы сохранить их, «организовав постоянный и нерушимый контакт между ними и массами». Прошло шесть лет, и 26 января 1934 года в отчетном докладе XVII съезду ВКП(б) Генеральный секретарь ЦК был уже более жестким, начав тему так:
О первом типе Сталин сказал так:
А дальше Сталин сказал и о втором типе негодных работников, которых он назвал «честными болтунами», и с чисто сталинским юмором сетовал:
Этих Сталин рекомендовал тоже снимать с руководящих постов — в 1934 году. Через три года, в 1937 году, лишь снятием с постов ограничиваться удавалось уже не всегда… Возможно, читатель уже заметил несомненное текстуальное сходство речей Сталина в 1934 году и Поскрбышева в году 1952-м, а возможно — и нет. Но что касается «партоплазматических» «вождей» образца 1952 года, то уж они-то его заметили. А если кто даже и не заметил бы, то референты сразу же на это сходство внимание «шефа» обратили бы. Вот, мол, что сказано Александром Николаевичем Поскребышевым, а вот что сказано на страницах 369–372 тринадцатого тома Сочинений товарища Сталина, изданного год назад. А если бы что-то просмотрели и референты, то уж те изменения в руководстве партией, которые произошли после съезда, навели бы на серьезные раздумья даже не очень далеких людей. Но об этом — чуть позже. XIX СЪЕЗД ВКП(б) закончился 14 октября 1952 года. По докладу председателя Госплана Сабурова он принял директивы по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951–1955 годы, а по докладу Хрущева об изменениях в Уставе ВКП(б) было, в частности, принято решение переименовать Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков) в Коммунистическую партию Советского Союза. Кто-то из современных исследователей, например Рудольф Баландин, усматривает в этом решении некое желание Сталина принизить статус партии, низведя её таким названием до уровня чуть ли не союзного министерства. Однако объяснялось всё явно тем, чем оно и было объяснено на съезде. Присутствие в названии буквы «б» в скобках стало все же анахронизмом, что и вызвало необходимость переименования. И новое название партии оказалось даже более весомым — если уж говорить о внешнем впечатлении. Сталин выступил на съезде в самом его конце — 14 октября, с заключительным словом. При этом он «не угодил», например, историку Ю. Н. Жукову тем, что вместо того, чтобы «подвести, — как пишет Ю. Жуков, — итог неявной, скрытой дискуссии», он произнес краткую речь, которую все тот же Жуков оценил как «далекую от насущных забот, от реального положения страны, от борьбы в узком руководстве»… Далась же нынешним историкам эта «борьба в узком руководстве»! Ну ради чего было вести эту «борьбу»? Рабочий день у каждого члена «узкого руководства» был и так наполнен всегда «под завязку». Лишней государственной дачи не давали. И если бы кто-то «выиграл» в «борьбе за власть», то получение под свою руку двух-трех лишних отраслей экономики не означало приобретения контрольных пакетов акций, женитьбы на супермоделях и плавания в волнах Средиземного моря. А всё необходимое для нормальной жизни и работы «узкое руководство» и так имело. Грызня была, но — на уровне окружения «узкого руководства». Что же до речи Сталина на съезде, то она была произнесена не только с учетом нового, вполне реального положения СССР, но и стала подчеркнутой демонстрацией этого нового положения. Уже говоря о праздновании 70-летнего юбилея Сталина, я писал, что оно не могло не быть событием международного значения. Состоявшийся через три года XIX съезд советских коммунистов тем более не мог не быть важнейшим событием для всех левых сил на планете. Сталин и подчеркнул это новое положение КПСС и СССР, выступив в том духе, что все передовые люди в мире могут рассматривать КПСС и СССР как свою «передовую бригаду», идущую в авангарде движения к справедливому и гуманному устройству жизни. На съезде была образована комиссия по переработке программы партии. В нее вошли: И. В. Сталин — председатель, Л. П. Берия, Л. М. Каганович, О. В. Куусинен, Г. М. Маленков, В. М. Молотов, П. Н. Поспелов, A. M. Румянцев, М. З. Сабуров, Д. И. Чесноков, П. Ф. Юдин. Как видим, в комиссии был Берия, повседневно идеологическими вопросами не занятый, зато отсутствовал «чистый» партийный деятель Хрущев. Вряд ли это было случайным, и вряд ли это радовало Хрущева и хрущевцев. Но дело было не в закулисных интригах, а в том, что Сталин постепенно ставил Никиту Сергеевича на его «законное» место оперативного сотрудника, который еще может достаточно энергично заниматься текущими делами, но — не более того. То есть относительно деловых качеств Хрущева Сталин уже не заблуждался. Однако он, увы, трагически заблуждался относительно личностных качеств Хрущева. Но положение Хрущева не представлялось такой уж важной проблемой. Главными оказались кадровые результаты съезда — после него руководящее ядро КПСС помолодело и расширилось. Прошедший 16 октября 1952 года Пленум ЦК избрал вместо старого Политбюро ЦК ВКП(б) новый Президиум ЦК КПСС в таком небывало многочисленном составе: В. М. Андрианов, А. Б. Аристов, Л. П. Берия, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, С. Д. Игнатьев, Л. М. Каганович, Д. С. Коротченко, В. В. Кузнецов, О. В. Куусинен, Г. М. Маленков, В. А. Малышев, Л. Г. Мельников, А. И. Микоян, Н. А. Михайлов, В. М. Молотов, М. Г. Первухин, П. К. Пономаренко, М. З. Сабуров, И. В. Сталин, М. А. Суслов, Н. С. Хрущев, Д. И. Чесноков, Н. М. Шверник, М. Ф. Шкирятов. Кандидатами в члены Президиума стали: Л. И. Брежнев, А. Я. Вышинский, А. Г. Зверев, Н. Г. Игнатов, И. Г. Кабанов, А. Н. Косыгин, Н. С. Патоличев, Н. М. Пегов, A. M. Пузанов, И. Т. Тевосян, П. Ф. Юдин. Вместе с кандидатами в члены Президиум ЦК был расширен до 36 человек, причем предложил такой состав Сталин. Одновременно по предложению Сталина для оперативного решения вопросов было создано не предусмотренное Уставом Бюро Президиума ЦК КПСС: Берия, Булгаиин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров, Сталин и Хрущев. Секретариат ЦК, предложенный опять-таки Сталиным, выглядел так: Аристов, Брежнев, Игнатов, Маленков, Михайлов, Пегов, Пономаренко, Сталин, Суслов, Хрущев. О ТОМ, ЧТО читатель прочел только что, сегодня можно узнать из многих, в том числе и вполне доступных, источников. А вот то, что ему сейчас предстоит прочесть, «россиянские» «историки» до сведения читателя не доводят. Дело в том, что почему-то в архивах отсутствует стенограмма октябрьского 1952 года Пленума ЦК КПСС, на котором прошли все вышеприведенные кадровые назначения. Лично я уверен, что ее просто уничтожили после двойного убийства Сталина и Берии, и теперь «историки» имеют возможность злостно перевирать атмосферу того пленума, утверждая, в частности, что Сталин якобы живого места не оставил от Молотова и Микояна, после чего последовала-де, их окончательная опала. К счастью, делегат XIX съезда, 40-летний тогда член ЦК КПСС Леонид Николаевич Ефремов сделал запись выступления Сталина на пленуме, которая была впервые опубликована в 1998 году в книге Ефремова «Дорогами борьбы и труда». 16 ноября 2005 года она была уточнена с автором и опубликована в 18-м томе Собрания сочинений И. В. Сталина, издаваемом видным ученым-марксистом Ричардом Ивановичем Косолаповым. Я приведу эту запись выступления Сталина в наиболее существенных ее фрагментах:
По сути, Сталин здесь продолжал те мысли, которые были высказаны им в «Экономических проблемах», но дальше он сказал еще интереснее:
А далее Сталин сказал о Молотове и Микояне. Из политических деятелей первого ряда лишь они не вошли в Бюро Президиума ЦК КПСС — Сталин на пленуме 16 октября их серьезно критиковал. Но это отнюдь не означало для них — как утверждают «демократические» «исследователи» — полного падения и близких репрессий чуть ли не до расстрела. По некоторым воспоминаниям, речь Сталина — свободная и откровенная, длилась полтора часа без перерыва. Вряд ли это было так на самом деле, и причина была не в проблемах со здоровьем — оно у Сталина было далеко не безупречным, но и не из рук вон плохим. Просто сам строй и смысл выступления Сталина на пленуме не предполагал очень уж долгого говорения. Но смысл сказанного им был так серьезен и весом, что для его аудитории время спрессовалось, и она уже не замечала его хода. Лишним подтверждением такого моего заявления могут быть воспоминания, записанные участником съезда и пленума писателем Константином Симоновым через 27 лет. Симонов вспоминал: «И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — все это привело сидевших к какому-то оцепенению». Симонов, хотя впоследствии не раз судил Сталина (и, к слову — Берию), имел личностный масштаб неизмеримо меньший, чем те, кого он с кондачка осуждал. И в описании атмосферы пленума он — как «мастер пера» — краски сгустил. Но Сталин и впрямь говорил жестко, особенно тогда, когда «перешел на личности»:
Сталин ставил в вину Молотову три вполне реальных его прегрешения: поддержка претензий советских евреев на Крым, утечку важных государственных тайн на Запад через жену Молотова и благосклонное отношение Молотова к предложению английского посла «издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы»… Первые два греха были давними и относились к 1944-му и 1949 году. Третий — более свежий, имел предысторию, относившуюся к 1945 году. Тогда Молотов тоже неосторожно намекнул корреспонденту из США, что Советский Союз мог бы ослабить цензурный режим «на условиях взаимности», и Сталин был просто-таки разгневан. 5 декабря 1945 года он направил с юга шифровку вначале Молотову, Берии, Микояну и Маленкову, а 6 декабря — уже только Маленкову, Берии и Микояну, где выговаривал всем трем за «наивность», критиковал Молотова и писал:
Теперь история повторялась, но все было сложнее — Молотов выбивался из «железной» рабочей «обоймы» и, что называется, «плыл». Недаром еще в 1945 году Сталин сомневался в его окружении. К тому же жена Молотова Полина Жемчужина — до мая 1948 года начальник Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома РСФСР, в январе 1949 года была арестована и в декабре 1949 года осуждена на пять лет ссылки, причем — за дело. В итоге быт Молотова был неустроен, и оптимизма ему это не прибавляло. С другой же стороны, он часто и много бывал за границей, в США, и невольно подпадал под «скромное обаяние буржуазии». Ведь по трущобам западных городов Вячеслава Михайловича не возили — даром что и вообще все нищие регионы планеты тогда уже можно было считать «задним двором» Запада и США. Имелись проблемы и с Микояном — тоже не чуждым скепсиса по отношению к перспективам СССР в сравнении с витринами центральных авеню Нью-Йорка. Поэтому Сталин не забыл помянуть недобрым словом персонально и Анастаса Ивановича, старого, но очень уж изворотливого своего соратника. Однако и после критики Сталина Микоян и Молотов остались «при деле». 27 октября 1952 года Постановлением Бюро Президиума ЦК КПСС на Молотова было возложено «наблюдение за работой всех видов транспорта, Министерства связи и Комиссии ЦК по связям с иностранными компартиями», а на Микояна — «руководство работой всех видов министерств: пищевой промышленности, мясомолочной промышленности и рыбной промышленности». Это было не так уж и мало — при желании работать всерьез. Не выпал из высшей руководящей «обоймы» и Климент Ефремович Ворошилов. В ЗАПИСИ Л. Н. Ефремова есть описание и того знаменитого сейчас момента, когда Сталин, после предложения с места избрать его вновь Генеральным секретарем ЦК, весьма настойчиво — дважды — попросил освободить его и от обязанностей Генерального секретаря ЦК, и от обязанностей Председателя Совета Министров СССР, сказав: «Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря». Исходной точкой извращенного описания этого эмоционально действительно насыщенного момента у различных авторов типа Радзинского стало, скорее всего, «художественное» описание его Константином Симоновым. Он картинно расписал и «выразительно воздетые руки» возражающего Маленкова, и «ужасное выражение» его якобы смертельно испуганного лица, но вряд ли был в своих «воспоминаниях» точен. Так или иначе, после протестов Маленкова, Берии и маршала Тимошенко, резонно заявившего, что «народ не поймет этого», Сталин уже не просился в отставку, долго стоял, глядя на аплодирующий ему зал, потом махнул рукой и сел. А еще до этого он по бумажке, вынутой из кармана френча, зачитал те предложения по расширенному составу Президиума ЦК и по Секретариату ЦК, которые были Пленумом приняты и которые я уже привел выше. После зачтения их Сталин заметил, что в списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме Андреева, и прибавил: «Относительно уважаемого товарища Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится». Андреев, впрочем, прожил до 1971 года, скончавшись 76 лет от роду. Попытку Сталина уйти от формального руководства сегодня представляют — не без влияния позднейших «воспоминаний» Симонова — как некий «иезуитский» ход по зондажу истинного положения вещей и настроений в «верхах». Но Сталин — вне сомнения — был искренен. Он ведь все равно остался бы Сталиным и продолжал бы быть окончательным арбитром во всех спорах, а к тому же… К тому же таким образом он почти автоматически обеспечивал бы себе вариант скорого «ухода в Советскую власть» путем перехода в юридические главы государства. Но и Семен Константинович Тимошенко был прав — народ бы этого не понял. Надо было некоторое время подождать — хотя бы до очередной сессии Верховного Совета. Наводят тень на ясный день и в вопросе о расширенном списке Президиума ЦК, предложенном Сталиным. В «воспоминаниях» Хрущева прямо заявлено, что Сталин якобы не мог знать большинство из тех, кого он предлагал избрать, и что этих никому якобы неизвестных «новичков» Сталину не рекомендовали ни Хрущев, ни — по словам Хрущева — Маленков и Берия. Мемуары — вообще редко достоверный источник, хотя изучать их приходится. Но что касается «мемуаров» Хрущева, то как однозначно низкий культурный уровень их номинального «автора», так и сам характер этих «мемуаров» лично меня убеждают в почти полной их фальсификации. «Мемуары» Хрущева, на мой взгляд, являются неглупо сконструированным элементом психологической войны против социализма. Это не всегда просто доказуемо, но в данном случае ложь Хрущева и его «соавторов» устанавливается на редкость легко — простым поименным анализом общественного положения на осень 1952 года всех, кого рекомендовал Сталин. Все они — без исключения — так или иначе не могли не находиться в поле прямого зрения Сталина. Но это была, так сказать, руководящая «массовка». Не менее важным обстоятельством после съезда стало то, что Пленум ЦК сформировал «руководящую пятерку»: Берия, Булганин, Маленков, Сталин, Хрущев. Берия стоял здесь на первом месте, Хрущев — на последнем. Но объяснялось это всего лишь порядком букв алфавита, с которых начинались их фамилии. А В САМОМ конце 1952 года, 30 декабря, исполнилось 30 лет со дня образования СССР. Но особых торжеств по этому поводу не было, лишь в «Правде» была опубликована статья Поскребышева «Великое многонациональное государство». Впрочем, вдруг стало не до юбилеев — события начали убыстряться. Внутриполитическая ситуация завязывалась в странный, но тугой узел. В книге уже упоминавшегося мной ранее Р. К. Баландина «Маленков» совершенно верно подмечено, что доклад Маленкова (точнее будет сказать: доклад Сталина, Маленкова, а также — в той или иной мере — остальных членов Политбюро и ряда работников аппарата ЦК) должен был усилить потаенные антисталинские настроения среди партийной номенклатуры, поскольку Сталин пресекал коррупционные тенденции и вынуждал руководителей всех уровней много работать при сравнительно небольших льготах. Это было действительно так — Р. К. Баландин лишь забыл прибавить, что речь Поскребышева оказалась в этом отношении еще более «знаковой». И поскольку «вечный» бой, данный в очередной раз «партоплазме» на съезде и пленуме, Сталин был склонен развернуть в серьезную политическую битву, потаенные антисталинские настроения среди партийной номенклатуры должны были не просто усилиться, а обрести особый накал. Накопившиеся страсти и амбиции — злобные, мелочные, мещанские, потребительские должны были найти свой логический выход. А логическим выходом была смерть Сталина. |
|
|||
|
Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке |
||||
|
|
||||
