Тринадцатого апреля сорок восьмого года Ближневосточный отдел министерства иностранных дел составил для начальства справку «О положении в Палестине после решения ООН о разделе страны».

Советские дипломаты очень сочувственно писали о евреях, которые вынуждены вооружаться, чтобы обороняться от арабов. Совсем иначе говорилось об арабах:

«Основные арабские феодально-буржуазные организации — Высший арабский комитет и Арабское бюро, инспирируемые англичанами, — выступили против создания еврейского государства и раздела Палестины…

Вооруженные выступления против евреев развернулись с новой силой в декабре 1947 года и продолжаются до настоящего времени. Предатели и квислинги со всего мира начали стекаться в Палестину и приняли участие в борьбе на стороне арабов, среди них подонки Андерса, боснийские мусульмане из лагерей перемещенных лиц в Германии, военнопленные немцы, бежавшие из лагерей в Египте, «добровольцы» из франкистской Испании.

Страны Арабской лиги, выполняя решения совета Лиги, засылают в Палестину вооруженные отряды арабов. Первый отряд проник из Сирии в Палестину 9 января 1948 года. Он состоял из сирийских, иракских и ливанских добровольцев, которые, напав на два еврейских поселения, вынуждены были отойти обратно в Сирию…

С января до марта 1948 года перешли палестинскую границу многочисленные отряды арабов, которые передвигались на автомобилях и имели на вооружении минометы и автоматические ружья… Вооружение арабы получают из арабских стран, которые снабжает Англия…

Трансиорданский Арабский легион является той силой внутри Палестины, при помощи которой Абдаллах намеревается захватить страну после окончания 15 мая английского мандата…

На границе арабского города Яффа и еврейского — Тель-Авив уже четыре месяца идут непрерывные уличные бои, перестрелка снайперов и взаимные набеги. Движение по дорогам может происходить лишь при условии сильной вооруженной охраны. Еврейские колонны машин между Иерусалимом и Тель-Авивом подвергаются нападению и разграблению. Арабы ведут планомерное наступление на разбросанные в южной пустыне Негев еврейские поселения…

Арабы в последнее время перешли к систематическим и планомерным операциям против разбросанных по всей стране еврейских колоний. Колонии, расположенные на юге страны, в Негеве, и на севере, в Галилее, отрезаны от основного еврейского населения прибрежной полосы, и оборона их, а тем более, осуществление связи между ними является почти непосильной задачей для полулегальной еврейской милиции.

Кроме того, евреи лишены помощи в людях извне, несут большие потери убитыми и ранеными, что пагубно отразится на сопротивлении этой маленькой (всего 640 тысяч человек) общины…»

Несколько десятилетий эти документы советского министерства иностранных дел были секретом и хранились за семью замками. Они противоречат той версии арабо-израильского конфликта, которую приняли в Москве позже, когда Израиль стали считать врагом.

Соседние арабские властители твердо решили, что еврейское государство не появится на карте Ближнего Востока. При этом они совершенно не собирались создавать государство палестинских арабов, судьба которых их совершенно не интересовала. Трансиордания и Египет намеревались поделить Палестину. Египтяне были озабочены тем, чтобы иорданский король Абдаллах не ухватил слишком большой кусок.

Тридцатого апреля советский посланник в Ливане и Сирии Д. Солод информировал Москву о беседе с министром иностранных дел Ливана Хамидом Франжье. Клан Франжье был одним из самых влиятельных в Ливане. Министр сообщил посланнику, что арабские страны согласились с предложением короля Трансиордании Абдаллаха занять Палестину.

«На мой вопрос, — писал Солод, — идет ли речь о всей Палестине или только об ее арабской части, Франжье ответил, что арабская часть Палестины и так останется арабской, поэтому занимать ее нет никакой необходимости, речь идет именно о всей Палестине…

Франжье пояснил, что Трансиордания не является членом ООН, поэтому она не связана никакими обязательствами в отношении этой организации…»

Король Абдаллах предлагал создать «Великую Сирию» в составе Сирии, Ливана, Трансиордании и Палестины под его управлением. Король был довольно популярен среди арабских масс, что возбудило к нему ненависть правителей соседних стран, которые боялись утратить свои троны.

Арабские властители только и ждали, когда окончится британский мандат на Палестину, чтобы ввести свои войска. А пока что уничтожение палестинских евреев было поручено специально сформированным для этого армиям.

Арабской освободительной армией командовал сириец Фаузи аль-Каукчи. Во время Второй мировой войны он командовал арабскими частями в составе вермахта. Немцы произвели его в майоры. После разгрома нацистской Германии Фаузи избежал наказания и бежал на Ближний Восток, чтобы заняться прежним делом — уничтожением евреев.

Некоторое количество немецких военных преступников тоже бежали на Ближний Восток. Немцам здесь не очень нравилось, они предпочитали более цивилизованную Латинскую Америку. Но принимали их в арабских странах хорошо, англичанам не выдавали, предлагали работу по специальности.

Гестаповца Алоиза Бруннера, занимавшегося депортацией евреев из Словакии и Греции, называли «вторым Эйхманом». Считается, что он укрылся в Сирии. Его выследили, нашли дом, где он жил. Он потерял три пальца на руке, когда вскрывал посылку, полученную в Дамаске, видимо, от Моссада. Сирийские власти отвечали, что такой человек им неизвестен.

Упоминавшиеся в документах советского министерства иностранных дел боснийские мусульмане — это бывшие солдаты добровольческой дивизии войск СС, которую сформировали немцы с помощью великого муфтия Иерусалима Амина аль-Хуссейни. Осенью сорок первого немцы доставили его в Берлин. Его принял Гитлер, затем рейхсфюрер СС Гиммлер. Всю войну муфтий провел в Берлине, призывая немцев неустанно уничтожать евреев. После войны вернулся на Ближний Восток, чтобы продолжить любимое дело без нацистов.

«Подонки Андерса», о которых также писали советские дипломаты, — это солдаты бывшей польской армии с длинной и запутанной историей.

После нападения фашистской Германии на Советский Союз в Москве изменили отношение к полякам, которые вновь стали союзниками. Летом сорок первого по соглашению с польским правительством в изгнании на территории Советского Союза сформировали польскую армию под командованием генерала Владислава Андерса. Но воевать вместе с Красной армией, которая недавно их громила, армия Андерса не захотела. Польское правительство вывело ее на Ближний Восток.

После Второй мировой войны солдаты Андерса не захотели возвращаться на родину, где к власти пришли коммунисты, вербовались в другие армии наемниками.

К великому муфтию после решения ООН о разделе Палестины пришел и молодой египетский офицер Гамаль Абд-аль Насер. «Вам нужны офицеры, — сказал Насер, — чтобы командовать в сражениях и обучать добровольцев. Многие офицеры египетской армии охотно вступят в вашу армию. Они в вашем распоряжении в любой момент».

Артиллерия, которой командовал полковник Ахмед Абд-аль Азиз открыла огонь по еврейским поселениям к югу от Иерусалима. Другой египетский офицер, подполковник авиации Хасан Ибрагим, будущий член Революционного совета и министр в правительстве Насера, выехал в Дамаск. Он пришел к бывшему офицеру вермахта Фаузи аль-Каукчи и предложил выработать план совместных действий. Договорились, что египетские самолеты нанесут удар по палестинским евреям и приземлятся на сирийских аэродромах.

Пятого декабря сорок седьмого года, через несколько дней после того, как Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за создание двух новых государств в Палестине, Соединенные Штаты запретили продажу оружия на Ближний Восток. Государственный департамент объявил, что не будет выдавать паспорта лицам, намеревающимся служить в неамериканских вооруженных силах. Это тоже было направлено против американских евреев, которые хотели помочь Израилю.

Британские спецслужбы следили за известными сионистами. Об американцах, помогавших Израилю, британская разведка сообщала ФБР. По просьбе англичан американская контрразведка брала их под контроль.

Где бы ни появлялась Голда Меир, которая призывала американских евреев помочь Израилю, повсюду ее сопровождали агенты ФБР. Она собрала довольно много денег — пятьдесят миллионов долларов, которые собирались пустить на вооружение еще не существующей армии Израиля.

Но британские и американские спецслужбы мешали закупкам оружия, предназначавшегося для палестинских евреев.

Англия отказалась присоединиться к эмбарго на поставки оружия, сославшись на крупные контракты с арабскими странами, которые нельзя разорвать. Так что арабский мир продолжал получать оружие в огромных количествах.

Палестинские евреи обратились к советским представителям. Пятого февраля сорок восьмого года будущий министр иностранных дел Израиля Моше Шерток беседовал с Громыко. Он просил советское руководство вмешаться, чтобы, во-первых, прекратить продажу чехословацкого оружия арабам и, во-вторых, воздействовать на Югославию, которая отказалась продавать оружие палестинским евреям.

К тому времени Сталин уже отдал приказ вооружить палестинских евреев, чтобы они смогли создать свое государство. Поэтому Громыко без дипломатии, деловито поинтересовался, есть ли у евреев возможность обеспечить разгрузку оружия, если оно будет им продано.

Шерток немедленно телеграфировал Бен-Гуриону, может ли он твердо сказать Громыко, что евреи берут на себя выгрузку? Положительный ответ был получен.

Руководители Чехословакии традиционно симпатизировали палестинским евреям. Первый президент страны Томаш Масарик всячески поддерживал сионистов. Он говорил:

— Нельзя ожидать, чтобы государства вели себя как джентльмены.

Но сам Томаш Масарик старался вести себя безукоризненно. Его сын, Ян Масарик, после войны стал министром иностранных дел в Праге. Он помогал отправке беженцев-евреев в Палестину. Десятого марта сорок восьмого года Масарик погиб при странных обстоятельствах — выпал из окна своей служебной квартиры и разбился насмерть.

Официальная версия — самоубийство, душевный разлад и неспособность справиться со своими проблемами.

В самой Чехословакии и на Западе говорили, что министра выбросили из окна сотрудники советской госбезопасности, которые вели себя в Праге по-хозяйски и держали чехословацких политиков под контролем…

Масарик-младший всей душой стремился к тесному сотрудничеству с Москвой. Но он мешал чехословацким коммунистам, которые брали власть в стране. Просто отправить его в отставку было трудно из-за его международного авторитета и громкого имени. Его отец Томаш Масарик, основатель Чехословацкой республики, был даже одним из кандидатов на нобелевскую премию мира.

После освобождения страны от немецких войск в Чехословакию — в отличие от других восточноевропейских стран — вернулись прежние лидеры: президент Эдуард Бенеш и министр иностранных дел Ян Масарик.

Бенеш и Масарик умудрялись ладить и с западными державами, и с Советским Союзом. В Праге было сформировано коалиционное правительство, которое возглавил коммунист Готвальд. Казалось, под боком у Кремля может существовать многопартийная демократия. Но это продолжалось недолго.

Правительство Чехословакии решило участвовать в плане Маршалла, предложенном американцами для восстановления Европы. Но Сталин объяснил Масарику, что если чехи дорожат дружбой с Советским Союзом, им следует отказаться от плана Маршалла. Прага подчинилась.

Сталину больше не нужны были ни Бенеш, ни Масарик. Кроме того, компартия в Чехословакии теряла поддержку. В Москве было решено исправить положение.

Повод представился.

Министры-некоммунисты потребовали обсудить деятельность министерства внутренних дел и особенно управления государственной безопасности, которое контролировалось коммунистами и советниками из Москвы.

Коммунисты не захотели никому давать отчет о деятельности органов госбезопасности. Тогда двадцатого февраля сорок восьмого года министры-некоммунисты подали в отставку. Они полагали, что Готвальд — как это принято в демократической стране — вынужден будет провести новые выборы. Наивные!

Коммунисты вывели своих сторонников на улицы и начали формировать отряды рабочей милиции. Готвальд решил сформировать чисто коммунистическое правительство.

Президент Бенеш сопротивлялся. Готвальд пригрозил поднять рабочую милицию и пригласить советские танки. Двадцать седьмого февраля Бенеш сдался. Вся власть в стpане пеpешла к коммунистам. Это был государственный переворот.

Десятого марта министра иностранных дел Яна Масарика нашли мертвым под окнами его квартиры.

Советский Союз выиграл Чехословакию, но получил холодную войну, которую ему суждено было проиграть, несмотря на все жертвы, принесенные в этой войне.

Переворот в Праге породил страх, что нечто подобное произойдет и в других странах. Для американского президента Трумэна это был пример наступления коммунизма по всему миру. Через два месяца, в апреле сорок восьмого, европейские страны объединились в Брюссельский пакт — оборонительный союз, цель которого — противостоять попыткам свергнуть демократические правительства.

Ответом на события в Праге стало создание НАТО как мощного военного блока, увеличение военных расходов Соединенных Штатов, перевооружение Западной Германии. Все это заставило уже Советский Союз принимать ответные меры, которые легли непосильным бременем на социалистическую экономику…

Чехословакия традиционно продавала оружие тем, кому нельзя было — по соображениям высокой политики, — напрямую передавать советские вооружения.

С сорок седьмого года Чехословакия снабжала оружием греческих партизан. После Второй мировой в Греции разгорелась гражданская война. Сталин поддержал греческих партизан в надежде, что они создадут в стране революционную ситуацию и компартия возьмет власть. Он даже обсуждал возможность признания созданного партизанами Временного демократического правительства Греции во главе с генералом Маркосом Вафиадисом. Но, к счастью, не решился это сделать…

Через несколько лет после описываемых событий, в декабре пятьдесят восьмого года, Прага попросила у Москвы совета: никому не известные кубинские партизаны во главе с Фиделем Кастро просят продать им оружие через подставную костариканскую фирму.

Разрешение было дано: правда, продавали только остатки трофейного, немецкого, оружия и то, что чехи делали сами.

Через год, в сентябре пятьдесят девятого, Польша сообщила в Москву, что новые кубинские власти через польского посла в Швейцарии просят продать им уже более серьезное оружие. Для этого они готовы использовать контролируемую ими австрийскую фирму.

Министерство иностранных дел и международный отдел ЦК КПСС были против: кто такой этот Фидель Кастро и зачем из-за него злить американцев? Но Хрущев распорядился оружие отправить. Он словно чувствовал, что победа партизан на Кубе открывает перед ним новые возможности…

Сторонником Израиля был и новый министр иностранных дел Чехословакии Владо Клементис. Военными поставками в Палестину занимались руководитель международного отдела и секретарь ЦК компартии Чехословакии Бедржих Геминдер, который прежде жил в Москве и заведовал в Коминтерне отделом печати, и Бедржих Райцин, который тоже был эмигрантом в Москве и служил в Чехословацком корпусе генерала Свободы. Райцин первоначально руководил отделом контрразведки генштаба, затем его сделали заместителем министра национальной обороны.

В пятьдесят втором году все трое станут жертвами антисемитского «дела Сланского» (Владо Клементис не был евреем, им «разбавили»).

Один из чехословацких аэродромов выделили для отправки оружия и снаряжения израильтянам. Через Чехословакию Израиль получил артиллерию и минометы, немецкие истребители «мессершмит». В основном это было немецкое трофейное оружие, что снимало вопрос о том, кто поставляет палестинским евреям оружие.

Американский военный атташе в Ливане майор Стивен Мид сообщил в Вашингтон о том, что какие-то самолеты по ночам садятся на небольшом аэродроме в долине Бекаа. Американский атташе выяснил, что самолеты доставляют оружие еврейским боевым формированиям в Палестине.

Американский военный атташе в Праге информировал свое начальство, что в чехословацкой армии — с очевидного согласия советского правительства — ведется вербовка добровольцев для еврейского государства.

Директор ЦРУ адмирал Хилленкойтер доложил президенту Трумэну, что оружие на Ближний Восток нелегально доставляется из Чехословакии — причем американскими самолетами.

Государственный секретарь Маршалл сообщил американскому послу в Праге, что намерен выразить официальный протест чехословацким властям. Посол скептически ответил своему начальнику, что протест ни к чему не приведет. Прага остро нуждается в валюте, а продажа оружия приносит чехам хорошие деньги.

Летали по маршруту Чехословакия—Палестина бывшие военные летчики, ветераны Второй мировой. Большинство были американцами. Потом они объясняли, что же заставляло их рисковать жизнью: «Мы должны были пролететь две с половиной тысячи километров, а горючего в баках помещалось на две тысячи. Подвешивали дополнительный бак, от этого груженная под завязку машина становилась очень тяжелой. Ты летел, твердо зная одно — сесть можно только там, куда летишь. Если сядешь в Греции, отберут самолет и груз. Сядешь в любой арабской стране — просто убьют. Но когда ты приземляешься в Израиле, тебя ждут плохо одетые и небритые люди, которые немедленно начинают разгружать твой самолет. У них нет оружия, но оно им нужно, чтобы выжить. Ночью в гостинице ты вспоминаешь, кого напоминают эти люди, которые так плохо выглядят, — евреев, которых отправляли в концлагеря. Но эти не позволят себя убить. Им надо помочь. Поэтому утром ты готов лететь вновь, хотя понимаешь, что каждый полет может оказаться последним…»

Посольство Соединенных Штатов в Чехословакии пригрозило лишить американского гражданства тех, кто занимается нелегальной доставкой оружия в Палестину.

Они нарушили принятый в сороковом году закон, запрещавший гражданам США служить в вооруженных силах иностранных государств, если это «не санкционировано законами Соединенных Штатов». Нарушение закона каралось штрафом до двух тысяч долларов или тюремным заключением на срок до трех лет. Седьмого августа сорок седьмого года государственный департамент выпустил циркуляр, в соответствии с которым американские граждане, поступающие на службу в вооруженные силы иностранного государства, «утрачивают гражданство США на весь период службы», их паспорт аннулируется.

Американский военный атташе в Праге предложил министерству обороны предупредить экипажи этих самолетов, что если самолеты и экипажи не вернутся немедленно на родину, то они будут сбиты истребителями-перехватчиками. Это предложение в Вашингтоне отвергли.

Директор ЦРУ доложил президенту Трумэну, что поставки оружия из Чехословакии значительно возросли: «Чехословакия стала основной базой для операций разветвленной подпольной организации, занятой тайной переброской по воздуху военных материалов в Палестину».

Правительство Соединенных Штатов направило официальный протест правительству Чехословакии и информировало Организацию Объединенных Наций о незаконных поставках оружия на Ближний Восток. Государственный департамент заявил, что американцы, которые участвуют в этом незаконном бизнесе, должны сдать свои американские паспорта.

Правительство Чехословакии ответило, что все американцы, о которых шла речь в ноте, давно покинули территорию страны. Но американская военная разведка быстро выяснила, что переброска оружия идет теперь с небольшого аэродрома неподалеку от Братиславы. На этом аэродроме советские и чехословацкие инструкторы учили израильтян летному делу. На обратном пути из Палестины летчики захватывали апельсины для чехословацких детей.

Израильские военные закупали по дешевке старые английские истребители «Спитфайры» и трофейные немецкие «Ме-109». В районе Брно их разбирали на части и отправляли в Израиль.

Летчики-добровольцы нелегально приезжали в Чехословакию. На аэродроме в Ческе-Будеёвице они знакомились с самолетами, которые предстояло пилотировать, и отправлялились в Израиль.

На территории Чехословакии обучали не только будущих израильских летчиков. Там же, в Ческе-Будеёвице, готовили танкистов и десантников. Полторы тысячи пехотинцев армии обороны Израиля учили в Оломоуце, еще две тысячи — в Микулове. Из них сформировали часть, которая первоначально называлась «Бригадой им. Готвальда», бригаду перебросили в Палестину через Италию. Медицинский персонал учили в Вельке-Штребне. Радистов и телеграфистов — в Либереце. Электромехаников — в Пардубице. Советские инструкторы читали молодым израильтянам лекции на политические темы.

Закупками военного имущества в Чехословакии занимался, в частности, недавний сержант и командир пулеметного отделения в британской армии Исраэль Таль, будущий генерал и командующий бронетанковыми войсками армии обороны Израиля.

Летному делу учился в Чехословакии и будущий командующий военно-воздушными силами генерал Мордехай Ход. Его дед когда-то уехал из России в Палестину. Во время шестидневной войны его летчики уничтожили египетскую авиацию прямо на аэродромах.

«Кто знает, — вспоминала Голда Меир, — устояли бы мы, если бы не оружие и боеприпасы, которые мы смогли закупить в Чехословакии и транспортировать через Югославию и другие балканские страны в те черные дни начала войны, пока положение не переменилось в июне сорок восьмого года?

В первые шесть недель войны мы очень полагались на снаряды, пулеметы и пули, которые Хагане удалось закупить в Восточной Европе — тогда как даже Америка объявила эмбарго на отправку оружия на Ближний Восток…

Несмотря на то, что Советский Союз впоследствии так яростно обратился против нас, советское признание Израиля имело для нас огромное значение. Это означало, что впервые после Второй мировой войны две величайшие державы пришли к согласию в вопросе о поддержке еврейского государства, и мы, хоть и находились в смертельной опасности, по крайней мере знали, что мы не одни.

Из этого сознания — да и из суровой необходимости — мы почерпнули ту, если не материальную, то нравственную силу, которая и привела нас к победе».

Оружие из Чехословакии подоспело вовремя. Двадцать девятого марта сорок восьмого года палестинские евреи распаковали и собрали первые четыре трофейных истребителя «мессершмит» Bf-109.

В этот день египетская военная колонна, включавшая танки, была всего в нескольких десятках километров от Тель-Авива. Заговорили об эвакуации города. Если бы Тель-Авив был потерян, дело было бы проиграно. Войск, способных прикрыть город, в распоряжении Бен-Гуриона не было. Он отправил все, что у него было, — эти четыре самолета. Из боя вернулся один. Но увидев, что у евреев появилась авиация, египтяне остановились. Они не решились взять город, оставшийся беззащитным.

Чехословакия обеспечила палестинских евреев оружием и боеприпасами. А боевой дух еврейских солдат был очень высок. Они знали, что могут или победить, или умереть. Отступать или бежать им было некуда.

Получив оружие, еврейские боевые формирования дали отпор арабам. Созданная усилиями великого муфтия Арабская армия освобождения терпела поражение, отряды еврейской самообороны заняли стратегически важные города Хайфа и Яффа.

Западные державы подготовили в Совете Безопасности ООН проект заявления «о проникновении вооружений морским и сухопутным путем в Палестину». Заявление было направлено против евреев и еврейской иммиграции.

Советский представитель Громыко, не имея возможности связаться с Москвой, немедленно выразил протест. Согласие запросил постфактум. Молотов телеграммой сообщил, что политбюро одобряет его линию.

Но в Москве следили за тем, чтобы приличия соблюдались.

Уже после создания Израиля, двадцать второго мая сорок восьмого года, министр иностранных дел Шерток телеграфировал специальному представителю Израиля в Соединенных Штатах Эльяху Эпштейну: запросите государственный департамент, могут ли они срочно отправить в Израиль истребительно-бомбардировочную авиацию, зенитную и противотанковую артиллерию?

Ответ американцев, разумеется, был отрицательным.

Шерток инструктировал своего представителя:

«Также обратитесь незамедлительно в советское посольство с просьбой срочно связаться с Москвой по вопросу о такой же помощи».

В Москве Ближневосточным отделом МИД руководил Иван Николаевич Бакулин. Он был дипломатом молотовского призыва. Его взяли в наркомат иностранных дел в тридцать девятом году, во время войны он был начальником отдела кадров НКИД, потом уехал послом в Афганистан.

Пятого июня Бакулин, выполняя линию партии, доложил своему куратору — заместителю министра Валериану Зорину:

«В связи с сообщением т. Громыко о просьбах представителей государства Израиль оказать помощь правительству Израиля полагал бы возможным:

1. Дать понять чехам и югославам, в доверительном порядке через наших послов в Праге и Белграде, о желательности оказания содействия представителям государства Израиль в закупке последними и отправке в Палестину артиллерии и самолетов, учитывая, что, несмотря на решение Совета Безопасности о запрещении ввоза вооружения в арабские страны, последние имеют полную возможность получить оружие в необходимом количестве с английских складов и баз в Трансиордании, Ираке и Египте.

2. Воздержаться от выдачи разрешений на поездку в СССР представителям правительства Израиля из Чехословакии с целью ведения переговоров о закупке в СССР самолетов, поскольку такие переговоры могла бы вести миссия Израиля, на организацию которой советским правительством дано согласие».

Зорин поправил недипломатичного подчиненного: «Мы не можем так неосторожно действовать. Ведь мы голосовали за прекращение огня в Палестине. Нам следует воздержаться от шагов, которые могут быть использованы против нас».

Поставки оружия продолжались, но тайно, через третьи руки, чтобы Советский Союз нельзя было обвинить в нарушении решений Организации Объединенных Наций.

Американские дипломаты в Иерусалиме, где находилось консульство, видело, что скоро разразится война. Американцы закупили электрогенераторы, вдоволь запаслись бензином и питьевой водой.

В марте арабские террористы захватили машину одного из американских дипломатов. Но находившийся вместе с дипломатом араб-переводчик уговорил похитителей отпустить их. Террористом оказался и араб — водитель машины генконсула. Он начинил автомобиль взрывчаткой и с развевающимся американским флажком въехал во двор штаб-квартиры Еврейского агентства. Водитель убежал, а машина взорвалась, несколько человек погибли.

Через несколько дней неизвестные похитили главного щифровальщика американского консульства Джорджа Паро. Сутки его допрашивали, требуя рассказать все, что ему известно о подготовке взрыва. Потом его отвезли в полицейский участок.

Эта история не улучшила отношения палестинских евреев к американской дипломатии.

Президенту Трумэну надоел саботаж его ближневосточной политики. Он сместил чиновника, занимавшегося в государственном департаменте палестинскими делами, и назначил на его место человека, симпатизировавшего сионистам.

Двенадцатого мая, когда оставалось всего два дня до окончания британского мандата в Палестине, Трумэн провел последнее совещание в Белом доме.

Его советник Кларк Клиффорд озвучил намерение президента признать еврейское государство, как только оно будет провозглашено. Пока Клиффорд говорил, лицо государственного секретаря Маршалла багровело.

Глядя на президента, Маршалл сказал:

— Если вы это сделаете, то на выборах в ноябре я проголосую против вас.

Такого Трумэн еще не слышал в Белом доме. Он мог сколько угодно менять чиновников в государственном департаменте, но поссориться накануне выборов с одним из самых популярных в стране людей было бы катастрофой.

Трумэн сказал, что еще подумает, и попросил всех оставить его одного. На самом деле президент принял решение — как бы ни была опасна оппозиция Маршалла, он не позволит накануне выборов соперникам-республиканцам выставить его негодяем, который мешает палестинским евреям создать свое государство.

Государственный секретарь Маршалл сделал все, что он мог. На следующий день, тринадцатого мая, он представил президенту обширный доклад о положении в Палестине со своим выводом: «Еврейское государство не сможет продержаться сколько-нибудь долго в окружении враждебного арабского мира».

Маршалл грозно предупредил будущего министра иностранных дел Израиля Шертока, что, если на еврейское государство нападут арабские армии, на помощь Соединенных Штатов рассчитывать не следует. Он советовал палестинским евреям не спешить с провозглашением своего государства, чтобы не подвергать себя риску быть уничтоженными.

Вернувшись в Тель-Авив, Шерток передал Бен-Гуриону слова американского госсекретаря и неуверенно заметил, что, может быть, в такой ситуации с провозглашением еврейского государства следует повременить.

Но Бен-Гурион считал, что евреи ждали этого момента две тысячи лет — никто не может обвинить их в недостатке терпения. Но сейчас терять время глупо.

В пятницу, четырнадцатого мая сорок восьмого года, в четыре часа дня в здании музея на бульваре Ротшильда в Тель-Авиве было провозглашено Государство Израиль.

Бен-Гурион зачитал декларацию независимости, в которой говорилось:

«Насильственно изгнанный со своей родины, еврейский народ остался верен ей… Преисполненные сознания этой исторической связи, евреи из поколения в поколение предпринимали попытки вновь обосноваться на своей древней родине. Последние десятилетия ознаменовались массовым возвращением на родную землю. Эти люди стали ее защитниками, их трудом расцвела пустыня, они возродили древний язык, построили города и поселки, создали динамичное развивающееся общество… На этом основании мы, представители еврейского населения, в день истечения британского мандата в силу нашего естественного и исторического права и на основании решения Генеральной Ассамблеи ООН провозглашаем создание еврейского государства — Государства Израиль…»

Бен-Гурион сразу же обратился к палестинским арабам и арабским государствам:

«Призываем сынов арабского народа, проживающих в Государстве Израиль, блюсти мир и участвовать в строительстве государства на основе полного гражданского равноправия… Протягивая руку мира всем соседним государствам и их народам, призываем их к сотрудничеству с еврейским народом…

Члены Национального совета подписали декларацию независимости и спели национальный гимн — Ха-Тикву:

Пока не угаснет в сердце огонь
Нашей еврейской мятежной души,
Будем к Востоку идти мы вперед,
Взор устремив на Сион.
Не забыть надежды нам своей,
Что две тысячи лет в себе несем.
Будем мы снова народом свободным
На родине нашей,
В стране Сиона, Иерусалима.

Вся процедура заняла пятнадцать минут.

Оглядываясь назад, нельзя не сказать, что история Ближнего Востока пошла бы иначе, если бы соседние арабские страны не решили сразу же задушить еврейское государство. Сколько войн и каких жертв можно было бы избежать, если бы арабские властители проявили меньше себялюбия, спокойно встретили появление ничем им не угрожавшего Израиля и позволили палестинским арабам создать свое государство.

Но в двадцатом веке арабские властители на все предложения отвечали «нет» — и действовали себе во вред.

Если бы в девятнадцатом году они не возражали против декларации лорда Бальфура, то небольшое еврейское население Палестины получило бы всего лишь крохотную автономию. Евреи вынуждены были бы удовольствоваться положением национального меньшинства в арабском государстве, как христиане-марониты в Ливане.

Если бы перед Второй мировой войной арабы согласились с британским предложением создать в Палестине крохотное еврейское государство и крупное арабское, Израиль, получивший бы считаные квадратные километры, был бы вообще незаметен.

В сорок седьмом году палестинским евреям пришлось выбирать между реальной возможностью создать государство на очень небольшой территории и продолжением безнадежной борьбы за всю Палестину. Размышления были недолгими, и Израиль появился на политической карте. Разумные люди, не склонные к фанатизму, не могли сделать иного выбора.

Палестинские арабы, выбирая между возможностью создать свое государство на той территории, которую определила им ООН, и борьбой за завоевание всей Палестины, выбрали второе.

То, чего добиваются палестинцы столько лет, ради чего они погубили множество жизней — своих и чужих, — палестинское государство могло появиться в мае сорок восьмого года. И не евреи помешали им; только что появившийся на свет Израиль не претендовал ни на один лишний квадратный метр земли сверх того, что было обозначено решением ООН. Но арабские страны просто не позволили палестинским арабам создать свое государство. Это даже не обсуждалось, ничего не было сделано для провозглашения арабского государства. Так началась трагедия Ближнего Востока.

Через несколько часов после появления Израиля министр иностранных дел Египта уведомил председателя Совета Безопасности ООН, что египетская армия пересекла границы Палестины, чтобы навести там порядок. В субботу утром арабские самолеты бомбили в Тель-Авиве электростанцию и аэропорт. Погибли сорок четыре мирных жителя.

Арабские армии, ожидавшие легкой победы, наткнулись на ожесточенное сопротивление. Египетские войска были окружены на южном фронте в районе Фалуджи. Полтора месяца египтяне не могли вырваться из окружения. Египетские офицеры сразу же занялись поиском виновных и пришли к выводу, что их предали: послали в бой с негодным оружием не снабдили достаточным количеством боеприпасов.

В составе египетской армии сражался будущий президент страны Гамаль Абд-аль Насер.

«Я вспоминаю дни, которые провел в окопах, — писал потом Насер. — Я часто думал: Вот мы сидим в этой земляной норе, окруженные врагами. Как обманули нас, втянув в войну, к которой мы не были готовы! Как играют нашей судьбой честолюбцы, стяжатели и интриганы! Это из-за них мы лежим здесь, безоружные, под огнем.

Мы воевали в Палестине, но душой были в Египте. То, что происходит сейчас в Палестине, всего лишь миниатюрная копия того, что происходит в Египте. Наша родина испытывает такие же трудности и так же опустошена врагами. Ее так же обманули и вынудили сражаться без всякой подготовки».

Кто же эти загадочные враги, которые послали египетскую армию в Палестину, так и осталось загадкой…

Пока еврейские боевые отряды отражали наступление египетской армии, Шерток, назначенный министром иностранных дел Израиля, от имени временного правительства пятнадцатого мая отправил телеграмму советскому министру иностранных дел Молотову:

«Имею честь проинформировать Вас и просить Вас сообщить Вашему правительству о том, что Национальный совет еврейского государства, состоящий из членов выбранных представителей еврейских организаций Палестины, вчера, 14 мая, провел заседание после окончания британского мандата и на основании резолюции Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций от 29 ноября 1947 года провозгласил образование независимого еврейского государства в Палестине, которое будет называться Государство Израиль…

Национальный совет призвал арабских жителей Государства Израиль возвратиться на путь мира и сыграть свою роль в его развитии с помощью полного и равного гражданства и должного представительства в его органах управления, временных и постоянных. Совет также предложил мир всем соседним государствам и их народам…

От имени Временного правительства Израиля я настоящим прошу официального признания Государства Израиль и его Временного правительства со стороны правительства Союза Советских Социалистических Республик…

Я пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить чувства глубокой благодарности и понимания еврейского народа Палестины, которые разделяются евреями во всем мире, за твердую позицию, занятую делегацией СССР в ООН в поддержку образования независимого суверенного еврейского государства в Палестине; за последовательное продвижение ею этой идеи, несмотря на все трудности; за ее выражение подлинной симпатии в связи со страданиями еврейского народа в Европе от рук нацистских мучителей и за поддержку принципа, заключавшегося в том, что евреи Палестины являются нацией, заслуживающей суверенитет и независимость».

Решение признать еврейское государство было принято Сталиным. Восемнадцатого мая Молотов ответил Шертоку телеграммой:

«Настоящим сообщаю, что Правительство Союза Советских Социалистических Республик приняло решение об официальном признании Государства Израиль и его Временного правительства…»

Первыми Израиль, как и решил президент Трумэн, признали Соединенные Штаты. Это произошло буквально через десять минут после провозглашения еврейского государства. В Вашингтоне уже была полночь. Но американцы признали Израиль «де-факто», это предполагало более низкий уровень дипломатических отношений. «Де-юре» Соединенные Штаты признали Израиль только тридцать первого января сорок девятого года. Американцы ждали выборов, потому что ЦРУ предсказывало победу левым и приход к власти просоветского правительства.

Быстрое признание еврейского государства дорого обошлось американским дипломатам. Через несколько дней неизвестные застрелили охранника консульства и радиста военно-морского атташата. Двадцатого мая снайпер стрелял в консула и вице-консула, но не попал. Буквально через десять минут снайпер застрелил генерального консула Томаса Вассона на аллее позади здания консульства.

Вассон возвращался с заседания комиссии ООН по перемирию. На нем был бронежилет, но пуля попала в плечо и рикошетом от бронежилета вошла в грудь. Его отвезли в больницу, где он умер на следующий день.

Отношение американской бюрократии к палестинским евреям не улучшилось.

«Появление в Палестине выходцев из Европы, — писал исполняющий обязанности госсекретаря Роберт Ловетт министру оборону Форрестолу, — предоставляет Советскому Союзу уникальную возможность для проникновения в этот стратегически важный район. Наши военные атташе в Израиле должны быть специально проинструктированы относительно наблюдения за советскими действиями; они также должны во всех тонкостях знать советскую тактику».

К американским военным в Израиле отнеслись сдержанно. Военно-воздушного атташе полковника Арчибальда, располагавшего собственным самолетом, предупредили, что в случае отклонения от установленного курса по самолету будет открыть огонь. Израильтяне не шутили: в марте сорок девятого самолет Арчибальда обстреляли. Ему спришлось снизиться и совершить посадку.

Американские военные атташе, разведчики по специальности, жаловались в свое министерство:

«Соединенные Штаты получили данные об организации вооруженных сил практически всех стран, кроме Израиля, Советского Союза и нескольких его сателлитов.

Израиль отказал нам даже в такой мелкой услуге, как просьба предоставить информацию о знаках различия, эмблемах формирований его армии или дать общие сведения о расположении основных войсковых частей».

От американских дипломатов и разведчиков требовали информации о советском военном проникновении в Палестину. Сразу после провозглашения Израиля государственный депарамент получил сведения о том, что на подмогу евреям прибыли восемь тысяч бывших солдат и офицеров Советской армии.

Американский генеральный консул в Иерусалиме Томас Вассон, которому поручили проверить цифру, телеграфировал в Вашингтон: «Это слухи, болтовня, чистейший вздор».

Советский Союз первым признал еврейское государство в полном объеме, «де-юре», поэтому советского посла встретили в Израиле с особым почетом.

Американское посольство отправило в Вашингтон подробный отчет о прибытии советских дипломатов, с разочарованием отметив, что, несмотря на поздний час, приветствовать советского посла собралась большая толпа. Единственное, что утешило американцев, — недовольство усталых официанток в гостинице, где советские дипломаты в три часа ночи потребовали полный обед из пяти блюд.

Шестнадцатого мая молодой московский поэт-фронтовик Давид Самойлов записал в дневнике:

«Возникло государство Израиль. В этом есть свое величие, которому вряд ли сочувствует все остальное человечество. Говорит ли во мне голос крови? Где-то лепечет одними губами…

Если это государство уцелеет, может быть, нас станут немного больше уважать, но и считать иностранцами везде, где мы проросли уже тысячелетними корнями».

Двадцатого мая появилась новая запись в дневнике:

«Израиль сражается превосходно. Но что поделает горстка людей с равнодушием мира!

Никто не понимает, насколько скучнее станет на нашей планете без этого кипучего и упрямого племени».

Тридцатого мая Еврейский антифашистский комитет отправил первому президенту Израиля Вейцману приветствие (над текстом долго работали, его предварительно читали и одобрили в ЦК), в котором, в частности, говорилось:

«Впервые на протяжении всей его богатой и полной страданий истории у еврейского народа появился настоящий защитник его прав и интересов — Советский Союз, друг и защитник всех народов».

Множество советских евреев ощутили солидарность с Израилем и были готовы помочь молодому государству. Офицеры-евреи и ветераны войны, недавно снявшие погоны, изъявляли готовность отправиться в Палестину, чтобы помочь Израилю.

Дважды Герой Советского Союза танкист Давид Абрамович Драгунский предлагал сформировать дивизию и перебросить ее в Палестину. Молодой герой войны не предполагал тогда, что со временем престарелого генерал-полковника Драгунского попросят возглавить Антисионистский комитет советской общественности с задачей «разоблачать агрессивную политику Израиля и преступления международного сионизма»…

Евреи-фронтовики чувствовали себя уверенно. По числу награжденных боевыми наградами среди народов Советского Союза евреи находились на третьем месте — после русских и украинцев. Причем советские евреи искренне считали, что советское руководство поддерживает Израиль, следовательно они действуют в русле советской официальной политики.

Еще до провозглашения Израиля, в середине апреля сорок восьмого года, адвокат из Выборга Э. Г. Лемберг, в войну гвардии инженер-капитан Красной армии, награжденный орденами, отправил заместителю министра иностранных дел Вышинскому письмо, озаглавленное так: «О необходимости направления значительного кадра евреев СССР в Палестину».

Этот документ сохранился в архиве министерства.

Бывший офицер-орденоносец предлагал в течение года перебросить в Палестину пятьдесят тысяч советских евреев, которые должны «быть готовы к защите Советского Союза на палестинском участке фронта».

Вышинский переправил доклад советнику МИД Борису Ефимовичу Штейну, доктору исторических наук, бывшему полпреду в Италии. Тот через три дня передал в секретариат Вышинского отрицательное заключение.

Опытный Штейн написал, что незначительный удельный вес еврейской Палестины на Ближнем Востоке не помешает Англии и Соединенным Штатам превратить ближневосточные страны в антисоветский плацдарм. Кроме того, полагал Штейн, в силу классовой природы сионисты будут поддерживать не Советский Союз, а Соединенные Штаты.

Не думавшие о классовой борьбе советские евреи были воодушевлены созданием Израиля и искренне хотели ему помочь. Они откровенно говорили и писали об этом.

Неладное заподозрили только очень опытные функционеры. Восемнадцатого мая сорок восьмого года заместитель ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета Григорий Маркович Хейфец поспешил доложить в ЦК ВКП(б):

«В связи с событиями в Палестине в Еврейский антифашистский комитет обращаются по телефону и лично, поступают заявления об отправке в Палестину в качестве добровольцев „для участия в борьбе с агрессором и фашистами“…

Имеются заявления от служащих министерства вооружений и от офицеров Советской Армии. Заявители мотивируют свои просьбы желанием помочь еврейскому народу в борьбе с английским агрессором… В ЕАК поступили также заявления об организации сбора средств на покупку вооружения…»

Заместитель ответственного секретаря пребывал в растерянности и просил указаний Центрального комитета.

Хейфец служил в органах госбезопасности с двадцать второго года. Всю войну он проработал в резидентуре внешней разведки в Сан-Франциско. В сорок седьмом его вернули в Москву и назначили заместителем ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета с поручением докладывать обо всем в министерство госбезопасности.

Функционеры ЕАК сразу поняли, что от них ждут подтверждения «советского патриотизма» и противодействия идеям эмиграции в Палестину: Израиль предназначен для евреев из других стран, для евреев, лишенных социалистической родины.

Хейфец составлял списки евреев, которые приходили в антифашистский комитет и просили отправить их добровольцами в Палестину — воевать на стороне Израиля против арабских реакционеров. Списки он передавал в министерство госбезопасности для «принятия мер».

Самого Хейфеца эта бдительность не уберегла от ареста в пятьдесят первом году. Но бывшему чекисту хотя бы сохранили жизнь. Его не расстреляли вместе с другими активистами Еврейского антифашистского комитета, а приговорили к двадцати пяти годам лишения свободы…

Двадцать четвертого мая сорок восьмого года в Москве устроили вечер памяти Соломона Михоэлса.

Обстоятельства трагической смерти художественного руководителя Государственного еврейского театра и председателя Еврейского антифашистского комитета не были тогда известны. Только потом выяснится, что его убили чекисты по секретному распоряжению Сталина. Инсценировали наезд — дескать, Михоэлс и его спутник, находившиеся в Минске, попали под грузовик. Но инсценировка была грубой, в нее не поверили. Пошли слухи, что Михоэлса убили. Но указаний сверху не было, поэтому похоронили его с почетом.

Выступал известный писатель Илья Григорьевич Эренбург:

— На сегодняшнем вечере, посвященном памяти большого актера и большого человека Соломона Михайловича Михоэлса, я хочу еще раз напомнить — бессмертная жажда: это сухие губы народа, который издавна мечтал о справедливости, который, запертый в душных гетто, добивался правды, за других пел и для других бунтовал.

Сейчас, когда мы вспоминаем большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко рвутся бомбы и снаряды: то евреи молодого государства защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью. Кровь людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идеи сионизма, но сейчас речь идет не о идеях, а о живых людях.

Я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновляет людей на подвиги…

Советская печать клеймила арабских реакционеров, которые пытаются задушить еврейское государство.

Когда Эренбург произносил свою речь, министр Шерток запросил коллегу Молотова: согласен ли он на то, чтобы Израиль «незамедлительно учредил свою миссию в Москве в составе посланника или поверенного в делах и генерального консула, и на то, чтобы одновременно была учреждена в Тель-Авиве советская миссия такого же ранга».

На следующий день, после того как текст ответа утвердил Сталин, Молотов телеграфировал в Тель-Авив согласие.

Первым послом в Израиле назначили Павла Ивановича Ершова. У него был опыт работы на Востоке. С сорок четвертого года он служил советником в советском посольстве в Турции.

А в ООН советские дипломаты продолжали сражаться против арабских стран и Англии, которые пытались урезать «суверенные права Израиля», и всячески защищали еврейское государство.

На заседании Совета Безопасности советский представитель потребовал немедленно вывести с территории Палестины иностранные вооруженные формирования, то есть арабские армии, пытавшиеся уничтожить в зародыше еврейское государство.

Организация Объединенных Наций отправила в Палестину три сотни военных наблюдателей, которые фиксировали постоянные нарушения перемирия в Иерусалиме со стороны арабов.

Единственным союзником, оказывавшим Израилю практическую помощь, был Советский Союз. К нему и обращались израильские руководители в критической ситуации.

Девятого июня сорок восьмого года министр Шерток телеграфировал своему представителю в Соединенных Штатах Эпштейну:

«Пожалуйста, обратитесь к представителям СССР по Вашему усмотрению в Нью-Йорке или Вашингтоне с запросом о возможности визита специальной миссии в Москву для обсуждения вопроса о закупках оружия и продовольствия. Ее предварительный состав — Намир, Бен-Арон, Перлсон.

Специальная миссия ожидает решения о вылете. В случае согласия вышеназванные лица обратятся за визами по прибытии в Прагу или Варшаву.

Дело чрезвычайно срочное. Телеграфируйте об исполнении, информируйте Голду Мейерсон».

Шестнадцатого июня Шерток отправил Эпштейну отчаянную телеграмму:

«Ввиду критической ситуации с горючим направляем специального эмиссара в Румынию для переговоров о покупке бензина. Танкер должен прибыть во время перемирия. В этой связи попросите советской поддержки нашего обращения к румынскому правительству».

Двадцать третьего июня министр иностранных дел Шерток телеграммой попросил Эпштейна встретиться с Громыко и обсудить, «как продать самолеты, другое тяжелое вооружение с последующей его доставкой после окончания перемирия (если это произойдет). Укажите, что условия перемирия не запрещают приобретения оружия за границей».

Тем временем Громыко завершал свою работу в Соединенных Штатах и готовился к возвращению домой.

Он проработал за океаном девять лет. Теперь Молотов хотел иметь его рядом, в Москве, и назначил еще одним первым заместителем министра. Молотов покровительствовал Громыко, а Вышинский столь же откровенно не любил быстро растущего соперника, который к тому же был на четверть века моложе.

Андрей Андреевич слишком долго отсутствовал в Москве, не нажил опыта сложных чиновничьих интриг, доносов и подсиживаний. Его тезка Вышинский чувствовал себя в этом мире как рыба в воде.

Громыко в роли постоянного представителя при ООН сменил Яков Александрович Малик.

Малика тоже произвели в заместители министра иностранных дел. Малику было всего сорок лет, не много для дипломата столь высокого ранга. Всю войну он провел в Японии. Единственный из послов союзных держав он видел, как сгорел Токио в результате американских бомбардировок весны сорок пятого. Пережил атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.

Двадцать третьего июля сорок восьмого года представитель Израиля при ООН Абба Эбан телеграфировал министру иностранных дел Шертоку:

«Сегодня состоялась первая продолжительная, очень сердечная беседа с Маликом. Он оценил наши военные успехи, рассуждал о воздействии неудач на арабские режимы. Одобрил нашу заявку на то, чтобы стать членом ООН, однако советует тщательно подготовиться, считает, что все зависит от степени американской поддержки. Надеется на скорое учреждение миссии Голды Мейерсон».

Поражение арабских армий расценили в Москве как поражение Англии и были этому несказанно рады; считали, что позиции Англии подорваны на всем Ближнем Востоке.

Эбан родился в Южной Африке, а учился в Лондоне. Щедро одаренный лингвистическими способностями, он выучил не только классические языки — древнегреческий и латынь, но и многие ближневосточные — арабский, фарси, иврит и арамейский. В двадцать три года ему поручили преподавать восточные языки в Кембридже.

Во время Второй мировой войны он вступил в британскую армию. Служил в Каире, где встретил будущую жену. А ее сестра вышла замуж за будущего начальника генерального штаба армии обороны Израиля Хаима Герцога.

В сорок втором году командование отправило майора Эбана в Иерусалим отбирать евреев-добровольцев для отрядов специального назначения. В сорок седьмом началась его дипломатическая деятельность, его включили в состав делегации Еврейского агентства на сессию Генеральной Ассамблеи. В мае сорок восьмого он произнес свою первую речь в ООН — против Соединенных Штатов. Он отверг аргументы американской делегации, возражавшей против раздела Палестины.

Он слыл в ООН умелым оратором не только благодаря прекрасному знанию английского языка. Он умел быть убедительным. После обсуждения в Совете Безопасности акции возмездия против террористов, закончившегося осуждением Израиля, Эбан прилетел в Иерусалим. Он был возмущен акцией израильских военных и, еле сдерживая гнев, спросил Бен-Гуриона, зачем было проводить эту операцию.

«У меня тоже были сомнения на этот счет, — ответил лукавый премьер, — но когда я прочитал твою речь в Совете Безопасности, то убедился, что она была необходима».

Двенадцатого августа Эбан отправил письмо Шертоку, сообщая о новой беседе с Маликом:

«Он выразил свое глубокое восхищение военными усилиями Израиля… Подобного разгрома никто не ожидал.

Г-н Малик сообщил мне, что сейчас среди всех делегаций имеется единая точка зрения, что создание государства Израиль является необратимым фактом…

Мне стало ясно, что советская сторона считает, что она сделала правильный анализ и приняла правильное решение, после которого она рассчитывает получить дивиденды. Он предположил, что мы оценим факт получения помощи от восточноевропейских и балканских стран как результат благожелательной позиции России…

Советская сторона рассматривает свое решение о поддержке еврейского государства в качестве триумфально оправдавшего себя в контексте целей, которые она ставит перед собой на Ближнем Востоке…»

Четырнадцатого августа второй секретарь миссии СССР в Израиле, уполномоченный Всесоюзного общества культурных связей с заграницей Митрофан Петрович Федорин присутствовал на собрании Лиги дружественных связей с Израилем, устроенном по случаю приезда советской миссии.

Федорин в сорок первом окончил институт иностранных языков и работал дипкурьером советского посольства в Иране. В сорок третьем его отправили стажером в советскую миссию в Египте. В сорок восьмом командировали в Израиль.

Около двух тысяч человек собрались в здании одного из самых больших кинотеатров Тель-Авива «Эстер», на улице собралось еще около тысячи человек, которые слушали трансляцию всех выступлений. Над столом президиума повесили большой портрет Сталина и лозунг «Да здравствует дружба между Государством Израиль и СССР!»

При упоминании Советского Союза и советских представителей, особенно Громыко, зал взрывался аплодисментами.

Хор рабочей молодежи исполнил еврейский гимн, затем гимн Советского Союза. «Интернационал» пел уже весь зал. Затем хор исполнил еще несколько советских песен — «Марш артиллеристов», «Песнь о Буденном».

Седьмого сентября Молотов весьма любезно принял первого посланника Израиля в Советском Союзе — Голду Мейерсон. Она родилась до революции в Киеве, ее дед тридцать лет прослужил в царской армии, ее отец был столяром. Семья нищенствовала, пятеро из восьми детей умерли маленькими.

Нерадостные воспоминания сопровождали ее всю жизнь:

«Ясно помню разговоры о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас. Конечно, я тогда не знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как-то связано с тем, что мы евреи, и с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по городу и кричит: „Христа распяли!“

Ребенком ее увезли в Америку, поэтому по-русски она не говорила. Ее мужем стал Морис Мейерсон, тоже эмигрант из России. По политическим взглядам он был социалистом и противником сионизма. Но ради жены согласился переехать в Палестину. Морис работал кассиром, а темперамент, энергия и целеустремленность Голды привели ее в политику.

Она не любила, когда ей напоминали о том, что она женщина. Один журналист спросил ее:

— Каково женщине быть премьер-министром?

Она парировала:

— Не знаю, никогда не была премьер-министром — мужчиной.

Ее облик олицетворял Израиль. Она всегда носила одежду темных цветов — платье или жакет, подобранная со вкусом булавка, маленькие часы, пальцы в пятнах от никотина (она курила крепкие сигареты без фильтра), мужской подбородок и серьезный взгляд, иногда смягчавшийся теплой улыбкой.

Прежде чем дать согласие на ее приезд в Москву, Вышинский отправил запрос министру госбезопасности генерал-полковнику Виктору Семеновичу Абакумову: «Не имеется ли каких-либо препятствий к допуску ее в СССР». Чекисты не возражали.

Все израильские руководители переиначили свои фамилии на ивритский лад, брали новые имена, состоящие из двух слогов с ударением на последнем. Это был символический акт, возвращение к библейским именам. Сионисты хотели забыть свою жизнь в изгнании. Голда Мейерсон вскоре стала Голдой Меир, министр Моше Шерток — Шареттом. Будущий премьер-министр и лауреат нобелевской премии мира Шимон Перский превратился в Переса.

Вячеслав Михайлович расспросил посла о ситуации в Палестине. Голда Меир среди прочего сказала: «В результате войны правительство Государства Израиль пришло к выводу, что ему, вероятно, придется поднять вопрос о границах, чтобы иметь возможность оборонять их более успешно, чем те границы, которые предусмотрены в резолюции двадцать девятого ноября».

Иначе говоря, она заявила, что границы, определенные ООН, оказались нереальными, Израилю для обороны необходимо увеличить территорию. Эти слова не вызвали возражений у Молотова. Его помощник и переводчик Олег Трояновский (сын первого посла в Соединенных Штатах) записал уклончивые слова советского министра иностранных дел: «Правительство Государства Израиль должно будет подумать над этим вопросом. Однако он, Молотов, думает, что начало у Государства Израиль хорошее, имеется база для создания крепкого государства».

Голда Меир была фантастически самоуверенной женщиной. Уверенность в том, что она права, никогда ее не покидала. И она обладала способностью внушить эту уверенность другим. Пожалуй, она была самым эффективным израильским дипломатом.

Тринадцатого сентября военный атташе при миссии Израиля полковник Иоханн Ратнер побывал в министерстве вооруженных сил и беседовал в управлении внешних сношений с генерал-майором артиллерии И. М. Сараевым и его заместителем.

Ратнер, родившийся в Одессе, успел послужить еще в царской армии — рядовым 3-го Самарского гренадерского полка Московской дивизии. После революции сражался в рядах Красной армии. В двадцать третьем году уехал в Палестину, преподавал архитектуру. Он был одним из создателей Хаганы, накануне войны за независимость руководил отделом планирования генштаба будущей Армии обороны Израиля.

Полковник Ратнер поставил перед представителями министерства несколько вопросов. Во-первых, в Израиле хотели бы получить советскую литературу для военно-учебных заведений. Во-вторых, израильтяне хотели бы отправлять своих офицеров на учебу в советские учебные заведения.

Генерал Сараев ответил, что такие вопросы решает не министерство, а правительство. Так что или посланник Голда Мейерсон должна поставить их перед министерством иностранных дел, или правительство Израиля может официально обратиться в советскую миссию в Тель-Авиве.

Четырнадцатого сентября Голда Мейр нанесла первый визит своему основному партнеру — заместителю министра иностранных дел Зорину, ведавшему Ближним Востоком.

Она сразу же завела речь на тему, которая станет очень болезненной в отношениях между двумя странами.

«Мейерсон, — записывал после беседы Зорин, — заявила, что еврейская проблема может быть решена коренным образом лишь путем широкой иммиграции евреев в государство Израиль.

Я заметил в связи с этим, что иммиграция сама по себе не может, на мой взгляд, решить эту проблему, поскольку многие евреи не поедут в Палестину, а будут продолжать жить в других странах. Я добавил, что в СССР, в социалистическом государстве, навсегда покончено с национальным гнетом и неравноправным положением евреев…

Мейерсон воздержалась от дальнейших высказываний на эту тему».

А в Израиле семнадцатого августа советский посланник Павел Иванович Ершов вручил верительные грамоты премьер-министру Израиля Бен-Гуриону. У гостиницы, где остановился Ершов, на улицах стояли люди, которые искренне приветствовали советского посланника.

У дома премьер-министра был выстроен почетный караул в составе сорока солдат. Оркестр исполнил государственный гимн Советского Союза и Ха-Тикву.

После вручения грамот Бен-Гурион сказал Ершову: «Народ Израиля обязан Советскому Союзу за его моральную поддержку в ООН. Государство Израиль сейчас уже окрепло, его народ и особенно молодежь знают, что воюют за свое государство и свою идею, и, надо сказать, умеют воевать, что было доказано в боях. Армия получила значительное количество оружия из Чехословакии и Югославии, в том числе артиллерию, которой в начале войны совсем не было».

Жизнь в Израиле, где только что отгремели бои, была непростой. Это ощущали и советские дипломаты, несмотря на их привилегированное положение.

В сентябре Ершов пришел к генеральному директору МИД Израиля Уолтеру Эйтану и пожаловался, что не готово здание миссии, жилые квартиры для сотрудников. Возникли трудности с продовольствием. Продовольственные карточки дипломатам не выдали. В результате утром в гостинице советскому посланнику отказали во второй чашке кофе.

Советский Союз старался облегчить положение Израиля и требовал убрать войска арабских стран из Палестины.

Двадцать шестого августа заместитель министра иностранных дел Громыко подписал проект директив для советской делегации на Генеральной Ассамблее ООН. Когда будет обсуждаться вопрос о Палестине, распорядился Громыко, то следует внести следующее предложение: «Генеральная Ассамблея признает необходимым немедленный вывод с территории еврейского и арабского государств в Палестине, создание которых предусмотрено решением Генеральной Ассамблеи от 29 ноября 1947 года, всех иностранных войск и иностранного военного персонала и просит Совет Безопасности принять надлежащие меры для недопущения возобновления военных действий в Палестине».

Речь шла о выводе из Палестины арабских формирований, не потерявших надежду уничтожить еврейское государство.

Семнадцатого сентября директивы были утверждены на политбюро ЦК ВКП(б). Советский Союз продолжал полностью поддерживать Израиль.

Голда Мейр, разумеется, не могла знать, что решило политбюро. В тот же день, семнадцатого сентября, она побывыла у другого заместителя министра иностранных дел, Ф. Гусева. Она выразила надежду, что на предстоящей сессии Генассамблеи советская делегация, как и прежде, займет благоприятную для Израиля позицию.

«Позиция Советского Союза в отношении государства Израиль, — ответил Гусев, — хорошо известна в Организации Объединенных Наций. Наша страна понимает те трудности, которые приходится переживать молодому государству Израиль, и можно полагать, что оно сумеет преодолеть эти трудности».

А в самой Палестине в тот же самый день, семнадцатого сентября, был убит посредник ООН в Палестине граф Фольке Бернадотт. Его застрелили, когда он вместе с главой группы наблюдателей ООН — французским полковником А. Серо пересекал границу нейтральной зоны в Иерусалиме. Автомобиль Бернадотта вынужден был остановиться перед устроенным на дороге завалом. Убийц не нашли. Подозревались израильские радикалы.

Исполнявший обязанности госсекретаря США Роберт Ловетт образовал рабочую группу для разбора дела о покушении на Бернадотта. Американские дипломаты сообщили из Иерусалима, что в день убийства чешские консульства в Иерусалиме и Хайфе работали до полуночи, оформляя тридцать виз для израильских боевиков, замешанных в этом деле. На следующий день боевики вылетели в Прагу. Американский военно-воздушный атташе в Чехословакии получил из Вашингтона указание проверить списки пассажиров всех авиарейсов из Израиля. Американцы предполагали, что убийство организовано советскими и чехословацкими спецслужбами.

Через два дня после гибели Бернадотта американский военный атташе майор Николас Андронович сидел в иерусалимском спортклубе. За соседним столиком группа израильтян обсуждала недавнее покушение. И майор услышал:

— Следующий на очереди — американский консул. Скоро он свое получит.

Генеральный консул Джеймс Макдональд воспринял угрозу всерьез и о подслушанном разговоре должил в Вашингтон. Государственный департамент рекомендовал министерству обороны увеличить отряд морских пехотинцев в иерусалимском консульстве с тринадцати до двадцати семи человек. Но министерство иностранных дел Израиля возразило против того, чтобы морские пехотинцы носили оружие на улице, даже когда они сопровождали сотрудников консульства.

В московском журнале «Новое время» появилась статья, которая обвиняла англичан в убийстве Бернадотта.

У графа Фольке Бернадотта была неважная репутация. В годы войны он руководил шведским обществом Красного креста. Его обвиняли в излишне тесном сотрудничестве с нацистами. Германские спецслужбы широко использовали Красный крест, а после войны многие нацисты с документами Красного креста улизнули из поверженного рейха.

Бернадотт считал резолюцию ООН о разделе Палестины неудачной. У него была своя идея — создать единое государство Трансиордании и Палестины. Бернадотт считал, что практичнее объединить арабское государство Трансиордания (в него включить арабскую территорию Палестины) и еврейское государство Израиль. Реализация его идеи означало бы, что Израиль, едва появившись, исчезнет с политической карты мира.

Палестинские евреи и Сталин были против.

Молотов доложил Сталину проект директив советской делегации относительно обсуждения предложений Бернадотта в Первом комитете Генеральной Ассамблеи.

Молотов и Вышинский предложили отвергнуть идею Бернадотта о демобилизации войск на территории Палестины и его предложения о территориальном переделе, который отнимал у Израиля четыре пятых территории и передавал их Трансиордании.

Сталин согласился.

Получив указание из Москвы, представитель Украины в Совете Безопасности отверг план Бернадотта, сказав, что цель этого плана — уничтожить Израиль.

Советские дипломаты требовали неукоснительного исполнения резолюции Генеральной Ассамблеи от двадцать девятого ноября сорок седьмого года. Они также возражали против перекройки границ в Палестине и передачи каких-то территорий арабам. Что касается проблемы арабских беженцев, то советскую дипломатию она вообще мало интересовала.

Советский МИД предлагал, чтобы «этот вопрос был урегулирован путем непосредственных переговоров между заинтересованными сторонами, то есть между правительством Израиля и правительством арабского государства в Палестине». Тем самым советская дипломатия заняла очень благоприятную позицию для Израиля, который вовсе не хотел возвращения палестинских арабов, считая их врагами еврейского государства и опасаясь, что они станут пятой колонной.

Осенью сорок восьмого представитель Советской Украины в Совете Безопасности Дмитрий Захарович Мануильский озвучил еще одну идею: переселить покинувших Палестину арабов в советскую Среднюю Азию…

Советские руководители не видели ничего ужасного в происшедшем. Евреи из арабских стран (около девятисот тысяч человек!) вынуждены были, бросив дома и все имущество, бежать из родных мест. Полмиллиона обосновались в Израиле, где начали новую жизнь. Советские дипломаты считали, что не пожелавшие оставаться в Израиле арабы пусть обосновываются в соседних арабских странах. Такой обмен населением не казался советским руководителям чем-то необычным.

В конце Второй мировой войны, в сентябре сорок четвертого года, Сталин договорился с новым правительством в Варшаве о том, что поляки уедут из Волыни и Галиции, украинцы оставят Бещады и Хельмский край. Иначе говоря, все поляки будут жить в Польше, а все украинцы — на Украине.

Польский комитет национального освобождения подписал договор о «репатриации украинского населения с новых территорий Польши, а польского — с территории УССР».

Польским украинцам, которые согласятся добровольно переселиться на историческую родину, обещали простить долги в Польше и выделить земельные наделы на Украине. Но к первому марта сорок пятого года меньше ста тысяч человек воспользовались этим предложением. Люди с трудом покидали насиженные места. Тогда в ход пустили силу. Польская милиция и армейские части окружали деревни, крестьянам давали несколько часов на сборы, затем их гнали к железной дороге и грузили в вагоны. Тех, кто не хотел подчиняться, били.

В представлении Сталина это была очень разумная операция. И он не понимал, почему то же самое нельзя устроить на Ближнем Востоке? Но Сталину не понравился искренний интерес советских евреев к Израилю, их готовность помогать еврейскому государству.

Забавно, что в это же время Директор Федерального бюро расследований Эдгар Гувер отправил президенту Трумэну спецсообщение:

«Источник, известный своей достоверной информацией, сообщил нам, что русские готовят примерно двести тысяч коммунистически настроенных евреев для отправки в Палестину».

Гувер считал всех сионистов коммунистами. Сталин придерживался иной точки зрения и распорядился объяснить советским евреям политику партии.

Восемнадцатого сентября, когда Сталин отдыхал на юге, он получил записку от секретаря ЦК Маленкова, который в отсутствие вождя остался в политбюро за старшего:

«Товарищу Сталину.

Перед отъездом Вы дали указание подготовить статью об Израиле. Дело несколько задержалось из-за отсутствия в Москве Эренбурга. На днях Эренбург прибыл. Мы с Кагановичем, Поспеловым и Ильичевым имели с ним разговор. Эренбург согласился написать статью и высказался против того, чтобы статья вышла за несколькими подписями.

Посылаю Вам статью И. Эренбурга «По поводу одного письма». Если с Вашей стороны не будет других указаний, то мы хотели бы опубликовать эту статью во вторник, 21 сентября, в газете «Правда».

К Эренбургу у Сталина было странное отношение.

Однажды Сталин вызвал руководителя Союза писателей Александра Александровича Фадеева:

— Слушайте, товарищ Фадеев, вы должны нам помочь. Вы ничего не делаете, чтобы реально помочь государству в борьбе с врагами. Мы вам присвоили громкое звание «генеральный секретарь Союза писателей СССР», а вы не знаете, что вас окружают крупные международные шпионы.

— А кто же эти шпионы?

Сталин улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых некоторые люди падали в обморок и которая, как Фадеев знал, не предвещала ничего доброго.

— Почему я должен вам сообщать имена этих шпионов, когда вы обязаны были их знать? Но если вы уж такой слабый человек, товарищ Фадеев, то я вам подскажу, в каком направлении надо искать и в чем вы нам должны помочь. Вы прекрасно знаете, что международным шпионом является Илья Эренбург. Почему, я вас спрашиваю, вы об этом молчали? Почему вы нам не дали ни одного сигнала?..

В начале сорок девятого года министр госбезопасности Абакумов представил Сталину список лиц, которых предполагалось арестовать по делу Еврейского антифашистского комитета. Там значился и Эренбург.

«По агентурным данным, — говорилось в записке министерства госбезопасности, — находясь в 1938 году в Испании, Эренбург в беседе с французским писателем, троцкистом Андре Мальро допускал вражеские выпады против товарищ Сталина… В течение 1940—1947 гг. в результате проведенных чекистских мероприятий зафиксированы антисоветские высказывания Эренбурга против политики ВКП(б) и Советского государства».

Просматривая список, Сталин ставил рядом с фамилиями обреченных галочку и две буквы «Ар», то есть «арестовать». Напротив фамилии Эренбурга Сталин поставил нечто вроде знака вопроса. Рядом Поскребышев написал: «Сообщено т. Абакумову». Это означало, что трогать Эренбурга нельзя.

Возможно, Сталин ценил Илью Григорьевича как непревзойденного мастера-публициста. И когда вождю понадобился человек, который сможет авторитетно для страны и мира высказаться об Израиле, таким человеком оказался Эренбург. Илья Григорьевич умел сформулировать то, что хотел услышать Сталин.

На маленковской бумаге осталась помета, сделанная одним из секретарей вождя: «Товарищ Сталин согласен».

Статья была опубликована в «Правде». Ее внимательно читали не только советские люди, но и иностранные дипломаты, понимая, что Эренбург выступил не случайно.

Итак, что же его устами хотел сказать Сталин?

Вопрос первый: как относиться к Израилю?

«На этот вопрос, — писал Эренбург, — можно ответить коротко: советское правительство первым признало новое государство, энергично протестовало против агрессоров, и, когда армия Израиля отстаивала свою землю от арабских легионов, которыми командовали английские офицеры, все симпатии советских людей были на стороне обиженных, а не на стороне обидчиков».

Вопрос второй: решает ли появление Израиля еврейский вопрос?

«На второй вопрос я должен ответить отрицательно…

Я восхищался мужеством бойцов Израиля, когда они отражали атаки английских наемников, но я знал, что разрешение «еврейского вопроса» зависит не от военных успехов в Палестине, а от победы социализма над капитализмом…

Гражданин социалистического общества смотрит на людей любой буржуазной страны, в том числе и на людей государства Израиль, как на путников, еще не выбравшихся из темного леса… Судьба еврейских тружеников всех стран связана не с судьбой государства Израиль, а с судьбой прогресса, с судьбой социализма…

Советские евреи смотрят не на Ближний Восток, они смотрят в будущее. И я думаю, что трудящиеся государства Израиль, далекие от мистики сионистов, взыскующие справедливости, смотрят теперь на север — на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему».

Израильские дипломаты поняли статью правильно.

Двадцать четвертого сентября Голда Меир отправила телеграмму министру иностранных дел Шертоку:

«Статья Эренбурга за Израиль и против сионизма: он отвергает идею репатриации из СССР…»

На приеме в чехословацком посольстве, разговаривая с советником израильского посольства Мордехаем Намиром, Эренбург пытался объяснить ему то, что начисто не понимали израильские дипломаты: Израилю не следует склонять советских евреев к эмиграции, потому что это вызовет резкое противодействие со стороны властей и всем будет плохо.

Израильские дипломаты не понимали Эренбурга, потому что к ним самим, и к государству, которое они представляли в Москве, власть относилась исключительно доброжелательно. Не позволялось только — устанавливать особые отношения с советскими евреями.

Молотов распорядился ограничить общение сотрудников израильского посольства с московской хоральной синагогой и ее посетителями — после того, как в МИД пришло письмо из Совета по делам религиозных культов при Совете министров. В этом ведомстве работали чекисты, они выражали недовольство Лубянки контактами израильтян с советскими гражданами.

Шестого октября военный атташе полковник Ратнер отправил телеграмму премьер-министру и министру обороны Бен-Гуриону:

«Сегодня я полтора часа беседовал с генералом армии Антоновым, заменяющим в настоящее время Василевского.

Такого рода беседы — совершенно необычное дело для уровня военных атташе, меня просили ничего о ней не сообщать своим коллегам из других стран. Поэтому необходима полная секретность.

Речь шла о ходе боев, об армиях арабской коалиции, особенно Ирака, о нацменьшинствах на Ближнем Востоке, о характере наших сил, их командовании и вооружении, о возможностях возобновления боевых действий, о значении Негева и Иерусалима. Встал вопрос об их помощи нам.

Обсуждены следующие вопросы: а) подготовка командного состава (краткосрочные и долгосрочные курсы), б) поставки оружия из немецких трофеев, в) способы отправки — воздухом или морем.

По протоколу мы должны теперь вынести эти вопросы на обсуждение советского МИД, который и примет решение. В преддверии этого Вам необходимо в ближайшие дни сообщить, какие виды вооружений и в каком количестве нам требуются из этого источника».

Генерал армии Алексей Иннокеньевич Антонов занимал пост первого заместителя начальника генерального штаба и во время Великой Отечественной пользовался особым авторитетом у Сталина. Его беседа с иностранным военным атташе была событием экстраординарным. Оно свидетельствовало о том, что Сталин продолжал проводить свою линию на Ближнем Востоке. Советские евреи в Израиль не поедут, но еврейское государство получит военную помощь как форпост в борьбе против западных империалистов.

Восьмого ноября Бен-Гурион прислал израильскому военному атташе в Москве длинный список оружия, которое хотел бы получить в Советском Союзе: танки «Т-34», артиллерия со снарядами, истребители и бомбардировщики с запасными частями, маслом и боеприпасами.

Передать список генералу Антонову в генштаб оказалось невозможным. Алексея Иннокентьевича внезапно назначили первым заместителем командующего войсками Закавказского военного округа.

Вернувшись из Парижа с сессии Генеральной Ассамблеи, министр иностранных дел Израиля Шерток доложил своему правительству:

«Восточный блок твердо нас поддерживает… Советский Союз твердо нас поддерживает. Все распространяющиеся в стране слухи, будто их позиция изменилась, не имеют под собой почвы… В нашей первой встрече с российской стороны участвовали Вышинский и Малик… Я объяснил, почему нам так важен Негев. Вышинский обратился к Малику и сказал: „Они правы“.

Обращение к Малику было характерным — он не ко мне обращался, а к Малику, из чего я сделал вывод, что у них был спор на эту тему. Малик наверняка твердо стоял на позициях резолюции 29 ноября.

Затем Вышинский сказал: «Они правы во всем…»

По большинству вопросов у нас очень хорошие взаимоотношения с СССР. Русские хотят во всех подробностях представить себе нашу позицию…

В Совете Безопасности русские работают не просто как наши союзники, а как наши эмиссары. Они берут на себя любую задачу… Россия и ее союзники располагают шестью голосами. Априори это меньшинство. Малик принес извинения за то, что не смог убрать неприятный момент (пункт о Бернадотте) из резолюции. Я сказал ему, что это не очень важный момент, что он нам серьезно помог и что не все можно осуществить…»

Девятого ноября Голда Меир телеграфировала генеральному директору министерства иностранных дел Уолтеру Эйтану составленный в миссии отчет о беседе с Молотовым:

«Голда, Намир, Ратнер и их семьи присутствовали на параде, который явился великолепной демонстрацией силы, а вечером дома у Молотова почувствовали особую теплоту. Голда также была вечером на праздничном заседании Московского Совета, на котором выступал Молотов.

С этого места — не для печати.

Молотов предложил Голде рюмку водки. Она похвалила парад и сказала:

— Если бы только у нас были некоторые из вооружений, которые были на параде.

Молотов заметил:

— Вы будете их иметь. Даже мы начинали с малого.

Продолжительная эмоциональная беседа на идиш с женой Молотова, которая хвалила наши посещения синагоги. По ее просьбе были представлены Сара, дочь Голды Меир, и Иаэль, дочь Намира. Она разговаривала с ними как мать и сестра и заключила:

— Пусть у вас все будет хорошо, и тогда хорошо будет для всех евреев.

Беседы с Поповой, главой женского антифашистского комитета, с поэтом Михалковым, автором текста советского гимна, и другими. Встречалась с Эренбургом дважды, но он избегал разговора. На параде Ратнер был единственным военным атташе, с которым беседовал Славин, заместитель Антонова».

Об уровне отношений свидетельствует просьба продать оружие. Обещание Молотова, который никогда не произносил ни одного лишнего слова, дорогого стоило.

Двадцать четвертого ноября заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока МИД Иван Николаевич Бакулин доложил своему куратору Валериану Зорину:

«11 ноября с. г. в беседе со мной посланник государства Израиль в Москве Голда Мейерсон и военный атташе миссии Ратнер сообщили просьбу правительства государства Израиль к советскому правительству об оказании помощи государству Израиль тяжелым вооружением и другим снаряжением, необходимым для израильской армии.

Военный атташе полковник Ратнер заявил, что армия Израиля нуждается прежде всего в артиллерии, танках и авиации и что в присланной правительством Израиля заявке на оружие указаны типы тяжелого вооружения и другого снаряжения.

Я ответил, что просьбу правительства Израиля доведу до сведения руководства министерства».

Бакулин предложил ответить так:

«Советское правительство, внимательно относящееся к судьбе государства Израиль и защищающее его права на независимое и самостоятельное существование, тем не менее не хочет вступать в противоречие с решением Совета Безопасности о прекращении военных действий в Палестине и о запрещении членам ООН снабжать оружием армии стран, воюющих в Палестине».

Резолюция Совета Безопасности ООН № 50 от двадцать девятого мая сорок восьмого года вводила эмбарго на поставки оружия всем вовлеченным в конфликт в Палестине государствам.

Зорин, прочитав, написал: «т. Бакулину. Дайте записку на имя т. Молотова».

Сталин не хотел давать оружие напрямую, поэтому по официальной, мидовской линии, израильские представители получали отказ. Оружие поступало через третьи руки.

Второго декабря заместитель министра иностранных дел Вышинский находился в Париже. К нему попросился на прием премьер-министр Ливана Риад-бей Сольх. Ливанец в беседе уверенно сказал:

— В Палестине не может существовать самостоятельного еврейского государства.

— Государство Израиль уже существует, — отрезал Вышинский, — и имеет право защищать свои интересы.

Двадцатого ноября сорок восьмого года Сталин подписал секретное решение бюро Совета министров — «Еврейский антифашистский комитет немедля распустить, органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать».

На следующий день сотрудники министерства государственной безопасности провели обыск в помещениях комитета, забрали всю документацию, здание опечатали.

Десятого декабря временный поверенный в делах Израиля в Советском Союзе Мордехай Намир телеграфировал директору восточноевропейского департамента МИД Израиля Ш. Фридману:

«Вывеска Еврейского антифашистского комитета снята. Считаем, что организация закрыта».

Однако и после этого министр иностранных дел Шерток имел возможность долго беседовать с Вышинским и Царапкиным и доказывать им важность еврейской иммиграции в Израиль.

Вышинский, разумеется, не согласился с этой точкой зрения, но был вполне доброжелателен, вникал в проблемы двусторонних отношений, обещал их обсуждать и решать. Говорил о том, как Советскому Союзу и Израилю удалось совместными усилиями добиться своего в Организации Объединенных Наций…

Судьба членов Еврейского антифашистского комитета оставалась неизвестной израильским дипломатам, потому что ни об арестах, ни о суде ничего не писали.

Ликвидация комитета готовилась давно.

Еще двадцать шестого марта сорок восьмого года министр госбезопасности Виктор Абакумов представил в ЦК записку:

«Министерством государственной безопасности СССР в результате проводимых чекистских мероприятий устанавливается, что руководители Еврейского антифашистского комитета, являясь активными националистами и ориентируясь на американцев, по существу проводят антисоветскую националистическую работу. Особенно заметно проамериканское влияние в работе Еврейского антифашистского комитета стало сказываться после поездки руководителей комитета Михоэлса и Фефера в Соединенные Штаты Америки, где они установили контакт с видными еврейскими деятелями, часть из которых связана с американской разведкой…

Среди арестованных в последнее время еврейских националистов МГБ СССР разоблачен ряд американских и английских шпионов, которые, будучи враждебно настроены против советского строя, вели подрывную работу».

Приговор по делу Еврейского антифашистского комитета, созданного в сорок первом году для борьбы с нацизмом, должен был показать, что все евреи — американские шпионы и работают на заокеанских хозяев. Но процесс пришлось сделать закрытым, потому что обвиняемые шпионами себя не признали.

Арестованных били смертным боем. Некоторые умирали прямо в тюрьме. Следствию нужно было что-нибудь серьезное — подготовка покушения на Сталина, шпионаж, диверсии, а эти люди, даже когда их били, ничего такого придумать не могли. Они играли в театре, писали стихи, лечили больных.

Все подсудимые были евреями: актер Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, писатели Перец Маркиш, Лев Квитко, Семен Галкин, Давид Гофштейн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович, бывший член ЦК ВКП(б) и заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский… Это был этнический судебный процесс. Судили не за преступление, а за происхождение. Несмотря на пытки и издевательства, эти далеко уже не молодые и не очень здоровые люди явили образец силы духа и мужества.

Сидевшие на скамье подсудимых известные актеры, писатели, врачи не участвовали в подготовке террористических актов против товарища Сталина, не занимались шпионажем и предательством и даже не вели антисоветской пропаганды.

Председательствовавший на процессе генерал-лейтенант юстиции Чепцов уличал подсудимых в желании писать на родном языке, издавать книги на идиш, иметь свой театр и ставить в нем еврейские пьесы, сохранить школы с преподаванием на еврейском языке.

Генерал Чепцов упрекал одного из подсудимых:

— Зачем коммунисту, писателю, марксисту, передовому еврейскому интеллигенту связываться с попами, раввинами, мракобесами, консультировать их о проповеди, о маце, о молитвенниках, о кошерном мясе?

Власть требовала от евреев полной ассимиляции, как требуют ее сейчас от русских в некоторых республиках бывшего Советского Союза. Малограмотный следователь, увидев, что писатель Абрам Коган правит ошибки в тексте собственного допроса, избил его: знает, подлец, русский язык, а пишет на еврейском! Забота о национальной культуре признавалась вредной и антипатриотичной.

Но расстреливать за это генерал и его заседатели не хотели. Рискуя партбилетом, карьерой, а может быть, и жизнью, генерал Чепцов попросил у ЦК разрешения вернуть дело на доследование.

Но Маленков, к которому обратился генерал, не дал этого сделать:

— Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками. Приговор по этому делу апробирован народом, этим делом политбюро занималось три раза. Выполняйте решение политбюро.

И верно. Процесс по делу Еврейского антифашистского комитета начался в Лефортово восьмого мая пятьдесят второго года. А еще за месяц до этого, третьего апреля, новый министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев в докладной записке Сталину предложил всех обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета расстрелять. Вождь согласился. Он сделал снисхождение только академику Лине Штерн, биологу с мировым именем, приехавшей из Швейцарии строить социализм. Ей дали десять лет. Остальных расстреляли…

Но это будет позже. А пока что одиннадцатого января сорок девятого года директор восточноевропейского департамента министерства иностранных дел Израиля Ш. Фридман беседовал с советником миссии СССР в Израиле М. И. Мухиным. Ершов простудился и сидел дома.

«Мухин, — записал в отчете израильский дипломат, — с восхищением отозвался об оперативных способностях, которые мы проявили в ходе последней боевой операции, спросил о настроениях в наших кругах и том, намерены ли мы твердо держаться в нынешнем конфликте с Великобританией».

Англичане увеличили свой гарнизон, расквартированный на египетской территории. Седьмого января израильтяне сбили над египетскими позициями пять английских истребителей, сочтя их египетскими.

Американцы предупредили израильтян, что Англия может вступить в войну с Израилем на основании англо-египетского договора тридцать шестого года. В Москве были довольны, но израильтянам было не до смеха. Они рассчитывали на поддержку Советского Союза, но медовый месяц в отношениях между двумя странами уже закончился. Израильтяне этого не понимали и продолжали ставить крайне неприятный для советских чиновников вопрос о вывозе в Израиль родственников тех, кто уже обосновался в Палестине.

Двадцать первого января заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока Бакулин написал посланнику в Израиле Ершову:

«Как Вам известно, за последнее время в израильской прессе все чаще стали появляться враждебные СССР статьи и сообщения, которые часто остаются без какого-либо противовеса с нашей стороны…

Отдел считает, что издание бюллетеня от имени нашей миссии в Тель-Авиве явится серьезным противодействием враждебной Советскому Союзу пропаганде и будет знакомить общественность страны с действительным положением в СССР и со взглядами советской общественности по вопросам международной жизни».

Антиизраильская пропаганда стала заметной и в советской печати.

Первого февраля директор восточноевропейского департамента МИД Израиля Ш. Фридман беседовал с советским посланником Ершовым об изданной в издательстве «Правда» брошюре об Израиле, статье в газете «Труд» и передачах московского радио. Все они были написаны в недружественной манере.

Ершов, настроенный миролюбиво, предложил не обращать на них внимания, заметив, что и в израильской прессе появляются недружественные по отношению к Советскому Союзу статьи.

Фридман ответил, что это частные газеты, правительство Израиля ими не управляет, а в Советском Союзе другая ситуация. Эти объяснения в Москве не принимали. Просто не верили, что газеты могут выражать собственную точку зрения.

Седьмого февраля заместитель министра иностранных дел В. Зорин вызвал к себе в семь вечера Голду Меир и «сделал устное заявление относительно незаконной деятельности миссии государства Израиль, побуждающей советских граждан к выходу из советского гражданства, и относительно рассылки информационного бюллетеня миссии общественным организациям и отдельным советским гражданам».

Это был первый выговор такого рода, резко контрастировавший с прежними дружескими отношениями. Сигнал поступил от чекистов из Совета по делам религиозных культов при Совете министров, где обратили внимание на содержание посольского бюллетеня: там помещались сообщения о переезде в Израиль евреев со всего мира.

«Министерство иностранных дел, — зачитал Зорин свою бумагу, — рассматривает эту деятельность миссии как незаконную вербовку граждан Советского Союза и побуждение их к выходу из советского гражданства. Ввиду этого предлагается, чтобы миссия и ее представители прекратили указанную деятельность, противоречащую лояльному отношению к Советскому Союзу.

Голда Меир, — писал Зорин в отчете, — была явно смущена… Поспешила ответить, что со стороны миссии не было и не могло быть намерения совершать что-либо, что противоречит законам СССР. Возможно, что со стороны миссии были ошибочные поступки, что можно объяснить лишь неопытностью миссии в дипломатической практике».

Голда Меир рассказала Зорину, что в израильскую миссию обращались желающие уехать, но им объясняли, что они должны получить разрешение советских властей, или же миссия отправляла письма людям, чьи родственники живут в Израиле.

Зорин объяснил, что «миссия поступала неправильно, так как она не может направлять письма непосредственно советским гражданам, минуя министерство иностранных дел».

Голда Меир обещала, что больше это не повторится. Она несколько растерянно спросила, кому же можно посылать бюллетень, выпускаемый миссией? Первоначально его рассылали общественным организациям, газетам, библиотекам, религиозным общинам и трем еврейским колхозам.

Зорин ответил, что в Москве бюллетени миссий посылаются обычно дипломатическому корпусу.

— Можно ли посылать бюллетень в библиотеки и редакции газет? — уточнила Голда Меир.

Зорин ответил отрицательно.

Девятого февраля Голда Меир телеграфировала министру иностранных дел Шертоку:

«Тональность беседы была вежливой и холодной, содержание печатного документа — очень резким. Мы фактически лишились последних возможностей. Это означает, что полностью запрещено давать ответы на письма местных евреев.

Мы просили передать нам текст ноты, но Зорин ответил, что это не нота, а устное заявление, поэтому текст не будет передан».

Тринадцатого февраля советский посол в Соединенных Штатах Александр Семенович Панюшкин пригласил на обед израильского посла Эльяху Элата (Эпштейн тоже сменил фамилию и стал Элатом).

Израильтянам едва ли было известно, что Панюшкин с тридцать восьмого года служил в НКВД. После создания единого разведывательного аппарата — Комитета информации при Совете министров СССР — Панюшкина назначили главным секретарем комитета, а в ноябре сорок седьмого он уехал послом в Соединенные Штаты. По положению Панюшкин одновременно он был резидентом внешней разведки в Вашингтоне.

Министр иностранных дел Израиля Шерток сообщал Голде Меир, что Панюшкин провел с Элатом «неофициальную беседу о сведениях, появившихся в американской прессе о возможности присоединения Израиля к плану Маршалла. Он сказал, что русские не собираются требовать от нас, чтобы мы присоединились к их блоку, поскольку они знают, что подавляющее большинство израильских граждан не являются коммунистами, и что они хотят, чтобы мы были совершенно независимыми от иностранного влияния и господства.

Элат опроверг сведения о плане Маршалла и заявил, что мы твердо решили идти путем независимости и искренне желаем поддерживать дружеские отношения с Советским Союзом…»

На первых выборах, двадцать пятого января сорок девятого года, в Израиле левые потерпели поражение. Компартия получила только четыре мандата. Поэтому коммунистов не принимали всерьез. Прогноз государственного департамента Соединенных Штатов о том, что власть в Израиле захватят коммунисты, не подтвердился.

Но американские дипломаты и разведчики, работавшие в Израиле, продолжали докладывать о «возросшей красной опасности». Временный поверенный в делах Ричард Форд отослал в Вашингтон докладную записку на четырнадцати страницах «Коммунизм в Израиле».

Самым впечатляющим был рассказ американского дипломата о посещении деревушки возле границы с Трансиорданией, где он встретил троих израильтян, только что прибывших из Советского Союза: «У всех троих были толстые шеи, плечи гориллы и низко опущенные головы русских крестьян, которые, возможно, только вчера вышли из степей…

Само собой разумеется, что нам понадобится предпринять героические усилия, чтобы остановить далеко зашедшее коммунистическое проникновение…»

На выборах МАПАМ, Объединенная рабочая партия, созданная в сорок восьмом году и получавшая помощь от Советского Союза, завоевала девятнадцать мест в кнессете. Партия объединяла людей левосоциалистических взглядов. Лидером МАПАМ избрали бывшего начальника штаба Хаганы Моше Снэ (Клейнбаума), родившегося в России. Он же стал генеральным секретарем Лиги дружественных связей с Советским Союзом.

Лига получала материальную помощь от Москвы. Моше Снэ иногда называют советским агентом. Доктор медицины, он в тридцать девятом был призван в польскую армию. После вступления Красной армии в войну с Польшей, попал в советский плен. Некоторые иссследователи полагают, будто ради спасения своей жизни он согласился работать на советскую разведку.

Но это же был тридцать девятый год! Допрашивавшие его следователи НКВД ничего не знали о Палестине и знать не хотели. Зачем им было вербовать польских евреев? Если они попадали в поле зрения госбезопасности, то оказывались за решеткой. Через советский плен, скажем, прошел и будущий премьер-министр Израиля Менахем Бегин, человек крайне правых убеждений. Как сиониста его осудили за антисоветскую деятельность и отправили в лагерь.

Появившиеся в Израиле советские дипломаты и разведчики пошли по легкому пути, они в первую очередь наладили отношения с теми, кто симпатизировал Советскому Союзу.

Моше Снэ в роли лидера партии и в самом деле часто встречался с советскими дипломатами и разведчиками, щедро делился с ним известной ему информацией. Но к секретам он допущен не был. Бен-Гурион не любил радикальных социалистов и поручил контрразведке присматривать за ними.

Моше Снэ был, говоря языком советских разведчиков, классическим «агентом влияния». В пятьдесят третьем году он присоединился к компартии Израиля. Его сын, Эфраим, стал крупным военным медиком, заместителем министра обороны, министром здравоохранения. Если бы его отца подозревали в шпионаже, едва ли бы ему удалось стать генералом и сделать политическую карьеру.

Конечно, среди молодых сионистов было немало людей социалистических убеждений. Они восхищались Советским Союзом.

В середине тридцатых в Палестине побывал знаменитый русский певец Александр Николаевич Вертинский.

«Тель-Авив, — писал он, — маленький, скромный, довольно чистенький провинциальный городок, построенный руками пионеров, наехавших сюда со всех концов света. В большинстве это люди интеллигентных профессий — врачи, адвокаты, архитекторы, студенты. Увлеченные идеей иметь свое собственное отечество, они, приехав в страну, горячо взялись за работу. Не покладая рук, строили дороги, дома, возделывали землю, все создавали сами, не брезгуя никакой черной работой.

В Палестине говорят или на древнееврейском или на русском языке. Древнееврейский язык очень красив. Когда слышишь его, чувствуешь всю пламенность, всю горячность этой тысячелетней расы».

В Иерусалиме один из поклонников Вертинского показал христианские святыни, потом пригласил домой.

«Каково же было мое изумление, — вспоминал Вертинский, — когда, войдя, я увидел на стене его кабинета… огромный портрет Сталина! После всего того настроения, которое создает блуждание по пещерам и алтарям, после мистической полутьмы, запаха ладана, треска свечей и мерцания лампад — вдруг портрет Сталина.

«Так вот куда проникло влияние этого человека! — думал я. — В колыбель старого мира!»

Я был настолько поражен этим, что долго стоял с разинутым ртом, глядя на портрет».

После войны многие сионисты испытывали естественное чувство благодарности к Красной армии, сокрушившей нацизм. Они провозглашали здравицы Сталину и долго не хотели задумываться над тем, что происходило в Советском Союзе в сталинские годы.

Руководители партии МАПАМ утратили любовь к Сталину лишь после того, как в Чехословакии посадили на скамью подсудимых члена партии Мордехая Орэна как «сиониста и шпиона». Хотя преданность Советскому Союзу среди членов партии была велика. Один из руководителей МАПАМ Яков-Арье Хазан, который родился в Брест-Литовске, говорил в пятьдесят первом году:

«Сионизм смог осуществить свою цель только благодаря революции».

Даже во время «дела врачей», которое потрясло Израиль, депутат кнессета Хазан продолжал твердить: «Этот процесс нас не интересует. Он не может изменить нашу позицию по отношению к социалистическим странам.

Только через год после смерти Сталина руководители партии твердо заявили: «Мы больше не зависим от Советского Союза».

Но генеральный секретарь партии Меир Яари все равно пытался совместить сионизм с ленинизмом. В юности он был поклонником Льва Толстого и Аарона Давида Гордона, который считал физический труд и возвращение к природе необходимыми условиями возрождения евреев в Палестине. Яари в Первую мировую служил в австро-венгерской армии, в двадцатом эмигрировал в Палестину и работал в кибуце, проповедуя библейский социализм.

Отношение к Советскому Союзу как ко второй родине сохранялось до шестидневной войны, когда лидеры партии осознали, что Египет намерен уничтожить еврейское государство советским оружием…

В январе сорок девятого Трумэн решил, наконец, избавиться от надоевшего ему министра обороны Форрестола. Президент предложил ему поработать еще пару месяцев и написать прошение об отставке, но все знали: бедного Джеймса уволили. Двадцать восьмого марта уходящий в отставку министр в последний раз приехал в Белый дом. Трумэн вручил ему медаль и поблагодарил за службу.

Форрестол стал рассказывать всем знакомым, что из министерства обороны его выжили сионисты. Изумленный Трумэн попросил аккуратно выяснить, что происходит с министром. Президенту доложили, что Форрестол страдает психическим расстройством и предрасположен к суициду.

В свой последний рабочий день Форрестол несколько часов просидел за столом, пока помощник не отвез его домой и не позвонил одному из близких друзей бывшего министра. Тот спешно приехал. Министр стал жаловаться, что коммунисты, евреи и люди из Белого дома объединились и совместными силами избавились от него. Немедленно заказали самолет и отправили Форрестола во Флориду, надеясь, что мягкий климат благоприятно подействует на него, но улучшения не произошло.

Прогуливаясь по берегу, он вдруг озабоченно сказал сопровождавшим его приятелям, указывая на зонтики, под которыми отдыхающие укрывались от солнца: «Нам не следует говорить здесь. Это подслушивающие устройства. Она знают все, что мы говорим.

Стало ясно, что он тяжело болен.

В апреле сорок девятого его поместили в военно-морской госпиталь в Бетесде, где лечат высокопоставленных чиновников. Он кричал, что его преследуют евреи и коммунисты. Рано утром двадцать второго мая он покончил с собой. Его по недосмотру оставили одного, и он выпрыгнул с шестнадцатого этажа.

Если в правительстве Соединенных Штатах одним борцом против сионизма стало меньше, то в Советском Союзе их полку прибавилось.

Четвертого марта сорок девятого года Вячеслав Михайлович Молотов потерял кресло министра иностранных дел. Это было верным признаком опалы, хотя он остался членом политбюро и заместителем главы.

Сталин методично сокрушал авторитет Молотова, считавшегося вторым человеком в стране. Объектом дискредитации вождь избрал жену Молотова.

Полина Семеновна Жемчужина (Карповская) была на семь лет моложе Молотова. Она родилась в Екатеринославе и с четырнадцати лет работала набивщицей на папиросной фабрике. В мае семнадцатого года заболела туберкулезом. Не могла работать, лечилась и жила у сестры.

После революции поступила в Красную Армию. В восемнадцатом вступила в партию, в следующем году ее взяли инструктором ЦК компартии Украины по работе среди женщин.

С Молотовым они познакомились на совещании в Петрограде. В двадцать первом она вслед за Вячеславом Михайловичем перебралась в Москву и стала инструктором Рогожско-Симоновского райкома. В том же году они с Молотовым поженились.

После свадьбы Жемчужина пошла учиться. В двадцать пятом году она окончила в Москве рабочий факультет имени М. Н. Покровского, в двадцать седьмом — курсы марксизма при коммунистической академии.

Летом двадцать седьмого Жемчужина стала секретарем партийной ячейки на парфюмерной фабрике «Новая заря». Год проработала инструктором Замоскворецкого райкома.

В сентябре тридцатого года ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря». Судя по воспоминаниям Анастаса Микояна, в начале тридцатых Сталин очень прислушивался к мнению Полины Семеновны. Она внушала вождю, что необходимо развивать парфюмерию, потому что советским женщинам нужно не только мыло, но и духи, и косметика.

Жемчужина сначала возглавила трест мыловаренно-парфюмерной промышленности, а летом тридцать шестого года — главное управление мыловаренной и парфюмерно-косметической промышленности наркомата пищевой промышленности. Через год она уже заместитель наркома пищевой промышленности.

В январе тридцать девятого года Сталин сделал ее наркомом рыбной промышленности, распорядился избрать кандидатом в члены ЦК и депутатом Верховного Совета СССР. Ее наградили орденами Ленина, Трудового Красного знамени, Красной звезды, Знак почета. Но в тот же год отношение Сталина к Молотову резко изменилось.

Вячеславу Михайловичу отныне отводится роль не соратника, а, как и всем, подручного вождя. Сталин продолжал обсуждать с Молотовым важнейшие вопросы, но решил поставить его на место и покончить с прежними приятельскими отношениями.

В тридцать седьмом году политбюро уволило нескольких помощников Молотова, и он не смог их защитить. Потом Сталин нашел слабое место Вячеслава Михайловича — его жену…

В тридцать девятом году глава правительства Молотов получил неожиданное назначение — стал одновременно еще и наркомом иностранных дел. Считается, что таким образом Сталин желал усилить внешнеполитическое направление. В реальности назначение Молотова в наркоминдел было признаком начинающейся опалы: Вячеслав Михайлович по существу отстранялся от остальных дел. В том же году у его жены возникли куда более серьезные неприятности.

На нее завели дело в наркомате внутренних дел — по обвинению в связях с «врагами народа и шпионами». Хотя по этому обвинению следовало судить прежде всего самого Сталина — это он назначал на высокие должности тех, кого потом сам объявлял врагами.

Десятого августа тридцать девятого политбюро приняло постановление, которое прошло под высшим грифом секретности — «особая папка». В нем говорилось, что жена Молотова (имя Вячеслава Михайловича не называлось), «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа».

Политбюро поручило НКВД «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужины». Умелые люди в госбезопасности немедленно состряпали показания о ее причастности к «вредительской и шпионской работе» и представили их в ЦК.

Но Сталин ее пока что помиловал — ему достаточно было подорвать репутацию Молотова. Двадцать четвертого октября политбюро вновь разбирало поведение Полины Семеновны. Более серьезные обвинения против нее были признаны «клеветническими», но упрек в «неосмотрительности и неразборчивости» был записан в постановлении.

Ее сняли с поста наркома рыбной промышленности и с большим понижением перевели в республиканский наркомат местной промышленности начальником главка текстильной промышленности. В феврале сорок первого на XVIII конференции ВКП(б) Жемчужина лишилась партийного звания — кандидата в члены ЦК.

После войны показалось, что Сталин простил ей старые грехи. В октябре сорок шестого года Жемчужину повысили — она возглавила главное управление текстильно-галантерейной промышленнсти министерства легкой промышленности СССР.

Но Сталин, оказывается, не оставил мысли разделаться с Молотовым. В октябре сорок восьмого года Жемчужину лишили работы и перевели в резерв министерства легкой промышленности. В министерстве госбезопасности на нее завели новое дело.

Двадцать девятого декабря сорок восьмого года на политбюро о ходе дела докладывали министр госбезопасности Виктор Абакумов и заместитель председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Матвей Шкирятов.

Политбюро постановило:

«1. Проверкой Комиссии Партийного Контроля установлено, что П. С. Жемчужина в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже; участвовала в похоронах руководителя еврейских националистов Михоэлса и своим разговором об обстоятельствах его смерти с еврейским националистом Зускиным (народный артист РСФСР, лауреат сталинской премии Вениамин Львович Зускин играл в Государственном еврейском театре, в пятьдесят втором году его расстреляли. — Авт.) дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса; участвовала в религиозном обряде в Московской синагоге.

2. Несмотря на сделанные П. С. Жемчужиной в 1939 году Центральным Комитетом ВКП(б) предупреждения по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно.

В связи с изложенным — исключить Жемчужину П. С. из членов ВКП(б)».

Все это произносилось в присутствии Молотова. Он не посмел и слова сказать в ее защиту, но при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный, но в те времена мужественный поступок (некоторые другие партийные лидеры, обезумевшие от страха, просили дать им возможность своими руками уничтожить своих родственников, объявленных врагами народа) ему потом тоже поставят в вину.

Сталин сказал Молотову:

— Тебе нужно разойтись с женой.

Молотов всю жизнь преданно любил Полину Семеновну. Когда он куда-то ездил, то всегда брал с собой фотографию жены и дочери. Вячеслав Михайлович вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:

— Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.

Характера ей тоже было не занимать.

Она собрала вещи и переехала к родственнице — это был как бы развод с Молотовым.

Двадцатого января сорок девятого года Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал Сталину покаянное письмо:

«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П. С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным.

Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности.

Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».

Письмо Молотова — это предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.

Через неделю, двадцать шестого января, Жемчужину арестовали. Членам ЦК разослали материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием представить Молотова в незавидном свете, выставить его на посмешище. В материалах министерства госбезопасности утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.

Когда в пятьдесят третьем году судили Берию и его подельников, следователи нашли людей, из которых выбивали показания на Полину Жемчужину. Одного арестованного, бывшего директора научно-исследовательского института, просто пытали. Руководил этим тогдашний первый заместитель Берии комиссар госбезопасности 3-го ранга Всеволод Меркулов. Этот арестованный выжил и в пятьдесят третьем году рассказал, что с ним вытворяли Меркулов и следователи:

«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводило в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали…

От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут…»

Генеральный секретарь ЦК компартии Израиля Самуил Микунис в пятьдесят пятом году встретил Молотова в Центральной клинической больнице и возмущенно спросил:

— Как же вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?

На лице Молотова не дрогнул ни один мускул:

— Потому что я член политбюро и должен был подчиняться партийной дисциплине. Я подчинился.

Дисциплина здесь ни при чем. Арест жены был для него колоссальной трагедией, но Молотов не посмел возразить Сталину, иначе он сразу бы отправился вслед за ней.

По плану министерства госбезопасности, жену Молотова — еврейку Жемчужину — предполагалось сделать одной из обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета.

Вячеславу Михайловичу ставили в вину, что он через жену был связан с Еврейским антифашистским комитетом и чуть ли не поддерживал идею переселить с Украины и из Белоруссии оставшихся из-за войны без жилья евреев в Крым, откуда изгнали крымских татар. У кого возникла злополучная «крымская идея» — до сих пор неизвестно. Михоэлс и другие видные деятели Еврейского антифашистского комитета не считали возможным селиться в домах изгнанных оттуда крымских татар.

Но несколько штатных функционеров комитета, назначенных аппаратом ЦК (и, как стало ясно позднее, это были секретные сотрудники министерства госбезопасности), активно проталкивали эту идею и добились своего — втянули Молотова в ее обсуждение.

В представлении Сталина евреи хотели захватить Крым, чтобы сделать то, что в двадцатом не удалось белому генералу Врангелю: призвать американцев и оторвать полуостров от Советского Союза.

Молотов правильно понимал, что не он из-за жены потерял доверие Сталина, а она из-за него сидела: «Ко мне искали подход, и ее допытывали, что, вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии».

Полину Семеновну допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он ничего не мог сделать для своей жены. Не решался даже спросить о ее судьбе. Она, правда, была избавлена от побоев — ведь его судьба еще не была окончательно решена.

Двадцать девятого декабря сорок девятого года Особое совещание при министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.

Берия иногда на ухо шептал Молотову: «Полина жива».

Молотову словно в насмешку сначала поручили возглавить бюро Совета министров по металлургии и геологии, а потом бюро по транспорту и связи.

Каждый день он приезжал в Кремль и целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Дел у него не было. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.

Один из помощников Молотова говорил мне: «В те времена на него просто жалко было смотреть…»

Историки пытаются понять, зачем все это понадобилось Сталину? Что это было — крайнее выражение давней ненависти к евреям? Паранойя? Результат мозговых нарушений?

Все это сыграло свою роковую роль. Но главное было в другом. Он готовился к новой войне.

Понятие «холодная война» с течением времени утратило свой пугающий смысл. Но ведь это было время, когда обе стороны психологически уже вступили в войну «горячую». И Сталину нужно было настроить людей на подготовку к войне, обозначить внешнего врага и связать его с врагом внутренним.

Подлинная причина преследования советских евреев, столь неожиданного для страны, разгромившей нацистскую Германию, убийства художественного руководителя Государственного еврейского театра Соломона Михоэлса, процесса над членами Еврейского антифашистского комитета, ареста «врачей-убийц» состоит в том, что Сталин решил объявить евреев американскими шпионами.

В марте сорок девятого года секретариат ЦК одобрил «План мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды на ближайшее время». В основном речь шла об издании антиамериканских книг, создании пьес и кинофильмов антиамериканского содержания, чтения соответствущих лекций.

На совещаниях армейских политработников прямо объяснялось, что следующая война будет с Соединенными Штатами. А в Америке тон задают евреи, значит, советские евреи — это пятая колонна, будущие предатели. Они уже и сейчас шпионят на американцев или занимаются подрывной работой. Подготовку в большой войне следует начать с уничтожения внутреннего врага. Это сплотит народ.

Илья Эренбург, подводя итоги своей жизни, писал:

«Я впоследствии ломал себе голову, пытаясь понять, почему Сталин обрушился на евреев. Яков Захарович Суриц мне как-то рассказывал, что еще в 1935 году, когда он был нашим послом в Германии, он докладывал Сталину о политике нацистов и среди прочего рассказывал о разгуле антисемитизма.

Сталин вдруг его спросил: «Скажите, а немецкие евреи действительно настроены антинационально?..»

Мне кажется, что Сталин верил в круговую поруку людей одного происхождения; он ведь, расправляясь с «врагами народа», не щадил их родных. Да что говорить о семьях; когда по его приказу выселяли из родных мест целые народы, то брали решительно всех, включая партийных руководителей, членов правительства, Героев Советского Союза. Антисемитизм имеет свои традиции, но я никогда не слышал об антиингушизме или о калмыкофобстве.

Говорят, что Сталин всегда руководствовался преданностью идее; что же, в таком случае следует предположить, что он обрушился на евреев, считая их опасными — все евреи связаны одним происхождением, а несколько миллионов из них живут в Америке. Это, разумеется, догадки, и ничего я не могу придумать — не знаю и не понимаю».

При этом на публике Сталин тщательно выбирал слова и не позволял себе антиеврейских замечаний — он не хотел выглядеть антисемитом. Старался это подчеркнуть.

Сталин всегда обращал внимание на то, кто какой национальности. Хрущев рассказывал, как до войны в Москве была организована встреча с колхозниками из Грузии. Берия еще был секретарем ЦК Грузии.

«Там в составе этих людей была одна какая-то знаменитая по сбору чая колхозница, — вспоминал Хрущев. — Берия сказал: „Вот замечательная женщина — лучшая сборщица чая, грузинка“.

Сталин посмотрел и говорит:

— Она армянка.

Берия возразил:

— Нет, она грузинка.

Тогда Сталин сказал:

— Спросите у нее.

Женщина оказалась армянкой. Ее вскоре убрали, она сошла со сцены».

По словам Хрущева, Сталин был подвержен антисемитизму: «Однако публично Сталин ревниво оберегал чистоту своих риз и внимательно следил, чтобы не дать повод к обвинению его в антисемиизме. Любой человек, сказавший такое о Сталине, если бы он находился на досягаемом расстоянии, был бы немедленно уничтожен.

На деле Сталин был заядлым антисемитом. Он мне давал и прямые директивы о расправе с евреями в московской организации после войны, когда я вернулся с Украины. Этот разговор был не один на один, а, как всегда, у Сталина за столом.

Началось с того, что на одном московском авиационном заводе молодежь проявила недовольство, а зачинщиков приписали к евреям. Тут Сталин мне и говорит:

— Надо организовать отпор. Русских молодых людей вооружить палками и пусть они у проходной, когда кончится работа, покажут этим евреям.

Берия с Маленковым тогда злословили:

— Ну что, получил указание?»

Константин Симонов вспоминает, как весной пятьдесят второго года во время обсуждения литературных произведений, выдвинутых на сталинскую премию, Сталин произнес целый монолог, как бы возмущенный тем, что вслед за литературным псевдонимом стали указывать настоящую фамилию автора: «Зачем это делается? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?»

Сталин говорил это, зная, что его слова в тот же день разнесутся по всей Москве.

И только в очень узком кругу, среди своих, он высказывался откровенно.

Вячеслав Александрович Малышев, заместитель председателя Совета министров, тщательно записывал все слова вождя в свой рабочий дневник. Судя по его дневнику, на заседании президиума ЦК первого декабря пятьдесят второго года Сталин говорил: «Любой еврей — националист, это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США. Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов.

По указанию Сталина госбезопасность готовила новую кампанию репрессий. Все делалось, как в тридцать седьмом, по испытанному шаблону. Только на сей раз в главные жертвы намечались евреи.

Новым министром иностранных дел был назначен Андрей Януарьевич Вышинский.

Вышинский стал не только министром, но и разведчиком номер один — возглавил Комитет информации, который объединил всю советскую разведку — то есть главное разведывательное управление генерального штаба и первое главное управление министерства госбезопасности.

Иностранные дипломаты Вышинскому не доверяли, знали, что договориться с ним ни о чем невозможно, компромисс исключен. Он и не пытался убедить партнеров в необходимости принять советские предложения.

Холодная война была в разгаре. Возможно, вождь исходил из того, что период серьезных переговоров закончился. За столом переговоров добиться ничего нельзя. Остается только демонстрировать силу и превосходство. Вышинский для этой роли подходил идеально.

Он, пожалуй, первым из профессиональных юристов показал, что можно вообще обойтись без доказательств, достаточно просто ругаться: «мразь, вонючая падаль, навоз, зловонная куча отбросов, поганые псы, проклятая гадина».

Государственный секретарь Соединенных Штатов Дин Ачесон, тоже юрист, хотя и придерживавшийся иных представлений о праве и юриспруденции, так отзывался о своем коллеге и партнере Вышинском: «Прирожденный негодяй, хотя и занятный».

Впрочем, при желании Андрей Януарьевич мог быть утонченно-любезен и очень приятен в общении.

При Вышинском усугубилась органическая слабость советской дипломатии — отсутствие привычки высказывать свое мнение. Молотов еще имел смелость иногда это делать. Вышинский же никак не мог себе этого позволить. А более низких этажей желающих стать камикадзе и вовсе не находилось. Никто не решался выйти за рамки уже принятого, одобренного, принятого начальством. Это касалось не только внешнеполитических шагов, но даже формулировок. Нового слова боялись, как огня. Наверх, начальству шла та же жвачка.

Советские дипломаты во главе с Вышинским плохо понимали, какие процессы происходили в мире. В Москве все еще рассчитывали на усиление противоречий между империалистическими державами. Слабым звеном считались Франция и Италия, потому что после войны там были сильные компартии. Вышинский постоянно докладывал Сталину об успехах советской дипломатии, которая пыталась разжечь разногласия между Западной Европой и Соединенными Штатами.

Восьмого марта сорок девятого года Бен-Гурион представил новое правительство Израиля.

Пятнадцатого марта заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока министерства иностранных дел Бакулин подписал справку о новом составе израильского правительства.

Он отметил, что Шаретт родился в Херсоне, что министр транспорта Давид Ремез в двадцать пятом приезжал в Москву на сельскохозяйственную выставку в составе второй делегации еврейских рабочих Палестины, а в мае сорок третьего года от имени евреев Палестины передал в подарок Советской армии автомашины с медикаментами.

Голда Меир стала министром труда и социального страхования. Это означало, что она вот-вот покинет Москву.

Бакулин пометил в справке то, что раньше не фигурировало в материалах, связанных с Израилем:

«После назначения Голды Мейрсон посланником Израиля в СССР т. Зарубин информировал нас о том, что прогрессивные круги лондонских евреев характеризуют Мейерсон как агента американской разведки».

Генерал Василий Михайлович Зарубин перед войной принимал участие в уничтожении польских военнопленных, во время войны был резидентом внешней разведки в Вашингтоне. После возвращения в Москву вместе с женой, Елизаветой Юльевной Горской, бывшей подругой Якова Блюмкина, работал в центральном аппарате. Когда аппарат госбезопасности начали очищать от евреев, жену Зарубина тоже уволили, несмотря на все ее прежние заслуги.

Восемнадцатого марта сорок девятого года телеграммой из Москвы временный поверенный в делах Израиля в СССР Мордехай Намир сообщил директору восточного департамента МИД Израиля Ш. Фридману о развернувшейся в Москве кампании против космополитизма:

«Представители стран Запада предрекают начало курса на официальный антисемитизм, а в будущем и ухудшение отношений России с Израилем, видя признаки этого в нападках на сионизм. Я не склонен придерживаться этой точки зрения…»

Четырнадцатого апреля Голда Меир нанесла министру иностранных дел Вышинскому прощальный визит.

Она подтвердила, что на территории Израиля не будут создаваться иностранные военные базы и еврейское государство не присоединится ни к каким союзам, направленным против третьих стран, «особенно против СССР, так как дружба с Советским Союзом является одной из основ политики Государства Израиль».

Она вновь поставила вопрос о покупке советского оружия и принятии на учебу группы израильских офицеров. Напомнила, что по этому поводу военный атташе полковник Ратнер беседовал с генералом Антоновым.

В записи беседы Вышинский пометил, что ответил так: это вопрос «острый и сложный, могущий создать ряд затруднений».

В более подробной израильской записи это звучит так.

— В свое время, — напомнила Голда Меир, — мы через нашего военного атташе обратились к генералу армии Антонову с просьбой о поставках некоторых видов вооружений и о предоставлении возможности повышения профессиональной квалификации для наших офицеров. Материалы по проблеме поставки вооружений были переданы в свое время господину Бакулину. Мне бы хотелось привлечь ваше внимание к этому вопросу.

— Что касается военных поставок, — ответил советский министр, — я просто не в курсе событий, потому что много времени находился в поездках по Европе. По-видимому, этим занимались наши оборонные учреждения. Постараюсь выяснить. Но вам должно быть ясно, что это проблема, сопряженная с немалыми сложностями и опасностями.

Министр пребывал в хорошем настроении и шутил:

— Стоит нам передать вам один пистолет, а скажут, что продали вам атомную бомбу. Да еще начнутся комментарии относительно «особого аспекта» этой сделки: дескать, намечается создание альянса Советский Союз — Израиль, поскольку эти страны объединяет Карл Маркс, социалист и еврей, и вот-де возникает агрессивный союз для целей разрушения… Возвращаясь к военным проблемам, постараюсь выяснить детали…

Одиннадцатого мая Израиль благодаря усилиям Советского Союза был принят в Организацию Объединенных Наций. Представитель Польши, приветствуя нового члена мирового сообщества, многозначительно сказал: «Период сентиментального интереса к судьбе Израиля завершился. Начался период сотрудничества, основанного на общих интересах. Еврейский народ, идущий по пути мира и прогресса, может положиться на Польшу, Советский Союз и европейские страны народной демократии. Израиль, несомненно, будет помнить, что эти страны были его верными друзьями в кризисный период его становления…»

Израиль выиграл первую войну.

«Касаясь вопроса о бесчисленных, неизвестно откуда берущихся ссылках на некое „секретное оружие Израиля“, — писал в государственный департамент советник американского посольства в Тель-Авиве Чарлз Нокс-младший, — я хотел бы выразить свое глубокое убеждение в том, что это оружие состоит из трех компонентов, а именно: 1) решимости, 2) мужества, 3) необходимости. Победа израильской армии, состоявшей в основном из гражданских лиц, над лучше вооруженными и имевшими численное превосходство силами арабов представляет собой победу, которую не всегда можно объяснить с точки зрения техники или логики».

Но первая победа отнюдь не означала наступления мира.

«Следует ожидать, — писал в июле сорок восьмого директор ЦРУ адмирал Хилленкойтер президенту Трумэну, — что арабы начнут оказывать неограниченную поддержку действиям партизан. Налеты арабских партизан, политическое непризнание и экономические санкции полностью изолируют Израиль от остальных стран Ближнего Востока.

В этих условиях будет существовать постоянная угроза его безопасности, его экономика будет задушена, и, следовательно, его будущее в значительной степени будет зависеть от доброй воли некоторых государств за пределами региона».

Тринадцатого января сорок девятого года с помощью назначенного Организацией Объединенных Наций посредника ООН Ральфа Банча на острове Родос начались египетско-израильские переговоры о перемирии.

Сама процедура переговоров показывала, что арабские страны не смирились с появлением еврейского государства. Египетские и израильские представители собрались в одной комнате, но египтяне не замечали своих партнеров и демонстративно обращались только к сотрудникам ООН.

На Родосе же шли переговоры с Трансиорданией. С Ливаном израильтяне договаривались в приграничном селении, с Сирией переговоры начались только четвертого апреля на нейтральной полосе между двумя государствами.

Двадцать четвертого февраля Израиль подписал соглашение о перемирии с Египтом; «через месяц, двадцать третьего марта, с Ливаном.

За два месяца до начала официальных переговоров, двадцать четвертого января, советский посланник в Ливане и Сирии Даниил Солод принял бывшего министра ливанского правительства Жозефа Салема, христианина по вероисповеданию. Тот доверительно говорил советскому дипломату: «Для Ливана значительно выгоднее, чтобы в Палестине существовало еврейское государство, ибо такое государство автоматически становится естественным союзником христианского Ливана против окружающих мусульманских государств, которые в случае их расправы над евреями неизбежно начнут притеснения ливанских христиан.

Касаясь нынешнего положения во взаимоотношениях Ливана с Израилем, Салем доверительно сообщил, что его брат, начальник ливанского генерального штаба полковник Тауфик Салем, уже два раза встречался с еврейским командованием на палестинской границе и получил условия, на которых Израиль согласен заключить постоянное перемирие с Ливаном».

Третьего апреля Израиль начал переговоры о перемирии с Трансиорданией, тридцатого июня — с Сирией.

В соглашениях определялась демаркационная линия и оговаривалось, что эта линия не рассматривается в качестве «политических или территориальных границ». Но Соединенные Штаты, Англия и Франция взяли на себя роль гарантов соглашений о перемирии и в частности территориальной целостности государств, подписавших соглашения, в границах, соответствующих линиям перемирия.

Между Израилем и Трансиорданией шли переговоры о заключении мира. Арабские дипломаты осенью пятидесятого года жаловались на то, какое гнетущее впечатление производит на них дружественная атмосфера, которую король Абдаллах пытается создать в Иерусалиме между евреями и иорданцами. Арабским дипломатам стало легче, когда короля убили, а Совет Лиги арабских стран запретил переговоры с Израилем.

Совет Безопасности ООН отметил, что заключение соглашений о перемирии отменяет положение об эмбарго на поставки оружия всем странам, участвовавшим в конфликте.

Израиль хотел сохранения эмбарго, боялся, что закупки оружия подтолкнут арабские страны к новой войне. Западные страны его не поддержали. Советский Союз лояльно воздержался при голосовании.

Израильтяне напрасно возражали. Двадцать пятого мая пятидесятого года Англия, Франция и Соединенные Штаты впервые заявили, что готовы рассмотреть заявки арабских стран и Израиля на поставки оружия. Это заявление имело огромное значение. Арабские страны и раньше покупали оружие. Теперь западные страны соглашались продавать оружие и Израилю.

Министр иностранных дел Израиля Шаретт, выступая в кнессете, заявил, что решение ООН о разделе Палестины утратило силу в результате нападения арабских стран на Израиль. Шаретт имели в виду, что если арабские страны не признали установленные международным сообществом границы, то и еврейское государство не намерено это делать.

В Москве спокойно отнеслись к этому заявлению израильского министра. Сталин считал, что победитель в войне имеет право на территориальные приобретения и сам в сорок пятом расширил границы Советского Союза.

Двадцать девятого июня сорок девятого года Вышинский принял нового израильского посланника Мордехая Намира, вручившего ему копии верительных грамот.

— Вы неоправданно скромничаете в оценке своих достижений, — сказал Вышинский новому посланнику, — ваше положение достаточно прочно, и нет причин для беспокойства.

Намир заметил, что имеет поручение от своего правительства официально пригласить представителя Советского Союза нанести государству Израиль визит дружбы.

— Не примите за вмешательство в ваши внутренние дела, — шутливо добавил Намир, — но наш народ и правительство были бы особенно рады принять в качестве гостя Андрея Андреевича Громыко, имя которого знает каждый школьник в Израиле.

Намир, конечно же, не знал, что Вышинский и Громыко терпеть друг друга не могут и находятся в контрах.

Молотов, пока был министром, открыто покровительствовал Громыко, а Вышинский столь же откровенно не любил быстро растущего молодого соперника. Когда Молотова убрали, а министром сделали Вышинского, для Громыко наступили тяжелые времена.

Конечно, Андрея Андреевича знал Сталин, и без санкции вождя ничего с ним сделать было нельзя. Но министр капал на Громыко, старался на чем-нибудь его подловить, жаловался членам политбюро на недостаточную политическую зрелость своего заместителя. Так что теплые слова о Громыко могли только разозлить Вышинского.

А в Израиле к Андрею Андреевичу действительно испытывали благодарность. Лига дружественных связей с СССР даже предлагала назвать именем Андрея Громыко одну из улиц Тель-Авива.

Министр не мог отмахнуться от официального приглашения, сделанного израильским послом. Через две недели, четырнадцатого июля, Вышинский отправил записку Сталину по поводу приглашения Громыко в Израиль.

Министр предложил отказаться от приглашения, поскольку подобный визит «правительство Израиля намерено использовать для того, чтобы подкрепить свои позиции в дальнейшем торге с США и Англией с целью получения нового займа и ослабления нажима англосаксов в вопросе о границах, арабских беженцах и Иерусалиме…

Кроме того, визит в Израиль советского представителя вызовет массу различных кривотолков за границей, что, несомненно, постараются использовать США и Англия для укрепления своего влияния в арабских странах и для ухудшения наших отношений с ними».

Вождь поддержал Вышинского. Громыко лишился возможности побывать в стране, появлению которой на свет он весьма способствовал.

Новый израильский посланник, Мордехай Намир (Немировский), родился в Херсонской области в восемьсот девяносто седьмом году, окончил экономический факультет Одесского университета, играл на скрипке. В двадцать четвертом году уехал в Палестину. В Херсоне остались его мать и сестра.

О Намире дипломаты, как водится, запросили министерство госбезопасности. В справке, составленной для Вышинского, говорилось: «По имеющимся данным, руководство партии МАПАМ при отъезде Намира в СССР дало ему указание установить контакт с еврейскими националистами в Советском Союзе, через которых возбудить среди евреев в СССР стремление эмигрировать в государство Израиль.

По данным МГБ, пока никаких данных об антисоветских националистических действиях Намира за время пребывания его в СССР не имеется».

МАПАМ это сокращение от Мифлегет Поалей Эрец Исраэл — Партия рабочих Израиля.

Восьмого июля Намир вручил верительные грамоты председателю президиума Верховного Совета СССР Николаю Михайловичу Швернику. Присутствовал заместитель министра иностранных дел Громыко. Намир телеграфировал министру иностранных дел Шаретту, что «атмосфера беседы была очень хорошей». Шверник задал посланнику множество вопросов, Громыко весьма одобрительно отозвался о достижениях Израиля.

Советская дипломатия продолжала однозначно поддерживать Израиль на мировой арене.

Тридцать первого августа заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока Иван Бакулин подготовил тезисы к выступлению советской делегации на четвертой сессии Генеральной Ассамблеи ООН по вопросу о помощи палестинским беженцам. В тезисах не было ни слова осуждения Израиля.

«Проблема палестинских беженцев, — говорилось в документе МИД, — возникла в результате политики определенных монополистических кругов Англии и США, которые сорвали мирное разрешение палестинского вопроса и создали условия для военных действий в Палестине, которые принесли для еврейского и арабского народов тяжелые страдания…

Советская делегация считает, что радикальное решение проблемы беженцев — это заключение мира между арабскими странами, с одной стороны, и государством Израиль, с другой, а также быстрейшая реализация решения Генеральной Ассамблеи от 29 ноября 1947 года о создании независимого арабского государства на территории арабской части Палестины…»

Арабские вожди убедили палестинских арабов покинуть территорию Израиля, обещая быстренько уничтожить евреев — и тогда все смогут вернуться на освободившиеся земли. Еще в пятидесятом году руководители арабского национального комитета Хайфы с гордостью говорили, что это они вывезли все арабское население города.

В Москве в министерстве иностранных дел были прекрасно осведомлены, зачем арабские страны ставят вопрос о возвращении беженцев, но ничего не делают, чтобы им помочь.

Советская миссия в Ливане четырнадцатого апреля сорок девятого года докладывала своему куратору заместителю министра иностранных дел Зорину: «Арабские страны настаивают на возвращении всех арабских беженцев не потому, что их негде разместить в остальных арабских странах или же в арабской части Палестины, а потому, что они хотят иметь на территории еврейского государства своего рода пятую колонну, которая в случае возобновления военных действий в последующем сможет оказать серьезную поддержку арабскому наступлению».

Третьего сентября сорок девятого года отдел стран Ближнего и Среднего Востока МИД подготовил объемную справку — «Палестинский вопрос».

В ней в частности совершенно определенно назывался виновник первой арабо-израильской войны. И это не был Израиль: «Известно, что арабская агрессия в Палестину была спровоцирована англичанами, которые использовали низменные националистические стремления арабов и толкнули их на войну против евреев…

Несмотря на все усилия английских и американских империалистов, им не удалось предотвратить возникновение и укрепление государства Израиль, которое стало реальной действительностью…»

Произраильская линия во внешней политике сопровождалась нарастанием антисемитизма внутри страны.

Сотрудники аппарата ЦК, разговаривая с представителями братских компартий, откровенно хвастались: «А товарищ Жданов вычистил всех евреев из аппарата Центрального комитета!»

Сталинский антисемитизм был биологическим или, точнее, зоологическим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно видных постах; они вносили заметный вклад в науку, медицину, искусство. В первую очередь с ними боролись как с конкурентами.

Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана ощущала ненависть ко всем, кто был другим. Поэтому и в группу «безродных космополитов», и в группу «врачей-вредителей» включались и русские люди. Не только для того, чтобы замаскировать антисемитский характер кампании, но и для того, чтобы под шумок разделаться и с ними.

При нацистах это называлось борьбой с «белым еврейством», то есть с евреями не по крови, а по духу. В борьбе с «космополитами» появилась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег.

«Ненависть к евреям, — писал выдающийся русский философ Николай Александрович Бердяев, — часто бывает исканием козла отпущения. Когда люди чувствуют себя несчастными и связывают свои личные несчастья с несчастьями историческими, то они ищут виновника, на которого можно было бы все несчастья свалить. Это не делает чести человеческой природе, но человек чувствует успокоение и испытывает удовлетворение, когда виновник найден и его можно ненавидеть и ему мстить».

Чистка шла по всей стране. Евреев изгоняли из науки, медицины, высших учебных заведений, государственного аппарата, вооруженных сил.

Пятого октября сорок девятого года израильский посланник Намир телеграфировал министру иностранных дел Шаретту:

«Синагога была набита до отказа, тысячи людей, в том числе много молодежи, стояли на улице. Но в отличие от прошлого года никто не решился обратиться к нам. Лишь тысячи глаз были устремлены на нас, пока мы проходили туда и обратно; многие приветствовали, но довольно осторожно…

В этом году усилилась неприязнь к евреям. Представители властей на низовом уровне характеризуют евреев как нелояльный элемент, подозреваемый в шпионаже. На предприятиях и в учреждениях раздаются открытые призывы:

— Убирайтесь в свое государство, в Израиль…

Многие опасаются, что скоро начнется депортация из Москвы, ставшей прибежищем для оставшихся в живых после нацистского истребления…»

Через десять дней Шаретт телеграфировал Намиру в Москву:

«Мы должны начать кампанию в международной еврейской прессе, особенно в США, равно как и в нееврейской прессе по вопросу о советском еврействе, давая просочиться в прессу всей достоверной информации…»

На самом деле израильтяне не знали, что им предпринять. Молчать об антисемитской кампании внутри Советского Союза — позорно. Говорить — значит, во-первых, утратить поддержку Советского Союза, во-вторых, ухудшить положение советских евреев. Это была безвыходная ситуация.

Работавшие в Москве израильские дипломаты считали, что высказываться относительно антисемитизма советских властей и опасно, и бессмысленно.

Советник израильской миссии Арие Левави изложил свое мнение Шаретту: «Сейчас больше, чем когда-либо прежде, наша живая связь с советским еврейством будет восприниматься Советами как удар в основание их идеологической политики, как крайне опасная трещина в выстроенной ими стене изоляции… Имеется в виду опасность шпионажа и возникновения „пятой колонны“…

Публичные выступления абсолютно не улучшат положения советских евреев, зато могут ухудшить израильско-советские отношения».

Арие Левави родился в Вильне, поэтому говорил по-русски. Учился в Германии в Гейдельбергском университете, из-за нацистов уехал в Палестину. Во время Второй мировой воевал в британской армии. В сорок восьмом приехал в Москву консулом.

Но израильские дипломаты призывали к молчанию только собственное правительство. Влиять на общественность и прессу они не могли. Израиль сразу сформировался как демократическое государство. Свободу частных газет и радиостанций ограничивала только военная цензура — по узкому кругу вопросов. Все остальное — внутреннюю и внешнюю политику страны, личности политиков, включая главу правительства, — можно было обсуждать, критиковать и высмеивать.

Израильские политики и журналисты не молчали, узнавая о том, что происходит в Советском Союзе.

Читая эти выступления, советские дипломаты и советские руководители злились. Они просто отказывались понимать, что возможна свобода средств массовой информации.

Седьмого декабря сорок девятого года советский посланник в Израиле Ершов отправил заместителю министра иностранных дел Анатолию Иосифовичу Лаврентьеву справку «Антисоветская пропаганда в израильской печати»:

«В справке указаны основные методы и направления антисоветской пропаганды в израильской печати и собран обширный материал за период с мая по ноябрь месяц с. г., показывающий, что реакционная печать Израиля ведет систематическую антисоветскую пропаганду.

В связи с тем, что с нашей стороны до сих пор не было должной реакции ни по дипломатической линии, ни по линии нашей печати, антисоветская пропаганда в израильской печати усиливается с нарастающим темпом и переходит рамки, соблюдаемые при существовании нормальных дипломатических отношений».

Недовольство Израилем возникало и по другим причинам.

Пятого декабря сорок девятого года министр иностранных дел Шаретт твердо сказал: «Внешняя политика Израиля — это политика неприсоединения. Израиль не будет солидаризироваться ни с одной из сторон, участвующей в холодной войне…

В реальности Израиль все чаще оказывался в одном лагере с западными странами, а не с социалистическими. В Москве это вызывало раздражение: мы вас создали, а вы нас не поддерживаете!

ООН предоставляет дипломатам разных стран уникальную возможность незаметно для публики, за закрытыми дверями, путем длительных консультаций и бесед договориться, достичь компромисса. Но в те времена на компромисс и не рассчитывали. Советские дипломаты превратили ООН в трибуну для столкновений, конфронтации и ругани: не договориться надо было, а обругать.

Тринадцатого декабря советник постоянного представительства Израиля при ООН Гидеон Рафаэль доложил министру иностранных дел Моше Шаретту о встрече с Семеном Царапкиным, который был назначен заместителем советского постоянного представителя при ООН.

Царапкин предъявил Израилю серьезные претензии: «Ваши выступления на сессии Генеральной Ассамблеи доказывают, что вы явно склоняетесь на сторону Соединенных Штатов. Ни по одному вопросу вы не выступили однозначно против американцев, а по многим вопросам, жизненно важным для Советского Союза, вы проголосовали против советской позиции».

Семен Царапкин напомнил о голосовании по проекту резолюции, осуждавшей подготовку Англией и Соединенными Штатами новой мировой войны. Он подчеркнул, что, с советской точки зрения, это предложение было самым важным в повестке дня сессии. Израильская делегация не только проголосовала против, но и присоединилась к англосаксонскому проекту резолюции…

Отношение к Израилю стремительно ухудшалось.

Двадцать второго марта пятидесятого года заместитель министра иностранных дел В. Зорин отправил записку секретарю ЦК КПСС М. А. Суслову:

«В дополнение к справке о сионизме, составленной по материалам Комитета информации и посланной Вам 21 марта, направляю два экземпляра справки по этому вопросу, составленной Отделом Ближнего и Среднего Востока МИД СССР, в которой приводятся выступления лидеров сионизма, характеризующие их отношение к СССР и странам народной демократии.

В этой справке приводятся также факты враждебной Советскому Союзу и странам народной демократии деятельности главным образом представителей государства Израиль за последний период…»

Весной сорок шестого Сталин перевел молодого и растущего партийного работника Суслова в Москву. Его ввели в состав оргбюро ЦК и утвердили заведующим отделом внешней политики. Название отдела не соответствовало его реальным задачам. В обязанность Михаила Андреевича входило надзирать за действиями иностранных компартий, через него шли деньги компартиям.

Суслову поручили еще и курировать работу Еврейского антифашистского комитета, что его явно не обрадовало. Михаил Андреевич почувствовал: комитет, созданный в войну для борьбы с нацизмом, не только больше не нужен, но и вызывает раздражение Сталина. Суслов сразу предложил закрыть комитет. Но это предложение в тот момент не было принято. Михаил Андреевич торопил события.

Суслов делал карьеру на послевоенных идеологических кампаниях, которые были замешаны на антисемитизме. Суслов составлял записки о «засоренности» различных учреждений евреями, докладывал Сталину и Жданову о том, что во многих учреждениях культуры и науки «укоренились низкопоклонство и угодничество перед заграницей и иностранцами, потеряны бдительность и чувство советского патриотизма».

Когда Молотов, Вышинский и Громыко по указанию вождя подбирали аргументы в пользу создания еврейского государства, в мае сорок седьмого года, Суслов представил члену политбюро Жданову, ведавшему идеологией, записку о «засоренности» евреями Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС). Заодно он вскрыл «крупные политические ошибки» в работе ВОКС.

Суслов и его подчиненные из Агитпропа подготовили проект секретного постановления политбюро от двадцать первого июня пятьдесятого года «О мерах по устранению недостатков в деле подбора и воспитания кадров в связи с крупными ошибками, вскрытыми в работе с кадрами в Министерстве автомобильной и тракторной промышленности».

Все советские ведомства получили указание ежегодно представлять в аппарат ЦК отчеты о своей кадровой работе с обязательным указанием национальности ответственных работников. Даже самым далеким от политики быстро стало ясно, что ЦК интересует только количество евреев и что хороший отчет — этот тот, который свидетельствует об избавлении от работников-евреев на сколько-нибудь заметных должностях.

Аппарат ЦК стал составлять для руководства специальные таблицы, которые показывали, как стремительно сокращается количество евреев в руководящих кадрах союзных и республиканских ведомств.

К пятьдесят второму году уже не осталось ни одного еврея — первого секретаря обкома, крайкома или секретаря ЦК нацреспублики. Вскоре весь партийный аппарат был полностью очищен от евреев (подробнее см. книгу Г. В. Костырченко «Тайная политика Сталина»).

Аппарат Агитпропа под руководством Суслова начал чистку средств массовой информации от евреев, методично проверяя одну редакцию за другой. Главный редактор, который обвинялся в покровительственном отношении к евреям, тоже лишался своей должности. Дальше намечалась чистка творческих союзов, учреждений культуры, учебных и научных заведений.

Заведующий отделом науки ЦК Юрий Андреевич Жданов (сын члена политбюро) представил Суслову записку о «засоренности» кадров в основных научных институтах:

«В ряде институтов Академии наук имеет место тенденциозный подбор кадров по национальному признаку…

Среди физиков-теоретиков и физиков-химиков сложилась монопольная группа — Л. Д. Ландау, М. А. Леонтович, А. Н. Фрумкин, Я. И. Френкель, В. Л. Гинзбург, Е. М. Лившиц, Г. А. Гринберг, И. М. Франк, А. С. Компанеец, Н. С. Мейман и др. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности».

В списке Жданова-младшего значились выдающиеся ученые, будущие лауреаты нобелевской премии. Оставшись без них, советская наука обеднела. Это чиновников не волновало. В ЦК тут же составили таблицу евреев — академиков, членкоров, докторов и кандидатов наук — и решили, что их количество надо уменьшить.

Вмешался руководитель атомного проекта профессор Игорь Васильевич Курчатов. Он доходчиво объяснил Берии, что без этих людей ядерную бомбу не создать. Лаврентий Павлович обратился к Сталину, и физиков оставили в покое. Но только физиков.

Миссия Израиля информировала свое правительство об антисемитской кампании в Советском Союзе, вернее, о том, что было на поверхности.

Восьмого марта пятидесятого года министр иностранных дел Шаретт писал посланнику Намиру в Москву:

«Перед этим бедствием мы бессильны.

Причем как раз в эти дни мы удостоились великого избавления для другой еврейской общины, которая также казалась приговоренной к полному истреблению и бессильно трепетала в тисках репрессивного режима: я имею в виду, естественно, решение властей Ирака разрешить выезд евреев в Израиль.

Этот неожиданный поворот событий был достигнут благодаря нашим неустанным усилиям.

В Ираке, стране невежественного фанатизма и жесточайшей тирании, нам удалось создать точки влияния, поддерживать живую связь, действовать и оказывать воздействие. В СССР мы можем лишь наблюдать и фиксировать события, да и то лишь весьма неполным образом…»

А советская миссия в Израиле докладывала в Москву:

«Внешняя политика Израиля, превращаясь в орудие англо-американского блока, ведет государство Израиль к потере своей независимости, которая была достигнута лишь полтора года тому назад при поддержке Советского Союза…

Политика нынешнего правительства Израиля по отношению к СССР и странам народной демократии является неискренней, уклончивой и недружелюбной политикой…»

Двадцать пятого марта пятидесятого года в «Литературной газете» появилась статья молодого сотрудника иностранного отдела Олега Прудкова с прямыми обвинениями в адрес премьер-министра Израиля Шаретта, который именовался в статье «клеветником».

Шаретт пригласил к себе посланника Ершова и выразил свое возмущение статьей. Ершов, прервав министра, «заметил, что не намерен вступать в дискуссию по поводу этой статьи, поскольку „Литературная газета“ не является органом советского правительства». Ершов, разумеется, понимал, что по этой самой причине «Литературная газета» и была избрана для такой публикации…

Советские дипломаты в Тель-Авиве занимали все более антиизраильские позиции. Тридцатого апреля пятьдесят первого года посланник в Израиле Ершов телеграфировал в Москву:

«Посылать в этом году приветственную телеграмму от имени т. Шверника по случаю дня независимости считаю нецелесообразной. Государство Израиль, получившее независимость три года тому назад, в значительной степени утратило ее, вступив в империалистический лагерь США и Англии…

Отношение к СССР стало враждебным. Антисоветская пропаганда ведется систематически и принимает все более широкие масштабы».

Советские дипломаты в других точках земного шара еще вполне дружелюбно относились к еврейскому государству.

Девятого июня пятидесятого года советский представитель при ООН Яков Александрович Малик принял своего израильского коллегу Аббу Эбана, который стал одновременно и послом в США. Присутствовал и советник израильской делегации Гидеон Рафаэль.

«Беседа продолжалась более часа, — записал Абба Эбан, — но и по прошествии столь долгого времени нам было нелегко уговорить г-на Малика, что пришла пора расстаться. Поскольку советские представители жестко бойкотируют учреждения ООН, они свободны от груза текущей работы в разного рода международных комитетах и комиссиях и имеют возможность вести долгие и основательные беседы со своими гостями.

Более того, в советском представительстве, оказавшемся в самоизоляции, ощущается дух некоторой оторванности от реальной жизни, отсюда жажда любой информации извне. Это стремление вобрать все впечатления и оценки из любых возможных источников особенно проявляется в отношении нас, так как похоже, что, по убеждению советских представителей, мы обладаем такими обширными связями в США, что можем докопаться до самых корней явной и тайной политики».

Дело в том, что Советский Союз находился в прямой конфронтации с ООН. Советские представители в пятидесятом году блокировали переизбрание норвежца Трюгве Ли на пост генерального секретаря.

Министр иностранных дел Вышинский прибыл в Нью-Иорк и ораторствовал безостановочно. Оратор он был сильный, это все признавали. Среди западных дипломатов таких златоустов не нашлось. Но норвежца все-таки вновь избрали генсеком. Советские представители его игнорировали.

Яков Малик не без удовольствия рассказывал своему младшему коллеге Виктору Исраэляну, что когда в ту пору встречал Трюгве Ли в здании ООН, то громогласно вопрошал:

— Почему охрана пропускает в служебные помещения ООН посторонних лиц?

В октябре пятидесятого года израильского посланника Намира отозвали на родину и сделали генеральным секретарем Гистадрута (профсоюзов). Он пришел к Громыко прощаться. Андрей Андреевич был крайне любезен:

— Вам хорошо, поскольку вы возвращаетесь домой, а нам грустно, поскольку вы нас покидаете.

На приеме в чехословацком посольстве Намир говорил с Громыко и его женой Лидией Дмитриевной, имевшей большое влияние на мужа. «Последняя в основном расточала комплименты и сожаления в связи с моим отъездом, — телеграфировал Намир в свое министерство. — Нельзя было без эмоций воспринимать эти простые и сердечные слова, произносимые с особой русской теплотой, без тени дипломатического этикета».

Четвертого октября МИД Израиля в установленном порядке запросил агреман на назначение посланником в Советском Союзе министра просвещения и культуры Израиля Шнеура Залмана Шазара (Рубашова). Первый документ, который он подписал, став министром, было постановление о всеобщем и бесплатном образовании в Израиле.

Советские дипломаты обратились в министерство государственной безопасности. Оттуда поступил ответ за подписью первого заместителя министра госбезопасности генерал-лейтенанта Сергея Ивановича Огольцова (он руководил убийством Соломона Михоэлса в Минске).

В справке МГБ говорилось о «недоброжелательном отношении» Шазара к Советскому Союзу, а также о том, что его брат, советский гражданин, недавно был приговорен к десяти годам «за антисоветскую националистическую деятельность».

Доложили Сталину. Вождь распорядился ответить израильтянам, что в вопросе о кандидатуре посланника «встретились затруднения». Шазар в Москву не приехал. В шестьдесят третьем году он стал президентом Израиля.

Посланником в Москву приехал Шмуэль Эльяшив. С сорок пятого года он был членом исполкома Гистадрута. После создания Израиля стал директором Восточноевропейского департамента МИД Израиля, в пятидесятом году его отправили посланником в Чехословакию и Венгрию.

Тридцать первого августа пятьдесят первого года Эльяшив посетил заместителя министра иностранных дел Александра Ефремовича Богомолова, который окончил Высшую военно-педагогическую школу и преподавал на Химических курсах усовершенствования командного состава Красной армии и заведовал кафедрой диалектического материализма Всесоюзного института кожевенной промышленности имени Л. М. Кагановича.

Из института Богомолова взяли в аппарат ЦК, а в тридцать девятом перевели в наркомат иностранных дел генеральным секретарем. Во время войны Богомолов был в Лондоне послом при эмигрантских правительствах, нашедших убежище в Англии, после войны — послом во Франции. В пятидесятом его назначили заместителем министра. Он предпочитал больше слушать, чем говорить.

Израильский дипломат просил Александра Богомолова поддержать в Совете Безопасности обращение Израиля по поводу того, что Египет не пропускает через Суэцкий канал суда с грузами для Израиля. «Не было случая, — напомнил Эльяшив, — чтобы советская делегация в ООН голосовала против Израиля. Мы ожидаем, что и на этот раз позиция Советского правительства не изменится».

В пятьдесят первом году в переписке советских посольств с Москвой впервые появляются предложения поддержать арабские страны против американского империализма. Особые симпатии уже тогда вызывала Сирия как самое антиамерикански настроенное государство.

Четвертого октября Шмуэль Эльяшив телеграфировал в МИД Израиля: «В кануне еврейского Нового года и в два праздничных дня посетили синагогу. Как всегда, тысячи молящихся в огромной скученности, среди которых множество молодых.

Вокруг нас атмосфера напряженности, страх приблизиться, отдельные попытки обменяться репликами. Двоим удалось передать нам записки с важной информацией о положении евреев. Шпионы внутри синаноги следили за каждым нашим шагом».

Но и Яков Малик, пока был представителем в ООН, охотно поддерживал личные отношения с израильскими коллегами, и Андрей Вышинский позволял себе доброжелательно беседовать с израильскими дипломатами.

Шестого января пятьдесят второго года в советском посольстве в Париже министр иностранных дел Вышинский принял израильского коллегу Моше Шаретта.

Шаретт родился в России. В Палестину его привезли в возрасте тринадцати лет. Он учился в Стамбуле, во время Первой мировой войны служил лейтенантом в турецкой армии. Он был организатором еврейской полиции, которая противостояла еврейским погромам в Палестине.

Шаретт свободно говорил по-арабски, знал арабскую культуру, понимал арабов. Его понимание тонкостей восточной дипломатии помогало ему беседовать и с Вышинским. При этом министр был редкостным педантом, все помнил и на переговорах отстаивал каждую позицию до последнего.

Два министра разговаривали долго, Шаретт составил подробнейший отчет.

Израильтянин начал с самого важного для него и самого неприятного для советского дипломата вопроса.

— Я хотел бы с разрешения господина Вышинского выяснить проблему, которая уже поднималась в наших беседах, и я надеюсь, что не злоупотреблю вашим терпением. Вопрос простой, придет ли когда-нибудь время, когда советские евреи смогут приезжать в Израиль?

Андрей Януарьевич хотел сразу ответить, но, увидев, что Шаретт еще не закончил, взял лист бумаги и карандаш и стал записывать.

— Советский Союз — единственная страна, из которой нет еврейских репатриантов в Израиль, — продолжал Шаретт. — Это нас весьма удручает и беспокоит. Мы не можем смириться с создавшимся положением. Судьба еврейского народа отличается от судеб всех остальных народов. Все народы живут на своей земле. Евреи же были изгнаны со своей земли и разбросаны по всему свету. Национальное освобождение для них должно начаться с возвращения на родину. Мы не понимаем, почему Советский Союз должен ставить препятствия на историческом пути евреев?

Вышинский покачал головой, сурово посмотрел на Шаретта и сказал, что относительно исторического пути народа могут быть разные точки зрения.

— У нас нет сомнения, по какому руслу движется современная еврейская история, — возразил Шаретт. — Мы были пылью, рассеянной по лику земли, но сумели собраться воедино. Советский Союз помог нам сделаться государством. Эта помощь никогда не сотрется со скрижалей нашей истории. Но с достижением независимости наше становление не завершено. Но лишь советские евреи не принимают участия в этом процессе. Недавно наш посланник в Москве имел возможность обсудить с господином Вышинским вопрос о репатриации близких родственников, то есть о выдаче виз на выезд в Израиль гражданам Советского Союза, члены семей которых живут в нашей стране. Можем ли мы надеяться, что решение будет найдено, по крайней мере в этой части оторванность советских евреев от Израиля будет преодолена?

Вышинский начал отвечать, время от времени заглядывая в свои записи. В его голосе слышалось еле сдерживаемое раздражение. Потом оно прорвалось наружу.

— Советский Союз стоял на стороне Израиля в самые трудные моменты, — напомнил Андрей Януарьевич. — Мне хотелось бы ошибаться, но у меня складывается впечатление, что трудные моменты ждут Израиль и в будущем. В каждом таком случае он может твердо рассчитывать на поддержку Советского Союза. А как сам Израиль ведет себя по отношению к Советскому Союзу? В каких случаях он помогает Советскому Союзу? Ведь в межгосударственных отношениях не принято просить о помощи, не отвечая взаимностью. Я сижу и смотрю на вас на этой сессии, и что же я вижу? Вы не только не помогаете, но даже занимаете недружественную позицию по отношению к Советскому Союзу. Я знаю, что вам нелегко вступать в столкновение с Соединенными Штатами. Вы зависите от американцев в экономическом плане, и я вхожу в трудности вашего положения. Но разве вы не могли по крайней мере воздержаться при голосовании? Ваша поддержка американской позиции глубоко огорчила меня и моих товарищей. Нам не важно, как голосует Коста-Рика или Гондурас, но Израиль?! Мы убеждаемся в том, что Израиль перешел к последовательной поддержке врагов Советского Союза.

Шаретт прервал Вышинского:

— Вам прекрасно известно о том, как мы голосовали за кандидатуру Белоруссии в Совет Безопасности — вразрез с позицией Соединенных Штатов.

Это замечание вызвало новый взрыв возмущения.

— Голосуя за Белоруссию, Израиль выполнял свой долг прежде всего перед собой, а не перед Советским Союзом, — отчеканил Вышинский. — Это был вопрос соблюдения основополагающего принципа, попранного американцами. Как Израиль вообще может может полагаться на дружбу такой державы, как Соединенные Штаты? Американцы будут помогать только до тех пор, пока Израиль можно использовать. Соединенные Штаты действуют всегда только в своекорыстных интересах. Изменятся их расчеты, и эти разбойники, не колеблясь, просто задушат Израиль. И в такой ситуации израильтяне еще приходят просить помощи у Советского Союза?! Израиль не имеет никакого права на такую помощь! Если бы это была официальная беседа, я тут ее бы и завершил, ограничившись замечанием, что, раз вы не понимаете сущности советской политики, я не обязан давать вам разъяснения. Но это не просто официальная беседа, а разговор с Шареттом, к которому я всегда питал чувства личной симпатии и уважения. Вам я готов объяснить ситуацию.

Действительно, ваш посланник обсуждал со мной проблему воссоединения семей. Но за последний год я шесть месяцев проболел (сердце) и не мог заниматься делами. Да и сейчас приходится беречь себя. Но по возвращении из Парижа я займусь этими делами. Если речь идет о пожилых людях, у которых дети в Израиле, или о молодых, у которых в Израиле родители, нет никаких оснований напрасно заставлять людей страдать. Но в данном случае проблема поднята иначе, в плане эмиграции.

Записывавший ход беседы израильский дипломат пометил, что Вышинский произнес это слово с украинским акцентом с фрикативным «г».

— Об эмиграции нечего и говорить, — отрезал Вышинский. — Государственный строй Советского Союза этого не позволяет. Кроме того, в этом плане проблема не существует. Не следует смешивать советских евреев с евреями в других странах. У меня самого много знакомых евреев, и ни один из них не помышляет об эмиграции в Израиль или любую другую страну. И это не удивительно. Евреи в Советском Союзе пользуются полным равенством. Они занимают важные позиции по всех сферах жизни. Достаточно упомянуть Лазаря Кагановича, одного из самых известных и любимых деятелей в Советском Союзе.

Когда Андрей Януарьевич закончил свою речь, Шаретт сразу сказал:

— Я высоко ценю личное доверие с вашей стороны и сам тоже буду говорить со всей искренностью.

Высказавшись, Вышинский расслабился и вернулся в доброе расположение духа. Поэтому он прервал Шаретта, заметив:

— Никакие привходящие обстоятельства не в силах изменить мое личное отношение к вам. Несколько минут назад я немного сорвался, о чем весьма сожалею. Забудьте об этом.

— Я прекрасно понимаю, что вы хотели мне объяснить, и со своей стороны прошу позволения сделать несколько замечаний, — мягко заговорил Шаретт. — Разумеется, голосовать за Белоруссию было нашим долгом по отношению к принципам, которых мы придерживаемся. Но факт остается фактом — это в значительной степени испортило наши отношения с Соединенными Штатами. А учитывая полную экономическую зависимость от американской помощи — кстати, я рад был услышать, что необходимость этой помощи вы понимаете, — такое решение, разумеется, далось нам нелегко. Я не знаю, понимаете ли вы, насколько наше государственное строительство зависит от помощи Соединенных Штатов. Используя только местные ресурсы, нам никак не создать экономику, которая смогла принять сотни тысяч уже прибывших репатриантов и сотни тысяч тех, кто еще приедет. Единственным источником внешней помощи является Америка: не только американские евреи, но и администрация Соединенных Штатов.

— Я понимаю ваш подход, — сказал Вышинский, — но, если честно, не разделяю его. Впрочем, это мое личное мнение, и мы можем о нем говорить не как представители государства, а как два бывших студента одного и того же университета. Я лично считаю, что выбранный вами путь ведет не к независимости, а к экономическому и политическому порабощению.

— Если из опасений оказаться «порабощенными» мы откажемся от американской помощи, — возразил Шаретт, — очень скоро нас просто не станет. И это не вопрос одной только экономической помощи. Нам необходимо много оружия. Мы окружены врагами со всех сторон. Но при всей нашей нужде в иностранной помощи мы полны решимости не содействовать никаким агрессивным проискам против Советского Союза. Мы знаем, что советская пресса постоянно публикует вымыслы о якобы строящихся у нас американских базах, о том, что мы являемся орудием в руках Соединенных Штатов для достижения темных целей, но эти публикации не имеют под собой почвы.

— Никогда мы о вас такого не говорили, — заметил Вышинский.

— Тем не менее советская пресса постоянно публикует такую информацию.

Вышинский промолчал.

— Мы заинтересованы поддерживать равновесие в нашей международной позиции, но Советский Союз нам не помогает, — зашел с другой стороны Шаретт. — Наши связи с американскими евреями постоянно расширяются, а с советскими евреями нет никаких контактов. В результате получается, что в этом плане перевес на американской стороне.

Вышинский бурно реагировал на эти слова:

— Как Израиль не понимает, что Америка содействует этим связям лишь для собственной выгоды? Американские евреи, прибывающие в Израиль, являются орудием осуществления замыслов Вашингтона!

— Я не имел в виду американских евреев, репатриирующихся в Израиль, их очень немного. Речь идет об американских евреях, посещающих Израиль. И мы их можем посещать.

— Это другое дело, — ловко вывернулся Вышинский. — Это туризм. Действительно туризм в Советском Союзе страдает от недостатка средств, государство занято послевоенным восстановлением и не имеет свободных денег для развития туризма. Но пройдет время, и ситуация изменится.

Шаретт понял, что разговор зашел в тупик. Ему не удалось продвинуться ни на шаг.

— Чтобы поставить все точки над «i» и разъяснить нашу позицию по этому вопросу, мы хотели бы когда-нибудь встретиться со Сталиным.

— Товарищ Сталин прекрасно понимает эту проблему, — отчеканил Вышинский, отметая предположение о том, что вождь может чего-то не знать.

Шаретт все же попытался на прощанье еще раз сказать о еврейской эмиграции:

— Нам ясно, что очень многие советские евреи считают себя плотью от плоти советского строя и даже не думают о том, чтобы покинуть Советский Союз. Но, возможно, немало и таких, кто выбрал бы репатриацию в Израиль, если бы им предоставили такую возможность.

Вышинский вновь повторил:

— Никто такого желания не выражает.

— Это потому, что нет возможности, — напомнил Шаретт.

— Никто не обращается за визой, — хладнокровно сказал Вышинский, — и нам не известно о ком-либо, кто хотел бы уехать. Желание покинуть Советский Союз вообще не может возникнуть, потому что евреи — часть советского общества. Если бы приехали и посмотрели, убедились бы сами.

Вышинский сказал это для красного словца. Но Шаретт поймал его на слове:

— Я, вообще говоря, и хотел бы просить разрешения приехать в Советский Союз.

Вышинский смутился, поняв, что сказал что-то лишнее, но тут же поправился и сказал:

— Я всегда рад вас видеть.

Считать это официальным приглашением было нельзя. Но расстались министры вполне дружески.

Запись беседы получили и в израильской миссии в Москве.

Первого февраля израильский посланник в Советском Союзе Эльяшив откровенно изложил Шертоку свое мнение:

«Внимательно ознакомился с содержанием твоей беседы с Вышинским…

Мне кажется, что с твоей стороны было ошибкой пойти на эту встречу не одному. Вышинский пришел один, что совершенно не в их обычае. То есть он был готов на свободную беседу с тобой, и, возможно, само появление постороннего человека, участие которого в беседе было ему непонятно, привело его в еще большее раздражение и одновременно предоставило аудиторию для публичной речи.

Мне трудно себе представить Вышинского, выходящего из себя, когда вы сидите друг против друга без посторонних глаз…»

Эльяшив писал, что его смутило поведение израильской делегации на Генеральной Ассамблее ООН. Он считал, что «произошел серьезный отход от линии на неприсоединение».

Посланник в Москве доказывал своему министру:

«Если серьезно рассчитывать получить что-либо от СССР в области репатриации и если проблема советских евреев для нас действительно так важна, мы должны считаться с интересами стороны, от которой зависит решение этой проблемы.

Нельзя забывать, что мы просим о решении, идущем вразрез со всей здешней реальностью. Оно в корне противоречит всей жесткой практике герметически закрытых границ. У нас нет ни малейших оснований надеяться, что они пойдут наперекор собственным представлениям, если, со своей стороны, мы будем выглядеть в их глазах составной частью враждебного им лагеря…

В конце концов, даже на этой сессии, при всем своем заигрывании с арабами, русские не предпринимали действий против нас, а по нашему вопросу они не голосовали вместе с арабскими странами…

Я прихожу к однозначному выводу: советские евреи безгранично чувствительны ко всему, что касается нашей политики, они действительно очень опасаются того, что Израиль окажется в одном лагере с врагами их родины. Эти люди преданы своей родине не меньше, чем евреи в других странах — своей…

Они просто молятся, чтобы Израиль не представал в глазах Советского Союза врагом, они опасаются каждого нашего движения, каждого голосования, они вдвойне и втройне страдают каждый раз, когда видят в газете статью или заметку о какой-то нашей недружественной акции…

Здесь, конечно, можно ответить так: еврейство диаспоры не отвечает за политику Израиля, а Израиль определяет свою политику в соответствии со своими потребностями и интересами. Однако такая постановка вопроса и применительно к другим местам отдает догматизмом, а применительно к стране, где я нахожусь, она просто оторвана от жизни. Здесь действуют совершенно иные эмоциональные и рассудочные категории, чем в любом другом месте…»

Двадцать третьего февраля пятьдесят второго года первый заместитель министра иностранных дел СССР Громыко отправил записку вождю:

«Товарищу Сталину И. В.

8 декабря 1951 г. посланник Израиля в СССР Эльяшив по поручению своего правительства сделал в МИД СССР заявление, в котором… правительство Израиля ставит перед советским правительством вопрос о разрешении выезда евреев из СССР в Израиль…

Учитывая, что правительство Израиля уже неоднократно в различных формах ставило вопрос о выезде евреев из СССР в Израиль, МИД СССР считает целесообразным поручить посланнику СССР в Израиле т. Ершову дать ответ по существу этого вопроса министру иностранных дел Израиля Шаретту.

В этом ответе т. Ершов должен указать, что содержащаяся в заявлении правительства Израиля от 8 декабря 1951 г. постановка этого вопроса является по существу вмешательством во внутренние дела СССР, а также разъяснить существующий в СССР общий для всех советских граждан порядок выезда из СССР, установленный действующим законодательством.

Этот ответ т. Ершов должен дать Шаретту во время очередного посещения МИД Израиля в связи с каким-либо другим вопросом…»

Вышинский выполнил свое обещание. После разговора с Шареттом действительно поручил своему помощнику Борису Подцеробу разобраться, что происходит с воссоединением семей.

Шестого апреля руководители консульского управления и Отдела стран Ближнего и Среднего Востока представили министру Вышинскому проект составленной для заместителя главы правительства Молотова справки «О выезде граждан СССР в Израиль на постоянное жительство»:

«Во исполнение указания о том, чтобы не препятствовать выезду граждан СССР — евреев в Израиль на постоянное жительство, докладываю следующее.

1. По данным Главного управления милиции, в 1952 г. гражданами СССР было подано в органы милиции 6 заявлений с просьбой о разрешении выезда в Израиль на постоянное жительство. Решения по этим заявления пока не приняты. Дела подготавливаются Главным управлением милиции для передачи в Комиссию по выездам при ЦК ВКП(б).

По предыдущим годам имеются такие данные:

1948 г. — подано 6 заявлений, дано разрешений 2.

1949 г. — подано 20 заявлений, дано разрешений 4.

1950 г. — подано 25 заявлений, разрешений выдано не было.

1951 г. — подано 14 заявлений, дано разрешений 4.

2. Ознакомление с делами граждан, подавших заявления в текущем году, с просьбой разрешить выезд в Израиль на постоянное жительство, показало, что эти просьбы могут быть удовлетворены.

Все 6 подавших заявление о выезде из СССР в Израиль на постоянное жительство граждан СССР являются евреями в возрасте от 52 до 77 лет и просят разрешения выехать к своим детям, находящимся в Израиле и готовым принять родителей на свое иждивение.

МИД СССР считает, что министерству государственной безопасности СССР (т. Игнатьеву), Главному управлению милиции СССР (т. Леонтьеву) и Комиссии по выездам при ЦК ВКП(б) (т. Савченко) должно быть дано указание разрешить выезд упомянутых лиц в Израиль на постоянное жительство.

3. Что касается поданных в 1951 г. заявлений евреев о выезде в Израиль, по которым были приняты отрицательные решения, то считаю целесообразным дать указание Комиссии по выездам при ЦК ВКП(б) рассмотреть эти дела вновь и разрешить выезд в Израиль, если к тому не будет препятствий особого характера…»

Вышинский был недалек от истины, когда говорил Шаретту, что никто из советских евреев не просится в Израиль. Практически никому это просто не приходило в голову. Все понимали, что такая просьба чревата потерей не только работы, но и свободы.

Первого марта пятьдесят второго года было подписано торговое соглашение между двумя странами: Израиль должен был поставить в Советский Союз пятьдесят тонн бананов и тридцать тысяч ящиков апельсинов. Девятнадцатого мая последовало еще одно соглашение — Израиль продает пятьдесят тысяч ящиков апельсинов и получает нефтепродукты.

Двенадцатого мая посланник в Израиле Ершов отправил в Москву политический отчет за прошлый год. В заключительном разделе говорилось:

«1951 год стал для Израиля годом потери независимости как в экономике, так и во внутренней и внешней политике.

Экономическая политика израильского правительства, основанная на получении американских займов и капиталовложений, ведет страну к катастрофе, выход из которой правящие круги видят в американской оккупации Израиля…

Отношение правительства Израиля к Советскому Союзу стало более враждебным…

Исходя из вышеизложенного, в нашем отношении к Израилю было бы целесообразно учитывать следующие факторы:

1) Прекращение всякой политической поддержки Израиля в вопросах, рассматриваемых в ООН и ее органах.

2) Прекращение иммиграции в Израиль евреев из стран народной демократии, поскольку эта иммиграция усиливает потенциальные возможности Израиля…»

Третьего мая пятьдесят второго года правительство Израиля приняло решение перевести министерство иностранных дел в Иерусалим. Фактически переезд произошел позже.

Двадцать седьмого июня Вышинский телеграфировал в советскую миссию:

«Вам необходимо внимательно следить за реакцией представителей США, Англии, Франции и других стран в Израиле на мероприятия израильского правительства по переводу столицы в Иерусалим и своевременно информировать нас об этом.

Сообщите Ваше мнение о нашей возможной позиции в этом вопросе».

Десятого июля временный поверенный в делах Александр Никитич Абрамов телеграфировал в Москву:

«Следует все время иметь в виду, что более 800 тысяч арабов-беженцев, варварски изгнанных евреями из Израиля, до сих пор еще влачат свое жалкое существование.

Признание нами города Иерусалима столицей Израиля ухудшило бы отношение к нам со стороны арабских стран, а также некоторых мусульманских и католических стран…

Переезжать нашей миссии в Иерусалим не следует…

В случае же, если вслед за переездом МИД Израиля в Иерусалим последуют дипломатические представительства США, Англии, Франции и другие, то вопрос о переезде нашей миссии следует обсудить особо, используя наш переезд в качестве одной из мер давления на израильское правительство…»

Александр Никитич Абрамов был после войны посланником в Финляндии, послом в Швеции, в пятьдесят втором году его командировали в Израиль советником.

Летом в соседнем Египте произошли события, имевшие далекоидущие последствия для всего региона. Молодые офицеры подняли восстание против королевского режима.

В январе пятьдесят второго года в Каире проходили выборы руководства офицерского клуба. Избрали офицеров, которые призывали покончить с коррупцией в государственном аппарате. Король Фарук остался недоволен выборами. Он наложил арест на кассу клуба, а потом распорядился вообще его закрыть. Это возмутило офицеров, которые подняли мятеж.

Они немедленно связались с посольствами Соединенных Штатов, Англии и Франции. Впоследствии они уверяли, что боялись вмешательства британских войск, которые стояли в зоне Суэцкого канала. Они попросили англичан помешать египетской танковой части, верной королю, двинуться на Каир. Англичане не стали вмешиваться.

Двадцать шестого июля пятьдесят второго года король Египта Фарук отрекся от престола и был выслан из страны.

В Израиле положительно оценили свержение короля, рассчитывая, что с новыми руководителями можно будет поладить и установить мир.

Десятого августа премьер-министр Давид Бен-Гурион, выступая в кнессете, одобрительно отозвался о новом египетском правительстве и сказал, что у еврейского государства нет причин для споров с Египтом: «Сотрудничество между Израилем и Египтом помогло бы Египту преодолеть политические и социальные трудности, с которыми он борется».

Буквально через неделю, восемнадцатого августа, Бен-Гурион благожелательно высказался в адрес одного из руководителей египетской революции генерал-майора Мохаммада Нагиба и заметил: «Прежде не было и сейчас нет оснований для политического, экономического или территориального конфликта между нашими странами.

Это было очевидным приглашением к диалогу, тайному или явному».

Генерал Нагиб возложил на себя обязанности премьер-министра Египта. Гамаль Абд-аль Насер получил пост заместителя премьер-министра и министра внутренних дел. В ноябре пятьдесят четвертого он сменил Нагиба, стал главой правительства и исполняющим обязанности президента. В пятьдесят шестом его утвердили президентом и главнокомандующим вооруженными силами. Должность премьер-министра ликвидировали. Всю власть сконцентрировал в своих руках Насер, и он ни с кем не хотел делиться. В шестьдесят четвертом году, почувствовав себя увереннее, он вновь создал пост главы правительства.

Двадцать шестого августа в советском представительстве при ООН Яков Малик принял Гидеона Рафаэля, своего коллегу из израильского представительства.

— Арабы подняли страшный шум в связи с переводом министерства иностранных дел в Иерусалим, — пренебрежительно заметил Малик. — Но кто на них обращает внимание? Непонятно только, почему ваши американские друзья вмешиваются в ваши внутренние дела и выступают против перевода вашего МИД в Иерусалим?.. — Малик сказал израильтянину: — С нашей точки зрения, только правительство Израиля вправе решать, где будет находиться то или иное его министерство. Ни ООН, ни правительства других стран не вправе вмешиваться в это.

Рафаэль переспросил:

— Итак, мы можем считать, что вы не будете настаивать на обсуждении проблемы Иерусалима на наступающей сессии?

— Именно так, — ответил Малик. — Мы не заинтересованы в обсуждении ни палестинской, ни иерусалимской проблем…

Советского представителя интересовало отношение Израиля к новому египетскому правительству.

— В чем смысл обращения вашего премьер-министра с трибуны кнессета к Нагибу? — спросил Малик. — Вы что, серьезно надеетесь договориться с этим военным диктатором?

— Я не могу ответить, есть ли шансы, что призыв премьер-министра увенчается успехом, — дипломатично ответил Рафаэль. — Пока ждем ответа египтян. Мы не считаем, что у нас есть право выбора режимов, с которыми мы должны быть готовы жить в мире…

После этого израильский представитель перешел к суэцкой проблеме. Египет по-прежнему не пропускал суда с грузами для Израиля, несмотря на резолюцию Совета Безопасности от первого сентября. Малик прервал Рафаэля:

— Что, действительно никакого продвижения? И вы не нашли никаких щелей для доставки грузов в Израиль?

Рафаэль пояснил, что Египет не отменил инструкции, запрещающие израильским судам проход по каналу…

Малик сказал, что Советский Союз против любой морской блокады и не согласен с такой блокадой в районе Суэцкого канала…

Гидеон Рафаэль напомнил о прошлогодней дискуссии в Совете Безопасности и упомянул имя заместителя Малика — Семена Царапкина. Яков Малик прервал израильтянина ироническим замечанием:

— Бедняга Царапкин, как ему жить без палестинской проблемы? Он ведь в ней чувствовал себя как рыба в воде.

Через два дня пришло сообщение, что Царапкин переведен на другую работу и не вернется в ООН.

Девятнадцатого октября пятьдесят второго года временный поверенный в делах СССР в Израиле Александр Абрамов писал в Москву:

«За последнее время израильское правительство резко изменило свое отношение к СССР. Это выражается в открыто враждебных СССР выступлениях премьер-министра Бен-Гуриона, министра иностранных дел Шаретта, в инспирированных выступлениях печати против СССР, клеветнических, полных вымысла книгах и статьях против главы нашей партии, советского правительства…

Не лучше ли было бы повременить с приездом посланника на некоторое время и, тем более, преобразовывать миссию в посольство, как об этом формально просит МИД Израиля?..»

Девятого ноября пятьдесят второго года умер президент Израиля Хаим Вейцман. Он искренне был расположен к России, где он родился. Его отец, Евзор Хаймович, работал в Пинске в конторе по сплаву леса. Сестры и братья Хаима Вейцмана в основном выехали в Палестину. Но вот судьба родных, оставшихся в Советском Союзе, сложилась трагически.

Его брата, Самуила Евзоровича Вейцмана, который в двадцатых годах был заместителем председателя центрального правления Общества земельного устройства еврейских трудящихся, в тридцать девятом году расстреляли как английского шпиона.

В сорок девятом чекисты арестовали Василия Михайловича Савицкого, мужа его сестры Марии Вейцман. Савицкий работал инженером во всесоюзной конторе «Союзшахтоосушение» министерства угольной промышленности.

Несчастья вообще преследовали его семью. Сын Хаима Вейцмана служил в британских военно-воздушных силах и погиб во время войны. Вейцман тяжело переживал его смерть…

Уже после того, как Хаим Вейцман ушел в мир иной, десятого февраля пятьдесят третьего, в Москве арестовали его сестру, врача Госстраха.

Мария Вейцман еще до Первой мировой войны окончила университет в Швейцарии, вернулась в Россию и всю войну была врачом в эпидемиологическом отряде на Юго-Западном фронте. В двадцать шестом году она съездила на несколько месяцев в Палестину — повидать родных (особенно мать просила ее приехать) — и, вернувшись, продолжала работать рядовым врачом; трудилась и после выхода на пенсию.

Рассекреченные документы госбезопасности показывают, что за сестрой Вейцмана следили несколько лет. В квартире установили аппаратуру прослушивания и окружили агентурой, о чем министерство госбезопасности седьмого января доложило Маленкову. Из документов следует, что сестра покойного израильского президента была страшно далека от политики. Тем не менее, Маленков дал санкцию на ее арест.

В постановлении на арест, утвержденном заместителем министра госбезопасности Огольцовым, называлось ее главное преступление: «Вейцман вынашивает план изменить Родине путем переезда в Израиль». В реальности у нее была полная возможность еще до войны, когда она ездила к родным, остаться в Палестине, но она вернулась на родину. Наступил момент, когда любовь к России ей дорого обошлась.

На допросах Мария Вейцман созналась в своих преступлениях: слушала иностранное радио и симпатизировала еврейскому государству. От нее требовали дать показания о враждебной деятельности советских евреев, желавших смерти Сталину. Сестра Вейцмана должна была засвидетельствовать, что они действовали по указанию Израиля.

Переменами в советской политике были довольны только в столицах арабских государств.

Осенью пятьдесят второго года арабские дипломаты в Москве с удовлетворением говорили о «трезвой позиции» советской прессы в отношении Израиля.

Двадцатого ноября в Праге начался судебный процесс по делу бывшего генерального секретаря ЦК компартии Чехословакии Рудольфа Сланского, носивший откровенно антисемитский характер. Сланский в годы войны руководил Чехословацким штабом партизанского движения, в сорок четвертом был одним из тех, кто поднял восстание в Словакии.

Из четырнадцати подсудимых одиннадцать были евреями. Один из обвиняемых, бывший заместитель министра иностранных дел Чехословакии Артур Лондон вспоминал, что во время допроса следователь требовал при упоминании каждого нового лица указать, еврей это или нет. Переписывая протокол, следователь вместо слова «еврей» ставил — «сионист»:

— Мы служим в аппарате госбезопасности демократической республики. Слово «жид» (так по-чешски произносится слово «еврей») оскорбительно. Поэтом пишем «сионист».

Артур Лондон объяснил малограмотному следователю, что «сионист» — термин политический, а не этнический. Следователь ответил, что это неправда:

— Мне так сказали писать. В Советском Союзе слово «жид» тоже запрещено. Там пишут «сионист»…

Сионизм был одним из главных обвинений на процессе. Главный обвинитель на процессе говорил:

— Сионизм превратился в верного прислужника наиболее реакционных воинственных и человеконенавистнических кругов мирового империализма. Причастность к сионизму следует рассматривать как одно из тягчайших преступлений против человечества.

Задача состояла в том, чтобы убедить страну: Израиль как слепое орудие Соединенных Штатов представляет новую, страшную опасность, поскольку его агентура, евреи, проникли повсюду.

В Израиле с ужасом и возмущением реагировали на пражский процесс. Сионизм — это идея возвращения евреев в Палестину. Значит, желание еврея жить в еврейском государстве — «тягчайшее преступление против человечества»?

Министерство иностранных дел Израиля двадцать третьего декабря инструктировало свои загранпредставительства: «Следует воздерживаться от бесед с представителями Чехословакии, не выходя при этом за рамки элементарных правил вежливости».

Одиннадцать подсудимых были приговорены к смертной казни, трое — к пожизненному тюремному заключению. Третьего декабря пятьдесят второго приговор был приведен в исполнение. Трупы казненных сожгли. Советники — офицеры из советского министерства госбезопасности — собрали пепел в мешок из-под картофеля, выехали из Праги и высыпали его прямо на дорогу.

Президент страны Клемент Готвальд публично заявил:

— В ходе следствия и во время процесса антигосударственного заговорщического центра был вскрыт новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию. Это — сионизм.

Отныне под словом сионизм вовсе не имелось в виду стремление евреев уехать в Палестину. Сионизм обозначал совсем другое — то, что нацисты называли «мировым еврейством». Слова руководителя социалистической Чехословакии означали, что любой еврей может быть назван сионистом и, следовательно, предателем и шпионом.

Эти слова прозвучали особенно зловеще, потому что за день до этого практически то же самое и в тех же выражениях говорил Сталин на заседании президиума ЦК. Это была его политика, осуществление которой возлагалось на все социалистические страны.

Еще во время Великой Отечественной войны Милована Джиласа, одного из соратников югославского лидера Йосипа Броз Тито, в знак особого доверия повезли к Сталину на дачу, где ужинало политбюро.

Джиласа многое смутило на сталинской даче. И то, что всех заставляли много пить, и полное отсутствие воспитания у советского руководства. В своих воспоминаниях Джилас не без брезгливости написал, как на сталинской даче они с Молотовым одновременно прошли в уборную. И уже на ходу Молотов стал расстегивать брюки, комментируя свои действия:

— Это мы называем разгрузкой перед нагрузкой!

Джилас был родом из деревни, участвовал в партизанском движении, словом, воспитывался не на дворцовом паркете, но такая простота нравов его сильно смутила.

Во время ужина Сталин встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе или к кулачному спору, и почти в упоении воскликнул:

— Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!

Сталинская пропаганда имела успех.

«Сила нашего духа создавалась под влиянием патриотической идеологии, сложившейся в результате победы советского народа в Великой Отечественной войне и успешно проводившегося руководством страны курса на борьбу с космополитизмом, — вспоминает генерал-лейтенант Василий Иванович Макаров, тогда он был курсантом военного училища, а дослужился до должности начальника одного из управлений генштаба. — Мы были довольно воинственно настроены. Недаром наши сокровенные внутренние желания выражались через формулу: „Нам нужна малая победоносная война“.

Рассекреченные материалы советской разведки показывают, что спецслужбы работали на идею приближающейся войны.

Председатель Комитета информации при министерстве иностранных дел Валериан Зорин докладывал Сталину восьмого февраля пятьдесят второго года: «Стремясь ускорить подготовку к войне против Советского Союза и форсировать в связи с этим перевод экономики западноевропейских стран на военные рельсы, а также создание вооруженных сил агрессивного блока, Соединенные Штаты добились коренной реорганизации руководящих органов Северо-атлантического союза.

Эта реорганизация обеспечила создание постоянно действующих органов, занимающихся практическим осуществлением планов подготовки к войне…»

Такие сообщения можно было бы назвать преднамеренной дезинформацией. Но она осуществлялась не по личной инициативе разведчиков. Так оценивал обстановку вождь, и аналитики Комитета информации подтверждали «фактами» его идеи.

Пятого июня Зорин отправил Сталину еще одно такое же сообщение Комитета информации:

«В целях укрепления антисоветского плацдарма на Средиземном море руководящие круги США пытаются в настоящее время создать, наряду со средневосточным командованием, военно-политический блок в составе Югославии, Греции и Турции, в котором могли бы также принять участие Италия, другие средиземноморские страны и Австрия…»

В июне пятьдесят второго в Москву приехал новый посол — Джордж Ф. Кеннан. Трумэн считал, что сделал идеальный выбор — Кеннан говорит по-русски, уже бывал в Советском Союзе.

Кеннан рассчитывал на встречу со Сталиным. Но быстро убедился, что к нему относятся как к представителю враждебного государства.

Он нашел Москву серой и унылой. Еще меньше ему нравилось то, что за ним повсюду следовали сотрудники госбезопасности. В середине сентября он полетел в Лондон, где собирался Совет НАТО. В западноберлинском аэропорту один из журналистов поинтересовался, как ему живется в Москве.

— Во время войны я был интернирован в нацистской Германии, — откровенно ответил Кеннан. — В Москве к нам относятся примерно так же, как немцы относились к интернированным. Разница лишь в том, что в Москве мы можем выходить из дома и ходить по улицам под охраной.

Его слова не остались незамеченными. В «Правде» появилась резкая отповедь. Второго октября американского временного поверенного в делах вызвали в министерство иностранных дел и сообщили, что посол объявлен персоной нон грата. Ему даже не разрешили вернуться, чтобы забрать семью.

В американском посольстве почти не осталось дипломатов. Советский посол Панюшкин тоже вернулся в Москву. Ожидали полного разрыва дипломатических отношений.

В Москве готовились предъявить Соединенным Штатам серьезные обвинения. Не только во вмешательстве во внутренние дела Советского Союза, но и в подготовке террористических актов против Сталина и других руководителей страны.

Отстраненный от должности и арестованный генерал-лейтенант Николай Сидорович Власик, бывший начальник охраны Сталина, обвинялся в связях с людьми, которые именовались американскими шпионами.

Сталин читал сводки министерства госбезопасности, потому что хотел знать, что в реальности думают люди. Он знал, что с окончанием войны люди связывали огромные надежды: жаждали сытной жизни, либерализации и спокойствия. Крестьяне надеялись, что распустят колхозы. Эти слухи распространялись по всей стране.

Ожидания не оправдались, возникли настроения разочарования. В аппарате госбезопасности выяснили, кто же недоволен положением в стране. Получалось, что это те, кто побывал на Западе и хотя бы краем глаза увидел западную жизнь, — то есть бывшие солдаты и офицеры Красной армии и бывшие военнопленные, те, кого немцы увезли на принудительные работы.

В конце сорок шестого начался голод. Шестнадцатого сентября сорок шестого из-за засухи и неурожая были подняты цены на товары, которые продавались по карточкам. Это вызвало возмущение. Многие подумали, что страна готовится к новой войне. Двадцать седьмого сентября вышло новое постановление «Об экономии в расходовании хлеба» — оно уменьшало категории граждан, которые получали карточки на продовольствие. Вот это уже было сильным ударом для тех, кого лишили карточек.

Цены на продовольствие выросли в два—два с половиной раза. Но об этом не говорили. Зато писали и рассказывали о снижении цен на некоторые второстепенные товары. Это производило колоссальное впечатление. И через много десятилетий люди ностальгически вспоминали, что были времена, когда цены снижались (подробнее см. сборник «Сталинское десятилетие холодной войны»).

Атмосфера холодной войны помогла сбить волну недовольства, критики власти. Как только людям сказали, что придется ждать новой войны, настроения изменились. Ради сохранения мира люди были готовы на новые жертвы. Понятно, что понадобились и «внутрение враги», которых надо было разоблачить и обезвредить.

Четвертого декабря пятьдесят второго на президиуме ЦК заместитель министра госбезопасности Гоглидзе сделал подробное сообщение «О положении в МГБ и о вредительстве во врачебном деле».

Министр госбезопасности Игнатьев, чиновник, случайно оказавшийся на Лубянке, попал в такую мясорубку, что не выдержал и свалился с инфарктом. Его заменял генерал-полковник Сергей Арсентьевич Гоглидзе, бывший нарком внутренних дел Грузии, бериевский человек с большим чекистским опытом. В ноябре Гоглидзе был назначен первым заместителем министра и руководил всем аппаратом госбезопасности.

На заседании Сталин раздраженно говорил о «неблагополучии» в госбезопасности: «лень и разложение глубоко коснулись МГБ» и у чекистов «притупилась бдительность».

Решили министерство госбезопасности реорганизовать. Все оперативные подразделения собрали в единое главное разведывательное управление, как когда-то создали главное управление государственной безопасности НКВД.

Сталин инстинктивно повторял те же приемы, которые когда-то придумал. В главке первое управление занималось внешней разведкой, второе управление — контрразведкой. В его структуре образовали отдел «по борьбе с сионизмом».

Тринадцатого января пятьдесят третьего года «Правда» опубликовала сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей» и редакционную статью «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей».

Советские люди узнали, что органами госбезопасности «раскрыта террористическая группа врачей, ставившая своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям СССР».

В сообщении перечислялись арестованные врачи — шесть еврейских фамилий, три русские.

«Большинство участников террористической группы, — говорилось в сообщении ТАСС, — были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“, созданной американской разведкой…

Арестованный Вовси М. С. заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача Шимелиовича и еврейского буржуазного националиста Михоэлса.

Другие участники террористической группы (Виноградов В. Н., Коган М. Б., Егоров П. И.) оказались давнишними агентами английской разведки».

Израильский посланник Шмуэль Эльяшив сообщил в Тель-Авив о «деле врачей».

На следующий день генеральный директор МИД Израиля инструктировал израильские представительства за рубежом: «Обратите внимание, что Израиль не упоминается в советском заявлении. Пока ни один израильский представитель не должен делать официальных заявлений на этот счет… Имейте в виду, что Израиль не заинтересован вступать в открытый конфликт с Советской Россией…»

Но молчать было невозможно.

Девятнадцатого января министр иностранных дел Моше Шаретт выступил в кнессете: «Государство Израиль не может молчать, когда какие-либо политические силы предпринимают попытку опозорить имя еврейского народа. Правительство Израиля всегда рассматривало дружеские отношения с Советским Союзом как одну из основ своего международного положения и высоко ценило их значение для всего еврейского народа. С глубоким сожалением и беспокойством наблюдает оно за официально развернутой в Советском Союзе антисемитской клеветнической кампанией…»

Двадцатого января Бен-Гурион отправил членам правительства письмо:

«Я решительно не приемлю большевистский режим. Это никакое не социалистические государство, а загон для рабов. Это строй, основанный на убийствах, лжи и подавлении человеческого духа, отрицании свободы рабочих и крестьян… Но против строя можно вести борьбу только средствами идеологической агитации; люди, верящие, что в России — социализм, а СССР — освободитель всего человечества, — не преступники, а всего лишь заблуждающиеся…

В тех же случаях, когда Россия совершает враждебные акции в отношении еврейского народа и возводит на него кровавые наветы, может быть, даже более грязные и опасные, чем кровавые наветы средневековья, тут дело обстоит иначе.

Мы не должны делать того, что может ухудшить положение евреев в России. Понимаю также, что против этого гиганта мы бессильны. И тем не менее молчать мы не можем и не должны…

Если бы России было абсолютно безразлично мировое общественное мнение, Советы не вступили бы в ООН. На самом деле СССР изо всех сил старается перетянуть общественное мнение в Азии, Африке, Америке, да и в Западной Европе на свою сторону…

В жизни нации бывают минуты, когда следует повиноваться моральным императивам, даже если это не приносит на первый взгляд никакой пользы. Сейчас нельзя молчать. Мы должны протестовать против кровавого навета и требовать (заранее понимая, что в практическом плане никакого ответа не будет) свободы репатриации: «Отпусти народ мой»…

Сталин не антисемит. Какое ему вообще дело до семитов? Просто для достижения определенных политических целей ему понадобилось сегодня возвести напраслину на евреев и еврейское государство…»

Бен-Гурион был очень близок к истине.

Двадцать второго января посланник Эльяшив сообщал в свое министерство иностранных дел:

«Дело еще не закончено, и сейчас мы можем только делать предположения о его значении и пытаться сформулировать выводы на основании первой волны публикаций…

В отличие от пражского процесса здесь все обвинения выдвигаются в адрес «сионизма», а не государства Израиль…

Возможно, что на самом деле идет подспудная борьба между группировками в структурах власти. На протяжении многих лет службы внутренней безопасности находились в руках Берии. До самого последнего времени его имя постоянно упоминалось аналитиками в одном контексте с именем Маленкова.

Но в последние месяцы Маленков, как известно, резко пошел вверх: вполне возможно, что именно он стоит за всеми последними событиями, желая окончательно отделаться от соперника, который еще может поднять голову.

Вся эта кампания имеет и еще одну цель — усилить полицейский контроль за населением, запугать его, установить режим, при котором невозможны никакие действия, могущие повредить властям…

Может быть, в государстве обнаружилось много слабых мест, требующих «твердой руки» во всех областях жизни…

Почему власти выбрали мишенью именно врачей? Трудно дать однозначный ответ. Некоторые говорят, что это продолжение кампании против интеллектуалов, начавшейся уже давно…

Пока государство Израиль не обвиняется открыто, нам как государству (и правительству, и кнессету, и миссии) следует воздержаться от какой-либо реакции. Возможно, здесь еще произойдет что-то, что вынудит нас к энергичному ответу. Возможно также, что в результате отношения будут разорваны или персонал миссий взаимно сокращен до минимума.

Но нам не следует подгонять такое развитие событий, следует воздержаться от действий, которые приведут здесь к прямому ущербу интересам государства Израиль».

Двадцать четвертого января руководители отдела стран Ближнего и Среднего Востока министерства иностранных дел доложили Вышинскому о реакции западной печати «на арест в СССР группы врачей-вредителей». Западные газеты, цитируя такие статьи, как «Сионистская агентура американской разведки» в журнале «Новое время», предсказывали, что Москва в скором времени разорвет отношения с Израилем.

Вышинскому доложили и о реакции руководителей Израиля: представитель Израиля в Организации Объединенных Наций Абба Эбан заявил, что поставил перед ООН «вопрос о процессе в Чехословакии и вопрос о последствиях антисемитизма и кампании, проводимой против Израиля в некоторых странах».

Двадцать второго января на обложке приложения к израильской газете «Давар» поместили пятилетней давности фотографии — советские люди приветстввуют Голду Меир перед московской синагогой в октябре сорок восьмого года.

Израильские дипломаты в Москве были просто испуганы: худшего времени для публикации этого снимка трудно было себе придумать. Двадцать восьмого января Эльяшив телеграфировал в МИД Израиля:

«Публикация даст предлог для обвинения миссии в „запретных связях“ в СССР и организации беспорядков. Весь тон выступлений и статей в Израиле, выступление Эбана в США наполняют меня тревогой и беспокойством. Они оставляют впечатление демонстративного вызова и желания ускорить конец наших отношений с СССР…»

На самом деле эта публикация уже ничего не могла изменить. Политика Советского Союза полностью переменилась — и все усилия Израиля были обречены на неудачу.

Зато Москва впервые проявила интерес к новым отношениям с арабскими государствами.

Двадцать девятого января советский посланник в Египте Семен Павлович Козырев нанес протокольный визит новому руководителю страны генералу Нагибу.

Козырев начинал трудовую деятельность рабочим Краснохолмской ткацкой фабрики, после окончания юридического института в Москве стал работать в аппарате Совнаркома. В тридцать девятом, когда Молотов проводил большую чистку наркомата иностранных дел, Козырев стал дипломатом. Через четыре года он уже был членом коллегии и генеральным секретарем наркомата. После войны Семен Павлович заведовал Первым европейским отделом в министерстве, а в пятьдесятом уехал посланником в Египет. Со временем он станет заместителем министра иностранных дел.

После беседы Козырев отправил в Москву телеграмму, составленную в достаточно скептических выражениях. Но в министерстве обратили внимание на один пассаж, которому советский посланник не придал значения.

Козырев говорил Нагибу о попытках Соединенных Штатов и Англии объединить страны региона в военный блок, что Москву никак не устраивало. Вдруг египетский премьер сказал: «Поставьте себя на мое место. Что в таком положении стали бы делать вы? Готова ли Россия продать Египту танки, самолеты и другое вооружение?»

Козырев ответил, что, как известно, самолеты и танки не являются предметом обычной торговли, и спросил, где теперь Египет покупает такие товары. То есть проявил нежелание продолжать разговор.

И промахнулся. Десятого февраля он получил указание Вышинского: «Если Нагиб вернется к вопросу о продаже вооружения, сказать Нагибу, что Советское правительство не заинтересовано в продаже оружия, но что этот вопрос можно было бы рассмотреть, если египетское правительство заинтересовано в этом».

Пришлось Козыреву каяться в том, что он допустил ошибку, и обещать исправиться.

Но эта попытка сблизиться с Египтом не удалась. Генерал Нагиб, который после провозглашения Египта республикой восемнадцатого июня пятьдесят третьего, стал президентом, сказал, что вопрос о покупке оружия он не поднимает…

Второго февраля министр иностранных дел Израиля Шаретт телеграфировал послу Израиля в Соединенных Штатах Эбану:

«Мои соображения по поводу враждебных действий Москвы.

Это не основная линия политического курса, а порождение общей тенденции укрепления режима, в том числе, возможно, в рамках подготовки к войне. Данная тенденция проявляется в кровавых акциях, ужесточении внутренней слежки, поисках «козла отпущения» и подготовке почвы к массовому уничтожению всех ненадежных…»

Министр был недалек от истины. Но он не мог предугадать, какие драматические события произойдут у него под носом буквально через неделю.

Девятого февраля советский посланник в Израиле Ершов отправил в Москву срочную шифротелеграмму:

«9 февраля в 22 часа 35 минут на территории миссии произошел сильный взрыв бомбы. Выбиты все стекла, оконные рамы и двери на первом, втором и частично третьем этажах. Тяжело ранены жена посланника, жена завхоза и шофер Гришин, которые отправлены в госпиталь на машине скорой помощи. Повреждено здание миссии…

Проверкой установлено, что диверсанты проникли на территорию миссии, перерезав ножницами проход в сетке, ограждающей территорию миссии.

Данный террористический и диверсионный акт против советской миссии в Израиле является результатом антисоветской кампании, которая ведется израильским правительством в последнее время.

Прошу вашего разрешения завтра посетить Шаретта и заявить ему самый строгий и решительный протест. Считаю, что в связи с этим случаем было бы целесообразным разорвать дипломатические отношения с данным правительством Израиля.

Ответ прошу телеграфировать немедленно».

Работавший в посольстве представитель ВОКС Михаил Павлович Попов вспоминал, что террористы прорезали дыру в металлической сетке, отделявшей территорию миссии от двора соседнего дома, и подложили бомбу под мраморную садовую скамейку. Жене завхоза, которая в момент взрыва проходила мимо, раздробило стопы обеих ног, из кожи врачам пришлось извлечь множество мелких осколков мраморной скамейки. Она пострадала больше всех.

Водителю миссии, который вышел во двор, кусочком мрамора рассекло губу, и он лишился зуба.

Жена посланника находилась возле окна на втором этаже, осколками стекла ей рассекло лицо.

Израильские власти в тот же день опубликовали заявление, начинавшееся так:

«Правительство Израиля потрясено и возмущено преступным покушением, совершенным сегодня вечером в отношении советской миссии в Тель-Авиве…»

Премьер-министр Бен-Гурион выступил с заявлением в кнессете. Среди прочего он сказал: «Хулиганы, которые совершили это подлое преступление, являются больше врагами государства Израиль, чем ненавистниками иностранного государства. Если своего рода еврейский патриотизм был движущим мотивом их грязного дела и если их намерения заключались в борьбе за честь Израиля, тогда позвольте мне сказать, что именно они этим бессмысленным преступлением осквернили честь Израиля…»

Председатель кнессета сделал заявление. Президент страны Ицхак Бен-Цви прислал в советскую миссию письмо. Десятого февраля министерство иностранных дел выразило глубокое сожаление и принесло извинения советской миссии.

Но это уже ничего не могло изменить. Взрыв был удачным поводом для того, чтобы выразить свое недовольство еврейским государством. Одиннадцатого февраля этот вопрос был решен на самом верху. Сотрудникам министерства иностранных дел оставалось только составить текст ноты.

Двенадцатого февраля в час ночи Андрей Януарьевич Вышинский принял в Москве израильского посланника Эльяшива. Министр иностранных дел зачитал и вручил ему ноту советского правительства в связи с терактом, совершенным против советской миссии в Израиле. Прием длился семь минут. Короче было невозможно.

В ноте говорилось:

«9 февраля на территории Миссии СССР в Израиле злоумышленниками при явном попустительстве полиции был произведен взрыв бомбы, в результате чего были тяжело ранены жена Посланника К. В. Ершова, жена сотрудника Миссии А. П. Сысоева и сотрудник Миссии И. Г. Гришин. Взрывом было повреждено здание Миссии СССР…

В свете общеизвестных, неоспоримых фактов участия представителей Правительства Израиля в систематическом разжигании ненависти и вражды к Советскому Союзу и подстрекательства к враждебным против Советского Союза действиям, совершенно очевидно, что заявления и извинения Правительства Израиля по поводу террористического акта 9 февраля на территории Советской Миссии являются фальшивой игрой, преследующей цель замести следы совершенного против Советского Союза преступления и уйти от лежащей на Правительстве Израиля ответственности за это злодеяние…

Советское Правительство отзывает Посланника Советского Союза и состав Советской Миссии в Израиле и прекращает отношения с Правительством Израиля.

Советское Правительство вместе с тем заявляет о невозможности дальнейшего пребывания в Москве Миссии Израиля и требует, чтобы персонал Миссии незамедлительно покинул пределы Советского Союза».

С разрешения Маленкова отозвали корреспондента ТАСС в Израиле и представителя «Совэкспортфильма». В Израиле оставили только представителя Российского палестинского общества при советской Академии наук и шесть человек миссии, командированной Московской патриархией. Для такого решения были основания — это лучшая крыша для разведки.

Скажем, будущий генерал КГБ Иван Иванович Зайцев работал в Израиле, выдавая себя за сотрудника Российского палестинского общества. Он приехал в Израиль в пятьдесят первом году, окончив разведывательный факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе и поработав два года в центральном аппарате. Зайцев работал в Израиле до пятьдесят седьмого года.

Защиту интересов Советского Союзе в Израиле взяла на себя Болгария, защиту интересов Израиля в Советском Союзе — Нидерланды.

Другие соцстраны дисциплинированно сообщили в Москву, что тоже желают разорвать дипломатические отношения с Израилем. Москва ответила, что считает это нецелесообразным.

В Израиле были поражены разрывом дипломатических отношений. Сталин сохранил отношения с Югославией даже в тот момент, когда между двумя странами шла настоящая словесная война и советские газеты писали о «кровавой собаке Тито». Почему же с Израилем поступили иначе?

Сталин считал, что это он создал Израиль, и не воспринимал всерьез еврейское государство. Так же будут относиться к Израилю и его наследники.

Почему Сталин разочаровался в Израиле?

В определенном смысле он добился успеха, получил то, что хотел. Бегство из Палестины подорвало позиции Англии на Ближнем Востоке. Соединенные Штаты не заняли место Англии в качестве властителя региона. После появления Израиля образовался вакуум силы, что открывало для Советского Союза новые возможности. Не только Израиль, но и арабские страны увидели, что в новом раскладе мировых держав с позицией Москвы придется считаться.

Но Сталина интересовали вовсе не дипломатические игры, укреплявшие престиж государства! Он хотел повторить в Израиле испанский опыт, когда интернациональные бригады, отправленные в республиканскую Испанию, вместе с советскими военными советниками и многочисленным представительством НКВД фактически управляли страной. Они определяли ход боевых действий, они навязывали правительству политические решения, они решали, кому жить, а кому умирать. Если бы в конце тридцатых республиканцы одержали победу, Испания превратилась бы в советскую республику.

Сталин разрешил отпустить в Израиль евреев из восточноевропейских стран и снабдил их оружием, считая, что выходцы из разных стран, говорящие на разных языках, объединятся в такие же интернациональные бригады и будут прислушиваться к голосу Москвы. Но добравшиеся до Палестины евреи из разных стран чувствовали себя иначе, чем русские, немцы и французы, приехавшие в тридцать шестом воевать в Испанию.

Интербригадовцы были гостями на испанской земле. Евреи в Палестине считали, что они вернулись домой — это их страна, которую они будут защищать до последней капли крови. Это сознание быстро объединило выходцев из разных стран, которые первоначально не знали, на каком языке разговаривать друг с другом.

Кроме того, израильтяне выиграли войну за независимость, одолев арабские армии, многократно превосходившие их в численности. Еврейское государство отчаянно нуждалось в человеческих ресурсах, инвестициях и оружии, но не в прямой военной помощи.

Разница между Испанией и Израилем состояла еще и в том, что еврейское государство с первых дней строилось на демократических принципах. Израильские политики не обсуждали вопрос, готовы ли евреи из разных стран к демократии и не стоит ли на время войн ввести чрезвычайное положение. Демократические основы оказались в воюющей стране самой надежной опорой. Каждый мог исповедовать и высказывать любые взгляды.

Через несколько месяцев после провозглашения Израиля прошли первые парламентские выборы. Люди с левыми убеждениями, коммунисты, ярые поклонники Советского Союза, которым не нравилась политика Бен-Гуриона, не могли назвать его узурпатором. Его партия получила большинство, а за них проголосовало меньшинство. Премьер-министра и министров можно критиковать, но нельзя отрицать их права проводить политику, на которую они получили мандат на выборах. За исключением военных дел, оборонной промышленности и разведки все открыто обсуждалось в кнессете.

Словом, в Палестине образовалось совсем другое государство, чем ожидал Сталин. Вполне самостоятельное. Израильтяне хотели покупать советское оружие, но не просили высадить на их территории дивизию-другую. В израильской экономике, особенно в сельском хозяйстве, было много социалистических черт, но строить реальный социализм они не собирались. Ожидания Сталина не оправдались.

Тогда вождь сделал то, чего прежде старательно избегал, — объединил Израиль и всех евреев. Прежде он, напротив, внушал советским евреям, что еврейское государство не имеет к ним никакого отношения. Теперь он дал понять, что евреи всего мира — враги Советского Союза.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, как однажды он обедал в столовой для руководителей атомного проекта. Рядом сидели академик Игорь Васильевич Курчатов и Николай Иванович Павлов, генерал госбезопасности, работавший в Первом главном управлении при Совете министров, которое занималось созданием ядерного оружия. В этот момент по радио передали, что в Тель-Авиве брошена бомба в советское посольство. «И тут я увидел, — писал Сахаров, — что красивое лицо Павлова вдруг осветилось каким-то торжеством.

«Вот какие они — евреи! — воскликнул он. — И здесь, и там нам вредят. Но теперь мы им покажем».

Но расчеты генерала оправдались не полностью — по обстоятельствам, от него не зависящим.

С начала пятьдесят третьего года Сталин плохо себя чувствовал. В последний раз он побывал в Кремле семнадцатого февраля, когда принимал индийского посла. Документы, которые присылали ему на дачу, не читал. Всеми текущими делами занимался член президиума ЦК, секретарь ЦК и заместитель председателя Совета министров Георгий Максимилианович Маленков.

Двадцать первого февраля утром заместитель министра иностранных дел Яков Малик доложил Маленкову, что израильская миссия пересекла финскую границу накануне в половине двенадцатого вечера. Две недели ушли у советских дипломатов на распродажу посольского имущества и всякие формальности.

Турецкий пароход «Кадеш» с советскими дипломатами вышел из Хайфы через пятнадцать минут после этого. Жену посланника приезли в порт на санитарной машине.

Разрыв дипломатических отношений казался предвестием трагических событий. В Израиле гадали, что теперь Сталин сделает со своими евреями.

Но когда советские дипломаты, покинувшие Израиль, добрались до Москвы, Сталин уже был мертв.