Каким образом Иван Михайлович Майский все еще оставался послом в Англии, было загадкой. И прежде всего для резидента наркомата госбезопасности, который имел возможность познакомиться с анкетой посла. Резидент, в чьи обязанности входило присматривать за дипломатами, должно быть, не раз задавался вопросом: почему товарищ Сталин терпит этого Майского на столь ответственном посту?

В профессиональных качествах посла сомнений не возникало — прекрасно знает Англию, говорит на нескольких иностранных языках, широко образован, знаком со всеми, кто определяет британскую политику… Но анкета! Его политическое прошлое!

Мало того что Иван Майский был некогда меньшевиком, хотя и этого достаточно, чтобы пойти по пятьдесят восьмой статье прямехонько на Колыму. Но и это не главное: в Гражданскую войну он просто был на стороне врагов советской власти.

Настоящая фамилия Майского — Ляховецкий. В девятьсот втором году его исключили из Санкт-Петербургского университета за участие в социал-демократических кружках и выслали в Сибирь. Он присоединился к меньшевикам, участвовал в первой русской революции. В девятьсот шестом году его вновь арестовали и вновь выслали в Сибирь. В девятьсот восьмом он уехал за границу.

Время на чужбине Иван Михайлович провел с пользой. В двенадцатом году окончил экономический факультет Мюнхенского университета. Потом перебрался в Лондон. Здесь он познакомился с Максимом Максимовичем Литвиновым, будущим наркомом иностранных дел.

В Лондоне Литвинов ведал финансовыми делами партии. Он стал ее кассиром, причем очень скупым. Потом он занялся куда более увлекательным, зато и более опасным делом — транспортировкой оружия в Россию. Хорошее отношение Литвинова спасло Майскому жизнь.

После революции Иван Михайлович остался с меньшевиками, был избран в состав ЦК. Он принял участие в последней попытке сохранить на территории России демократическое устройство.

Некоторое количество членов разогнанного большевиками Учредительного собрания собрались в Самаре. Вначале их было всего пять человек, в основном депутаты от Самарской губернии, но они прилагали все усилия, чтобы собрать в городе всех депутатов Учредительного собрания и возобновить работу единственного законно избранного органа власти. Им удалось доставить в Самару около ста депутатов.

Они исходили из того, что правление большевиков приведет либо к восстановлению монархии, либо к немецкой оккупации всей России, и решили установить настоящее демократическое, республиканское правление.

Они образовали Комитет членов Учредительного собрания, который вошел в историю как Самарский Комуч.

В августе восемнадцатого года в Самару приехал Майский.

— Витрины магазинов были полны всевозможными товарами, являя резкий контраст с товарной пустотой, зиявшей в то время в московских магазинах. Вся картина города носила хорошо знакомый, привычный, «старый» характер, еще не нарушенный горячим дыханием социалистической революции. И это невольно ласкало наш глаз, глаз противников советского режима.

Высшего пункта наше настроение достигло, когда мы пришли на рынок. Эти горы белого хлеба, свободно продававшегося в ларях и на телегах, это изобилие мяса, битой птицы, овощей, масла, сала и всяких иных продовольственных прелестей нас совершенно ошеломило. После Москвы самарский рынок казался какой-то сказкой из «Тысячи и одной ночи». Причем цены на продукты были сравнительно умеренны».

Иван Михайлович стал управляющим ведомством труда (фактически министром) в самарском Комитете членов Учредительного собрания.

Самое удивительное, что Майскому это сошло с рук! В двадцать первом году он, оценив реальность, присоединился к большевикам. В двадцать втором заместитель наркома Литвинов поставил его заведовать отделом печати наркоминдела.

В мае двадцать пятого года Литвинов отправил Майского в Лондон советником полномочного представительства по делам печати. Летом двадцать седьмого Англия разорвала отношения с Советским Союзом, дипломатам пришлось вернуться домой. Майский два года был советником в полпредстве в Японии, еще три года — полпредом в Финляндии.

В октябре тридцать второго года он вновь прибыл в Лондон уже в роли полпреда и оставался на этом посту больше десяти лет. В сорок первом году Сталин сделал его кандидатом в члены ЦК партии.

Все эти годы Майского именовали полпредом — эта должность дипломатического представителя РСФСР была установлена декретом Совнаркома четвертого июня восемнадцатого года. Указом президиума Верховного Совета СССР от девятого мая сорок первого года был введен ранг «чрезвычайного и полномочного посла». Теперь к Майскому обращались так же, как и ко всем другим послам, аккредитованным в Лондоне.

И вот к Ивану Михайловичу Майскому третьего февраля сорок первого года пришел необычный гость — Хаим Вейцман. Вообще говоря, он был ученым-химиком с мировым именем. Но к советскому послу он обратился в ином качестве.

В двадцатом году Вейцмана избрали главой Всемирной сионистской организации.

Вейцман появился на свет в небольшом городке на границе Белоруссии, Литвы и Польши как подданный Российской империи. Он не забыл русский язык. Советским дипломатам он с удовольствием рассказывал, как во время Генуэзской конференции весной двадцать второго года его приняли за Ленина.

«На днях, — писал Майский в Москву, — у меня был неожиданный гость: известный лидер сионизма доктор Вейцман. Высокий, немолодой, элегантно одетый джентльмен с бледно-желтым отливом кожи и большой лысиной… Прекрасно говорит по-русски, хотя выехал из России сорок пять лет назад.

Пришел Вейцман по такому делу: Палестине сейчас некуда вывозить свои апельсины, не возьмет ли их СССР в обмен на меха? Меха можно было бы хорошо сбывать через еврейские фирмы в Америке.

Я ответил Вейману, что с ходу ничего не могу сказать определенного, но обещал навести справки. В порядке предварительном, однако, заметил, что палестинским евреям не следует обольщаться особыми надеждами: фрукты мы, как общее правило, из-за границы не ввозим. Так оно и оказалось. Москва отнеслась к предложению Вейцмана отрицательно, о чем я его сегодня уведомил письмом.

Однако в связи с разговором об апельсинах Вейцман коснулся вообще палестинских дел. Больше того: он повел речь о положении и перспективах мирового еврейства. Настроен Вейцман крайне пессимистически.

Всего, по его расчетам, сейчас имеется на свете евреев около семнадцати миллионов. Из них десять-одиннадцать миллионов находятся в сравнительно сносных условиях: по крайней мере им не угрожает физическое истребление. Это евреи, проживающие в США, Британской империи и СССР…

— О чем я не могу думать без ужаса, — так это судьба тех шести-семи миллионов евреев, которые живут в Центральной и Юго-Восточной Европе: в Германии, Австрии, Чехословакии, на Балканах и особенно в Польше. Что с ними будет? Куда они пойдут?

Вейцман глубоко вздохнул и прибавил:

— Если войну выиграет Германия, все они просто погибнут. Впрочем, я не верю в победу Германии. Но если войну даже выиграет Англия, что тогда?

И тут Вейцман стал излагать свои опасения.

Англичане не любят евреев, особенно их не любят английские колониальные администраторы. Это особенно заметно в Палестине, где живут и евреи, и арабы. Британские «высокие комиссары» безусловно предпочитают арабов евреям.

Английский колониальный администратор обычно проходит школу в таких британских владениях, как Нигерия, Судан, Родезия. Все просто, несложно, спокойно. Никаких серьезных проблем, и никаких претензий со стороны управляемых. Это нравится английскому администратору, и он к этому привыкает. А в Палестине?

Здесь, — оживляясь, продолжал Вейцман, — на такой программе далеко не уедешь. Здесь есть большие и сложные проблемы. Правда, палестинские арабы являются привычными для администратора подопытными кроликами, но зато евреи его приводят в отчаяние. Они всем недовольны, они ставят вопросы, они требуют ответов, подчас нелегких ответов. Администратор начинает сердиться…

Это окончательно настраивает администратора против евреев, и он начинает хвалить арабов. То ли дело с ними! Ничего не хотят и ничем не беспокоят…»

Майский отправил в Москву подробный и эмоциональный (не характерный для дипломата) отчет о беседе.

Неудивительно, что у советского посла остались наилучшие воспоминания о визите Вейцмана. Президент Всемирной сионистской организации производил сильнейшее впечатление на своих собеседников. В определенной степени еврейское государство появилось на свет благодаря прирожденному умению Вейцмана убеждать.

Принято считать, что Израиль был создан западными державами после Второй мировой войны. В какой-то степени это можно считать компенсацией за убийства нацистами шести миллионов евреев. Кроме того, многие западные политики, набожные христиане, руководствовались романтически-религиозными представлениями — описанное в библии возвращение евреев в Палестину должно совершиться. Нельзя сбрасывать со счетов и внутриполитические соображения — избирателей-евреев в Соединенных Штатах было достаточно много, чтобы повлиять на исход президентских выборов.

Во время войны об уничтожении евреев практически не писали. А рассказы о концлагерях воспринимались как слишком большое преувеличение: такого не может быть.

Когда в тридцатые годы бежавшие из нацистской Германии люди пытались объяснить происходящее там американским бизнесменам, те не понимали, чего от них хотят:

— В Германии все неплохо. Улицы чистые, на улицах спокойно. Закон и порядок. Никаких забастовок, никаких профсоюзов, от которых одни неприятности. Никаких агитаторов.

В сорок третьем году, в разгар войны, беженец из Германии попал к члену Верховного суда Соединенных Штатов Феликсу Франкфуртеру. Он хотел рассказать видному американцу о концлагерях, об уничтожении евреев. Выслушав его, Франкфуртер, сам еврей, скептически покачал головой:

— Я вижу, что вы считаете все это правдой. Но я просто не могу в это поверить.

Конечно, западный мир ужаснулся в сорок пятом, когда стали известны масштабы гитлеровских преступлений. Многие европейцы и американцы искренне симпатизировали и сочувствовали евреям, которые после разгрома нацистской Германии не знали, куда им деваться.

Европейские евреи, немецкие, польские, румынские, не могли и не хотели возвращаться туда, откуда их изгнали, и жить среди тех, кто убивал их родных и близких, кто отправлял их в концлагеря и грабил их дома, кто радовался их несчастью…

Но создание еврейского государства зависело не от настроений либеральной общественности. Судьбу Палестины и палестинских евреев решали американские и британские политики, абсолютное большинство которых возражало против появления Израиля. Еврейское государство не появилось бы, если бы не Сталин…

Пожалуй, вся эта история началась с того, что пятого декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года премьер-министром Великобритании стал Дэвид Ллойд-Джордж, решительный человек с репутацией борца за справедливость, а министром иностранных дел — потомственный дипломат лорд Артур Джеймс Бальфур.

Бальфур был философом по натуре, спортсменом, обожавшим теннис и гольф, человеком очень жестким. От своего отца он унаследовал состояние, которое сделало его одним из самых богатых людей в стране, от матери, происходившей из знаменитого аристократического рода, — традицию служения империи. Женщина, в которую он был влюблен, умерла от тифа. Он никогда не женился, хозяйство вела его сестра, посвятившая жизнь брату.

Свою политическую карьеру Бальфур начинал в роли секретаря при своем дяде лорде Солсбери, который в конце девятнадцатого века тоже был министром иностранных дел. Своего рода семейная профессия… В начале двадцатого века Бальфур сменил дядю на посту лидера консервативной партии и три года был премьер-министром. Во время Первой мировой он согласился войти в коалиционное правительство Ллойд-Джорджа сначала в роли первого лорда адмиралтейства (военно-морского министра), затем министра иностранных дел. Семейные амбиции были чужды Бальфуру, он вполне удовлетворялся ролью второго человека, поэтому они хорошо ладили с Ллойд-Джорджем.

В шестнадцатом году Антанта уже брала верх над центральными державами. Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария терпели поражение.

Британские войска под командованием лорда Эдмунда Алленби громили турок, под властью которых находилась Палестина и вообще значительная часть Ближнего Востока. В войсках Алленби сражались солдаты Еврейского легиона — добровольцы-евреи, съехавшиеся из разных стран. Британские власти разрешили сформировать из евреев четыре батальона королевских стрелков (38-й, 39-й, 40-й и 41-й).

Тридцать первого октября семнадцатого года на заседании британского кабинета министров обсуждалось будущее Палестины. Уже было решено, что Оттоманская империя лишится всех своих завоеваний. Судьбу находившихся под ее управлением народов и территорий решали победители.

Правительство его величества постановило, что после войны Палестина станет британским протекторатом и еврейский народ получит там право начать новую историческую жизнь.

Министру иностранных дел лорду Бальфуру поручили уведомить об этом решении британских сионистов — евреев, считавших, что они должны вернуться в Палестину, откуда их когда-то изгнали.

Знаменитая декларация Бальфура от второго ноября семнадцатого года — это письмо министра иностранных дел Великобритании Артура Джеймса Бальфура, адресованное лорду Уолтеру Ротшильду, президенту Сионистской федерации Великобритании.

В письме Бальфура, одобренном после долгого и бурного обсуждения британским правительством, говорилось:

«Я очень рад уведомить Вас о полном одобрении правительством Его Величества целей еврейского сионистского движения, представленных на рассмотрение кабинета министров.

Правительство Его Величества относится благосклонно к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа и сделает все, от него зависящее, чтобы облегчить достижение этой цели…»

Самая известная британская газета «Таймс» вышла под шапкой «Палестина — для евреев. Правительство поддерживает».

Сообщение о декларации Бальфура британские газеты поместили восьмого ноября — одновременно с корреспонденциями из России, в которых речь шла о большевистском перевороте.

Формула «национальный очаг» была подобрана с дипломатической осторожностью. Что же это такое — обещание помочь евреям создать собственное государство или всего лишь намерение обеспечить им некую автономию в Палестине?

Толковать формулу «национальный очаг» можно было по-разному — в зависимости от собственного желания и настроения. А настроения британского правительства менялись в зависимости от политической ситуации.

В девятнадцатом году британский парламентарий Невилл Чемберлен, будущий премьер-министр, полностью поддерживал устремления сионистов. Он говорил с пафосом:

— Великая ответственность ляжет на сионистов, которые вскоре с радостью в сердце отправятся на свою древнюю родину. Они должны будут создать новую цивилизацию в древней Палестине, заброшенной и столь плохо управляемой.

Для Ллойд-Джорджа, глубоко религиозного человека, возвращение евреев в Палестину было исполнением воли бога, поскольку премьер-министр весьма почитал библию.

— Я знаю историю евреев лучше, чем историю моего народа, — говорил Ллойд-Джордж. — Я могу перечислить всех царей израильских. Но я едва ли вспомню дюжину английских королей.

Он обещал, что сделает все, чтобы Палестина стала государством евреев.

— Именно малые народы избраны для великих дел, — говорил Ллойд-Джордж.

Премьер-министр пережил страшную трагедию — погибла его любимая дочь. Это еще больше настроило Ллойд-Джорджа на религиозный лад.

Для лорда Бальфура библия тоже была живой реальностью. Он был захвачен идеей возвращения евреев на родину, говорил, что христианский мир в неоплатном долгу перед еврейским народом, изгнанным из Палестины. Британские политики, верующие христиане, считали несправедливым, что библейский народ лишен родины. Они хотели восстановить справедливость: евреи должны иметь свое государство.

Накануне Первой мировой войны лорд Бальфур долго беседовал с Хаимом Вейцманом, предлагая ему создать еврейское государство в Африке, на территории нынешней Уганды. Там были незаселенные территории, и британские власти рады были бы появлению там трудолюбивых еврейских поселенцев.

К Вейцману в британском правительстве относились с уважением и благодарностью за его научные труды, имевшие большое значение для военной промышленности. Ллойд-Джордж повторял, что Англия в долгу перед Вейцманом.

— А если бы я предложил британцам устроить столицу в Париже вместо Лондона, — вопросом на вопрос ответил Вейцман, — вы бы согласились?

— Но у нас уже есть Лондон, — с высоты своего положения ответил лорд Бальфур.

— Это так, — согласился Вейцман. — Но у нас был Иерусалим, когда Лондон был еще болотом.

И две тысяч лет, находясь в изгнании, евреи повторяли с неумирающей надеждой: «В будущем году — в Иерусалиме!»

Бальфур задумался над словами Вейцмана, потом поинтересовался:

— Многие ли евреи думают так же, как вы?

— Я верю, — убежденно ответил Вейцман, — что выражаю мнение миллионов евреев, которых вы никогда не увидите и которые не имеют возможности самостоятельно говорить за себя…

Недаром говорили, что Вейцман обладает удивительным даром убеждения. После этой беседы лорд Бальфур превратился в сторонника идеи еврейского государства в Палестине.

Иногда утверждают, что англичане и палестинские евреи не имели права делить чужую землю и отнимать Палестину у арабов, что Израиль — чужеродное тело в сердце арабского мира… В реальности Палестина принадлежала тогда Оттоманской империи. Державы-победительницы считали, что итогом Первой мировой войны должно стать предоставление независимости народам, томившимся под чужим игом. Это произошло и в Европе, и на Ближнем Востоке.

Оттоманская империя распалась, и благодаря этому появились такие арабские страны, как Ирак, Сирия, Ливан…

Например, Ирак англичане создали из трех провинций бывшей Оттоманской империи. Причем турки властвовали над территорией современного Ирака больше трехсот лет, но никто не сомневался, что иракцы имеют право на свое государство. Ни сирийцы, ни иракцы, ни ливанцы не возражали против того, что европейские державы таким образом распорядились их судьбами.

Другое дело, что победители делили обширное наследство Оттоманской империи в соответствии с некими историческими реалиями. Границы проводились весьма примерно, что породило в дальнейшем серьезные конфликты между соседями.

Решения, принимавшиеся державами-победительницами, конечно же не были идеальными. Поэтому, скажем, сирийцы получили свое государство, а курды, более многочисленный народ, чем палестинские арабы, — нет.

В рамках глобального переустройства всего региона восстановление еврейского государства в Палестине воспринималось как естественное дело.

Изнанные из Палестины евреи упрямо стремились вернуться. Еврейские общины всегда существовали на палестинской земле. В Иерусалиме евреи жили на протяжении всех столетий — с одним перерывом, когда город захватили крестоносцы.

За сто лет до появления Израиля, в тысяча восемьсот сорок четвертом году, в Иерусалиме жили семь тысяч евреев, три тысячи христиан и пять тысяч мусульман. К концу девятнадцатого века Иерусалим населяли двадцать восемь тысяч евреев и семнадцать тысяч мусульман и христиан. В момент провозглашения Израиля в Иерусалиме жили сто тысяч евреев, сорок тысяч мусульман и двадцать пять тысяч христиан…

Разумеется, британскими политиками руководил и политический расчет. Они надеялись, что еврейское государство станет надежным союзником на Ближнем Востоке. Задача состояла в том, чтобы обеспечить надежность морских путей в Индию, которая тогда принадлежала Англии. Для этого необходим был прямой контроль над Египтом и Палестиной. Ллойд-Джордж высказывался тогда очень откровенно: «Палестинские арабы, которые могли быть во многом полезными, во время войны оказались жалкими трусами. Они сражались вместе с турками против нас».

Франция и Италия поддержали идею самостоятельного еврейского государства и присоединились к декларации британского правительства в восемнадцатом году.

Американский президент Вудро Вильсон в девятнадцатом году предложил передать Соединенным Штатам мандат на Палестину. Он приехал в Париж на конференцию, которая должна была определить условия подписания мирного договора с Германией, Австро-Венгрией и Турцией, потерпевшими поражение в войне. Вильсон стал первым американским президентом, отправившимся за границу, за что многие сограждане его осудили: они считали, что глава исполнительной власти должен заниматься делами собственной страны.

Президент Вильсон, идеалист и глубоко верующий человек, вообще был принципиальным сторонником восстановления этнической справедливости и самоопределения наций. Он настоял на том, чтобы после Первой мировой многие народы Европы получили возможность создать собственное государство. Так появились и сохранились на политической карте мира Венгрия, Польша, Румыния, Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словенцев (Югославия)…

Американский президент не сомневался, что еврейский народ тоже заслужил право на восстановление собственного государства. Третьего марта девятнадцатого года Вудро Вильсон заявил: «Союзные нации — при полнейшем совпадении с мнением нашего правительства и народа — согласились о том, что в Палестине будут заложены основы еврейского содружества».

К сожалению, Вудро Вильсон был очень больным человеком. В октябре девятнадцатого года его разбил удар, и всю левую сторону тела парализовало. Он не успел добиться многого из того, что считал правильным по моральным соображениям.

Болезнь сразила его в пик политической карьеры. На Парижской мирной конференции Вильсон предстал перед человечеством в роли главного миротворца, к которому все прислушиваются. Он не хотел признавать, что он болен, отказывался ехать в больницу. Охрана Вильсона и его вторая жена Эдит делали вид, что с президентом все в порядке. Американцы и не подозревали, что президент умирает. Доступ к нему имели только его жена, секретарь и врач. Ни вице-президент, ни кабинет министров, ни конгресс не могли узнать, каково здоровье Вильсона. Когда государственный секретарь Роберт Лансинг потребовал созвать кабинет, Вильсон пришел в бешенство и потребовал отставки Лансинга…

В апреле двадцатого года на международной конференции в Сан-Ремо вырабатывались условия мирного договора с Турцией и решалась судьба Ближнего и Среднего Востока. На право управления регионом в равной степени претендовали Англия и Франция. Британский премьер Ллойд-Джордж взял верх над французским премьер-министром и министром иностранных дел Александром Мильераном, который согласился с тем, что Палестина и Ирак будут управляться из Лондона. В том же году бывший социалист Мильеран был избран президентом Франции.

Двадцать пятого апреля в Сан-Ремо Верховный Союзный Совет предоставил Великобритании мандат на Палестину — в первую очередь с целью претворения в жизнь декларации Бальфура. Эти положения были включены в мирный договор с Турцией, подписанный десятого мая в Севре (рядом с Парижем). Некоторые положения Севрского договора были позднее отменены, но только в части, касавшейся территории собственно Турции.

С этого момента обещание создать «национальный очаг для еврейского народа» стало международно признанной обязанностью Англии. В результате длительной процедуры второго июня двадцать второго года пятьдесят одна страна, входившая в Лигу Наций (предшественницу ООН), утвердили этот мандат.

Тридцатого июня конгресс Соединенных Штатов Америки, которые не вступили в Лигу Наций, принял резолюцию, в которой говорилось: «Соединенные Штаты благожелательно относятся к установлению в Палестине национального очага для еврейского народа».

Подмандатную территорию нельзя приравнивать к колонии. Права Великобритании по управлению Палестиной были ограничены — в том числе и во времени. Получение мандата возлагало серьезную ответственность на страну, взявшуюся управлять той или иной территорией.

В международном мандате на управление Палестиной отмечалась «историческая связь еврейского народа с Палестиной». Британским властям предписывалось «создать такие политические, административные и экономические условия, которые наилучшим образом обеспечат создание еврейского национального очага». Имелось в виду, что евреи, которые захотят этого, смогут приехать в Палестину и начать там новую жизнь. Британская администрация — в соответствии с мандатом — должна была «обеспечить наиболее благоприятные условия для еврейской иммиграции».

Будущий премьер-министр Уинстон Черчилль подчеркнул, выступая в палате общин в тридцать девятом году, что обещание это относилось и к «евреям вне Палестины, к той широкой массе несчастных, разбросанных, преследуемых, неприкаянных евреев, чьим неизменным, непобедимым чаянием является устройство национального очага».

Иначе говоря, после Первой мировой войны не только абсолютное большинство европейских стран и Соединенные Штаты, но и Лига Наций безоговорочно поддержали идею возрождения еврейской государственности в Палестине.

Хотя уже тогда английские политики заложили основы будущего территориального конфликта. Голанские высоты были переданы Сирии, находившейся под французским управлением, а территории к востоку от реки Иордан — Трансиордании, там евреям было запрещено селиться.

Первым британским верховным комиссаром Палестины был назначен сэр Герберт Сэмюэль, бывший депутат палаты общин и главный почтмейстер (сейчас бы его назвали министром связи). Он приступил к исполнению обязанностей первого июля двадцатого года. При назначении учитывалось еврейское происхождение Сэмюэля — британское правительство подчеркивало свое желание исполнить обещанное в декларации Бальфура и помочь евреям.

Когда после Первой мировой в Палестину пришли англичане, евреи встретили их как освободителей. Закончилось османское владычество, продолжавшееся четыреста лет. Но большинство английских офицеров предпочитали иметь дело с арабами и не понимали, чего от них хотят евреи.

Очень скоро политика Англии в Палестине изменилось. Евреев там было мало, арабов много. Англия предпочла сделать ставку на арабов. Герберта Сэмюэля сменил фельдмаршал лорд Плюмер. Вернувшийся в Лондон Сэмюэль возглавил фракцию партии либералов в палате общин, а после того, как его за заслуги перед родиной произвели в виконты, перешел в палату лордов. Он умер, немного не дожив до девяноста трех лет.

В Советской России равнодушно наблюдали за событиями в далекой Палестине. Активные сионисты покинули Россию до революции или вскоре после нее.

Сионистские настроения были широко распространены среди российского еврейства (подробнее см. книгу известного историка Геннадия Васильевича Костырченко «Тайная политика Сталина»).

Если бы не раздел Польши, евреев в России вовсе бы не было. Но прихватив немалую часть польского королевства, императрица Екатерина II обрела и еврейских подданных. Им было обещано равенство в правах, но они его так и не увидели.

Евреи в силу давних религиозных предрассудков воспринимались как нежелательный элемент. Ведь только в двадцатом веке Второй Ватиканский собор убрал из церковных текстов упоминания о вине еврейского народа за распятие Иисуса Христа. Двадцать восьмого октября шестьдесят пятого года католическая церковь приняла декларацию, осуждающую все проявления антисемитизма и подчеркивающую, что ни древние, ни современные евреи не несут ответственности за смерть Христа. И только в восемьдесят седьмом году папа римский Иоанн Павел II впервые посетил римскую синагогу и, беседуя с главным раввином Рима, назвал иудеев «старшими братьями христиан»…

Долгое время евреи жили в своих местечках в Российской империи совершенно обособленно. Российскую власть это тоже не устраивало. Правительственный указ от восемьсот сорок пятого года предписал евреям отказаться от традиционной одежды и одеваться как все. Обучение русскому языку уменьшило изоляцию еврейских местечек. Разрушение традиционной еврейской общины вело к вовлечению евреев в общую жизнь России. Они стали учить русский язык и получать образование.

Но устроить свою жизнь евреям было трудно — государственная служба была для них закрыта, военная карьера невозможна. Земледелие исключено — им не разрешали покупать землю. Работать в промышленности было нельзя, поскольку запрещалось селиться в крупных городах, где были заводы.

Оставались медицина, наука, культура, но не может же целый народ этим заниматься! Основная масса евреев существовала в беспросветной нищете, перебивалась ремесленничеством, кустарничеством, мелкой торговлей, отсюда и пошло представление о евреях как о торгашах, которые ни к чему другому не пригодны.

Образованная еврейская молодежь, видя, что русский крестьянин находится в столь же безысходной нужде, из лучших побуждений стала присоединяться к народническому движению, заниматься просветительской деятельностью. Если до этого евреев упрекали в том, что они живут замкнуто, не хотят интересоваться делами всей страны, то тут уже посыпались обвинения в излишней политической активности.

Еврейские национальные организации возражали против участия евреев в революционном движении. Они считали, что Россия все равно будет относиться к евреям как к чужим. К началу Первой мировой войны из России бежало больше полутора миллионов евреев. В основном они обосновались в Соединенных Штатах, немало содействуя процветанию Америки.

Сионистские организации хотели, чтобы еврейская молодежь готовилась к переезду в Палестину и не участвовала в революции и вообще не влезала в российские дела.

У нас часто говорят о «сионистах», видимо, плохо представляя себе значение этого термина.

Сионисты — люди, считающие, что все евреи должны вернуться на историческую родину, а не стараться ассимилироваться в странах, куда их привело изгнание. До момента возвращения в Палестину они должны избегать всякого участия в политической жизни страны, их приютившей.

Но многие молодые евреи рассматривали Россию как свою страну, полагали, что не имеют права оставаться в стороне, когда решается судьба родины. Так появилось целое поколение революционеров, борцов за общее дело, для которых еврейское происхождение не имело никакого значения. Они не делили людей по национальному или религиозному признаку.

Еврейскую массу, как и всю Россию, раздирали внутренние противоречия. Никакого единства в еврейской среде не было. Одни поддержали Октябрьскую революцию, другие бежали из страны, третьи ждали, когда, наконец, закончится эта смута.

Во время Гражданской войны евреи пережили страшную трагедию, в погромах гибли десятки тысяч людей. Триста тысяч еврейских детей остались сиротами. Это происходило в основном на Украине, где долгое время не было крепкой власти и где хозяйничали такие атаманы, как Нестор Махно и Николай Григорьев. Антисемитизм процветал на территориях, которые занимала Белая армия. Да и многие части Красной армии мало чем отличались от махновцев.

Но справедливо было бы сказать, что еврейские погромы были составной частью общероссийского погрома — Гражданской войны, жертвами которой стал почти миллион человек.

Основная масса евреев, которые после Октябрьской революции еще оставались в местечках, только проиграла от того, что власть перешла к большевикам. Вся их жизнь разрушилась. Они жили ремеслом и торговлей, которые теперь были запрещены. Их лишали избирательных и других прав. Вместе с православными храмами закрывались и синагоги. Еврейских религиозных деятелей сажали. Иудаизм жестоко преследовался.

Спасаясь от голода, в поисках работы еврейская молодежь хлынула в города. Появление большого количества евреев на заметных должностях после Октябрьской революции, особенно в партийном аппарате, в ВЧК, объяснялось тем, что большевиков вообще было мало. Должностей оказалось больше, чем кандидатов. Евреи-большевики были абсолютно преданы революции, надежны и лояльны к новой власти. Они были ярыми сторонниками крепкого централизованного государства, это новая власть особенно ценила, когда страна распадалась на куски.

Многие годы полагают, что евреи-чекисты или евреи-комиссары вели себя особенно жестоко и их жестокость объясняется просто: они не жалели ни России, ни русских.

В реальности евреи-большевики порвали всякие связи с еврейской средой, которая боялась революции. Они перестали говорить по-еврейски и вообще воспринимали себя как русские.

Хотя член политбюро Лев Давидович Троцкий на пленуме ЦК в октябре двадцать третьего года очень откровенно говорил, почему он отказывался от некоторых крупных должностей:

— Мой личный момент — мое еврейское происхождение. Владимир Ильич говорил двадцать пятого октября семнадцатого года, лежа на полу в Смольном: «Мы вас сделаем наркомом по внутренним делам, вы будете давить буржуазию и дворянство». Я возражал, и моя оппозиция была решительная.

Ленин презирал антисемитов, поэтому он вспылил:

— У нас великая международная революция, какое значение могут иметь такие пустяки?

— Революция-то великая, — ответил Троцкий, — но и дураков осталось еще немало.

— Да разве ж мы по дуракам равняемся?

— Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?

Назначению на пост наркома по военным делам Троцкий тоже сопротивлялся.

— И что же, — говорил он, — я был прав. Это сильно мешало. В моей личной жизни это не играло роли; как политический момент это очень серьезно. Владимир Ильич считал это пунктиком. Владимир Ильич предлагал мне быть его замом в Совнаркоме. Я отказывался из тех же соображений…

Как и другие революционеры, люди типа Троцкого считали себя выше национальностей и ставили перед собой задачи всемирного характера. Выбирая себе друзей и врагов, они отнюдь не руководствовались этническими принципами. А что касается безумной, ничем не оправданной жестокости, то в Гражданской войне по этой части отличились решительно все.

Сталин еще в тринадцатом году сформулировал ленинскую позицию по национальному вопросу. Он дал определение нации — исторически сложившаяся общность, живущая на одной территории. Евреи при такой точке зрения нацией не являлись: у них не было своей территории. Общей у них оставалась только религия. Большевики считали, что решение еврейского вопроса — это ассимиляция. В России все евреи станут русскими — и проблема исчезнет.

В начале восемнадцатого года в составе наркомата по делам национальностей (наркомом был Сталин) образовали комиссариат по еврейским национальным делам. Его возглавил член коллегии наркомата Семен Маркович Диманштейн, принципиальный противник сионизма, большевик с дореволюционным стажем — был приговорен Рижским военным судом к четырем годам каторги. Он перевел программу партии на идиш и иврит.

С июля восемнадцатого года в российских городах, где было много евреев, в местных организациях РКП(б) создавались еврейские секции. В октябре появилось центральное бюро еврейских коммунистических секций при ЦК партии, им руководил тот же Диманштейн. Евсекции, подчинявшиеся подотделу национальностей отдела агитации и пропаганды ЦК, просуществовали десять с лишним лет и были ликвидированы в январе тридцатого года.

Что касается сионизма и положения в Палестине, то в Москве этим не интересовались. Еврейский вопрос будет решен в Советской России, а Палестиной пусть занимается Коминтерн.

Всякое напоминание о существовании в стране сионистов вызывало у руководителей страны удивление.

Тринадцатого февраля двадцать четвертого года Еврейское телеграфное агентство передало короткое сообщение из Москвы:

«Изгнание евреев из Москвы приостановлено. Благодаря жалобе, посланной на имя вице-президента Совета Народных Комиссаров Льва Каменева и других членов правительства, массовое изгнание так называемых „нежелательных“ элементов (почти все евреи) из Москвы приостановлено.

Еврейская община в Москве и Еврейский общественный комитет помощи подали об этом меморандум правительству, на который последнее ответило заверением, что с сего времени каждое выселение в отдельности будет предварительно основательно обследовано».

Это сообщение прочитали в центральном бюро еврейских секций при ЦК, перевели на русский язык и ознакомили с ним высшее руководство страны (подробнее см. журнал «Источник», 1944, № 4).

Интерес к этой проблеме проявил председатель ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский. Это его подчиненные высылали из столицы «социально-паразитический элемент», то есть людей из прошлой жизни, непролетарского происхождения.

Феликс Эдмундович отправил возмущенную записку своему первому заместителю по ОГПУ и одновременно начальнику секретно-оперативного управления Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому:

«Я думаю, такой телеграммы так им спускать нельзя. Что это за Евр. Тел. Агентство?

Не считаете ли, что было бы полезно возобновить высылку накипи и дать в «Известиях» подробный отчет о высылаемых — за что, с подразделением на национальности и с образным описанием их проделок?

Что это за Еврейский Общественный Комитет? Как реагировать на эту мерзость? Может быть, передать весь материал Евсекции для использования против сионистов?..»

В аппарате госбезопасности сионистами ведало 4-е отделение секретного отдела, входившего в секретно-политическое управление. Кроме того, 4-е отделение занималось еще и кадетами, монархистами, черносотенцами и бывшими жандармами.

Начальником отделения был Яков Михайлович Генкин, начинавший до революции в Екатеринославе подмастерьем в слесарно-водопроводных мастерских. Потом он нашел место жестянщика-паяльщика на консервном заводе в Ставрополе. После революции он стал председателем Херсонского губкома, в девятнадцатом году ушел в подполье, когда Красная армия оставила город. В двадцатом его взяли в ВЧК. Через два года Генкина постигло несчастье. Во время командировки в Тамбов он заболел тифом, тяжелое осложнение закончилось ампутацией ноги. Но он продолжал служить в госбезопасности.

По просьбе председателя ОГПУ в 4-м отделении секретного отдела подобрали материалы о российских сионистах. Они произвели на Дзержинского неожиданное впечатление.

Своим заместителям Менжинскому и Ягоде он писал:

«Просмотрел сионистские материалы. Признаться, точно не пойму, зачем их преследовать по линии их сионистской принадлежности. Большая часть их нападок на нас — опирается на преследование их нами. Они преследуемые — в тысячу раз опаснее для нас, чем непреследуемые и развивающие свою сионистскую деятельность среди еврейской мелкой и крупной спекулирующей буржуазии и интеллигенции. Их партийная работа поэтому для нас вовсе не опасна — рабочие (доподлинные) за ними не пойдут, а их крики, связанные с арестами их, долетят до банкиров и „евреев“всех стран и навредят нам немало.

Программа сионистов нам не опасна, наоборот, считаю полезной.

Я когда-то был ассимилятором. Но это «детская болезнь».

Мы должны ассимилировать только самый незначительный процент, хватит. Остальные должны быть сионистами. И мы им не должны мешать, под условием не вмешиваться в политику нашу.

Ругать евсекцию разрешить — то же и евсекции. Зато нещадно бить и наказывать спекулянтов (накипь) и всех нарушающих наш закон. Пойти-таки сионистам навстречу и стараться давать не им должности, а считающим СССР, а не Палестину своей родиной».

Прежде Дзержинский выступал против требования большевиков о праве наций на самоопределение. Феликс Эдмундович был искренним интернационалистом и говорил: «Национальный гнет может быть уничтожен только при полной демократизации государства, борьбой за социализм».

Он был яростным противником даже польских националистов, которые мечтали о самостоятельном государстве. Выступая против отделения Польши от революционной России, Дзержинский утверждал: «У нас будет одна братская семья народов, без распрей и раздоров».

Под влиянием Ленина он изменил свои взгляды и теперь считал неумным мешать тем евреям, которые мечтают о своем государстве в Палестине.

Через год Феликс Эдмундович вернулся к этой теме и написал еще одну записку Менжинскому:

«Правильно ли, что мы преследуем сионистов? Я думаю, что это политическая ошибка. Еврейские меньшевики, то есть работающие среди еврейства, нам не опасны. Наоборот, — это не создает рекламы меньшевизму.

Надо пересмотреть нашу тактику. Она неправильна».

Через месяц секретный отдел представил Дзержинскому справку о репрессиях в отношении сионистов. Ее подписали Генкин и начальник секретного отдела ОГПУ Терентий Дмитриевич Дерибас, которого ждала большая карьера в госбезопасности и… расстрел.

Весной двадцать пятого в тюрьмах сидело тридцать четыре сиониста, еще пятнадцать были отправлены на три года в концлагеря. В ссылке находилось сто двадцать четыре человека.

«За границу, — докладывали председателю ОГПУ Дерибас и Генкин, — выслано и разрешен выезд взамен ссылки всего 152 чел. В этом вопросе мы придерживаемся следующей тактики: наиболее активный элемент, члены ЦК, Губкомов, у кого найдены серьезные материалы в виде антисоветских листовок, воззваний, типографий — в Палестину не выпускаем. Менее активный элемент в Палестину выпускается.

Тактика эта основана на опыте борьбы с сионистами. Когда до конца 1924 г. мы преимущественно высылали в Палестину, это явилось серьезным стимулом для усиления нелегальной работы сионистов, так как каждый был уверен, что за свою антисоветскую деятельность он получит возможность поехать на общественный счет (сионистских и общественных организаций) в Палестину, а не расплачиваться за совершенное им преступление…»

Феликс Дзержинский остался при своем мнении. Прочитав справку, вновь адресовался к Менжинскому: «Все-таки думаю, столь широкие преследования сионистов (особенно в приграничных областях) не приносят нам пользы ни в Польше, ни в Америке. Мне кажется, необходимо повлиять на сионистов, чтобы они отказались от своей контрреволюционной работы по отношению к Советской власти.

Ведь мы принципиально могли бы быть друзьями сионистов. Надо этот вопрос изучить и поставить в политбюро. Сионисты имеют большое влияние и в Польше, и в Америке. Зачем их иметь себе врагами?»

Через год, в июле двадцать шестого года, Дзержинский, тяжелый сердечник, скоропостижно скончался после выступления на пленуме ЦК. Отношение карательных органов к сионистам осталось прежним — их числили среди противников советской власти.

Еврейская коммунистическая рабочая партия Поалей-Цион (Рабочие Сиона) рассматривалась на Лубянке как враждебная организация, хотя ничего антисоветского в ее деятельности невозможно было найти и запрещать ее было не за что. Поалей-Цион возникла в начале двадцатого столетия в Минске, потом ее организации появились в других странах, в том числе и в Палестине.

В девятнадцатом году партия раскололась, появилась еще и Еврейская коммунистическая партия Поалей-Цион. В июне двадцать второго года исполком Коминтерна обратился к поалей-ционистам с призывом отказаться от своей программы и вступить в Коминтерн. Новая партия прислушалась к мнению исполкома. В декабре двадцать второго она объявила о самороспуске и призвала всех членов партии вступить в РКП(б). Правда, часть руководителей партии не подчинились общему решению и пытались сохранить партию.

Четвертого декабря двадцать четвертого по записке ОГПУ было принято постановление политбюро:

«Ввиду того, что ЕКП (Поалей-Цион) сама распадается, считать нецелесообразным ее ликвидацию мерами ГПУ, но и не допустить ее регистрации в НКВД».

А основная партия действовала еще несколько лет на законных основаниях. Она пыталась вступить в Коминтерн на правах самостоятельной секции, но безуспешно. Активистов Поалей-Цион постепенно арестовывали, хотя в партию входила еврейская молодежь абсолютно коммунистических, большевистских вглядов, преданная советской власти.

Двадцать четвертого мая двадцать восьмого года политбюро утвердило решение оргбюро ЦК, принятое тремя днями ранее:

«Согласиться с решением МК о необходимости ликвидации легально существующей партии ЕКРП (Поалей Цион)».

В ночь на двадцать шестое июня по всей стране были взяты все, кто еще принадлежал к партии. Поалей-Цион прекратила свое существование.

К лояльным евреям, как и ко всем национальным меньшинствам, в первые годы после революции власть относилась более чем доброжелательно. Советская Россия была первым государством, где боролись против антисемитизма и где антисемитов наказывали. Правда, продлилось это недолго.

Евреи создавали театры, газеты и школы, где говорили, писали и учили на идиш. Появились еврейские колхозы и еврейские национальные районы. В двадцать восьмом году приняли решение создать еврейскую область на Дальнем Востоке — Биробиджан. Еврейские общины других стран давали деньги на развитие Биробиджана. Туда перебралось некоторое количество евреев из других стран, вдохновленных идеей свободной жизни на своей земле. Поехали даже из Палестины, где среди евреев царили упадочнические настроения — англичане по-существу отказались от своих обещаний.

На одном из заседаний политбюро в двадцать восьмом году постановили:

«Разрешить переселение из Палестины семидесяти пяти евреев-земледельцев, поручив народному комиссариату земледелия вести об этом переговоры с представителем ЦК коммунистической партии Палестины в благожелательном духе, с тем, однако, чтобы от нас на это не требовалось никаких ассигнований».

Евреи были готовы ехать хоть за тридевять земель, чтобы обрести возможность работать на земле и чувствовать себя полноценными людьми, которых окружающие воспринимают как равных.

Публицист Отто Геллер в книге «Падение Иерусалима», вышедшей в Вене в тридцать первом году, восторженно писал:

«Евреи уходят в тайгу. Если вы спросите у них о Палестине, они рассмеются. Мечты о Палестине давно успеют кануть в историю к тому времени, когда в Биробиджане появятся автомобили, железные дороги и теплоходы, когда задымят трубы гигантских заводов…

В будущем году в Иерусалиме?

История давно дала ответ на этот вопрос. Еврейские пролетарии, голодающие ремесленники Восточной Европы ставят теперь иной вопрос: на следующий год — в социалистическом обществе! Что такое Иерусалим для еврейского пролетариата?

В будущем году в Иерусалиме?

В будущем году — в Крыму!

В будущем году — в Биробиджане!»

Но эксперимент не получился — место было выбрано неподходящее, мало пригодное для развития, да и евреев ничего не связывало с берегами Амура.

Советская разведка в какой-то момент заинтересовалась Палестиной: а нельзя ли и здесь поднять революцию?

В конце двадцать третьего года в Палестину по линии иностранного отдела (внешняя разведка) ОГПУ командировали знаменитого чекиста Якова Серебрянского. До революции он был эсэром-максималистом и начал свою карьеру соучастием в убийстве начальника минской тюрьмы. Он получил орден Красного Знамени за похищение лидера русской военной эмиграции, бывшего генерала Белой армии Александра Кутепова в Париже. А потом возглавлял спецгруппу при наркоме внутренних дел — диверсии и террор за границей.

Яков Серебрянский пробыл в Палестине два года и, разочарованный, вернулся домой. Революция в Палестине, которая казалась сонным и неразвитым местечком, была отложена до лучших времен, вернее, до появления там достаточного количества революционного материала.

Ближний Восток входил в сферу интересов Восточного отдела ГПУ, которым руководил Ян Христофорович Петерс. Потом этим регионом ведал Стилиан Дмитриевич Триандофилов, служивший в ВЧК с двадцать первого года. После него восточным сектором иностранного отдела ОГПУ руководил Георгий Сергеевич Агабеков, первый советский разведчик, бежавший на Запад в тридцатом году.

Палестиной занимался Эфраим Соломонович Гольденштейн, врач по специальности. Он был резидентом в Анкаре и пытался работать в среде палестинских коммунистов. По словам Агабекова, в Москву приезжали сионисты, которые просили оружие для борьбы с англичанами. Но в ОГПУ решили, что они английские агенты, и переговоры прервались.

В центральном аппарате разведки палестинскими делами ведал Моисей Маркович Аксельрод, известный арабист. Он окончил юридический факультет Московского университета и арабское отделение института востоковедения, работал в Саудовской Аравии. Аксельрод рассказывал Агабекову: «В Египте мы, получая копии донесений английского верховного комиссара в Каире, всегда в курсе тамошних событий. О Палестине мы имеем сведения из тех же английских источников, о Сирии черпаем данные из докладов французского военного атташе в Константинополе. В Сирии и Палестине только недавно взялись за организацию нашей агентуры. Блюмкин вот уже шесть месяцев как объезжает эти страны. Он уже кое-кого завербовал, но сведений от них пока не поступало».

В октябре двадцать восьмого года нелегальным резидентом иностранного отдела ОГПУ в Константинополь отправили Якова Григорьевича Блюмкина, того самого, который шестого июля восемнадцатого года убил германского посланника при правительстве Советской России графа Вильгельма Мирбаха.

Легальным резидентом в Константинополе, работавшим под крышей советского полпредства, был Яков Григорьевич Минский, много лет служивший в разведке. Через турецкую резидентуру прошел еще известный боевик — Наум (Леонид) Исаакович Эйтингон, дослужившийся до генерал-майора и арестованный в пятьдесят первом году по обвинению «в принадлежности к сионистской организации в министерстве государственной безопасности». Но среди всех выделяют обычно Блюмкина как самую известную фигуру.

Шестого июля восемнадцатого года в два часа дня сотрудники ВЧК Яков Блюмкин и Николай Андреев (он был фотографом отдела по борьбе с контрреволюцией) прибыли в германское посольство. Они предъявили мандат, на котором была подпись Дзержинского и печать ВЧК, и потребовали встречи с послом Мирбахом. Немецкий посол принял их в малой гостиной.

«Я беседовал с ним, смотрел ему в глаза, — рассказывал потом Блюмкин, — и говорил себе: я должен убить этого человека. В моем портфеле среди бумаг лежал браунинг. „Получите, — сказал я, — вот бумаги“, — и выстрелил в упор. Раненый Мирбах побежал через большую гостиную, его секретарь рухнул за кресло. В большой гостиной Мирбах упал, и тогда я бросил гранату на мраморный пол…»

Это было сигналом к вооруженному восстанию левых социалистов-революционеров. Эсеры, которые были единственными политическими союзниками большевиков, возмущались подписанием мира с Германией.

Подпись Дзержинского на мандате, который Блюмкин предъявил в посольстве, была поддельной, а печать подлинной. Ее приложил к мандату заместитель председателя ВЧК Вячеслав Александрович Александрович (настоящая фамилия — Дмитриевский, партийный псевдоним Пьер Оранж), левый эсер, которого уважали за порядочность и честность.

В ВЧК Вячеслав Александрович руководил отделом «по борьбе с преступлениями по должности». Он был бескорыстным человеком, мечтал о мировой революции и всеобщем благе. Он был пружиной мятежа левых эсеров и убийства Мирбаха.

Дзержинский объяснял на допросе:

«Александрович был введен в комиссию в декабре месяце прошлого года по категорическому требованию эсеров. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего якобы имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых эсеров».

В семнадцать лет, после февральской революции, Яков Блюмкин присоединился к левым эсерам. Через год, в июне восемнадцатого года, его утвердили начальником отделения ВЧК по противодействию германскому шпионажу. Он начал очень активно действовать, но ему, как эсеру, не доверяли и меньше чем через месяц отделение ликвидировали. Блюмкин остался без работы.

Блюмкин так объяснил причины теракта: «Я противник сепаратного мира с Германией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир…

Но кроме общих и принципиальных моих, как социалиста, побуждений на этот акт толкают меня и другие побуждения. Черносотенцы-антисемиты, многие из которых германофилы, с начала войны обвиняли евреев в германофильстве, сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику и сепаратный мир с немцами.

Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками в Брест-Литовске представляет особое значение. Я как еврей и социалист беру на себя свершение акта, являющегося этим протестом».

Подавив мятеж левых эсеров, Александровича и еще двенадцать человек под горячую руку расстреляли. Блюмкин и Андреев бежали на Украину. Андреев заболел сыпным тифом и умер. Блюмкин принимал участие в неудачной попытке убить гетмана Скоропадского. Революционный трибунал приговорил его к трем годам лишения свободы. Весной девятнадцатого он пришел с повинной в ВЧК. Девятнадцатого мая президиум ВЦИК реабилитировал Блюмкина.

Он служил на Южном фронте, учился в Военной академии РККА и работал в секретариате наркома по военным и морским делам Троцкого. В двадцать третьем его взяли в иностранный отдел ОГПУ. У него было множество друзей в литературных кругах, среди работников Коминтерна, которые им искренне восхищались.

«Я знал и любил Якова Григорьевича Блюмкина, — писал агент Коминтерна Виктор Серж (Виктор Львович Кибальчич). — Высокий, костистый, мужественный, с гордым профилем древнеизраильского воина, он занимал тогда соседний с Чичериным ледяной номер в гостинице „Метрополь“. Он готовился отправиться на Восток для выполнения тайных заданий».

Вокруг его работы в Константинополе ходит множеством слухов, но резидентом внешней разведки Блюмкин пробыл всего год. Много сделать он не успел. По словам Агабекова, в Палестине у него был всего один агент — хозяин пекарни в Яффе.

Карьера Блюмкина закончилась, когда в Константинополе он тайно встретился с высланным из страны Троцким, согласился отвезти в Москву письма и повидать прежних сторонников Льва Давидовича.

Приехав в Москву после долгого отсутствия, он не понимал сути происшедших в стране перемен. Для него Троцкий и его соратники были недавними руководителями партии, которые разошлись во мнениях с большинством, но не стали от этого врагами. За свою наивность Блюмкин был жестоко наказан. Он стал рассказывать близким людям о беседе с Троцким. В том числе — сотруднице иностранного отдела Елизавете Юльевне Горской. На следующий день она информировала начальство.

Во время следующей встречи с Горской на улице возле Казанского вокзала пятнадцатого октября двадцать девятого года Блюмкина арестовали. Сталин обошелся без суда.

Пятого ноября политбюро приняло решение:

«а) Поставить на вид ОГПУ, что оно не сумело в свое время открыть и ликвидировать изменническую антисоветскую работу Блюмкина. б) Блюмкина арестовать. в) Поручить ОГПУ установить точно характер поведения Горской».

Встреча с Троцким была признана преступлением, куда более опасным, чем убийство германского посла…

Елизавете Горской эта история не повредила. Напротив, в ОГПУ высоко оценили ее поведение. Ее первый муж, чью фамилию она носила, служил в лондонской резидентуре. Во второй раз она вышла замуж тоже за сотрудника госбезопасности, Василия Михайловича Зарубина, дослужившегося до генеральских погон.

Заодно сменили руководство Восточным отделом внешней разведки. Тридцать первого октября освободили от должности Яна Петерса. Шестого ноября отдел возглавил Торичан Михайлович Дьяков. Меньше чем через год, десятого сентября тридцатого, Восточный отдел расформировали и влили в состав особого отдела ОГПУ с задачей контрразведывательной работы. Вся разведка сосредоточилась в иностранном отделе.

Пятого февраля тридцатого года политбюро приняло первое развернутое постановление о работе иностранного отдела ОГПУ, обозначив главные направления работы советской разведки. Ближний Восток в этом перечне отсутствовал.

Двадцать шестого мая тридцать четвертого года политбюро приняло подробное постановление о работе военной разведки. Работу на Ближнем Востоке тоже не включили в перечень главных направлений работы IV управления Красной армии.

Некоторые члены Хаганы (подпольные боевые отряды, из которых впоследствии родилась армия обороны Израиля) ездили в Москву и возвращались назад убежденными коммунистами. Но в целом организация не подпала под контроль Коминтерна, хотя многие палестинские евреи придерживались социалистических идей. Члены Хаганы либо работали в похожих на колхозы сельскохозяйственных кооперативах (кибуцах), либо состояли в левых профсоюзах (Гистадруте — Всеобщей федерации труда).

Кибуц — это поселение, основанное на коммунистическом принципе «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Молодые евреи из России, Польши, Румынии обильно удобряли скудную палестинскую землю своим потом и кровью. Никогда еще люди не пытались построить счастливое общество на земле такой огромной ценой и с таким самопожертвованием.

В августе двадцать третьего года съездил в Москву и будущий первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион: делегация Гистадрута представляла палестинских трудящихся на Всесоюзной сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке. Сохранилось удостоверение, выданное ему исполкомом объединенной еврейской трудовой федерации Палестины:

«Настоящим удостоверяем, что гг. Д. Бен-Гурион, главный секретарь Объединенной еврейской трудовой федерации Палестины, и Меер Рутберг, директор Центрального потребительского кооператива „Гамашбир“, делегируются нами принять участие в Московской сельскохозяйственной выставке и действовать как представители Объединенной федерации, „Гамашбир“, Рабочего Банка и других учреждений Федерации, вести переговоры с правительством и коммерческими учреждениями относительно возобновления торговых и коммерческих отношений между Палестиной и Россией и учредить в случае необходимости Русско-Палестинскую торговую компанию».

Бен-Гурион и его товарищи привезли в Москву консервированные фрукты, табак, бананы, оливковое масло, листовой табак, вино, миндаль, лимоны и апельсины (подробнее см. «Источник», 1993, № 1).

Делегация составила для иностранного отдела главного выставочного комитета справку по истории торговых отношений между Россией и Палестиной, в которой отмечала, что Палестина может стать для России выгодным рынком сбыта промышленных товаров и строительных материалов.

В политике Бен-Гурион был успешнее, чем в торговле. К заключению контрактов поездка не привела. Но политические впечатления оставила сильные.

Взгляды молодого Давида Бен-Гуриона представляли экзотическую смесь социализма и идеалистического сионизма.

«Необходимо не только организовать рабочий класс, но и воспитать его и закрепить в Палестине», — говорил будущий премьер-министр Израиля.

Он восхищался Лениным и верил, что коммунизм гарантирует евреев от антисемитизма. Ему еще предстояло пережить горькое разочарование в советской политике относительно Израиля и евреев…

Даже в Коминтерне не особенно интересовались Палестиной, поскольку особой надежды на подъем там революционного движения никто не питал.

Пятого июля двадцатого года так называемое Малое бюро исполкома Коммунистического интернационала поручило Елене Дмитриевне Стасовой, недавнему секретарю ЦК партии, организовать Ближневосточное бюро. Малое бюро было руководящим органом Коминтерна, председателем которого был Григорий Евсеевич Зиновьев, член политбюро и один из самых близких к Ленину людей.

Ближневосточное бюро, не успев поработать, было упразднено вторым конгрессом Коминтерна.

В январе двадцать первого года в центральном аппарате исполкома Коминтерна создали отдел Ближнего Востока. Потом преобразовали в Восточный сектор.

Заведовал сектором Георгий Иванович Сафаров, чьи познания в восточных делах очень ценили. Когда в начале тридцатых политбюро озаботилось подготовкой учебника новой истории «колониальных или полуколониальных народов» (сейчас бы сказали — народов Азии, Африки и Латинской Америки), то руководить бригадой поручили Карлу Радеку, в недавнем прошлом члену ЦК и исполкома Коминтерна.

Ознакомившись с трудами ученых, Радек написал в сентябре тридцать четвертого года письмо Сталину:

«Если Вы настаиваете на установленном сроке, то есть чтобы до июня будущего года книга была готова, то единственный выход, чтобы ее писали только два человека — Сафаров и я. Я знаю, что про Сафарова многие товарищи высказывают сомнения. Но я думаю, что эти сомнения более относятся к его склонности к тактическим недолетам или перелетам. Что касается знакомства с литературой по истории Японии, Китая и Индии, он стоит выше всех других наших людей».

Георгий Сафаров был близок к Зиновьеву. В двадцать втором году он одновременно был назначен редактором «Ленинградской правды» и мало занимался коминтерновскими делами. После отстранения Зиновьева от власти Сафаров тоже потерял должность и был отправлен секретарем полпредства в Китай, затем в Турцию. В двадцать девятом его вернули в аппарат исполкома Коминтерна, где он работал до ареста в декабре тридцать четвертого.

В мае двадцать третьего восточный отдел возглавил Радек, меньше чем через месяц, в начале марта двадцать четвертого года, его сменил недавний заместитель наркома по морским делам и полпред в Афганистане Федор Федорович Раскольников, который пользовался псевдонимом Ф. Петров.

В марте двадцать шестого года, в рамках очередной реорганизации, образовали секретариат для Ближнего и Дальнего Востока. В двадцать восьмом году Восточный лендерсекрериат, как теперь назывался региональный отдел, вместо Раскольникова возглавил Отто Вильгельмович Куусинен, чуть ли не единственный видный коминтерновец, которому суждено было уцелеть. Он оставался на руководящей работе и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе. Известен тем, что приметил и выдвинул Юрия Владимировича Андропова.

Но коминтерновские востоковеды интересовались в основном Китаем, Японией, Индией. На Среднем Востоке — Ираном, Афганистаном и Турцией. За тем, что происходило на Ближнем Востоке наблюдали — и не очень пристально — из Турции.

Еще восьмого августа двадцатого года в аппарате Коминтерна образовали секретный отдел (он же — отдел международной связи). Задача отдела — поддерживать нелегальные отношения с иностранными компартиями, передавать им указания, литературу, деньги, оружие и переправлять за рубеж партийных функционеров. При отделе существовала курьерская служба. Отдел снабжал своих людей фальшивыми паспортами, снимал для них конспиративные квартиры. По существу это была еще одна спецслужба с большими возможностями и хорошим бюджетом. Отдел тесно сотрудничал с политической и военной разведками.

Пункт связи на Ближнем Востоке устроили в Константинополе. Заведовал отделом со второго мая двадцать первого года Иосиф (Осип) Аронович Пятницкий.

В девятнадцатом году была основана Социалистическая рабочая партия Палестина, через два года ее переименовали в коммунистическую. Возглавил нелегально существовавшую партию Иосиф Бергер, он действовал под фамилией Барзилай. Он родился в Кракове, в двадцатом году перебрался в Палестину, где нашел место рабочего на строительстве дороги.

Бергер несколько раз приезжал в Москву, в двадцать девятом году с ним беседовал сам Сталин. По указанию Москвы Бергер пытался проводить «арабизацию» партии. В тридцать втором году его отозвали в Москву. Он работал в Коминтерне. В тридцать пятом его арестовали. Приговорили к смертной казни, но не расстреляли.

Бергер (Барзилай) отсидел в советских лагерях двадцать один год. В пятьдесят шестом его реабилитировали. Ему разрешили уехать в Польшу, поскольку родился он в Кракове. Через год он попросил разрешения выехать в Израиль.

Двадцать второго июня пятьдесят седьмого года генеральный секретарь ЦК израильской компартии Микунис пришел к советскому послу в Тель-Авиве Абрамову с просьбой повлиять на поляков, чтобы они не выпускали Бергера.

«К Советскому Союзу, — втолковывал Микунис послу, — Барзилай относится враждебно. Он требует, чтобы на открытии съезда компартии была почтена память погибших от рук советских фашистов. Приезд этого человека ничего, кроме вреда, не принесет»…

Боевой работой в компартии занимался Иерахмиэль Лукачер, родившийся в Ташкенте. В Первую мировую он служил в турецкой армии. Его подпольная деятельность началась с того, что он в двадцать третьем году убил турецкого полицейского Туфик-бея, виновного в еврейском погроме. Он уехал в Германию, где присоединился к коммунистам. Вернувшись в Палестину, Лукачер вступил в компартию и создал курсы для подпольной военной школы еврейских поселенцев. В тридцать первом году его выслали в Советский Союз, и следы его затерялись.

В Палестине работали также Адольф Краус и Константин Вайс (Авигдор) вместе с группой евреев, приехавших из Советского Союза. Первоначальная задача состояла в том, чтобы создать группы сторонников Советского Союза. Одновременно они формировали — и вполне успешно — коммунистическое движение в соседнем Египте.

Авигдор некоторое время был руководителем египетской компартии. Впрочем, арабы-коммунисты считали евреев пришлыми людьми и скоро от них избавились. Некоторые египетские коммунисты стали впоследствии поклонниками Гитлера, поскольку они воевал против англичан и уничтожал евреев (см. книгу профессора Г. Косача «Красный флаг над Ближним Востоком?»)

Евреи-коммунисты рассматривали трудящихся арабов как союзников по классовой борьбе. Но арабов классовые чувства не интересовали. Они участвовали в еврейских погромах на территории Палестины. Поэтому среди евреев, придерживавшихся левых взглядов, сформировался «пролетарский сионизм». Они продолжали верить в коммунизм, но видели, что могут рассчитывать только на самих себя.

Представители партии Поалей-Цион стремились к тесным отношениям с Коминтерном. Они приезжали на конгрессы Коминтерна, выступали. Но их позиция подвергалась жесткой критике — за то, что поалей-ционисты отделили борьбу еврейского пролетариата от борьбы арабского большинства. Коминтерн требовал решительно отказаться от сионизма и не признавал Поалей-Цион как организацию «социалистически ориентированного еврейского пролетариата всего мира».

В тезисах II конгресса Коминтерна по национальному и колониальному вопросу говорилось: «Сионизм под видом создания еврейского государства в Палестине отдает в жертву английской эксплуатации арабское трудящееся население Палестины».

Зато арабское национальное движение признавалось прогрессивным, поскольку в основном состояло из крестьян (см. книгу Г. Косача «Красный флаг над Ближним Востоком?»).

Коммунисты выделились из Поалей-Цион и создали собственную партию. Генеральным секретарем ЦК Палестинской компартии стал Вольф Авербух. В Первую мировую он служил в русской армии. С двадцать второго года жил в Палестине.

Авербух — первый еврей-коммунист, который пытался сотрудничать с арабами. Первоначально в Палестинской компартии арабов не было, первого араба приняли в двадцать пятом году. Палестинские коммунисты сразу же призвали арабских рабочих действовать сообща.

«Еврейский рабочий, солдат революции, — говорилось в одной из листовок, — протягивает вам руку как ваш союзник по борьбе против английских, еврейских и арабских финансистов. Его судьба и ваша едины…»

Но попытки создать единый фронт арабского и еврейского рабочего класса не увенчались успехом.

«Арабские трудящиеся массы, — писал ставший одним из руководителей Палестинской компартии Махмуд аль-Атраш, — не могли доверять людям, которых звали Хаим, Авраам и Ицхак.Они не могли идти вперед под их руководством, даже если эти люди и были лучшими борцами за национальную независимость. Для арабских масс они принадлежали к национальному меньшинству, которому империализм предоставил необъятные привилегии за счет арабских народов…»

Махмуд аль-Атраш три года учился в Москве, в Коммунистическом университете трудящихся Востока, после чего его ввели в состав ЦК Палестинской компартии.

А будущий генеральный секретарь компартии Ридван аль-Хелу и вовсе вступил в партию, чтобы сделать ее инструментом борьбы с сионизмом. Он с недоверием относился к евреям-коммунистам и настаивал на том, что руководить партией должны арабы. Такого же мнения придерживались в исполкоме Коминтерна в Москве. Евреев постепенно вытесняли из руководства Палестинской компартии.

Шестнадцатого октября двадцать девятого года политсекретариат исполкома Коминтерна принял постановление «О повстанческом движении в Арабистане».

Антиеврейские волнения в Палестине, когда арабы убивали евреев, в Коминтерне оценили как начало буржуазно-демократической революции, как великое освободительное движение арабского народа.

От Палестинской компартии требовали ускоренной «арабизации» и сотрудничества с арабскими националистами. Указание было выполнено. Осенью тридцать пятого года ЦК Палестинской компартии принял обращение «За союз всех арабов и их друзей против империализма». ЦК предлагал развернуть борьбу «за ликвидацию сионизма, прекращение еврейской иммиграции и разоружение всех сионистов». Приезд в Палестину евреев рассматривался как империалистической заговор, цель которого — «создать в этом важном в стратегическом отношении районе мира реакционный антисоветский фронт».

Вслед за этим палестинские коммунисты-арабы установили контакты с иерусалимским муфтием Амином аль-Хусейни, который ненавидел евреев и со временем вступил в союз с Гитлером.

Совместная работа евреев и арабов внутри партии стала невозможной.

Еще один руководитель компартии Нахум Лещинский родился в Кривом Роге. Как и Бергер, он жил в Палестине с двадцать второго года. Лещинский перешел на работу в Восточный отдел исполкома Коминтерна. В двадцать девятом году он попросил восстановить его в советском гражданстве.

Вольфа Авербуха в тридцатом году британские власти выслали в Советскую Россию, где он и погиб в годы репрессий.

Многие занимавшиеся Палестиной английские политики, дипломаты, военные и разведчики были агрессивными противниками сионизма. Среди них заметное место занимал сэр Джон Филби-старший, отец знаменитого советского разведчика.

Джон Филби сыграл важную, хотя и мало кому известную роль в истории Ближнего Востока. Он был одним из создателей Саудовской Аравии.

Филби родился на Цейлоне (ныне Шри-Ланка), работал в британской колониальной администрации в Индии. Карьера у него не заладилась, и он с удовольствием принял предложение перебраться в Багдад. Он прибыл туда в разгар Первой мировой войны, в девятьсот пятнадцатом году.

В Багдаде Филби открыл для себя мир шпионажа. В паутине интриг он чувствовал себя, как рыба в воде. Он хорошо владел арабским языком и часто переодевался в одежды бедуина. Как кто-то пошутил, его европейское происхождение выдавало только одно — его ноги были недостаточно грязными. Джон Филби, выдавая себя за араба, даже побывал в Баку на Первом съезде народов Востока в сентябре двадцатого года, где было две тысячи делегатов из тридцати стран.

Филби-старший был неординарной личностью.

Недруги рассказывали о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Вернее, утверждали они, в постели мужчины интересовали его не меньше, чем женщины. Историки разведки пишут, что, если американские спецслужбы боялись гомосексуалистов как огня, не доверяли им, потому что их могут шантажировать, то британская разведка, напротив, охотно принимала таких людей. Это придавало британской разведке дух закрытого мужского клуба — только для своих.

Англичане и французы поделили арабский мир на сферы влияния. Филби это не понравилось. Он был сторонником предоставления арабам полной независимости. Еще большее недовольство у него вызвала декларация Бальфура: он считал, что Англии не стоит ссориться с арабами ради малочисленных палестинских евреев.

У англичан в Аравии был надежный союзник — хранитель святых мест в Мекке и Медине, куда стекаются паломники со всего мусульманского мира, шериф Хусейн ибн-Али. Он принадлежал к династии хашимитов. Хашимиты — потомки Хашима, происходившего из рода, к которому принадлежал пророк Мухаммад.

В Первую мировую войну Хусейн с помощью британской разведки поднял мятеж против турецкого владычества. В знак благодарности англичане разрешили ему в шестнадцатом году превратить провинцию Хиджаз, где когда-то зародился ислам, в самостоятельное королевство.

Пока шериф Хусейн сражался с турками в союзе с англичанами, против него выступил глава секты ваххабитов Ибн-Сауд Абд аль-Азизи, эмир Неджда.

Выполняя приказ, поступивший из Лондона, осенью семнадцатого года Филби отправился к Ибн-Сауду, чтобы призвать его к порядку. Но Филби не выполнил приказ. Он вступил в союз с Ибн-Саудом, и эта дружба имела серьезные политические последствия. Со временем Филби помог Ибн-Сауду стать королем Саудовской Аравии.

В двадцать первом году Филби был назначен резидентом британской разведки в Аммане, столице только что созданного эмирата Трансиордания. Эмиром был Абдаллах, сын шерифа Хусейна. Он сам создал себе небольшое государство, население которого составляло всего двести тридцать тысяч человек.

Филби помог лидеру ваххабитов Ибн-Сауду в борьбе против шерифа Хусейна, придерживавшегося куда более умеренных политических и религиозных взглядов. Ибн-Сауд, опираясь на бедуинские отряды, победил в этой борьбе. В двадцать пятом году его войска захватили Мекку и Медину. В двадцать седьмом Ибн-Сауд провозгласил себя королем государства «Хиджаз, Неджд и присоединенные области». С тридцать второго года — это королевство Саудовская Аравия, где ваххабитский варинт ислама стал официальной религией.

Ваххабизм — это религиозно-политическое течение в суннитском исламе. Оно возникло в Аравии в середине восемнадцатого века на основе учения Мухаммада абд аль-Ваххаба. Он говорил о том, что мусульмане отошли от принципов, установленных аллахом, польстившись на ненужные новшества. Необходимо очистить ислам, вернуться к его изначальным установлениям.

Ваххабиты, очень набожные люди, ощущают себя гонимым меньшинством. Уже ранних ваххабитов отличали крайний фанатизм в вопросах веры и экстремизм в борьбе со своими политическими противниками. Ваххабиты призвали к священной войне против мусульман, отступивших от принципов раннего ислама. Христиан и иудеев они считают поклонниками «ложных верований»; тот, кто не принимает ислам, является врагом аллаха и всех правоверных.

В наши дни ваххабизм проник на Северный Кавказ — когда российским мусульманам разрешили совершать хадж и они стали ездить в Саудовскую Аравию. Потом саудиты сами стали приезжать на Северный Кавказ. Они привозили с собой деньги на строительство мечетей и вооружили один из боевых отрядов, который участвовал в чеченской войне. Ваххабизм превратился в знамя радикалов на российском Северном Кавказе…

Филби-старший стал советником короля Ибн-Сауда по финансовым вопросам. В сорок пять лет он перешел в ислам, принял имя Абдалла, сделал себе обрезание и, по специальному распоряжению Ибн-Сауда, получил право иметь четырех жен. Очевидцы утверждают, что нравы при дворе короля вполне соответствовали вкусам Филби, получившего возможность вместе со своими новыми друзьями развлекаться в приятной компании наложниц.

На Ближнем Востоке Филби установил партнерские отношения с Алленом Даллесом, будущим директором ЦРУ.

Даллесы были одной из самых влиятельных семей в Америке. Дядя их по материнской линии, Роберт Лансинг, был государственным секретарем Соединенных Штатов и создал в госдепе первое разведывательное подразделение. Джон Фостер Даллес тоже стал государственным секретарем. Аллен Даллес многие годы руководил разведкой.

В тридцатые годы Аллен Даллес и Джон Филби сошлись во мнениях относительно ситуации в Палестине.

Филби и его коллеги-разведчики противились переселению евреев в Палестину. Как и другой британский арабист Томас Эдвард Лоренс, известный больше как Лоренс Аравийский, он был сторонником создания самостоятельного арабского государства. Иначе говоря, британская разведка разошлась во взглядах с министерством иностранных дел. Филби считал Герберта Сэмюэля, верховного комиссара в Палестине, своим врагом. Британские агенты сыграли свою роль в антиеврейских выступлениях арабского населения.

Братья Даллесы не симпатизировали евреям. Когда их сестра влюбилась в еврея, они сделали все, чтобы разрушить их отношения. Они настолько преуспели, что ее любимый человек покончил с собой, а она превратилась в страстную поклонницу Гитлера…

Когда Филби руководил резидентурой британской разведки в Трансиордании, молодой Аллен Даллес начинал свою разведывательную карьеру в Константинополе. Утверждают, что именно Филби открыл перед ним запутанный мир арабской политики и что под его влиянием Даллес пришел к выводу, что от создания еврейского государства Соединенным Штатам никакого проку не будет. Это только помешает американским нефтяным компаниям вести дела с арабскими странами.

Доводы братьев Даллесов были услышаны в Вашингтоне, поэтому американская дипломатия до последнего возражала против появления Израиля на политической карте мира.

В двадцатые годы американская нефтяная компания «Галф ойл» начала разработки месторождений в Бахрейне, потом перешла на более богатые нефтяные поля Кувейта. А в Бахрейне обосновалась компания «Стандарт ойл оф Калифорния».

Джон Филби привел «Стандарт ойл оф Калифорния» в Саудовскую Аравию, объяснив королю Ибн-Сауду, что американские нефтяники наполнят королевскую казну. Для эксплуатации гигантских нефтяных полей Саудовской Аравии образовали «Арабо-американскую нефтяную компанию» («Арамко»).

Филби не забыл и о себе, американские нефтяники щедро вознаградили посредника, открывшего им путь к саудовским подземным кладовым. С тридцать третьего года Филби получал ежемесячную зарплату в тысячу долларов от американской нефтяной компании, а когда через пять лет пошла нефть, ему вручили первый крупный бонус в двадцать пять тысяч долларов (по тем временам — очень большие деньги).

Джон Филби оказался в центре интриги вокруг поставок саудовской нефти Гитлеру. Ибн-Сауд обещал нацистским эмиссарам поставлять нефть через Испанию, когда там победит Франко и сбросит коммунистов в море.

Но об этом узнали в Москве — через сына Филби.

Ким Филби, уже завербованный советской разведкой, приехал в Испанию, в расположение войск Франко, в качестве военного корреспондента «Таймс». Франкисты приняли сына Джона Филби с уважением. От отца он и узнал о нефтяных переговорах. Но Сталин вовсе не хотел, чтобы Гитлер получал ближневосточную нефть. Поэтому было сделано все, чтобы предать факт переговоров саудитов и нацистов гласности и тем самым сорвать сделку.

Как только Джон Филби оказался в родной Англии, его арестовали по обвинению в контактах с врагом. Впрочем, старые связи в спецслужбах помогли ему через четыре месяца выйти на свободу.

Не подозревая, что тюрьмой он обязан сыну, Джон Филби помог Киму поступить в британскую разведку.

Окончательное решение зависело от заместителя начальника МИ-6, британской разведки, Валентайна Вивьена, который, как и Филби-старший, прежде работал в Индии. Он пригласил отца и сына Филби пообедать. Когда Ким вышел в туалет, Вивьен по-дружески осведомился у его отца:

— В Кембридже он действительно был с коммунистами?

— Школьные шалости, — отмахнулся Филби-старший. — Все в прошлом. Он стал другим человеком.

Валентайн Вивьен взял Кима Филби в разведку.

После смерти Ибн-Сауда королем Саудовской Аравии стал принц Сауд, который предпочитал наслаждаться жизнью больше, чем заниматься политикой. Джон Филби страшно на него обиделся. Кончилось это тем, что через полтора года после смерти его друга — короля, в апреле пятьдесят пятого, Филби изгнали из страны.

Его сын однажды посетил отца.

«Ни тогда, ни позже, — вспоминал Ким Филби, — у меня не возникало ни малейшего желания последовать его примеру. Бескрайние просторы, чистое ночное небо и прочие прелести хороши лишь в небольших дозах. Провести жизнь в стране с величественной, но совсем не обаятельной природой и среди людей, лишенных и обаяния, и величественности, я считал неприемлемым. Невежество и надменность — плохая комбинация, а у жителей Саудовской Аравии и того, и другого предостаточно».

Филби-отец обосновался в Бейруте. В августе пятьдесят шестого Ким Филби тоже появился в столице Ливана в роли корреспондента. Он потерял свой пост в разведке после бегства его друзей и соратников Гая Берджеса и Дональда Маклина в Советский Союз в пятьдесят первом году.

Возможно, впервые отец и сын были вместе. Филби-старший занял сторону Насера и писал в его поддержку статьи. Ким докладывал о ситуации на Ближнем Востоке в Москву.

Филби-старший помирился с саудитами и вернулся в Эр-Рияд, но приезжал в Бейрут повидать сына. Здесь он и скончался в сентябре шестидесятого года.

Всемирная сионистская организация была образована первым сионистским конгрессом в Базеле в августе тысяча восемьсот девяносто седьмого года с одной целью — «создать еврейскому народу национальный очаг в Палестине».

Конгресс был созван по инициативе Теодора Герцля, австрийского юриста, журналиста и драматурга, написавшего за год до этого небольшую книгу под названием «Еврейское государство. Попытка современного решения еврейского вопроса». Герцль был тогда, возможно, единственным человеком на земле, который верил, что через полвека возникнет еврейское государство. Причем он считал, что это важно не только для евреев. Они покинут Европу, и исчезнет антисемитизм. Герцль не мог предположить, что возможен антисемитизм и без евреев: есть страны, где евреев уже нет, а антисемитизм процветает.

Вокруг первого конгресса сионистов сложилось множество мифов. Утверждают, что именно в Базеле евреи приняли план завоевания мира, описанный в печально знаменитой фальшивке «Протоколы сионских мудрецов». Интересующийся этим событием может легко удостовериться в лживости этого мифа — в Базеле присутствовало достаточное количество журналистов. Не было ни одного закрытого заседания, все проходило на публике, и каждый шаг, каждое слово участников конгресса описаны и запротоколированы.

Конгресс принял предложение просить турецкого султана предоставить евреям в Палестине автономию. Но миссия в Константинополь не увенчалась успехом. Султан ответил отказом.

Тогда сионисты стали искать европейское государство, способное поддержать идею возвращения евреев в Палестину. Наибольший интерес проявила Великобритания, ощущавшая себя великой державой, имеющей право решать судьбы мира.

Впрочем, Всемирная сионистская организация пыталась привлечь внимание всех европейских политиков к необходимости решить еврейский вопрос — дав возможность евреям вернуться в Палестину. Сионисты собирали деньги для переселенцев, которые отправлялись в Палестину и основывали там сельскохозяйственные поселения.

Еврейское агентство для Палестины (Сохнут — так на иврите произносится слово «агентство») было исполнительным органом Всемирной сионистской организации. Ее президентом избрали Хаима Вейцмана. Агентство по существу стало правительством несуществующего еврейского государства. Штаб-квартира агентства разместилась в Палестине.

Поначалу некоторые арабские представители вполне доброжелательно отнеслись к декларации Бальфура.

Хусейн ибн-Али в Мекке приветствовал возвращение в Палестину евреев — «древнейших сынов этой земли, чьи арабские братья обретут благодаря им как материальные, так и духовные блага».

Один из сыновей Хусейна, эмир Фейсал, будущий король Ирака, в мае восемнадцатого года встретился с Вейцманом и сказал, что совершенно не возражает против планов сионистов: прежние столкновения между арабами и евреями были результатом турецких интриг. Разговаривали они вполне дружески.

В конце года они вновь встретились — на сей раз в Лондоне. Фейсал уверенно сказал, что никаких трений между арабами и евреями в Палестине не будет.

Третьего января девятнадцатого года Фейсал и Вейцман даже подписали соглашение. Эмир Фейсал заявлял о своем согласии с декларацией Бальфура. Он не возражал против того, что Палестина станет еврейской: «Мы сердечно говорим евреям — „добро пожаловать домой“.

Вейцман от имени Всемирной сионистской организации обещал помощь в развитии арабского государства, которым собирался управлять Фейсал. У него были обширные планы. Конгресс арабских националистов в марте двадцатого года провозгласил его королем Сирии. Он хотел, чтобы и евреи его поддержали.

Но Лига Наций вручила мандат на управление Сирией и Ливаном Франции. Французы начали с того, что прогнали Фейсала из Сирии. Англичане посадили его на иракский трон. Фейсал больше не нуждался в поддержке палестинских евреев и выступил против создания еврейского государства.

Популярность сионизма среди европейских евреев быстро возросла после мировой войны, потому что они стали первой жертвой распадающихся империй. В таких получивших самостоятельность странах, как Румыния и Польша, положение евреев после Первой мировой нисколько не улучшилось.

К ним относились как к нежелательным гражданам, поэтому так много польских евреев рвалось в Палестину. Еврейское население Палестины между двумя войнами удвоилось. Палестина превращалась в самое процветающее место на Ближнем Востоке.

Двадцать четвертого ноября тридцать восьмого года британский министр по делам колоний Малкольм Макдональд говорил в парламенте: «Благодаря тому, что еврейский народ приносит с собой в Палестину современную систему охраны здоровья и другие преимущества, арабские мужчины и женщины, которые умерли бы при других условиях, сегодня живы, а их дети, которые никогда не вдохнули бы воздух, родились и выросли здоровыми».

Среди палестинских евреев шли споры, как наладить отношения с арабами. Будущий премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион очень серьезно относился к поиску компромисса с арабами. Перефразируя Достоевского, он говорил: «Сионизм не имеет морального права нанести вред даже одному-единственному арабскому ребенку, даже если эта цена всех надежд сионистов».

Первые сионисты романтически относились к арабам, считали их соплеменниками. Один из них писал об арабах: «Они, правда, перестали вести общую с нами жизнь уже полторы тысячи лет назад, но остались костью от кости нашей и плотью от плоти нашей. Ясно, что между нами могут установиться только братские отношения. Братские не только в политическом смысле, поскольку история заставит нас вести общую жизнь в одном государстве, но и отношения братьев по расе, детей одной нации.

Бен-Гурион искренне полагал, что палестинские арабы — это потомки древних евреев, вынужденных когда-то перейти в ислам: «Нет никаких сомнений в том, что в их жилах течет много еврейской крови, крови тех евреев, которые в трудные времена предпочли отказаться от своей веры, лишь бы сохранить свою землю.

До четырнадцатого года, до начала Первой мировой войны, между двумя общинами складывались нормальные отношения. Многие евреи, особенно в Иерусалиме, свободно говорили по-арабски. Еврейские и арабские дети играли вместе. Но палестинские евреи не особенно интересовались арабами, не учили арабский язык, не пытались понять своих соседей. Это была большая ошибка. Палестинские евреи с большим опозданием оценили мощь арабского сопротивления любым чужакам-иноверцам.

Впрочем, возможно, еврейским поселенцам все равно не удалось бы переубедить арабов, среди которых уже в двадцатые годы появились профессиональные борцы с сионизмом. Они призывали вновь изгнать евреев из Палестины.

В двадцать втором году член одного кибуца опубликовал в небольшой газете свое видение будущего. Он представлял себе, каким станет его кибуц Эйн-Харод через сто лет — процветающим и счастливым. В центре киббуца появится монумент — «два человека, еврейский и арабский рабочий, держат флаг, на котором написано: свобода, равенство, братство».

Обнаруживший эту статью израильский публицист Амнон Рубинштейн с горечью заметил, что в кибуце Эйн-Харод действительно стоит мемориал — в память трех поколений одной семьи, павших в войнах с арабами…

В мае двадцать девятого года в Яффе вспыхнули серьезные арабские волнения: арабы нападали на евреев и убивали их. Тогда погибло около ста человек. Борьба с сионизмом, то есть с возвращением евреев в Палестину, стала стержнем арабского национального движения.

В Иерусалиме столкновения начались из-за права доступа к Стене Плача — это часть уцелевшей после разрушения Второго Храма стены.

Здесь когда-то стоял Великий Храм царя Соломона. Его разрушил царь Вавилонии Навуходоносор II. Он уничтожил Иудейское царство и увел евреев в плен. Когда они вернулись из вавилонского плена, то восстановили храм. И он вновь был разрушен римлянами. Две тысячи лет евреи молились, обратясь в сторону Храмовой горы. На месте храма мусульмане воздвигли две мечети.

Евреи утверждали, что это самая почитаемая иудейская святыня, арабы доказывали, что это часть комплекса мусульманских святынь, включающих мечети Омара и Аль-Акса, и евреи имеют право находиться лишь в коридоре шириной три с половиной метра. Спор привел к тому, что двадцать третьего августа арабы взялись за оружие. В Хевроне погибло шестьдесят евреев. Это был поворотный пункт. Политическая борьба против евреев соединилась с религиозным фанатизмом.

Третья волна арабских волнений вспыхнула в апреле тридцать шестого года. Она стала следствием роста националистических настроений в арабском мире. Палестинские арабы требовали запретить еврейскую иммиграцию и продажу земли евреям.

Арабские волнения продолжались три года.

Любые попытки сионистов найти умеренных арабских лидеров и договориться об условиях сосуществования, заканчивались трагически. Тот, кто садился за стол переговоров с евреями, подписывал себе смертный приговор.

В сорок шестом году Фаузи Дервиш Хуссейни, двоюродный брат великого муфтия Иерусалима и руководитель группы «Молодая Палестина», сказал, что готов подписать с евреями договор о создании равноправного двунационального государства. Одиннадцатого ноября он подписал такой документ, а через двенадцать дней его убили арабские радикалы.

Получалось, что палестинские евреи строят свой дом прямо в жерле вулкана.

Постоянные атаки со стороны арабов привели к тому, что сионисты стали готовиться к отпору, хотя англичане запретили евреям создавать силы самообороны.

Радикальнее всех были настроены выходцы из России, молодые рабочие из партии Поалей-Цион («Рабочие Сиона»). Они пережили погромы в России и были готовы к отпору. Они, в частности, считали, что нельзя нанимать арабских рабочих — евреи обязаны сами работать на земле. Арабы же истолковывали это как желание лишить их работы.

В малоразвитой Палестине не было иной ценности, кроме земли. Евреи могли купить только песчаные участки, болота или целину. Но и на этой земле еврейские поселенцы сумели вырастить апельсины.

Арабы лишались земли в Палестине не потому, что ее скупали евреи, а потому, что ее скупали крупные землевладельцы-арабы. То же самое происходило и в соседнем Египте. Кое-кто из них перепродавал потом землю с выгодой для себя евреям. Но ненависть нищих арабов обрушивалась именно на евреев. Арабы не хотели, чтобы приезжающие сюда евреи скупали земли. Они боялись, что останутся с пустыми руками и окажутся под властью евреев. Арабы не желали становиться меньшинством в Палестине.

А после прихода Гитлера к власти число желающих уехать в Палестину среди немецких и вообще европейских евреев быстро увеличилось. Стало ясно, как мало успели сионисты после Первой мировой: евреям нужно было бежать из Германии, а бежать было некуда. Ни одно государство не соглашалось принять евреев. Гитлеровские войска присоединяли к третьему рейху одну страну за другой, и число беженцев росло.

По предложению американского президента Франклина Делано Рузвельта в июле тридцать восьмого года собралась международная конференция, чтобы помочь еврейским беженцам из Германии. Представители разных стран один за другим объясняли, что политическая и экономическая ситуация не позволяет им принимать беженцев. Только представитель Доминиканской республики пригласил беженцев к себе, но это было так далеко…

Как ни странно, принимали беженцев-евреев только в Шанхае, китайские власти не возвражали против приезда европейцев. Но в августе тридцать девятого года японские власти, оккупировавшие Китай, запретили въезд беженцев. Японцы не имели никакого представления о евреях, но сделали приятное стратегическому союзнику — нацистской Германии.

Ходят разговоры о том, что сионисты тайно договаривались с нацистами: пожалуйста, разжигайте антисемитизм, нам это только на руку — все евреи побегут в Палестину.

«Заявления о сотрудничестве сионистов с нацистами — это абсолютная чепуха, — пишет известный британский историк Уолтер Лакер. — Ни один еврейский Молотов ни разу не сидел с нацистами за одним столом».

Можно было, наверное, пойти и на сделку с дьяволом ради спасения людей. Но реальность состояла в том, что евреев никуда в не пускали. Сионисты ничего не могли поделать.

Летом тридцать седьмого года появился доклад британской комиссии, которая пришла к выводу, что между арабами и евреями возник неразрешимый конфликт и они вместе не уживутся, поэтому Палестину нужно поделить.

Первоначально эту идею отвергли не только арабы, но и евреи. Но евреи первыми поняли, что это единственно возможное решение, и сняли свои возражения.

Королевская комиссия рекомендовала создать к западу от Иордана небольшое еврейское государство. Правительство Англии согласилось. Но, увидев, что арабы против, быстро отказалось от этой идеи. В тридцать восьмом году в Лондоне собрали представителей палестинских арабов и палестинских евреев, чтобы найти компромисс. Арабские представители отказались вести переговоры с евреями и даже не хотели сидеть с ними за одним столом.

В тридцать девятом году британское правительство приняло роковое решение: в течение ближайших пяти лет не больше семидесяти пяти тысяч евреев смогут приехать в Палестину. Это был смертный приговор европейскому еврейству, оставленному на растерзание немецких нацистов и их единомышленников в других странах. Пожелавших принять участие в уничтожении соседей-евреев было предостаточно.

В январе тридцать девятого года Саудовская Аравия установила дипломатические отношения с нацистской Германией. Ибн-Сауд говорил немецким дипломатам, что в глубине души «он ненавидит англичан».

Это не мешало ему поставлять нефть американцам. А когда победа союзников стала очевидной, в феврале сорок пятого Ибн-Сауд получил аудиенцию у президента Рузвельта. Встречу организовал американский посол и разведчик Уильям Эдди — еще недавно в чине полковника он служил резидентом управления стратегических операций в Танжере.

Рузвельт был тяжело больным человеком. В двадцать первом году он заболел полиомиелитом и был частично парализован. Во всяком случае ходить он не мог, его возили в коляске. Но телевидения еще не существовало, и американцы ни о чем не подозревали. Для кинохроники его снимали сидящим либо в автомобиле, либо за своим столом, сооружали для него специальные трибуны.

В тридцать третьем году в Рузвельта стреляли. Был убит находившийся рядом мэр Чикаго, а президента бог спас.

В годы войны он страдал от тяжелой гипертонии, больное сердце не могло в должной степени снабжать кислородом мозг. У помощников складывалось ощущение, что президент иногда плохо понимает, что ему говорят.

А американцев продолжали уверять, что Рузвельт, с медицинской точки зрения, находится в лучшем состоянии, чем большинство людей его возраста. Рузвельт однажды демонстративно произнес речь на улице под дождем, чтобы показать, насколько он крепок.

Рузвельт в отличие от своих дипломатов и разведчиков в принципе симпатизировал сионистам. Он заговорил с саудовским королем о том, что евреям нужно дать возможность переселиться в Палестину и спокойно там жить.

Ибн-Сауд ответил, что это невозможно. Саудовский король посоветовал разместить всех евреев в домах немцев, которые их убивали. Ибн-Сауд ненавидел евреев. Однажды в управлении нефтяной компании «Арамко» его угостили апельсинами. Он попробовал, а потом встревоженно спросил, не палестинские ли они, не выращены ли евреями? Его успокоили, сказав, что апельсины калифорнийские.

Резкая реакция короля произвела на Рузвельта сильное впечатление. Он сказал, что, поговорив с саудовским королем пять минут, узнал больше, чем за все прежние годы. Рузвельт не хотел лишаться саудовской нефти. Заканчивая встречу, американский президент сказал, что в таком случае он не станет помогать евреям в ущерб арабским интересам.

Рузвельт был политиком до мозга костей и обо всем на свете судил с точки зрения текущих интересов его президентства. Бороться за голоса американских евреев ему не было нужды — они и так его поддерживали. Судьба Ближнего Востока его мало интересовала. Он не хотел ни с кем ссориться, еврейским политикам говорил одно, арабским — другое. Но для себя решил, что не станет тратить силы на создание еврейского государства в Палестине.

Надежды сионистов получить поддержку Соединенных Штатов рухнули.

Первоначально Гитлер намеревался заставить всех немецких евреев покинуть Германию. Он опасался реакции Запада на откровенный антисемитизм. Но Запад молчал.

«Если мы откроем двери Палестины перед взрослыми мужчинами-евреями, покидающими неприятельскую территорию, — говорил один из сотрудников британского министерства иностранных дел, — хлынет поток, который мы не сумеем удержать».

Гитлер решил, что значительно лучше уничтожить этот народ целиком. Нацисты отличились тем, что создали индустрию для уничтожения целого народа. Они не были маньяками. Они рассматривали уничтожение евреев как повседневную рутинную работу, которую надо хорошо исполнить.

На Ближнем Востоке нацисты нашли союзников и единомышленников. Гитлер обещал арабским странам полную независимость, если они помогут ему в борьбе с англичанами.

С помощью денег, выделенных Гитлером и Муссолини, к власти в Багдаде пришел генерал Рашид Али аль-Гайлани, который в мае сорок первого поднял восстание против англичан.

Гитлер подписал секретный приказ № 30:

«Арабское освободительное движение на Среднем Востоке является нашим естественным союзником против Англии… Поэтому я решил подстегнуть такое развитие событий, поддержав Ирак».

Но британские войска быстро подавили мятеж.

Летом сорок второго немецкий экспедиционный корпус генерала Эрвина Роммеля успешно действовал против англичан в Северной Африке. Египетские националисты восторженно приветствовали продвижение частей вермахта. Молодые египетские офицеры, лидерами которых были будущие президенты страны Гамаль Абд-аль Насер и Анвар аль-Садат, пытались поднять восстание и вместе с немецкими войсками разгромить англичан.

Но немецкая армия, к их величайшему огорчению, была разгромлена. Оставшись без Гитлера, арабский мир продолжал войну против палестинских евреев самостоятельно.

В декабре сорок пятого года в Каире представители Египта, Ирака, Саудовской Аравии, Сирии и Ливана приняли решение об экономическом бойкоте палестинской еврейской общины, запретив в своих странах продажу товаров, производимых евреями.

Уничтожить всех европейских евреев Гитлер не успел. Спасшиеся не знали, что им делать и куда деваться.

После войны в лагерях для перемещенных лиц на территории Германии, Австрии и Италии скопилось больше двухсот тысяч евреев. Примерно сто семьдесят пять тысяч — после разгрома нацистов — вернулись было в Польшу, но вновь бежали оттуда. Они не хотели оставаться среди ненавидевших их людей, особенно после того, как летом сорок шестого при погроме в польском городке Кельце местные жители — уже без помощи нацистов — убили сорок одного еврея.

Сразу после войны судьба европейских евреев волновала только их самих. Все страны приходили в себя после кровавой бойни, у всех были свои заботы.

Весной сорок пятого две сравнительно небольшие организации «Международный еврейский комитет действия» и «Международный союз эмигрантов и беженцев-антифашистов» обратились к великим державам с предложением поселить оставшихся в живых евреев на территории разгромленной Германии (подробнее см. «Новая и новейшая история», 2003, № 1).

Это был момент, когда державы-победительницы еще не решили, как поступить с Германией, и обсуждался вопрос о расчленении третьего рейха на несколько небольших стран. В одной из частей бывшей Германии и предлагалось поселить всех европейских евреев.

Письмо было передано в советское посольство в Италии с просьбой передать наркому иностранных дел Вячеславу Михайловичу Молотову. В посольстве расценили идею как несерьезную, выдвинутую «неавторитетной организацией», но письмо все-таки переслали в Москву.

Его изучили в 1-м Европейском отделе и доложили заместителю наркома Владимиру Георгиевичу Деканозову, человеку из ближайшего окружения Берии. Деканозов сделал большую карьеру в госбезопасности, был секретарем ЦК Грузии, начальником республиканского госплана.

Перебравшись в Москву, Берия взял его с собой и сделал начальником политической разведки, но уже через полгода комиссара госбезопасности II ранга утвердили заместителем наркома иностранных дел. Перед войной Деканозов служил послом в нацистской Германии. Деканозов не стал знакомить с письмом Молотова и отправил его в архив.

В годы войны палестинские евреи были надежными союзниками англичан, сражались вместе с ними. Война кончилась — и, не сказав им «спасибо», британские власти опять относились к палестинским евреям как к подозрительным лицам.

После войны англичане установили квоту: в Палестину могут приезжать не более полутора тысяч евреев в месяц. Это вызвало возмущение — куда деваться чудом выжившим европейским евреям?

Следует отметить, что новый американский президент Гарри Трумэн вовсе не был сионистом. Он равнодушно относился к этим проблемам, хотя евреям симпатизировал. Он стал президентом в апреле сорок пятого, после смерти Рузвельта, и столкнулся со множеством новых и трудных для него проблем в международных отношениях.

Президент не имел высшего образования, потому что его отец разорился и мальчику пришлось зарабатывать себе на жизнь. Он начинал, работая на элеваторе. Участвовал в Первой мировой войне, после войны открыл магазин мужской одежды, но разорился и пошел на муниципальную службу. Он завоевал крепкие позиции в своем округе и в пятьдесят лет был избран в сенат от родного штата Миссури. В сороковом добился переизбрания и возглавил чрезвычайный комитет по осуществлению программы создания вооружений. Это сделало его популярным, и Рузвельт предложил ему место вице-президента.

После войны, в августе сорок пятого, Трумэн объяснил, что не намерен отправлять в Палестину американских солдат ради установления там мира. Но с отказом англичан пускать в Палестину чудом переживших войну и нацистские концлагеря евреев не мог согласиться.

Англичане доказывали американцам, что нельзя разрешать эмиграцию евреев в Палестину, поскольку — это коммунистические заговорщики, которых туда отправляет Сталин. Это часть операции по коммунистическому проникновению на Ближний Восток… Забавно, что в Советском Союзе сионистов считали идеологическими противниками марксизма.

Американские дипломаты напоминали своему президенту, что важнее всего обеспечить бесперебойные поставки ближневосточной нефти. На это Трумэн ответил: «Не нефть, а справедливость важна для меня».

Трумэн гордился могуществом Америки и верил в то, что призвание Америки — служить светочем свободы и прогресса для всего человечества. Для него евангелие и моральные нормы не были пустыми словами. Он выступал за равноправие цветных американцев, покончил с расовым делением в вооруженных силах, при нем началось движение за гражданские права.

Трумэна, которого невысоко оценивали при жизни, после смерти ставят на все более высокий пьедестал. Он был способен на трудные и непопулярные решения. Если что-то считал правильным, не позволял сбить себя с толку.

В одной из первых записок, полученных новым президентом от государственного департамента, говорилось, что он не должен позволять евреям создать собственное государство, потому что «в течение трех лет оно превратится в коммунистическую марионетку».

В американском ведомстве по иностранным делам сионистам оказывали весьма прохладный прием. По существу весь американский государственный аппарат — Белый дом, Пентагон и государственный департамент — действовал против сионистов.

«Постоянно приходилось сталкиваться со скрытой, но упорной оппозицией сил, действовавших закулисно, — вспоминал Вейцман. — В наших усилиях противодействовать влиянию этих сил мы проигрывали».

Когда другие великие державы отказали евреям в праве создать свое государство, интерес к Палестине, сионизму и судьбе евреев неожиданно возник у Сталина.

Вообще говоря, отношения между сионистским движением и московскими лидерами изменились уже после нападения Германии на Советский Союз в июне сорок первого. Появился общий враг, и необходимость одолеть Гитлера была важнее идеологических разногласий.

Во время войны Лондон стал одним из центров дипломатической активности, а советский посол Майский был в британской столице одной из важнейших фигур.

Второго сентября сорок первого года Вейцман вновь появился у советского посла.

Глава Всемирной сионистской организации сказал, что обращение советских евреев к мировому еврейству с призывом соединить усилия в борьбе с Гитлером произвело на него огромное впечатление. Он хотел бы отправить сочувственную телеграмму, но стоит ли это делать, учитывая отрицательно отношение советского правительства к сионизму?

Майский уверенно ответил: «Не вижу оснований, почему бы вам не послать своей телеграммы».

Использование советских евреев для психологического воздействия на мировое общественное мнение, прежде всего на американцев, было сталинской идеей. В конце сорок первого года в Москве приняли решение образовать Еврейский антифашистский комитет — наряду с всеславянским, женским, молодежным и комитетом советских ученых. Все эти организации были ориентированы на пропагандистскую работу за границей.

Евреи по всему миру собрали и передали Советскому Союзу сорок пять миллионов долларов, что в те годы было немалой суммой…

Вейцман вернулся из Соединенных Штатов и поделился с советским послом впечатлениями о настроениях американцев.

По его словам, писал Майский в Москву, «за последние шесть-семь недель общественный интерес к войне среди американцев значительно упал, ибо средний американец рассуждает примерно так: русские хорошо дерутся, вместе с англичанами они как-нибудь изничтожат Гитлера, а нам, американцам, нет смысла слишком глубоко влезать в эти дела.

Вейцман считает такие настроения преступно легкомысленными и думает, что американское еврейство, если оно будет надлежащим образом стимулировано, сможет в сильной степени им противодействовать. Вот почему он всецело приветствует инициативу советских евреев».

Телеграмма Майского о беседе с Вейцманом, скорее всего, укрепила Сталина в мысли о том, что американские евреи помогут заставить правительство Соединенных Штатов поскорее открыть второй фронт в Европе. И тут очень пригодятся советские евреи.

Вот с какой целью весной сорок третьего года в Соединенные Штаты отправилась делегация Еврейского антифашистского комитета: председатель комитета, художественный руководитель Государственного еврейского театра, народный артист СССР Соломон Михайлович Михоэлс и известный поэт Исаак Соломонович Фефер, писавший на идиш — языке европейских евреев.

В директивах, составленных наркоматом иностранных дел и утвержденных в ЦК, им предписывалось «не высказываться по вопросу о еврейском государстве свободной Палестины, поскольку Палестина, как известно, является мандатной территорией Великобритании». Молотов не хотел ссориться с Англией из-за какой-то Палестины, которая в Москве никого из крупных чиновников еще не интересовала.

Будущий президент Израиля Вейцман тоже встретился с Михоэлсом и Фефером. Вейцман просил передать советскому правительству, что если в Палестине будет создано еврейское государство, то оно никогда никаких враждебных выступлений против Советского Союза не допустит…

Председатель правления Еврейского агентства для Палестины Давид Бен-Гурион тоже посетил в Лондоне Майского. Он пришел к советскому послу девятого октября сорок первого года, когда немецкие войска приближались к Москве и, казалось, некому их остановить.

Представляя себя, Бен-Гурион счел необходимым рассказать послу-коммунисту о своей профсоюзной деятельности и политических взглядах:

— Мы очень серьезно относимся к нашим социалистическим идеям и стремимся к достижению цели. Мы уже создали в Палестине элементы социалистического содружества.

Будущий глава израильского правительства поинтересовался у посла, чем палестинские евреи могут быть полезны сражающемуся Советскому Союзу?

— Вы едете в Америку, — ответил Майский. — Вы окажете нам большую услугу, если доведете до сознания американцев проблему срочности оказания нам помощи. Нам нужны танки, пушки, самолеты — как можно больше, и, главное, как можно скорее.

Бен-Гурион ответил, что безусловно сделает все, что сможет.

На Ближнем Востоке палестинские евреи тоже пытались установить отношения с советскими дипломатами. Крупнейшее советское посольство находилось в Турции.

Сотрудник политического департамента (праобраз будущего министерства иностранных дел) правления Еврейского агентства для Палестины Эльяху Эпштейн сообщал своим руководителям:

«Мне удалось раздобыть лишь незначительную информацию о советском после и сотрудниках миссии. Дело в том, что они живут в полной изоляции, на территории посольства — там они работают, там едят, там и спят, выходя в город лишь в исключительных случаях.

Им строжайше запрещено принимать приглашения от местных жителей и иностранцев — исключение делается лишь для представителей турецких властей и для членов дипломатического корпуса, но и в этом случае посещать разрешается только официальные церемонии и приемы, проводимые в посольствах или в домах турецких государственных деятелей. Свободой передвижения пользуются только корреспонденты ТАСС…»

Обычные способы встречи с советскими дипломатами исключались, поэтому Эпштейн прибег к помощи англичан. В декабре сорок первого года он отправил советскому послу в Турции Сергею Александровичу Виноградову рекомендательное письмо от британского посольства в Анкаре.

В письме говорилось: «Еврейское агентство официально признано правительством Его Величества в качестве консультативного органа по всем вопросам, связанным с созданием еврейского национального очага в Палестине, и занимается репатриацией».

Обращение британского посольства помогло Эпштейну встретиться с советским послом.

«Посол, — писал Эпштейн в своем отчете, — попросил меня рассказать о социальном составе еврейского населения страны. Я был крайне изумлен и оскорблен, когда Виноградов с наивно-удивленной интонацией спросил: „А что, евреи в Палестине действительно работают?“

Тут только я в полной мере осознал, какую промывку мозгов устроила враждебная коммунистическая пропаганда, представлявшая народам СССР еврейское население Палестины как чисто империалистическое и эксплуататорское движение…

Общее впечатление от беседы с послом и его секретарем можно суммировать одной фразой: полная неинформированность и большое желание узнать…

Встреча была очень полезной — установлен прямой контакт с советским дипломатом, так или иначе занимающимся проблемами Палестины».

Виноградов был заинтересован рассказом о жизни палестинских евреев. Через четыре дня Эпштейн получил приглашение на ужин к советскому послу и на просмотр документального фильма о войне.

Эпштейн побывал и у торгпреда А. Потапова, который сказал, что планируется посылка в Палестину сотрудника советской миссии, который занялся бы экономическими вопросами.

«По словам Потапова, — писал Эпштейн, — особый интерес для русских представляет медицинская, химическая и фармацевтическая промышленность Палестины… Наконец, надо решить вопрос об открытии в Палестине представительства „Совкино“ для продажи советских фильмов, поскольку, по словам Потапова, поступает все больше заказов от владельцев кинотеатров, особенно в Тель-Авиве…»

Надо отдать должное Эпштейну, который довольно быстро разобрался в ситуации:

«В заключение хочу отметить, что очень сомневаюсь, чтобы мы получили позитивный ответ от советских властей на просьбу об освобождении арестованных и сосланных сионистов и на предложение об отправке в СССР представителей Еврейского агентства для практического осуществления репатриации беженцев и родственников.

В ходе беседы с Виноградовым я понял, насколько незначительны возможности советского посла оказывать влияние на решение вопросов — неважно, крупных или мелких. Только прямое обращение к советским властям, возможно, помогло бы сдвинуть наши проблемы с мертвой точки.

В то же время вся информация, получаемая мной из осведомленных источников, свидетельствует о том, что… не произошло никаких изменений во внутренней политике СССР… Сталин усиливает контроль над умонастроениями внутри СССР…

Мы не должны тешить себя иллюзиями. Мне представляется ошибочным мнение, будто ситуация изменилась и мы имеем какие-то новые возможности в плане разрешения сионистской деятельности в СССР…»

«А у нас централизованная дипломатия, — говорил, уже находясь на пенсии, Молотов. — Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Послы были исполнителями определенных указаний…»

Молотов считал, что только он со Сталиным занимаются дипломатией. Остальные должны просто исполнять их указания, не отступая ни на шаг от инструкций. Еще при Литвинове посол, полпред мог спорить с наркомом, обращаться в ЦК, к Сталину в случае несогласия. При Молотове это уже стало невозможно.

Да и послы уже были такие, которым и в голову не приходило спорить с наркомом: что начальство приказало, то и правильно.

Все, что мог предпринять посол Виноградов, — информировать Москву о своих беседах на палестинские темы.

Его послание в Москве прочитал заведующий Средневосточным отделом НКИД Сергей Иванович Кавтарадзе, человек фантастической судьбы. В юности он познакомился со Сталиным. В двадцатые годы был наркомом юстиции Советской Грузии, работал в союзной прокуратуре в Москве.

Сергей Кавтарадзе разделял взгляды Троцкого. Его исключили из партии и отправили на поселение в Оренбургскую область, через год арестовали, и особое совещание при коллегии ОГПУ приговорило его «как активного троцкиста» к трем годам лишения свободы. Отбыв срок, он вернулся в Москву. В октябре тридцать шестого его вновь арестовали. На сей раз «как участника грузинского антисоветского центра» отослали в Тбилиси. Его подельников грузинский НКВД расстрелял. Кавтарадзе сидел и ждал своей участи.

После смерти Сталина он рассказал, что дал показания, «находясь под постоянным действием невыносимых методов психического и физического воздействия — угрозы расстрелом, инсценировки расстрела, физическое и нервное изнурение, граничащее с умопомешательством, например, мне казалось, что у меня сохнет голова и сокращается череп…»

По какой-то причине он не попал ни в один расстрельный список. А через два с лишним года, в феврале тридцать девятого, его внезапно этапировали в Москву. В середине декабря его доставили к наркому внутренних дел Берии. Лаврентий Павлович объявил, что его дело прекращено и он свободен.

Кавтарадзе не поверил Берии. Но их с женой освободили, им дали жилье и работу. Почему это произошло? До конца жизни Кавтарадзе не мог ответить на этот вопрос. Возможно, в хорошую минуту Сталин вспомнил о друге своей юности и повелел оставить его в живых.

Осенью сорокового года супругов неожиданно посетил Сталин. Эта фантастическая история стала легендой. Вождь поздно вечером постучал в дверь коммунальной квартиры, в которой обитали Сергей Иванович и Софья Абрамовна Кавтарадзе. Сталин любил такие жесты… За всю жизнь он сделал всего несколько таких поступков, но о них говорила вся страна.

Они просидели за столом полночи, как ни в чем не бывало. После этого Кавтарадзе взяли на руководящую работу в наркомат иностранных дел.

Тридцать первого декабря сорок первого года Кавтарадзе доложил первому заместителю наркома Андрею Януарьевичу Вышинскому, что советский посол в Анкаре Виноградов принял «представителя Еврейского палестинского агентства по делам эмиграции и колонизации — Эпштейна Элиаса Менахема».

Советский посол счел заслуживающим внимания предложение палестинских евреев поставлять в Советский Союз медикаменты. Еврейское агентство было готово прислать бригаду врачей с походными госпиталями. Палестинские евреи хотели купить советские военные фильмы, поскольку в Палестине была создана Лига дружественных отношений с Советским Союзом, и ее активисты уже провели неделю солидарности с советским народом.

Совсем иное отношение вызвала просьба разрешить советским гражданам, престарелым родственникам палестинских евреев, выехать в Палестину. Англичане обещали сто разрешений на въезд.

Кавтарадзе предлагал Вышинскому:

«1. Запросить мнение Наркомвнешторга по вопросу о торговле с Палестиной медикаментами…

2. Считать неприемлемым предложение Эпштейна о посылке в СССР бригады врачей из Палестины с походными госпиталями.

3. Считать нецелесообразным выезд престарелых евреев из СССР к своим родственникам в Палестину.

4. Не возражать против продажи торгпредством СССР в Турции Эпштейну боевых кинофильмов для показа в Палестине.

5. Запросить НКВД, имеются ли в его распоряжении какие-либо сведения об Эпштейне Элиасе Менахеме и обществе, которое он представляет».

Вышинский запросил мнение заведующего 2-м европейским отделом Федора Тарасовича Гусева. Тот согласился с Кавтарадзе, что не надо отказываться от медикаментов и медицинского оборудования.

Второго марта сорок второго года президент Всемирной сионистской организации Вейцман отправил послу Майскому меморандум о целях сионистов.

Советский посол проявил искренний интерес к судьбе Палестины, и Вейцман спешил донести до него точку зрения сионистов. Он писал Майскому, что настало время вернуть «еврейскую нацию на древнюю территорию»:

«Не существует такой страны на земном шаре, которая была бы готова принять от двух до трех миллионов евреев, организовать их компактные поселения в пределах своих стран — ни Соединенные Штаты, ни какой-либо британский доминион, ни одна из южноамериканских республик, ни, как мы понимаем, Советский Союз.

Есть ряд проектов, связанных с организацией поселений в тропических или арктических районах, вероятно, там можно было бы принять переселенцев, однако проблему этим не разрешить…»

Вейцман предлагал советскому правительству пересмотреть отношение к сионизму и сионистам: «Нельзя позволить прошлым недоразумениям стать препятствием для развития новых отношений между СССР и сионизмом.

Сионистские конгрессы совершенно естественно заявили протест против запрета их движения, еврейского языка в СССР, против отношения к сионистам как контрреволюционерам. Но они никогда не относились враждебно к советскому правительству, к СССР, где проживает почти треть мирового еврейства, к одной из великих стран, ответственных за мирное урегулирование…»

Вейцман писал Майскому, что в Палестине евреи, преодолевая привычку к городской жизни, возвращаются к земле, крестьянскому труду: «Они строят дороги и мосты, работают каменотесами, сажают леса на холмах, осушают болота, управляют автомобилями и автобусами, делают станки, работают на электростанциях и добывают поташ в районе Мертвого моря, трудятся на железных дорогах…»

Появление Вейцмана у Майского, беседы Эпштейна с советским послом в Турции заинтересовали руководство наркомата иностранных дел. Палестина, создание еврейского государства — это была новая проблема, которой раньше не занимались.

Первые контакты не увенчались успехом.

Палестинская фирма «Шенфельд» заключила договор с советским торгпредством в Турции о продаже ей двадцати восьми фильмов и ста киножурналов, но англичане не выпустили хозяина фирмы из Палестины, и он не смог приехать в Анкару, чтобы подписать контракт.

Двадцать второго июня сорок второго года временный поверенный в делах СССР в Турции Михаил Алексеевич Костылев писал заведующему Средневосточным отделом НКИД Сергею Кавтарадзе:

«У палестинских торговых фирм и купцов имеется большое желание установить торговые связи с Советскими Союзом. Полагаю, что этот факт имел бы для нас не столько торговое, сколько политическое значение.

Однако практическое осуществление этого возможно лишь в том случае, если мы будем иметь в Палестине советского человека, хотя бы под видом постоянного представителя какой-либо торговой организации СССР. Мне кажется, что было бы целесообразно поставить этот вопрос перед руководством НКИД».

Михаил Костылев работал директором деревообделочного завода в Брянске, потом его перевели во внешнеторговую организацию «Экспортлес» в Москву. В тридцать седьмом взяли в наркомат иностранных дел. Костылев окончил курсы дипломатических работников и поехал в Турцию. Впоследствии был послом в Италии и Аргентине.

В августе сорок второго года два сотрудника советского посольства из Анкары приехали в Палестину — первый секретарь Сергей Сергеевич Михайлов и пресс-атташе Николай Андреевич Петренко. Петренко окончил Ленинградский педагогический институт и заведовал сектором музейно-краеведческого отдела наркомата просвещения. В сорок первом его взяли на дипломатическую работу.

Они были осторожны в разговорах о сионизме, но увиденное в Палестине, успехи еврейской общины, построенные евреями университет и больница произвели на них впечатление.

Советские дипломаты встречались также и с арабами, но не поддержали их антисионистские разговоры.

Директор департамента печати и информации правления Еврейского агентства для Палестины И. Клинов с очевидным удовлетворением писал директору политического департамента агентства Моше Шертоку:

«Михайлов не проявил желание продолжать разговор в том же духе. Напротив, он говорил о том, что эта прекрасная земля предназначена для двух народов. Он видел большие достижения ишува (еврейского населения Палестины. — Авт.). Он отметил, что и евреи, и арабы исторически связаны с этой землей, здесь хватит места для обоих народов».

Будущий первый министр иностранных дел Израиля Моше Шерток начинал свою политическую карьеру помощником Виктора (Хаима) Арлозорова, который родился в Полтавской губернии и очень рано присоединился к сионистам.

Арлозоров был сильным оратором, хорошим организатором и не был догматиком, поэтому ему стали поручать дипломатические миссии. Он считался правой рукой Вейцмана и руководителем политического отдела Еврейского агентства. Если бы он дожил до провозглашения Израиля, то несомненно стал бы министром иностранных дел. Он неустанно курсировал между Соединенными Штатами, Европой и Палестиной.

Арлозоров был дальновидным политиком. Если контакты с европейцами и американцами давали хоть какие-то основания для оптимизма, то отношения с арабами погружали его в отчаяние. Встречаясь с арабскими лидерами, он видел, что они просто не хотят договариваться.

Восьмого апреля тридцать третьего года он устроил в гостинице «Король Давид» неслыханный обед, на котором свел Вейцмана и руководителей еврейского агентства с трансиорданскими шейхами. Этот диалог был слишком опасен для радикально настроенных арабов, которые отрицали возможность договориться с евреями.

Шестнадцатого июня тридцать третьего года Арлозорова застрелили, когда он вечером вместе с женой гулял по набережной в Тель-Авиве. К нему подошли двое и спросили, который час, и посветили на него фонариком. Он не успел ответить, как прозвучал выстрел.

«Смотри, что со мной сделали», — прошептал умирающий Арлозоров мэру Тель-Авива, примчавшемуся в больницу.

Через несколько часов он скончался. Ему было всего тридцать четыре года. Это преступление так и не было раскрыто. В убийстве обвинили Абрахама Ставского, правого радикала. Но в конце концов суд его оправдал.

Арлозорова сменил М. Шерток.

Еврейское агентство просило советское правительство отправить в Палестину польских евреев, в первую очередь детей. Речь шла о евреях, которые оказались на советской территории после раздела Польши осенью тридцать девятого. Приняв вместе с вермахтом участие в разгроме Польши, Красная армия заняла территорию с населением в двенадцать миллионов человек.

Но наркомат иностранных дел отвечал, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от двадцать девятого ноября тридцать девятого года вопрос о гражданстве решен. Все они теперь советские граждане и уезжать из страны не собираются.

Шерток в апреле сорок третьего года встретился с послом Майским. Тот был осторожен:

— Вы не можете требовать от меня немедленного ответа. Напишите мне памятную записку.

Но когда разговор окончился и посол провожал Шертока, то уже вполне сочувственно спросил:

— Как у вас идут дела?

— Все не так уж плохо, — дипломатично ответил Шерток.

— У вас есть армия? — Майский плохо представлял себе ситуацию на Ближнем Востоке.

— О какой армии вы говорите? — изумился Шерток.

— О еврейской армии!

— Нет, еврейской армии у нас нет.

— Почему?

— Из-за прежних политических процессов. В британской армии есть еврейские подразделения, но без специального статуса.

— А чего вы хотите?

— Мы требуем слияния этих подразделений в крупную еврейскую часть. Я встречался по этому поводу с британским военным министром.

— Ну и как, успешно?

— Британский военный министр сказал, что я не могу требовать от него немедленного ответа, и попросил написать ему памятную записку, — с нескрываемой иронией ответил Шерток.

С тридцать девятого года палестинские евреи добровольно вступали в британскую армию. В конце сорок второго британское военное командование разрешило формировать еврейские полки. В сентябре сорок четвертого была сформирована Еврейская бригада из трех полков, численность — пять тысяч человек. Бригада сражалась в Италии. В июне сорок шестого года ее расформировали…

Пятнадцатого мая сорок третьего года сотрудники консульского отдела НКИД обратились к заместителю наркома Деканозову с предложением вновь поставить вопрос перед посольством Великобритании в Москве об открытии советского консульства в Палестине под предлогом, что там проживает около четырехсот советских граждан.

Но англичане не хотели видеть в Палестине, своей вотчине, советских дипломатов.

В Иерусалиме русское консульство было открыто в восемьсот пятьдесят восьмом году, через тридцать пять лет его преобразовали в генконсульство. Кроме того существовали консульства в Хайфе и Яффе. Они закрылись в четырнадцатом году, когда Россия и Турция, вступившие в войну, разорвали дипломатические отношения.

Сионисты искали любой возможности установить связи с Москвой, которая впервые шла на контакт.

Двадцать седьмого мая сорок третьего года представитель Еврейского агентства для Палестины Наум Гольдман передал президенту Чехословакии в изгнании Эдуарду Бенешу «Памятную записку об отношениях между сионистским движением и Советской Россий».

Бенеш симпатизировал евреям. Сионисты видели в нем союзника и надеялись, что он поможет наладить отношения с советским руководством. В памятной записке говорилось:

«Советская Россия считала сионизм проводником британских интересов на Ближнем Востоке и, выражаясь языком коммунистов, представителем британского империализма в этом регионе. Высшим проявлением этого антагонизма стала позиция коммунистов в Палестине, как евреев, так и неевреев, которые во время волнений 1936—1938 годов открыто поддержали арабских террористов, действовавших против еврейского населения».

Теперь палестинские евреи рассчитывали на иное отношение со стороны советских властей: во время Второй мировой войны, говорилось в записке, «лидеры арабских стран открыто или тайно занимают пронацистские или профашисткие позиции».

В сентябре сорок третьего года Вейцман еще раз беседовал с послом Майским.

За четыре месяца до этого, двадцать восьмого мая, появился указ Президиума Верховного Совета о введении дипломатических рангов для работников наркомата иностранных дел, посольств и миссий за границей. Постановлением Совнаркома вводилась форменная одежда со знаками различия — вышитых золотом звезд на погонах.

Майский стал чрезвычайным и полномочным послом — ему полагался мундир с погонами без просвета (генеральскими!) с тремя вышитыми звездочками и металлической позолоченной эмблемой — двумя скрещенными пальмовыми ветками.

Посол Майский сказал Вейцману, что он «не может давать обязательства за свое правительство», но считает, что Москва поддержит сторонников создания еврейского государства в Палестине.

Майского смутили малые размеры Палестины — разве там можно будет разместить всех беженцев из Европы?

Вейцман развеял опасения Майского на этот счет. Объяснил, что, по самым скромным расчетам, в Палестину можно будет перевезти еще около двух миллионов евреев.

Майский ответил, что он очень рад это слышать. Но ему недолго оставалось занимать пост посла.

Сталин, раздраженный очередной отсрочкой в открытии второго фронта, решил демонстративно понизить уровень представительств: из Соединенных Штатов отозвал Литвинова, из Англии — Майского, а заменил их молодыми и не имевшими политического веса дипломатами. В Вашингтоне послом стал Андрей Андреевич Громыко, в Лондоне — Федор Тарасович Гусев. Это было маленькой местью Сталина Рузвельту и Черчиллю.

Гусева перед отъездом принял Сталин. Новому (и неопытному) послу в Англии было всего тридцать семь лет. Гусев честно сказал, что молод для такого поста.

Сталин развеял его сомнения:

— У нас нет других людей. Многие сейчас на фронте. Нам же нужно отозвать посла Майского, который слишком оправдывает действия англичан, саботирующих открытие второго фронта в Европе.

Уинстон Черчилль был раздражен неравноценной заменой и долго не принимал нового посла. Когда британский премьер-министр прилетел в Москву в октябре сорок четвертого года, Сталин нашел способ повысить акции посла — за обедом провозгласил тост:

— За моего личного друга, товарища Гусева!

Сталинский жест изменил отношение англичан к Гусеву.

Иван Майский, направлясь на родину после окончания своей миссии в Лондоне, осенью сорок третьего года побывал в Палестине. Он проехал на машине по маршруту Каир—Иерусалим—Дамаск—Багдад—Тегеран.

В Иерусалиме Иван Михайлович сделал остановку. Он хотел осмотреть город и познакомиться с жизнью еврейских поселенцев.

«После войны, — сказал Майский Бен-Гуриону, — еврейская проблема будет очень сложной. Придется ее решать. Мы должны выработать подходы, должны знать все. Нам говорят, что здесь, в Палестине, нет свободного места для новых иммигрантов, — мы хотим знать, правда ли это, хотим составить себе представление о возможностях этой страны».

Четвертого октября на заседании правления Еврейского агентства Бен-Гурион рассказал, как он показал Майскому и его жене Иерусалим, а потом отвез в сельскохозяйственные поселения Кирьят-Анавим и Маале-Хахамиша. Майский был поражен увиденным.

«Можно сказать, что увиденное было для него открытием, — подвел итог Бен-Гурион. — Я на такое даже не рассчитывал. Сейчас нам надо работать с максимальной отдачей, поскольку появилось еще одно государство, проявившее заинтересованность в этом вопросе».

К концу войны стала ясна мощь Соединенных Штатов, долгое время воздерживавшихся от активного участия в международных делах. Вашингтон и Нью-Йорк становились центрами мировой дипломатии.

Сразу после нападения нацистской Германии на Советский Союз, семнадцатого июля сорок первого года, член правления Еврейского агентства для Палестины Э. Нойман и заведующий отделом международных отношений Всемирного еврейского конгресса раввин М. Перцвейг побывали у советского посла в Соединенных Штатах Константина Александровича Уманского.

Уманский был ярким и необычным человеком. Много лет он работал корреспондентом ТАСС в Европе, а потом руководил отделом печати в наркомате иностранных дел. Он иногда переводил беседы Сталина с иностранными гостями, понравился вождю и получил его фотографию с надписью «Уманскому. Сталин». Такая награда была поважнее любого ордена. В тридцать шестом году Константина Уманского отправили в Америку полпредом.

Он очень любезно и с интересом встретил представителей сионистского движения.

«Первым был вопрос о разрешении некоторым евреям выехать из России в Палестину или в другие страны, — описывали гости беседу с советским послом. — Мы предложили начать с обсуждения возможности выезда для тех евреев, которые приехали в Россию из мест, находящихся к западу от рубежа, который г-н Уманский назвал „линией Керзона“.

Линия Керзона — это линия восточной границы Польши, утвержденная государствами Антанты в девятнадцатом году. Иначе говоря, руководители Всемирного еврейского конгресса по-прежнему просили отпустить в Палестину польских евреев, среди которых было много сионистов.

«Г-н Уманский предложил, чтобы мы сначала представили список имен, который он будет рад передать своему правительству… В конце беседы, которая продолжалась почти час, г-н Уманский заметил, что будущее Палестины определится на предстоящей мирной конференции, на которой Советская Россия будет присутствовать и иметь право голоса. На это я ответил, что мы, конечно, были бы рады иметь на мирной конференции как можно больше друзей…»

Уманский, доброжелательно встретивший руководителей Всемирного еврейского конгресса, вскоре вернулся в Москву. Сталин и Молотов в нем разочаровались. Его утвердили членом коллегии наркомата иностранных дел, а в сорок третьем отправили послом в Мексику, что считалось второстепенным назначением.

В январе сорок пятого самолет, в котором он летел в Коста-Рику, потерпел аварию. Уманский с женой погибли. А за полтора года до этого столь же трагически ушла из жизни его дочь Нина — ее застрелил влюбленный в нее (и не желавший разлуки) сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина и застрелился сам…

Вместо Уманского послом в Америке стал бывший нарком иностранных дел М.М. Литвинов, отправленный в отставку в мае тридцать девятого, когда Сталин взял курс на сближение с нацистской Германией.

Обычно после увольнения следовал арест. Литвинов ждал, что и его заберут. Но Сталин не разрешил тронуть Максима Максимовича — одна из странностей, которую трудно объяснить. Считается, что Сталин не хотел этого делать, чтобы не усиливать отрицательного отношения к Советскому Союзу, потому что Литвинов был известен в мире и авторитетен. Вряд ли это реальное объяснение. Исчезали куда более авторитетные политики. Видимо, все-таки было что-то личное в отношении Сталина к Литвинову.

Два с лишним года Литвинов оставался не у дел. Никто ему не звонил, никто, кроме самых близких друзей, не приходил. Может быть, иногда его и охватывало отчаяние, но бывший нарком, человек с характером, держал себя в руках.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, Литвинов вновь понадобился. Для всего мира он был символом антифашистской политики. Его стали приглашать в Кремль на встречи с иностранными дипломатами. Ему поручили выступать по радио, писать для английской и американской печати.

Девятого ноября сорок первого Максима Максимовича неожиданно назначили заместителем наркома и одновременно послом в Соединенных Штатах. Перед отъездом в Вашингтон Литвинова принял Сталин и сказал, что главное — заставить Америку помогать Советскому Союзу и вступить в войну.

«Когда наши дела стали катастрофически плохи и Сталин хватался за любую соломинку, он отправил Литвинова в Вашингтон, — вспоминал Анастас Иванович Микоян». Литвинов использовал симпатии к нему Рузвельта и других американских деятелей и, можно сказать, спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз закона о ленд-лизе и займа в миллиард долларов.

Максим Литвинов писал Молотову из Вашингтона, что Советскому Союзу следует установить близкие отношения с президентом Рузвельтом, который расположен к тесному сотрудничеству с Советским Союзом. Совет посла игнорировали.

Литвинов был, видимо, последним человеком на этом посту, который был достаточно по-мужски смел, чтобы высказывать начальству свои взгляды в лицо, даже понимая, что его ждет наказание.

В начале сорок третьего Литвинов говорил с обидой знакомому американскому журналисту: «Я больше не могу быть мальчиком на побегушках. Любой сотрудник в моем посольстве может выполнять ту работу, которая поручена мне. Мне приходится только подчиняться приказам. Это невыносимо. Я возвращаюсь домой».

Литвинов почти откровенно выражал несогласие с линией Молотова, и иностранные дипломаты это знали.

В начале апреля сорок третьего Литвинова отозвали в Москву. Прощаясь с ним, президент Рузвельт прямо спросил:

— Вы не вернетесь?

Максим Максимович сам не знал ответа на этот вопрос.

Несколько месяцев Литвинов числился послом, но понял, что в Вашингтон уже не вернется. В конце лета послом назначили Громыко. Литвинов сохранил пост заместителя наркома, но он был совершенно безвластен, даже не имел определенного круга обязанностей.

Послом в Соединенных Штатах стал человек, которому суждено было сыграть историческую роль в создании еврейского государства.

Андрей Андреевич Громыко, появившийся на свет в белорусской деревне Старые Громыки, начинал старшим научным сотрудником в Институте экономики Академии наук и преподавал политэкономию в Московском институте инженеров коммунального строительства.

В тридцать девятом году его вызвали в комиссию ЦК, которая набирала кадры для наркомата иностранных дел. Вакансий образовалось много. Прежних сотрудников, литвиновские кадры, или посадили, или уволили.

Комиссией руководили новый нарком Вячеслав Михайлович Молотов и секретарь ЦК по кадрам Георгий Максимилианович Маленков. Им понравилось, что Громыко — партийный человек, из провинции, а читает по-английски. Знание иностранного языка была редкостью. Громыко взяли. А он еще сопротивлялся, не хотел идти в наркомат иностранных дел…

В наркомате его оформили ответственным референтом — это примерно соответствует нынешнему рангу советника. Но уже через несколько дней поставили заведовать американским отделом. Высокое назначение его нисколько не смутило. Отдел США не был ведущим, как сейчас, главными считались европейские подразделения. Тем не менее Громыко несказанно повезло. Репрессии расчистили ему стартовую площадку.

Через несколько месяцев Андрея Андреевича вызвали к Сталину, что было фантастической редкостью. Даже среди полпредов лишь немногие имели счастье лицезреть генерального секретаря. В кабинете вождя присутствовал Молотов. Он, собственно, и устроил эти смотрины — показывал Сталину понравившегося ему новичка.

— Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в наше полпредство в Америке в качестве советника, — сказал Сталин. — В каких вы отношениях с английским языком?

— Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, — доложил будущий министр, — хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика.

Вождь дал ему ценный совет:

— Когда приедете в Америку, почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу совершенствования знаний иностранного языка.

В октябре тридцать девятого года Громыко отправился в Вашингтон, где старательно изучал не только английский язык, но и историю, экономику и политику Соединенных Штатов. Андрей Андреевич не терял времени даром и не позволял себе наслаждаться заграничной жизнью. Это помогло ему стать выдающимся дипломатом и сделать блистательную карьеру. Конечно, к этому следует добавить его особое везение.

Много позже Молотов рассказывал:

«Я Громыко поставил — очень молодой и неопытный дипломат, но честный. Мы знали, что этот не подведет…

Новому послу в Соединенных Штатах исполнилось всего тридцать четыре года. Это был выросший в глубокой провинции человек, преподаватель марксизма-ленинизма, то есть догматик и начетчик по профессии. Что-то из этих догм засело в нем навсегда, что-то он сумел преодолеть. Все-таки Андрей Андреевич попал в Америку сравнительно молодым, много читал, старательно занимался самообразованием.

Двадцать третьего сентября сорок третьего года представитель Еврейского агентства для Палестины в Вашингтоне Наум Гольдман пришел в посольство познакомится с новым послом.

— Советское правительство, — в обтекаемых дипломатических выражениях выразился Андрей Андреевич, — будет проявлять интерес к этим вопросам, и я буду очень рад вас видеть в любое время, когда у вас будет информация для меня.

Из беседы с Громыко Гольдман вынес такое впечатление: «Новый посол — моложавый, спокойный человек, очень осторожный, но симпатичный».

В сорок четвертом году Андрей Андреевич возглавил советскую делегацию в Думбартон-Оксе, где создавалась Организация Объединенных Наций. На конференции в Сан-Франциско в июне сорок пятого от имени Советского Союза он подписал Устав ООН. Этот символический акт навеки закрепил за ним место в истории дипломатии.

После создания Организации Объединенных Наций арабские страны тоже стали проявлять интерес к позиции Советского Союза в ближневосточных делах.

Одиннадцатого октября сорок четвертого года второй секретарь советской миссии в Египте Абдрахман Фисляхович Султанов отправил в Москву запись беседы с делегатом от палестинских арабов на конференции по созыву Панарабского конгресса Мусой аль-Алями.

Выпускник Института востоковедения Абдрахман Султанов в начале тридцатых работал в полпредстве в Саудовской Аравии, потом работал в Научно-исследовательском институте национально-колониальных проблем и Музее народов СССР. Во время войны его вновь взяли в наркомат иностранных дел.

Муса аль-Алями сказал советскому дипломату: «Палестинские арабы возлагают большие надежды на позицию Советского Союза в палестинском вопросе на мирной конференции. Нам хорошо известно, что Советский Союз не является заинтересованной стороной в этом вопросе, не имеет империалистических целей в арабских странах и отрицательно относится к сионистскому движению».

Арабский посланец, разумеется, не мог знать настроения Москвы, где заняли антиарабские и просионистские позиции. Это реализовывалось в практической работе дипломатов.

Двадцать пятого ноября сорок четвертого года новый заведующий Ближневосточным отделом НКИД Иван Васильевич Самыловский и посланник в Египте Алексей Дмитриевич Щиборин составили для заместителя наркома Деканозова записку: «О нашем отношении к панарабской федерации и созданию еврейского государства в Палестине».

Они отрицательно оценили планы арабов: «Стремления арабов к объединению и созданию единой панарабской федерации подогреваются и поддерживаются англичанами в той мере, поскольку это отвечает их планам укрепления своего влияния на Ближнем Востоке и создания барьера против возможного проникновения туда влияния Советского Союза».

Дипломаты предлагали не поддерживать эти стремления, но и против публично не выступать. Высказываться в пользу создания еврейского государства дипломаты тоже не рекомендовали, чтобы столь откровенно не провоцировать негативную реакцию арабских стран.

Задачи советской дипломатии в регионе руководители отдела рекомендовали ограничить чисто техническими аспектами:

«Главное наше внимание в Палестине должно быть сосредоточено на вопросе о возвращении нам всего имущества — бывшего русского правительства, Духовной миссии и Палестинского общества».

После возвращения в Москву Майский был назначен заместителем наркома иностранных дел. Но, как и Литвинов, без определенного круга обязанностей.

В сорок четвертом году Сталин потребовал от наркомата иностранных дел анализа послевоенной ситуации в мире. Сформировали несколько комиссий. Возглавляли их заместители наркома Литвинов, Лозовский и Майский. Собрали лучших экспертов, работали несколько месяцев.

Все предложили по существу одно и тоже: создать вокруг Советского Союза буфер безопасности, обезвредить Германию, не допустить создания в Европе военного блока, имеющего антисоветскую направленность, подписать с восточноевропейскими странами договоры о взаимопомощи.

Иван Майский передал наркому Молотову большую записку «О желательных основах будущего мира» (см. «Источник», 1995, № 4). Майский исходил из необходимости добиться гарантий безопасности для страны и длительного периода мира. Он исходил из того, что главная гарантия — превращение Европы в социалистическую, но это не может произойти в короткие сроки. Пока что важнее поддерживать хорошие отношения с Западом, прежде всего с Соединенными Штатами и Англией.

Совет не был принят.

В наркомате Майский был отстранен от практической работы. В начале сорок пятого года ему поручили возглавить комиссию по возмещению ущерба, нанесенного гитлеровскими захватчиками. А в сорок шестом его убрали из министерства иностранных дел. Будущий заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов находился в кабинете Молотова, когда в телефонном разговоре со Сталиным решилась судьба Майского. Молотов задал один вопрос:

— Куда его девать?

Сталин поинтересовался, пишет ли что-нибудь Майский. Молотов вспомнил, что перу его заместителя принадлежат работы о британском рабочем движении. Вопрос был решен. Вскоре Иван Михайлович приступил к работе в Институте истории Академии наук. В порядке компенсации его избрали академиком.

Незадолго до смерти Сталина, девятнадцатого февраля пятьдесят второго года, Майского арестовали. Его в частности обвиняли в связях с британской разведкой и в том, что он считал западных лидеров друзьями Советского Союза.

Вслед за ним арестовали троих его недавних подчиненных, бывших сотрудников советского посольства в Лондоне, среди них известного публициста Эрнста Генри (он же Семен Николаевич Ростовский, он же Леонид Аркадьевич Хентов, человек с фантастически интересной биографией, автор двух знаменитых в тридцатые годы книг — «Гитлер над Европой» и «Гитлер против СССР»).

Э. Генри в феврале пятьдесят четвертого выпустили. Майский после смерти Сталина, как сказано в следственном деле, «от своих показаний отказался, заявив, что они вымышленные». Но его все равно не отпускали. В мае пятьдесят пятого года Майского судила военная коллегия Верховного суда, обвинение — измена родине.

В июле пятьдесят пятого его, наконец, освободили, и он вернулся в Институт истории Академии наук. Но мрачная тень нелепых обвинений висела над ним. В начале пятьдесят седьмого года обсуждался вопрос о новом издании «Истории дипломатии» и «Дипломатического словаря». Нужен был главный редактор. Лучшей кандидатуры, чем академик Майский, предложить было трудно.

Но секретарь ЦК по идеологии Дмитрий Трофимович Шепилов отправил членам президиума ЦК записку, в которой назвал это нецелесообразным, «так как Майский И.М. признан виновным в злоупотреблении служебным положением в бытность свою послом СССР в Англии и осужден; в дальнейшем Майский реабилитирован не был, а лишь помилован в порядке частной амнистии».

Двадцать первого февраля пятьдесят седьмого вопрос обсуждался на заседании президиума ЦК. Новый министр иностранных дел Громыко попросил не вводить Майского в редколлегию и тем более не делать главным редактором. Он даже не член партии! Майского исключили после ареста и не восстановили.

Приняли решение — секретариату ЦК подобрать главного редактора и «вместе с т. Шверником рассмотреть вопрос о партийности Майского». Приговор Майскому отменили только в шестидесятом году.

Двадцать седьмого июля сорок пятого года комиссия по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства под председательством Литвинова закончила работу.

Максим Максимович сильно ошибся, предсказывая ход событий после войны. Он полагал, что главным противоречием станут англо-американские отношения и что Советскому Союзу следует вместе с Англией бороться против гегемонии Соединенных Штатов. В доклад включили и раздел «Палестинский вопрос», где объективно излагалась история вопроса, говорилось о непримиримости интересов евреев и арабов.

Комиссия Литвинова делала пессимистический вывод: «Палестинский вопрос не может быть удовлетворительно разрешен без ущемления прав и желаний либо евреев, либо арабов, а может быть, и тех, и других».

Работавшие под руководством Литвинова дипломаты предлагали «сделать заявку на предоставление Советскому Союзу временной опеки над Палестиной до более радикального разрешения проблемы». Впрочем, заранее было понятно, что англичане на это не пойдут. Тогда предлагалось выдвинуть другую идею — передать Палестину под коллективную опеку трех государств — Советского Союза, Соединенных Штатов и Англии.

Уловив настроения в Кремле, советские дипломаты стали настаивать на более активном участии в ближневосточных делах. Посланник в Ливане Даниил Семенович Солод докладывал заведующему Ближневосточным отделом наркомата Самыловскому:

«Мы можем и должны потребовать своего участия в решении этого вопроса, так как евреи в Европе находятся не только в англо-американской оккупационной зоне, но и в советской.

И кроме того, сама Палестина находится не только на британских имперских коммуникациях, но также и на советских линиях морской связи с различными портами нашей собственной страны».

Даниил Солод с сорок четвертого года был посланником в Ливане и по совместительству в Сирии. В пятьдесят первом году его вернули в Москву и назначили заместителем заведующего отделом стран Ближнего и Среднего Востока МИД. В пятьдесят третьем году он уехал посланником в Египет.

Советские дипломаты-ближневосточники рассматривали Палестину, вообще Ближний Восток как сферу столкновения интересов Соединенных Штатов и Англии. Причем американцы, считали они, намерены потеснить англичан с помощью идеи еврейского государства.

Молотов свято верил в межимпериалистические противоречия, доказывал: «Только таким путем можно ослабить и самою Америку, борющуюся против нас». В сорок седьмом году он всерьез считал, что «во всех развитых капиталистических странах дело созрело для установления социализма».

Помимо того, что Сталин и Молотов закоснели в догмах, был еще один важный фактор: к ним со всех сторон возвращались те идеи, которые они сами высказывали.

Посольства, разведка, аппарат ЦК заваливали их шифровками, справками и записками, которые развивали их собственные идеи. Им невольно казалось, что происходящее в мире только подтверждает то, что они думают. В реальности это было сознательное искажение информации и подгонка реальности под мнение высшего руководства.

Скажем, с осени сорок седьмого года и посольство, и резидентура разведки в Соединенных Штатах докладывали Сталину и Молотову о «фашизации» Америки, и превращении ее «в центр мировой реакции и антисоветской деятельности».

Тем временем ситуация в Палестине зашла в тупик.

В октябре сорок третьего года британский премьер-министр Черчилль сказал Вейцману: «После того, как Гитлер будет разгромлен, евреи должны создать свое государство там, откуда они родом. Бальфур завещал это мне, и я не собираюсь от этого отказываться».

Через год во время новой встречи Черчилль повторил Вейцману: «Было бы неплохо, если бы вы смогли получить всю Палестину. Я сторонник включения и пустыни Негев в состав еврейского государства».

Но Черчилль проиграл послевоенные выборы. В Лондоне появилось новое правительство.

Министр иностранных дел Эрнест Бевин не считал, что палестинским евреям нужно свое государство. Его упрямство, нежелание идти на компромиссы, в частности разрешить европейским евреям-беженцам найти приют в Палестине, странным образом помогло появлению на свет Израиля.

Тридцатого апреля сорок шестого года англо-американская комиссия предложила переселить в Палестину сто тысяч евреев-беженцев из Европы. Правда, о создании там еврейского и арабского государства не было и речи. Управление Палестиной предполагалось оставить в руках Англии.

Британское правительство отвергло выводы комисси.

Четвертого июля новый американский президент Трумэн сам обратился к англичанм с предложением все-таки разрешить ста тысячам евреев приехать в Палестину.

Если бы Англия тогда согласилась принять еврейских беженцев, острота проблемы бы спала, американские политики переключились бы на другие дела. Но англичане обострили проблему и заставили другие страны, в первую очередь Соединенные Штаты, заняться Палестиной. Упрямство англичан и помогло создать Израиль.

Пятнадцатого мая сорок шестого года Ближневосточный отдел МИД составил для своего руководства записку по палестинскому вопросу.

Советские дипломаты исходили из того, что американцы и англичане пытаются «не допустить вмешательства других стран в разрешение палестинского вопроса до полного освоения США и Англией Палестины».

Дипломаты сформулировали советскую позицию: англо-американская комиссия не правомочна обсуждать и решать эту проблему без заинтересованных сторон; британский мандат на Палестину должен быть отменен — он только мешает решению палестинского вопроса. Британские войска должны быть выведены; над Палестиной следует установить опеку ООН, которая подготовит условия для создания независимой и демократической Палестины.

Заместитель наркома Деканозов переслал записку Молотову: «Со своей стороны полагаю, что эти предложения в общем приемлемы. Прошу Ваших указаний».

Деканозов, чувствуя поддержку Берии, вел себя уверенно, смело решал любые вопросы, давал указания послам. Первому заместителю министра Вышинскому не могло нравиться, что Деканозов вмешивается в его епархию, но Андрей Януарьевич никогда не проявлял своего недовольства. Он боялся Деканозова, как и всех людей из чекистского ведомства.

Молотов не чувствовал себя уверенно в незнакомой проблематике. Он обратился к своим заместителям: «тт. Вышинскому, Лозовскому, Деканозову. Надо обсудить».

Палестинские евреи видели, что советское правительство никак не может сформулировать для себя позицию. И не знает, чью сторону занять.

Конечно, Москве хотелось поддержать тех, кто будет в ответ проводить просоветскую линию. Но главная задача состояла в том, чтобы заставить Англию уйти из Палестины. Эта позиция и побудила советское руководство выступить за создание еврейского государства, потому что палестинские евреи были настроены антианглийски и фактически вели войну против британцев.

Двадцать восьмого июня сорок шестого года заведующий арабской секцией политического департамента правления Еврейского агентства для Палестины Эльяху Сассон (будущий директор Ближневосточного департамента МИД Израиля и посланник в Турции) отправил из Иерусалима письмо представителю Еврейского агентства в Вашингтоне Эпштейну со своим толкованием советской позиции:

«Советы не могут смириться с тем, что Великобритания пытается разрешить проблемы региона самостоятельно, исходя исключительно из собственных интересов, не подключая Россию хотя бы в той степени, в какой она подключает США.

Раздражение русских по этому поводу особенно отчетливо проявилась в момент объявления об отмене мандата на Трансиорданию, провозглашения ее независимым государством и подписания военного договора между Трансиорданией и Англией, позволяющего последней держать на трансиорданской территории и ее границах военные части в любом числе.

Это соглашение превращает Трансиорданию в английскую военную базу, контролирующую весь арабский регион и способную, при определенных обстоятельствах, служить для Великобритании «трамплином» для того, чтобы достичь границ России.

Но, не имея возможности воспрепятствовать заключению этого договора, Россия пытается сейчас сорвать его путем непрямого вмешательства в решение палестинской проблемы…»

Советский Союз поощрял любое сопротивление англичанам — действия евреев и арабов в Палестине, курдов и шиитов в Ираке, политической оппозиции в Египте, Ливане и Сирии. Москва ждала, когда Англия не выдержит и проблема будет вынесена на обсуждение международного форума с участием России. Тогда советское руководство получит возможность влиять на палестинскую проблему и другие проблемы арабского Востока.

«Мне кажется, что эта картина очень близка к истине, — продолжал Сассон. — Если так — нам совершенно не следует опасаться вынесения палестинской проблемы на обсуждение Совета Безопасности или на Генассамблею ООН. Нам не только не следует опасаться, что русские займут враждебную нам позицию, но напротив — существуют серьезные основания полагать, что позиция СССР окажется дружественной.

Не потому, что они симпатизируют нам или ненавидят арабов, а исходя из необходимости свести политические счеты с англичанами. Если кто-то и проиграет — это будут, в первую очередь, арабы и Великобритания…»

Сионисты уже ощутили первые практические последствия симпатии к ним со стороны советского руководства.

После войны временное польское правительство подписало с советским правительством соглашение «О праве выхода из советского гражданства лиц польской и еврейской национальности и об их эвакуации в Польшу». Все граждане Польши, оказавшиеся после раздела страны осенью тридцать девятого на советской территории, теперь могли вернуться домой.

Большая часть польских евреев предпочли не оставаться в Советском Союзе, а поехали в Польшу. Но быстро убедившись в том, что поляки им совсем не рады, они устремились в Палестину. Никто им не мешал.

Четвертого сентября сорок шестого года заместитель уполномоченного Совета министров СССР по делам репатриации генерал-лейтенант Голубев информировал заведующего 3-м Европейским отделом МИД Андрея Андреевича Смирнова:

«Сообщаю Вам для сведения, что, по сообщению представителя по репатриации в Австрии полковника Старова, из Польши через территорию Чехословакии и советскую зону Австрии начался транзит евреев, направляющихся в Палестину. Всего должно проследовать в Палестину 200 000 евреев…

По имеющимся данным, транспорты направляются в американскую зону оккупации в Мюнхен, где якобы организован сборный пункт для дальнейшей отправки их в Палестину…»

Андрей Смирнов был известным дипломатом. Он работал в наркомате иностранных дел с тридцать шестого года, перед войной был советником в полпредстве в Германии, с сорок первого года — посол в Иране, куда были введены советские войска. Впереди его ждали крупные посты — он работал в аппарате ЦК, был послом в ФРГ и Австрии, заместителем министра иностранных дел.

О записке генерал-лейтенанта Голубева Смирнов информировал руководство министерства.

В принципе ситуация была неприятная. Недавние советские граждане бежали из страны при первой же возможности. Это удар по репутации социализма. Но Сталин перенес это спокойно. Приказа остановить эмиграцию в Израиль не последовало.

Предложения англо-американской комиссии от тридцатого апреля сорок шестого года были решительно отвергнуты арабскими странами.

Двадцать седьмого июля новая комиссия экспертов представила другой план: поделить Палестину на четыре области, одна станет еврейской, одна арабской и две будут управляться непосредственно Англией. Все области будут сведены в единое государство под руководством центрального правительства, которым будет руководить английский верховный комиссар.

Советские дипломаты тут же отвергли эту идею и опять предложили идею опеки ООН над Палестиной.

Единственное, что мешало новому союзу между сионистами и советским руководством, — это высказывания о положении евреев в Советском Союзе. Одни руководители сионистского движения считали, что придется закрыть глаза на ситуацию внутри Советского Союза. Поддержка Москвы важнее. Другие категорически возражали против политики двойных стандартов.

Директор Института еврейских исследований при Всемирном еврейском конгрессе Яков Робинсон девятнадцатого ноября сорок шестого года говорил на заседании Американского чрезвычайного сионистского совета: «С сорок первого года в наших отношениях с Советским Союзом начался новый период. Мы начали их хвалить, несмотря на то, что нам было хорошо известно, молча проходя мимо наиболее ужасных вещей. Для этого были основания, пока продолжалась война. Победа над нацистской Германией была важнее. Но выражение Черчилля „железный занавес“ приобретает буквальный смысл. Евреи в Соединенных Штатах не имеют и малейшего представления о том, что происходит в Советском Союзе. Почему считается, что в Советском Союзе решен еврейский вопрос? Антисемитизм там сегодня в большой моде…»

Пятого марта сорок шестого года бывший премьер-министр Черчилль произнес в городе Фултоне свою знаменитую речь. Он говорил о железном занавесе, который разделил Европу на страны, где есть свобода, и на страны, где свободы нет. Слова Черчилля о железном занавесе были точной формулой. Европа раскололась.

Но на самом деле понятие «железный занавес» Черчилль впервые использовал в письме президенту Трумэну годом раньше, двенадцатого мая сорок пятого года:

«Железный занавес опустился над их фронтом. Мы не знаем, что за ним происходит»…

Палестинские евреи добились своего. Британские власти капитулировали.

Четырнадцатого февраля сорок седьмого года министр иностранных дел Бевин объявил о решении английского правительства передать вопрос о Палестине в ООН, ввиду того, что английские предложения были отвергнуты арабами. Это был жест отчаяния.

Советских дипломатов отказ Англии от Палестины устраивал. Они вполне благожелательно относились к еврейским подпольным боевым группам, которые сражались с англичанами.

Советский посланник в Ливане Солод писал заведующему Ближневосточным отделом МИД Самыловскому девятнадцатого февраля сорок седьмого года:

«Англичане настолько увлеклись игрой в борьбу с еврейскими террористами, что, помимо сплошных облав, устраиваемых английской армией в Тель-Авиве, и частичных облав во всех городах Палестины, они поотгораживали в Иерусалиме, Хайфе целые кварталы колючей проволокой. Все это выглядит настолько смешно, что палестинцы в шутку называют эти отгороженные кварталы „Бевин-городками“.

Суровая зима сопровождалась в Англии самым серьезным в истории страны топливным кризисом. Промышленность практически остановилась, англичане отчаянно мерзли. Британское правительство, как никогда, желало хороших отношений с арабскими странами — экспортерами нефти.

Шестого марта сорок седьмого года советник МИД Борис Ефимович Штейн передал первому заместителю министра Вышинскому записку по палестинскому вопросу: «До настоящего времени СССР не сформулировал своей позиции по вопросу о Палестине. В связи с предстоящим обсуждением палестинской проблемы Объединенными Нациями такая формулировка точки зрения СССР является необходимой».

Штейн работал в наркомате иностранных дел с двадцатого года. Перед войной он был полпредом в Финляндии и в Италии. Потом его отправили преподавать в Высшую дипломатическую школу и в Высшую партшколу при ЦК. Он защитил диссертацию, стал профессором. Евреев постепенно убирали с дипломатической работы, но до поры до времени МИД привлекал Штейна как консультанта.

Штейн считал, что идею опеки над Палестиной придется отвергнуть: «Возможность установления опеки над Палестиной наталкивается на то обстоятельство, что население этой страны (как евреи, так и арабы) является достаточно зрелым для полной назависимости. Ни арабы, ни евреи не соглашаются на какую бы то ни было опеку и требуют полной независимости.

Передача Великобританией вопроса о Палестине на обсуждение Объединенных Наций представляет для СССР впервые возможность не только высказать свою точку зрения по вопросу о Палестине, но и принять эффективное участие в судьбе Палестины.

Советский Союз не может не поддержать требования о полной независимости Палестины как государства…»

В марте сорок седьмого Владимира Деканозова убрали из министерства иностранных дел.

Карьере Деканозова повредило увлечение слабым полом. Рассказывают, что одна из тех, на кого он положил глаз, устроила скандал. Его перевели в Главное управление советского имущества за границей (им руководил другой соратник Берии — бывший министр госбезопасности Всеволод Николаевич Меркулов). Но и там он не задержался. Его с понижением назначили членом коллегии Комитета по радиовещанию…

Ближневосточные дела передали первому заместителю министра Вышинскому.

Андрей Януарьевич Вышинский остался в истории как сначала судья, а затем обвинитель на печально знаменитых московских процессах тридцатых годов. Но прокурором СССР Вышинский был всего четыре года, столько же лет он занимал пост министра иностранных дел. А в общей сложности он проработал в министерстве иностранных дел четырнадцать лет, больше, чем в прокуратуре.

Еще летом тридцать девятого года его освободили от прокурорских обязанностей и утвердили заместителем главы правительства по делам культуры и просвещения. А в сороковом году он стал еще и заместителем наркома иностранных дел.

Молотов и Вышинский ненавидели друг друга. Сталина это устраивало. Молотов вынужден был мириться с замом, которого терпеть не мог.

Вячеслав Михайлович при всяком удобном случае отчитывал Андрея Януарьевича, повторяя: «Вам бы только речи произносить!»

Но Вышинский давал ему отпор.

На дипломатическом поприще он расцвел. На публике появлялся исключительно в дипломатическом мундире стального цвета. Смотрелся хорошо и похож был на настоящего генерала.

Вышинский был, наверное, самым образованным подручным Сталина, знал европейские языки — польский и французский свободно, немецкий и английский вполне прилично, и изящно объяснялся с иностранцами, которых следовало очаровать. Не лишенный обаяния и остроумный, он нравился некоторым иностранным дипломатам, но в основном тем, кто ничего не понимал в советской жизни.

Второго апреля сорок седьмого года правительство Великобритании попросило генерального секретаря ООН поставить вопрос о Палестине в повестку дня очередной сессии Генеральной Ассамблеи или собрать спецсессию, чтобы образовать комиссию по палестинскому вопросу.

Правительства арабских стран — Египта, Ирака, Сирии, Ливана и Саудовской Аравии — выступили со встречной инициативой. Они попросили поставить на спецсессии ООН вопрос о прекращении британского мандата над Палестиной и провозглашении ее независимости.

В апреле сорок седьмого года в Ближневосточном отделе МИД разрабатывали советскую позицию. Главным пунктом было прекращение британского мандата в Палестине и вывод британских войск. Остальное формулировалось менее конкретно.

Двадцать восьмого апреля сорок седьмого года специальная сессия ООН по Палестине открылась в Нью-Йорке. Предложение арабских стран о немедленном провозглашении независимости Палестины было отклонено.

Поскольку британские политики, что называется, умыли руки, судьба Палестины зависела от двух великих держав — Соединенных Штатов и Советского Союза.

Американский президент Трумэн не мог ничего сделать. Влиятельные фигуры в его администрации были категорически против еврейского государства. Это был момент, когда политическое будущее самого Трумэна рисовалось в мрачных тонах — по опросам общественного мнения, он неминуемо проигрывал будущие выборы. Его влияние упало даже в собственной администрации. Ему было не до палестинских евреев: как решит ООН, так будет.

Иначе говоря, решающее слово оставалось за Сталиным.

К полнейшему изумлению сионистов, Советский Союз пришел к ним на выручку. Да еще как! Не просто выразил симпатию, а потребовал создания в Палестине еврейского государства.

Эта миссия была поручена Андрею Громыко, которого в апреле сорок шестого Сталин освободил от должности посла в Вашингтоне и утвердил постоянным представителем в ООН, а для повышения статуса сделал заместителем министра иностранных дел. В тот момент пост представителя в ООН представлялся Сталину значительно важнее, чем должность посла.

Андрей Андреевич быстро и квалифицированно исполнял указания Москвы, не знал усталости, и Молотов не мог на него нарадоваться.

Из всех советских дипломатов он выделял именно Громыко. Андрей Андреевич по характеру был похож на Вячеслава Михайловича, да еще и прошел его школу, усвоил молотовский дипломатический стиль — сухой, жесткий, неуступчивый.

Обычно Громыко поручалось говорить «нет». На сей раз, выполняя указание Москвы, со всей своей жесткостью Андрей Андреевич сказал «да»! И идея создания еврейского государства обрела черты реальности.

Четырнадцатого мая сорок седьмого года Громыко выступил на специальной сессии Генеральной Ассамблеи по вопросу о Палестине. Его речь была единственным значительным политическим заявлением на сессии, которая должна была исполнить чисто техническую роль — утвердить комиссию по Палестине.

Сказав о том, что Англия не справилась с мандатом, Громыко заговорил о том, что «с вопросом о Палестине и ее будущем государственном устройстве связаны чаяния значительной части еврейского народа».

Громыко обосновал право евреев на создание своего государства в Палестине: «Еврейский народ перенес в последней войне исключительные бедствия и страдания. Эти бедствия и страдания, без преувеличения, не поддаются описанию… Общее число погибшего от рук фашистских палачей еврейского населения определяется приблизительно в шесть миллионов человек. Только около полутора миллионов евреев в Западной Европе пережили войну.

Но эти цифры, давая представление о жертвах, которые понес еврейский народ от фашистских агрессоров, не дают представления о том тяжелом положении, в котором очутились большие массы еврейского населения после войны.

Огромное количество уцелевшего еврейского населения Европы оказалось лишенным родины, крова и средств существования. Сотни тысяч евреев бродят по разным странам Европы в поисках средств существования, в поисках убежища. Большая часть из них находится в лагерях перемещенных лиц и все продолжают терпеть большие лишения…

Позволительно спросить: могут ли Объединенные Нации, учитывая такое тяжелое положение сотен тысяч уцелевшего еврейского населения, не проявлять интереса к положению этих людей, оторванных от родины и от своих очагов?.. Пора не на словах, а на деле оказать этим людям помощь…

То обстоятельство, что ни одно западноевропейское государство не оказалось в состоянии обеспечить защиту элементарных прав еврейского народа и оградить его от насилий со стороны фашистских палачей, объясняет стремление евреев к созданию своего государства. Было бы несправедливо не считаться с этим и отрицать право еврейского народа на осуществление такого стремления…»

Громыко перечислил четыре варианта решения вопроса: можно образовать единое государство с равными правами евреев и арабов; можно разделить Палестину на два государства; можно создать арабское государство, в котором евреи будут меньшинством, и можно создать еврейское государство, в котором арабы станут меньшинством.

Советский представитель высказался за «создание независимого двуединого демократического арабо-еврейского государства». Но тут же заметил, что если невозможно обеспечить мирное сосуществование арабов и евреев, тогда нужно создавать два независимых государства.

Речь Громыко была приятнейшим сюрпризом для сионистов. Он не только говорил о страданиях еврейского народа, но и о том, что евреи заслужили свое государство.

Арабы были изумлены. Они не считали Москву серьезным игроком в ближневосточных делах, им было вполне достаточно столкнуть Англию и Россию. Теперь они увидели, что им придется учитывать и мнение России.

Секретарь вашингтонского офиса Американской еврейской конференции Д. Уол пятнадцатого мая сорок седьмого года писал председателю американской секции правления Еврейского агентства для Палестины:

«Я проделал значительную работу как с советским посольством, так и с советской делегацией в Нью-Йорке. Я должен Вам сообщить, что посольство в Вашингтоне выражало крайнюю заинтересованность в получении любой возможной помощи и предложений для своей делегации при ООН…

Во время всех моих бесед в посольстве и с советской делегацией я не почувствовал неприятия чаяний еврейского народа. К моему и, надеюсь, Вашему большому удовлетворению, советская делегация поддержала нас сверх всяких ожиданий в сравнении с тем, на что мы привыкли рассчитывать от любой великой державы…

Вопреки сообщениям прессы между арабскими и советской делегациями существовали серьезнейшие противоречия. На самом деле гораздо больше совпадений имеется в позиции советской делегации и устремлениях Еврейского агентства…»

Советская политика в отношении Палестины приходила во все большее противоречие с политикой по отношению к собственным евреям. Сталин намеревался подарить палестинским евреям свое государство, но запрещал советским евреям даже то, что позволялось советским дипломатам — слова сочувствия сионистам.

Внутри страны даже моральная поддержка сионизма приравнивалась к тяжкому преступлению.

Как раз в те дни, когда в Нью-Йорке обсуждалась речь Громыко в пользу сионизма, двадцать седьмого мая сорок седьмого года, министр госбезопасности Украины генерал-лейтенант Сергей Романович Савченко доложил первому секретарю ЦК компартии республики:

«Среди еврейской интеллигенции заметно активизировали свою националистическую деятельность сионистские элементы…

В кругах этой еврейской интеллигенции возводится антисоветская клевета на руководителей ВКП(б) и Советского государства, которыми якобы не созданы необходимые условия для национального существования евреев в СССР и что по окончании Отечественной войны так называемый еврейский вопрос, по их мнению, принял острую форму.

В связи с этим высказываются пожелания о создании самостоятельного еврейского государства и организации эмиграции еврейской молодежи в Палестину…»

Первым секретарем ЦК компартии Украины был в тот момент Лазарь Моисеевич Каганович. Он никогда не отрекался от своего еврейского происхождения, покровительствовал еврейскому театру в Москве. Но не забывал повторять, что всю жизнь боролся с сионистами.

Пятнадцатого мая решением Генеральной Ассамблеи ООН была создана Специальная комиссия из представителей одиннадцати государств для изучения положения в Палестине и выработки рекомендаций.

Через три с половиной месяца, первого сентября, Специальная комиссия представила в ООН доклад. Большинство членов комиссии пришли к выводу о необходимости создать два самостоятельных государства, а Иерусалим передать под опеку ООН.

Меньшинство (представители Югославии, Индии и Ирана) предложили создать федеративное государство, состоящее из еврейского и арабского штатов со столицей в Иерусалиме: «Евреи привнесут на эту землю социальный динамизм и научные методы Запада, а арабы, в свою очередь, добавят к этому индивидуализм и интуитивное понимание жизни. Палестина останется единой землей, на которой могут найти воплощение семитские идеалы».

Одиннадцатого сентября сорок седьмого года первый секретарь советского посольства в Соединенных Штатах Михаил Сергеевич Вавилов пригласил на завтрак представителя Еврейского агентства для Палестины в Вашингтоне Эпштейна.

Вавилов был металлургом, в тридцать девятом он окончил аспирантуру при Всесоюзном алюминиево-магниевом исследовательском институте в Ленинграде и по партийному набору был отправлен в наркомат иностранных дел. Он работал в Афганистане, был вице-консулом в Лос-Анджелесе и генеральным консулом в Сан-Франциско.

Во время завтрака обсуждалась работа Специальной комиссии ООН, решавшая судьбу Палестины. Вавилов задал Эпштейну прямой вопрос, более всего интересовавший Москву:

— Какими вы видите отношения между будущим еврейским государством в Палестине и Советским Союзом?

Тот ответил:

— По географическим, экономическим и политическим причинам установление удовлетворительных отношений с Советским Союзом должно, очевидно, быть делом первоочередной заботы еврейского государства. Относительная близость Советского Союза к Палестине, возможности взаимовыгодного экономического обмена должны неизбежно привести еврейское государство к стремлению установить отношения дружбы и взаимопонимания с Советским Союзом. О дружеских чувствах, которые палестинские евреи питают к русским, и говорить не приходится…

Это советский дипломат и рассчитывал услышать.

Теперь мы располагаем рассекреченными документами из архива министерства иностранных дел, в которых советская позиция высказана совершенно откровенно, без дипломатических экивоков.

Ввиду важности происходившего в Нью-Йорк отправился первый заместитель министра Вышинский. Громыко это не порадовало. Они друг друга терпеть не могли. Занимая пост посла, а затем представителя при ООН, Громыко привык к относительной самостоятельности; его злили барские замашки Вышинского. Андрея Януарьевича раздражала природная медлительность Громыко.

Тридцатого сентября сорок седьмого года министр иностранных дел Молотов телеграфировал шифром Вышинскому:

«Вы должны иметь в виду, что когда предлагалось в известной Вам директиве для Громыко в качестве первого варианта разрешения палестинского вопроса создание двуединого государства, то это делалось нами по тактическим соображениям.

Мы не можем брать на себя инициативу в создании еврейского государства, но нашу позицию лучше выражает второй вариант упомянутой нашей директивы о самостоятельном еврейском государстве.

Поскольку после обследования большинство комиссии высказалось за создание отдельного еврейского государства, Вам следует поддержать мнение этого большинства, которое соответствует нашей основной установке по этому вопросу.

Получение подтвердите».

Директивы для делегации в ООН утверждал лично Сталин. Вождь по тактическим соображениям велел Громыко высказать идею единого арабо-еврейского государства, а в реальности он хотел видеть в Палестине только Израиль.

Пятнадцатого октября сорок седьмого года Вышинский телеграфировал Молотову из Нью-Йорка:

«Наше заявление по Палестине было встречено евреями весьма одобрительно. Арабы разочарованы, хотя они после выступления Громыко на чрезвычайной сессии очень мало надеялись на возможность изменения нашей позиции».

Ориентация на поддержку евреев была однозначной. Вышинскому и Громыко было приказано согласовывать свою позицию с сионистами и голосовать в их пользу.

Шестнадцатого октября Молотов телеграфировал Вышинскому в Нью-Йорк новые указания вождя:

«Мы не видим оснований для возражений против колумбийского предложения. С политической точки зрения, представляется целесообразным поддержать это предложение, поскольку оно предусматривает, наряду с решением вопроса иммиграции в Палестину ста пятидесяти тысяч евреев, решение общей проблемы бедствующих европейских евреев.

Необходимо однако выяснить мнение самих евреев. Если колумбийское предложение их устраивает, Вам не следует возражать против этого предложения.

О последующем информируйте».

Двадцать шестого октября директор политического департамента правления Еврейского агентства для Палестины М. Шерток навестил советского временного поверенного в делах Семена Константиновича Царапкина.

Семен Царапкин три года руководил американским отделом в наркомате иностранных дел, потом приехал советником-посланником в посольство.

Проницательный М. Шерток записал: «В ходе беседы с российской стороны не высказывалось готовности или, тем более, обещания принять именно нашу точку зрения, но вместе с тем было продемонстрировано желание ознакомиться с нашей позицией и понять ее. Беседа шла так, как будто они хотели получить от нас нечто вроде инструктажа…»

Шерток не знал, что мнение сионистов действительно крайне важно для советских дипломатов. Так распорядился Сталин. Вождь находился в отпуске. После войны Сталин ежегодно проводил на юге три-четыре месяца. В Москву возвращался обыкновенно к двадцать первому декабря, к дню рождения.

Но и в отпуске Сталин внимательно следил за происходящим в Организации Объединенных Наций. Шифротелеграммы шли к нему сплошным потоком.

Двадцать шестого октября Молотов отправил Сталину подробную записку:

«Вышинский сообщает, что первый подкомитет Палестинского комитета приступил к выработке плана устройства Палестины в переходный период на базе единогласно принятых рекомендаций и доклада большинства Специального комитета».

План включал в себя отмену британского мандата на управление Палестиной, вывод оттуда британских войск, установление границ еврейского и арабского государств и их провозглашение.

Молотов обращался к вождю за санкцией:

«Вышинский указывает, что вышеизложенные положения в основном совпадают с мнением представителей Еврейского агентства.

Предлагаю с предложениями Вышинского согласиться».

На сохранившейся в архиве записке написано:

«Тов. Поскребышев сообщил по ВЧ, что т. Сталин согласен. Подцероб».

Александр Николаевич Поскребышев почти три десятилетия был бессменным помощником вождя.

Борис Федорович Подцероб был помощником Молотова, в сорок девятом году стал генеральным секретарем МИД, в пятьдесят втором — заместителем министра иностранных дел.

Чем более открыто Советский Союз поддерживал сионистов, тем отчаяннее американская администрация сопротивлялась идее создания еврейского государства в Палестине.

Самыми влиятельными противниками сионистов были в Вашингтоне два человека, от которых, собственно, и зависела позиция Соединенных Штатов: Государственный секретарь Джордж Маршалл и министр обороны Джеймс Форрестол. Они опасались, что арабские страны качнутся в сторону России и Америка останется без ближневосточной нефти.

Джордж Кэтлетт Маршалл всю жизнь провел на военной службе. После нападения японцев на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор президент Рузвельт сделал его своим военным советником. Именно Маршалл рекомендовал Трумэну применить атомную бомбу против японцев в сорок пятом. Маршалла Сталин распорядился наградить полководческим орденом Суворова, вручил награду посол Громыко.

После войны Маршалл ушел в отставку, и Трумэн назначил его государственным секретарем. Маршалл, герой войны, был автором знаменитого плана подъема европейской экономики.

Единомышленником Маршалла стал его первый заместитель и будущий сменщик Дин Ачесон. Он был человеком с характером и с принципами, от которых не отступал. Во время Второй мировой войны Ачесон был сторонником налаживания отношений с Советским Союзом. Он предлагал поделиться секретами атомной энергии с Советским Союзом, считая, что в противном случае Москва потеряет доверие к Америке и Англии.

Но затем Ачесон изменил свою позицию. С сентября сорок пятого он был заместителем государственного секретаря по политическим вопросам. На него больше всего подействовала попытка Сталина заставить Турцию передать Советскому Союзу контроль над Босфорским проливом.

Ачесон провел разговор с президентом Трумэном, убеждая его в том, что Соединенные Штаты должны жестко противостоять Сталину. Ачесон и стал архитектором политики сдерживания. Маршалл часто отсутствовал в Вашингтоне, и повседневной работой американских дипломатов руководил Ачесон. Он не столько думал о нефти, сколько о необходимости помешать Сталину устроить себе плацдарм на Ближнем Востоке.

Сторонники тесных отношений с арабскими странами задавали тон и в американской разведке.

Руководителем разведывательно-информационного управления государственного департамента был недавний посол в Саудовской Аравии Уильям Эдди. Его симпатии к арабскому миру несложно объяснить, если знать, что, уйдя впоследствии в отставку, он получил высокооплачиваемое место консультанта в Арабо-американской нефтяной компании «Арамко».

Главным экспертом по Ближнему Востоку в ЦРУ считался Кермит Рузвельт, внук покойного президента Теодора Рузвельта. После ухода с государственной службы он тоже получил место вице-президента в нефтяной компании «Галф ойл».

Американцы были поражены внезапным интересом Советского Союза к Ближнему Востоку и откровенной поддержкой сионизма.

Второго ноября сорок седьмого года политический советник представительства Еврейского агентства для Палестины в Нью-Иорке Л. Гелбер встретился с директором отдела ООН государственного департамента Дином Раском.

«Г-н Раск принял меня в гостиничном номере госсекретаря Маршалла, — писал в отчете Гербер. — Во время войны г-н Раск был полковником, до марта сорок седьмого года работал по гражданской линии помощником по политическим вопросам министра обороны и стал, предположительно, одной из новых фигур, переведенных в государственный департамент госсекретарем из числа бывших сослуживцев по армии.

Было бы логично полагать, что г-н Раск не является обычным главой департамента. Он тот, кто пользуется доверием и говорит от имени самого генерала Маршалла. И если это так, то некоторым нижеследующим высказываниям г-на Раска следовало бы придать самое большое значение.

Для нашей собственной пользы, по его мнению, мы должны избегать любого проявления привязки к России. Вызывает удивление выступление России в пользу раздела Палестины своей новизной в просионистской политике.

Сейчас за кулисами ведутся разговоры о том, что еврейские перемещенные лица собираются в Констанце на Черном море и отплывают в Палестину из русской зоны. Это обстоятельство мы сами можем понимать как выражение гуманного отношения со стороны СССР, однако другие могут его интерпретировать как маневр великой державы, в котором перемещенные лица играют роль пешек и цель которого — вызвать беспокойство англо-американской группировки.

Г-н Раск посоветовал нам присмотреться к эффекту, который окажет на Соединенные Штаты и западный мир любая особая связь, которую будут усматривать между сионистами и Советским Союзом».

Гелбер спросил Раска, почему, с его точки зрения, Россия стала больше симпатизировать палестинским евреям. Раск ответил, что, с его точки зрения, главная задача русских — торпедировать план Маршалла, для этого они хотят заручиться поддержкой евреев Европы и Америки.

Раск, который сделал большую карьеру и стал при Джоне Кеннеди государственным секретарем, ошибался.

Так что же заставило Сталина сделать все, что было в его силах, для создания Израиля?

Голда Меир, которая была первым послом Израиля в Москве, а потом министром иностранных дел и главой правительства, писала:

«Теперь я не сомневаюсь, что для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока. Но осенью сорок седьмого года, когда происходили дебаты в Объединенных Нациях, мне казалось, что советский блок поддерживает нас еще и потому, что русские сами оплатили свою победу страшной ценой и потому, глубоко сочувствуя евреям, так тяжко пострадавшим от нацистов, понимают, что они заслужили свое государство».

Интересовала ли Сталина судьба евреев, ставших в двадцатом столетии жертвой геноцида? На этот вопрос ответить легче всего: конечно же, нет. Как не интересовала его и судьба и других народов.

Сталин давно перестал ощущать свою принадлежность к грузинскому народу. Он хотел быть русским, считал себя русским. И маленький Вася Сталин с удивлением сказал сестре: « А ты знаешь, что наш папа раньше был грузином…»

Профессор-литературовед Леонид Иванович Тимофеев, который всю войну вел подробные дневники, лишь недавно опубликованные, записал тринадцатого декабря сорок четвертого года: «Говорят, что в последней анкете Сталин указал, что он по национальности русский».

На самом деле Сталин давным-давно не заполнял анкет. Те немногие, кто по долгу службы их видел, — молчали в тряпочку. Но характерно, что об этом говорили. Тема национальности волновала.

Тот же профессор Тимофеев записывал в дневнике:

«Вчера был Евнин. Хотел его устроить в институт школ. Сначала все шло хорошо, но, узнав о его национальности, его кандидатуру отключили без разговоров и категорически. Интересно: я думал, что это схлынуло…

В университете то же, что с Евниным: отклонили прием в аспирантуру евреев, при этом так бестактно, что об этом говорил весь университет…

Любопытный штрих. Еголин (сотрудник аппарата ЦК партии. — Авт.) спрашивал, нет ли у меня людей для ЦК. Я посоветовал ему Щирину, но он сказал, что она не подходит, так как она еврейка. Антисемитизм вырос так, что по Москве ходит слух о какой-то девочке, заколотой евреями на пасху…

В Госиздате меня спрашивали о том, кому поручить составление сборников, но с обязательным условием: только русских авторов: говорят, что усиленно снимают с постов евреев и заменяют их русскими…

Антисемитизм все развивается: рекомендовано не давать в вузах каких-либо курсов по русской литературе евреям. У нас — под угрозой сокращения два доцента, имеющих несчастье заниматься русской литературой…

На заседании в Госиздате, где обсуждалось, кто будет работать в восстанавливаемой Литературной энциклопедии, Чагин сказал, что надо выдвигать людей «нашей национальности»…

До революции антисемитизм был строго локализован в официальной среде, обведенной круговой чертой общественного осуждения. Теперь же он — наоборот — идет сверху в среду единую и обязанную не обсуждать, а постигать распоряжения начальства, как говорил еще Щедрин. То есть даже евреи должны поддерживать и проводить эту политику».

Все это записи нескольких месяцев! После войны антисемитские настроения распространились еще шире.

Когда в Нью-Йорке решалась судьба Израиля и Сталин приказал Молотову, Вышинскому и Громыко поддержать сионистов, в Советском Союзе антисемитизм уже в полной мере стал практической политикой аппарата партии и государства. И борьба за создание Израиля сопровождалась чисткой аппарата от евреев.

Но Сталин не видел тут никакого противоречия.

Деятельное участие в создании еврейского государства в Палестине было не только способом насолить англичанам и уменьшить их влияние на Ближнем Востоке, хотя это само по себе было приятно.

Советский Союз вышел из войны победителем, и это предусматривало не только территориальные приобретения, но и распространение влияния по всему миру.

«Моя задача заключалась в том, чтобы расширить пределы отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей», — самодовольно вспоминал Молотов.

Максим Литвинов говорил одному американскому журналисту летом сорок шестого: «Россия вернулась к прежней концепции безопасности, основанной на расширении границ. Чем больше территории вы имеете, тем крепче ваша безопасность. Если Запад уступит советским требованиям, это приведет к тому, что Запад спустя то или иное время столкнется с новой серией требований.

По словам Эренбурга, Максим Максимович о Сталине отзывался сдержанно, ценил его ум и только один раз, говоря о внешней политике, вздохнул: «Не знает Запада… Будь нашими противниками несколько шахов или шейхов, он бы их перехитрил…»

Примерно в то же время секретарь ЦК А.А. Кузнецов говорил: «Мы обороняемся, а ведь есть указание о том, что мы, основываясь на итогах войны, когда мы стали очень сильной державой, должны проводить свою самостоятельную, активную внешнюю политику везде и повсюду. И послам дано такое указание о том, чтобы они не занимались пресмыканием, а смелее вели себя».

Член ЦК и начальник Совинформбюро С.А. Лозовский внушал армейским пропагандистам: «Битие определяет сознание — и то, что мы набили морду, это усвоено многими, и они начинают представлять себе, что Советский Союз представляет силу, а силу всегда уважают; любят или не любят — это другой вопрос, но всегда уважают».

После войны Сталин заинтересовался регионами, на которые прежде не обращал внимания. Когда обсуждалась судьба итальянских колоний в Африке, Молотов на встрече с американцами потребовал передать Советскому Союзу право опеки над одной из них — Триполитанией, нынешней Ливией.

Молотов вспоминал: «Сталин говорит: „Давай, нажимай!“ Мне было поручено поставить вопрос, чтобы этот район нам отвести. Оставить тех, кто там живет, но под нашим контролем».

Американцы не согласились, и Сталин остался без Ливии. Тогда Молотов пошутил:

— Если вы не хотите уступить нам одну из итальянских колоний, мы удовлетворились бы бельгийским Конго.

В Конго находились разведанные запасы урана. Первая атомная бомба уже была взорвана, и уран стал ценнее золота.

Сталин хотел получить контроль над черноморскими проливами, пытался создать советскую республику на территории Ирана и китайского Синьцзяня. Он создал советские военно-морские базы в Финляндии и Китае. На что-то подобное вождь рассчитывал и в Палестине. Если не создать там социалистическую республику, то по крайней мере получить надежного союзника и военные базы.

После разгрома гитлеровской Германии, после того, как под советский контроль попала Восточная Европа, все казалось возможным. Если новые правительства в Польше, Чехословакии или Болгарии действуют в полном соответствии с указаниями из Москвы, то почему же не рассчитывать на такое же поведение руководителей будущего еврейского государства?

Способен ли был Сталин вмешаться в дела на Ближнем Востоке, перебросить свои войска на территорию Израиля, как этого боялись американские дипломаты и разведчики?

Вот пример из соседнего региона.

«Сталин готовил чуть ли не нападение на Югославию, — рассказывал Хрущев. — Помню, однажды мне доложил министр госбезопасности Украины, что производится секретная отправка большого количества людей на Балканы из Одессы. Их отправляли каким-то кораблем, наверное, в Болгарию.

Люди, которые были причастны к организации их отправки, докладывали мне, что образованы воинские соединения, и хотя те уезжают в гражданских костюмах, но в чемоданах у них лежат военная форма и оружие.

Мне сообщили, что готовится некий удар по Югославии. Почему он не состоялся, не могу сказать. Более того, от самого-то Сталина я вообще не слышал об этом, а докладывали мне исполнители его воли, которые занимались организацией отправки и посадкой тех людей на корабли. Настроение у них было агрессивное: «Дадут им наши! Вот они уже отправляются и вскоре начнут действовать».

В их словах не было никакого сожаления о происходящем».

Израиль находился дальше от советских границ, чем Югославия. Советские флот и авиация не могли обеспечить стремительную десантную операцию на Ближнем Востоке. К ней нужно было готовиться, в первую очередь готовить, так сказать, принимающую сторону.

Тридцатого мая сорок седьмого года постановлением правительства был учрежден Комитет информации при Совете министров (Комитет № 4), который должен был вести и политическую, и военную, и научно-техническую разведку. Возглавил комитет — по совместительству — министр иностранных дел Вячеслав Молотов.

Разведке было поручено обеспечить руководство страны надежной информацией о происходящем в Палестине. Это возлагалось на полковника Андрея Макаровича Отрощенко, руководившего ближневосточным направлением политической разведки. Перед войной он был резидентом в Тегеране. В тридцать восьмом его арестовали. Ему повезло, Ежова на посту наркома внутренних дел сменил Берия. Кое-кого выпустили, среди них Отрощенко. Его даже вернули в кадры и во время войны вновь отправили в Тегеран.

Перед начальником управления нелегальной разведки Коротковым поставили другую задачу — вербовать агентуру среди евреев, уезжающих в Палестину.

Первым резидентом Комитета информации отправили в Израиль Владимира Ивановича Вертипороха, очень высокого, статного, с усами. Внешность играла важную роль в его карьере, увенчавшейся генеральским званием. В пятьдесят третьем году Берия, которому понравилась его бравая внешность, именно по этой причине назначил Вертипороха начальником восточного отдела разведки.

Выпускник московского химико-технологического института мясной промышленности, Вертипорох сразу же попал в аппарат НКВД. Служба началась на Дальнем Востоке — занимался оперативно-чекистским обслуживанием предприятий рыбной промышленности. В сорок втором году его отправили в Иран, в город Мешхед, в зону, занятую советскими войсками.

В Израиль Вертипорох приехал в конце сорок восьмого года, там выучил английский. Разведчики, не владевшие ни ивритом, ни арабским, могли контактировать только с выходцами из России, это объективно ограничивало их оперативные возможности. Правда, были и обстоятельства, облегчавшие работу, — в молодом государстве несерьезно относились к тайнам и секретам, многое говорилось и делалось открыто и гласно.

В воспоминаниях Павла Анатольевича Судоплатова говорится, что разведка «получила указание забросить наших агентов в Палестину через Румынию. Они должны были создать в Палестине нелегальную агентурную сеть, которую можно было бы использовать в боевых и диверсионных операциях против англичан». Генерал-лейтенант Судоплатов с сорок шестого года руководил в министерстве госбезопасности отделом «ДР» — служба террора и диверсий.

Судоплатов писал, что выделил для этой операции троих офицеров: Гарбуза, Семенова (настоящее имя Александр Таубман) и Колесникова.

«Семенов и Колесников, — утверждал Судоплатов, — обосновались в Хайфе и создали две агентурные сети, но участия в диверсиях против англичан не принимали. Колесников сумел организовать доставку из Румынии в Палестину стрелкового оружия и противотанковых ракет, захваченных у немцев. Гарбуз оставался в Румынии, отбирая там кандидатов для будущего переселения в Израиль».

Люди Судоплатова занимались специфической деятельностью — готовили оперативные возможности для террора и диверсий против западных стран на случай войны. Помогали ли они при этом палестинским евреям — осталось неизвестным. Советские документы на сей счет не рассекречены. В израильских материалах нет и намека на это, хотя если бы советские спецслужбы в чем-то участвовали, в прошедшие десятилетия Израиль охотно бы предал это гласности.

Мемуары Павла Анатольевича Судоплатова крайне любопытны, читаются, как авантюрный роман, но рассматривать их как стопроцентно надежный источник невозможно.

Упомянутый им Иосиф Михайлович Гарбуз, полковник в отставке, уволенный из госбезопасности осенью пятьдесят второго, скончался в августе две тысячи четвертого года.

Таубман вошел в историю спецслужб как человек, организовавший убийство немецкого коммуниста Рудольфа Клемента, одного из верных сторонников Троцкого. В тридцать восьмом году, накануне учредительной конференции IV Интернационала, созданного Троцким, по указанию из Москвы Таубман заманил Клемента на конспиративную квартиру, где его зарезали. Тело бросили в Сену. Прежде чем полиция нашла и опознала труп, Таубман уже вернулся в Москву. Ему сменили фамилию, и он продолжал служить в госбезопасности под фамилией Семенов.

Полковник Юрий Антонович Колесников (в некоторых источниках значится его настоящее имя — Иона Тойвович Гольдштейн), родившийся в Бессарабии, в войну провел в тылу противника около трех лет, командуя разведывательно-диверсионным отрядом. Уйдя из органов госбезопасности, занялся литературным трудом, сотрудничал в Антисионистском комитете советской общественности. В войну его дважды представляли к званию Героя Советского Союза, но только в девяносто шестом году Колесникову вручили золотую звезду Героя России. Рассказывать о своей работе в Румынии и Палестине Колесников наотрез отказывался, таинственно говорил, что пишет мемуары — «там все будет».

Конечно, советские разведчики в Палестину поехали и работали там под прикрытием разных советских учреждений. Но, судя по всему, ограничились традиционной ролью — добычей информации и вербовкой агентуры.

Палестинские евреи, придерживавшиеся левых взглядов, выходцы из Восточной Европы, охотно шли на контакт с советскими представителями, отвечали на любые вопросы, рассказывали все, что знали. Делали это искренне, с удовольствием.

Советских разведчиков больше всего интересовали военные. Они интересовались руководством подпольной военной организации Хагана, преобразованной затем в армию обороны Израиля, и Пальмаха (сокращение от Плуготмахац — ударные роты). Это были боевые отряды, созданные во время Второй мировой войны для борьбы с немцами и их союзниками. Евреи-военные симпатизировали Советскому Союзу, не считали зазорным делиться с советскими людьми информацией, даже считавшейся секретной.

Обилие источников информации создавало у сотрудников резидентуры обманчивое ощущение своего могущества. Они считали, что могут тайно управлять Израилем, а через него влиять на американскую еврейскую общину. Это были иллюзии, советские люди не понимали политическую систему Израиля. Не радикально настроенные военные, а вполне умеренные политики руководили страной и определяли курс Израиля. Среди находившихся у власти политиков советской агентуры не было.

Двадцать шестого ноября сорок седьмого года Генеральная Ассамблея ООН приступила к обсуждению вопроса о Палестине.

В тот же день рано утром президент Трумэн и ключевые министры получили аналитическую записку ЦРУ. В ней говорилось, что в Палестине воцарился хаос, в котором «Советы ищут любую возможность укрепить свои позиции».

Американская разведка предупреждала свое правительство, что появление еврейского государства, с одной стороны, может лишить Америку необходимой ей нефти, а с другой, откроет дверь для советского проникновения на Ближний Восток.

Министр обороны Форрестол встретился с председателем демократической партии, показал ему секретную записку ЦРУ и попросил воздействовать на президента Трумэна, объяснить ему, что против Америки поднимутся не только арабы, но и весь мусульманский мир.

Но именно в тот день надежда палестинских евреев на собственное государство только укрепилась.

На сессии Генеральной Ассамблеи Громыко произнес свою знаменитую речь в защиту права евреев на свое государство, куда более сильную и аргументированную, чем прежняя. В основном речь была написана в Москве, Громыко добавил в нее новые краски.

Андрей Андреевич говорил, что возможны два варианта решения вопроса о будущем Палестины. Первый — создание единого арабско-еврейского государства. Если этот вариант нереален, поскольку арабы и евреи заявляют, что не могут жить вместе, тогда Палестину надо разделить на два независимых демократических государства — арабское и еврейское.

Сейчас очевидно, что создание единого государства в настоящее время невозможно. Значит, остается второй вариант. Возражают против этого только арабские государства.

Пожалуй, никто лучше Громыко не обосновывал права евреев на свое государство в Палестине: «Представители арабских стран указывают на то, что будто бы раздел Палестины является исторической несправедливостью. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться хотя бы уже потому, что еврейский народ был связан с Палестиной на протяжении длительного исторического периода времени. Кроме того, мы не можем упускать из виду положение, в котором очутился еврейский народ в результате последней мировой войны. Нелишне напомнить и сейчас о том, что в результате войны, навязанной гитлеровской Германией, евреи как народ претерпели больше, чем какой-либо другой народ. Вы знаете, что в Западной Европе не оказалось ни одного государства, которое сумело бы защитить в должной степени интересы еврейского народа от произвола и насилия со стороны гитлеровцев.

Арабские делегации выражали недовольство такой позицией Советского Союза. Громыко им ответил: «По нашему глубокому убеждению, раздел Палестины на два самостоятельных государства соответствует коренным интересам не только евреев, но и арабов».

По словам Громыко, раздел Палестины «будет иметь большое историческое значение»: «Такое решение будет идти навстречу законным требованиям еврейского народа, сотни тысяч представителей которого, как вы знаете, все еще являются бездомными, не имеющими своих очагов, нашедшими лишь временный приют в специальных лагерях на территориях некоторых западноевропейских государств».

Громыко обрушился на британское правительство, которое заявило, что готово уйти из Палестины и обеспечить условия для создания двух государств только в том случае, если арабы и евреи придут к согласию: «Обсуждение вопроса о Палестине на данной сессии показывает, что арабы и евреи не могут договориться. Поэтому выдвигать такое условия — это почти равносильно тому, чтобы еще до вынесения Генеральной Ассамблеей соответствующего решения похоронить его».

Громыко по-существу поддержал вооруженную борьбу еврейских подпольных группировок против британских властей: «Существующие теперь в Палестине порядки ненавидят как евреи, так и арабы. В чем выражается отношение, в частности, евреев к этим порядкам, — вы все знаете».

Громыко ответил и тем арабским делегациям, которые настаивали на том, что ООН вообще не вправе решать судьбу Палестины: «Генеральная Ассамблея, как и в целом Организация Объединенных Наций, не только имеет право рассматривать этот вопрос, но при сложившейся ситуации в Палестине она обязана принять соответствующее решение. По мнению советской делегации, подгототовленный Комиссией ad hoc план решения вопроса о Палестине, согласно которому практическое осуществление мероприятий по проведению его в жизнь должно лежать на Совете Безопасности, полностью соответствует интересам поддержания и укрепления международного мира и интересам укрепления сотрудничества между государствами. Именно поэтому советская делегация поддерживает рекомендацию о разделе Палестины».

Речь Громыко имела определяющее значение для судьбы Израиля. Ее напечатали еврейские газеты по всему миру. Она повлияла и на американцев. Президент Трумэн принял окончательное решение. Раз уж Сталин твердо решил дать евреям свое государство, глупо было бы Соединенным Штатам сопротивляться!..

Американский президент тайно встретился с Вейцманом. Трумэн высоко оценивал главу Всемирной сионистской организации: «Вейцман был замечательным человеком, одним из самых мудрых людей, которых я когда-либо встречал, настоящий лидер, единственный в своем роде…»

Президент прямо заговорил о том, что беспокоило его сотрудников — Советский Союз использует еврейское государство для проникновения в регион.

«Этого не произойдет, — ответил Вейцман. — Если бы Советы хотели использовать еврейскую эмиграцию для распространения своих идей, они давно могли это сделать. Но к нам приезжают люди, которые бегут от коммунизма. Преуспевающие крестьяне и квалифицированные рабочие стремятся к высокому уровню жизни, невозможному при коммунизме. Коммунизм может распространяться только в неграмотных и обедневших слоях общества».

Трумэн, несмотря на разноречивость мнений в американской администрации, согласился на раздел Палестины. Более того, он потребовал от государственного департамента обеспечить, чтобы и латиноамериканские страны голосовали либо за раздел Палестины, либо воздержались.

Президент знал, что его собственные дипломаты с ним не согласны и бойкотируют его линию. Трумэн проявил упорство. Он каждый день звонил в государственный департамент, интересуясь, как исполняется его указание.

Впрочем, говорят, что голоса латиноамериканских стран обеспечил Нельсон Рокфеллер, который прежде был заместителем госсекретаря по Латинской Америке. Трумэн его уволил, потому что Рокфеллер поддерживал всех местных диктаторов.

Почему Рокфеллер вдруг решил помочь палестинским евреям? Одни говорят, что из чувства вины — он вел тайный бизнес с нацистской Германией. Другие уверяют, что Рокфеллер боялся разоблачения и взял с руководителей сионистского движения обещание никогда не поднимать этого вопроса.

Так или иначе, за три дня Рокфеллер обзвонил всех, кого он знал в Латинской Америке. А знал он всех, кто принимал решения в каждой из стран. Видимо, он был очень убедителен.

В результате Бразилия и Гаити, собиравшиеся голосовать «против», проголосовали «за». Никарагуа, Боливия и Эквадор, намеревавшиеся воздержаться, тоже проголосовали «за». Аргентина, Колумбия и Сальвадор, возражавшие против раздела Падестины, воздержались при голосовании.

Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 181 — «О создании на территории британского мандата в Палестине двух независимых государств» — была принята в субботу, двадцать девятого ноября сорок седьмого года.

Евреям нужно было собрать две трети голосов в пользу создания двух государств.

Позиция Сталина имела тем большее значение, что он располагал в ООН не одним, а пятью голосами.

Когда обсуждался вопрос о создании Организации Объединенных Наций, Сталин попытался ввести все советские республики в будущую ООН и тем самым укрепить там свои позиции.

Для этого в январе сорок четвертого года на пленуме ЦК был одобрен закон «О предоставлении союзным республикам полномочий в области внешних сношений и о преобразовании в связи с этим Народного Комиссариата Иностранных Дел из общесоюзного в союзно-республиканский Народный Комиссариат».

В феврале поменяли конституцию, и союзные республики получили право вступать в отношения с другими государствами, заключать с ними соглашения и даже обмениваться посольствами и консульствами.

Двадцать восьмого августа сорок четвертого года на совещании с американскими и британскими дипломатами посол в Соединенных Штатах Громыко заявил, что в «числе первоначальных участников Организации должны быть все союзные советские социалистические республики».

Англичане и американцы были изумлены. Президент Рузвельт на это ответил, что в таком случае надо принять в ООН и все сорок восемь американских штатов. Но в Вашингтоне старались скрыть эти разногласия. Американцы были обеспокоены тем, что спор на эту тему получит огласку и в Германии решат, что между союзниками разлад, а это затянет войну.

Рузвельт первого сентября написал личное письмо Сталину, отметив, что это требование ставит под угрозу создание ООН. Сталин ответил Рузвельту, что для Советского Союза это принципиально важный вопрос, тем более что, например, Украина и Белоруссия «по количеству населения и по их политическому значению превосходят некоторые государства».

Американцы поначалу сочли предложение Сталина «капризным жестом или неудачной шуткой». На самом деле это был стиль нахрапистой дипломатии: а почему бы и не попробовать, а вдруг удастся? И частично удалось.

В феврале сорок пятого года в Ялту приехали Черчилль и Рузвельт. Обсуждалось послевоенное устройство мира. Молотов предложил компромиссную формулу. Москва снимает требование о принятии всех шестнадцати республик, но просит принять три: Украину, Белоруссию и Литву. В самом крайнем случае — две. В секретном протоколе Крымской конференции Соединенные Штаты и Великобритания согласились поддержать принятие в будущую всемирную организацию Украины и Белоруссии.

Мир не знал об этой секретной договоренности. Рузвельту и Черчиллю еще предстояло убедить собственных подчиненных и общественность своих стран.

Но Сталин и Молотов весной сорок пятого года распорядились отправить делегации Белоруссии и Украины в Сан-Франциско на учредительную конференцию. Американцы этого не ожидали и пытались этому помешать. Они говорили, что обе республики можно будет принять в ООН уже после того, как сама организация будет учреждена.

Но Громыко, подчиняясь инструкциям из Москвы, занял жесткую позицию. Без его участия работа конференции бы просто замерла. Угрозы и ультиматумы сработали. Двадцать седьмого апреля сорок пятого года было принято решение допустить Украину и Белоруссию в число первоначальных членов Организации Объединенных Наций.

Таким образом Сталин имел в ООН не один голос, а три — Советского Союза, Украины и Белоруссии. Кроме того, Чехословакия и Польша голосовали так, как велела Москва. Пять сталинских голосов имели решающее значение. Если бы Сталин проголосовал против, Израиль бы не появился. «За» проголосовали тридцать три страны, «против» — тринадцать. Несколько стран, в том числе Англия, воздержались.

Решение было принято.

«Хотя Франция формально не участвовала в создании Израиля, — писал генерал Шарль де Голль, — она горячо одобрила его возникновение. Величие дела, состоявшего в том, чтобы собрать еврейский народ и предоставить ему право располагать самим собой на земле, отмеченной его сказочной историей и принадлежавшей ему девятнадцать веков назад, не могло не захватить меня.

С человеческой точки зрения, я считал правильным, чтобы этот народ получил свой национальный очаг, и я видел в этом своего рода компенсацию за все те страдания, которые еврейский народ испытывал на протяжении веков, худшими из которых были массовые истребления, предпринятые гитлеровской Германией…»

Сотни тысяч палестинских евреев, обезумевших от счастья, вышли на улицы, охваченные энтузиазмом.

На следующий день, тридцатого ноября, в Палестине начались волнения среди арабов, возмущенных решением ООН. Повсюду нападали на евреев, семь человек погибли.

В Сирии сформировали Арабскую освободительную армию для захвата Палестины. Уже в феврале сорок восьмого года арабские войска преследовали евреев по всей Палестине. Им не под силу было захватить и уничтожить отчаянно сопротивлявшиеся еврейские поселения, но связи между ними были разрушены. Еврейские спасательные отряды не могли пробиться к осажденным поселениям.

Англичане ничего не делали, чтобы прекратить насилие. Они словно хотели продемонстрировать миру, что напрасно ООН приняла дурацкую идею раздела Палестины. Но с наступленем весны еврейские отряды самообороны стали сражаться ожесточеннее и брать верх над арабскими армиями.

Четвертого декабря сорок седьмого года Громыко получил благодарственное письмо:

«Ваше Превосходительство, Еврейское агентство для Палестины желает выразить свою глубокую благодарность правительству Союза Советских Социалистических Республик за поддержку резолюции, принятой Генеральной Ассамблеей Объединенных Наций в поддержку образования еврейского государства.

Принятием этой рекомендации отмечен поворотный пункт в истории еврейского народа. После двух тысячелетий отсутствия национального очага евреям теперь предоставлена возможность вступить в семью наций и сделать свой заметный вклад в международную жизнь…

Еврейский народ всегда будет благодарен Вашему правительству, которое на этой сессии Генеральной Ассамблеи помогло ему в достижении национального освобождения.

Были бы весьма признательны, если бы Вы передали содержание этого письма вашему правительству.

(Имею честь, сэр, быть искренне Ваш Абба Хиллел Силвер, председатель американской секции Еврейского агентства для Палестины».)

Арабские страны были невероятно возмущены советской позицией. Арабские компартии, которые привыкли бороться против «сионизма — агентуры британского и американского империализма», просто растерялись, видя, что советская позиция изменилась до неузнаваемости.

Пятого ноября сорок седьмого года временный поверенный в делах СССР в Ираке А. Ф. Султанов писал в Ближневосточный отдел МИД: «Арабские круги были уверены в том, что Советский Союз не согласится на проект создания сионистского государства…»

Султанов предупреждал министерство о последствиях: в такой ситуации англичанам легче будет «сколотить антисоветский мусульманский блок из стран Арабской лиги, Турции, Ирана и Пакистана».

В Москве к заместителю министра иностранных дел Гусеву (бывшему послу в Англии) напросился на прием посланник Египта Биндари-паша.

Египетский дипломат заявил, что пришел «как друг Советского Союза», и выразил недоумение тем, что советский представитель проголосовал за раздел Палестины. По мнению египетского посланника, надо было проголосовать за вывод британских войск и ликвидацию мандата, а «вопрос будущего Палестины предоставить самому населению». Биндари-паша заявил, что позиция Советского Союза привела к росту антисоветских настроений в Египте.

Демарш египетского дипломата остался незамеченным. Сталина реакция арабских стран не интересовала. Он просто не принимал их в расчет.

Египтом управлял король Фарук, Иорданией — король Абдаллах, Ираком — король Фейсал. Все они были верными вассалами Великобритании. На Ближнем Востоке Сталин мог опереться только на силу, враждебную англичанам. А кто больше палестинских евреев ненавидел тогда британцев?

Восемнадцатого декабря сорок седьмого года временный поверенный в делах СССР в США Сергей Царапкин записал беседу с представителем Еврейского агентства для Палестины Эпштейном.

Тот пришел, чтобы проинформировать советского дипломата о ситуации на Ближнем Востоке, и передал ему конфиденциальную сводку, полученную из Иерусалима. Эпштейн был чрезвычайно откровенен с советским дипломатом, видя в нем союзника.

«Эпштейн сказал, что сейчас они озабочены получением оружия, — информировал Москву Царапкин. — Правда, у них есть в Палестине свои фабрики, на которых могут изготовлять гранаты и минометы, но все это делается пока кустарным способом, и сейчас они нелегально возят оружие главным образом из США, а также из некоторых европейских стран и из одной латиноамериканской страны».

Эпштейн сказал, что еврейское государство по примеру Швейцарии будет придерживаться нейтралитета во внешней политике:

«Еврейское государство появилось в результате позиции главным образом США и СССР. В США имеется около пяти миллионов евреев, в СССР — три миллиона. Новое еврейское государство не хочет держать ориентацию на какую-либо определенную страну, поэтому наиболее правильным внешнеполитическим курсом был бы нейтралитет и ориентация на ООН.

Эпштейн отметил, что, конечно, еврейское государство будет находиться в большой экономической зависимости от Соединенных Штатов, ибо в настоящее время только там они могут закупать для себя оружие, оборудование и другие предметы снабжения.

При этом Эпштейн заметил, что к СССР с просьбой о поставке им оружия и оборудования они сейчас обращаться не думают, чтобы не давать повода для инсинуаций, так как евреев и без того обвиняют в том, что они якобы заключили какие-то секретные соглашения с советским правительством.

Тем временем становилось ясно, что арабские страны не позволят решению ООН вступить в силу и попытаются уничтожить палестинских евреев. Арабские властители своих намерений не скрывали.

Двадцать третьего декабря сорок седьмого года советский посланник в Ливане Солод записал беседу с премьер-министром страны Риадом Сольхом:

«Сольх рассказал, что арабские страны окончательно договорились ни при каких условиях не соглашаться на раздел Палестины и создание в ней еврейского государства, всеми силами сопротивляться против раздела и вести борьбу всеми средствами, сколько бы она ни продолжалась.

Он повторил уже сказанные мне однажды президентом Сирии Шукри аль-Куатли слова о том, что если понадобится, то арабы будут бороться за сохранение Палестины в течение двухсот лет, как это было во время крестовых походов…

Арабские страны не согласятся на раздел Палестины и образование еврейского государства еще и потому, что раздел означает фактическое присоединение арабской части Палестины к Трансиордании. Следовательно, это укрепит позиции короля Абдаллаха и за ним стоящих.

Таким образом, Риад Сольх косвенно подтвердил, что инициатором и главным вдохновителем борьбы арабских стран против раздела Палестины является Сирия…»

Сможет ли Организация Объединенных Наций настоять на своем и реализовать решение о разделе Палестины — вот, что волновало палестинских евреев. И способна ли ООН обеспечить там безопасность?

В последних числах декабря сорок седьмого года директор политического департамента правления Еврейского агентства для Палестины М. Шерток пришел за советом и разъяснениями к заместителю генерального секретаря ООН Аркадию Александровичу Соболеву. По распределению обязанностей Соболев в секретариате ООН руководил департаментом по политическим вопросам и делам Совета Безопасности.

Шерток поинтересовался, обсуждается ли возможность отправки в Палестину международных сил, которые возьмут на себя обеспечение там безопасности после ухода англичан.

Соболев объяснил, что если речь идет только о демонстрации силы и решимости ООН, то Соединенные Штаты имеют флот и авиацию в Средиземном море, и Советский Союз может довольно быстро перебросить туда две авиаэскадрильи. Но если понадобятся сухопутные части, способные вести боевые операции, то на это понадобится как минимум месяц.

Но палестинские евреи понимали, что и месяца не продержатся, если не смогут себя защитить.

Шерток поинтересовался, какие меры могут быть приняты против стран, которые в нарушение решения ООН оказывают военную помощь палестинским арабам.

«Мы предпримем дипломатические шаги, — пояснил Соболев. — Совет Безопасности может призвать эти страны прекратить такие действия и даже угрожать санкциями. Но решение о практическом формате таких шагов может быть принято только после того, как станет известен масштаб их действий. Необходимо понимать, что это медленный процесс».

Пожалуй, впервые стало ясно бессилие ООН в делах, требующих реальных действий. Палестинские евреи поняли, что могут рассчитывать только на себя. Мировое сообщество их не защитит. Они погибнут раньше, чем в аппарате ООН подготовят нужную резолюцию.

Тридцатого декабря сорок седьмого года Громыко выступал на обеде, устроенном американским комитетом еврейских писателей, художников и ученых в честь правительства СССР.

Громыко по существу повторил свою речь на Генеральной Ассамблее, добавив: «Решение о разделе Палестины является при данных обстоятельствах единственно возможным и практически осуществимым решением. Едва ли кто-либо будет оспаривать тот факт, что отношения между арабами и евреями в Палестине испортились настолько, что они не хотят жить в пределах одного государства, о чем прямо и открыто заявляли.

Правда, мы слышали на Генеральной Ассамблее заявления и том, что арабы готовы на создание единого арабско-еврейского государства, но при условии, что еврейское население будет в меньшинстве и что, следовательно, решающей силой в таком новом государстве была бы одна национальность — арабы. Однако, нетрудно понять, что такое решение вопроса, исключающее представление равных прав для обоих населяющих Палестину народов, не могло бы дать должного решения вопроса о ее будущем, так как оно прежде всего не привело бы к урегулированию отношений между арабами и евреями. Более того, оно явилось бы источником новых трений и осложнений в отношениях между этими народами…

Громыко вновь подтвердил:

«Было бы в высшей степени несправедливо не считаться с законными стремлениями еврейского народа к созданию своего собственного государства. Отрицание за евреями права иметь такое государство невозможно было бы оправдать, особенно учитывая все то, что пережили евреи за Вторую мировую войну. Такой выход находит также и историческое оправдание, ибо еврейское население, как и арабское, имеет глубокие исторические корни в Палестине…»

В соответствии с резолюцией Генеральной Ассамблеи от двадцать девятого ноября была сформирована Комиссия ООН по Палестине. В нее вошли представители Боливии, Дании, Панамы, Филиппин и Чехословакии. Задача комиссии состояла в том, чтобы помочь евреям и арабам создать административный аппарат к моменту ухода британских войск.

Пятого января сорок восьмого года руководители Ближневосточного отдела МИД докладывали заместителю министра Валериану Александровичу Зорину, что египетский посланник ведет в Москве беседы, пытаясь выяснить, «крепко ли стоит Советское Правительство на своих позициях по палестинскому вопросу и нельзя ли арабским странам выторговать у СССР уступок в этом вопросе путем угрозы разгромить все прогрессивные и, в частности, коммунистические организации в арабских странах».

Давление не возымело действия. Сталин твердо был намерен создать еврейское государство.

Арабские страны от угроз быстро перешли к антисоветским действиям.

Тридцатого ноября сорок седьмого года в Дамаске прошла организованная властями демонстрация протеста против решения ООН о разделе Палестины. Сирийцы напали на помещение Сирийского общества культурных связей с Советским Союзом и уничтожили выставку, присланную из Москвы.

Сирийские власти после долгих проволочек нехотя обещали расследовать инцидент.

Советский посланник в Ливане и Сирии Солод после беседы с Джамилем Мардам-беем, премьер-министром Сирии и министром иностранных дел, сообщил в Москву, что «нет никаких оснований верить министру иностранных дел Сирии, что „расследование“ даст какие-либо результаты, ибо агитацию за нападение на помещение общества вели его собственные люди».

Руководители Еврейского агентства жаловались советским дипломатам на то, что Чехословакия продает оружие арабским правительствам. Пражские руководители зарабатывали деньги, распродавая доставшуюся им после войны немецкую военную технику. Заработала и собственная военная промышленность.

Советские дипломаты считали такую политику Чехословакии неверной.

Двадцать второго января сорок восьмого года заместитель министра иностранных дел Зорин отправил записку министру Молотову:

«По сообщению поверенного в делах СССР в Чехословакии т. Бодрова, чехословацкое правительство продало сирийскому правительству оружие (минометы, мины, патроны).

В то же время чехи отказались продать оружие Еврейскому агентству в Палестине, которое обратилось с этой просьбой в ноябре 1947 года…

Принимая во внимание позицию, занятую нами в палестинском вопросе, полагал бы возможным поручить т. Бодрову при случае обратить внимание Готвальда на тот факт, что продажа чехословацким правительством оружия арабам в нынешних условиях, когда положение в Палестине обостряется с каждым днем, может быть использована англо-американцами против Советского Союза и стран новой демократии.

Проект соответствующей телеграммы в Прагу прилагается».

Зорин сам еще недавно был послом в Чехословакии и хорошо представлял ситуацию в стране.

Клемент Готвальд возглавлял правительство Чехословакии, в сорок восьмом он станет президентом страны.

Михаил Федорович Бодров был советником посольства в Чехословакии, затем послом в Болгарии, а в пятьдесят восьмом году он станет послом в Израиле.

Молотов двадцать седьмого января написал на записке: «Воздержаться».

Такие деликатные вопросы, как нелегальные поставки оружия, не решались обычными дипломатическими путями.

В конце января сорок восьмого года советское представительство в ООН докладывало в Москву, что «лондонское правительство готовит свою агентуру в арабских странах к захвату Палестины после того, как оттуда будут выведены английские войска. Вот почему искусственно разжигается национальная и религиозная вражда, организуются и поощряются военные столкновения».

По мнению советских дипломатов, Англия желала передать всю Палестину Трансиордании, чтобы разместить на ее территории свои военные базы. Сталин требовал не допустить этого. Самым надежным средством было как можно скорее создать еврейское государство, которое откажет англичанам в базах.

Двадцать шестого января сорок восьмого года Эпштейн пожаловался в Нью-Йорке Царапкину, что решение Соединенных Штатов ввести эмбарго на ввоз военных материалов в Палестину стало ударом для евреев. Арабы покупают оружие у Англии через Ирак и Трансиорданию. А палестинским евреям купить оружие не у кого.

«Следует учесть, — говорил Эпштейн, — что в госдепартаменте вообще сильны проарабские и антиеврейские настроения. К тому же на госдепартамент оказывается сильное давление со стороны американских нефтяных монополий, имеющих концессии и другие интересы в арабских странах».

Госсекретарь Маршалл, министр обороны Форрестол и директор недавно созданного Центрального разведывательного управления контр-адмирал Роско Хилленкойтер не хотели снабжать оружием палестинских евреев. Они говорили, что вожди сионистов слишком прокоммунистически настроены, поэтому нельзя доверять будущим руководителям Израиля, прежде всего Бен-Гуриону, известному своей приверженностью к социализму.

В июле сорок седьмого года конгресс Соединенных Штатов принял закон о национальной безопасности, в соответствии с которым появилось Совет национальной безопасности, единое министерство обороны, объединенный комитет начальников штабов и Центральное разведывательное управление.

В законе говорилось, что директор ЦРУ назначается с согласия сената. Им может быть как офицер, состоящий на действительной военной службе, так и гражданское лицо.

В пятьдесят третьем году приняли поправку к закону относительно должности заместителя директора. Устанавливалось правило, запрещающее назначать на оба поста военнослужащих. Если директором ЦРУ был гражданский, то заместителем ему подбирали военного, и наоборот.

Закон запретил наделять ЦРУ «правами полицейской службы, правом вызова в суд и контролем за соблюдением закона, а также функциями по обеспечению внутренней безопасности». Иначе говоря, задача ЦРУ — заниматься внешней разведкой, работать за рубежом. Оперативная работа на американской территории — только против иностранных объектов.

Директором ЦРУ стал контр-адмирал Роско Хилленкойтер, его заместителем бригадный генерал Эдвин Райт.

Американские разведчики были крайне обеспокоены возможностью появления советских войск на Ближнем Востоке, считая, что за этим последует подготовка революции в регионе. Возможно, ссылки на мнимые коммунистические настроения лидеров палестинских евреев были лишь прикрытием.

Адмирал Хилленкойтер во время войны служил в разведывательном отделе Тихоокеанского флота, перед назначением в ЦРУ был военно-морским атташе в Париже. Как разведчик он счел своим долгом познакомиться с работами Маркса, Ленина и Сталина и не упускал случая щегольнуть цитатой классиков марксизма-ленинизма.

Джеймс Винсент Форрестол до войны очень успешно занимался бизнесом, у него были крупные интересы в сфере добыче ближневосточной нефти, поэтому он был яростным сторонником тесного сотрудничества с арабами. Появление еврейского государства его никак не устраивало. В сороковом году он стал специальным помощником президента Рузвельта, затем заместителем военно-морского министра. Форрестол постоянно доказывал, что нельзя ссориться с нефтедобывающими странами, поскольку без них Америка существовать не может. А без еврейского государства американцы уж как-нибудь обойдутся…

Трумэн не заметил, что его министр обороны постепенно утрачивает контакт с реальностью. Закончилось это самоубийством Форрестола. Но пока он не выбросился из окна, военная политика Соединенных Штатов определялась постепенно сходившим с ума маньяком. Он попался на удочку своих разведчиков, которые докладывали министру, что «коммунистические агенты усиливают свою активность в странах Ближнего Востока, включая нефтедобывающие, от которых зависит свободный мир».

Форрестол доказывал, что ближневосточная нефть важнее всего остального и задача американской внешней политики — обеспечить вооруженные силы нефтью.

— Вы просто не понимаете, что сорок миллионов арабов, — убеждал министр своих собеседников, — столкнут четыреста тысяч евреев в море. И все. Лучше подумайте о нефти — мы должны быть на стороне нефти.

Форрестол вырос в антисемитском окружении. Когда он занимался бизнесом, крупные компании и юридические фирмы не брали на работу евреев. С этими представлениями он пришел на государственную службу. В военно-морском министерстве, которое он возглавлял, евреи-моряки не имели шанса на продвижение.

Его единомышленниками были не только богатые руководители нефтяных компаний, но и руководители государственного департамента — Ачесон и сотрудники, ведавшие ближневосточными делами.

К ним присоединился и государственный секретарь Маршалл. Он боялся, что война между евреями и арабами сорвет его грандиозный план восстановления европейской экономики. Восемьдесят процентов нефти Европа получала с Ближнего Востока. Война могла прервать поставки. Без нефти «план Маршалла» бы не осуществился.

Боязнь нефтяного шантажа была надуманной. Да, саудовский король Ибн-Сауд сказал американским нефтяникам: «В определенных обстоятельствах мне, возможно, придется применить санкции против ваших компаний. Не по своей воле, а потому что я не смогу противостоять давлению арабского общественного мнения».

Но эксперты прикинули, что на самом деле легко смогут обойтись без саудовской нефти, если другие производители например Иран, увеличат добычу. Да и король явно блефовал. Деньги, которые он получал от «Арамко», были единственным источником его доходов, а поддержка Соединенных Штатов — единственной гарантией независимости Саудовской Аравии.

Короли Ирака и Иордании, происходившие из династии Хашимитов, дети свергнутого им Хусейна, ненавидели Ибн-Сауда. Если бы он лишился американского покровительства, хашимиты бы его свергли… Поэтому король, хотя и ненавидел англичан с американцами, всячески их обихаживал. В январе сорок восьмого его навестил видный британский политик Энтони Иден, будущий премьер-министр. Король преподнес ему меч в золотых ножнах с инкрустацией из жемчуга. Когда Иден вернулся домой, таможенники не знали, как быть с таким дорогим подарком, но все-таки разрешили Идену ввести меч беспошлинно — как подарок главы иностранного государства.

Влиятельные политики и правительственные чиновники призывали Трумэна не предпринимать никаких практических шагов для создания в Палестине двух государств: идея умрет сама по себе.

Трумэн долго отказывался от встречи с Вейцманом. Девятнадцатого марта он все-таки его принял — так же тайно, как и в прошлый раз. Разговор был неофициальный и очень эмоциональный. Трумэн пообещал исполнять решение ООН.

В тот же день американский представитель в Совете Безопасности Уоррен Остин фактически бросил вызов своему президенту. Он заявил, что решение о разделе Палестины невыполнимо, поэтому Соединенные Штаты меняют свою политику. Для начала нужно ввести в Палестине международное управление, навести порядок, а потом уже что-то решать…

Трумэн с изумлением узнал об этом на следующий день из утренних газет. Он записал на календаре:

«Оказывается, государственный департамент пересмотрел мою политику. И я узнаю об этом из газет! Что за чертовщина? Теперь я предстал в роли лжеца, которому нельзя верить. В государственном департаменте всегда были люди, которым хотелось перерезать мне горло. Наконец, им это удалось…»

В эту критическую минуту на помощь сионистам вновь пришел Сталин.

Девятого апреля сорок восьмого года министр иностранных дел Молотов отправил Сталину записку:

«Представляю на утверждение проект директивы т. Громыко к сессии Генеральной Ассамблеи».

Вот какую позицию Громыко должен был занять в вопросе о Палестине:

«Отстаивать резолюцию Генеральной Ассамблеи от 29 ноября 1947 года о разделе Палестины…

Подвергнуть критике американское предложение об опеке над Палестиной…»

Сталин утвердил предложение Молотова. Вождь твердо требовал, чтобы еврейское государство все-таки появилось.

Антисионистские действия американских политиков только усиливали желание советских руководителей использовать будущее еврейское государство в антизападной игре.

Советские дипломаты сражались рука об руку с сионистами. В Нью-Йорке Царапкин отверг предложение учредить опеку ООН над Палестиной: «Никто не может оспаривать высокий уровень культурного, социального, политического и экономического развития еврейского народа. Такой народ опекать нельзя. Этот народ имеет все права на свое независимое государство».

Двадцатого апреля сорок восьмого года Громыко выступал на заседании первого комитета второй специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Советский представитель упрекнул Соединенные Штаты за то, что они озабочены нефтью, а не судьбами народов.

Громыко решительно выступил против предложения Соединенных Штатов установить опеку над Палестиной и повторил: «Делегация Советского Союза считает, что решение о разделе Палестины является правильным решением и что Организация Объединенных Наций должна принять эффективные меры для проведения его в жизнь».