МАСОНЫ, ФАШИСТЫ И ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ

«Сигналы о политически вредных либо «антисоветск проявлени­ях», как тогда говорили, имели в основном бытовую основу, — писал офицер А.Н. Симонов, работавший и ярославском областном управлении госбезопасности в пятом управлении. — А мне, как молодому опера­тивнику, хотелось почувствовать настоящего противника, увидеть его воочию. Поэтому на первых порах, освоив уйму литературы, я был в некоторой растерянности: где же он, этот самый идеологический ди­версант, который подрывает наш строй?

Обнаружить диверсантов ярославскому чекисту так и не уда­лось. Но опасных для общества людей он нашел.

«Наиболее серьезным делом, — рассказывал Симонов, — которое удалось реализовать нашему отделению, стала ликвидация так называе­мой РОНС — Рыбинской организации национал-социалистов.

В 1982 году среди рыбинской молодежи был зафиксирован повы­шенный интерес к идеям национал-социализма. Даже не столько к иде­ям, сколько к символике и некоторым наиболее одиозным стереотипам поведения: маршировке, фашистским приветствиям, написанию профа­шистских лозунгов, самодельным значкам. На стенах домов периодиче­ски появлялись профашистские надписи и свастика.

Через некоторое время удалось выявить молодежную профашис­текую группу, которую возглавлял молодой парень, провалившийся на экзаменах в военное училище. Группа — около двадцати человек — на­ходилась в стадии формирования, но увлечение фашистскими идеями, пусть даже в примитивном виде, становилось массовым...»

Появление фашистов в стране, которая в Великую Отечественную разгромила гитлеровскую Германию, казалось немыслимым. Но о созда­нии группок молодых и не очень молодых фашистов сигнализировали не только ярославские чекисты.

Слепое подражание гитлеровцам — использование свастики, крики «Хайль Гитлер!» — было достаточно маргинальным. Зато распростране­ние откровенно нацистских идей приняло достаточно серьезный и масштабный характер. Люди, которые придерживались таких взглядов, поначалу с возмущением отвергали любое сравнение с германским национальным социализмом. Позже они почувствовали себя увереннее и стали довольно откровенно говорить, что в конце концов Гитлер делал и кое-что разумное для своего народа, например, строил хорошие дороги и уничтожал евреев.

Фашистские книги, антисемитская литература стали проникать в нашу страну с середины шестидесятых годов, сначала считаными эк­земплярами, плохенькими ксероксами, и только потом хлынули мощным потоком. Идеологический и биологический антисемитизм находил «научную» основу и в самой России — сохранились же предреволюцион­ные погромные книжки и брошюры. Но на них лежала печать глубокой старины. А новыми антисемитами становились достаточно молодые и образованные люди. Они жаждали современного слова. И нашли его за границей.

Определенная часть русской эмиграции все эти годы переводи­ла на русский язык и издавала крохотными тиражами гигантскую биб­лиотеку современной антисемитской литературы. В двадцатых годах именно русские эмигранты попарили немецкому национальному социа­лизму «Протоколы сионских мудрецов» и всю идеологию насильственно­го решения «еврейского вопроса». Потом немцы с лихвой вернули этот долг. Но не только немцы. По всему миру существуют профессиональ­ные антисемиты, которые и силу той или иной причины посвятили себя борьбе с евреями («мировым еврейским заговором», «сионистской опасностью» и так далее). Понемножку некоторые эмигранты переводи­ли это богатство на русский язык. Когда советских людей стали пус­кать за границу, появились и читатели.

В стерильной атмосфере советского общества антисемитские книги производили сильное впечатление на тех, кто был предрасполо­жен к такого рода мыслям. Помимо литературного, диссидентского самиздата в Советском Союзе образовался и антисемитский самиздат. Из его авторов и читателей и сформировалось сообщество, которое по-настоящему объединяло только одно — антисемитизм.

Появилась и окрепла группа, которую в служебных документах КГБ именовали «русской партией» или «русистами» (малообразованные сотрудники пятого управления, видимо, не подозревали, что русисты — научное понятие, обозначающее специалистов по русской литературе и языку). В «русскую партию» вошли люди, считавшие, что в Совет­ском Союзе в угоду другим национальностям ущемляются права рус­ских. В этой группе были люди, искренне переживавшие за Россию, ученые, писатели и художники, выступавшие против запретов в изуче­нии отечественной истории и культуры. Но тон задавали партийные и комсомольские функционеры средней руки, которые считали себя обде­ленными в смысле постов и должностей. Они доказывали, что евреи и те, кто им покровительствует, занимают слишком заметное положение в обществе.

«До конца шестидесятых годов, — пишет философ и публицист Григорий Померанц, — я смотрел на новое почвенничество как на вы­думку, спекуляцию, удачно найденную форму полунезависимости, полу­рептильности и дозволенной фронды в рамках черной полосы официаль­ного спектра».

К началу семидесятых годов в «русской партии» стали заметны последовательные антикоммунисты, те, кто отвергал не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию. Они считали, что 1917 год устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру. Многие активисты этого движения выросли на откровенно фашистской литературе, скажем на «Протоколах сионских мудрецов», которые были признаны фальшивкой повсюду, кроме нацистской Герма­нии, где вошли в основной арсенал пропагандистской литературы. Че­рез несколько десятилетий после разгрома нацистской Германии «Про­токолы» начали активно распространяться в России.

Валерий Николаевич Ганичев, который руководил отделом культуры ЦК ВЛКСМ, а затем был назначен главным редактором «Комсо­мольской правды», рассказал, что «Протоколы сионских мудрецов» он получил от художника Ильи Глазунова. Заведующий отделом ЦК комсо­мола читал антисемитскую литературу, «и многое становилось ясным».

В этот период, в 1962—1964 годы, — рассказывал Ганичев в газетном интервью, — фактически начинало утверждаться русское на­циональное мировоззрение. До этого оно удерживалось в рамках воен­но-патриотического движения. И вдруг осозналось шире, как государ­ственное мировозрение».

Активисты «русской партии» составляли списки евреев среди деятелей литературы и культуры. Причем они руководствовались на­цистской методологией — «выявляли» и тех, у кого был лишь не­большой процент еврейской крови, и тех, кто был женат на еврейках. То, что на территории Европы после мая сорок пятого считалось пре­ступным и немыслимым, пустило крепкие корни в советском обществе.

Русские националисты имели высоких покровителей и называли имена членов политбюро, которые им симпатизировали. Председателя КГБ они числили среди своих врагов.

«Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении, — го­ворит Ганичев. — Или он был чистый аппаратчик, и не более. Иные считают его масоном. Не знаю. Андропов ненавидел русскую партию и боялся ее... Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова — яростного русофоба. Михаил Александрович Шолохов мне рассказывал, как написал записку в ЦК о положении русского народа, об отсутствии защитников его интересов в правительстве, в ЦК, в любых государственных структурах. Суслов и Андропов эту записку замотали...»

Русские националисты составили список претензий к председа­телю КГБ Андропову. Одна из них — снос Дома Ипатьева.

В самом центре Свердловска находился дом купца Ипатьева, в котором провели последние дни своей жизни отрекшийся от трона им­ператор Николай II и его семья. Здесь они и были расстреляны в июле 1918 года. Когда-то в этот дом водили на экскурсии пионеров и иностранны гостей — расстрелом врагов трудового народа гордились, Потом настроения в обществе поменялись, возник неподдельный ин­терес к старой России, к императорской семье. Идеологическое и че­кистское начальство забеспокоилось: дом Ипатьева превращается в объект поклонения.

26 июля 1975 года председатель КГБ Юрий Андропон написал записку в ЦК КПСС:

«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируют­ся различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города...

Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой ре­конструкции города».

4 августа политбюро одобрило записку Андропова и поручило «Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка Ипатьева в порядке плановой реконструкции города». Решение было исполнено только через два года. Предшественник Ельцина на посту первого се­кретаря Яков Петрович Рябов утверждает, что постановление политбю­ро давно было получено в обкоме, но он не спешил его выполнить, потому что краеведы хотели сохранить дом как памятник истории. А Ельцин, напротив, проявил инициативу и снес дом. Борис Николаевич потом рассказывал, что на него Москва сильно давила, что он дважды отказывался исполнить приказ о сносе Дома Ипатьева, а потом все-таки капитулировал.

Литературный критик Михаил Лобанов возненавидел Андропова за то, что по указанию председателя КГБ ему «устроили идеологиче­скую норку с нешуточными политическими обвинениями».

«Андропов, — рассказывал Лобанов в газетном интервью, — бу­дучи председателем КГБ, в своих донесениях в ЦК именовал нас «ру­систами», вкладывая в это слово нелестный для нас смысл. «Духовны­ми аристократами» он называл, по словам Бурлацкого, своих советни­ков, консультантов — того же Бурлацкого, Арбатова, Бовина и так далее. В глазах этой идеологической обслуги мы были, шовинистами, фашистами. Но сама их биография, их роль в разрушении государства показывает, что за «духовные аристократы» окружали Андропова...»

Побяков имел в виду рассекреченную записку председателя КГБ.

28 марта 1981 года Андропов сообщал в ЦК:

- За последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторолй части научной и творческой интеллигенции, именующую себя «русистами». Под лозунгом защиты русских национальных традиций они по существу занимаются активной антисоветской деятельностью. Развитие этой тенденции ак­тивно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими цен­трами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации...

Противник рассматривает этих лиц как силу, способную ожи­вить антиобщественную деятельность в Советским Союзе на новой основе. Подчеркивается при этом, что указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называе­мые «правозащитники».

Изучение обстановки среди «русистов» показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организационную форму... К «русистам» причисляют себя и разного рода карьеристы и неудачники, отдельные из которых нередко скаты­ваются на путь антисоветской деятельности».

Последнее замечание было, надо понимать, самым неприятным для националистов. Меньше всего им хотелось, чтобы их называли ка­рьеристами и неудачниками, хотя в данном случае офицеры пятого управления недалеки от истины.

«Русисты», говоря языком пятого управления, винили инород­цев в бедственном положении России, но прежде всего заботились о собственной комфортной жизни.

В апреле 1969 года уже упоминавшийся Валерий Ганичев, поэт Владимир Фирсов, прозаик Владимир Чивилихин и директор одного бол­гарского издательства приехали в гости к Михаилу Шолохову.

«Стол был по-русски щедро завален едой, — записал п дневни­ке Чивилихин, — и все так вкусно, что я давно не едал ни такого поросенка, ни огурчиков, ни рыбца, ни холодца».

Пили патриотически настроенные писатели «Курвуазье» и «Мартель». Заговорили о сложной ситуации в стране, о бедственном положении людей. Шолохов сказал:

— С мясом плохо в стране, товарищи. Рассказывают, что на­род по тарелкам ложками стучит в столовых рабочих кое-где. Это еще ничего! А вот если не по тарелкам да не ложками начнут стучать, тогда они, — он кивнул в потолок, — почувствуют.

И без перехода обратился к Фирсову и Чивилихину:

— Да вы пейте, пейте, это же французский коньяк, лучший. Вы это ведь, говорят, умеете делать.

Борьба с евреями стала методом завоевания места под солн­цем. Главной целью было оттеснить конкурентов, захватить хлебные должности и распределять теплые местечки среди своих. Даже в своем кругу менее талантливые пытались утопить более талантливых.

Новый главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Степано­вич Иванов пришел к заместителю заведующего отделом культуры ЦК Альберту Андреевичу Беляеву с жалобой:

— Присудили Валентину Распутину Государственную премию. А разве надо было повесть о дезертире так поддерживать? На чем вос­питывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к родине?

Похоже, за этими рассуждениями о патриотизме стояла простая обида: почему премию дали ему, а не мне?

Известный литературный критик Игорь Александрович Дедков, который жил в Костроме, побывав в одном московском издательстве, записал в дневнике:

«Вот оно — русское, национальное издательство. Нигде и Москве (в редакциях) я не чувствовал себя так плохо, как у них. Они не умеют уважать людей и не хотят уважать их; они не скрывают своего безразличия к «чужим», они любят только «своих», и к этой любви примешана корысть. Вот и все принципы; им бы «кулачное пра­во» вместо всех прочих прав, и тогда бы они навели порядок и выяс­нили бы ваш состав крови и наличие еврейской примеси».

И добавил с горечью: «Вся их пресловутая русская партия пронизана духом торгашества, то есть беспринципна, пронизана стремлением к должностям, карьере, сражена куплей-продажей, прия­тельством и прочим».

Расистские настроения охватили и партийный аппарат. Игоря Дедкова сватали на работу в журнал «Проблемы мира и социализма», который издавался коммунистическими партиями и выходил в Праге. Он записал в дневнике в январе 1979 года:

- Когда был в Цека на приеме у К. Зародова, шеф-редактора «Проблем мира и социализма», он спросил меня, кто по национально­сти моя жена?

Кто вы, я вижу, — сказал он, — а кто она?

Пришлось рассказать и успокоить».

Упомянутый Дедковым Константин Иванович Зародов, крупный идеологический чиновник, кандидат в члены ЦК КПСС, до перевода в журнал был первым заместителем Главного редактора Правды.

Ненавидящие Запад русские антисемиты на самом деле страдают комплексом неполноценности по отношению ко всему иностранному. В советские времена столпы отечественного антизападничества всеми правдами и неправдами выбивали себе зарубежные командировки, езди­ли за границу с консервами и кипятильниками, варили суп в гости­ничном умывальнике, чтобы не потратить зря ни одною драгоценного доллара, прикупить побольше того, что произведено на бездуховном Западе.

Они объединялись в тесные группы, создавая своеобразные ма­сонские ложи, куда чужих не пускали. Такими масонскими ложами ста­ли в семидесятых годах редакции некоторых литературных журналов и книжных издательств, те печатали и издавали только своих. Они не­навидели тех coтрудников аппарата ЦК и КГБ, которые не являлись их полными единомышленниками. И считали, что причина недоброжелатель­ности Андропова лично к ним — его еврейское происхождение.

«10 ноября 1982 года умер Брежнев, — записал в дневнике Ми­хаил Лобанов. — Через день я пришел в Литинститут, чтобы оттуда вместе с другими (обязаны!) идти в Колонный зал для прощания с по­койным.

На кафедре творчества я увидел Валентина Сидорова, — как и я, он работал руководителем семинара. Он стоял у стола, более чем всегда ссутулившийся, отвислые губы подрагивали. «Пришел к власти сионист», — поглядывая на дверь, ведущую в коридор, вполголоса произнес он и добавил, что этого и надо было ожидать при вечной взаимной русской розни...

Андропов. Теперь Андропов! Что нас ждет? И что ждет меня после моей статьи, уже вышедшей в свет? Взгляд сквозь очки — стро­го испытующий, со зловещинкой».

Когда Андропов перешел в ЦК, на приеме у него побывал пред­седатель Госкомитета по делам полиграфии, издательств и книжной торговли Борис Стукалин (вскоре его опять возьмут в ЦК).

«Сначала он слушал внимательно, — вспоминал Стукалин. — Но я ощущал на себе его прощупывающий, колючий взгляд, выражавший ка­кое-то нетерпение».

Андропов резко и раздраженно высказался о книге Сергея Се­манова, одного из тех, кого причисляли к «русской партии»:

— Книга антиисторична, опирается на ложные концепции. Автор с большой симпатией пишет о царе-батюшке.

«Юрий Владимирович, — писал Стукалин, — назвал поведение Семанова провокационным, возбуждающим антисемитские настроения. Вот в чем, оказывается, была истинная причина столь негативной оценки книги!..

Он очень остро, даже болезненно реагировал на проявления антисемитизма (хотя для этого серьезных оснований, на мой взгляд, не было), но я не слышал, чтобы даже в мягкой форме он осуждал просионистские, деструктивные по своей сути настроения известных деятелей литературы, науки, искусства».

Борис Иванович Стукалин, видимо, не имел возможности вник­нуть в работу пятого управления КГБ, в состав которого входил це­лый отдел «по борьбе с сионизмом». Он напрасно подозревал Юрия Владимировича в защите «сионистов». Именно Андропов санкционировал распространение в стране националистических и черносотенных на­строений, хотя не мог не понимать, что они подрывают официальную идеологию.

КГБ начал эту кампанию с помощью доктора исторических наук Ни­колая Яковлева. В 1974 году в издательстве Молодая гвардия вышла его книжка “1 августа 1914 года”. Историки-марксисты схватились за голову. В журнале “Вопросы истории КПСС” подготовили разгромную рецензию, где говорилось о “фальсификации ленинских взглядов”. В последний момент пришло указание снять статью из готового номера. Историки не могли понять, кому жепод силу опрокинуть советскую ис­торическую науку?

 ? Появлением этой книги, — писал Николай Яковлев, - российская историческая наука обязана Ю.В. Андропову, начатым им и незавер­шенным политическим процессам.

Тут надо сделать небольшое отступление и рассказать историю самого Яковлева.

Постановлением Совета министров от 31 декабря 1951 года заме­ститель военного министра маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев был снят с должности. Вместе со своими подчиненными, ве­давшими принятием на вооружение новых артиллерийских систем, он был обвинен в том, что закрыл глаза на недостатки новых 57-мм ав­томатических зенитных пушек.

В конце февраля 1952-го его арестовали.

Досталось и сыну маршала, Николай Яковлев-младший, который работал в отделе США Министерства иностранна дел, тоже был аресто­ван и просидел около года. Смерть Сталина принесла свободу и отцу, и сыну. Одно из первых решений министра внутренних дел Берии — отпустить всех, кто был арестован по делу маршала Яковлева. Но страх остался. До самой смерти, напуганный Сталиным главный артил­лерист страны по-дружески советовал коллегам:

? Прежде чем подписать бумагу, убедись, что если из-за нее начнут сажать в тюрьму, то ты будешь в конце списка.

Арест не прошел для Яковлева-младшего бесследно. Николай Николаевич занимался историей, защитил докторскую диссертацию. Но считал, что ему не доверяют. Он обратился за помощью к человеку, который помнил его отца, — секретарю ЦК по военной промышленности

Дмитрию Федоровичу Устинову. Тот переадресовал Яковлева к Ан­дропову.

Председатель КГБ принял историка.

«Любезный и обходительный Андропов, — вспоминал Яковлев, — не стал слушать моих жалоб (эти пустяки отметем?!), а затеял раз­говор о жизни».

Потом переправил Яковлева начальнику пятого управления ге­нералу Бобкову, который произвел на Николая Николаевича неизглади­мое впечатление:

«Никогда не встречал лучше осведомленного человека, обла­давшего такими громадными познаниями, невероятной, сказочной памя­тью. Его никогда нельзя было застать врасплох, на любой вопрос следовал четкий, исчерпывающий ответ».

И с той поры Яковлев стал захаживать на Лубянку, беседовать с Андроповым и Бобковым. Как человек, напуганный госбезопасностью и всю жизнь ожидавший нового ареста и обыска, он инстинктивно ис­кал защиты у чекистов. Надеялся, что одни чекисты (умные и здраво­мыслящие) спасут его от других (костоломов).

О чем же беседовал с Яковлевым председатель КГБ?

«Юрий Владимирович, — писал Яковлев, — вывел, что извечная российская традиция — противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Чем это обернулось к 1917 году для полити­ческой стабильности страны, не стоит объяснять.

С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком стремительно набирал силу. Объявились диссиденты. Андропов многократно повторял мне, что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмеша­тельства Запада во внутренние проблемы нашей страны».

Если бы профессор Яковлев изучал не американскую историю, а отечественную, он бы увидел, что такие же беседы российские жан­дармы вели с революционерами. Иногда они преуспевали — тогда рево­люционер соглашался сотрудничать с полицией. Конечно, для этого нужна некая предрасположенность: не только страх перед властью, но ненависть и зависть к окружающим, комплекс недооцененности, жела­ние занять место в первом ряду..

Судя по записям Яковлева, из Андропова, хоть он и дня не был оперативной работе, мог бы получиться вполне успешный вербовщик.

? Председатель, посверкивая очками, — писал Яковлев, - в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много и со смаком говорил об идеологии. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми».

Андропов, соблазняя Яковлева, рассказал, что Иван Тургенев работал на разведку, что политическим сыском занимались Виссарион Белинский и Федор Достоевский.

После долгих бесед с Андроповым и генералом Бобковым, на­чальником пятого управления КГБ, Яковлев написал книгу «1 августа 1914 года». В ней Февральская революция и свержение монархии изоб­ражались как заговор масонов, ненавидящих Россию и решивших погу­бить великую державу.

Все материалы о мнимых кознях масонов, в том числе фальси­фицированные чекистами протоколы допросов бывших деятелей Времен­ного правительства, автору вручил генерал Бобков. Вот таким об­разом КГБ осуществил идеологическую операцию, нацеленную на «укрепление мнимо-оппозиционной национал-коммунистической альтер­нативы диссидентству, пропагандировавшему демократические и общечеловеческие ценности» (см. журнал •Вопросы истории», 1998, № 11 — 12). Андропов, став главой партии и государства, распорядился издать книгу Яковлева огромными тиражами, в том числе перевести на языки союзных республик.

Книга Николая Яковлева была сигналом к тому, что можно сме­ло, винить во всех бедах России масонов и евреев и что такая трак­товка поддерживается высшим начальники. Критиковать книгу Яковлева не позволялось. В обществе проснулся интерес к таинственным масо­нам. Конечно, не всякий историк мог позволить себе участвовать в столь низкопробной кампании и подыгрывать черносотенцам и антисе­митам. Но желающие нашлись.

Цель, которую преследовали Андропов и Бобков, была достиг­нута: общество отвлеклось от обсуждения жизненно важных проблем страны, оказавшейся в бедственном положении, и занялось увлека­тельным делом: выяснением, кто из деятелей нашей истории был евреем и масоном. Попутно людям втолковывали, что диссидент, либе­рал, демократ пацифист, еврей не может быть патриотом России.

Характерно, что Николай Яковлев так и остался невыездным. За границу руководитель КГБ его не пускал. Употребить свою власть на то, чтобы снять с историка нелепый навет, Андропов не захотел. Во-первых, чиновник в принципе не любит ничего разрешать. Это опасно. Во-вторых, с людьми, которые висят на крючке, проще рабо­тать.

Весной 1980 года вышло первое издание толстенной книги Яковлева «ЦРУ против СССР». Во втором издании автор добавил стра­ницы о Сахарове и его жене, которые порядочные люди сочли гнусны­ми. Надо иметь в виду, что Сахаров при всей своей интеллигентности и мягкости не был слюнтяем, а вполне мог дать сдачи и не прощал подлости. Когда Яковлев приехал в Горький и пришел к Сахарову, ви­димо, чтобы обогатить переиздание своей книги новыми деталями, то Андрей Дмитриевич дал ему звонкую пощечину и выставил из кварти­ры...

Замечательная писательница и очень честный человек Лидия Корнеевна Чуковская реагировала по-своему:

— Как мог Андрей Дмитриевич позволить себе дотронуться до него рукой?

В КГБ Андропову открылось множество проблем, скрытых от обычных граждан, в том числе национальных. Острота их была ему по­нятна.

«В 60—70-х годах, — пишет бывший сотрудник пятого управле­ния Анатолий Ильич Шиверских, дослужившийся до генерала, — в нацио­нальных республиках вышло большое количество трудов по исто­рии населявших их народов. Отличительной чертой данных изданий стало принижение или искажение истории соседей... В советское вре­мя страсти вокруг территориальных притязаний накалялись до такой степени, что порой могли вылиться в массовые беспорядки... Нам ре­комендовалось искать источники в республиках из числа местных на­циональных авторитетных лиц. Если перевести сказанное на оператив­ный язык, значит приобретать «агентов влияния».

Однажды начальник разведки ГДР генерал-полковник Маркус Вольф прилетел в Москву за помощью. Он хотел вызволить из неволи своего агента Гюнтера Гийома, арестованного контрразведкой ФРГ. Западные страны готовы были на обмен заключенными, но требовали, чтобы Москва отпустила Анатолия Щаранского, физика, который упорно доби­вался выезда в Израиль. Но Щаранского чекисты обвинили в шпионаже и дали ему большой срок. Маркус Вольф попытался убедить Андропова отпустить Щаранского, но председатель КГБ наотрез отказался это делать.

? Товарищ Вольф, — сказал Андропов, — разве вы не понимаете, что произойдет, если мы дадим такой сигнал? Этот человек шпион, но еще важнее то, что он еврей и выступает в защиту евреев. Если мы освободим Щаранского, борца за права евреев, то и другие народно­сти могут последовать этому примеру. Кто будет следующим? Немцы Поволжья? Крымские татары? Калмыки? Чеченцы? Если мы откроем все клапаны и народ начнет вываливать все свои беды и претензии, нас захлестнет эта лавина и мы не сможем ее сдержать.

? Он сознавал, что любой национализм, — вспоминал его по­мощник Виктор Шарапов, — русский, украинский, казахский, киргиз­ский, грузинский — представляет угрозу для единства нашего много­национального государства. Он исходил не из национального, а из общелолитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает...»

В реальности Андропов и офицеры пятого управления чувствовали, что теряют контроль, и не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за нару­шение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать не хотелось — вроде как свои.

По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не котел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на генерального секретаря не прощались. Тут Андропов был непрекло­нен. Все остальное дозволялось.

«Отмечали в Вологде юбилей Василия Ивановича Бедова — его пятидесятилетие, — рассказывал литературный критик Олег Михайлов. — После торжественной части в областном театре, застолья в ка­ком-то большом помещении (кажется, в обкомовской столовой) собрались на другой день у него дома. Тосты. Разговоры.

Владимир Солоухин рассказывал, как во времена, когда он служил в охране Кремля, готовились снимать с кремлевских башен звезды и вместо них устанавливать орлов.

— Сталин хотел объявить себя императором, уже все было го­тово, — плыл над столом солидный окаюший голос.

Кто-то выкрикнул «Многая лета!», подхваченное тут же рассказчиком и умноженное монархической здравицей, кажется, к неу­довольствию сидевшего рядом с Беловым председателя облисполкома».

Если областной чиновник и был недоволен, это никак не по­вредило монархистам с партийными билетами.

— Почему меня не посадили? — удивлялся много позже Влади­мир Солоухин в интервью, опубликованном в «Комсомольской правде». — По-моему, ко мне хорошо относился Андропов. Мы встретились в Венгрии в пятидесятых. Я — молодой журналист. Он — молодой дипло­мат. Познакомились, выпили. Я сам замечал здесь не раз: обкладыва­ли агентурой, стучали и сами удивлялись, почему не берут Солоухи­на. Видно, Андропов глушил.

Советский Союз разрушался, и отнюдь не усилиями либерально настроенных диссидентов. Многонациональное государство подрывали крайние националисты, занимавшие все большие посты в партийно-го­сударственном аппарате. Ведь в союзных и автономных республиках внимательно следили за тем, что происходит в Москве. Если одним можно прославлять величие своего народа, своего языка и своей культуры, то и другие не отстанут.

— Наверняка вы мечтали оказаться на месте Гагарина? — спросили однажды космонавта Андрияна Григорьевича Николаева, два­жды Героя Советского Союза, на редкость скромного человека.

? Каждый хотел, — с горечью ответил Николаев. — Но я заранее знал, что меня никогда не пошлют первым, хотя физически я не усту­пал Гагарину. Почему? Потому что наше великое государство первым запустило бы в космос только русского человека. Я по национально­сти чуваш. Разве представителю маленькой нации могли доверить со­вершить такой подвиг?

Эти настроения подтачивали единство государства. Откровен­ный национализм в конце концов погубил Советский Союз.