– Ваше дело решено благоприятно, – объявила она. – Это было не совсем легко, потому что...

– Ваше дело решено благоприятно, – объявила она. – Это было не совсем легко, потому что Тренев категорически против. Асеев не пришел, он болен, но прислал письмо за… В конце концов Совет постановил вынести решение простым большинством голосов, а большинство – за, и бумага, адресованная Тверяковой от имени Союза, уже составлена и подписана. В горсовет мы передадим ее сами, а вам сейчас следует найти себе комнату. Когда найдете, – сообщите Тверяковой адрес – и все».

После этого Вера Васильевна предложила Цветаевой поискать себе жилье в районе улицы Бутлерова и, подумав, добавила: «Что касается вашей просьбы о месте судомойки в будущей писательской столовой, то заявлений очень много, а место одно. Сделаем все возможное, чтобы оно было предоставлено вам. Надеюсь – удастся.

– Вера Васильевна простилась и ушла в парткабинет заседать. А мы по лестнице вниз.

Я ничего ни от кого не слыхала ранее ни о грядущей столовой…, ни о месте судомойки, на которое притязает Цветаева. О, конечно, конечно, всякий труд почетен! И дай ей бог! Но неужели никому не будет стыдно: я, скажем, сижу за столом, хлебаю затируху, жую морковные котлеты, а после меня тарелки, ложки, вилки моет не кто-нибудь, а Марина Цветаева? Если Цветаеву можно определить в судомойки, то почему бы Ахматову не в поломойки, а жив был бы Александр Блок – его бы при столовой в истопники. Истинно писательская столовая».

28 августа Цветаева села на пароход и вернулась к сыну в Елабугу. На другой день Георгий, сын Цветаевой, написал в своем дневнике, что его мать так и не смогла нигде найти работу. В качестве единственного варианта ей предложили занять должность переводчицы в НКВД, где она должна была переводить с немецкого на русский. Узнав об этом факте из биографии поэтессы, многие начали думать о том, что Цветаеву хотели «завербовать» органы государственной власти.

Как провела Цветаева предпоследний день в своей жизни, известно мало. Но можно предположить, что она была на грани отчаяния. Последний день в ее жизни, 31 августа, был выходным – воскресеньем, а следовательно, люди, проживающие в одном доме с Цветаевой, отсутствовали. Поэтесса решила этим воспользоваться. Она написала три записки: сыну Георгию, людям, которые возьмут на себя хлопоты, связанные с ее похоронами, и Асеевым.

Незадолго до этого она с болью и отчаянием обреченного писала: «Почему вы думаете, что жить еще стоит? Разве вы не понимаете будущего?». А потом подвела итог: «Нет будущего. Нет России», – ведь с Россией она прежде всего ассоциировала себя.

Днем 31 августа Марина Цветаева повесилась, покончив с собой и со своим нищенским существованием, лишенным даже маленького лучика надежды.

На третий день, 2 сентября, Марину Ивановну Цветаеву тихо похоронили в одной из бесчисленных могил Елабужского кладбища. Место ее последнего упокоения до сих пор не найдено. Незадолго до своей смерти Марина, словно бы уже предчувствуя скорый конец, написала удивительное по своей эмоциональной силе произведение, которое стало ее предсмертным реквиемом самой себе:

Умирая, не скажу: была.

И не жаль, и не ищу виновных.

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

Ты, – крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья —

Я тебе повелеваю: – будь!

Я – не выйду из повиновенья.

Даниил Иванович Хармс. Детский поэт, который писал для взрослых

Даниил Иванович Ювачев родился в Санкт-Петербурге в 1905 году. Ювачев – его настоящая фамилия, псевдоним Хармс он взял значительно позднее.

Точная дата рождения Даниила Ювачева неизвестна. Иногда этот день отмечали 17 декабря, иногда 12 января. Сам Даниил Ювачев в своем автобиографическом произведении «Как я родился» предлагал официально записать день своего рождения 1 января 1906 года, но эту идею не поддержали, и принято стало считать днем рождения Д. Ювачева 17(30) декабря.

Отец Даниила был морским офицером и в 1883 году принимал участие в революционном движении, за что был привлечен к суду. В 1884 году по «делу 14-ти» его приговорили к смертной казни. Впоследствии этот приговор заменили 15-летним заточением, четыре года из которых он провел в одиночной камере в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, а остальные на каторге. Там отец Даниила Хармса написал большое количество книг, в том числе и на религиозные темы: «Восемь лет на Сахалине» (1901), «Между миром и монастырем» (1903), «Шлиссельбургская крепость» (1907), «Тайны Царства Небесного» (1910).

Во время ссылки на Сахалине Иван Павлович Ювачев следил за работой метеостанции. Через некоторое время он был освобожден досрочно, после чего поселился во Владивостоке.

За время своей каторги он очень сильно изменился – из революционера и атеиста превратился в государственника и ревностного христианина.

В это время у Ивана Ювачева начала проявляться склонность к мистике. И все это несмотря на то, что он был членом-корреспондентом физического отделения Академии наук. Отрицая признанное большинством толкование Священного Писания, приведенное в религиозных брошюрах, он даже имя для своего сына выбрал не просто так.

Рождению мальчика предшествовали три события. Первое – это то, что его рождение совпало с днем памяти святого Даниила. Второе – отец Хармса увидел этого древнееврейского пророка во сне. Третье – имя Даниил переводится как «Суд Божий», и Иван Ювачев видел в этом священный знак из-за событий, связанных с революцией 1905 года. Таким образом, Даниил Ювачев с самого своего рождения соединил в себе определенную долю мистики и реализма.

Мать Даниила Ювачева была дворянкой и также имела отношение к каторжной жизни: в 1900-е годы она содержала в Петербурге приют для бывших каторжанок.

Даниил Ювачев учился в немецкой школе (Петершуле), находившейся в Санкт-Петербурге и считавшейся привилегированной. Благодаря этой школе Даниил довольно основательно изучил иностранные языки – немецкий и английский.

В 1924 году Ювачев поступил в Ленинградский электротехникум, но через год был оттуда отчислен за «неактивность в общественных работах» и «слабую посещаемость». После этого он решил более не заниматься своим образованием в учебных заведениях и все свое время полностью посвятил литературной деятельности. В это время основным его доходом были гонорары за публикации.

Даниил, наряду с писательством, стал заниматься и самообразованием, более всего ему нравилось заниматься философией и психологией. Об этом он написал в своем дневнике.

Ювачеву очень нравилось творчество поэта А. В. Туфанова, он почувствовал в себе «силу стихотворства» во многом благодаря его стихотворениям.

А. В. Туфанов в свою очередь был последовтелем В. В. Хлебникова, книга которого «К зауми», написанная им в 1924 году, была в то время очень популярна. Также В. В. Хлебниковым в марте 1925 года был основан Орден Заумников. Среди главных фигур здесь был и Ювачев, которому принадлежал титул «визирь зауми».

Благодаря А. В. Туфанову Д. Хармс познакомился с учеником поэта-«хлебниковца» А. Введенским, на творчество которого оказал влияние И. Г. Терентьев. Перу А. Введенского принадлежит множество агитпьес, например «актуализующая» сценическая обработка «Ревизора», которую впоследствии спародировали в «Двенадцати стульях» И. Ильф и Е. Петров.

А. Введенский являлся наставником Д. Ювачева, к тому же между ними сложилась крепкая дружба. Тем не менее неправильно было бы утверждать, что их объединяет какое-то общее направление в творчестве. В творчестве А. Введенского присутствует определенная дидактическая установка, а у Ювачева установка скорее игровая.

Благодаря А. Введенскому Даниил Ювачев познакомился с довольно известными людьми – Л. Липавским и Я. Друскиным, которые впоследствии стали его друзьями. Я. Друскин и Л. Липавский закончили философское отделение факультета общественных наук. Их учителем был русский философ Н. О. Лосской, высланный в 1922 году из СССР. Друзья не отказались от своего учителя и стремились продолжить его дело – развивали идеи интуитивного знания и самоценности личности.

Впоследствии эти люди так или иначе оказали влияние на мировоззрение Даниила Ювачева. Более 15 лет они были восторженными слушателями и почитателями его творчества. Я. Друскину во время блокады удалось сохранить сочинения Хармса.

В 1922 году Друскин, Введенский и Липавский создали тройственный союз, а себя стали называть чинарями. Через три года в этот союз приняли и Даниила Ювачева. Именно в это время он и взял себе псевдоним Хармс – множественное число английского слова «harm» – «напасти». Под этим псевдонимом Д. Ювачев и стал скандально известен среди литераторов-авангардистов. Также он поменял и свой титул, вместо «визиря зауми» он стал «чинарем-взиральником».

Свои произведения, написанные для детей, Даниил Ювачев подписывал и другими псевдонимами: Чармс, Шардам и т. д. Своей настоящей фамилией Даниил Хармс никогда не пользовался.

В марте 1926 года Д. Хармса приняли во Всероссийский союз поэтов, где во вступительной анкете его псевдоним был закреплен. В этот союз Даниил Хармс представил большое количество своих произведений, некоторые из которых – «Стих Петра Яшкина – коммуниста» и «Случай на железной дороге» – были опубликованы в малотиражных сборниках Всероссийского союза.

В этот период Д. Хармс писал только детские стихотворения, и в СССР до конца 1980-х годов было напечатано лишь одно «взрослое» стихотворение Д. Хармса «Выходит Мария, отвесив поклон».

Благодаря членству в литобъединении Даниилу Хармсу была предоставлена возможность читать свои стихи перед широкой публикой. Этой возможностью Хармс воспользовался всего лишь один раз – в октябре 1926 года.

Хармс писал необычные стихотворения, драматичность которых была скрыта за их игровым началом. В 1926 году он и А. Введенский пытались поставить синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс», который назывался «Моя мама вся в часах». К сожалению, этот спектакль так и не был до конца подготовлен.

Даниил Хармс через некоторое время после неудавшейся постановки спектакля познакомился с К. Малевичем. Впоследствии они стали очень дружны и Малевич даже подарил поэту свою книгу «Бог не скинут» с надписью «Идите и останавливайте прогресс»».

Позже, в 1936 году, уже после смерти К. Малевича на панихиде по художнику Д. Хармс прочитал свое стихотворение «На смерть Казимира Малевича».

Во многих произведениях Д. Хармса присутствует драматическая нота – «Лапа», «Искушение», «Месть», «Елизавета Бам» и т. д.

Пьеса «Елизавета Бам» 24 января 1928 года была представлена на единственном вечере «Объединения Реального Искусства» (ОБЭРИУ). В «Объединение Реального Искусства» входили в то время Д. Хармс, А. Введенский, К. Вагинов, Н. Заболоцкий, И. Бахтерев и Н. Олейников.

Д. Хармс реальным искусством называл слово, «очищенное от литературной шелухи». По его мнению, это было «чистотой порядка»: «Я думал о том, как прекрасно все первое. Как прекрасна первая реальность… Я творец мира, и это самое главное во мне. Я делаю не просто сапог, но раньше всего я создаю новую вещь. Мне важно, чтобы… порядок мира не пострадал, не загрязнился от соприкосновения с кожей и гвоздями. Чтобы… он сохранил бы свою форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым. Когда я пишу стихи, то самым главным кажется мне не идея, не содержание, не форма и не туманное понятие „качества“, а нечто еще более туманное, непонятное рационалистическому уму: это чистота порядка. Истинное искусство… создает мир и является его первым отражением. Оно обязательно реально…».

Это общество просуществовало всего лишь три года (1927–1930) и никаким образом не затронуло творческие принципы Даниила Хармса. Н. Заболоцкий дал Хармсу следующую характеристику: «Поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях».

В конце 1927 года Б. Житков и Н. Олейников образовали Ассоциацию писателей детской литературы и пригласили в нее Д. Хармса.

Иногда Даниил Хармс рассуждал довольно странно: «…Великого императора Александра Вильбердата при виде ребенка тут же начинало рвать. …Во времена Александра Вильбердата показать взрослому человеку ребенка считалось наивысшим оскорблением. Это считалось хуже, чем плюнуть человеку в лицо, да еще попасть, скажем, в ноздрю. За “оскорбление ребенком” полагалась кровавая дуэль».

С 1928 по 1941 год Даниил Хармс сотрудничал в журналах для детей «Чиж», «Еж», «Сверчок» и «Октябрята», в этот период он опубликовал около 20 детских книг. Эти произведения были естественным продолжением в творчестве Д. Хармса, они также наполнены игровой стихией.

Дневники и письма, написанные Хармсом в это время, свидетельствуют, что подобные произведения он писал исключительно ради заработка, и большого значения для автора они не имели.

Только благодаря стараниям С. Я. Маршака они были опубликованы. Эти произведения впоследствии резко критиковали, в «Правде» в 1929 году даже вышла статья «Против халтуры в детской литературе». Большинство исследователей творчества Д. Хармса этим и объясняют постоянную смену псевдонимов поэта.

Газета «Смена» в апреле 1930 года о некоторых неопубликованных произведениях Д. Хармса отзывалась как о «поэзии классового врага». Это стало предвестием ареста Д. Хармса в конце 1931 года и последующей ссылки в Курск. Его произведения стали воспринимать как «подрывную работу» и «контрреволюционную деятельность».

Ссылку Даниил Хармс отбывал вместе с А. Введенским. Н. Олейникова, их друга, расстреляли в 1937 году. А. Введенского в 1941 году, в самом начале войны, повторно арестовали. Объяснением этому было то, что А. Введенский был бывшим репрессированным, впоследствии его «принудительно эвакуировали». По дороге к месту заключения он погиб.

В ссылке Даниил Хармс писал: «Бесконечное – вот ответ на все вопросы. Все вопросы имеют один ответ. А потому нет многих вопросов, есть только один вопрос. Этот вопрос: что такое бесконечное?».

Через некоторое время, в 1932 году, Хармс вернулся в Ленинград. После этого в его творчестве произошли некоторые изменения. Поэзия стала менее важной в жизни поэта, количество написанных им стихотворений стало резко сокращаться. Существуют сведения, что последние свои стихотворения он написал в 1938 году.

В это время Д. Хармс написал известную свою повесть «Старуха». Затем вышли в свет его прозаические сочинения: «Сцены», «Случаи» и т. д. В произведениях Д. Хармса прослеживается один общий момент – существуют как бы два главных героя: лирический герой (это может быть заводила, затейник, визионер и так далее) и подчеркнуто наивный и простой рассказчик-наблюдатель, повествующий совершенно беспристрастно, иногда с долей цинизма.

В своем творчестве Даниил Хармс стремился показать жестокое несоответствие «непривлекательной действительности». Все это видно благодаря точной передаче с помощью жестов, точных деталей, речевой мимики и т. д.

Наряду с дневниками («Пришли дни моей гибели»), Д. Хармс писал и рассказы: «Упадание», «Реабилитация», «Рыцари», «Помеха». В этот период своей жизни Хармс наполнял свои произведения своеобразной жестокостью, пошлостью, чувством полной безысходности и власти полоумного произвола.

В 1933 году Д. Хармс, увлеченный известной московской актрисой Клавдией Васильевной Пугачёвой, писал ей: «…вы – это уже не вы, не то, чтобы вы стали частью меня или я частью вас, или мы оба частью того, что раньше было частью меня самого, если б я не был сам той частицей, которая в свою очередь была частью… Простите, мысль довольно сложная…».

Также Даниил Хармс писал ей довольно интересные стихотворения, которые, к сожалению, пропали. Удалось сберечь лишь несколько строк.

Когда в густой траве гуляет конь,

Она себя считает конской пищей.

Когда в тебя стреляют из винтовки,

И ты протягиваешь к палачу ладонь,

То ты ничтожество, ты нищий…

Когда траву мы собираем в стог,

Она благоухает. А человек, попав в острог,

И плачет, и вздыхает,

И бьется головой, и бесится,

И пробует на простыне повеситься…

В 1937 году Д. Хармс опубликовал свое произведение «Из дома вышел человек…», которое он объявил детской песенкой. Это во многом обострило ситуацию. Целый год произведения Д. Хармса не печатали в «Чиже», а это было очень важно для него: «…Продал чужую партитуру „Руслана“ за 50 рублей… Сделано последнее. 3 октября 37-го года».

В 1939 году Д. Хармс написал: «Интересно, что бессмертие всегда связано со смертью и трактуется разными религиозными системами либо как вечное наслаждение, либо как вечное страдание, либо как вечное отсутствие наслаждения и страдания».

В той или иной степени тема смерти и бессмертия присутствует практически во всех произведениях Даниила Хармса. Другими излюбленными его темами были некрофилия, педофилия, эротика, иногда переходящая в откровенную пошлость, и другие не менее необычные темы.

В этот период жизни Д. Хармс постоянно находился в долгах, денег не хватало. Но, несмотря на это, он писал стихи каждый день, зная, что при его жизни они вряд ли будут опубликованы. И его действительно не печатали, а в августе 1941 года арестовали за «пораженческие высказывания». На свободу он уже не вышел: через некоторое время поэт скончался в тюремной психиатрической больнице от истощения.

В протокола допроса Даниила Хармса от 23 декабря 1931 года были следующие строки: «В область детской литературы наша группа привнесла… заумь, которую я в предыдущем протоколе назвал контрреволюционной.

К наиболее бессмысленным своим стихам… я отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные».

Д. Хармс был настроен категорически против новой власти. Это просматривалось не только в его творчестве, но и в повседневной жизни. По воспоминаниям: «Даниил Иванович никогда не говорил “Ленинград”. Только “Петербург”. Улицу свою никогда не называл Маяковской, только Надеждинской».

Из показаний Антонины Оранжереевой в Ленинградском НКВД: «Ювачев-Хармс в кругу друзей доказывал, что поражение СССР в войне с Германией якобы неизбежно. Заявлял, что посылают защищать Ленинград невооруженных бойцов. Хармс-Ювачев говорил, что… необходимо уничтожить весь пролетариат…».

На фронте Хармс не был, его комиссовали как психически больного человека.

Позже он говорил: «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны я хотел бы жить в пятке».

Существует мнение, что Хармса арестовали по доносу. Исследователь его творчества и жизни утверждал: «Хармс с друзьями собирались и куражились в доме у женщины, муж которой был начальником следственного отдела Ленинградского НКВД! В доме чекиста они вели себя, как всюду. Донос в деле, конечно, есть».

Произведения Даниила Хармса, даже уже опубликованные, были непопулярны вплоть до начала 1960-х годов. В 1962 году был издан сборник его детских стихотворений «Игра». Вообще его детские стихотворения, по мнению критиков, наполнены особой домашней атмосферой.

Иван Иваныч самовар

Был пузатый самовар

Трехведерный самовар.

В нем качался кипяток,

Пыхал паром кипяток,

Разъяренный кипяток…

Около 20 лет после этого Хармса пытались изображать своеобразным веселым детским массовиком-затейником. Его стихи даже использовали при создании детских мультфильмов. Однако подобный образ совершенно не согласовывался с содержанием большинства его произведений.

С 1978 года в ФРГ начали публиковать собрание сочинений Д. Хармса. Эту публикацию подготовили благодаря сохраненным В. Эрлем и М. Мейлахом рукописям Хармса.

К середине 1990-х годов Даниила Хармса признали одним из основных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, которая в определенной степени противостояла советской литературе. Его произведения стали переиздавать, изучать в учебных заведениях.

22 декабря 2005 года в Санкт-Петербурге в честь Даниила Хармса была открыта мемориальная доска. Место для ее установки выбрано не случайно. Она была размещена на фасаде дома №11 на улице Маяковского. Именно по этому адресу и жил поэт до самого своего ареста.

Установку мемориальной доски приурочили к столетию «мастера литературного абсурда».

Архитектор Вячеслав Бухаев, автор мемориальной доски, изобразил Д. Хармса таким, как на известной фотографии – «в нелепой шляпе».

На памятнике архитектор также вырезал название одного из стихотворений поэта «Из дома вышел человек». Существует мнение, что именно так и был арестован Даниил Хармс – в домашней одежде вышел из дома и больше туда не возвратился…

Николай Михайлович Рубцов. «Я умру в крещенские морозы…»

Однажды поэт Николай Рубцов написал:

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут волны!

Из моей затопленной могилы

Гроб всплывет, забытый и унылый,

Разобьется с треском, и в потемки

Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это такое…

Я не верю вечности покоя!

Кто мог тогда подумать, что это стихотворение станет пророческим.

Николая Рубцова, пожалуй, можно назвать самым злополучным поэтом России. Он не только сам умудрялся раз за разом попадать в неприятности, но и втягивал в них окружающих. При этом поразителен тот огромный поэтический дар, которым Рубцов был наделен от природы.

Родился Николай Рубцов в городе Емецке 3 января 1936 года. Отец Николая, Михаил Андрианович Рубцов, работал в местном леспромхозе в должности начальника ОРСа. Мать, Александра Михайловна Рубцова, была обычной домохозяйкой.

Семья Рубцовых была достаточно большой: мать, отец, три сына и три дочери. Николай родился пятым ребенком, долгое время был самым младшим, а потому находился в центре внимания не только своих родителей, но и остальных детей.

Накануне войны Николай Рубцов вместе со своей семьей переехал в Вологду. Там его отец начал работать в горкоме партии, откуда в 1942 году был призван на фронт. Это стало трагедией для семьи, так как незадолго до этого умерли жена Михаила Андриановича и две его старшие дочери. Разумеется, бросить своих детей одних старший Рубцов никак не мог, поэтому обратился за помощью к своей сестре Софье Андриановне. И тут Михаила ждал еще один неприятный сюрприз. Его сестра наотрез отказалась взять к себе всех его детей, согласившись приютить только старшую дочь – Галину. Младшие дети, оставшись без опеки отца, оказались разбросанными по стране: Альберт попал в ФЗУ, Борис и Николай – в Красковский дошкольный детдом.

Жизнь Николая Рубцова в детдоме оказалась несладкой. Шла война, в стране был голод. Единственное, что поддерживало силы маленького Коли – это тарелка постного бульона и 50 граммов хлеба, выдаваемые раз в день. Оголодавшие дети вынуждены были воровать продукты в ближайших населенных пунктах, на полях и огородах, а временами побирались на улицах.

Несмотря на то что всем детям в детдоме жилось нелегко, Коле приходилось гораздо тяжелее, ведь прошло совсем немного времени с того момента, как мальчик потерял сначала мать, а затем отца, братьев и сестер. Сильнее чем голод его угнетало одиночество, тем более что его младшего брата Бориса, с которым они вместе попали в детдом, через какое-то время решили оставить в Краскове, а Колю отправили в другой детский дом, находившийсяся в Тотьме. Маленький Борис был последней ниточкой, которая связывала Колю с семьей и родным домом, и вот она оборвалась. Единственная надежда была на отца, который вскоре вернулся с войны, однако и она не оправдалась.

Михаил Андрианович Рубцов, на время войны вынужденный отдать своих детей в чужие руки, не собирался вспоминать о них, вернувшись домой. Вскоре он женился и переехал в другой город, у него появились другие дети и он окончательно забыл и о Коле, и о его братьях, и о теперь уже взрослой дочери.

Тем временем Коля потихоньку обживался в детдоме и вскоре стал лучшим учеником. Третий класс мальчик закончил с наивысшими результатами, а потому был награжден похвальной грамотой. В это же время он написал свое самое первое стихотворение, о котором впоследствии говорил с немного ироничной грустной усмешкой.

Характер Коли, воспитанного в дружной семье, всегда был очень ласковым. Его товарищи по детдому не раз с удивлением наблюдали, как обиженный мальчик отбегал в сторону, закрывал лицо руками и плакал. Может быть именно благодаря этому Николай на протяжении всей своей детдомовской жизни находился под благосклонным покровительством воспитателей и сверстников, за что и получил кличку «Любимчик».

Летом 1950 года Николай Рубцов закончил семь классов, получил диплом и охотно покинул стены родного детдома. Вскоре он приехал в Ригу, где попытался поступить в мореходное училище, о котором мечтал последние несколько лет. К сожалению, его мечта так и не осуществилась, поскольку в училище брали юношей, которым уже исполнилось 15 лет, а Коля был на год моложе. Огорченный неудачей, молодой человек неохотно вернулся в Тотьму и поступил учиться в лесной техникум.

Однако мечте Рубцова о море, несмотря ни на какие жизненные препоны, все же суждено было сбыться. В 1952 году после окончания техникума он приехал в Архангельск, где, выгадав момент, устроился работать на старое судно «Архангельск» помощником кочегара.

Команда «старой калоши» состояла преимущественно из закоренелых бичей, взять над которыми верх оказалось не так просто, как мнилось Коле. Сильные, повидавшие жизнь мужики и в грош не ставили худенького наивного юнца, однако в море и под присмотром капитана остерегались задирать своего малолетнего товарища.

Николай проработал на «Архангельске» несколько месяцев, а затем уволился, чтобы продолжить учиться. В 1953 году он приехал в Киров, поступил в горный техникум, через год бросил его и начал беспорядочно ездить по стране, перебиваясь случайными заработками.

Весной 1955 года Николай Рубцов вернулся в Вологду и, движимый случайным порывом, сделал попытку найти отца. Зная, что он бросил детей, Коля, тем не менее, пересилил себя и первым пошел на контакт. Но встреча не принесла ему желаемого облегчения. У Михаила Андриановича Рубцова были новая жена, дети, хорошая работа в ОРСе и отдельная квартира. Появление почти забытого сына его определенно не обрадовало. Понявший это Николай молча повернулся и ушел. Вскоре он получил приглашение от своего старшего брата, Альберта, приехать и устроиться на работу к нему на особый полигон под Ленинградом, расположенный недалеко от поселка Приютино.

Николай вновь встретился со своим старшим братом, который к тому времени был давно женат и очень обрадовался родственнику. Коля быстро устроился на работу, поселился в местном общежитии, где вскоре встретил свою первую любовь – Таисию.

Красивая улыбчивая девушка необычайно понравилась Коле, но, увы, не взаимно. Тем не менее Таисия не отказывалась от свиданий с Николаем и охотно прогуливалась с ним по центральной улице поселка. Однако счастье Рубцова длилось недолго – в 1955 году ему пришлось идти служить в армию. Облегченно вздохнувшая Таисия проводила его с приличествующей случаю печалью, немного подумала и вышла замуж за другого.

Служил Николай на Северном флоте, визирщиком на эскадренном миноносце. Он быстро нашел общий язык с товарищами и легко преодолевал трудности, вскоре заслужив право приходить на заседания литературного объединения при известной в то время газете «На страже Заполярья», в которой вскоре начали появляться его стихи, которые, однако, не отличались особыми литературными достоинствами.

Осенью 1959 года Рубцов закончил службу и устроился работать на Кировский завод в Ленинграде. Там он впервые в жизни стал получать большую зарплату, которая позволяла холостому поэту нормально существовать, питаясь не только хлебом, макаронами и чаем. В одном из своих писем Альберту Коля с каким-то радостным недоумением признавал: «С получки особенно хорошо: хожу в театры и в кино, жру пирожное и мороженое и шляюсь по городу, отнюдь не качаясь от голода». Однако написанные ниже в том же письме строчки, напротив, дышать печалью: «Живется как-то одиноко, без волнения, без особых радостей, без особого горя. Старею понемножку, так и не решив, для чего же живу».

В 1960 году Рубцов регулярно посещал литературный кружок при газете «Кировец» и собрания литературного объединения «Нарвская застава». В это время он много писал. Это были и серьезные, и юмористические произведения, которые пользовались у коллег большим успехом.

В 1962 году вышла первая книга Рубцова «Волны и скалы». Немного позднее на одной из вечеринок он встретился с Генриеттой Меньшиковой. Вскоре они поженились, а спустя несколько месяцев у них родилась дочь, которую назвали Еленой. Рубцов, который еще в детстве остался без семьи, держа на руках маленького хрупкого ребенка, был вне себя от счастья. Дочка. Его собственная. Самый близкий человек в этом мире. Только одно событие омрачило для Николая этот год – умер от рака его отец. Несмотря на то, что Михаил Андианович уже давно умер в сердце своего сына, узнав о смерти отца, поэт все же огорчился.

Вскоре Рубцов легко поступил в Литинститут и спустя немного времени стал очень популярным у столичных читателей. Его стихи «Добрый Филя», «Осенняя песня» и «Видения на холме» были опубликованы и стали широко известными. Отношение к поэту среди его коллег тем не менее было разным. Некоторые считали Рубцова бездарным, другие одиозным, и только некоторые видели в нем гениального поэта.

Люди, хорошо знавшие Рубцова по годам его обучения в Литинституте, считали поэта очень мнительным и суеверным. Он с удовольствием рассказывал товарищам истории о нечистой силе и нередко гадал на различных предметах.

Однажды Рубцов принес в свою комнату в общежитии несколько листов черной копировальной бумаги, вырезал из них самолетики, открыл окно и сказал друзьям: «Каждый самолет – судьба. Как полетит – так и сложится. Вот судьба… (и он назвал имя одного из своих приятелей-студентов)». Черный самолетик вылетел на улицу из окна, плавно пролетел несколько метров и мягко приземлился на дорожку под окном. Второй самолетик повел себя точно также, а вот третий, о котором Рубцов сказал, что это его судьба, подхваченный случайным порывом ветра, резко взмыл вверх и вдруг, совершив крутой вираж, стремительно упал вниз, ударившись о землю. Бумага смялась. Увидев это, Рубцов побледнел, захлопнул окно, выбросил оставшуюся бумагу и больше никогда не гадал на судьбу. Еще несколько дней после этого происшествия Рубцов ходил мрачный и подавленный.

Зимой 1963 года Рубцов пьяным пришел в Центральный дом литераторов, устроил там скандал и драку, за что его в первый раз выгнали из Литинститута. Приказ об отчислении был подписан на следующий день после происшествия.