27. ОТ ЕНИСЕЯ — НА ЛЕНУ!

В 1620-х русские служилые и промышленные люди осваивали бассейн Енисея. Отечественные историки XIX в., пыжась походить на благословенную заграницу, старательно подгоняли присоединение Сибири к схемам завоевания Америки, величая землепроходцев “нашими Кортесами”, а саму Сибирь “вторым Новым Светом”. Что ж, психология такого подхода понятна, вот только действительности это не соответствует. Потому что одной лишь силой покорить в течение жизни 2 поколений огромные пространства было бы проблематично. Да, сибирские народы были малочисленными. Но русских-то здесь было куда меньше. А изображать местные племена “дикими” и “отсталыми” нет никаких оснований. Они имели очень развитую самобытную культуру. Причем наши землепроходцы, в отличие от конкистадоров, решающим военно-техническим превосходством не обладали. У сибиряков имелась и конница, и прекрасное стальное оружие. У степных народов в ходу были кольчуги, сабли, пики, у енисейских киргизов, сибирских татар, саянских и алтайских народов было и огнестрельное оружие. Впрочем, в отличие от Европейской России, сибирские служилые все еще пользовались фитильными ружьями, которые, по оценкам специалистов, делали за день боя по 12–16 выстрелов. Татарские составные луки были куда скорострельнее и по дальности стрельбы не уступали — били на 500–700 м. А чаще всего исход боя решала рукопашная.

Вступив в Восточную Сибирь русские встретились с такими народами, как енисейские татары (котты, асане, оринцы), кеты, телеуты, енисейские киргизы, саянские татары (моторе, карассы, камасинцы, чагинцы, койсоты). По таежным пространствам обитали тунгусы (эвенки) и ламуты (эвены) — “оленные” и “пешие”, часть занималась оленеводством, а часть — охотой и рыболовством. Жили родами во главе с князьцами-тойонами, имели хорошо укрепленные городки. Приангарье и Прибайкалье населяли сильные и высокоразвитые буряты — северная ветвь монголов. Они исповедовали ламаизм, имели грамотную прослойку, занимались племенным скотоводством, знали земледелие. А по Лене и Яне расселились не менее сильные якуты. У них было и оленеводство, и скотоводство, и огородничество. Люди вырабатывали оптимальные для Сибири условия быта. Так, буряты и якуты изобрели весьма удобные дома-балаганы из бревен, где воздушный поток от открытого очага обогревал пространство под полом, приподнятым над землей. Это позволяло даже в лютые морозы ходить внутри дома раздетыми. У якутов очень распространено было гончарное и кузнечное ремесло. Очевидец писал: “Якуты по Лене, почитай, все кузнецы. Каждый в своей юрте имеет горн и наковальню”.

Жили по своим традициям. В Якутии сохранились некоторые формы группового брака. В состав семей включались пришлые зятья, воспитанники, работники. Богатые тойоны, имевшие 150–300 голов скота, содержали дружины воинов. Рабовладение практиковалось почти везде. Но у тунгусов оно было не очень распространено и носило патриархальный характер. У калмыков и бурят рабов использовали в домашнем хозяйстве, иногда продавали в Китай или Среднюю Азию. У якутов труд невольников применялся довольно широко, а любимых рабов и рабынь убивали на похоронах хозяина.

Все сибирские племена были весьма воинственными. О тунгусах писали, что они “люди воисты, боем жестоки”, “збруйны и оружны”. Из вооружения имели костяные панцири, шлемы, луки, рогатины, щиты. Западный наблюдатель отмечал: “Они очень воинственны, ведут частые войны с соседями. Все это люди здоровые и смелые. Нередко до полусотни тунгусов, напав на четыре сотни монгольских татар, доблестно разбивают их по всем правилам”. Экипировка якутских воинов была еще лучше — пластинчатые стальные доспехи, шлемы, копья, пальмы — что-то вроде короткого меча на древке. О бурятах сообщали, что они “владельцы кыштымов (данников), организаторы походов на другие племена, богатый и воинственный народ”. Воинская удаль считалась у них высшим достоинством, и были случаи, когда они просто так, без всякого повода подъезжали к русским поселениям и “звали де их, служилых людей, к себе битца”. Силушкой помериться. Охотники-остяки шутя попадали из лука в подброшенную монету, а на войне применяли и отравленные стрелы. Драки шли постоянно — не только между разными народами, но и между родами одного народа. Отбирали скот, имущество, женщин, обращали в рабство, облагали данью…

Вот и попробуй, завоюй таких! Даже, допустим, разбив в открытом сражении — а как быть с партизанской войной в бескрайнем таежном море? Но русские их не только “объясачивали”, а и добивались вполне мирного сосуществования, на сбор ясака к отдаленным племенам ходили по 2–3, а то и по 1 человеку. Казалось бы — стрела в спину, и ищи-свищи. Не вернулся человек из тайги, мало ли, что случилось? Да ведь возвращались благополучно, ясак доставляли, новые сведения привозили. В чем же дело? А в том, что механизм взаимоотношений не был “завоевательным”. Ясак являлся не данью в прямом смысле слова, а как бы налогом, формальным признанием подчиненности. Обременительным он не был, с взрослого мужчины брали в год от 1 шкурки лисицы до 30–40 соболей (с крупного хозяина, имеющего много родни и работников). Для племен, промышляющих охотой, это было не тяжело.

Но ясак был и не безвозмездным! Он считался видом службы для царя. И сдавший его получал “государево жалование” — топоры, пилы, иглы. В Европейской России они стоили намного дешевле мехов, но в Сибири-то было наоборот. А главное — ясачному обеспечивались покровительство и защита со стороны русских. Что в условиях постоянных здешних междоусобиц было немаловажно. После сдачи ясака сибиряки получали и право свободно продавать излишки мехов. Часто торговлей занимались сами сборщики ясака, бравшие с собой запас товаров. Ехали и профессиональные купцы, возникали ярмарки, куда везли русские, бухарские, а через монголов китайские товары. Если уплатил ясак и лишние шкурки есть — все это тебе доступно.

Наконец, никаким порабощением местных жителей и не пахло. Наоборот, царские указы категорически запрещали обращение их в холопство (ведь тогда они переставали быть плательщиками ясака). Сибирские племена полностью сохраняли свои угодья, самоуправление, верования, традиции. Многочисленные наказы и инструкции Михаила Федоровича воеводам раз за разом повторяли одно и то же: “Приводить инородцев под высокую государеву руку” и собирать ясак “ласкою, а не жесточью и не правежом”. “Держать к ним ласку и привет и бережение, а напрасные жесточи и никакие налоги им ни в чем не чинить некоторыми делы, чтоб их в чем напрасно не ожесточить и от государевой милости не отгонить”. К ясачным строжайше запрещалось применять смертную казнь — даже в случае восстаний!

Советский исследователь освоения Сибири А.А. Преображенский писал: “Остается историческим парадоксом, что цивилизованные западноевропейские державы того времени уже вовсю вели истребительные войны, очищая от “дикарей” целые континенты, загоняя в резервации уцелевших туземных жителей. А варварски-азиатский российский царизм в отсталой стране к присоединяемым народам старался не применять насильственных методов”. Ну что ж, если заведомо вешать ярлыки, на запанные державы — “цивилизованных”, на Россию — “варварски-азиатская”, “отсталая”, то и впрямь парадокс получится. Вот только стоит ли их вешать?

Разумеется, без войн не обходилось, и чаще всего “знакомство” землепроходцев с тем или иным народом все же начиналось с оружия. Но затем устанавливался взаимовыгодный симбиоз. Который надежно обеспечивался тем, что, в отличие от европейцев, русские отнюдь не считали жителей тайги и степей неполноценными “дикарями”. Само слово “дикарь” применительно к народам Сибири появляется только у “культурных” отечественных авторов XIX в. (в том числе и у Пушкина). А в документах, отписках, челобитных XVII в. оно не встречается ни разу! Писали — “остяцкие люди”, “тунгусские мужики”. Русские воспринимали их не как “низшую расу”, а в качестве таких же людей, как сами. И кстати, никогда не “учили их жить”. Зато сами не гнушались учиться, перенимали местную одежду, виды жилья, транспорта, хозяйствования, удобные в здешних условиях. Впоследствии это признавали и западные наблюдатели. Американский сенатор Бэверидж, посетивший в 1901 г. Дальний Восток, отмечал: “Русский отличается от других наций тем, что он не проявляет никакого оскорбительного способа обращения с расами, с которыми превосходно уживается”. Поэтому советские историки вполне справедливо указывали, что говорить о “покорении” Сибири в общем-то некорректно. Правильнее называть это формированием национальных территорий, как присоединение к Англии Шотландии, а к Франции — Прованса или Бретани. Без крови тоже не обходилось, но ведь ни у кого не повернется язык назвать Прованс колонией Франции.

Бытует представление и о том, будто Сибирь заселялась в основном ссыльными и беглыми. Что также лишено оснований. Костяк русских поселенцев составляли служилые. Стрельцы, пушкари, казаки, чиновники. Стрельцы, лучше вооруженные и обученные, составляли гарнизоны крупных городов. Пушкарей было мало, по 1–2 на крепость. А для походов, разведок, ясачных сборов служили казаки. Среди них были и “природные”, донские и терские, но большей частью Сибирское казачество создавалось искусственно, для этого на службу вербовали вольных людей в Перми, Устюге, на Поморском Севере — там, где жили в условиях, сходных с сибирскими. Служилые получали жалование, скажем, казачий атаман (военный чин, а не выборный пост) — 9 руб., 7 четвертей ржи, 4 четверти овса и 2,5 пуда соли в год. Кроме того, заводили собственные хозяйства, многие занимались ремеслами и мелкой торговлей. А в дополнение к службе выполняли работы “на государя” — строили крепости, ладьи, ловили рыбу.

Сибирской “аристократией” были дети боярские, дворяне встречались редко, только на воеводствах. Но и казак или стрелец мог здесь за отличия выслужиться в дети боярские, такие факты зафиксированы многократно. Спецификой Сибири было и то, что из-за огромных расстояний, удаленности от центра, каждому начальнику, а то и отдельному служилому приходилось решать многие вопросы самостоятельно. Случались и злоупотребления. Впрочем, в здешние суровые края шли самые отчаянные, да и повседневная борьба за существование выковывала такие характеры, что попробуй, обидь! Например, в 1626 г., когда енисейский воевода А. Ошанин начал притеснять подчиненных, те взбунтовались и драли его за бороду, пока он не пообещал “жесточи не чинить”.

В городах основывали постоянные представительства купцы — скупщики пушнины и участники “бухарского торга”. Кстати, как и их европейские коллеги, они сперва пробовали вести меновую торговлю на украшения и безделушки. Но спрос на них быстро упал, и купцы стали возить сюда предметы повседневного потребления. Так, Федот Алексеев и Лучко Васильев доставили в Восточную Сибирь партию товаров на сумму 2050 руб. — английское сукно, серьмяжное сукно, холст, кафтаны, сапоги, колокольчики, иголки. И хлеб. Стоило это намного дороже, чем в Европейской России, однако и накладные расходы из-за дальности и трудности перевозок были значительными. По оценкам специалистов, годовой доход от сибирской торговли у купцов из Устюга и Сольвычегодска составлял 22–25 %. Прибыль была высокой, но не сверхприбылью, и торговля не носила “колониальный” характер.

А в потоке мехов, обогащавших казну, основную долю составлял отнюдь не ясак. Гораздо больше приобреталось у местных народов купцами (платившими за вывоз пушнины большие пошлины), заготовлялось русскими служилыми или ватагами промышленников, специально приезжавших для этого. Добывать меха разрешалось любому, только не в угодьях ясачных и при уплате пошлины — 2/3 шкурок сдавалось в казну (ведь Сибирь являлась “государевой вотчиной”). Но все равно это считалось делом выгодным, один “сорок” соболей (т. е. сорок шкурок) стоил 400 — 550 руб. И промысловые ватаги собирались в основном из крестьян, решивших таким способом разбогатеть. Напомню, что в XVII в. большинство русских были свободными, и к деревне или городскому посаду их привязывало лишь “тягло”, обязанность платить подати. Если же подыскать себе замену, скажем, продав землю или ремесленную лавку, иди куда хочешь. К тому же, семьи были большими, и если хозяйство (вместе с податными обязанностями) доставалось старшему сыну, то младших ничто не удерживало. Существовало много других категорий лиц, юридически не являвшихся “тяглецами” — живущие у человека племянники, воспитанники, “захребетники” (батраки). Поэтому миграции в Сибирь носили вполне легальные формы. (См. Преображенский А.А. “Урал и Западная Сибирь в конце XVI- начале XVII в” и др.).

Сняряжение для охотничьей экспедиции стоило дорого, 20–40 руб. И промышленники разделялись на своеужинников, покупавших снаряжение артелью, и покрученников — работавших на хозяина. При удаче прибыль за сезон составляла 50-100 %. Но многие и прогорали. Зато вдруг обнаруживали, что здесь можно хорошо заработать другими способами, более привычными, чем охота на соболя. Быстро развился рыбный промысел — улов сбывали тем же охотникам и служилым, продавали на экспорт. В Тобольске иностранец описывал “замечательно большой рыбный базар”, какого “не видел ни в одной стране”. А особенно выгодным оказывалось хлебопашество — хлеб-то был привозным, цены на него были ого-го.

Правительство тоже взяло курс на создание в Сибири собственной продовольственной базы, привлекало сюда крестьян и ремесленников, в первую очередь кузнецов (они в то время были и “рудознатцами”). В конце XVI — начале XVII вв. крестьяне, пожелавшие переселиться на Восток, получали 25 руб. от казны и еще 110 от земских властей. А в Сибири им на обзаведение хозяйством предоставляли ссуды, пашенный завод, семенное зерно, лошадей. Особыми льготами привлекали крестьян в свои владения монастыри, Строгановы. Крепостного права в Сибири не существовало, вся земля считалась “государевой вотчиной”. И давали ее служилым — “по окладу” (т. е. сколько положено казаку или сотнику), а крестьянам — “по подати”.

Устройством поселений часто занимались “слободчики” из самих крестьян. Выбиралось место для деревни, подавалась челобитная уездному воеводе, и тот присылал приказчика, который вместе с понятыми производил межевание земли. С “государевой пашни” требовалось вносить оброк, 10–25 четвертей хлеба, и выполнять ряд повинностей. Часто хозяева прирезали себе дополнительную землю. Это допускалось, но с “переокладной пашни” крестьяне должны были платить “пятый сноп”, а служилые — “десятый” (т. е. 20 и 10 % урожая). Правительство вполне доверяло слободчикам или общинам управление деревней и в их внутренние дела не вмешивалось. Одним из слободчиков стал Ерофей Хабаров. Устюжский крестьянин, он в 1628-30 гг. поехал в Мангазею, чтобы разбогатеть на пушном промысле. Не получилось. Но через пару лет он снова ушел в Сибирь, обосновался у устья р. Киренга, нанял работников, устроил пашни, мельницы, соляные варницы, занялся торговлей, извозом, ростовщичеством…

Деревни были небольшими, 1–2 двора, реже 5–6. Иногда для экономии тепла весь комплекс построек — дома, хлева, конюшни, амбары, строили под одной крышей. Приходилось приспосабливаться к местным условиям: пшеница тут не родилась, кое-где не прорастали озимые, унавоживание вдруг давало отрицательный результат. Поэтому вместо трехполья сибиряки переходили на переложную систему, 8-10 лет земля обрабатывалась и на 20–30 лет забрасывалась. Зато травы было много, скотоводство процветало всюду. В Енисейском уезде прочным считалось хозяйство, имевшее свыше 4 лошадей. И таких хозяйств было большинство. Стоит подчеркнуть, что и в переселенческой политике правительство строго охраняло интересы коренных жителей. Указы Михаила Федоровича требовали ставить селения только на “порозжих” местах, а “ясачных угодий не имать”. “Сбивати долой” крестьян, поселяющихся на земле, принадлежащей местным племенам, и “бить кнутом нещадно” тех, кто “у ясачных людей угодья пустошает”. И часто лучшие земли, более подходящие для земледелия, оставались у местных — правительство в спорных случаях принимало их сторону. Так что история с покупкой Манхэттена за 24 талера в России никак не прошла бы.

Жизнь в Сибири была нелегкой. Зимой — морозы, летом — гнус. Н.М.Спафарий писал, что “от мошек” без защитной сетки “человек ходить не может и получетверти часа”. Если Западная Сибирь была страной болот, то в Восточной русские попали в край гор, где “дебри непроходимые” и “утесы каменны”. Продолжались набеги калмыков на поселения на Иртыше и Оби, а в бассейне Енисея, кроме них, пытались отстаивать свои интересы киргизские и бурятские князьцы. Зато калмыцкая угроза стала дополнительным фактором, способствующим сближению русских с сибирскими племенами. Им фактически приходилось выбирать — быть поддаными царя или данниками степняков. Выбор при таком раскладе был однозначным.

При городах и ярмарках постепенно росли национальные слободы. Русские, не страдая расовыми предрассудками, заводили близкие отношения с местными. Священники жаловались: “Всяких чинов жилецкие люди живут в татарских юртах с татарами и вместе пьют и едят из одних сосудов и детей приживают”, а служилых и крестьян, в свою очередь, посещают “многие старые друзья и знакомцы” из “инородцев”. Впрочем, эти жалобы касались не вопросов национальной терпимости, а религиозной. “Басурманином” называли не иноплеменника, а иноверца. Однако проблема религии была неоднозначной. Администрация на крещении ясачных не настаивала — они в таком случае становились “русскими” и переставали платить ясак. Но, конечно, и не препятствовали. Поэтому пропаганда веры оставалась только делом Церкви. А с другой стороны, браки были сугубо церковными. И связь с некрещеной могла рассматриваться лишь в качестве “блуда”. Так что при женитьбе русских на местных женщинах их крещение было обязательно. Практиковалось это часто, возникали семьи русско-вогульские, русско-тунгусские. Что же касалось принявших крещение мужчин, то правительство рекомендовало принимать их на службу, и они стали пополнять ряды казаков.

В борьбе за бассейн Енисее союзниками русских стали буряты. Хотя сперва с ними случались стычки, но вскоре отношения стали настолько дружескими, что в документах тех времен их называют не буряты, а “браты”, “братские люди”. Не последнюю роль сыграла в этом гуманная политика Михаила Федоровича и Филарета. Бурятское предание гласит, что их предки, беглецы из Монголии, сказали: “Наш хан провинившимся отсекает головы, а русский царь наказывает розгами. Пойдем отсюда в подданство к белому русскому царю”. На самом деле ситуация была сложнее. С востока разворачивалась экспансия маньчжуров, подчинивших ряд монгольских княжеств, с запада давили калмыки, враги бурят. И они потянулись к русским. Причем симпатии оказались взаимными, лихих бурятских наездников охотно брали на службу, а казаки стали сплошь и рядом жениться на бурятках, предпочитая их женщинам других народов.

На севере процветала Мангазея, ее население достигло 2 тыс. чел, отсюда в год вывозилось до 100 тыс. соболиных шкурок. Но тут возникли свои проблемы. Обнаружилось, что голландские и английские купцы широко занялись контрабандой: встречают в Белом море суда, идущие из Мангазеи, и скупают меха, минуя таможню. В Холмогорах и Архангельске зарубежные моряки настойчиво вызнавали пути в Мангазею. Были зафиксированы и очередные попытки европейцев самим проложить дорогу в Сибирь. Знали ли в Москве о безобразиях голландцев и англичан на Востоке? Наверняка знали. В России постоянно гостили армянские и персидские купцы, которые были в курсе хищничества в Индийском океане. Царь контактировал и с турецким султаном, а он в качестве халифа поддерживал связи со всеми мусульманами вплоть до Индонезии. И правительство приняло может быть слишком жесткое, но логичное решение, чтобы предотвратить проникновение иностранцев в те регионы, которые не могли быть надежно защищены. В 1627 г. пользование Мангазейским морским путем между Архангельском и Сибирью было запрещено под страхом смертной казни. Действующими остались только сухопутные тракты.

Зато в это время произошел очередной бросок на Восток. И в Мангазее, и в Енисейске уже узнали от тунгусов о реке Лене. И туда отправились две экспедиции. Из Туруханска по Нижней Тунгуске пошли 40 чел. под под руководством промышленника Пенды, а из Енисейска по Ангаре — 40 казаков под командованием атамана Максима Перфильева и Ивана Реброва. В 1628 г. на поиски Лены выступили еще две партии землепроходцев — десятник Василий Бугор с 10 казаками и отряд В. Хрипунова.

В других районах не прекращались столкновения и бои. В 1628 г. “прибежал аялынец Изермет Тоянгулов и из тунгусов Катагул Толгиндеев” с вестью, что на Омь пришли калмыки и грабят их сородичей. “Прибежали” они к ближайшему представителю власти, сыну боярскому Богдану Байкачу, который в это время ездил по тайге, собирая ясак (в одиночку). Он оказался на высоте положения, тут же сформировал отряд из самих ясачных, нанес удар и разгромил грабителей. А на енисейских ясачных и промышленников продолжались нападения с верховий этой реки. Поэтому было решено выдвинуть туда форпост и занять “Аринскую и Качинскую землицу”. С этой целью в 1628 г. выступил отряд из 300 служилых во главе с А. Дубенским и заложил Новый Качинский острог — нынешний Красноярск. В следующем году для обороны русских и ясачных от агрессивных соседей большой отряд тобольских, березовских и мангазейских служилых отправился на Нижнюю Тунгуску. Из его состава была выделена еще одна экспедиция на Лену — 30 чел. под руководством А.Добрынского и М.Васильева пошли через Чону и Вилюй.

Все эти группы землепроходцев натерпелись трудов и лишений. Без дорог форсировали дебри, надрывались на волоках, перетаскивая лодки и грузы, преодолевали речные пороги и стремнины, зимовали в необитаемых местах. Первым достиг Лены Василий Бугор. Он прошел по Ангаре и Илиму, оттуда перебрался в р. Кут и спустился к Лене. Соединился с догнавшей его экспедицией Хрипунова и вместе пошли по реке. С местными жителями они сумели установить неплохие контакты, привести их “под государеву руку” и “объясачить”, и в 1630 г. после двухлетних странствий благополучно вернулись в Енисейск, основав несколько постоянных пунктов для сбора ясака. У устья Куты остались нести службу 2 казака, у р. Киренги — 4. Вот так и возникали новые поселения. Сперва зимовье — обычная курная изба. Потом ее надстраивали, и получалось нечто вроде отдельной крепостной башни. Потом обносили тыном — это был уже острожек. Потом поселение разрасталось, ставили более прочные стены с башнями, и это называлось уже городом.

Сибирские города походили друг на друга. Основой стен служили деревянные срубы-городни. Но в Европейской России их засыпали изнутри землей и камнями, а в Сибири нападавшие не имели стенобитных орудий, и внутренняя часть срубов использовалась под хозяйственные помещения. Непременными принадлежностями города были церковь, съезжая изба (канцелярия воеводы), государевы амбары. А когда город разрастался, возникали 2–3 кольца укреплений, старых не ломали. Селились ремесленники — судя по археологическим раскопкам Мангазеи, там жили искусные корабелы, кузнецы, плотники, мастера прикладного искусства. Устраивались мощеные улицы, лавки, обязательно — торговая площадь. Одним концом она примыкала к крепости, чтобы при опасности люди могли быстро укрыться, другим выходила к реке, главной транспортной магистрали. На торгу располагались таможенная изба, гостиный двор, кабак. Из зимовья, где Бугор оставил 2 казаков, возник г. Усть-Кут, из зимовья на Киренге — Киренск. На Илиме в 1630 г. был построен Илимский острог, на Ангаре — Ленский волок и Братский острог.

Экспедиция Пенды имела главной целью разведку новых мест, делала долгие остановки и по Нижней Тунгуске путешествовала 3 года. До Лены добралась в 1630 г., спустилась вниз по реке, потом поднялась к ее верховьям, степью достигла Ангары и по Енисею возвратилась в Туруханск. Экспедиция Перфильева и Реброва возвращаться пока не собиралась, исследовала Алдан и пошла открывать новые края в низовья Лены. А отряду Добрынского и Васильева не повезло. Он тоже путешествовал по Лене и Алдану, собирая ясак, но с местными племенами отношения испортил и в боях потерял половину личного состава, из 30 чел. вернулось 15. Для Сибири дело было обычное. Бывали и экспедиции, погибшие полностью — такие и для потомков оставались неизвестными. Некому было доложить потом о их составе, маршрутах, открытиях. Только изредка в Приполярье или таежных глубинах обнаруживают их останки.

Западная Сибирь, несмотря на военный быт, приобретала уже вполне “благоустроенные” черты. Немало свособствовало этому назначение тобольским воеводой стольника Алексея Трубецкого, впоследствии видного государственного деятеля и полководца. При нем и сменившем его на воеводстве Юрии Сулешове Тобольск превратился в настоящую сибирскую столицу. Возводились новые стены кремля с 9 башнями, украшенными двуглавыми орлами, строились храмы, палаты, гостиный двор, резиденция архиепископа, купеческие кварталы, по ходатайству архиепископа Киприана открылся богадельный дом для состарившихся и увечных служилых — их содержали на казенный счет. По Западной Сибири была организована ямская служба. И не только на лошадях, как в Европейской России. В некоторых районах зимой она действовала на собаках, летом — по рекам на лодках.

А закрепление земель в Восточной Сибири требовало и нового притока людей. Правительство Филарета предпринимало соответствующие меры, и в 1630 г. воеводе Великого Устюга было приказано провести набор для Енисейска 500 добровольцев-мужиков “на сибирскую службу” и 150 доброволиц-девок “служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу”. Словом, хочешь из крестьянина превратиться в казака или отправиться на край света в надежде выйти замуж за бравого стрельца или сына боярского — пожалуйста! Такие же наборы периодически проводились в Вологде, Перми, Холмогорах, на Пинеге.

И уже разворачивалось освоение Лены. Сразу после возвращения Бугра енисейский воевода С. Шаховской отправил туда казачьего атамана Ивана Галкина, который добрался до земли якутов, сперва встретил сопротивление, но в нескольких боях одолел отряды пяти тойонов и подвел их роды “под государеву руку”. В 1631 г. на смену Галкину прибыл стрелецкий сотник Петр Бекетов с группой из 30 чел. Он оказался прекрасным дипломатом, переговорами сумел привести к присяге много якутских, тунгусских, бурятских родов. И в 1632 г. основал Ленский острог, позже превратившийся в г. Якутск. Бекетов исследовал бассейн Лены, поднимался по притокам. Вскоре сюда вернулся и Галкин — уже с отрядом в 150 чел. Великая река прочно вошла в состав российских владений.