21. КАЗАКИ, МОНАРХИ И ЦАРСКИЕ НЕВЕСТЫ

Помощь, оказанная полякам под Хотином, вылезла малороссам боком. Правда, за это реестр казаков согласились увеличить до 12 тыс. Но тех, кто остался “за бортом”, было куда больше, а их паны, после победы почувствовавшие себя уверенно, спешили вернуть “в хлопы”. И в том же самом 1621 г. война с Портой переросла в бои между казаками и поляками. Сагайдачный с трудом пригасил конфликт, продолжив переговоры с властями, а энергию казаков перенацелил опять на турок. Запорожцы вышли в море. Причем на этот раз из-за не прекращающихся “задоров” с татарами и азовцами, да и чтобы “зипунов добыть”, к ним примкнули и донцы. Суда у тех и других строились одинаковые. Запорожские чайки, как и донские челны, представляли собой большие лодки 15–20 м в длину, брали на борт по 40–70 чел., для маневрености имели 2 руля, спереди и сзади, а для повышения непотопляемости и защиты от пуль по бортам обвязывались охапками тростника. На судах устанавливались легкие пушки-фальконеты, при попутном ветре поднималась мачта с прямым парусом. Хотя чаще шли на веслах и за 35–40 часов достигали турецких берегов, внезапно нападая на них.

Теперь совместные эскадры донцов и запорожцев обрушились на Малую Азию. 16 лодок появились у самого Стамбула, разграбив несколько селений. Против них выслали флотилию из 3 галер и 40 мелких судов, но она не посмела атаковать, наблюдая за противником лишь издали. Наконец, собрали и отправили в Черное море большой флот под командованием капудан-паши (адмирала). Казаки скрываться от него даже не подумали. Наоборот, напали сами. В разыгравшемся сражении 20 вражеских галер потопили или сожгли, а турки, в свою очередь, захватили 17 лодок с перераненными экипажами. Привезя в Стамбул, их подвергли жесточайшим казням. Одних клали на землю и топтали слонами, других привязывали к галерам, гребущим в разные стороны, и разрывали на части, третьих закапывали живьем.

Султан отправил послов в Варшаву, угрожая возобновить войну, если король не приведет к порядку запорожцев, а в Москву опять поехал Кантакузин с просьбой унять донцов. Предлагался даже вариант, что султан готов взять казаков на свое содержание и переселить в Анатолию, позволив им “промышлять” против врагов Порты. На такое, конечно, Филарет не пошел, ссориться с потенциальными союзниками тоже не хотел и заверил, что царь способен и сам усмирить казачество.

Однако заключение мира между Турцией и Польшей сразу аукнулось на России. Крымская конница, отмобилизованная для похода на запад, осталась без добычи. И не без стараний польской дипломатии хан бросил ее на север. В 1622 г. лавина татарских отрядов проломила русские кордоны и рассыпалась загонами, опустошив Епифанский, Даниловский, Одоевский, Белевский, Дедиловский уезды. На крепости не лезли, но полона угнали множество. А воздействовать на Крым дипломатическими мерами, через Турцию, оказалось невозможно, поскольку там вспыхнула смута. Разгром под Хотином разозлил янычар, а подписанный мирный договор они сочли невыгодным. Взбунтовались, свергли и удавили Османа II. В Багдаде люди, наоборот, возмутились их своевольством и вырезали находившихся в городе янычар. И поехало… Тут же активизировались очаги сепаратизма — Албания, Черногория, Ливан.

А казаки на набег татар ответили своими. Захватывали суда в Черном море, разгромили г. Кодриа, уведя более тысячи пленных, разорили Трапезунд. Атаман Шило с 700 донских казаков погулял под Стамбулом, “повоевал в Цареградском уезде села и деревни”, хотя на обратном пути их догнала турецкая эскадра и перебила 400 чел. Фактически началась необъявленная война. Об обстановке в Причерноморье красноречиво говорит эпопея русского посольства Ивана Кондырева и дьяка Болмасова, прибывших в Стамбул вскоре после переворота. Там было не до них, но и уехать получилось не сразу. Явились янычары и, угрожая расправой, требовали плату за корабль с товарами, захваченный казаками. Когда добрались до Кафы, послов задержали — поступили известия, что казаки опять вышли в море. Приехали в Керчь — а тут появились 30 казачьих стругов. Послов арестовали, и Кондырев послал к донцам приказ удалиться, иначе татары убьют дипломатов. Казаки ответили, что без добычи уходить не в их обычае, но все же повиновались. Послы поехали степью. И были схвачены ногайцами, потребовавшими вернуть 2 тыс. золотых — выкуп, который они заплатили за сына таманского хана, плененного казаками. Отправили дипломатов в Темрюк и заточили в башню. За подарки кое-как освободились, но тут донцы подступили к Азову. И турки опять грозили казнью, Кондыреву снова пришлось писать казакам, чтобы оставили город в покое, и когда они сняли осаду, посольство наконец-то отпустили домой.

В итоге так и установилось — Москва требовала от Стамбула унять крымцев. На что турки отвечали уклончиво, поскольку не могли, да и не хотели запрещать наживу татарам. Но и когда турецкие дипломаты требовали обуздать казаков, Филарет сокрушенно отвечал: “На Дону живут воры и государя не слушают”. Хотя при этом на Дон регулярно посылалось жалование, в том числе и боеприпасы, используемые при набегах. Русской дипломатии приходилось лавировать, поддерживать хотя бы видимость “дружбы и любви” с Портой. Ведь устранение турецкой угрозы для Речи Посполитой немедленно сказалось на ее политике. В инструкции нунцию Ланцелотти в 1622 г. папа Урбан VIII открытым текстом требовал нацеливать поляков против России. А Сигизмунд III к рекомендациям Рима относился чутко.

Варшава направила усилия и на другие цели. Решила воспользоваться кризисом в Стамбуле, чтобы вернуть под свой вассалитет Валахию и Молдавию. А внутри страны развернулся очередной виток гонений на православие. Папский нунций Торрес составил записку “Об униатах и не униатах в Польше”, предлагая программу дальнейшего распространения унии, в частности — через подкуп низшего православного духовенства. Пошли и силовые притеснения. И ведь не только католики, но даже и паны протестантского вероисповедания считали “хорошим тоном” прижимать православных и издеваться над ними. Так, лютеранин Фирлей, во владения которого попала знаменитая Почаевская гора с монастырем, сперва запретил паломникам ходить туда, потом отобрал у обители земли, приказывал бить монахов. Наконец, налетел с вооруженным отрядом, разорил монастырь, захватил его богатства, увез утварь и чудотворную Почаевскую икону Пресвятой Богородицы. Выставил ее на пирушке, а его жена плясала в церковных облачениях. Но после этого его супруге вдруг стало худо, ею “овладел злой дух и страшно мучил”. И Фирлей счел за лучшее вернуть икону в монастырь. В результате усилившихся гонений Перемышльский епископ Исайя Копинский даже направил своих представителей к Михаилу Федоровичу, просил разрешения ему и монахам ряда монастырей переехать в Россию.

Паны упорно продолжали и закабаление казаков. Дошло до разбирательства на сейме. Вопрос о релизиозных и гражданских правах малороссов поднял там старый князь Острожский, один из последних магнатов — поборников православия. Заступился и королевич Владислав, дважды спасенный казаками и не лишенный совести. Да только польские магнаты все эти попытки восстановить справедливость заблокировали. Сам Сагайдачный начал понимать, что натворил, мягко говоря, не то. И тайно отправил послов… к царю. Предлагая договориться о союзе, а в перспективе и о переходе Украины в российское подданство. Но в Москве хорошо помнили его походы на нашу страну, поэтому ему не доверяли и делегатов не приняли. Сагайдачный о результатах посольства уже не узнал, он умер от старой раны, полученной под Хотином.

Другой сосед России, шах Аббас, тоже занялся в это время религиозной разборкой. С евреями. Но с ними вопрос решился проще, чем с казаками. Обвинил их в колдовстве, замучил пытками нескольких раввинов на площади в Исфахане, и все иранские евреи согласились принять ислам. Разумеется, притворно — после смерти Аббаса они вернулись в иудаизм. Но хлопот не возникло, да и казна пополнилась. А деньги шаху требовались, поскольку пройти мимо развала в Турции он, уж конечно, не мог. Сперва, правда, провел другую операцию. Двинул на юг армию Аллаверды-хана. Богатая португальская колония Ормуз в Персидском заливе располагалась на острове и чувствовала себя в безопасности. Но Аббас заключил договор с английской Ост-Индской компанией, та предоставила флот, и персы Ормуз захватили.

А потом объявили войну туркам, вторглись в Месопотамию, овладели Керкуком, Багдадом, Мосулом. Хотя и внутреннее положение самого Ирана оставляло желать лучшего. Война требовала выжимания налогов, обострялись старые конфликты и возникали новые. Восстание Мехлу-вардапета так и не могли подавить в течение 9 лет. Заволновались курды. Возник заговор и в Грузии. Узнав об этом, Аббас направил корпус карателей во главе с Карчыгай-ханом и Юсиф-ханом, начавшими без разбора расправы и резню. Но одним из командиров в корпусе был Георгий Саакадзе, сделавший карьеру на иранской службе и назначенный тифлисским моуравом (губернатором). Увидев, что вытворяют с его соотечественниками, он не выдержал, убил Карчыгая с Юсифом и поднял восстание.

Англичане за помощь шаху против португальцев, уж ясное дело, себя не обидели. Выговорили право беспошлинной торговли и открытия факторий в Исфахане, Ширазе и Бендер-Аббасе. Но их давняя мечта завладеть иранским шелковым рынком так и не исполнилась. Производство этого товара было сосредоточено в Закавказье и на севере Персии. Вывозить его караванами через горы, а потом морем вокруг Африки, было трудно и дорого. Да и основные производители и перекупщики шелка, армяне, о делах европейцев в Индийском океане знали и предпочитали старые, надежные связи с русскими. Поэтому просьбы англичан к царю открыть им транзит через Россию продолжались — с прежним результатом. А для русских и иранцев Каспийское море и Волга остались важнейшей торговой дорогой.

На этой дороге тоже отметились казаки. Волжские. 50 чел. с атаманом Чернушкиным вышли на Каспий и грабили персидские суда. А когда астраханский воевода пробовал их поймать, удрали на Дон, где проматывали богатую добычу и щеголяли “рубашками тафтяными и кафтанами бархатными”. И правительству пришлось извиняться перед Аббасом, принимать дополнительные меры по охране коммуникаций — стрельцы прочесали Волгу и у Черного Яра разгромили большое скопище “воровских казаков”. Причем бой был очень упорный, с обеих сторон полегло много людей.

На Яике и в Сибири было не до “воровства” и баловства. Напротив, яицкие казаки писали в Москву просьбы подкрепить их стрельцами — в степях шли очередные передвижки калмыков. Большие массы их кочевали по Оми, Тоболу, Ишиму, Иртышу. В 1623 г. произошло крупное нападение калмыков и “кучумовичей” на Тюмень, еле отбились. Позже они помешали основанию Омской крепости — экспедиция, посланная для ее строительства, понесла потери и вернулась ни с чем. Кочевья калмыков опять перекрыли пути среднеазиатских караванов, тобольские воеводы доносили, что торговые люди боятся ездить в Сибирь. Правда, отдельные родовые князья действовали вразнобой, что облегчало отражение набегов. Но если удавалось нанести поражение одному князю и заключить с ним мир, это не означало, что завтра не нападет другой. Да и сами степняки, будучи разрозненными, воспринимали русских аналогично. И князь, заключив мир с одним воеводой, не считал, что это распространяется на других. В войнах с калмыками укреплялись связи с их противниками, казахами. И казачий атаман Гроза Иванов с сыном боярским Дмитрием Чернавиным совершили две исследовательские экспедиции вглубь Казахстана, на Ямышевское озеро, разведав тамошние месторождения соли и составив описание этих краев.

В Москве в 1623 г. прошел очередной Земский Собор, обсудивший текущие дела и принявший ряд законов. А вместо слишком уж ненадежной Турции Филарет искал других союзников против Польши. Таким мог стать шведский Густав II Адольф. И патриарх сделал вторую попытку заключения династического брака, который способен был бы превратиться в политический и военный союз. Шурином Густава Адольфа являлся курфюрст Бранденбургский Георг Гогенцоллерн. И к шведскому королю отправились послы с просьбой сосватать за Михаила Федоровича сестру курфюрста Екатерину. Как видим, в Посольском приказе хорошо знали, в каких странах имеются невесты “на выданье”. Но вариант был хитрым. Потому что в состав Речи Посполитой входила протестантская Пруссия. Контрреформаторская политика Сигизмунда III ее напугала, и она вступила в личную унию с Бранденбургом.

Юридически Гогенцоллерн в качестве герцога Прусского числился вассалом польского короля. Но реально-то не Георг перешел в подданство к Сигизмунду, а Пруссия в подданство к курфюрсту. В общем брак в перспективе сулил русским союз со шведами и немцами для вмешательства в польские дела. Однако эти перспективы понимал и Густав Адольф. А он отнюдь не для того оттеснил Россию от Финского залива, чтобы допустить ее в прусский клубок — единственным гегемоном на Балтике он видел Швецию. И дал отрицательный ответ, не согласившись на перекрещивание бранденбургской родственницы в православие.

Но при этом осталась открытой проблема царского брака. А Михаилу исполнилось уже 28! Совсем “засиделся” в холостяках по тогдашним понятиям. Да ведь и наследник требовался, а то мало ли что с царем случится? Навязываться еще к кому-то из европейских монархов и в третий раз нарываться на отказ Филарет счел унизительным, махнул рукой и отдал женитьбу на откуп великой старице Марфе. Она вдохновилась, что может все устроить по излюбленной старине, в 1624 г. по России покатилась очередная кампания “выборов невесты”. А кандидатуру в итоге определил не царь, а сама Марфа — княжну Марию Долгорукову. И Михаил согласился, “аще и не хотя, но матери не преслушав”. В сентябре сыграли свадьбу. Но на невест государю решительно не везло. Видимо, нервные стрессы и смена обстановки сказались на девице слишком тяжело. Уже во время брачных торжеств она заболела, а через 4 месяца ее не стало…

Тем временем Турция выползала из кризиса. В результате очередного переворота на трон взошел Мурад IV. Власть стабилизировалась, хотя все еще оставалась слабой. Янычар, вошедших во вкус буянить, даже опасались посылать на войну. Ликвидировать возникшие очаги напряженности поручили пашам-губернаторам. Хотя ничего путного из этого не получилось. В Албании и Черногории ввод войск успокоил восстание в долинах, но оно продолжало тлеть в горах. Паша Дамаска, выступивший против Ливана, был разгромлен. И турки пошли на мировую, признав лидера ливанских сепаратистов Фахр-эд-Дина эмиром Арабистана — шут с ним, пусть хотя бы номинальное подданство сохранит. А паша Диарбекира Хафиз Ахмед, которому поручили войну против Ирана, тянул резину и собирал войска 2 года.

Стали приниматься меры против казаков. По берегам устроили систему сигнального оповещения, в устьях Днепра и Дона постоянно дежурили эскадры. Ничего не помогало. Отряды легких судов прорывались донскими рукавами или через Миус и другие соседние реки, а оттуда волоком в Дон. Миусским путем пользовались и запорожцы, попадая затем через волоки в притоки Днепра. В 1624 г. 80 лодок нагрянули в Кафу, погромили город, побили многих татар и освободили тысячи невольников и невольниц, собранных на здешнем рынке. Другой отряд напал на г. Неокорис возле Стамбула, его грабили 10 часов и ушли без потерь. Снова сыпались жалобы в Москву и Варшаву. Но Москва по-прежнему отвечала встречными жалобами на татар.

Только когда казаки совсем распоясались, задержали ехавшего к царю посла Кантакузина и ограбили его свиту, их одернули. Находившегося в Москве атамана Родилова вызвали в Боярскую Думу и “все войско лаяли и позорили”. На что, между прочим, казаки обиделись. Дескать, чего ругаться-то? “Наше войско вольное и в неволе не служит”, и нам-то, мол, ясно было, что Кантакузин шпион, и вообще, это же он на нас государю жалуется!

Однако Мурад IV принял программу наращивания флота, произвел перестановки командного состава, и на море казаки стали терпеть неудачи. В 1625 г. они снова предприняли массированные набеги, разорили Трапезунд и 250 прибрежных селений. Когда султан выслал флотилию из 50 галер, 300 лодок ринулись на нее в атаку. Но сильный ветер и волнение на море дали преимущество крупным кораблям, турки одержали победу, потопив много казачьих судов. А в следующем рейде османский флот уничтожил еще 20 запорожских чаек с командами.

Ухудшалось положение казаков и в Речи Посполитой. После смерти Сагайдачного все обещания, данные ему поляками, были забыты. Притеснения стали систематическими. И уже сам Киевский митрополит Иов Борецкий направил в Москву миссию во главе с Луцким епископом Исакием Борисовичем. Тема переговоров, которые он вел с боярином Черкасским, обозначена в протоколах: “О принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство”. Но к войне с Польшей Россия была еще не готова. Да и уверенности в единодушной поддержке самих украинских казаков у правительства Филарета пока не было. И ответ гласил: “Ныне царскому величеству того дела всчати нельзя”, поскольку “та мысль и в самих вас еще не утвердилась, и о том укрепления меж вас еще нет”.

У малороссов еще теплились надежды добиться нормализации легитимными средствами. В 1625 г. казаки прислали делегатов на сейм, требуя законодательно обеспечить права православных. На что получили грубый отказ — само обращение “хлопов” к сейму сочли непростительной дерзостью. Украинцы возмутились, и вспыхнуло восстание под предводительством Жмайла. Запорожцы при этом отправили делегатов на Русь, приносили повинную за все, что натворили в Смуту, просили помощи и тоже закидывали удочки насчет подданства. Их обласкали, извинения за прошлое приняли — царь “отпустил вины и велел впредь того не поминать”. Но вопрос о подданстве правительство по понятным причинам замяло. Ограничилось тем, что разрешило желающим казакам переходить границу и селиться в российских владениях — под Ливнами, Путивлем, Воронежем, Курском.

Впрочем, пока запорожские послы ездили туда-сюда, на Украине уже все было кончено. На этот раз поляки действовали оперативно и сразу после сейма вместо “обеспечения прав” послали на своих подданных войско. Не успевшие сорганизоваться повстанцы были разбиты, и для “вразумления” народа начался террор. Всех пленных мятежников и множество случайных людей, захваченных на дорогах и в селениях, сажали на кол. У поляков это был вообще излюбленный вид казни, вельможи даже держали для этого особых палачей-специалистов — считалось вершиной искусства таким образом вставить кол в задний проход жертвы и пропустить через тело, чтобы он не задел важных органов, и человек жил в мучениях несколько суток.

Население запугали расправами, а разгромленных казаков прижали в урочище Медвежья Лоза и принудили подписать Кураковский договор, по которому все привилегии, данные Сагайдачному, отменялись. Реестр сокращался до 6 тыс., гетман и старшина должны были утверждаться королем, казакам запрещалось ходить в море, заключать с кем-либо договоры и союзы. Запрещалось им и “проживать в панских имениях” — то бишь на тех украинских землях, которые король раздавал магнатам. Или уходи или превращайся из казака в крепостного. И многие уходили — кто на Дон, кто в Россию. Москва свое обещание выполнила, предоставляя для поселения земли в приграничье и приобретая тем самым новых землепашцев и хороших бойцов. Что очень не понравилось Варшаве. Польские послы, прибывшие к Михаилу Федоровичу, предъявили претензии насчет беглецов: “Царь де их на службу принимает, а надобно было бы, чтобы и колы те уже подгнили, на которых они бы посажены были”.

Россия на подобные придирки не реагировала. Она продолжала собственное восстановление и накопление сил. В Москве Филарет развернул обширное градостраительство. Ремонтировались пострадавшие в осадах крепостные стены. А кремлевские башни как раз тогда приобрели современный вид, над ними были возведены шатровые кровли, украшенные двуглавыми орлами. Тогда же была возведена главная, самая красивая башня, Спасская. На которой установили большие часы, как пишет чех Таннер, “наподобие пражских” — они вызванивали на колоколах “музыкальную гамму”. По этим часам жила вся Москва — когда они отбивали время, дозорные на башнях в особую колотушку дублировали число ударов. А услышав их, то же число отбивала стража на стенах Китай-города, Белого города, Земляного города (отсюда и слово “часовой”). Прошла реконструкция Красной площади — тогда-то она и стала “Красной”, а до этого называлась “Торг”.

Филарет стал и организатором централизованной противопожарной службы Москвы. В деревянном городе пожары были явлением нередким. Чаще они носили локальный характер и быстро ликвидировались самими жителями. Но бывали случаи, когда из-за жары или ветреной погоды огонь выжигал значительные площади. И после одного из пожаров по инициативе патриарха в городских кварталах и слободах были учреждены должности “объезжих голов”, обязанных ежедневно осматривать свои участки на предмет “огня и воды”, т. е. соблюдения людьми правил безопасности и наличия у них средств тушения. Объезжим головам подчинялись пожарные сторожа, выделяемые от земских властей, от них требовалось вовремя поднимать тревогу. Были сформированы на постоянной основе специальные пожарные обозы в сотни лошадей. А для непосредственной борьбы с огнем поднимались по тревоге стрелецкие части с баграми и топорами: растаскивали избы и преграждали путь огню мокрыми кожаными щитами. Стрельцы выполняли и функции полиции, для этого им выдавались специальные короткие плетки, наподобие нынешних дубинок.

При Филарете были перестроены двор патриарха и его палаты — их возвели по образцу царских. А авторитет и власть патриарха были значительно усилены. К прежним добавились новые патриаршие волости, а светская власть над ними по указу от 20 мая 1625 г. передавалась напрямую патриарху за исключением суда по уголовным преступлениям. И для управления патриаршими владениями было образовано несколько особых приказов: Церковный, Судный, Казенный и Дворцовый.

В это время турецко-иранская война зашла в тупик. Хафиз Ахмед-паша, кое-как собрав армию, успехов не добился. Но и Аббас увяз во внутренних проблемах. После нескольких поражений он все же сумел в битве при Гюмишлу разгромить Саакадзе, тот бежал в Турцию. Были подавлены восстания курдов и Мехлу-вардапета. Однако ресурсы шаха оказались исчерпаны, он больше был не в состоянии вести активные операции. И крайне нуждался в поддержании дружбы с Россией. Поэтому пошел на чрезвычайный жест доброй воли — преподнес в дар царю Ризу Иисуса Христа. По преданию, эта великая святыня была привезена Св. Ниной в Грузию, где и была захвачена иранцами.

Для Михаила и Филарета приобретение реликвии такого ранга было тоже очень важно — она как бы освящала собой новую династию. В Кремле для принятия ее была построена церковь Ризоположения. Перенесение святыни сопровождалось пышными торжествами на всем пути следования. А день ее прибытия в Москву, 10 июля 1625 г., был объявлен великим праздником, который с тех пор надлежало отмечать ежегодно. И в связи с этими торжествами Михаил Федорович по наущению отца принял титул “Государь Всея Руси”. Что являлось серьезной политической заявкой на будущее — ведь не только территории, утраченные в Смуту, но и Малороссия с Белоруссией тоже считались Русью.

Наконец, на волне вдохновения патриарх организовал и новую кампанию по женитьбе сына. Очередной, уже пятой невестой, стала Евдокия Лукьяновна Стрешнева, дочь мелкого можайского дворянина. Очевидно и выбор осуществился не без влияния Филарета — Стрешнев служил в его окружении. В феврале 1626 г. они обвенчались, и Михаил Федорович обрел семью. Кстати, жил в то время царь довольно непритязательно, без каких-либо излишеств. Добросовестно относился к своим обязанностям, заслушивал доклады руководителей приказов, вел официальные приемы, присутствовал на заседаниях Думы, хотя решения готовили другие. Михаил был очень набожным, строго соблюдал предписания Церкви, ежедневно посещал богослужения и регулярно выезжал на богомолье в различные монастыри.

Но и повеселиться любил в свободное время. При дворе у него был организован свой домашний “театр”, Потешная палата. Сохранились имена царских актеров и музыкантов — бахари (рассказчики) Орефин, Тарасьев, Сапогов и Богдашка, домрачеи Путята, Гаврилка Слепой, Янка, Лукашка, Наум и Петр, гусляры Уезда, Окатьев, Власьев и Немов, “скрыпочники” Иванов, Онашка и “немчин” Арман. Чтобы сын не жил затворником, как было при матери, и получал физическое развитие, Филарет через приближенных приучил его верховой езде, соколиной и псовой охоте. И охотником Михаил стал азартным, среди знати эта забава была вообще очень распространена, а русские борзые еще с XVI в. были известны при дворах зарубежных монархов и очень высоко ценились.

Евдокия по своему характеру хорошо подошла мужу. Она была женщиной настолько тихой и скромной, что смогла ужиться даже с тяжелой натурой свекрови. Марфа постаралась сразу же взять ее под контроль, у них был даже общий духовник, а дела матери и царицы вел один и тот же дьяк. Но конфликтов между ними не возникло ни разу. В государственные дела Евдокия тоже никогда не лезла. Но Михаилу принесла искреннюю любовь, уют и тихое семейное счастье. И Бог благословил их брак. Уже вскоре после свадьбы царица “понесла”, и в 1627 г. родилась дочь Ирина. Которой много лет спустя выпадет стать крестной у своего двоюродного внука, Петра I.