9. “БЕЙ ПОГАНЫХ!”

А теперь очень важное. Поляки (как и папа римский и иезуиты) допустили грубейшую политическую ошибку, представляя России сугубо в рамках собственных моделей, моделей противопоставления своих “свобод” (дворянских) русской “тирании”. Получалось и впрямь, смени или возьми под контроль царя, и делай с народом, что хочешь, как в империи инков. В плен этой поверхностной западной концепции попали и отечественные историки, изображавшие Россию, как очень централизованную абсолютную монархию. И из-за этого так и не сумевшие понять процессы Смуты. Дело-то в том, что Россия в XVII в. была не абсолютистским, а земским государством! В кажом городе и уезде существовали органы земского самоуправления, обладавшие очень большими полномочиями. О их структуре я упомяну в другом месте, но поляки на такую “мелочь” вообще не обратили внимания. Как никогда не обращали внимания на “простолюдинов”. В их стране органы городского самоуправления были напрочь придавлены аристократией и занимались лишь муниципальными мелочами.

Хотя на Руси земства представляли огромную силу. Во многом из-за этого города в одночасье то передавались “ворам”, то отлагались от них, свергая назначенных воевод. А когда рухнула вся “вертикаль власти”, “горизонтали” сохранились, что и обеспечило живучесть государства. Шеин руководил обороной вместе с земским советом, Ляпунов был не просто дворянином, а общественным лидером рязанской земщины, и для восстания никаких чрезвычайных органов управления создавать не пришлось, они уже существовали и были вполне легитимными. Воззвания патриарха, Ляпунова, Дионисия читались в земских избах, потом колоколом скликался “мир”, принимались решения. Воззвания размножали штатные земские писари, а штатные “посыльщики” развозили их в другие города с приложением грамот о собственных решениях — точно так же, как и при царях земства обменивались между собой важной информацией.

Но весной 1611 г. положение Руси было тяжелейшим. Ополчение подступило к Москве в конце марта. Оно было очень небольшим. Прошло то время, когда страна выставляла стотысячные армии — одни погибли, другие были искалечены. Против “поганых латынян” поднялось много городов, но часть сил оставлялась дома для обороны от вражеских банд. У Ляпунова собралось всего 6 тыс. бойцов. Правда, лагеря разрослись за счет приставших к ним москвичей, уцелевших от бойни, но в большинстве это были не воины. Гонсевский несколько раз пробовал атаковать. Однако русские, не принимая лобовых столкновений, поражали поляков из-за укрытий, наносили потери, заставив прекратить вылазки. А 1 апреля перешли Яузу и захватили большую часть стены Белого города — оборонять ее у врагов не хватало сил. Они удержали лишь Кремль, Китай-город, прилежащие к ним Белогородские башни и Новодевичий монастырь.

Пожарище Москвы осталось “ничьей” территорией, там происходили стычки, но никто его не занимал из-за смрада от разлагающихся трупов. Зато в подвалах сожженных домов ополчению досталось много продовольствия — при грабежах поляки хватали лишь драгоценности и дорогие вещи и вскоре стали испытывать нехватку продуктов. Осаждающие создали свое правительство, “Совет всей земли”, и верховный триумвират — номинально его возглавил “тушинский боярин” Дмитрий Трубецкой, а реальное руководство осуществляли Ляпунов и Заруцкий. Однако единства между ними не было. Заруцкий уже успел свою жену-казачку упрятать в монастырь, сошелся с Мариной и вынашивал планы посадить на престол ее “воренка”. А Ляпунов, трибун и воин, был никудышним политиком и дипломатом. В русских боярах он разочаровался, а раз поляки обманули, направил посольство Василия Бутурлина к шведам. Просить о помощи за территорияльные уступки, как это делал Скопин-Шуйский, а тайно — провести переговоры о приглашении на трон шведского принца. На тех же условиях, которые предлагались польскому.

Малочисленное ополчение враг мог бы раздавить, но Сигизмунда все еще связывал Смоленск. Он пережил уже вторую блокадную зиму, в крепости был голод, людей косили болезни. Сперва хоронили по 30–40, а потом уже по 100–150 чел. в день. Тем не менее город держался, весной отбил еще несколько приступов. И поляки снова насели на послов. Василий Голицын выработал компромиссный вариант — пустить в город 100–200 польских солдат “для чести”. И смоляне соглашались, но лишь после вывода из России остальных сил. Поляков такое не устраивало. А после земского восстания послам предъявили ультиматум: отдать приказ Ляпунову снять осаду Москвы, а Шеину — сдать Смоленск. Филарет ответил: “Я все согласен претерпеть, а этого не сделаю, пока не утвердите всего, от нас поданного в договоре”. Тогда послов объявили пленниками, разграбили все их пожитки, а самих под стражей посадили в ладьи и отправили в Литву. Впрочем, отправили только дворян. А простолюдинов — слуг и делегатов от “черных” сословий, приставы Тышкевич и Кохановский распорядились просто перебить. По польским понятиям “хлопы” не стоили того, чтобы с ними возиться.

Еще одно войско, литовского гетмана Ходкевича, в это время осаждало Печорский монастырь. Полтора месяца его громили пушки, в нескольких местах стена покрылась трещинами и осела. Но стрельцы, монахи и крестьяне, засевшие в монастыре, не сдались, отбили семь штурмов. И Ходкевич вынужден был уйти, король отозвал его под Смоленск, где требовалось восполнить потери. Поляки готовились к решающему штурму. Авраамиевские ворота и часть стены проломили бомбардировкой, Крылошевские ворота подорвали миной. И в ночь на 3 июня со всех сторон пошли на приступ. А Шеину уже просто нечем было защищать всю протяженность стен, у него осталось 200–400 бойцов.

Поляки ворвались в Смоленск, учинив резню. Большинство защитников пало на стенах и в уличных схватках. Многие горожане укрылись в Богородицком соборе. Когда враги выбили двери, начали рубить собравшихся — первый удар саблей пришелся архиепископу Сергию, посадский Андрей Беляницын спустился в подвал и поджег хранившийся там порох. Собор подняло на воздух вместе с убийцами. Шеин с несколькими ратниками и семьей заперся в Коломенской башне и оборонялся, лично положив выстрелами более 10 немцев. Он готов был погибнуть в бою, но пожалел своих близких и сдался. Вопреки всем правилам “рыцарской чести” Сигизмунд велел пытать его, чтобы узнать о мифических “спрятанных сокровищах”. Видать, на русских понятия “чести” не распространялись.

Падение Смоленска пышно праздновалось всем католическим миром. В Кракове трое суток играла музыка, шли балы и представления, где “еретическую” Москву поражали… почему-то языческие юпитеры и марсы с полунагими минервами и венерами. Папа объявил отпущение грехов не только участникам кампании, но и всем, кто в назначенный день посетит иезуитскую церковь св. Станислава в Кампидолио. Там тоже происходили представления с фейерверками, а богослужение вел сам генерал иезуитов Аквила, провозглашая: “О, даруй, Боже, яснейшему королю польскому, для блага христианской церкви уничтожить коварных врагов московитян”. Жолкевский советовал Сигизмунду сразу выступить на Москву выручать гарнизон. Но короля тяжелая война уже утомила, хотелось тоже отпраздновать победу. Да и многие паны стали разъезжаться, а на оплату наемников не осталось денег. И под предлогом участия в сейме Сигизмунд предпочел уехать, поручив ведение дальнейших боевых действий Ходкевичу. Который застрял из-за недостатка войска.

Зато под Москвой появился Сапега с 5 тыс. конницы. Он успел съездить к королю, понял, что там наживы не светит, и вернулся к русской столице, предложив услуги обеим сторонам, кто больше заплатит. При таком торге перевес был, естественно, у Гонсевского, предложившего “в залог” царские драгоценности на полмиллиона злотых. И Сапега со Струсем нанесли удар с двух сторон на острожек у Лужников, потом пробовали отбить Тверские ворота, но потерпели поражение. После этого договорились, что полезнее будет Сапеге идти собирать продовольствие для осажденных. С ним Гонсевский отправил 1,5 тыс. воинов Руцкого, многочисленных панских слуг. И русских сторонников боярского правительства под командованием Ромодановского — им комендант не доверял и воспользовался случаем удалить.

Но и земское ополчение, едва Сапега ушел и гарнизон уменьшился, перешло к активным действиям. Атаковали редут Борковского, построенный у Тверских ворот, 200 поляков перебили. А 5 июля последовал общий штурм. Перед рассветом ополченцы по лестницам забрались на стену Китай-города у Яузских ворот. Их выбили контратакой, но на других участках были взяты Никитские, Арбатские и Чертольские ворота Белогородской стены. В Никитской башне отбивались 300 немцев. Когда кончился порох, они пробовали сдаться, но разъяренные сожжением Москвы ополченцы в плен не брали. В башне у Трехсвятских ворот тоже защищалось 300 чел. В нижнем ярусе у них лежали порох и гранаты, русские пустили туда зажженную стрелу. Башню охватило пламя, а тех, кто пробовал выпрыгнуть, убивали. Поляки потеряли весь Белый город.

Псков и Новгород терпели удары со всех сторон. Едва ушел Ходкевич, в их края ворвалась банда Лисовского, грабя все подряд. Из Ивангорода совершал вылазки Лжедмитрий III. И новгородцы начали переговоры о помощи со шведами, а тут и посольство от Ляпунова подоспело, прося Делагарди выступить под Москву. Карл IX и его полководец ситуацией воспользовались. За гипотетическую помощь от послов потребовали уступить Ладогу, Орешек, Ивангород, Ям, Копорье и Гдов. Бутурлин соглашался на все — но это оттолкнуло от него новгородцев. Они стали косо смотреть на посланца Ляпунова, обещающего их земли иностранцам. Наконец, зашла речь и об избрании на царство шведского принца. Делагарди вроде бы заинтересовался, встал у стен Новгорода, вел переговоры, даже убавил запросы до Ладоги и Орешка, давал пиры русским… Но действовать он решил наверняка. И отвлекая партнеров дипломатическими маневрами, подтягивал свои полки и ждал из Выборга Горна с артиллерией и боеприпасами.

Наконец, Бутурлин понял, что шведы его дурачат, потребовал отвести наращивыемые силы от города. Делагарди высокомерно отказал. Посол плюнул на инструкции Ляпунова, стал организовывать новгородцев к отпору, однако ему уже не верили, подозревали в измене. 8 июля шведы стали в открытую окружать Новгород и вести осадные работы, а через день пошли на штурм. Демонстративную атаку Делагарди повел с юго-востока, отвлек туда горожан, а в это время его наемники подобрались с противоположной стороны, подорвали ворота петардой, полезли на вал по лестницам. И все же приступ удалось отбить, новгородцы совершили вылазку, потрепав осаждающих, и… стали праздновать победу. Единого руководства не было. Бутурлина не слушались, воевода Одоевский колебался, не возобновить ли переговоры, а горожане пьянствовали, отпуская со стен насмешки врагу.

Делагарди выждал 7 дней, не предпринимая ничего. Осажденные расслабились. А в ночь на 17 июля предатель Иванко Шваль подвел шведов к Чудинцевым воротам, где от колес образовалась колея. Охрана спала. Шваль прополз по колее под ворота и открыл их. В город ринулся отряд, взорвал соседние, Прусские ворота, и хлынула вся армия, громя и убивая. Жители спросонья выскакивали из домов, метались в панике. Сопротивление носило только очаговый характер — атаман Шаров, протопоп Аммос, дьяк Голенищев, стрелецкий голова Гаютин собирали горстки смельчаков, дрались и погибали. Бутурлин с отрядом вырвался из окружения через волховский мост и покинул город.

Пока шведы грабили и насильничали, масса новгородцев сбежалась в неприступный кремль, затворив за собой ворота и подняв мосты. Но… вдруг выяснилось, что к осаде крепость не готова. Потому что в ней нет ни крупинки пороха и ни грамма продовольствия. И военный совет во главе с Одоевским и митрополитом Исидором выслал делегатов с предложением сдаться на условиях признания шведского принца. Делагарди с радостью ухватился. О пустых погребах кремля он не знал и взять запросто могучую твердыню, ощетинившуюся пушками, не рассчитывал. В кремль вошел шведский полк. И был подписан договор о том, что шведский принц избран в цари “Новгородским государством”. А царем над “Владимирским и Московским государством” он будет, ежели оно пожелает присоединиться к данному соглашению. Новгород фактически откололся от России.

Беда не приходит одна. В это же время углубился раздрай в подмосковном ополчении. Правда, было созвано Земское совешание от 20 городов, приняло своего рода “конституцию”, учредило приказы для решения хозяйственных вопросов, утвердило и обращение к шведскому принцу. Но многие остались недовольны Ляпуновым — мол, с поляками обожглись, теперь еше одного иноземца зовут. Вся администрация осталась на бумаге, нормального снабжения руководители организовать не могли. Если от городов что-то присылали своим отрядам, то казаки были вынуждены “самоснабжаться”, что приводило к грабежам. Усугублялось это тем, что за время Смуты к казакам пристал и числил себя казаками уже невесть кто. Да и пребывание в Тушинском лагере многих развратило. Кончилось тем, что Матвей Плещеев поймал 28 мародеров и “посадил в воду”. Казаки возмутились. Чем и воспользовался Гонсевский, подкинув через некоего Заварзина составленное от имени Ляпунова письмо об истреблении всех казаков, как зачинщиков смут. Его зачитали на кругу, народ забушевал и вызвал Прокопия. Он явился объясняться, отрицал свое авторство, но его и слушать не стали. Накинулись и убили вместе с заступившимся за него Ржевским.

Руководителем ополчения стал Заруцкий, подмявший под себя Трубецкого. Атаман совсем занесся, через послушное ему “правительство” наделял сам себя обширными вотчинами, а присылаемое снабжение перераспределял теперь в пользу казаков, стараясь завоевать у них популярность для реализации дальнейших планов. Пользуясь приходом нижегородского отряда, Заруцкий предпринял штурм Новодевичьего монастыря, где стоял гарнизон противника в 600 чел. Бой длился сутки, нижегородцы и казаки предприняли 8 атак, и остатки защитников сдались — их Заруцкий уберег от истребления для обмена на своих пленных.

Но поблизости рейдировал Сапега. В этот раз его бесчинства превзошли все прежние. “Усмиряя” страхом русский народ, сапежинцы не щадили никого. Зверствовали над каждым, кто попадется. Резали уши и носы, рубили руки и ноги, выжигали глаза, резали ремни из спин, детей жарили, заталкивая в печи. Мужчин и женщин сажали на колья, на горячие угли, баб вешали за груди, ради развлечения забивали в половые органы пороховые заряды и взрывали. Поголовной резне подвергли Александровскую слободу. Толпа женщин и детей заперлась в колокольне, ее обложили бревнами и подпалили, выкурив всех огнем и дымом на смерть и издевательства. Одна девушка, видя такое, взобралась на колокольню и, перекрестившись в виду у всех, бросилась вниз. Слободу сожгли. Сотни людей, раздетых донага и изувеченных, приходили и приползали потом в Троице-Сергиев монастырь.

Сапега подступил к Переяславлю-Залесскому, но был отбит высланным против него из-под Москвы атаманом Просовецким. Две недели продолжались стычки, на штурм поляки не решились. Их шайки опустошили окрестности Ростова, Суздаля, собрали обоз продовольствия и выступили обратно. Земское ополчение было ослаблено потерями в боях, часть ушла с Просовецким, а после убийства Ляпунова стали разъезжаться дворяне. Сапега ударил извне, гарнизон изнутри, и осаду прорвали, овладев Водяными, Чертольскими и Никитскими воротами. Обоз вошел в Москву. Но этот успех был последним в жизни Сапеги — он заболел и через 2 недели скончался. Его головорезов возглавил Будила.

После прорыва сапежинцев полной блокады Кремля и Китай-города больше не было. У Заруцкого не хватало для этого сил. Теперь казаки осаждали Москву только с восточной и южной стороны. Но попробовали другой способ овладеть столицей — 15 сентября установили батарею мортир и стали обстреливать Китай-город калеными ядрами. Одно попало в сарай с сеном, ветер разнес горящие клочья, и заполыхало. Поляки и оставшиеся жители, побросав пожитки, бежали в Кремль. Казаки полезли на стену, но и сами не могли продвинуться из-за моря пламени. А когда оно стало угасать, ударили кремлевские орудия — в руки оккупантов попала вся первоклассная московская артиллерия. Ополченцам пришлось отступить.

Но как выяснилось, выгорел Китай-город очень кстати для осаждающих. К Москве шел Ходкевич. Большое войско собрать он так и не смог, привел 4,5 тыс. гусар и пехоты, и гарнизон был сильно разочарован. Разочарован был и гетман — разместиться в Москве теперь было негде, все защитники и жители сгрудились в помещениях Кремля. Ходкевич задумал решить проблему одним махом — с сапежинцами и частями Гонсевского сила у него набиралась внушительная, до 10 тыс., и он вывел все войско, чтобы покончить с ополчением. Атаковал острожки у Яузских ворот. Однако разгромить русских не смог. Уклоняясь от рукопашной, они осыпали поляков пулями из укреплений, из-за торчавших повсюду печей. Развернуть для удара конницу на пожарище не удавалось, пехота в атаках несла потери. Мало того, когда Ходкевич стал отводить части, казаки нанесли контрудар, отсекли группу всадников, загнали в Яузу и перебили.

А гарнизон Москвы волновался, готовый взбунтоваться. Заявляли, что сидят тут довольно, требовали сменить их, заплатить жалование. Впрочем, нахапали они уже порядком, обчистив московскую казну. Наличности не было, и брали мехами, золотом, драгоценностями, причем роты выбирали депутатов, назначавших собственные цены. Например, золото оценивали вчетверо дешевле, чем оно стоило. И в результате было роздано денег и вещей на 160 тыс. руб. Хотя, по счету “рыцарства”, ему еще и были должны за службу. Ходкевич долго уламывал воинов, обещая, что после сейма король наверняка приедет и всех удовлетворит, умолял послужить еще. Все отвергалось. Говорили, пусть остаются вновь прибывшие, а мы уходим.

Все же гетман нашел способ заинтересовать воинов — указав на сокровищницу русских царей. И “рыцарство”, так и быть, согласилось послужить. В Польшу ушел на отдых и переформирование полк Струся, с ним было отправлено новое посольство от бояр во главе с Михаилом Салтыковым. В его грамотах выражалась уже готовность присягать разом Сигизмунду и Владиславу, а религиозные проблемы опускались, будто их и не было. В Москве Ходкевич оставил гарнизон из 3 тыс. отборных бойцов (еще раз напомню, имеется в виду только “рыцарство”, а с вооруженной челядью надо умножать втрое-вчетверо) и ушел с остальной армией к с. Рогачево ставить зимний лагерь и обеспечивать гарнизон продовольствием.

В западных уездах шли бои. Сперва Лжедмитрий III с казаками осадил вдруг Псков. Его не пустили, он захватил городское стадо и расположился у стен. Но вскоре резко снялся и исчез — приближалось войско Горна, 4,5 тыс. шведов и присоединенные к ним отряды “Новгородского государства”. Явились присоединить и Псков к оному “государству”. Однако новгородская история не повторилась. У псковичей к “немцам” издревле было отношение сугубо отрицательное, и с Горном даже не стали разговаривать. Он подготовил приступ. Шведы взорвали Взвозные ворота, атаковали и были отражены. Осаждали Псков 5 недель. Горожане не сдавались, а без осадных орудий и многочисленной армии взять такую крепость не представлялось возможным. Наступали холода, и интервенты ушли искать более легкой добычи. Подступили ко Гдову, где засел самозванец Матюшка, пообещали ему дать поместье за “отказ от своих притязаний в пользу шведского принца”. Но и он предложение отверг. А когда противник пошел в атаку, казаки со своим “царем” сделали вылазку, прорвались и ускакали в Ивангород.

В Польше тем временем гремели торжества. 29 октября Сигизмунд, наподобие римских императоров, устроил триумфальный въезд в Вильно. В процессии везли в открытых тележках пленного царя Василия с братьями, Шеина, послов — Голицына и Филарета, тащили под восторженные вопли трофейные пушки, повозки с награбленным барахлом. На состоявшемся затем сейме короля пожурили, что начал войну без одобрения Речи Посполитой, но в целом одобрили. Он провозгласил задачу окончательно “покорить грубый московский народ, который иначе может быть опасен Речи Посполитой, если усилится”. Это тоже поддержали. Когда подняли вопрос, что делать с послами и продолжать ли переговоры, подканцлер Криский толкнул речь: “С кем вести переговоры? От кого эти послы? Какие тут переговоры, когда и столица, и государство Московское у нас в руках! Должны они принять такое правление, какое даст им победитель. Рабский дух только страхом может обуздываться”. Хотя едва речь зашла о финансировании войны, депутаты зажались. Согласились выделить 100 тыс. злотых для участников смоленского похода, остальным же довольствоваться “из московских доходов”.

Ну а с утверждениями о том, что государство у них в руках, поляки несколько поспешили. Сведения о развале первого ополчения по тем же земским каналам быстро распространялись по Руси. В городах поднялось возмущение — почему убит полководец, одобренный “всей землей”? Почему плохо обращаются с ратниками и не уважают командиров, которых эти города отправили в ополчение? Доходили и последние вести от заточенного Гермогена, он заклинал не призывать на царство иноземцев, “воров” и “воренка”. И русская земщина начала предпринимать решительные меры. Инициатором на этот раз выступил в Нижнем Новгороде Козьма Минин. Для спасения Отечества ему не требовалось, подобно Жанне д`Арк, сверхъестественными явлениями убеждать кого-либо в своем предназначении. Он был земским старостой, какие и до него, и после него избирались. И действовал в рамках своих полномочий.

В октябре, примерно в те же дни, когда Сигизмунд праздновал триумф, в Нижний пришла очередная грамота Троице-Сергиева монастыря о бедственном состоянии страны и необходимости мобилизовать все силы. Был созван общий сход, где Минин предложил формировать второе ополчение. Получил от “мира” согласие и начал реализовывать принятый “приговор”, энергично возглавив сбор средств. Стали искать предводителя — “честного мужа, которому заобычно ратное дело, кто б был в таком деле искусен и который бы во измене не явился”. Подходящей кандидатурой явился стольник Пожарский, пользовавшийся безупречной репутацией и лечившийся от раны неподалеку, в своем селе Мугреево. А при переговорах он поставил необычное условие — дать ему в помощники “посадского человека”. И сам назвал Минина, чья деловитость и ум ему понравились. То есть, выбрал себе толкового “начальника тыла”. Кстати, это было новым в военном искусстве. В европейских армиях органов снабжения еще не существовало.

Но пока на веселого было мало. На помощь Заруцкому вернулся Просовецкий, он требовал активизации действий. В начале декабря его казаки взорвали одни из ворот Китай-города, пошли на штурм. Гонсевский об этом узнал заранее, выставил вокруг опасного месте полукругом 30 пушек, ударивших по ворвавшимся русским в упор. Понеся огромный урон, они отступили. Под Москвой снова пошла “сидячая” война. Шведам вслед за Новгородом передались его “пригороды” — Ям, Копорье, Старая Русса, Порхов. Ладога и Тихвин капитулировали после бомбардировки из тяжелых орудий. Дворяне Торопца тоже прислали к Делагарди делегацию с согласием на подданство. Устюг на письма шведов отвечал более уклончиво — мол признает шведского королевича, когда тот приедет и примет православие. Россия становились полем битвы двух хищников. Поляки направили под Старую Руссу казаков Наливайко и Михайловича. Против них выступил Горн с новгородцами и разгромил. Псков не знал, куда податься, и… пригласил Лжедмитрия-Матюшку, который и “воцарился” там в декабре. А в Астрахани объявился Лжедмитрий IV неизвестного происхождения, стал склонять к себе Терек и Нижнее Поволжье…

Но даже “ворам” теперь подчинялись главным образом из-за того, чтобы не покоряться иноземцам. Кроме северных районов, еще сохранивших иллюзии, их теперь на Руси знать не желали. И после сожжения Москвы, кошмаров сапежинцев и королевских отрядов, их воспринимали именно как “поганых”. К которым отношение может быть только одно — уничтожать или изгонять. Ходкевичу вольготно погулять по Руси уже не удалось. Отряд Каминского, двинувшийся на Суздаль, был отбит. Отряд Зозулинского, пошедший на Ростов, был разгромлен наголову и почти уничтожен. Крестьяне повсюду брались за топоры и вилы, составляя полчища “шишей”. Зима дала им преимущество. Дороги занесло снегом, конница поляков, вязла в сугробах. А шиши налетали из лесных чащ на лыжах, били врага и скрывались. Фуражиры Ходкевича не возвращались. А когда он отправил в Москву обоз под охраной 700 чел., то, как пишет Маскевич, “нельзя было разводить огня, нельзя было на минуту остановиться — тотчас откуда ни возьмутся шиши; как только роща, тут же и осыпят нас они… Шиши отнимали запасы и быстро исчезали. И вышло так, что награбивши много, поляки привезли в столицу очень мало”. И самих конвойных добралось меньше половины.

В столице был уже голод. Питались кониной, ели ворон и воробьев, падаль. Лишь в январе Ходкевич смог подвезти припасы — для этого ему пришлось двигаться всей армией. Шляхта бунтовала, опять требовала сменить ее, составила конфедерацию, соглашаясь ждать только до весны. И кое-как уломав войско, гетман снова ушел за продовольствием, на этот раз на юго-запад, встав с. Федоровское. Трудности не уменьшились. Один из отрядов шиши разгромили в с. Родня, другой, Бобовского, был почти уничтожен при возвращении совсем рядом с лагерем гетмана. Обоз, отправленный в Москву под началом Косцюшкевича, подвергся нападению. Русские возницы тут же развернули сани поперек дороги, перегородив ее. Конвой был разбит, спасаясь кто куда. Одна из групп хотела попасть в Можайск, захватила в дер. Вишенцы крестьянина-проводника, но он повел врагов в Волоколамск, занятый русскими. Лишь по случайности встретился ротмистр Руцкий, ехавший из Москвы к гетману, подсказавший, что они идут к неприятелю. Крестьянина измордовали и обезглавили.

Готовилась и смена столичного гарнизона. Ее собирал Струсь, которого его дядя, смоленский воевода Потоцкий, настроил перехватить командование у Ходкевича и Гонсевского, а потом, соответственно, пожать все лавры и выгоды от завоевания России. В феврале Струсь выступил, но и целый полк на Днепре подвергся атаке шишей. Они отбили обоз, перебили часть солдат, в схватке даже с самого Струся сорвали кафтан. И он вынужден был вернуться в Смоленск. И вот в этих условиях стало распространяться воззвание из Нижнего Новгорода. Первоначальный план Пожарского был двигаться на Суздаль, стянуть туда части из других городов, созвать Земский Собор, который выберет царя (“воры” и “воренок” заведомо отбрасывались), а затем общими силами развернуть наступление на интервентов. О воззвании узнали в Москве. Гонсевский явился к заключенному Гермогену. Орал на него — дескать, знаю, это твои происки. Ультимативно потребовал, чтобы патриарх написал в Нижний увещевание распустить ополчение и сохранять верность Владиславу. Гермоген ответил: “Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем”. 17 февраля патриарха не стало. Поляки уморили его голодом.