Приложение

(«Курьер советской разведки»)

ВОПРОС. Вы первый начальник разведки КГБ, ставший известным общественности в результате выступлений в средствах массовой информации. Такие выступления — дань моде, или Вы видите в них более глубокий смысл?

ОТВЕТ. Я хотел бы предложить взглянуть на поднятую Вами проблему несколько шире и немного под другим углом. Бесспорно, более свободное и, прямо надо сказать, более спокойное обсуждение обществом проблем внешнеполитической разведки — явление, ставшее возможным в результате кардинальных перемен во всех сферах жизни, характерных для нынешнего этапа развития нашего государства. Конечно, начать это духовное раскрепощение надо было раньше, это сэкономило бы обществу довольно много сил, так необходимых ему сегодня. Дело ведь не только и не столько в разведке — можно давать интервью тысячами, не только не открывая в них каких-то деталей, но и затуманивая то, что кажется ясным для всех. Долгое время наша разведка соблюдала необъяснимое табу на многие из тем, которые в развитом правовом государстве являются постоянным и естественным предметом внимания политических и общественных деятелей, ученых и экспертов. Сегодня мы видим ущербность такой линии. Полное молчание или «стерилизованное» откровение разведчиков вынуждали людей, интересующихся вопросами разведки, обращаться к литературе, сочиненной либо профессионалами, чьи выводы и откровения вызывали улыбку, либо мастерами дезинформации, целенаправленно пытавшимися, спекулируя на нашем молчании, не просто создать искаженное впечатление о деятельности советской разведки, но и вызвать к ней негативное отношение. Поэтому и прежние интервью, и нашу сегодняшнюю беседу я сравнил бы с расчисткой завалов, нагроможденных ошибками прошлого. Не стоит тешить себя иллюзиями, что эти интервью способны враз сформировать в общественном мнении нормальный, адекватный образ сегодняшнего состояния разведки Комитета госбезопасности. Но, заверяю Вас, курс на поддержание постоянного диалога со средствами массовой информации — это наша последовательная позиция, которой мы намерены придерживаться впредь.

ВОПРОС. Разведка КГБ все годы действовала на основании решений и указаний Политбюро ЦК. КПСС, так было установлено. К тому же руководители КГБ СССР Ю. В. Андропов, В. М. Чебриков, а затем В. А. Крючков входили в состав Политбюро. Насколько известно, ни Верховный Совет, ни Совет Министров не вмешивались в дела разведки. Читателям было бы интересно знать Вашу точку зрения на минувшее и положение разведки в системе государства в будущем.

ОТВЕТ. Думаю, все согласятся со мной в том, что вплоть до относительно недавнего времени на основании решений Политбюро ЦК КПСС действовали наряду с разведкой все звенья государственной машины, да и не только они — партия и де-юре и де-факто руководила всеми направлениями политической, хозяйственной, социальной и культурной жизни в стране. И не надо пытаться, как это делают сегодня представители некоторых политических сил, противопоставлять деятельность партийным интересам законодательных и исполнительных государственных органов во время, предшествующее принятию новой редакции 6-й и 7-й статей действующей союзной Конституции. Решения государственной важности, как стратегические, так и некоторые тактические, вырабатывались в соответствии с устоявшимися политическими традициями. В Соединенном Королевстве, например, программа деятельности нового правительства облачается в форму тронной речи королевы, которую пишет лидер партии, завоевавшей на выборах парламентское большинство. У нас долгие годы важнейшие государственные решения проводились через соответствующие решения съездов партии, пленумов ЦК или Политбюро ЦК КПСС. Кстати, партийные органы в своих решениях по вопросам деятельности разведки никогда не затрагивали специфические проблемы ее деятельности, средства или методы, используемые разведкой для решения задач, ставящихся политическими инстанциями. На мой взгляд, система выработки для разведки концептуальных политических установок не нуждается в кардинальном пересмотре. Сейчас многие политические институты нашей страны переживают этап существенной трансформации. Наверно, в нынешних условиях прерогатива выработки концептуальных направлений деятельности разведки должна быть юридически закреплена за высшими государственными органами. Мы ждем принятия Верховным Советом закона об органах госбезопасности СССР.

ВОПРОС. О роли разведки и в далеком прошлом, и в наше время высказывались многие государственные деятели. Если не секрет, насколько помогают их суждения в практических делах разведки?

ОТВЕТ. Все согласны с тем, что разведка — чрезвычайно древнее человеческое занятие. О ней много теплых слов говорили и китайский философ, автор трактата о военном искусстве Сунь-цзы, и библейский Моисей, и Талейран, и Бисмарк, да и многие другие полководцы, политики, ученые. Значение разведки в процессе выработки и принятия политических решений, безусловно, признавалось и признается всеми политическими руководителями. В период, непосредственно предшествовавший созданию в рамках ЧК специально чисто разведывательного подразделения, 6 сентября 1920 года состоялось заседание Политбюро ЦК РКП (б), в решении которого указывалось: «Учитывая ту сложнейшую международную обстановку, в которой мы находимся, необходимо поставить вопрос о нашей разведке на надлежащую высоту. Только серьезная, правильно поставленная разведка спасет нас от случайных ходов вслепую». Известно, что в выработке этого решения Политбюро принимал активное участие В. И. Ленин. На протяжении всего семидесятилетнего периода существования советской разведки отношение руководства страны к ней как к инструменту обеспечения безопасности строилось исходя из этого ленинского положения. Что же касается каких-то специфических указаний разведке, то их зачастую просто не было. Мы же не требуем от политических лидеров содержательных мыслей о том, как, скажем, играть на виолончели. Не менее специфична и разведывательная деятельность. Сила руководителя — в его умении верно определять основные, центральные направления общественного развития и организовывать поступательное движение общества к поставленным целям. А искусство разведчиков заключается в том, чтобы воплощать политические установки в такие действия сил и средств разведки, которые необходимы для претворения этих установок в жизнь.

ВОПРОС. В последнее время не только за рубежом, что было и раньше, но и у нас интерпретируются различные эпизоды, касавшиеся террористических акций разведки, таких, например, как убийство Троцкого или Бандеры. Очень важно узнать, возможны ли такие акции в наше время?

ОТВЕТ. Жертвами сталинского террора были не только его идейные противники. Уничтожался цвет общества — ученые, писатели, интеллигенция, военные специалисты. В конце тридцатых годов был полностью уничтожен весь центральный аппарат внешней разведки, руководство подавляющего большинства резидентур. Были расстреляны почти все руководители внешней разведки, создававшие ее традиции, многие резиденты, боевые разведчики. По сфабрикованным делам за «контрреволюционные преступления» только в 1934–1939 годах были репрессированы около 22 тысяч чекистов, прошедших школу подполья, революции и гражданской войны, в том числе большое число разведчиков, выполнявших ответственные задачи за рубежом. Террор как таковой — атрибут политической борьбы. Обычно в свой арсенал его включают силы, не обладающие безусловным превосходством в борьбе с тем или иным противником, и с этой точки зрения террор — показатель не силы, а слабости. Цели разведки не требуют применения средств террора. Более того, сегодня советская разведка все активнее включается в борьбу с международным терроризмом, чтобы уничтожить это явление вообще, вычеркнуть его из списка бед XX века. Кстати, в этой области мы готовы сотрудничать с соответствующими службами других государств.

ВОПРОС. Общественность мало что знает о советских разведчиках подлинных героях Отечества, особенно сыгравших в послевоенное время исключительно важную роль в обеспечении обороноспособности и безопасности страны. Можете ли Вы открыть хотя бы некоторые неизвестные доселе имена?

ОТВЕТ. В наше время каждая разведывательная операция — результат тщательной разработки и длительного взаимодействия многих разведчиков. Конечно, завершающую точку в операции ставит кто-то один, но он аккумулирует труд многих, труд всей разведки как единого организма. У нас в разведке об этом помнят постоянно. Что же касается тех наших коллег, которые внесли заметный вклад в обеспечение безопасности страны, то относительно недавно о некоторых неизвестных ранее разведчиках рассказывали газеты «Правда» и «Труд», журнал «Новое время». Это — Ирина Каримовна Алимова, Шамиль Абдуллазянович Хамзин, Михаил Владимирович Федоров, Галина Ивановна Федорова, Марина Ивановна Кирина. Работа разведки, когда она делается высокопрофессионально, как бы закладывает семена, способные дать обильные всходы и долго приносить урожай. Мы будем и дальше знакомить общественность с именами и делами советских разведчиков. Но каждый такой шаг мы должны тщательно выверять, чтобы исключить возможность нанесения ущерба интересам державы, спокойствию и благополучию тех людей, которые работали вместе с нашими разведчиками раньше и продолжают работать до сих пор.

ВОПРОС. Насколько известно, в ЦРУ есть дни открытых дверей. Возможно ли, чтобы нечто подобное устроило ПГУ?

ОТВЕТ. Всем известно, что в политической традиции США проблеме организации так называемой связи с общественностью придается порой необычайно большое значение. Дни открытых дверей и экскурсии устраиваются повсюду, вплоть до Пентагона и Белого дома. Причем в результате этих акций их участникам не становится известно ни на йоту больше того, что они уже знают. Не думаю, что нашему обществу следует копировать все обычаи и привычки Соединенных Штатов.

ВОПРОС. Разведка, очевидно, не стояла в стороне, когда речь шла о борьбе с идеологической диверсией, и проявляла интерес к иностранным организациям, которые осуществляли такие диверсии. Теперь слышатся заявления, что КГБ отказался от участия в этой борьбе. Какую позицию занимает ПГУ?

ОТВЕТ. В мире идут противоречивые процессы. Негативные явления мы наблюдаем и в нашем обществе — политический экстремизм, межнациональная рознь и сепаратизм, анархистские тенденции, падение нравов — это реалии, их корни в нашей действительности, в противоречиях нашего общественного бытия. Но есть и другая сторона — внешние влиятельные, мощные силы десятилетиями делали все возможное, чтобы посеять в нашем обществе семена раздора, неуверенности, очернить наш великий народ и его историю. Об этой стороне нашей действительности в последнее время стали забывать. Но тайную и явную деятельность, направленную извне, так просто не отбросить, поскольку она продолжается и теперь с определенной ясной целью — ослабить наше государство. Разведка следит за той деятельностью зарубежных организаций, которая ориентирована на СССР. И впредь наше внимание будут привлекать планы и намерения сил, пытающихся оказывать влияние на обстановку в нашей стране с использованием специфических сил и средств. Мы уже упоминали в сегодняшнем разговоре тайные операции ЦРУ США, на которые выделяется ежегодно несколько сот миллионов долларов. Думается, что до тех пор, пока внешние силы будут пытаться влиять на ход событий в СССР в ущерб интересам нашего общества, оставлять их деятельность без внимания разведки нецелесообразно. Кстати сказать, благодаря успешному проникновению в спецслужбы стран НАТО в последние 20–25 лет советской разведке удавалось контролировать все основные аспекты деятельности английских спецслужб, а также в значительной мере ЦРУ и ФБР США, равно как и БНД ФРГ.

ВОПРОС. Вы профессиональный разведчик и, естественно, обладаете большой информацией, позволяющей Вам иметь свое видение внутренней обстановки в стране и свое мнение о путях выхода из нынешнего положения. Скажите несколько слов по этому вопросу.

ОТВЕТ. Мне ежедневно приходится сталкиваться с авторитетными оценками, которые даются зарубежными политиками и учеными по поводу развития обстановки в нашей стране. Вижу, с какой тревогой наши доброжелатели, да и, пожалуй, еще вчерашние недоброжелатели наблюдают за событиями у нас. Оценки состояния дел варьируются от определения «кризисное» — с этим согласны все до «катастрофическое». Те, кто следит за нашей страной давно и знает ее не понаслышке, убеждены, что у нее есть все возможности сохранить то влияние, которым она обладает в Европе и во всем мире. Многие указывают, что, как свидетельствует история, из всех испытаний, выпавших на ее долю, Россия выходила возрожденной и окрепшей. Словом, многие оценки авторитетных зарубежных экспертов проникнуты тем, что еще недавно мы называли историческим оптимизмом.

При всем разнообразии выводов, к которым приходят иностранные наблюдатели, выделяется определенная общая линия. Приведу ее основные положения, которые я в целом разделяю.

Страна в короткое время прошла путь от деспотии к анархии, минуя демократию. Стране нужна демократия, основанная на законе и соблюдении закона всеми ее гражданами, на взаимном уважении всех членов советского общества — больших и малых национальностей и иных образований.

Очень немногие наблюдатели видят в свободном рынке панацею от всех бед, переживаемых нашим обществом. Длительный опыт существования в условиях рынка хранит в памяти многих жестокие кризисы, потрясавшие экономическую систему капиталистических государств. Обращается внимание и на то, что в СССР многие идеализируют возможности рыночной экономики и в то же время слишком легко относятся к тому, что дала советская власть не элите, а простому народу гарантированную работу, социальную защищенность, бесплатное образование и здравоохранение, практически бесплатное жилье. Высказывается мнение, что, когда рыночная экономика отнимет у советского народа эти сами собой разумеющиеся у нас условия, — реакция масс может быть достаточно бурной.

Проницательные наблюдатели отмечают, что Советский Союз как государственная общность является не продуктом воли какой-либо личности или партии. Ее сформировала история. Многие из географических, экономических, стратегических факторов, формировавших наше государство, не утратили своего назначения и сегодня. Идти наперекор истории — значит приносить ненужные и бесплодные жертвы.

Таковы зарубежные оценки, к которым, думаю, надо внимательно прислушаться.

Я русский человек, сын своего Отечества. Многое, происходящее на моей Родине сегодня, вызывает у меня тревогу и боль. Но я убежден, что сплочение, дисциплина, вера в социалистический идеал и напряженный труд — все это поможет нам возродить величие Отчизны, создать процветающее общество свободных граждан.

ВОПРОС. Что вас привело в свое время в разведку, были ли у Вас разочарования в работе? Какими качествами должен обладать в наше время разведчик?

ОТВЕТ. Начинал я свою трудовую деятельность в гражданском учреждении. В разведку пошел движимый, можно сказать, романтическим представлением об этой профессии. И хотя я быстро убедился, что на практике разведка — всегда тяжелый, кропотливый и не всегда благодарный труд, о выборе жизненного пути не жалел никогда. Конечно, не обошлось и без разочарований, но они возникали не по поводу избранной профессии, а по поводу собственных действий, когда обстоятельства или что-то иное не позволяли достичь нужных результатов. Сегодня разведка — это большой и работоспособный коллектив. Но он состоит из личностей. Труд чекистов-разведчиков не заметен широкой публике. Конспирация как принцип и условие деятельности разведки рождает профессиональное качество — скромность. Это важное, но не единственное требование к разведчику. У нас сегодня есть и нам всегда будут нужны люди, обладающие широкой эрудицией, высоким профессионализмом, твердыми политическими и моральными качествами. Важнейшим требованием является верность и преданность Родине, честность, порядочность, трудолюбие, ответственность. Необходимое качество разведчика — психологическая устойчивость, умение ориентироваться в сложных ситуациях и принимать, когда это необходимо, нестандартные решения. Словом, как видите, ничего сверхъестественного. Все эти качества нужны каждому человеку, если он хочет, чтобы его трудом гордились его дети и его страна.

ВОПРОС. Несколько слов о себе, семье, увлечениях.

ОТВЕТ. Родился в 1935 году в Москве. По образованию — востоковед. С 1964 года член КПСС. Женат. Двое детей, трое внуков. Основное увлечение книги.

(«Аргументы и факты», 1990, № 34)

При том, что в последнее время появилось немало материалов, посвященных деятельности Комитета государственной безопасности, можно с большой долей уверенности утверждать, что в народе еще очень плохо представляют, чем же в действительности занимается это ведомство, так ли оно всемогуще и изменилось ли со сталинско-брежневских времен. Об этом незнании свидетельствуют и те слухи, иногда совершенно нелепые, которые передаются из уст в уста и зачастую определяют образ современных чекистов в глазах простых людей.

Чтобы помочь читателям распознать истинный облик этого ведомства, опровергнуть или подтвердить бытующие слухи, «АиФ» предполагает опубликовать серию интервью с руководителями основных подразделений КГБ СССР. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию беседу нашего корреспондента П. ЛУКЬЯНЧЕНКО с заместителем председателя КГБ СССР, начальником Первого главного управления (ПГУ) генерал-лейтенантом Л. ШЕБАРШИНЫМ.

— Правда ли, что согласно учебнику, по которому готовятся кадры ПГУ, важнейшей оперативной задачей советской разведки является «создание агентурной сети в странах, являющихся нашими основными врагами, особенно в США»?

— Цитируется в неважном переводе с английского книга Баррона «КГБ», изданная в США с совершенно определенной целью нанести ущерб Советскому Союзу. Думаю, сам Баррон и его соавторы из ЦРУ были бы удивлены тем, насколько серьезно их воспринимают интеллигентные люди.

Выражение «агентурная сеть» когда-то было в ходу, а сейчас это выражение стало архаизмом. Его вытеснила из общения сама жизнь.

Создание оперативных позиций за рубежом — это действительно важная задача советской разведки, необходимое условие получения ценной, секретной, актуальной информации. Каковы эти позиции? В каком обличье выступают наши разведчики? — эти вопросы остаются за порогом гласности.

— Правда ли, что в числе агентов КГБ были советник президента США А. Хисс, издатель американского журнала «Тайм» У. Шамбер, один из руководителей Объединенного генерального штаба НАТО У. Г. Волен, финансовый инспектор НАТО Н. Имре, член английского парламента У. Оуэн, депутат западногерманского бундестага А. Френцль, крупнейший западногерманский специалист по кодам И. Айценбергер, главный европейский представитель авиакомпании «Эр Франс» Ж. М. Огро?

— Список должностных лиц, приведенных вами, весьма внушителен, и любая разведка сочла бы за крупную удачу наличие таких контактов. Должен, однако, сказать, что ни одна разведка принципиально никогда не подтверждает и не опровергает публично сообщения о своих контактах с тем или иным лицом. Здесь пролегает рубеж гласности, преступать который ни одна специальная служба не может по вполне понятным причинам. Исключения из этого правила иногда допускаются, но лишь при чрезвычайных обстоятельствах. В данном случае я их не усматриваю.

— Правда ли, что американец А. Локшин и его жена, попросившие убежище в СССР, являлись агентами КГБ?

— Отвечая на этот вопрос, делаю исключение из правила — КГБ никакого отношения к этой семье не имеет.

— Правда ли, что существует так называемая «Синяя книга», издаваемая специально для резидентур КГБ и содержащая имена предателей из числа сотрудников и агентов КГБ, подлежащих уничтожению?

— Я стараюсь следить за публикациями о КГБ в зарубежных и советских изданиях и полагаю, что меня трудно чем-то удивить. Этим вопросом, признаюсь, удивлен. Это что-то или из давно забытых измышлений, или совершенно свежая, хотя и довольно дурно пахнущая выдумка. Ни книг, ни списков такого рода не существует и быть не может. Хочу решительно отвергнуть и заложенную в вопросе инсинуацию о том, что разведка занимается уничтожением каких-то личностей. Пожалуйста, оглянитесь вокруг — на дворе 1990 год. Стоит ли пытаться отягощать нашу действительность зловещими призраками?

Если вас заинтересуют тайные операции американской разведки, допускающие физическую ликвидацию иностранных политических деятелей, готов прислать редакции соответствующие материалы.

— Правда ли, что ПГУ в системе КГБ считается элитой и что почти половина его кадров состоит из бывших партийных работников и их отпрысков?

— Служба в разведке нелегка, но престижна. Это правда. Слово «элита» в нашем обиходе отсутствует — оно как бы выделяет определенную категорию лиц, ставит ее выше других. Разведчики — люди профессионально скромные, тяготеющие к анонимности, неприметности. Есть, разумеется, печальные и теперь широко известные исключения, личности, одержимые страстью к саморекламе любой ценой. Их усилиями, в частности, создавался миф об исключительности разведки, а слова «элита», «элитарный» отдают каким-то особым, рекламным блеском.

Да, в наших рядах есть сотрудники, ранее работавшие в партии, как правило, на выборных должностях. Их немного, каких-либо скидок им не делается, да они на них никогда и не претендовали. Работают они в целом не хуже других.

— Правда ли, что в ПГУ есть отдел дезинформации и что этот отдел, в частности, организовал через своего агента печально известную публикацию о Б. Ельцине в итальянской газете «Репубблика»?

— К публикации в итальянской газете КГБ отношения не имел.

Слово «дезинформация» звучит зловеще, но не пугайтесь — подразделения, именуемого отделом дезинформации, у нас нет. Кое-какие конструктивные шаги в смысле оказания позитивного воздействия на решение того или иного вопроса за рубежом к выгоде нашего Отечества мы действительно предпринимаем. Как это делается — наш секрет, но методы абсолютно цивилизованные.

— Правда ли, что в системе ПГУ существует научно-исследовательский институт разведывательных предложений, в котором работают бывшие диссиденты?

— Научно-исследовательское подразделение у нас есть. Работают в нем весьма подготовленные и толковые люди. Специально бывших диссидентов туда не подбирают. Для сотрудников этого подразделения издавна характерна острота и нетрадиционность подхода к проблемам. Думаю, что этими качествами отличаются не только бывшие диссиденты.

— Правда ли, что минимальный гонорар агентов КГБ составляет 200 долларов, а максимальный — 2 миллиона, как это, говорят, было в случае с попыткой угона французского истребителя «Мираж-IIIE» ливанцем Маттаром?

— Нет, неправда. Данные, которыми вы оперируете, ненадежны.

Мы заботимся о людях, которые нам помогают, ценим их и, разумеется, поддерживаем их материально.

— Правда ли, что руководители КГБ, по делам службы нелегально выезжая на Запад, изменяют свою внешность и пользуются поддельными документами?

— Мы не персонажи бульварных детективных романов и не актеры театра абсурда. Если позволите, несколько слов в завершение нашей беседы.

Комитет госбезопасности и разведка идут по пути гласности. Совершенно необходимо, чтобы советская общественность получала достоверную информацию о их деятельности, убеждалась, что они выполняют важную общегосударственную миссию, что сегодняшние чекисты — это преданные Отечеству, хорошо подготовленные, честные, разумные и интеллигентные люди. За последние годы в комитете вопреки утверждениям недоброжелателей многое сделано для того, чтобы перестроить его работу, эффективнее помогать стране в решении наших общих нелегких проблем. И можно было бы многое рассказать об этом.

К сожалению, наш разговор пошел по другому руслу. Мне пришлось комментировать чьи-то измышления, опровергать недобросовестные вымыслы, рассчитанные, по-русски говоря, на простака. Но терпение — одна из добродетелей разведчика, и я отвечал серьезно и добросовестно.

Боюсь, дело не в том, что наша читающая публика действительно верит стереотипам, которые создают Баррон и компания, авторы детективных романов невысокого пошиба или предатели, пытающиеся спрятать под ворохом «разоблачений» иудино клеймо. Их интересы очевидны и пояснений не требуют.

Хотелось бы, чтобы не только читатели, но прежде всего те, кто формирует общественное мнение, подходили к этим стереотипам со здоровым скептицизмом, видели, как меняется общество и с ним меняются государственные институты, как меняются работающие в них люди. Если в этом требуется наша помощь, мы всегда готовы ее оказать.

(«Правда», 1990, 22 апр., № 112)

Руководитель разведывательного ведомства занимает просторный угловой кабинет на втором этаже современного здания. Генерал охотно идет навстречу моему желанию подробно осмотреть комнату, с тем чтобы потом описать ее для читателей. «Пожалуйста, тут нет никаких секретов».

Действительно, если бы не традиционный для всех чекистских кабинетов портрет Ф. Э. Дзержинского, то с первого взгляда не определить, чем занимается хозяин этого офиса. Две из четырех стен сплошь стеклянные оттого внутри много света, а за окнами открываются прекрасные лесные дали. Деревянная колонна посреди кабинета добавляет ему неказенности. Полки с книгами: изданные на Западе работы о КГБ, справочники по регионам, тома Можаева, Солженицына, Рыбакова. На одной из полок вставленная в рамку фотография шестилетнего мальчика. «Внук», — поясняет генерал. Столик с дюжиной телефонных аппаратов. «Прямая связь со всем миром». Конторка рядом с необремененным бумагами письменным столом. «Иногда работаю стоя — спина болит от долгого сидения».

— Ну что же, начнем беседу, Леонид Владимирович? Похоже, гласность дошла и до ваших высоких заборов. Впервые за всю историю «Правды» на ее страницах выступает руководитель разведки Комитета госбезопасности. Вопросов у нас к вам много, и в соответствии с требованиями нашего строгого времени не все они будут удобными. Может быть, для начала вы в рамках возможного расскажете о структуре советской разведки, главных направлениях ее деятельности?

— Действительно, каких-нибудь два-три года назад публично говорить о существовании советской разведки у нас вообще не было принято, что явно несправедливо и по отношению к нашим соотечественникам, от которых вроде бы что-то скрывали, и по отношению к самой разведке, которая нуждается в поддержке общественного мнения. В условиях, когда страна идет по пути укрепления подлинного народовластия, создания правового государства, эта несправедливость устраняется. Конечно, разведка без конспирации — это уже не разведка, не все можно раскрывать, но советские люди должны знать об основных контурах нашей работы.

Разговор о внешней разведке КГБ СССР надо начинать с 1920 года, когда было принято решение о создании закордонной службы ВЧК. «Только серьезная, правильно поставленная разведка спасет нас от случайных ходов вслепую…» указывалось в этом решении. 20 декабря 1920 года Ф. Э. Дзержинский подписал приказ о создании Иностранного отдела ВЧК. При личном участии В. И. Ленина были определены основные направления разведывательной деятельности.

Разведка является органически связанной частью Комитета госбезопасности СССР. Мы работаем в тесном взаимодействии с контрразведывательными и другими подразделениями КГБ. Эффективность такой структуры подтверждается опытом.

Сегодня главное в работе разведки — содействие осуществлению внешнеполитического курса Советского государства, укреплению безопасности, обороноспособности и экономики нашей страны.

Жизнь показывает, что успех во внешней политике возможен лишь тогда, когда она основывается на реальностях и точных ориентирах. Современный взаимозависимый мир — исключительно сложное явление, для которого характерны новые большие возможности и большие проблемы. Значение выверенных внешнеполитических решений, основанных на хорошем знании международной обстановки, неизмеримо возрастет. Наша деятельность направлена на сбор военно-стратегической, политической, экономической, военно-технической и контрразведывательной информации.

Разведка стремится выявить все позитивное в мировой политике, все возможности дальнейшего улучшения международных отношений, достижения взаимоприемлемых решений. Но специфика разведслужбы состоит в том, что особое внимание она должна обращать на те моменты в международных отношениях, которые создают угрозу безопасности Советского Союза, его позициям и интересам. Причем обнаруживать такие явления необходимо в самом их зародыше, на начальном этапе. Хочу подчеркнуть: это не значит, что разведка видит все в мрачном свете. Герой одного из романов Ле Карре говорит: «В нашей игре, в разведке есть два взгляда на историю — заговор или неудавшийся заговор». Этот соблазнительный в своей простоте подход нас не устраивает. Аналитики разведки стремятся выявлять объективную обусловленность процессов, явлений и событий, видеть их место в более широкой панораме, рассматривать тот или иной факт не в статике, а в динамике.

Мы прекрасно понимаем, что при оценке получаемой информации надо избегать предвзятости, ни в коем случае не искать во всем козни и происки враждебных сил. Речь идет именно о том, чтобы застраховать нашу страну от неприятных неожиданностей извне, помочь государственному руководству своевременно принять необходимые меры.

За годы перестройки сделаны важные практические шаги к достижению высокой цели нашей страны — созданию мира без войн и оружия. Но военно-промышленный комплекс на Западе пока никуда не исчез, разрабатываются новые военные доктрины и планы, совершенствуются вооружения. Разумеется, мы не можем безмятежно взирать на все это. Поэтому одной из функций советской разведки является отслеживание развития военной науки и техники, появления новых видов и типов вооружений.

Или взять, например, процессы разоружения и ограничения вооружений. Интересы безопасности нашего государства требуют, чтобы будущие договоры, которые мы, безусловно, будем выполнять, были оптимальными для Советского Союза с точки зрения реалий международной обстановки, обеспечивали справедливый баланс военно-стратегических интересов сторон.

Задачи, стоящие перед разведывательной службой, определяют и ее структуру. В Первом главном управлении (ПГУ) есть подразделения, которые руководят оперативной работой за рубежом, имеется отлаженная информационно-аналитическая служба, способная выпускать объективные, достоверные и всесторонне проверенные информационные материалы. Дело это очень нелегкое. Есть вполне понятные объективные трудности в получении закрытых сведений, нередко поступает противоречивая и отрывочная информация. Разумеется, есть и объективные пределы прогноза, особенно динамично развивающихся ситуаций. Кстати, труднее всего учитывать при оценке проблем фактор ошибок и просчетов, которые неизбежно присутствуют во всех человеческих делах.

При анализе информации мы используем любые возможности, придавая большое значение и открытым источникам и связям с нашими учеными, хотя, разумеется, эти контакты не афишируем.

Конечно, есть подразделения технического обеспечения разведывательной деятельности. Без использования достижений науки и техники современная разведка невозможна.

— Вы обосновали необходимость разведки, так сказать, вне времени. Мы выведываем их секреты, они крадут наши тайны — так было испокон веков и, похоже, так будет еще долго. И все же, согласитесь, мир меняется на глазах. Мы видим, что происходит в странах Восточной Европы, в Центральной Америке. Советские войска покинули Афганистан. Во внешней политике великие державы от конфронтации переходят к взаимовыгодному сотрудничеству, сокращению своих военных потенциалов, большему доверию и открытости. Наверное, все это определенным образом сказывается и на такой специфической деятельности, как разведка?

— Мир становится другим — это совершенно верно. Меняется радикальным образом внешняя политика Советского государства, меняется сама атмосфера международных отношений. У КГБ и его разведки нет самостоятельных политических интересов. Это инструмент, орган государства, помогающий государству в осуществлении его политики. Мы реально видим свое место в довольно объемном и отлаженном внешнеполитическом механизме нашей страны и отнюдь не склонны преувеличивать значение разведки. Излишне говорить, что нам абсолютно чуждо стремление навязывать свою точку зрения и тем более ставить ведомственные интересы выше государственных, относиться к собственным задачам как к самоцели.

Мир страдает, как это ни парадоксально, не от нехватки информации, а от ее избытка, вернее — от информационного шума. Данные, добываемые разведкой, зачастую ценны не только сами по себе. Они служат как бы компасом в безбрежном океане информации. Мы стремимся видеть то, что скрывается от людских глаз, смотреть на все под разведывательным углом. Упор делается на секретность, достоверность, актуальность.

Постоянно корректируются информационные задачи. В период холодной войны внимание нашей службы было поглощено прежде всего военно-политической деятельностью блоков НАТО и ныне благополучно почивших СЕАТО и СЕНТО. О конкретных делах на этих направлениях по понятным причинам говорить рановато, но тайная сторона деятельности этих союзов для нас секретом не была, и, надо сказать объективно, она давала чрезвычайно серьезные поводы для беспокойства. Категорически не могу согласиться с теми, кто сейчас пытается возложить вину за холодную войну на Советский Союз. Теперь гораздо больше мы стремимся выявлять все позитивное в мировой политике, все возможности дальнейшего улучшения международных отношений, поиска взаимоприемлемых решений.

Изживаются остатки конфронтационного мышления в международной политике, когда нередко все мы действовали по принципу «око за око, зуб за зуб», руководствовались прежде всего стремлением побольнее ущипнуть тех, кого мы считали своими противниками.

Специфика разведки состоит в выявлении того, что нашей стране угрожает извне. Ведь вмешательство в наши дела продолжается. Есть силы, которым не терпится использовать весьма непростую обстановку в нынешнем советском обществе. Правда, вмешательство все больше осуществляется открыто, в политических формах, и противопоставлять ему надо политические средства. Но есть и факты тайных акций, в частности передачи из-за рубежа оружия силам, стремящимся к насильственному свержению советского конституционного строя. Задача и разведки, и контрразведки — защитить нашу страну от такого рода опасных акций.

В деятельности нашей службы усилилось значение экономической проблематики, появилось такое направление, как борьба с организованной преступностью.

На профессиональной стороне перемены тоже отражаются. Мы не используем жестких методов в работе. Рисуемый на Западе «зловещий» облик КГБ далек от действительности. Упор все больше делается на технические средства, обработку открытых источников, что в совокупности дает возможность следить за обстановкой в мире. Хотел бы подчеркнуть, что мы к сотрудничеству ни при каких обстоятельствах никого не принуждаем. Люди сами, по своей доброй воле идут к нам.

— По доброй воле? Но ведь говорят, что разведка — это игра без правил. В то же время руководители Комитета госбезопасности в своих публичных высказываниях подчеркивают, что для нашей разведки не характерны жестокость, бесчеловечность, грубое попрание норм морали. А западная печать, на страницах которой, кстати, весьма популярна тема КГБ, напротив, переполнена утверждениями о «злодействах советских шпионов». Перед нашей беседой я познакомился с американскими и английскими публикациями последних месяцев и вот что оттуда почерпнул. «КГБ ежегодно совершает 3 — 4 убийства за рубежом»; «Москва использует для вербовки агентов-проституток и гомосексуалистов»… И так далее, в том же духе. Согласитесь, трудно обойти в нашей беседе этот «подводный камень»?

— Никаких «лицензий на убийство» у советских разведчиков нет и быть не может. Все это досужие вымыслы, рассчитанные на запугивание обывателя.

Да, разведка — игра без правил, но мы твердо уверены, что должны быть определенные нравственные рамки. Нельзя руководствоваться принципом «цель оправдывает средства». Мы исключаем насилие, жестокость, вмешательство во внутренние дела других стран. Рамки разведывательной работы диктуются нашим подходом к правам человека, моральными принципами Советского государства. Есть, конечно, силы, которые хотели бы повернуть дело к старым временам конфронтации разведок. Мы в этом не заинтересованы, и не потому, что боимся такой конфронтации, а потому, что она отжила свой век.

Всякого рода «сенсации» о причастности КГБ к покушению на папу римского или убийству бывшего пакистанского президента Зия уль-Хака — чистейшей воды вымысел. Кому эти выдумки выгодны? Какие цели они преследуют? Какие следы прикрывают?

Думаю, не в последнюю очередь — это попытка оправдать проводимые американской разведкой так называемые тайные операции. Не хотелось бы ворошить историю, но, может быть, стоит напомнить убийство Патриса Лумумбы, обстоятельства гибели Сальвадора Альенде, подготовку покушения на Фиделя Кастро, поставки ракет для обстрела мирных афганских городов и т. п.

— Вопрос такой. Если положить на стол два документа, поступивших из одной и той же страны, посвященных, допустим, положению правительства этой страны, — сообщение вашей резидентуры и мидовскую шифротелеграмму, то какая между ними будет разница? Не дублируются ли усилия наших загранработников? Ведь посольства за рубежом тоже выполняют роль собирателей информации и аналитиков.

— Они могут совпадать и не совпадать. Не в этом суть дела. Важно иметь подлинную картину того или иного события в мире, тенденций развития международных отношений, намерений и планов зарубежных государств.

Задача разведывательной службы — сбор закрытой информации, которую невозможно получить по официальным каналам.

Дело в том, что наиболее важные решения, совершенно естественно, остаются в тайне. А если эти решения затрагивают интересы Советского государства, определяют перспективы развития мировой политики? Никаким другим путем, кроме разведки, в ряде случаев такие замыслы выяснить невозможно. Несмотря на пропаганду открытости в развитых капиталистических странах (а может быть, ввиду их понимания условий функционирования открытого общества), четко прослеживается стремление Запада хранить под семью замками секреты в области внешней политики, экономики, военной стратегии. По данным американской печати, в 1988 году число засекреченных государственными ведомствами США документов возросло на 24 процента по сравнению с предыдущим годом. Немалая доля спрятанных в них секретов в той или иной степени затрагивает интересы Советского Союза.

Зависимость от одного канала, одного источника информации чревата неверными выводами. И здесь роль разведки трудно переоценить. Особенность разведывательной информации в том и заключается, что она готовится на базе секретных сведений. Конечно, не стоит считать информацию разведки неким «магическим кристаллом», в котором видно все и вся, но тем не менее разведка высвечивает то, что хотели бы скрыть или представить в ином свете. Она позволяет судить об истинных намерениях иностранных правительств, убеждаться в соответствии достигнутых договоренностей и заявлений наших международных партнеров их реальным делам. Это может показаться парадоксальным, но разведка вносит свой вклад в укрепление доверия между государствами.

— А на Западе между тем много пишут об усилении «агрессивности» внешней службы КГБ…

— Да, заявлений руководителей спецслужб США и некоторых других стран на этот счет предостаточно. 14 февраля нынешнего года директор ЦРУ в интервью «Вашингтон тайме» повторил утверждения об «активизации» работы советской разведки в США. Однако никаких примеров там привести не могут. Их и нет. Наоборот, в отличие от времен конфронтации между Востоком и Западом, чекисты-разведчики сознательно отказываются от наиболее острых форм работы. В этом тоже состоит наш вклад в улучшение атмосферы в международных отношениях.

Почему же миф о вездесущей «руке КГБ» продолжает гулять по страницам газет и экранам телевизоров на Западе?

Политические цели такой кампании многоплановы: помешать становлению нового образа СССР, сохранить обстановку подозрительности вокруг советских организаций и учреждений за рубежом, максимально затруднить деятельность внешней разведки КГБ.

В бытность заместителем директора ЦРУ Р. Гейтс говорил: «Дискредитация прошлой и нынешней деятельности КГБ может нанести заметный ущерб престижу этой организации, моральному состоянию ее кадров, расширив тем самым возможности американской разведки в работе по Советскому Союзу».

— Известно, что Центральное разведывательное управление США хранит в тайне свои расходы. КГБ также не предает огласке бюджет. И все-таки что можно сказать о наших тратах на ведение разведки? Подсчитывал ли кто-нибудь, так сказать, ее экономическую сторону? Что вкладываем и что приобретаем? В наше время вопрос, согласитесь, очень актуальный.

— Действительно, это очень актуальная и непростая проблема. У нас есть определенные критерии оценки и соответственно оплаты добываемой информации. Оценить же в целом затраты на разведку и получаемую «прибыль» гораздо сложнее. Недавно один американский журнал писал, что советские разведчики умудрились приобрести за несколько сотен долларов военно-техническую документацию стоимостью в три миллиона. Не буду ни опровергать, ни подтверждать это сообщение. Скажу только, что в соотношении «расход приход» в данном случае нет ничего фантастического.

А как можно оценить вовремя добытую и доложенную политическую или военную информацию? Сколько миллионов человеческих жизней, миллиардов рублей можно было бы спасти, каких чудовищных лишений избежать, если бы в свое время Сталин с доверием отнесся к сообщениям разведки о готовящемся нападении гитлеровской Германии на Советский Союз?

Видимо, далеко не все поддается строгому экономическому подсчету «в текущих ценах». Как выразился один американец, в разведке какая-либо прямая зависимость между количеством вложенных ресурсов и производительностью труда наблюдается лишь в одной точке: при ноле вложений — ноль отдачи. В целом же разведка — дело весьма рентабельное.

Надо сказать при этом, что жесточайшая экономия во всем является принципом нашей работы. Что же касается расходов у нас и у американцев, то они просто несопоставимы. По опубликованным данным, разведывательное сообщество США тратит в год более тридцати миллиардов долларов. Уточнять эту цифру мне не хотелось бы, но она недалека от истины. Когда будет опубликован бюджет всего КГБ, включающий, естественно, расходы и на разведку, вы увидите, насколько он скромнее. Думается, мы сейчас работаем в рамках разумной достаточности.

— Где-то я слышал, что будто бы разведка госбезопасности имеет возможность комплектовать свои штаты самыми способными людьми страны, так сказать, интеллектуальной элитой общества. Это так? И вообще, как вы отбираете людей на свою службу? Чему и сколько времени их учите?

— Мы действительно стремимся подбирать в свои штаты наиболее способных молодых людей. Разведка — это интеллект, трудолюбие, воображение и изобретательность, коммуникабельность и способность к сознательному самоограничению, быстрота ума и склонность к анализу. Не могу перечислить всех качеств, которые нужны разведчику, да, впрочем, едва ли можно найти их полный набор в одном человеке. Помимо интеллектуальных качеств, мы очень внимательно смотрим на моральную, идейную, психологическую стороны личности. Первейшее требование к нашему сотруднику — абсолютная преданность Отечеству. Если нельзя гарантировать, что разведчик не дрогнет в трудную минуту, не поддастся каким-то соблазнам — грош ему цена. Я лично боюсь эгоистов, людей самовлюбленных, будь они хоть семи пядей во лбу. Гипертрофированное чувство собственной значимости, непогрешимости, неспособность к объективной самооценке, снисходительность к своим недостаткам и нетерпимость к чужим это качества потенциального предателя. Пока работе такого человека сопутствует успех, он с нами. Возникают трудности, он способен на любую подлость.

Система подбора и изучения кандидатов на работу в службу складывалась у нас годами. В ней участвуют другие подразделения комитета, наши сотрудники, действующие и находящиеся на пенсии. Эта система позволяет нашим кадровикам выходить на тех людей, которые обладают необходимыми политическими, нравственными и деловыми качествами. К кандидатам мы присматриваемся долго.

У разведки имеется свое учебное заведение, в котором учатся люди с высшим образованием. Учеба, на наш взгляд, интересная. В частности, способность ориентироваться в сложных условиях отрабатывается на специальных занятиях в Москве и других городах.

У нас много великолепных знатоков иностранных языков — таких, что никто не определит истинное происхождение, национальность этих людей.

— Еще о кадрах. Я уже ссылался на материалы зарубежной печати, вы лучше меня знаете, что авторы этих статей, как правило, в свою очередь ссылаются на свидетельства наших разведчиков, изменивших Родине. Мелькают фамилии Джирквелова, Левченко, Гордиевского и других предателей. В этой связи позвольте один неудобный вопрос. Мы сейчас гораздо спокойнее, чем прежде, относимся к людям, по каким-то причинам покинувшим Советский Союз. Но, разумеется, нельзя простить тех, кто своим бегством наносит ущерб интересам страны. Догадываюсь, какие проблемы возникают в вашем ведомстве, если уходит хорошо осведомленный сотрудник. А ведь уходили, уходят… Хочу спросить, Леонид Владимирович, а не стало ли и Первое главное управление, как и многие наши учреждения, связанные с загранработой, прибежищем «породистых» детей, внуков и правнуков, для которых профессия разведчика — всего лишь возможность безбедно пожить за границей?

— Как говорится, в семье не без урода. Но «брак» у нас сведен до минимума. Надо иметь в виду, что разведка — это передовая, своеобразный «вечный бой», противоборство интеллекта, воли, характера. Случается, бывают потери, иногда тяжелые. Есть потери и у другой стороны.

У нас нет каких-то пробирок, в которых выращиваются стерильно чистые сотрудники ПГУ. Было бы неверным полагать, что элементы социальной апатии, бездуховности и коррозии «застойных» времен не коснулись чекистов-разведчиков. Ведь разведка — это не каста, она является органической частью нашего общества, несет в себе в той или иной мере недостатки, ему присущие.

Находятся отдельные сотрудники ПГУ, которые теряют нравственные и идейные ориентиры. Попадаются и лентяи, и люди, стремящиеся, как вы выразились, «безбедно пожить за границей». С такими мы расстаемся безжалостно. Заверяю, что, заботясь о чести мундира, мы отдадим под суд любого сотрудника, уличенного в правонарушении.

Но все это — исключения. Любителям «легкой жизни» в разведке прижиться трудно. В «поле» человек виден сразу. Ведь требуется огромная трата интеллектуальных, физических и особенно нервных сил. Да вы и сами понимаете, что настоящий разведчик всегда рискует. Тем, кто рассчитывает «безбедно пожить за границей», в разведке делать нечего.

Что касается «породистых» детей и внуков, то должен сказать сразу, что родственные связи кандидата на работу в разведку для нас не имеют ни малейшего значения. Напротив, чтобы не подвергаться какому-то давлению извне, мы стараемся не брать таких людей в разведку, и этот наш подход встречает полное понимание.

— Но является ли теперь человеческий фактор главным, определяющим в вашем деле? Если почитать некоторые статьи американских авторов, посвященные достижениям в области технической разведки, то складывается впечатление, что центр тяжести перенесен на «железки». Из космоса в любое время суток фотографируют предметы величиной с теннисный мяч. Опять-таки с помощью спутников подслушивают телефонные разговоры. Кусок обычной клейкой ленты превращают в радиопередатчик…

— Конечно, бурный прогресс технологической революции пронизывает все сферы жизни, в том числе разведывательную деятельность. Как я уже говорил, она немыслима сегодня без широкого использования новейших достижений науки и техники, без привлечения специалистов, ученых, без использования математических методов. Комитет госбезопасности создает как свою технику, так и использует лучшие зарубежные образцы. Но технические средства не универсальны. Они ограничены в своих возможностях.

Главное, конечно, это люди. В своей работе за рубежом разведка опирается на помощников самоотверженных, зачастую бескорыстных, навсегда связавших свою судьбу с нашей страной.

«Мое решение активно бороться против реакции не было результатом внезапного обращения в веру, — рассказывал замечательный разведчик Ким Филби. — В 1929 году, когда я был зачислен в Кембриджский университет, мое мировоззрение еще не сформировалось, но уже тогда ной симпатии были на стороне бедных, слабых и униженных, а не на стороне богатых, власть имущих и надменных… И лишь на последнем курсе в Кембридже, летом 1933 года, я отбросил все сомнения. Получив диплом, я твердо решил посвятить свою жизнь делу коммунизма».

Американцы иной раз пытаются создать впечатление, что в сборе информации они делают ставку на использование технических средств, официальные беседы, обработку открытых источников. Здесь есть доля правды, но это и дымовая завеса. Главное их средство — «хьюмен интеллидженс», то есть агентурная разведка. На усиление этого направления разведывательной деятельности направляются крупные целевые ассигнования. В 1989 году их удельный вес в общих расходах американских разведывательных служб возрос вдвое. Не далее как 20 марта нынешнего года директор ЦРУ У. Уэбстер заявил: «Несмотря на постоянное совершенствование космической и авиационной разведки, агентурная разведка является незаменимым и единственным средством получения информации о планах и намерениях противника. Она является для США как сверхдержавы абсолютно необходимой. Поэтому число сотрудников, участвующих в сборе разведывательной информации через агентуру, не будет уменьшено ни на одного человека».

Сейчас резко увеличился поток советских людей, выезжающих за границу на короткие сроки. Комитет госбезопасности приветствует этот процесс, не пытается замедлить его. В то же время разведка и контрразведка не могут не учитывать новую обстановку.

Наиболее опасны попытки западных спецслужб приобрести на постоянной основе, на перспективу, источники, которые работали бы на них в Советском Союзе при любых обстоятельствах. Если раньше спецслужбы не гнушались погоней за любым советским гражданином, то сейчас они работают выборочно. Главный предмет их интереса — советские дипломаты, военные, руководящие или перспективные работники госучреждений и, разумеется, разведчики. Западные спецслужбы проявляют огромный интерес и к тому, что делается в научно-технической области. А у вас, насколько мне известно, есть разработки, идеи мирового уровня. Отсюда — интерес разведок США и других стран к научно-техническим работникам. (Кстати, «утечка мозгов», видимо, может очень скоро стать серьезной проблемой для нашей страны.)

К сожалению, прослеживается тенденция к увеличению вербовочных подходов иностранных спецслужб к советским гражданам и попыток склонить их к невозвращению на родину. В 1985–1989 годах за рубежом зафиксировано более двухсот таких акций. В 1988 году ими совершено в три раза больше попыток толкнуть совграждан к негласному сотрудничеству или невозвращению на родину, чем в 1985 году.

Одной из важных задач является также проникновение в те спецслужбы, которые ведут работу против нашей страны.

— Приходилось слышать такое мнение: наши люди порой с огромным риском добывают полезную для страны информацию, скажем, о какой-то новейшей технологии, однако в Советском Союзе не очень-то спешат ею воспользоваться. В моем вопросе будет два аспекта. Можно ли считать, что, несмотря на внешне вроде бы очевидную безнравственность «добывания» такой информации, это обычное занятие в мире разведки? И еще: если у нас нет спроса на технологические секреты, то стоит ли тогда вашему ведомству тратить силы, валюту, подвергать опасности людей?

— Промышленный шпионаж на Западе — столь же будничен и распространен, как «Кока-кола» и «Макдональдс». Ибо это — бизнес, конкуренция. Получить тайны соперничающей фирмы стремятся многие. Спрос на технологические секреты там велик.

Что касается советской разведки, то нас не могут не интересовать последние научные идеи и технологии, связанные с разработкой принципиально новых видов и направлений вооружений. Планируемая военная реформа и доктрина разумной достаточности предполагают, что наша армия должна обладать самым совершенным оружием. Уровень советской оборонной промышленности весьма высок, и любая интересная информация помогает поддержанию этого уровня.

Вы затронули более широкий вопрос: о невосприимчивости нашей промышленности к новинкам. На это жалуются и ученые, и изобретатели. Как я понимаю, преодоление такого положения — одна из главных задач радикальной экономической реформы.

— Грех не спросить вас сейчас об истории, которой на Западе посвящено множество книг. Я имею в виду «похищение» секретов атомной бомбы у американцев. Наши ученые-атомщики на этот счет высказывают противоречивые суждения: одни говорят, что разведка основательно помогла в создании советской атомной бомбы, другие — что не очень. Как, по вашему мнению, обстояло дело в действительности?

— Факты таковы. Первая информация о разработке американцами атомного оружия была доложена советскому руководству в октябре 1941 года. В дальнейшем такого рода сведения сообщались регулярно. Разведка выступила с предложением о создании специального органа по координации наших научных сил в этой области. В результате была создана лаборатория № 2 во главе с И. В. Курчатовым, с которой разведка тесно сотрудничала многие годы. Давая оценку полученным разведкой материалам, Игорь Васильевич отмечал: «Информация по атомной энергии имела громадное неоценимое значение для нашего государства и науки».

— Негусто, конечно, но хоть что-то… Мы с вами, кажется согласились С тем, что прежняя абсолютная закрытость, засекреченность ПГУ приносила больше вреда, чем пользы. Вот, к примеру, такой факт. Недавно «Правда», пользуясь архивными материалами КГБ СССР, рассказала о судьбе выдающегося советского разведчика Дмитрия Быстролетова. Наконец-то, спустя десятилетия (!), мы вернули из небытия имя замечательного патриота, подлинного героя. Разве отпала нужда показывать таких людей? И сколько еще в ваших секретных архивах бесценных материалов о подобных судьбах!

За рубежом изданы сотни книг, повествующих о деятельности разведки. Соответствующий раздел есть в любом популярном журнале. А мы много лет мусолили одни и те же имена или же довольствовались талантливой беллетристикой Юлиана Семенова…

— С этим трудно не согласиться. Секретомания глубоко засела в психологию нашего общества. Что тут тогда говорить о разведке?

Но, к счастью, сейчас другие времена. Мы готовы открыть и открываем архивные материалы, повествующие о судьбах чекистов, готовы больше рассказывать о текущих делах. Хотя, конечно, и здесь должна быть разумная мера.

— В таком случае я прошу вас привести пример успешной акции ПГУ последних лет.

— Он, может быть, не самый сенсационный, но очень показательный, поскольку речь идет о жизни наших советских людей. Как вы помните, в 1985 году в Бейруте террористы захватили в качестве заложников четырех советских загранработников. К сожалению, один из них погиб сразу. Но остальных удалось вызволить целыми и невредимыми. Их освобождение стало возможным в результате большого и сложного комплекса мероприятий, проведенного внешней разведкой КГБ СССР.

— На наших глазах как грибы после дождя растут совместные предприятия и объединения, самостоятельно выходящие на мировой рынок. Но выход-то после шестидесятилетнего варения в собственном соку очень непрост. Может ли здесь чем-нибудь помочь ваша служба?

— Мы стремимся оказать помощь стране в более эффективном использовании внешнеэкономических связей, информировать о сложных и противоречивых процессах, происходящих в мировом хозяйстве, закулисных планах и действиях в этой сфере, затрагивающих наше народное хозяйство.

Немало приходится работать по предотвращению ущерба советской экономике, в частности втягивания предприятий в невыгодные крупномасштабные сделки. Многие из наших хозяйственников плохо знакомы с жесткими нравами мирового рынка. У ряда крупных зарубежных компаний имеются свои службы, выполняющие разведывательные и контрразведывательные функции. Есть и фирмы, применяющие недозволенные приемы, финансовые махинации, подкуп и т. д. У советских внешнеэкономических организаций имеется печальный опыт финансовых крахов банков, потерь, связанных с получением взяток некоторыми внешнеторговыми деятелями, и т. д. Да и сейчас на сотрудничество с советскими предприятиями набиваются некоторые зарубежные фирмы с весьма сомнительной репутацией.

Сфера экономики останется не только областью международного сотрудничества, но и сферой состязания, в которой заметную роль играют специальные службы.

— Среди тех, кто сопровождал М. С. Горбачева в США, был В. А. Крючков, тогда возглавлявший нашу разведку. Американцы с изумлением писали, что впервые за все время существования органов госбезопасности руководитель такого ранга пересек океан. Кажется, скоро этим никого не удивишь. Ваши контакты со спецслужбами Запада становятся повседневным делом?

— Да, здесь наметилась устойчивая тенденция. Сейчас наша страна делает упор на общечеловеческие ценности. Мы за объединение усилий в борьбе с международным терроризмом, организованной преступностью и наркобизнесом. Давно сложилась традиция сотрудничества в обеспечении безопасности встреч на высшем уровне.

— Читателям интересно узнать, кто же он — руководитель советской разведки? Расскажите, пожалуйста, как вы пришли в КГБ, чем занимались, прежде чем возглавить самое большое управление комитета?

— Я прошел обычный для сотрудника ПГУ путь: институт, гражданское ведомство, разведывательная школа, работа в Центре и за рубежом. С 1964 года — член КПСС.

— Благодарю вас за беседу.

(«Комсомольская правда», 1990, 21 дек., № 291)

Этот праздник не отмечен ни красным, ни черным в календарях. Вчера в Центральном клубе КГБ собрались профессионалы — в семидесятый раз отмечался День разведчика. На наши вопросы в день юбилея отвечает заместитель председателя КГБ, начальник Первого главного управления генерал-лейтенант Л. Шебаршин.

— Леонид Владимирович, семь десятилетий — большой даже в историческом масштабе срок. Не пришло ли время подводить итоги?

— Оценить результаты работы за это время — задача исключительно сложная. Еще трудней истолковывать события тех лет, как зачастую сейчас делается, с точки зрения сегодняшних ценностей. И тем более ценностей завтрашнего дня, которые станут нам доступны через десятилетия. Советская разведка рождалась в стране, окруженной врагами. Существовала сильная и решительно настроенная белая эмиграция. Только что окончилась интервенция явная, на смену ей пришла тайная. Было большое искушение раздавить слабого, но в перспективе очень опасного противника. Провокации, взрывы, индивидуальный террор — в ход шло все.

Только хорошо поставленная разведка могла спасти страну от случайных ходов вслепую. Естественно, что на первом этапе основными объектами работы были эмиграция и те, кто стоял за ней. Ведущую роль, безусловно, играла Англия. Мы и сейчас обращаемся к первым операциям ИНО ВЧК вновь и вновь. Это классика. Блестящие замыслы, очень точные, но состоящие из простых ходов оперативные комбинации, хорошие практические результаты. Вспомним хотя бы захват Бориса Савинкова и Сиднея Рейли. Чтобы заманить в капкан профессионального террориста, нужна была недюжинная изобретательность.

В тридцатых годах иностранной разведке была определена главная задача слежение за замыслами крупных держав и ближайшего окружения страны. Замыслами не очень благородными. На этом направлении были получены отличные результаты. Приобрели позиции во многих государственных органах Германии, Англии, других стран. Добыли германские и итальянские шифры и, ничем не рискуя, получали большие объемы важнейшей информации. В Англии были получены важнейшие источники, в том числе легендарная пятерка Кима Филби. Секретов там для нас практически не оставалось.

— Это было в первой половине тридцатых. А позже?

— На нас обрушилось то же несчастье, что и на всю страну. Чекисты потеряли в результате репрессий почти двадцать две тысячи человек. Трагичным было и то, что созданная с риском, с большими затратами сеть за рубежом была в значительной степени разрушена. Были расстреляны все руководители ИНО и, по существу, все закордонные резиденты. Кого заманивали в Союз, кого ввозили тайными путями… К началу войны разведка оказалась обезглавленной и уничтоженной.

— Но агентура оставалась?

— Да, помощники сохранились. Они и вновь пришедшие в разведку кадры начали восстановление утраченного. Этот деликатный организм можно уничтожить одним махом, но из пня прежнего дерева не вырастить. Нужно делать новые посадки.

Сегодня у нас время от времени появляются преобразователи, которые предлагают видоизменить КГБ или сократить его наполовину. Почему не в четыре раза? Это просто реформаторский зуд. Виноградники тоже легко было вырубить! Последствия любого удара по разведке всегда трудно предсказать. А на деле любой реформатор, приходящий к власти, через месяц-два обязательно прибегнет к нашим услугам.

— В том числе и для научно-технической разведки?

— Мы следим за военно-техническим прогрессом на Западе начиная с двадцатых годов. Были получены материалы по производству синтетического бензина, по производству боеприпасов, средств химзащиты. Особенно важными были моторо- и самолетостроение. И эти данные дали практический результат во время войны.

Тогда же были получены важнейшие результаты и в ядерной области. Курчатов в марте 1943 года сообщил в СНК СССР, что материалы, полученные разведкой, имеют огромное значение для государства и науки. Они дали возможность получить весьма важные ориентиры для наших Исследований. И обойти многие, весьма трудоемкие фазы разработки проблемы. Речь шла об атомной бомбе.

— То есть иностранная разведка — подразделение с высокой экономической эффективностью работы?

— Ну, эффективность разведки трудно сравнивать с другими подразделениями КГБ. У каждого своя специфика. Но в условиях технической блокады, а она не прекращается со дня основания нашего государства, мы порой единственный канал получения передовой технологии. Что касается чисто экономической эффективности… В одном американском журнале сообщалось, что мы за шестьсот долларов купили документацию стоимостью три миллиона. Я не буду подтверждать или опровергать этот конкретный случай. Но такое соотношение вполне реально. Некоторые материалы с лихвой покрывают все расходы на разведку.

— Все ли из того, что вы «находите», может быть использовано?

— Увы, нет. Вопросы внедрения иногда требуют больших усилий, хотя и меньшего риска, чем вопросы разведки. Это наша беда.

— Леонид Владимирович, пример с Курчатовым говорит о том, что во время войны велась разведка и против союзников?

— Да, наряду с обычными задачами политической разведки, заброской групп в тыл противника тогда стояла и такая задача. Полной открытости в отношениях стран нет и быть не может. А присматривать было необходимо. Известно, что американцы вели сепаратные переговоры с немцами. Заместитель Гитлера — Гесс зачем-то оказался в Англии. Да и вскоре после победы началась холодная война. И далеко не вся вина в этом лежит на нас.

Тайная война с применением оружия, взрывчатки, подкупа, похищений велась против нас наряду с пропагандистской. Мы вынуждены были отбиваться и защищаться. Для этого у нас были неплохие разведывательные возможности в руководстве всех военно-политических группировок, созданных США. Были неплохие позиции в руководстве ведущих мировых держав. Со временем, но не очень скоро, я расскажу о работе на этом направлении.

— Но, может быть, вы ответите на вопрос о делах новейших? Сейчас мир меняется не меньше, чем после войны. Развалился социалистический лагерь, и разведки-союзники стали разведками-противниками. Не так ли?

— Абсолютно верно. Мы это знаем и делаем соответствующие выводы. У нас нет враждебных замыслов в отношении бывших партнеров. Мы заинтересованы в сохранении отношений со спецслужбами государств Восточной Европы. У нас есть общие противники — организованная преступность, наркомафия, терроризм. И мы готовы сотрудничать с любой спецслужбой в этой области.

— А то, что они теперь будут квалифицированно приглядывать за нашей страной, вас не беспокоит? Ведь многие из них выращены в этих стенах?

— Не хочется говорить слово «кое-кто», но мы знаем, что начинается процесс использования их потенциала для ведения разведки против СССР. Мы держим эту ситуацию в поле зрения. И если деятельность по сбору информации ведется в цивилизованных, для меня допустимых пределах (а я заинтересован, чтобы они были достаточно широкими), я не вижу причин для возражений.

— Видимо, сейчас меняется не только мир разведки, но и сами разведчики?

— Если говорить в целом, разведка — дело коллективное. Важно не только получить информацию, но и проанализировать ее. Из частиц складывается картина решаемой проблемы, возможных направлений деятельности той или иной страны. Разведка становится все более интеллектуальной. Если в годы тайной войны делался большой упор на оперативную подготовку кадров, то сейчас устанавливается баланс с некоторым креном в аналитическую сторону. Естественно, меняется подготовка нашего состава.

Я добиваюсь, чтобы разведчики были прежде всего интеллигентными людьми. Культурными и всесторонне развитыми. Владели, по крайней мере, одним иностранным языком, как родным.

Самое же важное качество — это абсолютная надежность. Он должен быть предан Отечеству. Он должен знать, что от каждого его действия зависит судьба Родины. Мы добиваемся, чтобы у каждого нашего сотрудника было это внутреннее неприметное горение. Это — самый мощный стимул для работы. Кроме того, у нас прививается определенное профессиональное качество — не хочу употреблять плохое слово «прикидываться» — выглядеть так, как ожидает от нас собеседник. Это постепенно входит в кровь. И хороший разведчик тем и хорош, что неприметен и меняется в зависимости от обстановки. Это помогает решению задач. Я давно принадлежу к этой службе, приходилось работать за рубежом. И всегда мне и моим товарищам придавало силы то, что за нами была могучая, великая страна с мощной экономикой, не уступающая никому и ни в каком отношении. Это позволяло в трудных ситуациях держаться твердо. Верить, что помощь будет оказана всегда. Осознавать себя частичкой большого дела, которое не с нами началось и не с нами кончится.

— Вы верите в ее великое будущее?

— Как исконно русский человек, знающий русскую историю, могу сказать: я верю, что это смутное время пройдет. Наша страна будет современным, прогрессивным, мощным государством, которое не станет объектом мелочной помощи и крупномасштабного экономического грабежа. Я верю в это, а на вере в нашей державе зиждилось многое из того, что сделано за прошедшие столетия…

Беседу вел Е. ЖИРНОВ

(«День», август 1991 г., № 16)

Александр ПРОХАНОВ. Леонид Владимирович, не хочу и не могу вторгаться в тайны вашей профессии. Хочу лишь обсудить с вами мировоззренческие проблемы, которые, как полагаю, у людей вашего склада и вашей ориентации имеют особые оттенки. Мы живем, и это стало трюизмом, в дни катастрофы. Рушатся государство, общество, социум. Удары крушения отзываются в каждом сознании, в каждой душе. Как они отзываются в вашей? Как чувствует себя работник госбезопасности в дни, когда над государством нависла величайшая опасность?

Леонид ШЕБАРШИН. Мы находимся в кризисе, который охватил все конструкции, все слои, все компоненты общества. Невозможно реформировать малый фрагмент, не занимаясь соседним, всей системой. Мне кажется, что слово «катастрофа» пока стоило бы употреблять не в его расхожем, а менее известном значении. В античной трагедии так назывался момент разрешения напряженной борьбы. Это вершина действия, но не конец его.

Кризис начался не сегодня. Припоминаю, что еще в 1983 году Академия наук подготовила доклад, из которого следовало, что мы стремительно скользим вниз. (Этот секретный доклад быстро оказался за границей.) Кстати, остро симптомы неблагополучия чувствовал Андропов. У него была возможность, в силу его положения в партии и КГБ, многое наблюдать, познавать и обдумывать. Думается, у него были идеология и стратегия реформ. Вы помните его публикацию к юбилею Маркса? Это было мировоззрение реформы. Трагично, что Андропов ушел слишком рано.

А. П. Существует мнение, что идея реформы, штаб реформы складывались в системе КГБ и разведки. Приход «комитетчика» № 1 Андропова на вершину государственной и партийной власти был триумфом КГБ. С опозданием на несколько лет Буш в своем лице воспроизвел американский вариант этого триумфа. «Разведки через своих лидеров правят миром», — перефразировал бы я известную фразу. Но вот Андропов… Есть какая-то двойственность в его репутации. С одной стороны, он реформатор, с другой — почти диссидент. Он, как полагают, вывел в большую политику нынешних «перестройщиков», с чьим именем связывают катастрофу. Шеварднадзе, шеф грузинского МВД, — его человек. Яковлев, канадский посол, участник идеологических и пропагандистских кампаний против Дубчека, — его человек. Выдвижение Горбачева — его дело, его протекция. Он готовил новый слой лидеров, которые сегодня запутались в реформах. Андропов — двойственная фигура. У вас есть, конечно, свое отношение к нему?

Л. Ш. Не имею представления о том, кто и кого вводил в большую политику. Честно говоря, не интересовался такими вещами и никогда не был вхож в «высшие сферы». Я был оперативным работником, участвовал в операциях своего масштаба и уровня. Несколько раз меня принимал Юрий Владимирович. Он производил впечатление — ум, аналитичность, деликатность, доброжелательность. Это был крупный человек с политической волей и прагматическим взглядом на вещи. Он начинал с реального, пусть малого, улучшения, был чужд романтизма и прожектерства. Благодаря простому укреплению дисциплины производительность труда поднялась на десять процентов. Могу предположить, что стратегия реформ, их темп, их конечный результат у Андропова могли быть и иными, нежели теперь.

А. П. Мне повезло в жизни. Волею обстоятельств я оказался на всех локальных войнах, которые вело человечество за последние двадцать лет. Я знаю, что такое «горячая точка». Знаю Афганистан, Никарагуа, Кампучию и Эфиопию, Анголу и Мозамбик. Мне удалось побывать в долине Бекаа и пустыне Калахари. Кроме того, я наблюдал создание нескольких грозных ракетных и космических систем, ходил на лодках в Тирренском море, летал на бомбовозах через полюс. Я видел, чувствовал кожей, как складывается уникальная ситуация в мире — паритет. Как в мучительной гонке ненависти, страха и оружейных программ возникает равновесие сил, равновесие мира, закладывается сложный глобально-социальный двигатель, контролирующий мега-машину соперничества. Я пробовал в моих статьях и романах описать этот двигатель, «сформулировать паритет». Его составной частью, как мне кажется, является добровольное согласие на контроль противника, доверие к нему, приглашение на тайные полигоны и в закрытые лаборатории экспертов и разведчиков. Это я называю конвергенцией генеральных штабов и разведок, выработкой совместных согласованных решений. Казалось, зарождается глобальный интеллектуальный центр, регулирующий поведение армий, социальных систем, государств. Это было уникальное, небывалое достижение в недрах паритета, из которого мы могли бы выйти совсем в другой мир, в другую историческую реальность. Но, увы, не вышли. Паритет был сломлен в одностороннем порядке. Мы развалились. Так все-таки было взаимодействие разведок, в недрах которого таился новый мировой порядок, новое развитие истории, не такое, как ныне?

Л. Ш. В вашей оценке проглядывает не столько прозаик, сколько поэт эпического склада.

Есть, разумеется, область борьбы с терроризмом, контрабандой, международной организованной преступностью, где мы взаимодействуем с иностранными спецслужбами, но не здесь определяются судьбы мира. Взаимодействия разведок в широком смысле, тем более такого, которое могло бы влиять на новое развитие истории, не было. Боюсь, что оно невозможно в принципе. Разведка — не творец политики, а всего лишь ее инструмент. Суть же политики любого суверенного государства заключается в отстаивании своих национальных интересов на международной арене, влиянии на ситуацию в мире таким образом, чтобы она благоприятствовала решению государством своих внутренних проблем. Речь может идти о балансе, конфликте, частичном совпадении интересов и целей различных государств, но в исключительно редких случаях — об их тождественности.

Задача заключается в том, чтобы своевременно выявлять угрозы нашим национальным интересам, упреждать попытки партнеров решать свои проблемы в ущерб нашей стране. Такие попытки были, есть и будут, и было бы наивным морализировать по этому поводу. Пожалуй, этим очерчиваются пределы, в которых каждая разведка обязана действовать самостоятельно. Общечеловеческие ценности не могут быть ориентиром для разведок. Десять заповедей Христа никогда не ложились в основу практической политики. Как личность, я могу следовать этим заповедям, но, как разведчик, руководствуюсь не заповедями, не грезами об общечеловеческом благе, а интересами своей Родины, защищаю и отстаиваю их. Не может разведчик увлекаться и глобальными видениями — он должен делать конкретные дела.

А. П. Все-таки почему мы односторонне «вывалились» из паритета? Не использовали шанс для развертывания иной истории, иного состояния мира? Что нас развалило? Чья злая воля? Противник или наша собственная бездарность?

Л. Ш. Кризис наш и проблемы наши. Мы «вывалились из паритета», пользуясь вашим выражением, в результате того, что система исчерпала себя, стала препятствием на пути развития общества. Думаю, что свою роль в ускорении ее кончины сыграли и те экономические, интеллектуальные, социальные издержки, которые были связаны с поддержанием паритета в военной области.

Далек от того, чтобы видеть в стремлении к паритету чей-то просчет. Оно было обусловлено всем многовековым ходом нашей истории, включая и последние десятилетия. Стержнем существования Российского государства на протяжении веков была борьба за собственную безопасность, за свое национальное бытие и бытие каждого его гражданина. Ему приходилось отражать шведские нашествия с севера, польские — с запада, татарские и турецкие — с востока и юга. Русскому народу довелось воевать с Наполеоном и нанести ему поражение у Бородина и Березины, а не у Парижа. Фашистские полчища потерпели первые неудачи под Москвой, а не под Берлином. Россия создавалась нуждами обороны, заставлявшими ее выдвигать на новые рубежи свои заставы и крепости, тратить на оборону свои ресурсы.

В мире были империи, грабящие, разбогатевшие на колониальном грабеже, построившие свой прогресс на нищете обобранных ими народов. По прихоти Петра, в угоду нравам той эпохи Россия стала именоваться империей. Но странной была эта империя, где развитие, укрепление окраин шли за счет сердцевины России. Не колониальный грабеж, не имперская алчность, не стремление к мировому господству или мировой революции, а исторически обусловленное, ставшее частью души российского жителя, стремление обезопасить себя от чужеземцев лежало в основе политики нашего государства. И психология осажденной крепости, над которой измываются некоторые публицисты, была естественным продуктом нашей истории.

Русские государственные люди во все времена чувствовали губительное бремя оборонных издержек. Отчаянным воплем, что у государства нет средств на содержание войска, необходимого для защиты от страшных врагов, пишет С. М. Соловьев, заканчивалось царствование Иоанна IV, и тем же воплем начиналось новое. Не случайно, что идея сокращения вооружений на многосторонней основе была выдвинута именно Россией еще в конце прошлого века. Настойчивые усилия в этом направлении Советского правительства, начатые в 1922 году, не были пропагандистской уловкой. Военное бремя давило страну во все времена. Система последних десятилетий оказалась не в состоянии его нести, происходило истощение народных сил. Мир стремительно уходил вперед, и если бы мы не очнулись от зачарованного сна, все, включая и паритет, пошло бы прахом.

А. П. Может быть, вам покажутся навязчивыми и странными мои вопросы. Быть может, они свидетельствуют о мифологическом способе мышления нашей гуманитарной малоинформированной среды. Но есть взгляд на перестройку как на спланированную, многослойную акцию извне, направленную на сокрушение СССР, выведение его из истории. Есть понятие «организационное оружие». Это система экономического, идеологического, психологического, быть может, даже парапсихологического воздействия одного социума на другой, одной, более высокоразвитой, системы на другую; управления одного государства другим в интересах последнего. Полагаю, что нынешняя катастрофа есть следствие удара, нанесенного этим организационным оружием по нашим структурам, формам сознания, целым общественным слоям и отдельно взятым лидерам. Этот удар продолжительностью в несколько лет разрушил страну, загнал ее в тупик, ориентировал на ложные цели, поверг в долговременный хаос. Что вы на это скажете? «Оргоружие» — это миф или реальность?

Л. Ш. Заманчиво видеть во всем руку врага, упростить представление о ситуации и искать простые решения.

Реформы были продиктованы интересами нашего выживания. Воздействие извне было и продолжается, но корни всего происходящего — в нашей истории, в нашей действительности, в нас самих.

Мы пытаемся многое заимствовать за рубежом, многое нам навязывают, особенно в духовной сфере. Россия не раз импортировала чужеземные идеологические ценности. Тысячу лет назад от Византии приняла Русь христианство. Были периоды очарования всем французским и всем немецким. И не в России появился марксизм. Способность заимствовать чужое, использовать его себе во благо — это, на мой взгляд, признак жизнеспособности нации, условие ее развития. Наша беда, пожалуй, в том, что мы абсолютизируем чужой опыт, отвлекаемся от условий и исторического пути, на котором он нарабатывался, ждем немедленного результата и очень огорчаемся, когда заморское растение по нашему суровому климату чахнет или приносит горькие плоды.

Нет сомнений, однако, что перенос импортных ценностей в наше общественное сознание является лишь отчасти стихийным, естественным процессом. В нем есть организованное начало.

А. П. Значит, действительно были силы за пределами СССР, были люди в самом СССР, которые осуществили сейчас этот насильственный перенос? Значит, есть все-таки «оргоружие»?

Л. Ш. На мой взгляд, ваше настойчивое стремление ввести в оборот термин «оргоружие» вольно или невольно направлено на то, чтобы упростить картину и, следовательно, исказить ее.

Любое государство является объектом непрерывных воздействий извне по множеству направлений. Это совершенно естественно, и в принципе ничего зловещего здесь нет. Но у России особая судьба — она оказалась в позиции оппонента всего западного мира, современной западной цивилизации. Внешние воздействия в этих условиях приобрели направленный характер тогда, когда бушевала холодная война. По плану ЦРУ велись тайные операции против СССР, по своим программам работали пропагандистские организации. Страны Запада координировали свои политические, пропагандистские, разведывательные действия. Цель была одна — ослабить Советский Союз, превратить его, как минимум, в удобного, податливого партнера. Непрерывное воздействие на уязвимые точки не могло не дать результата.

Но не стоит забывать, что наша действительность делала общество весьма податливым к восприятию зарубежного воздействия. Существовало как бы два мира. Один — официально пропагандистский, где все шло в строгом соответствии с доктриной и, например, Москва становилась образцовым социалистическим городом. Другой — мир реальностей, мир дефицита. Не может человек не искать правды. Не находя ее на родной земле, он вольно или невольно начинает с завистью поглядывать на чужие примеры, сомневаться в мудрости и честности своих вождей, в разумности отечественных порядков.

А. П. В каких же направлениях развивалось и развивается воздействие на страну, сталкивающее нас на обочину? Я не верю в гармонию мира. Картина сегодняшнего мира — это иерархия сильных и слабых. Сильные увеличивают свой отрыв от слабых, держат их на удалении, управляют ими, отнимают у них ресурсы, интеллект, самостоятельную историю, а если те не согласны, то бомбят их. Мир, в котором нам предстоит развиваться, есть мучительный, противоречивый мир, чьи противоречия и конфликты тщательно скрываются от общества. Создается иллюзия, за которую мы расплачиваемся самым дорогим свободой и суверенностью. Как воздействует на нас наш соперник?

Л. Ш. До гармонии в мире еще далековато хотя бы потому, что мир не ограничивается двумя-тремя десятками государств, интенсивно ищущих взаимопонимания. Его противоречия и конфликты можно скрыть лишь от тех, кто сознательно не хочет их видеть.

Думаю, что самое тяжелое воздействие на страну оказало наше участие в гонке вооружений. Мы были втянуты в нее. Гитлеровское вторжение подтвердило реальность исторических опасений, показало шаткость расчетов на политические маневры в вооруженном мире. С чем же мы столкнулись сразу после войны? С объявлением холодной войны и началом лихорадочной подготовки к новому раунду войны настоящей. Не мы начали эту подготовку. Не Советский Союз создал и испытал на людях первую атомную бомбу. Нашу страну окружили плотным кольцом военных баз, флотов, военных блоков. Шла реальная смертельно опасная подготовка к уничтожению нашей страны. Можно ли было реагировать на это лишь призывами к сокращению вооружений, упованиями на общечеловеческие ценности, на движение сторонников мира? Страна была вынуждена отвечать на угрозу единственно возможным способом — готовиться к ее отражению.

Эскалация военных приготовлений наносит ущерб экономике любой страны, не исключая США. Для нас же она становилась разорительной, и Запад это быстро понял. Была сформулирована стратегия конкуренции, рассчитанная на то, чтобы втягивать советскую сторону в расходы на малоэффективных направлениях, изматывать нашу неуклюжую экономическую систему.

Второе направление воздействия — пропаганда, психологический компонент холодной войны. Десятки лет круглосуточно на всех основных языках Советского Союза десятки радиостанций наносили и наносят удары по нашим уязвимым местам, которых, к сожалению, у нас не мало. Нынешней вспышкой межнациональной розни, например, мы во многом обязаны радио «Свобода» и стоящему за ним Центральному разведывательному управлению США.

Что мы противопоставляли пропагандистскому напору, в котором сливаются огромный опыт рекламы, западной социальной и психологической науки, интеллект политиков, экономистов, публицистов, культура тонкой обработки умов? Суконную, неумелую, казенную политучебу! Западная пропаганда выиграла потому, что на нее не жалели ни интеллекта, ни денег. Наша же система исчерпывала возможности и основания для самозащиты, а следовательно, и для защиты государства.

Третье направление — экономическое. Нас отсекали от мирового научно-технического прогресса, сознательно обрекая СССР на разорительную автаркию в тех областях, где западный мир совместными усилиями двигался вперед. Делалось все, чтобы законсервировать нашу страну в качестве энергетически сырьевого придатка Запада, потребителя устаревших технологий, экологически вредных производств. Неудивительно, что мы отстали от Запада. Удивительно то, что в самых невыгодных условиях, которые не выдержала бы никакая другая держава мира, отечественные ученые, конструкторы, инженеры, организаторы производства могли создать и поддерживать научно-промышленный потенциал страны.

И самое действенное, самое коварное направление воздействия — это создание лобби: прослойки людей, рассматривающих интересы своей страны с позиций другого государства, другой культуры. Я не имею в виду только тех, кого на профессиональном языке и мы, и американцы называем «агентами влияния», хотя именно с их помощью плетется осязаемая сеть лоббизма. «Агент влияния» — эта категория столь же стара, как сама политика. Талейран, например, получал вознаграждение от Александра I и имел псевдоним Анна Ивановна.

Сейчас практикуются выплаты высоких гонораров за не очень примечательные книги, оплата за лекции и публичные выступления, бесплатные поездки за рубеж и т. п. Такие люди появляются и исчезают, но лобби создаются медленно, от поколения к поколению, «намываются», как дамбы. Можно припомнить роль прогерманского лобби при дворе последнего царя, когда Россия воевала с Германией, — шпионаж, предательство, политическое давление. У практичных людей — американцев — законом установлено, что американский гражданин может представлять интересы иностранного государства, зарегистрировавшись в этом качестве. Главная же преграда на пути безудержного лоббизма помимо закона — патриотическое общественное мнение. Нет страшнее обвинения для политического деятеля, чем то, что в чем-то он поставил интересы чужой страны выше интересов собственного народа. Здесь ни честная ошибка, ни давление обстоятельств не будут восприняты как оправдание даже при полном бескорыстии провинившегося. К сожалению, у нас грани допустимого оказались размытыми, нашему больному обществу грозит опасность впасть в идеологическую, культурную, экономическую зависимость от иностранцев.

А. П. Ну что ж, Леонид Владимирович, сначала вы сказали, что отрицаете наличие «организационного оружия», а потом произнесли все это. Теперь позвольте задать вопрос, что называется, в лоб. Рушится государство, то самое, для сохранения которого был создан ваш комитет. Что делает комитет для спасения государства?

Л. Ш. Иными словами, куда смотрит КГБ? КГБ смотрит туда, куда ему предписывают Конституция и недавно принятый Закон об органах государственной безопасности в СССР, выполняет свои обязанности на основе закона и в рамках закона.

Не могу не отметить вашего стремления не только заглянуть мне в душу, но и выставить ее на публичное обозрение. Профессиональная сущность бунтует против этого, и тем не менее откроюсь. Я ощущаю нашу ситуацию как глубоко трагичную. В мирное время в нашем государстве идет война, гибнут под пулями и от взрывов наши мирные сограждане, сотни тысяч беженцев ищут пристанища и не находят его. В мирное врем» страна переходит на карточную систему, оставшуюся с военных лет в памяти (как верилось, что она будет существовать только в воспоминаниях!). В духовной жизни, в человеческих отношениях хозяином становится рубль, хозяином рубля — доллар, мораль рынка общечеловеческой ценностью, покаяние — индульгенцией на новые грехи.

Нужно ли продолжать этот печальный перечень? В очередной раз утешаться мыслью о временности переживаемых трудностей, о светлом будущем, которое ожидает нас за очередным историческим углом? Или надеяться на какую-то волшебную силу, которая единым махом разрешит все противоречия?

Вера во всемогущество комитета, в то, что сложные проблемы нашего общества и государства могут быть решены энергичным вмешательством специальной службы, уходит своими истоками, на мой взгляд, в туманную область мифотворчества. Страна может быть выведена из кризиса только усилиями всех патриотических, подлинно демократических сил, только на путях коренного обновления общественных отношений, только при наличии твердой воли к сохранению независимого, единого государства, великого не своими размерами, а творческим духом его граждан, наукой, промышленностью, человеческой справедливостью. Упованием на то, что это неизбежно произойдет, работой во имя этого мы и живем.

А. П. А как вы стали разведчиком? Как люди становятся разведчиками?

Л. Ш. Случайно становятся. Я — москвич, жил в Марьиной роще!..

А. П. Да мы с вами были соседи! Я жил на Тихвинской улице. В Марьинском мосторге мне мама покупала игрушки.

Л. Ш. Значит, могли встречаться, даже драться в детстве могли.

А. П. Помню Марьину рощу тех лет. Деревянные двухэтажные дома, подворотни, гармошки, авоськи в форточках, и во всех окнах одинаковые оранжевые матерчатые абажуры.

Л. Ш. Вот в таком доме я и жил. Поступил в Институт востоковедения, затем был переведен в МГИМО. Поработал в гражданском учреждении, познакомился с сотрудниками комитета. Они мне очень понравились, и я без раздумий принял предложение сменить место работы и стать оперуполномоченным ПГУ в звании младшего лейтенанта. Вот и вся история.

А. П. Я много путешествовал, теперь меньше, конечно. Под старость, видимо, совсем перестану. И буду вспоминать о своих путешествиях. Знаю, что буду вспоминать. Как пахнет воздух Африки, влажный, горячий, с едкой пыльцой цветов, с запахом тления. Или как летели зеленые огромные бабочки над побережьем океана, а сандинисты у береговых орудий, ожидавшие десант американской морской пехоты, хотели схватить пролетающую бабочку. Буду вспоминать жидкую, как шоколад, Лимпопо или латунно-желтый Меконг. Буду вспоминать великие сибирские реки, впадающие в ледовитые моря, или волжские города, прекраснее которых нет на земле. А что будете вспоминать вы? Что вспоминает под старость разведчик?

Л. Ш. Ответ даст не очень отдаленное будущее. Надеюсь, что время не будет ко мне слишком жестоким и оставит в памяти ощущение окрыленности от удачно сделанного дела — такое бывало. А колющие воспоминания о промахах, собственной глупости (такое тоже бывало) смягчатся или совсем покинут меня. Если почитать мемуарную литературу, то так оно, видимо, со всеми и бывает.

А. П. Что ж, Леонид Владимирович, расстанемся на этом. Каждый по-своему станет служить государству.

(«Россия», 1991, 6-10 сент., № 35)

— Как отнеслись сотрудники КГБ, и в частности разведчики, к попытке государственного переворота?

— Сегодня постфактум, оценка совершенно ясна: возмущение, глубокое огорчение, беспокойство, непонимание, недоумение, как могло это произойти. Каким образом человек, который убеждал нас действовать строго в рамках закона — и я не уверен, что это была ложь, маска, — сам отступил от него.

— Закон и разведка — понятия все же несовместимые…

— Не совсем верно. Действительно, разведка — это организация, которая действует вне закона, руководствуясь определенными моральными нормами… Вся ее деятельность — нарушение чьих-нибудь законов. Но речь-то ведь идет о советских законах!

Крючков никогда ни намеком, ни жестом не давал понять, что бывают такие ситуации, когда надо обходить законы. Его усилиями был принят Закон об органах государственной безопасности. Мы все тогда обрадовались, потому что раньше непонятно было, на чем же в правовом смысле строилась деятельность КГБ. Мы верили, что закон для нас — святыня. И вот руководитель КГБ оказывается в числе зачинщиков заговора.

— После начала путча были ли у вас контакты с Крючковым?

— Да. Рано утром 19-го я включаю приемник и слушаю: создан ГКЧП… А в семь позвонили и сообщили, что председатель собирает совещание в девять тридцать. Поразила несвязная речь Крючкова. Вообще-то Крючков никогда не был блестящим оратором, но когда его поджимает ситуация, может говорить экспромтом, логично, делать неожиданные, свежие выводы и заключения.

Ту же его речь было просто трудно понять. И уборка урожая там была, и то, что русские бегут из республик, что страна находится в бедственном положении, добыча нефти катастрофически падает. Все это надо каким-то образом приводить в порядок. А закончил выступление опять тезисом о важности уборки урожая. Сказал также, что войска будут осуществлять демонстративное патрулирование только в Москве. Пообещал, что пойдем к рынку, но не к «дикому», а Союзный Договор надо обсуждать, но не спешить с его подписанием.

Все это говорилось сбивчиво, не было возможности что-то обсудить, задать вопросы. Прибитые, разошлись по своим местам. Вот здесь, в этом кабинете, и просидел безвылазно трое суток. Информацию получал только по телефону, в основном от приятелей.

— Когда у вас появился контакт с Белым домом?

— 19-го мне позвонил оттуда Сергей Вадимович Степашин, спросил, как все это остановить. Что делать? Надо обязательно поговорить с Крючковым. А где его найти? Стал его искать, мне сказали, что он у Янаева. Через три минуты связался с ним, дал телефон в Белом доме и сказал, что ему необходимо остановить всю эту запущенную машину.

— А что делали в эти дни ваши сотрудники?

— Находились на своих рабочих местах и пытались заниматься текущими делами. Мы дали в наши заграничные точки успокаивающие телеграммы: краткая информация о событиях, взаимодействуйте с послами, сохраняйте бдительность, и никаких указаний об активных действиях.

Мы не объявили происшедшее противозаконным, ситуация была совершенно неясной. Да ведь я и не пенсионер, который может выйти на улицу и кричать «за» или «против». В худшем случае ему дадут по затылку и он пойдет домой заливать чем-нибудь свое горе. Я отвечаю за большой коллектив, причем весьма специфический. Поэтому и занял такую осторожную позицию. Сейчас, после многочисленных разговоров с нашими загранработниками, считаю, что наши телеграммы в основном были правильными. Все поняли: здесь что-то нечисто и надо сначала разобраться в ситуации.

— Было ли роздано оружие?

— Нет.

— Уничтожались ли документы?

— Нет.

— Вернемся к путчу, к его главным фигурам. Некоторые мои коллеги, рассказывая о путчистах, называют их законченными глупцами. Так ли это? На что они все же надеялись?

— Ответить на этот вопрос мне трудно, честно вам скажу. Я считаю, что, во всяком случае, Крючков ни в коем случае не может быть отнесен к разряду глупцов. Он — умный, практичный, целеустремленный. Но каким образом он совершил эту преступную глупость, для меня загадка. Со временем, когда начнется процесс, возможно, станет ясна его логика.

Эти люди просто не могли не обладать достоверной информацией о ситуации в стране. Видимо, руководители высшего ранга, в том числе и Крючков, оторвались от действительной жизни. Возможно, я не прав, но они не ожидали, что народ выйдет на улицы. По их складу ума, воспитанию, закалке, в силу своего житейского опыта обязательно должны были исключить подобную ситуацию. Несмотря на Прагу, Будапешт, Вильнюс, они думали, что, раз появились танки, введено чрезвычайное положение, — народ на улицах не появится, а если выйдет, то приветствуя установление порядка.

— 21 августа вы провели в ПГУ совещание, на котором сказали, что «впереди у КГБ тяжелые времена». Что вы имели в виду?

— Я говорил о людях, которые работают в КГБ. Это в подавляющем большинстве честные, добросовестные, исключительно порядочные, дисциплинированные люди, не без основания считающие, что приносят пользу Отечеству. Но все, что здесь должно произойти, — вполне заслуженно и оправданно. КГБ в его нынешнем виде создавался в другую эпоху, когда была совсем другая общественно-политическая атмосфера. Совершенно очевидно, что комитет не успевал за преобразованиями, как и всякая бюрократическая структура. Он приобрел собственную инерцию…

— Каковы представления у вас, высшего офицера КГБ, как, в каком виде должна существовать вся эта огромная махина?

— В данный момент ведется реформирование комитета. А каким образом конкретно он будет реорганизован — это покажет очень близкое будущее. Процесс уже начался.

Идет обсуждение вопроса, где оставаться разведке, должны ли сохраниться формальные структурные связи с контрразведкой. У нас в ПГУ давнее прочное мнение, что разведка должна быть отдельной организацией. Мне приходилось даже сдерживать напор снизу за выведение разведки из КГБ, который стал особенно ощутимым где-то с начала прошлого года. Но аргументы, которые я приводил на наших обсуждениях, надо признать, были довольно слабые: проблемы материальной базы, кадровые вопросы, медицинское обслуживание…

В нынешней ситуации, выделившись из КГБ, все эти проблемы придется решать самим. Проблемы очень существенные: надо кормить людей, решать жилищную проблему, кстати, она у нас острейшая. Ведь мы не можем ориентироваться только на Москву в наборе кадров для нашей службы.

Но самое главное было не в этом. Была линия на то, чтобы сохранить комитет, реформировать его очень постепенно. Если бы разведка, а это мощное подразделение в структуре комитета, вдруг заявила, что хочет отделиться, КГБ начал бы разваливаться. Чувство дисциплины, чувство солидарности и неспособность просчитать последствия подобного шага, это я должен сказать честно, не позволяли мне поддержать такое требование.

— Если говорить о самостоятельной разведке, то при какой структуре она должна существовать — при Президенте, при Кабинете министров?

— Мое мнение — надо подчинить разведку напрямую Президенту или Совету безопасности, если эта структура стабильна и просуществует долго.

— Через ваши руки проходит масса информации от заграничных источников. Не могли бы вы сказать, каковы стратегические планы Запада в отношении нашей страны?

— Давайте эту тему обойдем. Если будет возможность поговорить на эту тему позднее — поговорим. У меня есть что сказать по этому поводу. Но момент для этих рассуждений, наверное, сейчас не совсем благоприятный.

Думаю, что отношение западных держав к нашей стране до Октябрьской революции, после нее и сейчас в принципе не изменилось. Наша страна очень велика и в потенциале слишком мощна. Они пытались и будут пытаться делать все для того, чтобы не дать нам возможность реализовать этот потенциал. Цель западных стран — свести положение Советского Союза до удобного, податливого партнера, который играл бы по их правилам.

Замечу лишь, что установления одномерного мирового порядка опасаются многие страны. Когда еще появятся сдержки и противовесы? Это беспокоит не только, скажем, Кубу или Ливию, но и многие другие страны. Руководители некоторых стран проявляют искреннюю обеспокоенность, что развал Советского Союза может приобрести неконтролируемые формы. Эта озабоченность подпитывается многими факторами. Во-первых, наличие в нашей стране ядерного оружия — в чьи руки оно попадет? Во-вторых, атомная энергетика. Тот же вопрос. Перспектива множества чернобылей должна тревожить всех нормальных людей. Мир не хочет вооруженных кровавых междоусобиц на территории Советского Союза. А если развал приобретет неконтролируемый характер, такие конфликты возможны.

— Как профессионал не могли бы вы предположить, какие рекомендации своим правительствам дают резиденты западных разведок, работающие в Москве?

— С одной стороны, они находятся в очень выгодном положении, получая огромный объем информации из открытых источников. У нас же сейчас все вывернуто наизнанку. Я даже не уверен, что где-то существует информация, за исключением специфической, которую они не смогли бы получить легально.

Но, с другой стороны, требуется не только посылать информацию, а делать из нее выводы, прогнозировать события… И вот здесь их задачи осложняются. Они правильно отмечают болевые точки, трещины, по которым дальше может разваливаться СССР. Но я замечаю, что от прогнозов наши коллеги предпочитают воздерживаться. Или дают их в таком виде, читая которые можно сделать и такой вывод, и совершенно противоположный.

Я их вполне понимаю. Было бы неблагоразумно солидным людям точно предсказывать, как будут развиваться события в Советском Союзе. Слишком много факторов взаимодействует одновременно, а динамичные ситуации имеют свою логику, которая не совпадает с аналогичными ситуациями в других, более благополучных странах. Всегда возможны неожиданности. Одним словом, «умом Россию не понять».

Взять хотя бы путч. Информация от западных дипломатических кругов, аналитических центров, разведок о том, что существует заговор правых сил, что они могут что-то предпринять, чтобы затормозить развитие событий, что сама ситуация создает почву для подобных попыток, шла давно. Но, насколько я знаю, никто из них не смог сказать, что это будет сделано в такой форме и в данный момент.

Хотя понятно, что в основе всех невзгод лежит наша экономическая слабость. А самая страшная революция — это революция пустых желудков. Это говорил еще Наполеон.

— Когда она может произойти?

— Я не берусь что-то предсказывать. Экономическая ситуация у нас бедственная. С продовольствием и другими необходимыми товарами у нас более чем туго. Как это будет бить по обществу, когда может произойти взрыв — об этом можно только догадываться.

Мне больно видеть, как много времени и нервов тратится на взаимные доносы, на выяснение вопросов, которые в этой ситуации не имеют никакого значения. У нас уже давно существуют параллельно два мира — один реальный, а второй мир пропаганды, болтовни, лозунгов, где все искажается, где призраки воюют с призраками. Это отвлекает людей от реальной жизни. Если раньше в этом мире искаженного представления о реальной жизни находилась Москва как образцовый коммунистический город, где выполняли и перевыполняли планы, то сейчас формируется мир, где под маской милосердия прячется невероятная корысть, где есть, оказывается, социальная справедливость, но это призрачный мир, чего там говорить.

Если мы позволим нас втянуть в очередной раз в этот ирреальный мир, то перспективы откроются довольно мрачные. Нельзя отрывать человека от реалий, когда ему нужно есть, одеваться. Он должен быть огражден от грабежа физического и экономического, сам выбирать, кого слушать — Шостаковича, Армстронга или модную рок-группу, ходить в синагогу или церковь, а может быть и завзятым атеистом — это не должно никого касаться.

Сейчас разворачивается антикоммунистическая не пропаганда даже, а истерия. Это — страшная вещь. Она тоже формируется в господствующую идеологию. Это та идея, которая, как говорил Ленин, овладеет массами и станет материальной силой. У нас это происходило уже неоднократно, когда идея овладевала массами, становилась материальной силой и в результате Россия ввергалась в очередное безумие. Вот если эта идея станет материальной силой и восемнадцать миллионов коммунистов станут воплощением зла, тогда снова начнется бойня. Я член коммунистической партии, по крайней мере пока она была, да и все разведчики тоже, это было обязательным пунктом биографии.

— Какие выходы для страны вы видите в нынешней ситуации?

— Все, что можно сказать, — это из области предположений и благих пожеланий. Во-первых, надо перестать заниматься пустяками, сведением счетов, бесконечными взаимными обвинениями, выяснением, кто прав, а кто не прав.

Можно сейчас на это надеяться? Вряд ли. Даже если общество будет катиться в пропасть, что, по сути, и происходит, оно едва ли отложит все пустое в сторону и займется серьезными делами. Нет политической воли, которая заставит отказаться от этой ерунды.

— Откуда может исходить эта политическая воля?

— Прежде всего, от самого общества. Ее выразителем может быть Верховный Совет РСФСР, Президент, Совет безопасности. Ситуация подталкивает к тому, чтобы ответственные люди срочно занялись бы серьезным делом. Речь идет о спасении страны.

Хорошо, если бы удалось сохранить единое экономическое пространство, единые основные законы, единую внешнюю политику, единую политику в области обороны.

— И последний вопрос. Вы допускаете, что могут произойти радикальные кадровые изменения в разведке?

— Да, вполне возможно. Но я очень надеюсь, что этот процесс не перерастет в разгром разведки. Разведка — дело дорогое, но она необходима стране. Ее можно быстро развалить, а вот для ее создания необходимы десятилетия и колоссальные средства.

Беседу вел Сергей БАЙГАРОВ

(«Комсомольская правда», 1991, 2 окт., № 226)

Шебаршин Леонид Владимирович, бывший начальник Первого главного управления (внешней разведки) КГБ СССР, родился в 1935 году в Москве, в Марьиной роще. В 1952 году поступает в Институт востоковедения. После закрытия института в 1954-м Шебаршин оказывается в числе одной трети студентов, которую переводят на третий курс МГИМО. Здесь учится до 1958 года.

Годом раньше, на целине, Шебаршин знакомится со своей будущей женой Ниной, по специальности китаистом.

В 1958 году Шебаршин поступает на работу в Министерство иностранных дел и отправляется в свою первую загранкомандировку, в Пакистан, где знакомится с сотрудниками Первого главного управления, которые предлагают ему перейти на Лубянку.

В 1962 году Шебаршин возвращается в Москву и начинает работать младшим лейтенантом-оперуполномоченным, проходит обучение в Институте имени Ю. В. Андропова — в разведшколе.

Долгое время работает за границей (понятно кем). В 1983 году возвращается в Москву, работает заместителем начальника информационного управления, где готовит доклады ПГУ высшему руководству страны.

В 1989 году, пройдя последовательно всю служебную лестницу разведки, становится, по представлению Крючкова, генерал-лейтенантом КГБ и четырнадцатым в истории КГБ начальником ПГУ и заместителем председателя комитета.

18 сентября с. г. Шебаршин подает рапорт новому председателю КГБ Вадиму Бакатину, в котором протестует против назначения ему в первые заместители человека со стороны, по протекции. В этом же рапорте он просит об отставке. Через несколько дней Бакатин рапорт об отставке удовлетворяет.

Коллеги по работе и специалисты по разведке называют Шебаршина первым настоящим профессионалом во главе советской разведки и последним профессионалом в руководстве КГБ.

Свободно владеет английским и хиндустани, водит автомобиль, неплохо стреляет. Из писателей больше всего любит Льва Толстого, Курта Воннегута, из композиторов — Генделя, из художников — Верещагина. Любимой газеты нет, любимый журнал — «Наука и жизнь». Эстрадную музыку не слушает. Курит «Яву» и не прочь выпить коньяку. В еде неприхотлив. Любимое время года — золотая осень в Подмосковье.

— Леонид Владимирович, как происходило ваше назначение на должность начальника ПГУ?

— Ничего особенно интересного при назначении не было. 24 января 1989 года Крючков повез меня представлять Горбачеву в Кремль. Горбачев принял нас между девятью и десятью часами утра в кабинете, где обычно проходили заседания Политбюро, и мы говорили минут десять — пятнадцать.

— О чем вы говорили с Горбачевым?

— Президент высказал несколько деловых коротких соображений по поводу нашей деятельности. Сказал он примерно следующее: «В то время как мы ведем серьезнейшие разоруженческие переговоры с Западом, важно чего-то не просмотреть, не остаться безоружными. Момент очень ответственный…» Все было предрешено заранее, и моего согласия никто не спросил.

— Видимо, после назначения ваша свобода была существенно ограничена, ведь вас охраняли?

— Нет, конечно.

— И даже водитель вас не охранял?

— Он простой шофер. Охрана мне была просто не положена, и в число охраняемых лиц я не входил.

— Можете ли вы назвать самый большой успех нашей разведки за последние годы?

— Нет, не могу. Наши удачи становятся известны только тогда, когда мы терпим крупное поражение. Надеюсь, что настоящие наши успехи станут известны не раньше, чем через пятьдесят лет. Разведка не имеет права хвастаться. Конечно, между собой мы можем что-то потихоньку отпраздновать, но даже намекать на успехи — значит подвергать кого-то риску.

— Как складываются ваши отношения с бывшим начальником внутренней контрразведки ПГУ генералом Калугиным?

— Он работал в ПГУ до конца 1979 года. Тогда я общался с ним, как рядовой сотрудник с большим начальником. То есть общался не я с ним, а он со мной. Случалось это очень редко. В основном, когда он выступал с трибуны, а я слушал его из зала. В его критике ПГУ была существенная доля правды.

— Чем объяснить в таком случае отрицательное отношение к Калугину со стороны руководства ПГУ?

— Мы не знали, когда и на чем он остановится, не начнет ли, даже задним числом, случайно выдавать наши источники, раскрывать агентуру. Но он этого не сделал.

— Кстати, как-то Олег Данилович рассказывал о существовании в КГБ некой тайной лаборатории № 14, которую курировал Чебриков и которая занималась изготовлением орудий убийств, в том числе того зонтика и начинки-яда, с помощью которых был убит в Лондоне болгарский диссидент Марков. Вы знаете что-нибудь об этой лаборатории?

— Не знаю. В рамках ПГУ такой лаборатории нет. Дело Маркова мне известно только по сообщениям западной печати и по рассказам Калугина. Расследования по этому поводу я не проводил.

— Почему?

— Не хочу знать больше того, что мне нужно знать для работы.

— Может быть, вам известно что-нибудь о местонахождении Эриха Хонеккера? По непроверенным данным, он пытался покончить жизнь самоубийством. Знаете ли вы об этом?

— Я тоже об этом слышал. Когда принималось решение о его вывозе в СССР, с нами не советовались, а если бы посоветовались, то мы бы порекомендовали в это дело не впутываться, а искать законные пути, сообразовавшись с обстановкой. Я сделал так, чтобы разведку ПГУ в это дело не ввязывали, хотя нашего товарища по указанию Крючкова иногда и привлекали к работе с Хонеккером в качестве переводчика.

— Правда ли, что несколько лет назад американцы вкопали на территорию разведцентра начиненный шпионской техникой пенек, который исправно информировал их обо всем, что происходило в ПГУ?

— Нет, этот пенек обнаружили под Москвой, то ли на территории военного аэродрома, то ли еще где, а может, и не под Москвой вовсе… Я уже точно не помню. Знаю лишь, что никогда ничего подобного у нас не было.

— Гарри Табачник в своей книге «Последние хозяева Кремля» пишет о существовании в рамках ПГУ подразделения «Т», занимающегося подготовкой и осуществлением за границей убийств лиц, неугодных СССР. Есть ли в ПГУ нечто подобное?

— Разведка не занимается убийствами, и людей для этого у нас не готовят. У нас действительно есть специальное подразделение на случай чрезвычайных ситуаций за рубежом: войны, захвата заложников, захвата посольств, транспортных средств.

— Леонид Владимирович, мне рассказывали, что во время путча вы раздали сотрудникам ПГУ текст Закона о чрезвычайном положении, дав им таким образом возможность разобраться в сущности ГКЧП. Это так?

— Трудно было разобраться поначалу, что к чему… Я не юрист, коллеги мои тоже, поэтому и попросил отыскать текст закона и изучить его. Видимо, потом он был размножен и стал ходить по рукам. Не помню, просил ли я текст размножать и раздавать, помню только, что просил его отыскать и изучить.

— Не могли бы вы тогда, по крайней мере, прояснить ситуацию с вверенным вам диверсионным спецподразделением, которое, по нашим сведениям, Крючков приказал направить к Белому дому России?

— Крючков приказал не ввести его в действие, а направить с подмосковной базы в Клуб имени Дзержинского на Лубянку. Когда командир этого подразделения доложил мне, что их могут привести в действие против Белого дома, я приказал ему никаких распоряжений, приказов без согласования со мной не выполнять, а вечером 20-го категорически запретил ему выполнять какие-либо приказы, связанные с наступлением на Белый дом, а если ему такой приказ отдадут, чтобы немедленно ставил меня в известность.

— Леонид Владимирович, поговаривают, что вы подали в отставку сами, зная о том, что отставка неизбежна и уже готовится.

— Не знаю. Может, готовилась, а может, и нет. Во всяком случае, я был поставлен в такую ситуацию, в которой, я считаю, сделал единственно правильный выбор. Со мной обошлись недопустимо грубо, даже оскорбительно. Так с начальником разведки поступать нельзя. Но это не главное. Главное это то, что, как я вижу, восстанавливаются старые, почти забытые порядки, когда руководящие должности в разведке назначают не по деловым качествам, а по протекции.

— Наверное, в карьере разведчика Шебаршина это был самый горький день?

— У меня бывали и более горькие дни, бывали очень горькие неудачи.

Совершенно искренне признаюсь: в другой жизни себя не мыслил, не представлял, какая она — отставка. Сомневаюсь, что будет легко создать себе ту нагрузку, к которой привык. Мне всегда читалось, писалось и работалось легче в цейтноте. Праздников и выходных терпеть не мог. А теперь вся жизнь сплошные выходные.

— Никто из высокопоставленных сотрудников КГБ, с которыми я говорил о вашей отставке, так и не смог сказать мне, когда же Президент подписал указ о вашей отставке, а Бакатин приказал откомандировать вас в распоряжение управления кадров. Как же все-таки происходила сама отставка?

— Мне сказали о ней по телефону. Бакатин, видимо, не нашел времени, чтобы позвонить и объявить о своем решении. Кто-то из его секретариата сказал, что есть указ об отставке.

— В последнее время приходится довольно часто слышать объяснение ошибок, допущенных Президентом СССР: ближайшее окружение держало его в «информационном колпаке».

— По этому поводу совершенно ничего не могу сказать. Вся информация шла из Первого главного управления председателю, он подписывал телеграммы и отправлял дальше, адресатам. Возможности узнать, доложено Президенту или нет, у меня не было.

— Как вы относитесь к идее выведения ПГУ из состава КГБ и реорганизации его в Комитет по разведке?

— Это абсолютно правильная идея. Но тут существует следующая опасность. В промежутке между принятием решения и его осуществлением временные люди пытаются определять способы реорганизации разведки, ее кадровую политику.

Я всегда исходил из того, что разведка — это живой, хрупкий и очень деликатный организм, не терпящий рывков.

Прежде всего это то, что мы называем добывающий или агентурный аппарат, то есть сотрудничающие с нами иностранцы. Потом оперативные работники, находящиеся за рубежом под различными прикрытиями. Технические средства. И, наконец, центральный аппарат. Все эти компоненты взаимосвязаны.

— Одна из первых «реформ», предпринятых новым руководством КГБ, — вывод из подчинения комитета Управления правительственной связи и Восьмого управления, занимающегося шифровкой и дешифровкой. Не кажется ли вам, что таким образом остальные подразделения комитета останутся без надежных, проверенных каналов связи? И не проще ли было создать параллельные структуры: чтобы одной мог пользоваться Президент, а другой — комитет?

— По-моему, это как раз пример моментально принятого решения, которое сейчас приходится переосмысливать.

— Как, по-вашему, суверенные республики, например Украина, будут осуществлять разведку? На базе расформированного ПГУ или своих первых управлений?

— На базе своих первых управлений. Что касается Украины, то я знаю, у них есть возможности для работы за рубежом, и мы прекрасно взаимодействовали.

— Некоторые лидеры республик призывают обнародовать архивы КГБ, имена агентов. Считаете ли вы это оправданным в какой-либо форме?

— Это предел падения для разведчика, для офицера госбезопасности. Эти люди работали на государство, то есть на нас с вами. И разглашать их имена только потому, что изменились обстоятельства, — это низость.

— Известно ли вам что-нибудь о золоте КПСС?

— Первое главное управление ни в каких финансовых делах КПСС участия не принимало.

— Бюджет ЦРУ составляет тридцать миллиардов долларов. Бюджет же ПГУ не публиковался, но известно, что он гораздо меньше. Так ли это?

— Если бюджет ПГУ будет опубликован, многим будет казаться невероятным, что эта служба могла обходиться так дешево и делать так много.

И. КАДУЛИН

Кстати

«ПГУ всегда отличал высокий профессионализм, преобладающее большинство людей там честные, настоящие профессионалы», — заявил новый начальник советской разведки — Евгений Примаков.

Касаясь судьбы своего предшественника — Леонида Шебаршина, новый начальник разведки сказал, что высоко ценит его и относится к нему с большим уважением. По словам Евгения Примакова, нужно без спешки во всем разобраться.

(«Известия», 1991, 11 окт., № 243)

Роман М. Карре «Шпион, пришедший с холода» называют лучшим политическим детективом XX века. Главное действующее лицо романа становится жертвой сложнейшей интриги, закрученной в недрах разведки. Нашему собеседнику Л. Шебаршину, возглавлявшему секретное ведомство, конечно, не довелось пережить трагедию, подобную персонажу английского писателя, но в обстоятельствах его падения с высот государственной службы до сих пор много неясного. С этого вопроса и началось интервью.

— Вы уже высказывались о причинах вашего ухода с поста начальника разведки, говорили: без вашего согласия вам назначили первого заместителя. С другой стороны, газеты пишут, что, занимая пост заместителя председателя КГБ, вы не могли не знать о готовящемся перевороте. Может быть, подлинная причина отставки в том, что вы слишком тесно связаны с Крючковым?

— Мне уже приходилось вносить ясность в этот вопрос. Я ничего не знал о готовящемся перевороте. В выступлениях председателя КГБ перед его сотрудниками, в разговорах Крючков постоянно подчеркивал свою приверженность законам, наставлял нас, что мы должны строго следовать духу и букве законов. Мы считали, что это и есть истинная позиция Крючкова. Я не знаю, отчего кому-то трудно поверить, что разведка не была вовлечена в переворот.

Почему Крючков посвятил некоторых своих заместителей в этот замысел и не посвятил начальника разведки — об этом можно только догадываться. Я думаю, по каким-то признакам я не внушал ему доверия. У меня возникали, а в последнее время довольно часто, расхождения с нашим бывшим председателем по оценке ситуации в Советском Союзе, по оценке роли и перспектив КПСС. Наверное, все это Крючков учитывал. Мне кажется, что некоторые мои выступления на совещаниях руководства КГБ не соответствовали концепциям Крючкова. Возможно, этим объясняется то, что я не был осведомлен. Надо спросить самого Крючкова.

— После вашей отставки новым руководителем разведки назначен не профессионал, а политик. Объявлено также о намерении вывести разведку из состава КГБ. Ваше мнение об этой реформе?

— В принципе это решение абсолютно верное. Разведке нечего делать в составе КГБ. Ведь вся его деятельность, вплоть до последнего времени, носила достаточно ясно выраженный репрессивный характер. Я думаю, что репрессивные функции разведке совершенно несвойственны. Это должна быть информационная организация, которая следит за ситуацией вокруг страны.

Что касается назначения непрофессионала, то я, пожалуй, был первым начальником разведки, который прошел весь путь от оперработника до этого поста. В этом есть и плюсы, и минусы. Если мне гораздо легче представить оперативного работника в поле, то, видимо, политическому деятелю проще осознать, что именно нужно потребителю информации.

— Но ведь не первый раз непрофессионал становится во главе вашей службы. Чебриков не был профессионалом, Крючков тоже. И никогда до Крючкова, пожалуй, у вас не было столько провалов и перебежчиков.

— Прежде всего, изменники были всегда, начиная с двадцатых годов. Во-вторых, будем реалистами: число перебежчиков увеличилось не по причине негодного руководства, а из-за неустроенности, отсутствия перспектив у нас дома. И учтите еще одно обстоятельство: чем неяснее ситуация в стране, тем эффективнее действуют зарубежные разведки. Я знаю на конкретных примерах, что перед многими западными спецслужбами поставлена задача приобрести источники среди советских людей, имеющих доступ к секретной информации и имеющих перспективы роста. Так что вины Крючкова в том, что изменников стало больше, я не вижу.

— И все же ваше ведомство переживает крутые времена. Как это отражается на морали разведчиков? Недавно предателем стал сотрудник КГБ Фоменко, работавший в Мюнхене. Не связано ли это с ломкой, происходящей ныне?

— Обстоятельства этого дела мне неизвестны. Но то, что перемены оказывают неоднозначное влияние на наших сотрудников, совершенно очевидно. Поскольку весь комитет в лице председателя, некоторых руководящих работников был замешан в путче, это на людей не могло не повлиять. Это бросило тень и на разведку, которая, к сожалению, отделиться от комитета к моменту путча не сумела.

Моральный фактор чрезвычайно важен. Разведка ведь никогда не была привилегированным учреждением в смысле материальных благ, она держалась примерно на уровне любых других государственных учреждений. У нас не было никаких дополнительных оплат в иностранной валюте. Мы, правда, получали несколько больше, чем сотрудники МИДа, в советских рублях во время зарубежных командировок. Но у нас не было никаких других льгот. Сознание принадлежности к такой особой службе, как разведка, — вот что было нашей главной привилегией.

Сейчас сотрудников КГБ упрекают за то, что они выполняли приказы своего руководства, которые оказались не только ошибочными, но преступными. Поэтому люди не уверены: за что их в дальнейшем будут упрекать — за то, что подчинятся приказу, или за то, что не подчинятся?

— Вы говорите, что ваши сотрудники не имели особых преимуществ. Но, во-первых, преимуществом остается сама возможность выезда за границу.

— Это преимущество есть у академических институтов, у МИДа, МВЭС, а теперь у частного, кооперативного сектора.

— Но есть и другие преимущества. Когда я работал за рубежом, то нередко слышал от приятелей из советской колонии такие слова: «Этот здесь — от «соседей». У него авто иностранное, ходит по ресторанам». Так и получалось, что разведчики сами себя расшифровывали…

— Согласен, это наша беда во многих точках — то явление, которое неустанно приходилось подавлять, но ликвидировать не удалось. Да, мы стали слишком заметными. Это не результат непонимания ситуации. Наши работники вынуждены быть более активными, чем работники других учреждений. В конце концов, многие из них выполняют или должны выполнять двойную работу. Они должны быть подвижными и в то же время быть невидимыми. Мы ставили вопрос так: если сотрудник выделяется в советском коллективе, если на него обращают внимание коллеги, ему не место в нашей службе.

— В некоторых странах, как утверждают в газетах, большая часть сотрудников посольства принадлежит к нашим разведслужбам. Вам не кажется, что это связано с установкой на добывание информации по валу, а не по качеству?

— Я думаю, не связано. Большое количество представителей разведслужб за рубежом — это продукт нашей феодально-ведомственной системы. Каждое ведомство старалось отгородить для себя как можно больший удел и расширить его. То же происходило с КГБ. Размер удела определялся влиянием его хозяина. А руководство КПСС, то бишь государственное руководство, смотрело только за тем, чтобы не нарушались правила игры, даже, по-моему, поощряло эту раздробленность, соперничество между ведомствами.

— Мы говорили до сих пор о ваших кадровых сотрудниках. Но есть зарубежная агентура. Из нашей истории известно: когда происходили крутые повороты в государстве, сменялись руководители госбезопасности, люди, которые по идейным соображениям помогали Советскому Союзу, уходили от нас. Вы не опасаетесь, что сейчас произойдет что-то подобное?

— Опасаюсь. Это страшная угроза для разведки. Когда наши помощники за рубежом или люди, которые связали с нами свою судьбу, видят, что сама организация оказалась под ударом, что ее лихорадит, что происходит частая смена личного состава, особенно руководителей, то, естественно, они испытывают тревогу.

— Как пишут на Западе, еще недавно наша разведка, исходя из интересов «борьбы с империализмом», поддерживала контакты с разведками диктаторских режимов, например, с иракской. Она, как и другие наши ведомства, подпирала такие режимы. Сейчас эта практика продолжается?

— Контакты с зарубежными спецслужбами носят чисто профессиональный характер. Зарубежные коллеги содействуют нам в решении наших вопросов, мы содействуем им.

— Но вам не кажется, что контакты с разведками одиозных режимов, например, иракского или ливийского, которые причастны к терроризму, бросают на нас тень?

— Но ведь Ирак, например, никогда не переставал быть нашим партнером. Мы не рвали с ним отношений, пытались найти мирный выход из кризиса в Персидском заливе. Я бы не стал рассматривать это как поддержку режима. У нас нормальные отношения между государствами и между спецслужбами. Мы не вмешиваемся в дела друг друга. А если логично продолжить не высказанную вами мысль, то надо насаждать демократию в других государствах. Надо свергнуть С. Хусейна, свергнуть Каддафи, то есть вломиться в чужой дом? Стоит ли это делать?

— Проблемы третьего мира вам, очевидно, особенно близки. Вы ведь индолог по образованию, работали в нескольких государствах Азии. Но в газете «Московские новости» против вас выдвинуты довольно серьезные обвинения. Сказано, в частности, что, работая в Иране, вы неправильно общались с вашим сотрудником Кузичкиным, и в результате этого после его бегства была разгромлена наша агентура, а затем партия «Туде» (коммунистическая).

— Это сущая ерунда, позаимствованная из книги предателя Кузичкина. Кузичкин связался с английской разведкой задолго до того, как сбежал из Ирана. Партия «Туде» была обречена. Кузичкин не мог ничего ни прибавить, ни убавить к ее судьбе. Правда, у него действительно была некоторая информация об этой партии.

Что касается этой публикации в целом, то она основана на беседе с анонимом. Почему он боится выступить под своей собственной фамилией, ясно. С этим человеком у меня относительно недавно был разговор, после которого он решил уйти из ПГУ. Анонимные обвинения со стороны человека, который в последние годы занимался сбором компромата на своих сослуживцев, — вещь, на мой взгляд, недопустимая. Я удивлен, что солидная газета прибегла к услугам анонима.

— В третьем мире ваша служба противодействовала влиянию США с помощью пропаганды. Пример — история с массовым убийством или самоубийством американских сектантов в Гайане. Преступление приписали ЦРУ. В условиях новых отношений с США отказались ли мы от такой практики?

— Гайана, время события, кажется, 78-й год… Тогда была совершенно иная атмосфера. Я не знаю, как будет действовать ведомство. Но я бы не стал отказываться от специфических методов оказания влияния на зарубежное общественное мнение в интересах нашей страны. Главное, чтобы эта деятельность не носила какого-то злокозненного характера, причиняющего ущерб другим государствам. Но спокойное, незаметное воздействие на того или иного партнера — по-моему, дело допустимое.

У Соединенных Штатов тоже ведь есть такая служба. И они занимаются пропагандой, куда вкрапливают элементы дезинформации. Возьмите, например, радиостанцию «Свобода». Я убежден, что остротой многих наших конфликтов мы обязаны этой радиостанции.

— Что ж, вы стоите на своей позиции — той, которую вы открыто высказали до путча. Но в дни путча информация, которая исходила от этой радиостанции, помогла поднять дух у массы людей, она помогла Горбачеву.

— Меня уже спрашивали, как я оцениваю то, что корреспонденты «Свободы» находились на баррикадах у Белого дома. А я вам вот какой пример приведу: представьте, вы, советский журналист, появились бы на площади Тяньаньмэнь в мае 1989 года и стали бы агитировать против китайского правительства. Как прореагировали бы на вас китайцы? Выкинули бы из страны. Почему же люди, находящиеся на содержании иностранного государства, принимают участие в наших внутренних спорах? Кто дал им на это право?

— Сейчас много говорят о необходимости установить гражданский контроль над разведкой. Отсюда назначение Е. М. Примакова. Но до эффективного контроля со стороны законодательных институтов еще далеко. А между тем в США есть группа из пяти-шести сенаторов, которые могут знать о ЦРУ все.

— Почти все.

— И таким образом могут осуществлять контроль законодательной власти над разведкой. У нас что-нибудь подобное можно сделать?

— Не только можно, но и необходимо. Однако это станет реальностью, когда стабилизируется структура законодательных органов. У американцев есть комитет по разведке, который действует в очень жестких рамках. Они полностью могут друг другу доверять. Они знают, что конфиденциальная информация за пределы конгресса не уйдет. Вы можете поручиться, что у нас это не произойдет?

— Значит, с контролем законодателей придется обождать и вся надежда на гражданского руководителя разведки. Но ведь говорят, что его помощники — это старые кадровые работники, давно изучившие коридоры власти. Не получится ли так, что они будут подсказывать свои решения новому начальнику?

— Думаю, что эта опасность невелика. Ее степень зависит от начальника разведки. Он должен знать, кто является экспертом в какой области. Не нужно много времени, чтобы это освоить. Никакой человек не может знать все, что знает разведка. Начальник разведки должен знать, где что лежит, к кому обратиться за сведениями.

— Академик Примаков часто выезжал за границу с важными поручениями от Президента. А как обстоит дело с поездками у начальника разведки? Не придется ли Евгению Максимовичу стать затворником в Ясеневе, где находится штаб-квартира службы?

— За границу мне приходилось ездить нечасто, по два-три раза в год — по приглашению коллег и для обсуждения вопросов нашего взаимодействия. Обычно в такую поездку вкраплялась туристская программа. Со своей стороны мы принимали коллег на такой же основе. У нас сложились нормальные взаимоотношения с партнерами. Идеологические разногласия нас не раздирают. Мы понимаем, что работаем на разные государства и в каких-то случаях можем сталкиваться. Но это не мешает нормальным связям.

— Говоря о поездках к коллегам, вы, наверное, имеете в виду бывшие соцстраны? Но сохранились ли с ними контакты?

— Кое с кем сохранились. Мы не в состоянии войны. Но речь не только о бывших соцстранах. С очень многими государствами мы наладили взаимодействие. Не сотрудничество, а именно взаимодействие.

— Теперь, когда в возрасте пятидесяти шести лет вы оказались в отставке, с привычным образом жизни придется расстаться. Мыслите ли вы себя в роли пенсионера?

— С трудом. Но заняться есть чем. Начинаю писать книгу воспоминаний.

В. СКОСЫРЕВ