Глава 7

Наше исследование достигло теперь периода, когда начался ряд великих войн, которым суждено было продолжаться с короткими перерывами почти полстолетия и в которых сквозь множество сбивающих с толку подробностей проступала важная черта, отличающая их от предыдущих и многих последующих войн. Это противоборство охватило четыре части света, но главные сражения, а не только бои локального значения, велись в Европе, поскольку важными проблемами мировой истории, решавшимися этими войнами, были морское преобладание, контроль над дальними странами, владение колониями и зависящее от всего этого благосостояние. Странно, что лишь к концу этой продолжительной борьбы в боевые действия вступают большие эскадры и борьба перемещается в надлежащую им сферу – в море. Действие морской силы вполне очевидно, проблема ясно обозначена с самого начала, но в течение продолжительного времени не ведется никаких существенных морских сражений – потому, что французские власти отказываются смотреть правде в лицо. Вся Франция стремится к колониальным приобретениям, хотя это стремление олицетворяется немногими великими именами. Отношение же к этому правителей прохладное и недоверчивое.

Отсюда шли пренебрежение к флоту, предрасположенность к поражениям в главном и разрушение в то время морской силы страны.

Вследствие таких особенностей предстоящих войн важно понять сравнительные позиции трех великих держав в тех частях света, за пределами Европы, где должна была развернуться борьба.

В Северной Америке Англия теперь владела 13 колониями (в будущем – первыми штатами США), от Мэна до Джорджии. В этих колониях должна была развиться высшая форма колонизации, характерная для Англии. Они представляли собой объединения свободных людей, имеющих (в значительной мере) самоуправление и самодостаточность, пока еще горячо лояльных метрополии и занятых одновременно сельским хозяйством, торговлей и мореходством. В особенностях своей страны и ее производительных силах, в протяженной береговой линии и защищенных бухтах, а также в самих американцах заключались все составляющие морской силы, которая уже в значительной степени развилась. На такую страну и таких людей надежно опирались королевские флот и армия в Западном полушарии. К французам и канадцам английские колонисты относились крайне подозрительно.

Франция владела Канадой и Луизианой, название которой применялось тогда к гораздо более обширной территории, чем сейчас. Франция претендовала на всю долину рек Огайо и Миссисипи по праву первооткрывателя (области южнее Огайо и низовья Миссисипи открыли испанцы в 1539–1542 годах (Сото и Москосо), французы – верховья и среднее течение Миссисипи (Жолье и Маркетт, 1673), Огайо (Ла-Саль, 1669–1670); Ла-Саль в 1682 году спустился по Миссисипи до устья и объявил весь бассейн Миссисипи владением французского короля Луи (Людовика) XIV и назвал Луизианой. – Ред.). Долина представляла собой необходимое связующее звено между заливом Святого Лаврентия и Мексиканским заливом. Эта промежуточная территория все еще не была как следует заселена, претензии французов не признавала и Англия, колонисты которой заявляли о своем праве продвигаться на запад неограниченно. Сила французов состояла в Канаде. Залив Святого Лаврентия давал французам доступ в глубь страны, и хотя Ньюфаундленд и Новая Шотландия были утрачены, но благодаря владению островом Кейп-Бретон они все еще располагали ключевой позицией по отношению к заливу и реке. Канада носила черты французской колониальной системы, внедренной в климатических условиях, менее для нее подходящих. Патерналистская, милитаристская и несколько клерикальная власть отнюдь не поощряла развитие частной инициативы и свободных объединений людей ради общих целей. Колонисты забрасывали торговлю и сельское хозяйство, производя лишь продукцию, достаточную для непосредственного потребления, и предавались войнам и охоте. Торговля велась главным образом мехами. Французские колонисты так мало занимались ремеслом, что покупали у английских колонистов часть судов для внутренней навигации. Главной составляющей силы французов были военные. Население было вооружено, каждый колонист был солдатом.

Помимо вражды французских и английских колонистов, унаследованной от метрополий, существовал неизбежный антагонизм между двумя социальными и политическими системами, столь явно противоположными и расположенными одна подле другой. Удаленность Канады от Вест– Индии и неблагоприятный холодный климат делали ее с точки зрения морской силы гораздо менее важной для Франции, чем английские колонии для Англии. Кроме того, ресурсы и население Канады были значительно меньшими. В 1750 году население Канады составляло 80 тысяч человек, население же английских колоний – 1 миллион 200 тысяч. При таком неравенстве в численности населения и ресурсах единственным средством для удержания Канады могла быть только поддержка французского флота. Он должен был либо явно преобладать в соседних морях, либо столь значительно превосходить флот англичан где-либо еще, что это ослабило бы их давление на Канаду.

В континентальной Северной Америке Испания, в дополнение к Мексике и странам южнее ее владела Флоридой. Этим названием обозначались обширные территории, выходящие за пределы полуострова. Они не имели определенных названий и в любой из периодов этих долгих войн играли незначительную роль.

В Вест-Индии и Южной Америке Испания владела главным образом тем, что известно до сих пор как испаноговорящие латиноамериканские страны, помимо Кубы, Пуэрто-Рико и части Гаити. У Франции были Гваделупа, Мартиника и западная часть Гаити. Англия владела Ямайкой, Барбадосом и некоторыми еще меньшими островами. Плодородие почвы, экзотические продукты и тропический климат, видимо, делали эти острова вожделенной целью в колониальной войне, но фактически не было предпринято ни одной попытки и даже намерения завоевать какой-либо из больших островов, за исключением Ямайки, которую Испания хотела вернуть в свое распоряжение. Причина этого, вероятно, состояла в том, что политика Англии, чья морская сила могла сделать ее главным агрессором, направлялась устремлениями большого сообщества английских колонистов на Северо-Американском континенте. Малые острова Вест-Индии были, каждый по отдельности, слишком слабыми, чтобы держаться без поддержки страны, господствующей в море. Для войны они имели двоякую ценность: во-первых, как военные базы для морской державы, во-вторых, как торговые фактории, либо дополняющие ресурсы морской державы, либо убавляющие ресурсы враждебных стран. Военные действия против них могли рассматриваться как посягательство на торговлю, как на неприятельские корабли или транспорты, везущие ценные грузы. Поэтому эти острова будут переходить из рук в руки как фишки и, как правило, возвращаться владельцу в мирное время, хотя в конечном счете большинство из них оказались в распоряжении Англии. Тем не менее сам факт владения великими державами частью территории и акватории в этом средоточии торговли привлекал сюда большие и малые эскадры. Подобной тенденции способствовали неблагоприятные сезоны времени для военных действий на континенте. В Вест-Индии происходило большое число морских сражений, которые иллюстрировали этот длинный ряд войн.

Противоборство между Англией и Францией должно было вестись еще в одном отдаленном регионе, и там, как и в Северной Америке, его исход определялся европейскими войнами. В Индии соперничающие державы представляли их Ост-Индские компании, которые оказывали прямое влияние на местные власти и торговлю. За ними стояли, конечно, метрополии, но непосредственные контакты с местными правителями осуществляли главы правлений и представители, уполномоченные компаниями. В это время главными владениями англичан были – на западном побережье Индии Бомбей, на восточном побережье – Калькутта у Ганга (на его притоке Хугли), в некотором отдалении от моря, и Мадрас. Чуть южнее Мадраса позднее были построены другой город и крепость, известные англичанам под названием форт Святого Дэвида, хотя некоторые называли его Куддалуром (Куддалором). Три правления компании в Бомбее, Калькутте и Мадрасе в то время действовали независимо друг от друга и были ответственны только перед советом директоров в Англии.

Франция закрепилась в Чандернагоре близ Ганга, выше Калькутты, а также в Пондишери, на восточном побережье в 80 милях к югу от Мадраса. На западном побережье ее владения находились далеко к югу от Бомбея, ей принадлежала третья, менее значимая база, называвшаяся Маэ. Французы, однако, имели большое преимущество, владея уже упомянутыми промежуточными базами в Индийском океане, находящимися рядом друг с другом островами Иль-де-Франс (современный Маврикий) и Бурбон (ныне Реюньон). Им повезло еще больше благодаря личным способностям двух деятелей – Дюпле и Ла Бурдонне, которые заправляли делами в то время на полуострове Индостан и островах. Этим деятелям до сих пор не нашлось равных по способностям и силе характера среди английских чиновников в Индии. Однако в этих двух деятелях, чье искреннее товарищеское сотрудничество могло бы похоронить английские владения в Индии, снова проявился тот особенный конфликт идей, то колебание власти между ориентациями на море и сушу, которое, видимо, было предначертано самим географическим положением Франции. Дюпле, не теряя из виду торговых интересов, сосредоточился на создании великой империи, в которой Франция руководила бы множеством местных вассальных князей. Следуя этой цели, он проявлял большой такт, неустанную активность и, может, даже полет фантазии и воображения. Когда же он встретил Ла Бурдонне, чьи более простые и здоровые взгляды были направлены на морское преобладание, на господство и опирались на безопасные и надежные коммуникации с метрополией, а не на зыбучие пески восточных интриг и альянсов, между ними сразу же возникли расхождения. «Недостаточный флот, – пишет французский историк, считавший, что Дюпле ставил себе более высокие цели, – был главной причиной, мешавшей его успешной деятельности»[82]. Однако морское превосходство как раз и было той целью, к которой стремился Ла Бурдонне, сам моряк и губернатор острова. Возможно, в случае с Канадой, более слабой в сравнении с английскими колониями, морская сила не могла бы изменить дело, но в условиях соперничества этих держав в Индии все зависело от господства в морях.

Таково было положение трех держав относительно друг друга на главных заокеанских театрах войны. Колонии на западном побережье Африки не упоминались потому, что это были просто торговые фактории, не имевшие значения с военной точки зрения. Мысом Доброй Надежды владели голландцы, которые не принимали активного участия на начальном этапе войн, но уже давно поддерживали в отношении Англии благожелательный нейтралитет, сохранявшийся со времен альянса, заключенного во время предшествовавших войн столетия. Необходимо кратко упомянуть о состоянии военных флотов, которые должны были сыграть важную роль, какой они до сих пор не играли. Ни точного числа, ни реального состояния кораблей привести невозможно, но оценка их сравнительной боеспособности вполне доступна. Кэмпбелл, английский морской историк того времени, пишет, что в 1727 году английский флот насчитывал 84 линейных корабля с вооружением в 60 пушек каждый, 40 50-пушечных кораблей, 45 фрегатов и малых судов. В 1734 году это число сократилось до 70 линейных кораблей и 19 50-пушечных. В 1744 году, после четырех лет войны с одной Испанией, численность английского флота составляла 90 линейных кораблей и 84 фрегата. Численность французского флота Кэмпбелл оценивает в то же время в 45 линейных кораблей и 67 фрегатов. Он отмечает, что в 1747 году, в конце первой войны, королевский флот Испании сократился до 22 линейных кораблей, французский – до 31, в то время как английский флот увеличился до 126 линейных кораблей. Французские историки приводят менее точные цифры, но согласны в том, что не только флот убавился до жалкого количества кораблей, но и в том, что эти корабли находились в плачевном состоянии, а верфям не хватало необходимых материалов. Такое небрежное отношение к флоту сохранялось в большей или меньшей мере в ходе всех этих войн, вплоть до 1760 года, когда нация поднялась до осознания важности восстановления флота. Это случилось, однако, слишком поздно, чтобы предотвратить наиболее серьезные потери французов. В Англии, как и во Франции, уровень дисциплины и управления флотом в годы мира снизился. Низкое качество вооружения кораблей приобрело дурную славу и напоминает скандалы, которые ознаменовали начало Крымской войны. Между тем сами потери французских кораблей вели, в силу необходимости пополнения флота, к спуску со стапелей судов, более совершенных по отдельности, поскольку они были более современными и лучше оснащенными в соответствии с передовыми технологиями, чем старые корабли английского флота того же класса. Не следует, однако, слишком легко принимать на веру жалобы отдельных историков. Находятся французские историки, которые утверждают, что английские корабли были быстрее, в то время как в этот же период англичане жалуются на то, что их корабли ходят медленнее. В целом выглядит правдоподобным то, что французские корабли, построенные в период между 1740 и 1800 годами, имели более совершенную конструкцию и оптимальные размеры, чем английские того же класса. Англичане же, несомненно, превосходили французов в численности и уровне подготовки моряков и офицеров. Постоянно участвуя в морских походах ряда эскадр, более или менее удачных, английские офицеры не могли не совершенствовать свои профессиональные навыки. Между тем во Франции, как утверждают, в 1744 году не была занята службой и пятая часть офицеров. Превосходство англичан сохранялось и возрастало благодаря практике, полученной в результате блокады превосходящими силами французских военных портов. Когда неприятельские эскадры выходили в море, они сразу же оказывались в невыгодном положении с точки зрения профессионального мастерства. С другой стороны, при всей большой численности английских моряков, потребности торговли были столь значительны, что война заставала их разбросанными по всему свету, и определенная часть военного флота всегда испытывала недостаток в экипажах. Этот постоянный спрос на моряков гарантировал высокую морскую выучку, но столь острый дефицит в кадрах приходилось восполнять неразборчивым набором, который отправлял на службу во флот ничтожных и больных людей, резко снижая качественный уровень всего экипажа. Чтобы понять условия службы корабельных экипажей того времени, необходимо лишь познакомиться с характеристиками тех из них, которых направили к Ансону перед началом его кругосветного плавания или к Хоуку, когда его эскадра готовилась к боевому походу. Формулировки звучат сейчас почти невероятными, а выводы – весьма прискорбными. Вопрос состоял не только в санитарном состоянии присланных новобранцев, они оказались совершенно непригодными для жизни в морских условиях, даже в самых благоприятных условиях. Требовалась большая чистка среди офицеров, как во французском, так и английском флоте. Это было время расцвета дворцовых и политических интриг. Кроме того, невозможно после длительного мира мгновенно выбрать среди прилично выглядящих людей тех, которые выдержат испытание временем или войной. В обеих странах возникла тенденция опираться на офицеров, расцвет сил которых пришелся на предыдущее поколение. Это не принесло желаемых результатов.

Когда Англия объявила в 1739 году войну Испании, первые операции англичан, естественно, были направлены против испанских американских колоний, этого объекта конфликта, в ходе которого ожидалось получение легкой и богатой добычи. В ноябре того же года в море отправилась первая экспедиция под командованием адмирала Вернона. Внезапной и дерзкой атакой она захватила Портобело, но обнаружила только незначительную сумму в 10 тысяч долларов в порту, откуда уже ушли галеоны. Вернувшись на Ямайку, Вернон получил большое подкрепление в кораблях с 12 тысячами сухопутных войск на борту. В 1741–1742 годах этот более мощный флот предпринял попытки захвата как Картахены, так и Сантьяго-де-Кубы, но обе попытки не принесли успеха. Адмирал и генерал разругались, что не было необычным в то время, когда ни та ни другая сторона не имела компетентного представления о деятельности друг друга. Характеризуя с юмором подобное отсутствие взаимопонимания, Марриет (Фредерик Марриет, 1792–1848), английский писатель, прослуживший свыше 20 лет на флоте. – Ред.), видимо, имел в виду это неудачное нападение на Картахену. «Армия полагала, что флот мог бы пробить каменные стены толщиной 10 футов (свыше 3 м), а флот недоумевал, почему армия не взобралась на те же самые стены в 30 футов (около 10 м) высоты».

Другую экспедицию в этот регион направили в 1740 году под командованием Ансона. Она справедливо прославилась выдержкой и присутствием духа ее предводителя, а также получила известность из-за перенесенных испытаний и успешного в своем роде итога. Задачей экспедиции было обогнуть мыс Горн и атаковать испанские колонии на западном побережье Южной Америки. После многочисленных проволочек, явно вызванных плохой организацией экспедиции, эскадра в результате вышла в море в конце 1740 года. Миновав мыс Горн в наихудший сезон года, корабли попали в полосу самых свирепых штормов. Эскадру разбросало так, что корабли, казалось, потерялись навсегда, но Ансону после преодоления бесчисленных опасностей удалось собрать часть их у островов Хуан-Фернандес (к западу от Вальпараисо, Чили). Два корабля направились обратно в Англию, третий потерпел кораблекрушение южнее острова Чилоэ (юг Чили). С тремя оставшимися кораблями Ансон крейсировал вдоль южноамериканского побережья, добыв ряд трофеев и разграбив город Пайту (север Перу, между мысом Агуха на юге и мысом Париньяс на севере. – Ред.), намереваясь дойти до Панамы и соединиться с Верноном для захвата этого места и овладения, если возможно, всем перешейком. Узнав о неудаче под Картахеной, он решил тогда пересечь Тихий океан и перехватить по пути два галеона, которые ходили ежегодно из Акапулько в Манилу. Во время перехода через океан один из двух кораблей, оставшихся у Ансона, оказался в таком бедственном состоянии, что был обречен на уничтожение. С другим кораблем Ансон преуспел в своем последнем предприятии, захватив большой галеон с монетами на полтора миллиона долларов. Из-за многочисленных бедствий экспедиция не дала результатов в военном отношении, за исключением устрашения и последующей паники в испанских поселениях. Но сами эти бедствия и холодная решимость, которые обернулись для всего экипажа большим успехом, принесли экспедиции заслуженную славу.

В течение 1740 года произошли два события, которые привели к общеевропейской войне, начавшейся в условиях уже происходивших военных действий между Испанией и Англией. В мае этого года королем Пруссии стал Фридрих Великий, а в октябре умер император Карл VI, бывший австрийский претендент на испанский трон (под именем Карл III). У Карла не было сына, и он оставил по завещанию свои суверенные владения старшей дочери, знаменитой Марии-Терезии (1717–1780). В течение многих лет усилия его дипломатии были направлены на сохранение за ней этого наследства. Гарантии этого дали европейские державы, но очевидная слабость положения Марии-Терезии разожгла амбиции других суверенов. Курфюрст Баварии выдвинул претензии на все наследство, которые поддержала Франция. Между тем прусский король потребовал и захватил Силезию. Другие страны, большие и малые, оказались в конфликте по ту или иную сторону. Выбор позиции Англией осложнялся тем, что ее король был также курфюрстом Ганновера и в этом качестве поспешил взять на себя обязательство перед электоратом соблюдать нейтралитет, хотя англичане были решительно настроены в пользу Австрии. Тем временем провал испано-американской экспедиции и серьезные потери английской торговли возбудили всеобщее недовольство Уолполом, который в начале 1742 года ушел в отставку.

При новом премьер-министре Англия стала открытым союзником Австрии. Английский парламент проголосовал не только за выделение субсидий императрице-королеве, но и за посылку войск в качестве подкрепления в Австрийские Нидерланды. В то же время Голландия, под давлением Англии и связанная, подобно англичанам, прежними соглашениями о поддержке наследования Марией-Терезией австрийских владений, также проголосовала за субсидии. Здесь опять же проявляется та любопытная точка зрения на международные отношения, которая уже упоминалась. Обе эти державы, выступившие, таким образом, против Франции, но лишь в качестве помощников императрицы, а не главных противников, сохраняли между собой мир, в состоянии войны находились лишь их войска на полях сражений. Столь двусмысленная ситуация могла привести лишь к одному результату. На море Франция уже приняла такую же позицию содействия Испании в силу оборонительного альянса между двумя королевствами, сохраняя в то же время мир с Англией. Занятно наблюдать серьезный тон, с которым французы бичуют нападения на их суда английских кораблей, апеллируя к тому, что оба государства не находятся в состоянии открытой войны. Уже говорилось, что в 1740 году французская эскадра сопровождала отряд испанских кораблей, следовавший в Америку. В 1741 году Испания, вступив в войну на континенте как противник Австрии, послала контингент войск численностью в 15 тысяч человек из Барселоны атаковать австрийские владения в Италии. Английский адмирал Хэддок организовал в Средиземном море поиски испанского флота и обнаружил его. Но испанцев сопровождала эскадра из 12 французских линейных кораблей, командир которой информировал Хэддока, что является участником данной экспедиции и имеет распоряжения вступать в бой, если испанцы подвергнутся нападению, хотя официально они находятся в состоянии войны с Англией. Поскольку флот союзников вдвое превышал по численности его собственный, английский адмирал был вынужден увести свою эскадру в Маон. Вскоре его сместили с должности, а новый адмирал Мэтьюз занял одновременно две должности – командующего Средиземноморским флотом Англии и английского дипломатического представителя в Турине, столице короля Сардинии. В 1742 году английский капитан из состава английской эскадры, преследуя несколько испанских галер, загнал их во французский порт Сен-Тропез и, последовав за ними в гавань, сжег их, несмотря на так называемый нейтралитет Франции. В том же году Мэтьюз послал эскадру кораблей под командованием коммодора Мартина в Неаполь, чтобы вынудить короля династии Бурбонов эвакуировать свой контингент численностью в 20 тысяч человек, взаимодействовавший с испанской армией в Северной Италии в боевых действиях против австрийцев. На попытки вступить с ним в переговоры Мартин ответил тем, что вытащил часы и дал властям Неаполя час на принятие его условий. Властям не оставалось ничего, кроме как подчиниться. После стоянки в порту в течение суток английский флот ушел в море, освободив императрицу Марию-Терезию от опасного врага.

С этого времени стало очевидным, что испанцы могли вести войну в Италии, только посылая войска через территорию Франции. Англичане господствовали на море и контролировали действия Неаполя. Последние два инцидента, в Сен-Тропез и Неаполе, сильно обеспокоили старого Флёри, который слишком поздно осознал необходимость и важность обладания крупномасштабной и хорошо организованной морской силой. Причины недовольства с обеих сторон множились. Быстро приближался момент, когда и Франция, и Англия должны были прекратить делать вид, будто участвуют в войне в качестве вспомогательных сил.

Однако перед тем, как это случилось, английское господство в море и финансовая мощь вновь дали о себе знать, переманив короля Сардинии на сторону Австрии. Короля, прикидывавшего опасности и выгоды альянсов с Францией или Англией, подтолкнули к принятому решению субсидия и присутствие в Средиземноморье сильного флота Англии. Взамен он согласился вступить в войну против врагов Австрии с армией в 45 тысяч человек. Соответствующее соглашение было подписано в сентябре 1743 года. В октябре, когда Флёри уже скончался, Людовик XV заключил с Испанией договор, по условиям которого он брал на себя обязательства объявить войну Англии и Сардинии, поддержать испанские претензии на территории в Италии, а также на Гибралтар, Маон (остров Менорка) и Джорджию (Северная Америка). Открытая война становилась неминуемой, но ее объявление все еще откладывалось. Самое крупное морское сражение между сторонами состоялось в то время, когда формально они находились еще в состоянии мира.

В конце 1743 года инфант Филипп Испанский искал случая высадиться на побережье Генуэзской республики, что не понравилось бы австрийцам. Однако попытку высадки испанцев сорвал английский флот, и испанским кораблям пришлось укрыться в Тулоне. Они находились в этом порту четыре месяца, не имея возможности выйти в море из-за блокады англичан. Оказавшись в такой ситуации, испанский двор обратился за помощью к Людовику XV и добился от него приказа французскому флоту, которым командовал восьмидесятилетний старик, ветеран войн Людовика ХIV, адмирал де Кур, сопровождать испанскую эскадру либо в Генуэзский залив, либо в порты ее базирования, какой из них – неясно. Французскому адмиралу приказали не открывать огня, пока он не подвергся нападению. Чтобы обеспечить наилучшее взаимодействие с испанцами, в боеспособности которых он, видимо, сомневался, де Кур предложил, как это много лет назад сделал де Рёйтер, рассредоточить испанские корабли среди французских. Но, поскольку испанский адмирал Наварро отказался, линия баталии была выстроена таким образом, что авангард составили 9 французских кораблей, центр – 6 французских и 3 испанских корабля, а арьергард – 9 испанских кораблей. В целом линия состояла из 27 кораблей. В таком строю объединенный флот отбыл 19 февраля 1744 года из Тулона. Английский флот, наблюдавший за противником во время крейсерства у Йерских островов, начал преследование. 22 февраля авангард и центр англичан приблизились к союзному флоту. Однако их арьергард отстал от основных сил на несколько миль в наветренной позиции, как раз на такую дистанцию, с которой он не мог взаимодействовать с остальной эскадрой (план 7). Дул восточный ветер. Оба флота шли параллельным курсом на юг, англичане – в наветренной позиции. Эскадры имели почти равную численность – 29 английских кораблей и 27 кораблей союзников. Но это небольшое преимущество англичан в численности теряло значение в связи с тем, что арьергард не смог соединиться с основными силами. Поведение адмирала, командовавшего арьергардом, приписывали его недоброжелательности в отношении Мэтьюза (хотя позже он доказывал, что поставил все паруса для соединения с остальным флотом, но затем воздержался от атаки под тем предлогом, что сигнал к построению в линию баталии подняли в то же самое время, что и сигнал к атаке). Он давал понять, что не мог вступить в бой без нарушения приказа о построении в линию. Эту формальную отговорку, однако, военный трибунал принял. В реальных условиях Мэтьюз, огорченный и встревоженный бездействием своего подчиненного, а также опасаясь, что противник в случае дальнейшего промедления ускользнет, поднял сигнал к бою в то время, когда у него на траверзе находился центр противника. Он немедленно покинул линию и атаковал на своем 90– пушечном флагманском корабле крупнейший корабль неприятельской линии 110-пушечный Royal Philip под флагом испанского адмирала (а). В этой атаке его отважились поддержать передний и задний мателоты (мателот (матлот) – ближайший корабль в линии (в кильватерном строю) к какому-нибудь кораблю. – Ред.). Момент атаки, видимо, был точно рассчитан. Пять испанских кораблей отстали далеко позади, оставив своего флагмана полагаться на поддержку лишь переднего и заднего мателотов, между тем три других испанских корабля следовали в боевом строю французов. Английский авангард шел прежним курсом, вступив в перестрелку с центром союзников, авангард же союзников оставался без противника. Оказавшись, таким образом, не у дел, союзный авангард попытался повернуть на другой галс, чтобы встать в наветренную позицию в отношении головной части английской линии и поставить ее между двух огней.

Однако этому маневру помешали тактически грамотные действия трех английских капитанов головной линии, которые, несмотря на сигнал к бою, держались наветренной позиции и пресекли попытки противника совершить обход. За это их уволили с флота решением военного трибунала, но впоследствии восстановили на службе. Это своевольное, но оправданное пренебрежение сигналом уже неоправданно повторили все капитаны кораблей центра, кроме уже упомянутых капитанов мателотов, принявших участие вместе с адмиралом в атаке, и некоторых капитанов авангарда, которые вели частую стрельбу с дальней дистанции, пока их главнокомандующий яростно сражался в ближнем бою. Одним примечательным исключением явился капитан Хоук, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и после выведения из строя своего первого противника покинул свое место в авангарде (б), взял на абордаж (б') прекрасный испанский корабль, который не подпускал к себе пять других английских кораблей, и овладел им. Это был единственный трофей того дня. Командир английского авангарда со своими мателотами тоже продемонстрировали отвагу и вступили в ближний бой. Далее описывать сражение не имеет смысла. Как военная акция оно не заслуживает внимания, и его наиболее значимый итог состоял в выявлении достоинств Хоука, об участии которого в этом сражении всегда помнили король и правительство. Общая несостоятельность и широко распространенное своеволие английских капитанов через пять лет после объявления войны объясняют отчасти неспособность Англии извлечь из своего несомненного морского превосходства те результаты, на которые она могла рассчитывать в этой войне, представлявшей первый акт сорокалетней драмы. Это служит для офицеров уроком того, что необходимо совершенствовать оперативное мышление кропотливым изучением военной тактики и стратегии своего времени, чтобы не оказаться беспомощными и, может, обесчещенными в час битвы[83]. Не надо полагать, что так много английских моряков вели себя неправильно только из-за такого вульгарного и редкого недостатка, как трусость. Психологическая неподготовленность и отсутствие военной сноровки в капитанах в сочетании с плохим командованием со стороны адмирала, с примесью недоброжелательства в отношении его как грубого и властного начальника, имели своим следствием вышеупомянутое фиаско. Уместно обратить внимание и на эффект радушия и доброжелательности со стороны старших начальников в отношении подчиненных. Возможно, они несущественны для достижения военных успехов, но, несомненно, они придают другим составляющим этих успехов воодушевление и жизненную силу. Последние делают возможным то, что без них было бы невозможно, они придают подчиненным высшую степень самоотверженности и подвижничества, которых без такого воодушевления не может достичь самая строгая дисциплина. Несомненно, деликатность – природный дар. Вероятно, высочайший из всех примеров деликатности, известных среди моряков, давал Нельсон. Когда он вступил в командование флотом как раз перед Трафальгарской битвой, капитаны, собравшиеся на борту флагмана, казалось, забыли о ранге своего адмирала в своем желании засвидетельствовать радость от встречи с ним. «Этот Нельсон, – писал капитан Дафф, павший в сражении, – такой милый и светский человек, такой добрый начальник, что мы все желаем ему исполнения всех его устремлений и ждем его приказов». Сам адмирал знал цену такого добросердечия, когда в письме лорду Хоу, касаясь Абукирского сражения, писал: «Я имел счастье командовать семейством братьев».

Известность, приобретенная Мэтьюзом в Тулонском сражении и не имеющая отношения ни к военному мастерству, ни к результатам сражения, выросла из возмущения на родине и, главным образом, из разоблачений, сделанных в ходе многочисленных военных трибуналов, которые последовали за сражением. И против адмирала, и против его заместителя, а также против 11 из 29 капитанов были выдвинуты обвинения. Адмирала разжаловали за нарушение боевого строя, то есть за то, что его капитаны не последовали за ним, когда он вышел из линии для атаки противника, – решение, которое сродни больше ирландской вздорности, чем ирландской склонности подраться. Заместитель адмирала был оправдан на формальных основаниях, уже упомянутых. Он избегнул обвинения в нарушении боевого строя благодаря тому, что держался вдали от места боя. Не больше удовлетворения принесло сражение французам и испанцам – они занялись взаимными обвинениями. Адмирала де Кура отстранили от командования, между тем испанского адмирала власти наградили титулом «маркиз де ла Виктория», крайне странная награда за то, что в лучшем случае выглядело как затянувшийся бой. С другой стороны, француз утверждал, что ушел с палубы из-за легкого ранения и что кораблем командовал на самом деле французский капитан, оказавшийся, по случаю, на борту.

Это сражение, первая крупная битва после той, что произошла сорок лет назад у Малаги, «пробудило», пользуясь общепринятым выражением, англичан и вызвало их здоровую реакцию. Процесс просеивания, начатый самой битвой, продолжился, но результата от этого добились слишком поздно, чтобы это оказало надлежащее влияние на текущую войну. Всеобщая значимость морской силы Англии проявляется теперь скорее благодаря тому частичному ее влиянию, чем благодаря таким впечатляющим успехам, которые были достигнуты в предыдущие или более поздние времена. Так, какое-то полезное качество мало ценится, когда им располагают, но, когда его лишаются, сильно переживают. Став владычицей морей скорее из-за слабости своих соперников, чем благодаря собственной организованной силе, Англия не извлекала из своего превосходства адекватных результатов. Ее наиболее серьезный успех, захват острова Кейп-Бретон в 1745 году, был достигнут колониальными войсками Новой Англии, которым в действительности большую помощь оказал королевский флот, поскольку при таком положении войск флот становится единственным средством сообщения. Неправильное поведение, проявившееся в сражении у Тулона, повторили высокопоставленные офицеры в Вест-Индии и Ост-Индии, что привело в последнем случае к потере Мадраса. Другие причины в сочетании с бедственным положением морских офицеров помешали действию морской силы вдали от метрополии. Положение самой Англии оставалось нестабильным. Дело Стюартов еще не погибло. Хотя грозное вторжение 15 тысяч войск под командованием маршала Сакса (Мориц Саксонский (1696–1750), незаконнорожденный сын Августа II Сильного (1670–1733), курфюрста Саксонии (под именем Фридрих-Август I (1694–1733) и короля Польши (1697–1706; 1709–1733), один из 354 детей, которых биографы приписывают могучему монарху, ломавшему подковы и поднимавшему одной рукой ядро весом более 160 килограммов (450 аптекарских фунтов). – Ред.) в 1744 году было сорвано, частью флотом в заливе Ла-Манш, частью штормом, погубившим несколько транспортов с большим количеством солдат, сосредоточившихся у Дюнкерка, тем не менее реальная угроза возникла и в последующие годы. Речь идет о высадке претендента в Шотландии с небольшой группой сторонников, когда все северное королевство поднялось на его поддержку. Его успешная высадка оказала влияние и на саму Англию. Трезвомыслящие историки полагали, что одно время шансы на решающую победу скорее сопутствовали ему, чем были против него. Другое серьезное препятствие для полного использования силы Англии заключалось в направлении, приданном операциям французских войск на суше, и ошибочных средствах, использованных для противодействия этим операциям. Не обращая внимания на германские государства, Франция совершила нападение на Австрийские Нидерланды, страну, которую Англия в своих морских интересах не желала видеть завоеванной (поскольку ее торговому преобладанию переход Антверпена, Остенде и Шельды в распоряжение могущественного соперника угрожал непосредственно). И хотя лучшим ответом на это был бы захват важных французских владений повсюду и удержание их в качестве залога, слабость властей и тогдашняя неэффективность флота Англии не позволяли ей это сделать. Опять же Англию сдерживала ситуация с Ганновером. Хотя обе страны связывались лишь личностью общего суверена, его любовь к континентальному владению, своей родине, серьезно давала о себе знать на совещаниях слабого и приспосабливающегося министерства. Именно невнимание к Ганноверу Уильяма Питта Старшего, являющееся следствием его горячего английского патриотизма, раздражало короля и побуждало его так долго сопротивляться требованиям народа передать этому деятелю руководство делами страны. Сочетание таких разных причин – внутренний раскол, интересы в Нидерландах, отношение к Ганноверу – помешало раболепному и малокомпетентному кабинету министров, тоже расколотому внутренними распрями, дать нужное направление и стимулировать боевой дух в морской войне. Но лучшее состояние самого флота и более удовлетворительные результаты его операций могли бы поправить даже действия этого правительства. При сложившемся же положении война почти ничего не дала для разрешения конфликтов между Англией и ее особыми врагами.

На континенте после 1745 года все вопросы свелись к двум проблемам – какая часть австрийского наследства должна была достаться Пруссии, Испании и Сардинии и какие мирные условия будут вырваны Францией у Англии и Голландии. Морские державы тогда, как и прежде, несли расходы войны, которые теперь, однако, легли в основном на Англию. Маршал Сакс (Мориц Саксонский), командовавший в ходе этой войны французскими войсками во Фландрии, коротко охарактеризовал ситуацию для своего короля в полудюжине слов. «Сир, – писал он, – мир заключается в стенах Маастрихта». Этот укрепленный город открывал дорогу на Маас и путь французской армии в Соединенные провинции с тыла, поскольку английский флот в союзе с голландским флотом препятствовал нападению на Провинции с моря. К концу 1746 года, несмотря на усилия союзников, почти вся Бельгия оказалась в руках французов. Но вплоть до этого времени, несмотря на голландские субсидии австрийским властям, в Нидерландах воевали за них голландские же войска, в то время как Соединенные провинции и Франция формально оставались в мире. В апреле 1747 года «король Франции вторгся в Голландскую Фландрию, заявив, что он вынужден послать войска на территорию республики, чтобы пресечь помощь Генеральных штатов австрийским и английским войскам. В то же время король подчеркивал, что не намерен разрывать отношения с Голландией и что населенные пункты и территории, оккупированные его войсками, будут возвращены Соединенным провинциям, как только они представят доказательства прекращения помощи врагам Франции». Это была реальная, но необъявленная война. В этот год пали многие крепости, и успехи французов заставили Голландию и Англию начать переговоры. Они продолжались всю зиму, но в апреле 1748 года Мориц Саксонский осадил Маастрихт. (Мир ускорило другое. В 1746 году Россия восстановила союзные отношения с Австрией, в 1748 году, после переговоров, через Пруссию двинулся русский корпус. Опасаясь выхода русских на Рейн, Франция согласилась на мирные переговоры. – Ред.) Это повлекло за собой мир. (Мориц Саксонский в 1744 году теснил австрийцев в Эльзасе, в 1745 году разбил англо-голландскую армию при Фонтенуа, в 1746 – при Року, в 1747 – при Лауфельде, овладел Австрийскими Нидерландами и вторгся в Голландию. – Ред.)

Между тем морская война велась хотя и вяло, но не без событий. В течение 1747 года имели место два сражения английской и французской эскадр, завершившие уничтожение французского военного флота. В обоих случаях англичане располагали решающим перевесом сил, и, хотя сражения дали возможность некоторым капитанам проявить блестящие боевые качества, а французам показать героическую стойкость в сопротивлении превосходящим силам противника до последнего матроса, отсюда следует лишь один тактический урок. Этот урок заключается в следующем. Когда противник – в результате ли битвы или изначального неравенства сил – сильно уступает в численности и вынужден обратиться в бегство, не соблюдая строя, соблюдение строя другой стороной, по крайней мере до определенной степени, должно быть исключено, и адмиралу следует распорядиться об общем преследовании противника. На ошибку Турвиля в этом отношении после битвы при мысе Бичи-Хед уже указывалось. В первом из сражений, которые сейчас рассматриваются, английский адмирал Ансон располагал 14 кораблями против 8 французских кораблей, уступавших также противнику по качеству. Во втором сражении адмирал Хоук имел 14 кораблей против 9 неприятельских кораблей, несколько больших по размерам, чем английские корабли. В обоих сражениях был поднят сигнал к общему преследованию, а бой, который затем последовал, превратился в свалку. Иной исход был невозможен. Необходимо было догнать отступавшего противника, и это могло быть обеспечено, наверное, лишь самыми быстрыми и ближайшими к противнику кораблями. Разумеется, скорость самых быстрых преследователей должна быть больше скорости самого медленного из преследуемых, и поэтому последние либо бросают отставшие корабли, либо сообща принимают бой. Во втором случае командира французов, коммодора л'Этандюера, не нужно было далеко преследовать. Он сопровождал конвой из 250 торговых судов. Отрядив один линейный корабль продолжать сопровождение конвоя, коммодор расположился с восемью другими кораблями между конвоем и противником, ожидая его атаки под марселями. Когда англичане подошли в походном строю, они разделились, охватив французскую колонну с двух сторон, которая, таким образом, оказалась между двух огней. После упорного сопротивления были захвачены шесть из французских кораблей, но конвой спасся. Английская эскадра настолько плохо управлялась, что двум оставшимся французским военным кораблям удалось благополучно вернуться во Францию (в ходе ожесточенного боя английские корабли были приведены в такое состояние, что им было не до преследования двух французских кораблей, на которых осталось по одной мачте. – Ред.). Если, следовательно, сэр Эдвард Хоук продемонстрировал в атаке расчетливость и стремительность, которые были всегда присущи этому замечательному офицеру, в отношении коммодора л'Этандюера можно сказать, что судьба, обрекшая его на сражение со значительно превосходящими силами противника, также предоставила ему ведущую роль в этой драме. Он исполнил ее с честью. Один французский офицер верно заметил, что «он защищал свой конвой так, как защищается на берегу боевая позиция, когда цель заключается в спасении армейского корпуса или обеспечении его марша. Он обрек себя на разгром. После боя, длившегося с полудня до 8 часов вечера, конвой спасся благодаря упорству обороны. 250 торговых кораблей были сохранены для своих владельцев благодаря самоотверженности л'Этандюера и капитанов, выполнявших его приказы. В этой самоотверженности нельзя усомниться, поскольку 8 кораблей едва ли имели шансы уцелеть в бою с 14 кораблями. И командир эскадры из 8 кораблей не только принял бой, которого мог избежать, но знал также, как сохранить доверие к себе помощников, поскольку все они достойно сражались и в конце концов уступили, продемонстрировав самые убедительные доказательства своей блестящей и энергичной обороны. Четыре корабля полностью лишились мачт, у двух остались только фок-мачты»[84]. Во всем этом сражении, его ведении обеими сторонами, заслуживает благоговейного изучения то, как пользоваться выгодой, изначальной или приобретенной в ходе боя, а также то, каких результатов можно добиться отважной, даже безнадежной обороной ради осуществления конкретной цели. Можно добавить, что Хоук, лишенный возможности дальнейшего преследования, срочно отправил военный шлюп в Вест-Индию с извещением о приближении конвоя. Эта мера привела к захвату части конвоя и придала законченность всему делу, изучение которого не может не доставить удовлетворения курсанту, жаждущему видеть исторических деятелей целиком отдающимися своему делу и выполняющими свои важные задачи на пределе возможностей.

Перед тем как закончить рассмотрение этой войны и упомянуть о достигнутом мирном соглашении, нужно обозреть события в Индии, где в то время Франция и Англия находились в равном положении. Уже говорилось, что ход событий там контролировали Ост-Индские компании каждой из этих двух стран и что французов представлял на полуострове Индостан Дюпле, на островах – Ла Бурдонне. Последнего назначили на его пост в 1735 году, и его неуемный талант ощущался во всех деяниях администрации, особенно в превращении острова Иль-де-Франс (будущий Маврикий) в крупную военно-морскую базу – дело, которое приходилось осуществлять с самого начала. Нужда была во всем. В большей или меньшей степени он обеспечил остров всем – складами, верфями, укрепленными позициями, моряками. В 1740 году, когда возникла возможность войны между Францией и Англией, Ла Бурдонне добился от Ост-Индской компании эскадры, хотя и меньшей численности, чем просил, при помощи которой он предлагал пресечь английскую торговлю и торговое судоходство. Когда же в 1744 году война в действительности началась, ему приказали избегать нападений на английские суда. Руководство французской компании надеялось, что в столь отдаленном регионе между компаниями двух стран мог сохраняться нейтралитет – в то время, когда сами страны находились в состоянии войны. Подобный расчет не выглядит абсурдным в свете своеобразных отношений, сложившихся между Голландией и Францией, которые формально сохраняли мир, несмотря на посылку голландских войск в качестве подкрепления австрийцам. Но этот расчет послужил главным образом выгоде англичан, которые в индийских морях уступали французам в силе. Английская компания приняла это предложение, сделав, однако, оговорку, что соглашение между компаниями не может являться обязательным ни для британского правительства, ни для королевского флота. Таким образом, преимущество французов, завоеванное при помощи дальновидности Ла Бурдонне, было утрачено, хотя сначала и еще продолжительное время оно ощущалось. Между тем английское адмиралтейство отправило эскадру и начало захватывать французские корабли в акватории между Индией и Китаем. Только после этого французская компания перестала тешить себя иллюзиями. Совершив первую часть задания, английская эскадра отправилась к побережью Индии и в июле 1745 года появилась у Пондишери, политической столицы Французской Индии, приготовившись к атаке, которую губернатор Мадраса собирался поддержать с суши. Теперь настало время Ла Бурдонне.

Между тем на полуострове Индостан Дюпле формулировал широкие идеи и закладывал широкую основу для утверждения французского преобладания. Поступив вначале на службу в компанию на незначительный пост канцелярского служащего, он быстро поднялся, благодаря своим способностям, до главы торговой службы в Чандернагоре, которую значительно расширил и сделал влиятельной настолько, что, как говорят, вытеснил некоторые секторы английской торговли. В 1742 году он стал генерал-губернатором и в качестве такового переместился в Пондишери. Здесь он повел политику, направленную на подчинение Индии французским властям. Он считал, что благодаря прогрессу и распространению европейских народов по заморским территориям всего мира наступило время, когда народы Востока должны быть поставлены в условия расширяющегося общения с европейцами. Он полагал, что Индия, которая раньше так часто подвергалась завоеваниям, стоит теперь перед лицом скорого завоевания европейцами. Он подразумевал, что обладателем такого приза должна стать Франция, и считал Англию единственным соперником французов в этом предприятии. Его план состоял в выполнении посреднической роли в политической жизни Индии: во– первых, как главы независимой колонии иностранцев, кем он уже был в действительности, и, во-вторых, как вассала Великого Могола, которым он намеревался стать. Его цели заключались: в осуществлении принципа «разделяй и властвуй», в расширении французских владений, в приобретении влияния посредством расчетливых альянсов, призванных склонить колеблющиеся чаши весов в ту или иную сторону путем прибавления французской отваги и умения. Пондишери, хотя и располагал неудобной бухтой, тем не менее весьма соответствовал реализации его политических планов. Город находился на удалении от Дели, столицы Могола. Агрессивная экспансия могла вестись здесь незаметно, пока не становилась излишне вызывающей. Поэтому ближайшей целью Дюпле было создание вокруг Пондишери обширного французского княжества на юго-востоке Индии при сохранении завоеванных позиций в Бенгалии.

Следует заметить, однако (и это замечание необходимо сделать в целях оправдания связи между перечислением этих планов и темой книги, связи, возможно, на первый взгляд неочевидной), что суть проблемы, стоявшей теперь перед Дюпле, заключалась не в том, как создать колониальную империю из индийских провинций и народов. Она состояла в том, как избавиться от англичан, причем окончательно. В своих самых фантастических мечтах о верховной власти, которые, возможно, вынашивал Дюпле, он не мог и предположить того, чего добилась Англия через несколько лет. Свойства одних европейцев проявлялись в противоборстве со свойствами других европейцев, и результат такого противоборства зависел от господства на море. В климате, столь губительном для белых людей, немногочисленные их группы, которые героически выносили тяготы борьбы в исключительно опасных условиях и во многих сферах, должны были постоянно обновляться. Как всегда и везде, действие морской силы здесь проявлялось тихо и неощутимо. Доказывать решающее влияние этой силы приходится, несмотря на непрофессионализм английских морских офицеров, впервые участвовавших в боях, и отсутствие определяющих результатов в морских битвах, которые велись. Но это вовсе не означает преуменьшения, даже в малейшей степени, выдающихся качеств и профессионализма Клайва (Роберт Клайв (1725–1774), один из самых бессовестных и жестоких колонизаторов. Награбил крупное состояние в 1744–1748 годах, в 1760 году благодаря подкупам и взяткам получил титул лорда. В 1765–1767 годах был генерал-губернатором Бенгалии. Присвоил английской Ост-Индской компании функции непосредственного сбора податей в Бенгалии, установил монополию на соль и опиум. Благодаря политике Клайва финансировались военные действия в Индии (за счет индийцев), умерли от голода десятки миллионов бенгальцев. – Ред.), который был кумиром англичан в то время и основателем Британской империи[85]. Если бы в течение двадцати лет, последовавших за 1743 годом, не английские, а французские эскадры контролировали побережье полуострова Индостан и окружающие моря, связывающие его с Европой, то можно ли было поверить в окончательный провал планов Дюпле? «Отставание в морской мощи, – справедливо пишет французский историк, – было главной причиной, сдерживавшей начинания Дюпле. Французский королевский флот не показывался в Ост-Индии» в его время. Остается коротко досказать ход событий.

В 1745 году англичане готовились к осаде Пондишери, где королевский флот должен был поддержать сухопутные силы. Но сразу же обнаружилось влияние политических планов Дюпле. Набоб Карнатики пригрозил нападением на Мадрас, и англичане отступили. В следующем году на политической сцене появился Ла Бурдонне. Состоялся бой между его эскадрой и эскадрой под командованием коммодора Пейтона, после которого, хотя это был затянувшийся бой, английский офицер покинул побережье, укрывшись на Цейлоне и предоставив французам возможность господствовать на море. Ла Бурдонне бросил якорь в бухте Пондишери, где вскоре поссорился с Дюпле, причем их ссора усугубилась из-за противоречивого характера инструкций, полученных ими из метрополии. В сентябре он отбыл в Мадрас, атаковав город с моря и суши, взял его, но поставил губернатору условие, что город может быть выкуплен. Соответственно, ему выплатили выкуп в 2 миллиона долларов. Когда Дюпле узнал об этом, то пришел в ярость и потребовал аннулировать условия капитуляции на том основании, что город, раз уж взят, переходит под его юрисдикцию. Ла Бурдонне отверг это требование, как недостойное себя, поскольку им уже было дано обещание губернатору. Пока происходила ссора, сильнейший ураган разбил два его корабля, а остальные корабли лишил мачт. После возвращения вскоре во Францию, где за свою активность и рвение Ла Бурдонне получил три года тюрьмы, он вследствие такого обращения умер. После отбытия Ла Бурдонне на родину Дюпле аннулировал условия капитуляции Мадраса, захватил город, выгнал из него английских поселенцев и продолжил сооружение фортификаций. Из Мадраса он двинулся к форту Святого Дэвида, пытаясь захватить его, но приближение английской эскадры вынудило его снять в марте 1747 года осаду форта.

В течение этого года несчастья, обрушившиеся на французский флот в Атлантике, о которых уже говорилось, сделали англичан бесспорными хозяевами моря. В следующий зимний сезон они направили в Индию самый мощный европейский флот из тех, которые когда-либо показывались на Востоке. На борту кораблей флота находился крупный контингент войск. Возглавлял эти силы адмирал Боскавен (Боскауэн), к морскому званию которого присовокупили полномочия командующего сухопутными силами. В августе 1748 года английский флот появился у Коромандельского берега. Англичане атаковали Пондишери с моря и суши, но Дюпле организовал успешное сопротивление. В свою очередь, английский флот пострадал от урагана, и в октябре осада города была снята. Вскоре после этого пришли вести об Ахенском мире, положившем конец европейской войне. Дюпле, восстановивший свои наземные коммуникации, мог возобновить теперь свои хитроумные и настойчивые усилия по созданию военных укреплений на полуострове, которые, по возможности, уберегли бы его от нападений с моря. Очень жаль, что на эти в целом тщетные усилия было потрачено столько таланта и терпения. Ничто не могло защитить от нападений с моря, кроме помощи с моря, которую французские власти не могли ему оказать. Одно из условий мира состояло в возвращении англичанам Мадраса в обмен на Луисберг, захваченный североамериканскими колонистами и отданный ими так же неохотно, как Дюпле отдал Мадрас. Это как бы подтверждало более позднюю похвальбу Наполеона, что он мог бы завоевать Пондишери на берегу Вислы. Тем не менее, хотя морское превосходство Англии делало Луисберг под ее властью крепостью гораздо более мощной, чем Мадрас или любой другой город в Индии под властью французов, все же выгода от такого обмена досталась главным образом Великобритании. Английские колонисты в Америке не были довольны такой акцией, но они знали морскую силу Англии и понимали, что могут сделать еще раз то, что уже сделали однажды в отношении крепости, находившейся не так далеко от их побережья. Они осознавали положение дел. Не так обстояло дело с Мадрасом. Насколько глубоким, должно быть, было изумление местных князей в связи с возвращением города англичанам, насколько вредоносной была эта сдача для престижа Дюпле и влияния, которое он приобрел среди этих князей, когда они увидели, что он был принужден в победный час неведомой им силой расстаться с добычей! И они были правы. Мистическая сила, которую они различали по делам, хотя и не видели ее, заключалась не в том или ином человеке, короле или государственном деятеле, но в господстве на море, которое, как понимали французские власти, заставляет распрощаться с надеждами на сохранение этой отдаленной колонии перед лицом мощного английского флота. Сам Дюпле не замечал этого. В дальнейшем в течение ряда лет он продолжал создавать в обстановке восточных интриг и обмана здание, которое, как он тщетно надеялся, выстоит против бурь, грозящих на него обрушиться.

Ахенский договор, закончивший общеевропейскую войну, был подписан 30 апреля 1748 года Англией, Францией, Голландией и, в конце концов, всеми другими странами в октябре того же года. За исключением некоторых территорий, отторгнутых у Австрийской империи, – Силезии, переданной Пруссии, Пармы для инфанта Филиппа Испанского и некоторых итальянских земель к востоку от Пьемонта для сардинского короля (королями Сардинскими с 1720 года стали герцоги Савойские (до 1416 года – графы, а герцоги – с 1034 года. Савойская династия правила Пьемонтом, а затем, с 1861 года, объединенной Италией – до 1945 года. – Ред.) – итог выполнения условий договора состоял в возвращении к довоенному состоянию Европы. «Ни одна война, возможно, не заканчивалась, после столь многочисленных крупных сражений и столь больших потерь человеческой крови и материального богатства, возвращением воевавших стран почти в то же положение, в каком они находились вначале». На самом деле, в том, что касается Франции, Англии и Испании, Война за австрийское наследство, последовавшая вскоре за началом войны между двумя последними державами, практически не дала ни одной из этих стран достичь поставленных целей. Эта война отложила на пятнадцать лет урегулирование споров, решение которых значило для них много больше, чем занятие трона Марией– Терезией. В условиях упадка своего старого соперника, Австрии, французы легко поддались искушению возобновить против нее атаки, а Англия столь же легко втянулась в противодействие попыткам Франции оказывать влияние или диктовать условия германским государствам. Она последовала такой политике с тем большей готовностью, что здесь играли роль германские интересы английского короля. Возникает вопрос: что больше отвечало политике Франции – перенос военных действий в сердцевину Австрийской империи посредством прохода через Рейн и Германию или, что случилось на самом деле, в отдаленные австрийские владения – Нидерланды? В первом случае французы опирались бы на дружественную Баварию и оказали бы поддержку Пруссии, чья военная мощь стала тогда ощутимой. Таков был первый театр войны. С другой стороны, в Нидерландах, куда впоследствии переместился основной очаг противоборства, Франция наносила удар не только по Австрии, но также по морским державам, всегда чувствительным к ее вторжениям на эту территорию. Эти державы воодушевляли противников Франции на войну против нее – как субсидиями, так и нанесением ущерба французской и испанской торговле. Бедствия Франции преподносились Людовиком XV королю Испании как причина, вынудившая его заключить мир. Очевидно, эти невзгоды были достаточно велики, чтобы побудить короля уступить так легко, когда он уже овладел силой Австрийскими Нидерландами и частью самой Голландии. Но при всех успехах короля на континенте его флот был уничтожен, а сообщение с колониями прервано. Сомнительно, чтобы французские власти вынашивали в то время колониальные амбиции, приписывавшиеся им некоторыми историками, но совершенно очевидно, что французская торговля понесла колоссальные потери.

В то время как положение Франции вынуждало ее заключить мир, Англия в 1747 году обнаружила, что она была вынуждена из-за конфликтов вокруг торговли в Испанской Америке и неэффективных действий своего флота вовлечься в континентальную войну в Европе. В результате она имела несчастье влезть в долги на сумму в 80 миллионов фунтов стерлингов и теперь стояла перед угрозой неприятельского вторжения на территорию своего союзника – Голландии. Сам договор о мире был подписан в обстановке, когда французский посланник угрожал, что малейшее промедление станет сигналом к разрушению французами укреплений в захваченных городах и началу немедленного вторжения. В то же время собственные ресурсы Англии были истощены, а обескровленная союзница Голландия искала способы занять деньги у англичан. «В городе, – нас уверяют, – никогда не было так мало денег, и их нельзя взять в кредит под 12 процентов». Если бы Франция, следовательно, располагала в это время флотом, способным противостоять английскому флоту, даже несколько уступая последнему в численности, то она могла бы, держа в своих руках Нидерланды и Маастрихт, навязать свои собственные условия мира. С другой стороны, Англия, хотя и припертая к стенке на континенте, смогла тем не менее добиться мира на равных условиях, благодаря господству в морях своего флота.

Торговля трех стран пострадала в огромной степени, но баланс морских трофеев в пользу Великобритании оценивался в 2 миллиона фунтов стерлингов. В пересчете другим способом получается, что совокупные потери французской и испанской торговли достигли в ходе войны 3434 торговых судов, англичане потеряли 3238 судов, но при оценке таких цифр нельзя забывать об их отношении к общей численности торгового флота каждой страны. Тысяча судов составляла гораздо большую часть торгового флота для Франции, чем для Англии, и значительно более серьезную потерю.

«После несчастья с эскадрой л'Этандюера, – пишет французский автор, – французский флаг не показывался в море. Флот Франции, располагавший 60 годами раньше 120 кораблями, составлял теперь 22 линейных корабля. Трофеи каперов были невелики. Ходя повсюду без прикрытия, они почти всегда становились добычей англичан. Английские эскадры, не имея соперников, бороздили моря без помех. Говорят, за год они лишили французскую торговлю 7 миллионов фунтов стерлингов. Однако эта морская держава, которая могла бы захватить французские и испанские колонии, совершила лишь небольшие завоевания из-за нехватки сплоченности и настойчивости в данном направлении»[86].

В итоге Францию вынудили поступиться своими завоеваниями из-за нехватки флота. Англия защитила свои позиции своей морской силой, хотя ей и не удалось использовать ее наилучшим образом.