Глава 2

Бет-иль-Ваторо

Вера мусульман в предопределение. – Подарки при отъезде. – Короткая поездка на государственном катере. – Бет-иль-Ваторо. – Арабская мебель и украшения арабских домов. – Тоска по прежнему дому. – Бойцовые петухи Маджида. – Достижения амазонки. – Устные и письменные сообщения. – Высокомерие Хадуджи.

В конечном счете эти перемены не были легкими для моей матери. Она была очень привязана к Бет-иль-Мтони, потому что провела в нем большую часть своей жизни. Кроме того, она не любила ничего нового. Но – как она позже сказала мне – мысль, что она, возможно, будет в силах чем-то помочь детям подруги, оказалась сильнее личных склонностей. Как только стало известно, что она решила переехать, со всех сторон зазвучало жалобно: «Джилфидан (это было имя моей дорогой матери), разве ваше сердце закрыто для нас, что вы покидаете нас навсегда?» – «Ах, мои друзья, – отвечала она. – Я покидаю вас не по своей воле, мой отъезд был предопределен свыше». Нет сомнения, что некоторые читатели мысленно посмотрят на меня с жалостью или пожмут плечами из-за того, что я говорю «предопределено». Возможно, эти люди до сих пор закрывали свои глаза и уши перед волей Бога, отвергая проявления Его Божественного присутствия в мире и давая все на полную волю случая. Нужно, конечно, отметить, что я родилась в мусульманской вере и в ней была воспитана. Более того, я рассказываю об арабской жизни и об арабской семье, где – если это настоящая арабская семья – были совершенно неизвестны две вещи: слово «шанс» и материализм. Мусульманин признает Бога не только своим создателем и хранителем, но и ясно осознает, что Господь присутствует везде; он верит, что всеми делами, большими и малыми, должна править не его собственная воля, а воля Господа.

Несколько дней были потрачены на приготовления, а потом мы ждали возвращения Маджида, который должен был сам руководить нашим переездом. Я особенно жалела, что расстаюсь с тремя товарищами по играм – двумя из своих сестер и одним из братьев, которые были почти одного со мной возраста. С другой стороны, я очень радовалась, что прощаюсь с нашей новой суровой учительницей. Из-за нашего будущего отъезда наши комнаты были похожи на большой пчелиный улей. Все приносили нам – каждый соответственно обстоятельствам своей жизни и силе привязанности к нам – приносили нам прощальные подарки: там это очень популярный обычай. Ничто не заставит араба оставить уезжающего друга без подарка, каким бы мелким ни был тот дар, который он способен преподнести. Я вспоминаю один случай в этом роде. Однажды – я тогда была совсем маленькой девочкой – мы побывали на плантации и собирались возвращаться на лодках домой, в Бет-иль-Мтони. Вдруг я почувствовала, что кто-то слегка дернул меня за рукав, повернулась и увидела маленькую старую негритянку. Она подала мне что-то, завернутое в листья банана, и сказала: «Это вам, хозяйка, в честь вашего отъезда. Это первый созревший плод с моего поля». Я быстро развернула листья и обнаружила внутри только что сорванный початок кукурузы. Я не знала эту старую негритянку, но позже мне стало известно, что она долгое время была любимицей моей матери.

Наконец приехал Маджид и объявил, что капитан «Иль-Рамани» получил приказ прислать завтра вечером катер для нас и еще одну лодку для наших вещей и тех, кто будет нас сопровождать. Случилось так, что в день, когда мы должны были уехать, мой отец был в Бет-иль-Мтони, и мы отправились в бенджиле, рассчитывая найти его там. Он задумчиво шагал вперед и назад, но, увидев мою мать, пошел к ней навстречу. Вскоре они уже увлеченно разговаривали о нашей поездке, а тем временем султан приказал одному из евнухов принести мне леденцы и шербет – вероятно, чтобы прекратить мои непрерывные вопросы. Как легко можно предположить, я ужасно волновалась, и мне было неимоверно интересно, какой у нас новый дом и вообще все, что касалось жизни в городе. До этого я была в городе всего один раз и очень недолго, поэтому меня ждало знакомство со многими братьями, сестрами и мачехами. Мы, разумеется, направились в комнаты высокородной и могущественной Аззы бинт-Сеф, и она милостиво соизволила проститься с нами стоя, что было, так сказать, уступкой с ее стороны, поскольку обычно она принимала и отпускала посетителей сидя. Моя мать и я получили привилегию прикоснуться губами к ее изящной ладони – и навсегда повернуться спиной к этой госпоже. Затем мы ходили вверх и вниз по лестницам, прощаясь с друзьями, но из них лишь половина была дома, поэтому моя мать решила вернуться в ближайший час молитвы, когда она обязательно должна была увидеть их всех.

В семь часов вечера перед бенджиле появился наш большой катер, которым пользовались только в особых случаях. Им управляли, как я помню, двенадцать матросов, на корме висел простой, без узоров или символов, темно-красный флаг – наш знак, и другой такой же висел на носу. Задняя часть корабля была накрыта широким навесом, под которым лежали шелковые подушки, кажется для десяти человек. Старый Джохар, доверенный евнух моего отца, пришел сообщить нам, что все готово; он и еще один евнух получили приказ сопровождать нас от султана, смотревшего на нас из бенджиле.

Наши друзья со слезами на глазах проводили нас до двери, и их печальное: «Веда! Веда!» («До свидания! До свидания!») до сегодняшнего дня звучит в моих ушах.

Возле берега у нас неглубоко, и поэтому не было ни одного места, где мы могли бы пристать к нему. Но существовало три способа добраться до лодки. Можно было сесть в кресло, которое несли крепкие телом матросы; можно было влезть одному из них на спину или просто пройти над водой по доске от сухого песка до борта судна. Моя мать выбрала этот третий способ, только с каждой стороны ее поддерживал шедший вброд по мелководью евнух. Еще один евнух перенес меня и опустил на корму рядом с матерью и старым Джохаром. Катер был освещен разноцветными фонарями, и, как только мы отплыли, гребцы, по арабскому обычаю, запели медленную ритмичную песню. Мы, как обычно, плыли вдоль берега, и тут я мгновенно уснула. Меня разбудили звуки: много голосов кричали мое имя. Я испугалась и с изумлением увидела, хотя все еще находясь в полусне, что мы подплываем к месту назначения. Корабль остановился почти под окнами Бет-иль-Сахеля; они были ярко освещены и полны зрителей – в основном моих незнакомых братьев, сестер и мачех. Некоторые из детей были моложе меня, и они так же сильно хотели познакомиться со мной, как я с ними. Это они так громко звали меня, когда появился долгожданный катер. Мы сошли на берег таким же образом, как поднялись на борт. Мои маленькие братья приветствовали меня более чем горячо и стали настаивать, чтобы мы сразу же пошли вместе с ними, но моя мать, конечно, отказалась это сделать, потому что такая задержка огорчила бы Хадуджи, которая уже ждала у окна своего дома. Я уверена, что достаточно сильно опечалилась оттого, что мне не позволили сейчас же пойти к братьям и сестрам, раз я долго предвкушала эту счастливую минуту, но я достаточно хорошо знала свою мать и понимала, что, приняв решение, она его не изменит. Несмотря на свою ни с чем не сравнимую по самоотверженности любовь ко мне, она всегда была твердой в своих решениях. Пока же она утешила меня обещанием взять меня в Бет-иль-Сахель на целый день после того, как мой отец вернется туда.

И мы отправились дальше – в Бет-иль-Ваторо, дом Маджида, который находился близко от Бет-иль-Сахеля и из которого тоже открывался прекрасный вид на море; у подножия лестницы мы увидели мою сестру Хадуджи, которая ждала нас там. Она очень радушно поздравила нас с приездом в Бет-иль-Ваторо и провела нас в свои комнаты, куда служанка вскоре принесла нам всевозможные освежающие напитки и закуски. Маджид и его друзья оставались в прихожей, поскольку им не разрешалось войти, пока Хадуджи, по просьбе моей матери, не прислала им разрешение. И в каком восторге был наш великолепный и благородный Маджид оттого, что может приветствовать меня и мою мать в своем доме!

Наша комната была просторной, и из нее была видна соседняя мечеть. Обстановка в ней была такая же, как в большинстве арабских комнат, и мы не имели ни в чем недостатка. Одной комнаты нам хватало: поскольку там человек носит ночью такую же одежду, как днем, то люди знатные, со своей почти болезненной чистоплотностью, легко могут обойтись очень скромными условиями для сна. Люди богатые и занимающие высокое место в обществе обустраивают свои жилища примерно так.

Пол покрыт персидскими коврами или изящно сплетенными мягкими циновками. Толстые побеленные стены делятся на ячейки, расположенные вертикально от пола до потолка, и в этих нишах находятся устроенные один над другим ряды деревянных полок, окрашенных в зеленый цвет и имеющих форму скобы. На этих полках стоят в симметричном порядке самые изящные и дорогие по цене вещи из стекла и фарфора. Араб не считает, сколько он потратил на украшение ниш своего дома; сколько бы ни стоили красиво расписанное блюдо или сделанная со вкусом ваза или стеклянная вещь изящной формы, если они смотрятся красиво, он покупает их. Голые участки стены между ячейками стараются скрыть от глаз. На них вешают высокие зеркала, которые поднимаются от низкого дивана до потолка; их обычно заказывают в Европе, точно указывая размеры. Магометане осуждают картины как попытки повторить творение Бога, но в последние годы этот запрет в какой-то степени ослаб. А вот часы в большой моде, и в одном доме часто можно увидеть их целую коллекцию; некоторые из них находятся на верху зеркал, а некоторые стоят парами по бокам от зеркал.

В комнатах мужчин стены украшены добытым в бою или полученным как награда ценным оружием из Аравии, Персии и Турции, которым каждый араб украшает свое жилище в той степени, как ему позволяют положение в обществе и богатство. Большая двуспальная кровать из розового дерева, украшенная чудесной резьбой – работой мастеров из Восточной Индии, стоит в углу, полностью закрытая белым тюлем или муслином. У арабских кроватей очень высокие ножки, и, чтобы было удобнее улечься в такую постель, надо сначала встать на подставку или использовать вместо ступеньки ладонь горничной. Места под кроватями часто тоже используют для сна – например, там спят няньки детей и больные. Столы встречаются редко, и их имеют только самые знатные люди, а вот стулья широко распространены и многочисленны. Платяные и посудные шкафы и подобная мебель арабам незнакомы, но можно обнаружить нечто вроде сундука с двумя или тремя ящиками и кроме них – тайником для денег и драгоценностей. Эти сундуки, которых бывает по нескольку в каждой комнате, крупные и массивные, и обиты сотнями маленьких гвоздей, медные головки которых образуют узоры на поверхности сундука. Окна и двери мы держим открытыми весь день и никогда не закрываем окна полностью, разве что на короткое время, когда идет дождь. Поэтому фраза «Я чувствую сквозняк» в той стране неизвестна.

Сначала мой новый дом мне совершенно не нравился. Я слишком сильно скучала по своим маленьким братьям и сестрам, и когда я думала об огромном Бет-иль-Мтони, то Бет-иль-Ваторо казался мне переполненным людьми и очень тесным. В первые дни я постоянно спрашивала себя: «Я что, буду жить тут всегда и должна пускать мои кораблики в тазике для умывания?» Здесь не было реки Мтони, и воду приходилось брать из колодца, который был за пределами дома. Когда моя добрая мать, которая была бы рада раздарить все, что имела, посоветовала мне подарить братьям и сестрам, остававшимся в Бет-иль-Мтони, мои красивые игрушечные кораблики, которые я так любила, я не захотела и слышать об этом. Короче говоря, я узнала чувства, которых до этого не испытывала, – чувство большого несчастья и глубокое горе. Но моя мать была в своей стихии. Вместе с Хадуджи она весь день была занята планированием и выполнением домашних дел, поэтому я очень мало видела ее. Больше всех мне уделял внимание Маджид. На следующий день после нашего приезда он взял меня за руку и показал мне все свое хозяйство, от верха до низа. Только я не увидела ничего, чем можно восхищаться; правду говоря, я даже горячо умоляла мою мать как можно скорее вернуться вместе со мной в Бет-иль-Мтони, к моим привычным товарищам для игр. Об этом, конечно, не могло быть и речи, в особенности потому, что она действительно была полезна на своем новом месте.

Я с радостью обнаружила, что Маджид – любитель животных и держит у себя очень много их разновидностей. Его белые кролики вызывали страх и беспокойство у моей матери и Хадуджи, потому что разрушали новый дом. У Маджида были также боевые петухи со всех концов мира; такой богатой коллекции я не видела ни в одном зоологическом саду. И у меня возникла привычка сопровождать Маджида каждый раз, когда он бывал у этих своих любимцев, а он добросердечно разрешал мне разделять его забавы. Прошло не очень много времени, и я, благодаря его доброте, стала владелицей целой армии боевых петухов, что позволяло мне гораздо легче переносить одиночество в Бет-иль-Ваторо. Почти каждый день мы устраивали смотр нашим лучшим бойцам: рабы проводили их перед нами и уносили прочь. Бой петухов – что угодно, только не скучное занятие; он полностью поглощает внимание зрителя, а все зрелище в целом поучительно, а иногда и забавно.

Позже Маджид научил меня сражаться мечом, кинжалом и копьем, а когда мы вместе уезжали за город, то упражнялись в стрельбе из пистолета и ружья. Так я превратилась во что-то вроде амазонки, к ужасу моей матери, которая была категорически против фехтования и стрельбы. Однако эти новые занятия в сочетании с полной свободой: новую учительницу мне еще не нашли – быстро улучшили мое настроение, так что мое отвращение к Бет-иль-Ваторо и одиночеству в нем стало слабеть. Я не пренебрегала и верховой ездой: евнух Месрур получил от Маджида приказ закончить обучение, которое он начал. Как я уже говорила, у моей матери было мало времени для меня, потому что ею полностью завладела Хадуджи. В результате я постепенно привязалась к одной достойной доверия абиссинке. Ее звали Нурен, и от нее я немного научилась абиссинскому языку, хотя давно уже совсем забыла его.

Мы постоянно поддерживали связь с Бет-иль-Мтони, где наши друзья принимали нас в высшей степени тепло и гостеприимно. В других случаях мы связывались с ними с помощью устных сообщений, которые передавали рабы. Люди на Востоке без труда обмениваются новостями, даже если не умеют писать. Там каждый богатый и занимающий высокое положение человек имеет нескольких рабов, хороших бегунов, которые служат специально для передачи сообщений. Такой гонец-скороход должен быть способен пробегать за день огромное расстояние, но с ним обращаются необыкновенно хорошо, и о нем хорошо заботятся. Поскольку ему доверяют самые конфиденциальные сведения, от его умения молчать и честности может зависеть благополучие его хозяев и даже больше. Случается, что такой гонец ради мести разрушает дружбу, которая длилась целую жизнь. Но мало тех, кого это побуждает научиться писать и потом до конца жизни уже не зависеть от своих рабов. Нигде слово «беззаботный» не имеет более глубокого смысла, чем в нашей стране.

Моя сестра Хадуджи чрезвычайно любила общество гостей, поэтому Бет-иль-Ваторо часто был больше всего похож на голубятню. Редко выпадал хотя бы один день за неделю, когда этот дом не был полон посетителей с шести часов утра до двенадцати ночи. Гостей, которые приходили в шесть утра и собирались остаться на весь день, встречали слуги, которые проводили их в специальные комнаты, где гости ждали до восьми или девяти часов, пока их не принимала хозяйка дома. Время между своим приходом и официальным приемом эти дамы-гостьи использовали, наверстывая упущенные часы сна в уже упомянутой комнате.

Хотя я и Маджид были очень привязаны друг к другу, я была не в состоянии так же полюбить Хадуджи. Властная и любившая находить недостатки у других, она сильно отличалась характером от своего брата, и не одна я замечала их несходство: каждый, кто был знаком с обоими, прекрасно чувствовал, кто из двоих более приветлив и любезен. Она имела склонность держаться с незнакомыми людьми очень холодно, даже оскорбительно для них и этим приобретала себе врагов вместо друзей. Все новое или иностранное внушало ей сильное отвращение. Несмотря на свое прославленное гостеприимство, она чувствовала себя очень неудобно, если какая-нибудь европейская дама просила доложить ей о себе, хотя этот визит продолжался бы полчаса или, самое больше, три четверти часа. Я должна признать, что она была хорошей, умной хозяйкой дома и едва ли оставалась без дела хотя бы на мгновение; если у нее оказывалось сколько-нибудь свободного времени, она начинала шить или вышивать одежду для младших детей своих рабов так же старательно, как в другое время работала над рубахами моего брата Маджида. Я помню, трое из этих детей были очаровательные маленькие мальчики, отец которых служил у нас архитектором. Они были на несколько лет моложе меня, но, поскольку у меня не было товарищей-ровесников, они стали моими постоянными товарищами в играх до тех пор, пока я, наконец, не познакомилась с моими остальными братьями и сестрами из Бет-иль-Сахеля.