Вопрос о времени происхождения системы принудительного труда в Советском Союзе продолжает оставаться спорным. Некоторые исследователи считают ее первенцами лагеря принудительных работ времен Гражданской войны или Соловецкий лагерь особого назначения, образованный в 1923 г. Другие, основываясь на официальных документах, датируют начало ГУЛАГа 1929 годом[3]. Все дискуссии такого рода объединяет одно. Вольно или невольно, их участники признают разрыв исторической реальности, отрицают наличие некоей базы, на которой и разворачивалось творчество большевиков. Между тем, изучение наследства, доставшегося Советской власти, может серьезно продвинуть исследователей к пониманию сущности советского государства и его институтов. В полной мере данное замечание относится и к истории принудительного труда в России.

В октябре 1917 г. победившая партия большевиков получила в наследство государственный аппарат Российской Империи, лишь в малой степени затронутый преобразованиями периода Временного правительства, причем система исполнения наказаний реформированию практически не подвергалась. Хотя Февральская революция уничтожила отдельные одиозные институты, вроде каторжных тюрем, но система управления и законодательная база остались без существенных изменений.

Судя по тому, что подобного рода изменения произошли только в конце 20-х гг., у большевистского руководства в 1917 г. не было сложившихся взглядов на проблему исполнения наказаний, не оказалось и времени для осуществления каких-либо мер. В итоге в Гражданскую войну и в Новую экономическую политику страна вступила с пенитенциарным законодательством и системой мест заключения образца конца XIX века. Чтобы представить себе эту систему следует подробнее ознакомиться с историей исполнения наказаний царской России.

Разработка более или менее единообразного уголовно-исполнительного законодательства в Российской империи началась со второй половины 70-х годов XIX века. В 1877 г. для разработки «общих оснований реформы тюремного дела» была сформирована комиссия под председательством тайного советника К. Грота[4]. Перед новым органом была поставлена задача подготовить обоснованные предложения об общей организации порядка управления системой исполнения наказаний. На основе рекомендаций комиссии планировалось внести соответствуютче изменения в «Уложение о наказаниях».

В процессе работы членами комиссии был собран и систематизирован огромный фактический материал о состоянии и перспективах развития тюремных ведомств стран Европы и Соединенных штатов Америки, ибо предполагалось использовать зарубежный опыт для внедрения в русских условиях. Комиссии Грота удалось провести через Государственный Совет две важных законодательных инициативы. Двадцать седьмого февраля 1879 г. (ст. стиля) император Александр II утвердил «Положение о Главном тюремном управлении министерства внутренних дел». А 11(23) декабря 1879 г. воспоследовало высочайше утвержденное мнение Государственного Совета «Об основных положениях, имеющих быть руководством при преобразовании тюремной части и при пересмотре уложения о наказаниях»[5]. В соответствии с положениями данного законодательного акта, все категории осужденных (от каторжан до заключенных в тюрьму на срок до года) обязательно должны были заниматься работами (каторжане — принудительными, остальные — по силам и способности), что являлось непременным условием осуществления преобразований тюремной части империи[6]. Итогом поисков и разработок конкретных форм применения труда заключенных стал закон от 6(18) января 1886 г., зафиксировавший переход к принудительному труду для всех категорий осужденных, как основному направлению деятельности государства в данной области.

Стоит познакомиться с положениями этого закона подробнее. Согласно статьям 2-5 закона, обязанность трудиться распространялась на все находящиеся в тюрьмах группы заключенных, приговоры в отношении которых вступили в законную силу. Исключение составляли отбывающие арест несостоятельные должники и те, кому заключение заменяло крупные денежные штрафы. Впрочем, они могли принимать участие в некоторых работах по желанию[7]. Новое слово в законодательстве о принудительном труде вносили статьи и параграфы, регламентирующие условия и режим труда. Впервые законодательно устанавливалась длина рабочего дня: 11 часов летом и 10 зимой, «полагая в то число время, посвящаемое занятиям в школе и употребляемое для довольствия работающих пищею»[8]. В тексте можно обнаружить и другое зачаточное проявление охраны труда: статья 11 требовала не допускать «даже и по выбору самих арестантов» работ, вредно влияющих на здоровье. К сожалению, зачастую режим содержания в общеуголовных тюрьмах превращал этот безусловно полезный параграф в пустую формальность.

Особый интерес представляют статьи, непосредственно регламентирующие трудовую деятельность. Закон 6 января 1886 г. заложил два принципа, один из которых существовал в пенитенциарной системе страны до конца 20-х годов, а второй продолжает оставаться в действии и сегодня. Первый принцип, устанавливаемый статьями 9 и 12, заключался в преимущественном развитии внутренних работ из-за опасения побегов спецконтингента[9]. На внешние же выставлялось незначительное число лиц, осужденных за мелкие правонарушения.

Второе нововведение, установленное статьями 13-19, состояло в признании за заключенными права на получение вознаграждения за свой труд. Тогда же была распространена на оплату труда и система вычетов, устанавливающая прибыль, полученную государством от использования труда заключенного, но объявленная «компенсацией» за ущерб, нанесенный его преступной деятельностью. Арестант, отбывающий заключение в тюрьме, имел право на 4/10 сумм от вырученного дохода, осужденный к ссылке в каторжные работы — на 1/10 долю средств. Остальные деньги делили между собой поровну казначейство и тюремное начальство, притом последнему из своей доли нужно было ремонтировать тюрьму и развивать материально-техническую базу работ[10].

Одновременно закладывался и принцип обеспечения будущего арестанта после отбытия наказания. Из полученных средств на руки осужденному выдавалась только половина. Вторая половина оставалась на его счете и выдавалась по освобождении, составляя «выходное пособие»[11]. Эти принципиальные идеи пережили закон, их декларировавший, и составили основу регулирования труда осужденных на протяжении большей части XX века.

При должном проведении в жизнь закон от 6 января 1886 г. открывал довольно широкие возможности для использования государством труда заключенных в хозяйственных целях. Однако тут интересы государства пришли в противоречие с экономическими интересами буржуазии, недовольной попытками властей создать полноценные предприятия, основанные на принудительном труде. Стремление избежать конфликта с промышленниками, а также недостаток средств вынудили тюремное ведомство организовывать только работы, не требующие специального оборудования производственных помещений. Перечень таких занятий, рекомендуемых к постановке в тюрьмах, привел специалист-тюрьмовед С. Гогель. «Основные роды занятий, выполняемых заключенными, есть: плетение корзин, веревочных/лыковых лаптей и туфель, плетение половиков, матов, витье веревок и канатов, изготовление рогожных кулей, плетение из пеньки, мочала, валяние валенок и котов и обшивка их; шитье мешков, плетение и клеение коробок и аптечных мешков, картонные работы, оклейка соломой по дереву и картону, гильзовые работы, изготовление соломок и коробок для спичек; вязание сетей, чулок и скатертей, изготовление половых щеток, плетение кружев, изготовление металлических сеток, оплетение бутылок, плетение гарусных, на веревочных подошвах туфель; изготовление ковриков из сукна, шерсти и обрезков кожи, починка мебели, корневые изделия, изделия из бересты, резанье пробок»[12].

Как можно убедиться, работы по преимуществу кустарные. Это подтверждается и официальными лицами. «Работы заключенных должны быть простыми и по преимуществу ручными, имея свой прообраз скорее в кустарной мастерской, чем в фабричном корпусе»[13]. Существенный недостаток такой организации производства — ограниченные возможности сбыта изделий и низкие цены, а, как следствие, низкие заработки. Так, средний заработок осужденных в благоприятном по сбыту 1887 году составил 25 руб. в год, а в кризисном 1899 году — всего 10 руб. 70 коп. в год. Побочным эффектом стала невостребованность полученных в мастерской навыков: по свидетельству германских и российских тюрьмоведов, свыше 75% полученных заключенными знаний не использовались и терялись[14].

Такое положение произошло от того, что государство оказалось в подчинении у интересов капитала. Заключенные выполняли заказы тех же предпринимателей, которым и поставлялось абсолютное большинство произведенной в тюрьмах продукции. Тюремное хозяйство оказывалось, таким образом, на положении лишенного хозяйственной самостоятельности субподрядчика. А предприниматели, в свою очередь, были особо заинтересованы, с одной стороны, в получении дешевых полуфабрикатов и снижении собственных издержек (за счет дешевой рабочей силы заключенных), а, с другой, в недопущении появления полноценного, конкурентоспособного тюремного производства. В итоге государство вынуждено было отступить, и к 1917 г. лишь 20% осужденных периодически привлекались к труду в условиях, исключавших, по словам чиновников Главного тюремного управления, возможность нормальной работы[15].

Что касается т.н. внешних работ, при которых рабочая сила заключенных использовалась за пределами мест заключения, то обычно это были строительные, земляные работы либо деятельность по добыче разного рода сырья. Данный способ трудового использования имел ряд существенных преимуществ. Как правило, внешние работы не требовали высокой квалификации рабочего, так что не было необходимости в серьезном производственном обучении. Появлялась возможность привлекать к труду крупные массы осужденных. Отпадала потребность в оборудовании специальных производственных помещений в тюрьмах. В итоге достигалась значительная экономия бюджетных средств и появлялась возможность получения местами заключения прибыли.

В России существовала давняя и прочная традиция использования на внешних работах труда такой категории осужденных, как ссыльнокаторжные. Еще Соборным уложением 1649 г. предусматривалось отправлять «мошенников, воров и разбойников в оковах работать на всякие изделия, где государь укажет»[16]. В данном случае сам факт фиксации наказания в законе свидетельствует о его широком применении. Особенно же широко труд осужденных стал применяться с эпохи Петра I, когда по стране развернулось масштабное городское и крепостное строительство. Одновременно происходит выделение каторжных работ как особой формы принудительного труда, объектом которого становятся (с 1704) осужденные за особо тяжкие преступления. Указом от 24 ноября 1699 г. их предписывалось отправлять «в Азов на каторгу, чтоб от них впредь воровства не было» или в «тюремные дворы работать каторжную работу»[17]. Фактически с начала XVIII и до конца XIX века принудительный труд осужденных в России практиковался в отношении правонарушителей и заключался прежде всего в тяжелых ручных работах в казенных учреждениях. Принудительный труд правонарушителей, находившихся в распоряжении государства, применялся ограниченно, преимущественно в горном и строительном деле. Следует, однако, помнить, что основная масса населения дореформенной России также являлась объектом внеэкономического принуждения со стороны государства и его «доверенных агентов», т.е. дворянства как господствующего класса. В этих условиях («рассеянное» принуждение) дворянство обладало широкими возможностями в использовании принудительного труда и как наказания. Тем не менее, только за вторую половину XVIII века было издано около 100 законодательных актов, регламентирующих содержание и условия труда осужденных, что указывает на важность для государства такого рода деятельности. Специфической функцией каторжного труда, обусловленной исключительно государственным характером применяемого к ним принуждения, была колонизация окраинных и слабозаселенных районов государства. В качестве примера можно указать на историю Нерчинской каторги.

Семилетняя война до крайности осложнила финансовое положение России. В качестве одной из мер по восполнению нехватки драгоценных металлов для покрытия военных расходов было решено усилить разработку Нерчинских серебряных рудников. Со всей остротой встал вопрос об обеспечении рудников и заводов рабочей силой. Правительствующий Сенат пять раз возвращался к обсуждению данной темы в сентябре-ноябре 1760 года. Было принято решение обеспечить заводы рабочими и «базой снабжения» за счет ссыльных и каторжных, т.е. за счет принудительного труда[18]. И 13(24) декабря 1760 г. Появился Указ «О приеме е Сибирь от помещиков дворовых, синодальных, монастырских, купеческих и государственных крестьян с зачетом их за рекрут и о платеже из казны за жен и детей обоего пола тех крестьян по нареченной в сем указе цене». Согласно указу, владельцы имели право в счет рекрутской повинности ссылать в Нерчинский уезд вместе с семьями либо отдельно крестьян, которые «непристойными своими поступками... беспокойство причиняют и другим подобным себе пример дают».Ссыльные должны были заниматься либо работами на заводах, либо земледелием, снабжая сельскохозяйственными продуктами заводской район. Любопытно, что указ формулировал жесткие требования к возрасту и физическому состоянию ссыльных, и что эти требования (возраст до 45 лет, отсутствие инвалидности или тяжелых и хронических заболеваний, наличие навыков работы и т.д.) почти в неизменном виде сохранялись до XX века[20].

Введению внешних работ в пенитенциарную практику второй половины XIX века в более широких масштабах, как и распространению их на все категории заключенных, препятствовали обстоятельства как юридического, так и экономического свойства. Во-первых, возникали трудности с обеспечением осужденных конвоем. Конвойная стража организационно входила в состав Военного ведомства. Поэтому при ежедневном выводе заключенных на работы требовались долгие согласования, не говоря уже о том, что численности конвойных частей не хватило бы на одновременное сопровождение и половины рабочих команд. Но самым жестким лимитирующим фактором стало отсутствие спроса на труд заключенных в большинстве местностей Империи. При наличии огромной резервной армии труда предпринимателям не было смысла брать на себя ответственность за использование подконвойной рабочей силы. В центральных районах страны, где большую часть обитателей мест заключения составляли местные жители, следовало учитывать и опасность побегов.

По этим и ряду других причин внешние работы до 1917 г. получили широкое распространение только в специфических условиях, возникавших при хозяйственном освоении малообжитых и пустующих земель, прежде всего в Сибири и на Дальнем Востоке.

Наиболее характерным примером такого применения внешних работ для всех категорий осужденных является история строительства Транссибирской железнодорожной магистрали. В начале 1894 г. министерство путей сообщения запросило у МВД его мнение о возможности привлечения на работы по подготовке строительства трассы ссыльнокаторжных, ссыльнопоселенцев и арестантов. Итогом совместного творчества 2-х ведомств стали «Временные правила», регламентирующие привлечение арестантов, ссыльнокаторжных и ссыльнопоселенцев на работах. «Правила» предоставляли генерал-губернаторам право привлекать по договору с администрацией дороги на строительные работы ссыльнокаторжных, арестантов и ссыльнопоселенцев, устанавливая им по договору с подрядчиками сроки, место проведения работ и размер заработной платы. Для поощрения производительности труда рабочих впервые в российской пенитенциарной практике официально устанавливались нормы зачетов рабочих дней за календарные. Для ссыльнокаторжных ударный труд означал сокращение срока наказания на треть, для ссыльнопоселенцев — наполовину[21]. Причиной обращения к использованию труда осужденных послужили серьезные трудности со снабжением развертывающегося строительства неквалифицированной рабочей силой. Если специалистов разного профиля подрядчики завозили из Европейской России, а квалифицированных рабочих целыми бригадами выписывали даже из-за границы, то формировать кадры лесорубов, землекопов, чернорабочих было просто не из кого: местное население в Амурской области насчитывало по состоянию на начало 1900 г. 32 798 человек обоего пола, в Приморской области — 50 901 человек. Амурское и Уссурийское казачьи войска насчитывали соответственно 11 300 и 7300 человек[22]. Учитывая, что около 45% этого числа составляли женщины, что не менее трети мужского населения было нетрудоспособно по возрасту (старики и дети) и что основным занятием большинства местного населения было земледелие, проблема комплектования строительства дороги рабочей силой приобретала большую остроту[23]. Строительство некоторых, участков, например, Уссурийской или Кругобайкальской дороги, приходилось осуществлять в практически необитаемой местности, так что приходилось завозить всю рабочую силу (даже каторжан перебрасывали с Сахалина)[24].

Правила были высочайше утверждены 4(16) мая 1894 г. и первоначально предназначались для использования на Среднесибирской железной дороге. Однако в 1895 г. их действие было распространено и на другие участки Великого Сибирского пути. Ссыльнокаторжные посылались на работу под руководством чиновников тюремного ведомства, которые представляли их интересы перед администрацией строительства. Согласно заключавшимся в каждом случае договорам подряда, железнодорожная администрация оплачивала пребывание осужденных в зоне работ, а тюремщики на выделенные деньги обеспечивали размещение, питание и вещевое довольствие заключенных. Ссыльнопоселенцы работали артелями, принимавшимися на работу по вольному найму на основе договора с подрядчиком. Труд осужденных применялся на этапе подготовки трассы: при валке и корчевке леса, прокладке дорог, на земляных работах, т.е. там, где требовалась массовость, и не требовалось высокой квалификации. На ряде участков силами каторжан и ссыльных сооружались и небольшие мосты. Такие факты имели место на Забайкальском, Уссурийском участках Сибирской магистрали и на Кругобайкальской железной дороге, т.е. там, где рабочих рук по условиям местности особенно не хватало. Всего в 1895-1899 гг. на строительстве трассы работало, по далеко не полным подсчетам, около 15 тыс. заключенных, силами которых было выполнено примерно 10% всех работ. По некоторым участкам, например, на строительстве Кругобайкальской железной дороги, доля выработки осужденных составляла до 15%[25].

Придя к власти после Октябрьской революции 1917 года, большевики получили в наследство царскую систему организации принудительного труда, обогащенную опытом создания лагерей принудительных работ для военнопленных в Первую мировую войну. Со своей стороны, они располагали тщательно разработанными теоретическими воззрениями на историческую роль и значение государства и на роль внеэкономического принуждения как средства осуществления государством своих основных функций. Определяя государство как машину для поддержания господства одного класса над другим, как аппарат для систематического применения насилия, большевики делали из этого положения выводы двух видов[26]. С одной стороны, обосновывалась необходимость для рабочего класса установления его открытой диктатуры и насильственного подавления сопротивления эксплуататоров. «Рабочему классу приходится преодолевать ожесточенное сопротивление капитала, который, в силу наличия у его представителей финансовых и материальных средств, огромного управленческого и военного опыта, наконец, разветвленных международных связей, даже после победоносной революции долгое время остается сильнее эксплуатируемых. Капитал способен увлечь в лагерь контрреволюции известную часть эксплуатируемых из наименее развитых крестьянских, ремесленных и т. п. слоев». Пока существует сама возможность эксплуатации человека человеком, у капиталистов остается возможность реставрации. Значит, победившему пролетариату необходимо насильственно подавлять эксплуататоров, намеренно отказываясь от равенства и демократии, нарушая свободу классового врага. Диктатура пролетариата есть орудие продолжения классовой борьбы после завоевания политической власти пролетариатом[28].

С другой стороны, на примере анализа истории экономического развития капитализма была установлена возможность применения аппарата государственного насилия в сфере производственных отношений, для ускорения перехода к коммунистическому способу производства и создания для этого благоприятных условий. Данная возможность казалась тем более важной, что крестьянство, составлявшее свыше 80% населения, страны являло собой, по мнению лидеров большевиков, чрезвычайно широкую, имевшую глубокие корни базу капитализма. Базу, на которой в ходе разложения крестьянства капитализм сохраняется и возрождается[29]. И в этих условиях государственная власть в руках пролетариата становится одним из главных средств, в том числе, и экономического разгрома буржуазии. Именно поэтому В.И. Ленин настаивал на необходимости для пролетариата сначала взять государственную власть, а затем использовать ее в целях привлечения на свою сторону большинства трудящихся[30]. Подавив открытое сопротивление буржуазии и удовлетворив за счет экспроприации буржуазии и помещиков насущные экономические требования крестьянства, следовало, чередуя меры «кнута и пряника», доказать мелкобуржуазным элементам, что им выгоднее стоять за диктатуру пролетариата, чем за диктатуру буржуазии[31]. До тех пор пролетарское государство останется стражем и создателем условий для достижения грядущей цели[32].

Синтез насильственного подавления и деятельного преобразования, принимаемый на вооружение большевиками, должен был, почти с необходимостью, использовать потенциал принудительного труда как средства, при помощи которого удобно совместить обе функции государственной власти.

На первых порах, однако, большевики обратились к использованию опыта царской тюрьмы, сделав попытку развернуть в массовых масштабах труд осужденных непосредственно в местах заключения. Это стремление нашло отражение во всех нормативных актах власти, изданных по данному вопросу с 1917 по 1924 г.[33]. Такое внимание к старой системе вполне объяснимо недостатком у нового руководства страны времени, средств и новых идей по реформированию системы принудительного труда. Считая труд важнейшим средством «приспособления социально- опасных элементов к условиям социалистического общежития», в отношении организационных форм использования этого труда большевики не видели необходимости в отказе от системы, унаследованной от старого режима. Во всяком случае, один из первых нормативных актов новой власти по вопросу организации труда осужденных служит свидетельством желания восстановить и запустить бездействующую старую систему. Речь идет о постановлении Наркомата юстиции от 24 января 1918 г. «О создании тюремных рабочих команд»[34]. При взгляде на документ становится очевидной связь его положений с положениями закона от 6(18) января 1886 г. и стремление авторов максимально использовать дореволюционный опыт. Согласно статье 2, устанавливалась обязательная оплата труда заключенных, а статьи 3-4 устанавливали пропорции распределения полученного от работ дохода. Изменение пропорций в сторону предоставления заключенному большей части заработанных денег и направление отчислений на «общее улучшение жизни заключенных» можно считать проявлением гуманистических настроений авторов[35]. Изменения по сравнению с царским законодательством были незначительны. Так, статья 1 предусматривала, что рабочие команды используются исключительно для работ, нужных государству: вполне естественная оговорка для пролетарской диктатуры, не допускающей эксплуатации человека человеком[36].

В дальнейшем Советская власть продолжила творческое освоение пенитенциарного наследия Императорской России, несмотря на тяжелую обстановку Гражданской войны. С учетом военного времени особенно интересно ознакомиться с нормативными актами, определявшими основы трудоиспользования осужденных и организационные рамки такого использования. Седьмого августа 1918 г. Центральный карательный отдел НКЮ РСФСР выпустил циркуляр № 32, где ставились неотложные задачи в области новых типов мест заключения. Констатировав, что организационная работа идет нарастающими темпами, авторы циркуляра отметили, что наиболее важными задачами на данный момент стали «Возобновление, переустройство и создание внутри тюрем мастерских, снабженных надлежащим оборудованием, инструментами, материалами и опытными инструкторами.

Организация работ вне тюрем: выработка принципов оплаты труда заключенных на основе возмещения расходов их содержания и создания фонда для выдачи пособий при освобождении»[37].

При этом основной упор делался на организацию при местах заключения таких мастерских, которые сочетали бы производственные функции с задачами профессионального воспитания осужденных с целью их приспособления к труду в новом, коммунистическом обществе. «Принимая во внимание, что заключенный, выйдя на волю, попадает в современную обстановку; требующую квалифицированных рабочих, по крайней мере, хорошо обученных работе на станках, Карательный отдел считает недопустимым, чтобы заключенных заставляли работать на станках, ставших давно уже достоянием истории, а равно считает нежелательным обучение заключенных кустарным ремеслам... Одна из основных задач инструкторов и руководителей работами должна состоять в том, чтобы отбывший наказание мог найти применение приобретенных знаний без излишних затруднений».

Внешние работы авторами циркуляра рассматривались как вспомогательный способ привлечения осужденных к труду, о чем свидетельствуют постоянные ссылки на нехватку средств и на вынужденность организации работ вне мест заключения. Но в условиях гражданской войны для применения именно этого вида трудоиспользования открывался широкий простор. «Достаточно указать на отсутствие у нас дорог, отчаянное неблагоустройство даже крупных городов, прекращение с началом войны строительных работ..., чтобы сказать с уверенностью, что труд заключенных отнюдь не будет конкурировать с трудом «вольных»». Все же авторы циркуляра осознавали угрозу своим планам с этой стороны, а потому предупреждали о необходимости «входить в сношения с соответствующими профессиональными органами, советом народного хозяйства и т.п. учреждениями и направлять силы заключенных на те работы, где вольных рабочих не хватает»[39]. Циркуляр от 7 августа примечателен тем, что в этом документе ясно показаны как основные направления дальнейшего развития исправительной политики, так и те трудности, которые затем, в 20-е годы, встанут на пути этой политики непреодолимой стеной.

Особенностью начального этапа становления советской пенитенциарной системы стало существование таких специфических исправительных учреждений, как лагеря принудительных работ. Датой их рождения называется 5 сентября 1918, когда упоминания о концентрационных лагерях появились в Постановлении СНК РСФСР «О красном терроре». Иногда за точку отсчета принимается одноименный приказ ВЧК, датированный 2 сентября 1918 г. Реально же организация лагерей началась с середины 1919 г. в соответствии с Постановлением ВЦИК РСФСР «О лагерях принудительных работ», от 15 апреля и Декретом от 17 мая 1919 г.[40] Декрет и Постановление предусматривали развертывание сети лагерей принудительных работ при отделах управления губисполкомов, в связи с чем ВЧК предлагалось передать в их распоряжение ранее созданные лагеря. Общее руководство возлагалось на Центральный отдел принудительных работ, создаваемый в составе НКВД. Практически весь 1919 г. этот отдел руководил исключительно лагерями, созданными в Москве, преимущественно в стенах монастырей: Андроньевского, Ивановского и т. д.[41]. С середины того же года на лагеря возлагается содеожание военнопленных Белой Армии. Соответствующий циркуляр выпустил Всеросглавштаб 12 августа. Судя по всему, НКВД долго противился возложению на его подразделения дополнительных функций, но без успеха. Реввоенсовет республики подтвердил решение Всеросглав- штаба своими совместными с наркомвнуделом приказами от 17 февраля и 7 мая 1920 г. Впрочем, руководству лагерей было уже не до военнопленных: во исполнение Декрета СНК от 5 февраля 1920 г. «О всеобщей трудовой повинности» Главное управление принудительных работ обязывалось организовать принудительное привлечение к работам лиц, «ранее не занятых общественно-полезным трудом»[42]. Эту задачу оно выполняло до весны 1921 г.

Следует отметить, что бытующее в отечественной историографии и вызванное неясностью употреблявшейся в 1919—1920 гг. терминологии представление о лагерях принудительных работ, как о концентрационных лагерях, не совсем верно. Как правило, контингент лагеря размещался на любой подходящей для этого территории, где имелись жилые помещения (особенно рекомендовалось использовать монастыри). В случае, если поблизости не было стен вроде монастырских, лагерь в лучшем случае обносился обычным деревянным забором. Заключенные жили постоянно на этой территории только в первое время по прибытии. Как правило, за примерное поведение предоставлялось право проживания на частных квартирах с обязанностью каждый день являться в лагерь на регистрацию[43]. Работа для заключенных или привлеченных в порядке трудовой повинности лиц являлась обязательным условием отбывания срока наказания. Декрет ВЦИК «О лагерях принудительных работ» от 17.5.1919 особо подчеркнул, что «содержание лагерей должно окупаться трудом заключенных». Основным методом трудового использования контингентов лагерей были «внешние работы», под которыми тогда понималась посылка партий заключенных для обслуживания нужд советских организаций и предприятий. Конвой выделялся только при работах по ремонту мостовых, расчистке улиц, рубке и погрузке дров и т.п. В том случае, если рабочие руки требовались какому-либо конкретному предприятию или организации, заключенные следовали туда самостоятельно. Так, среди прочих мест работы заключенных московских лагерей оказался и Большой театр, куда неоднократно набирали из Ивановского лагеря рабочих сцены. Не редкостью было направление осужденного в долговременные служебные командировки по делам организации-работодателя или лагеря в другие регионы, куда командированный, естественно, отправлялся без конвоя[44].

Всего за 1919—1921 гг. в стране существовало 132 лагеря, из них 26 в Сибири и национальных районах. На 1 ноября 1920 г. в 84 действовавших лагерях насчитывалось 59 636 заключенных, в т. ч. 34400 военнопленных. Число лиц, осужденных за контрреволюцию, не превышало 27% общей численности. Трудом было занято 67% осужденных — показатель очень высокий для мировой пенитенциарной практики[45]. Большинство работающих составляли люди, переданные в распоряжение учреждений и ведомств и слабо контролируемые лагерной администрацией.

С началом перехода к нэпу и окончанием активной фазы Гражданской войны на большей части территории

РСФСР, условия хозяйствования лагерей принудительных работ изменились. Численность лагерного населения начала падать в связи с освобождением значительной части военнопленных: к концу 1921 г. лагерное население не превышало 16 тыс. чел. В начале 1922 г. в практике лагерей впервые в отечественной пенитенциарной системе был поставлен вопрос о работе на основе хозрасчета. С 1 января 1922 г. все лагеря принудительных работ были сняты с государственного снабжения и полностью переведены на самоокупаемость и хозрасчет. С целью улучшения условий хозяйствования лагеря объединились в Центральное хозяйственное управление производственными предприятиями при лагерях принудительных работ, получившее официальное название «Принкуст». Устав этого «куста» был утвержден 4 марта 1922 г.[46] Целью деятельности нового производственного управления провозглашалось «Объединение и руководство местными предприятиями при лагерях на всей территории республики; рациональная постановка в них производства; целесообразное использование труда заключенных и наибольшее извлечение материальных выгод, обеспечивающее поступление средств на содержание лагерей и дальнейшее развитие производства».

«Принкуст» обладал значительной автономией в своей деятельности: исполнительные органы могли свободно распоряжаться всеми материальными и финансовыми средствами за исключением заработной платы заключенных. Последняя полностью перечислялась на счета Главного управления принудительных работ для использования в подъемном фонде. За полгода активной хозяйственной деятельности чистая прибыль куста достигла 30%. Такой показатель рентабельности превосходил все самые смелые ожидания[48]. Тем не менее, в деятельности «Принкуста» и сменившего его вскоре «Кустгумза» наблюдается много черт, роднящих лагеря принудработ с местами заключения обычного типа. Прежде всего, это стремление отказаться от внешних работ в понимании того времени, т.е. от рассредоточения рабочей силы по различным не связанным между собой объектам, что делало трудновыполнимыми требования режима. Такой способ считался наихудшим из всех возможных[49]. Поэтому руководство стремилось всемерно развивать производство в лагерных мастерских либо шло на такой неординарный шаг, как арендование простаивающих предприятий для использования на них своих заключенных. На этот путь, в частности, призывал встать все лагеря Циркуляр Главного управления принудительных работ при НКВД РСФСР №82 от 24.3.1921. Подчеркивая, что прежняя практика сводит на нет само понятие наказания, составители документа требовали превращения лагерей «в фабрику, завод, мастерскую, но не в казарму, из которой черпают рабочую силу на очистку снега и проч.»[50]. Наилучшим способом организации лагерного хозяйства авторы документа считали взятие в аренду предприятий с простым технологическим циклом (назывались кирпичные и лесопильные заводы) и размещение осужденных непосредственно на их территории[51]. Несмотря на некоторый революционный романтизм составителей циркуляра, привлекает внимание сама идея создания самостоятельного лагерного хозяйства, применяющего труд заключенных в массовом порядке и способного к оперативному маневрированию рабочей силой. В дальнейшем эта идея и нашла свое осуществление в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа. Пока же в 1921—1922 гг. не имеющие собственного «места обитания» и лишенные пополнения рабочей силой лагеря принудительных работ оказались лишними и к середине 1922 были расформированы.

После перехода к нэп строительство пенитенциарной системы активно продолжилось на основе принципов, заложенных до революции. Декрет СНК от 21 марта 1921 г. «Об установлении общих начал лишения свободы лиц, признанных опасными для Советской Республики и о порядке условно-досрочного освобождения заключенных», определивший основные направления исправительно- трудовой политики РСФСР, свидетельствует о практически полном копировании опыта царской тюрьмы без какой- либо существенной модификации системы исполнения наказаний[52]. В документе говорилось, что «в своей деятельности судебные органы РСФСР должны преследовать следующие цели: 1) поставить лиц, признанных опасными для советского строя, в фактическую невозможность причинить вред, 2) предоставить им возможность исправления и приспособления к трудовой жизни» Обозначив принципиальные положения исправительно-трудовой политики Советской власти, которые действуют до сих пор, Декрет не определил никаких конкретных путей и способов проведения этих принципов в жизнь. Отсюда можно сделать предположение, что имевшийся на тот момент пенитенциарный инструментарий казался вполне достаточным и не возникало нужды в каких-либо особых указаниях на этот счет. Нет подобных указаний и в Постановлении СНК РСФСР от 28 ноября 1921 г. «Об использовании труда заключенных в местах лишения свободы РСФСР и отбывающих принудительные работы без лишения свободы». В то же время документ свидетельствует о трудностях, испытываемых государством при попытке определить место принудительного труда в системе с допущением рыночных отношений. Любые вопросы, связанные с привлечением рабочей силы осужденных, подлежали детальной регламентации со стороны наркомата труда, определявшего возможность использования принудительного труда в интересах советских учреждений и предприятий[54]. При взгляде на Отдел III, главу 2 Исправительно- трудового Кодекса РСФСР 1924 г., посвященные работам осужденных, можно предположить, что принципы организации труда обеспечивали достаточно поводов для противоречий между «вольным» и принудительным секторами хозяйства. Статьи, посвященные организации работ, оплате и охране труда осужденных, являются почти точным сколком с соответствующих положений закона времен Александра Третьего, с определенными изменениями в сторону либерализации режима и улучшения быта заключенных. Как и в императорской России, упор делался на создание при существующих местах заключения производств, призванных своей деятельностью покрывать расходы на содержание контингента заключенных. Как и при царском режиме, полностью сохранилось «соперничество» внутренних и внешних работ как средства решения производственных задач. Новым было только требование строить свою хозяйственную деятельность на основах хозрасчета. Выполнение данной задачи возлагалась на местный уровень руководства местами заключения[55].

Но в условиях НЭП все усилия по созданию полноценных хозяйственных организмов, опираясь на местные ресурсы, встречались с труднопреодолимыми препятствиями. Это лишний раз подтвердили участники Второго съезда работников пенитенциарного дела, проходившего в Москве в конце ноября — начале декабря 1924 г. Из выступлений вырисовывалась безотрадная картина. Отсутствие средств (к 1925 г. только 32 места заключения РСФСР финансировалось из госбюджета, остальные были отданы на довольствие местным бюджетам), перегруженность краткосрочными заключенными и материально-бытовые проблемы предельно ограничивали возможность привлечения осужденных к внутренним работам. Организации труда препятствовал громадный некомплект надзирающего состава и конвоя, вызванный острой нехваткой средств и материально-бытовой неустроенностью. Заработная плата административного и надзирающего состава, как и расходы на заключенных, серьезно колебалась в зависимости от местоположения места заключения и его бюджетного статуса. В госбюджетных учреждениях содержание заключенного обходилось примерно на 25 коп. в день дешевле, чем в такого же класса тюрьмах, финансируемых из местных средств. Выше была и зарплата надзорсостава. Надзиратель в госбюджетном домзаке («доме заключения») получал в среднем 27,6 руб. в месяц, в то время как его коллега в провинции имел среднюю зарплату в 18 руб. в месяц: на Урале и в Сибири нередки были «зарплаты» и в 10 рублей[56]. Исключение (лишь подтверждавшее эту закономерность), составляли крупные промышленные центры вроде Ленинграда, где средств местного бюджета вполне хватало, чтобы обеспечить надзирателям «фантастический» ежемесячный доход в 39 рублей[57].

Следствием такого финансового положения пенитенциарной системы была текучесть кадров. Для примера возьмем Урал — один из регионов с низким уровнем заработной платы. Штатная численность обслуживающего персонала мест заключения здесь в начале 1924 г. составляла 780 чел. В течение года уволились 673 человека и вновь был принят на работу 681 сотрудник, причем штат ни разу не был укомплектован полностью[58]. При таком качестве надзора о серьезном трудовом использовании спецконтингента нечего было и думать. Поправить же финансовое положение за счет перераспределения средств в местных бюджетах было невозможно. Отделы мест заключения (ОМЗ) организационно входили в состав административных отделов местных исполкомов. У последних первоочередных статей расхода было много и без «домзаков». Наоборот, большая часть средств, получаемых ОМЗами, немедленно перераспределялась в пользу других отделов, например милиции[59].

В подобной ситуации единственной возможностью улучшить содержание заключенных и обслуживающего персонала было развитие собственной хозяйственной деятельности мест заключения. И вот здесь-то и возникали глазные проблемы.

Система исполнения наказаний была крайне либеральной по отношению к правонарушителям из социально близкой среды: они получали низкие сроки лишения свободы (в середине 20-х годов существовало даже однодневное тюремное заключение), имели ряд льгот и зачетов. Например, осужденные крестьяне получали отпуска из мест заключения на время полевых работ (время отпуска засчитывалось в срок), соответствующее постановление ВЦИК было принято 21.04.1925 г.[60] Итогом этой и подобных мер была постоянно меняющаяся численность заключенных. По данным переписи, проведенной в 1926 г., из общего числа осужденных в 103683 человека 52% имели сроки заключения меньше одного года. Организовать их трудовое использование за такое короткое время было сложно, помимо недостатка времени, сказывался недостаток средств и возможностей[61]. Советская исправительная система использовала здания, в подавляющем большинстве доставшиеся в наследство от старого режима. Они не были приспособлены для применения во все возрастающих масштабах труда заключенных: отсутствовали помещения, оборудование. О проблемах, стоявших перед местами заключения, дает представление рапорт Уральского УНКВД в ГУМЗ НКВД РСФСР: «...все мастерские мест заключения носят кустарный характер, не механизированы, в силу чего впитывали в себя небольшое количество рабочей силы. Старые тюрьмы...не приспособлены для производственной деятельности. Не менее важным обстоятельством, затрудняющим полное использование срочнозаключенных на работах, составляет наличие в м/з [местах заключения] большого процента неквалифицированной силы, в частности крестьян»

Для более эффективного использования труда такой категории заключенных следовало изыскать ту область применения, где от каждого рабочего не требовалось высокой квалификации. В 20-е годы эти поиски направлялись по пути создания сельскохозяйственных колоний, но здесь все стремления создать эффективное самоокупающееся хозяйство (самоокупаемость была одним из непременных требований к таким м/з) наталкивались на полное отсутствие производственной базы. Для размещения колоний использовались разоренные помещичьи усадьбы, где зачастую не было ни одного целого здания, не говоря уже о сельхозинвентаре. Местные власти соглашались на выделение только худших и пустующих земель. В подобном положении хозяйства, основанные на ручном труде, были нерентабельны. В 1927 году в РСФСР существовало 244 места заключения, из них 1(!) сельхозколония. В 1929 году таких колоний насчитывалось 42 со средним количеством заключенных в 205 человек в каждой. Возможность организации внешних работ, где можно было использовать массовый ручной неквалифицированный труд, в подавляющем большинстве районов страны отсутствовала: в Центре, в Поволжье, на Урале существовавшая безработица лишала смысла предложения мест заключения о передаче их контингента на работы. Там же, где такая возможность существовала, либо не было спроса на труд осужденных, либо состав контингента не позволял нарушить режим изоляции[63]. При неуклонном росте числа осужденных, в т.ч. и по статьям, предусматривающим длительные сроки заключения и режим «строгой изоляции», проблема содержания и безопасности системы становилась весьма острой. В середине 20-х годов на содержание заключенного госбюджетных мест заключения тратилось 208 рублей в год, но к концу 20-х годов эта сумма возросла до 500 рублей[64], Предложения о передаче всех мест заключения на госбюджет с ходу отвергались. В начале 1925 г., при 208 рублях в год на каждого «сидельца» и всего лишь 32 бюджетных домзаках советское государство без возмещения тратило на них 4 млн. рублей ежегодно. Прием на государственное довольствие всех остальных мест заключения повысил бы эту сумму до 15 млн. рублей, что было неприемлемо[65]. По этой причине 2-й всероссийский съезд работников пенитенциарного дела в своих решениях исходил из возможности организации на базе существующей системы мест лишения свободы достаточно эффективного производственного механизма. Съездом был предложен комплекс административных и экономических мер, способствующих достижению данной цели.

Предлагалось создание при местах заключения так называемых рабочих частей — подразделений, ведавших производственными мощностями и их использованием[66]. Главной задачей рабочей части являлось трудовое использование заключенных с целью получения прибыли, обращаемой на содержание места заключения. Для достижения большей эффективности на рынке начальник рабочей части обладал широкой автономией, а доля отчислений от доходов части в бюджет места заключения была жестко ограничена определенным процентным соотношением. Остальные средства могли направляться исключительно на производственные нужды рабочей части[67].

Фактически речь шла о создании при домах заключения полноценных предприятий на правах своеобразных арендаторов: тюрьма предоставляла помещения и выделяла рабочую силу, за что получала часть заработанных средств и пускала их на улучшение условий содержания заключенных. Рабочая часть, в свою очередь, за отчислением указанных сумм в бюджет места заключения, могла быть совершенно свободной в выборе направления и способа своей хозяйственной деятельности[68]. Такой путь применения труда осужденных имел определенные перспективы и в модифицированном виде продолжал существовать в дальнейшем. Но его существеннейшим недостатком являлось потребность в достаточно квалифицированной рабочей силе, чего зачастую не было на местах, и в оборудовании, позволявшем выпускать достаточно широкий ассортимент продукции. А такого универсального оборудования в 20-е годы остро не хватало и в государственной промышленности. По этой причине данный метод трудового использования осужденных не получил в тот период распространения и не стал основой экономической деятельности системы исполнения наказаний.

Что же касается организации внешних работ, то, согласно резолюции съезда, она признавалась возможной при соблюдении двух условий. Во-первых, в месте расположения места заключения должны отсутствовать возможности организации внутреннего производства, во-вторых, труд осужденных ни в коем случае не должен составлять конкуренции вольнонаемному труду[69]. Выдвижение подобных условий, больше похожих на ультиматум, может быть объяснено двумя обстоятельствами. Во-первых, советские пенитенциарии, жестоко страдающие от нехватки средств и кадров, крайне настороженно относились к способу, требовавшему усиления надзора и конвоя. Во-вторых, и это главное, отделы мест заключения, эти обездоленные звенья местного советского аппарата, не могли быть заинтересованы в конфронтации со своим руководством. А эта конфронтация возникла бы непременно, как только ОМЗ попытались бы выйти с предложением об использовании труда заключенных в местности, где существовала безработица. А если учесть, что еще на 1 апреля 1928 г. на учете бирж труда находилось 1576 тыс. человек, то легко себе представить, какие обвинения могли пасть на голову тех, кто предложил бы предпочесть интересы правонарушителей интересам рабочего класса[70]. По этой причине внешние работы на данном этапе оставались уделом мест заключения отдаленных местностей (Сибирь, Забайкалье) и не рассматривались как перспектива развития всей пенитенциарной системы страны. Тем не менее, резолюция 2-го съезда показывает, что к началу 1925 г. исправительно- трудовая политика Советского государства продолжала реализацию принципов, заложенных еще до Октябрьской революции, а, следовательно, нет оснований отодвигать время возникновения системы исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ ) в прошлое дальше, чем в 1929 г.

С началом «кризиса хлебозаготовок» 1927/28 и последовавшим вскоре «обострением классовой борьбы», повлекшим лавинообразный рост числа осужденных, вопрос совмещения требований режима и трудового использования вырос до масштабов угрозы государственной безопасности. Выявившиеся проблемы не позволяли развивать использование труда заключенных на основе старой системы мест заключения и старинных законодательных норм. Причина не в более низкой производительности и эффективности труда осужденных: принцип условно- досрочного освобождения, введенный в советской пенитенциарной системе, создавал достаточно мощный стимул к труду. Дело скорее в особенностях организации принудительного труда, совмещающей функции экономического института с функциями силового подавления. Потребности обеспечения хозяйственной деятельности вступали в серьезное противоречие с требованиями обеспечения должного режима содержания заключенных. В этих условиях попытка создания полноценной хозрасчетной производственной единицы на базе неприспособленных м/з была обречена на неудачу в т.ч. и экономически. Для развертывания производства требовался значительный стартовый капитал, коим места заключения, снабжаемые по остаточному принципу, просто не располагали. Такие же трудности существовали и в снабжении сырьем. Расположение мест заключения в населенных пунктах при наличии безработицы серьезно затрудняло использование даже части заключенных на внешних работах. Значительная часть осужденных-краткосрочников просто не успевала приступить к труду. Ассортимент выпускаемой продукции был ограничен предметами, типичными для данного региона, в связи с чем она не находила сбыта. В итоге занятость оказывалась низкой: не более 45%[71]. Требовались поиски новых принципов применения принудительного труда, соответствующих по возможностям увеличению масштабов государственного принуждения. Эти принципы были выработаны путем перехода к системе исправительно-трудовых лагерей. После расформирования в 1922 г. лагерей принудительных работ для содержания контрреволюционных элементов потребовались места заключения, в которых поддерживался бы режим строгой изоляции. Поэтому в 1923 г. было принято решение о формировании управления Соловецкого лагеря особого назначения для содержания политических врагов Советской власти и наиболее закоренелых рецидивистов из числа уголовных. Островное положение основных подразделений лагеря позволяло надежно изолировать его население от остальной страны. В первые годы своего существования, однако, Соловецкий лагерь особого назначения носил такое название исключительно по внешним признакам. Заключенные размещались, в отличие от тюрьмы, рассредоточенно и без усиленной охраны. В остальном режим содержания в лагере не отличался от режима обычных мест заключения.

Никакого хозяйственного использования заключенных первоначально не предусматривалось. Правительство было вынуждено с 1924 г. постоянно подпитывать Соловецкий лагерь внушительными внебюджетными субсидиями, в конце концов достигших суммы в полтора миллиона рублей ежегодно. В противном случае ОГПУ не бралось обеспечить надлежащий режим содержания заключенных в переполненном лагере[72]. Изменения произошли в 1926 г. После выхода в свет Обращения ЦК ВКП(б) от 26.04.1926 с призывом ко всем трудящимся вести борьбу за экономию государственных средств, заключенный Соловецкого лагеря Н.А. Френкель предложил использовать труд осужденных на таких работах, прибыль от выполнения которых превышала бы расходы на содержание лагерников: валка леса, строительство дорог, рыболовство, производство мебели и т. д.[73]. Благодаря проводившемуся в УСЛОН (Управление Соловецкого лагеря особого назначения) в 1926/27 гг. экономическому эксперименту выявилась возможность лагеря существовать на основе самоокупаемости при самых широких перспективах развития внешних работ. Перевод на подобные принципы всей системы исправительных учреждений позволял решить задачу эффективной постановки принудительного труда путем колонизации окраинных и неосвоенных районов страны, чем достигалась высокая степень изоляции осужденных при решении значительных и важных для государства народнохозяйственных задач. Новая схема должна была учитывать те новые задачи, которые государственному аппарату СССР пришлось решать в связи с переходом к политике форсированной модернизации. С учетом стоящих перед государством задач и требований совмещения трудового использования с обеспечением изоляции, вероятным вариантом использования рабочей силы заключенных становилась колонизация районов, намеченных к освоению в качестве новой промышленной базы. Дело было за выработкой новых принципов государственной исправительно-трудовой политики.

Главной причиной поисков в этом направлении послужили радикальные изменения внутри СССР. С конца 1927 г. нэп вступил в полосу затяжного кризиса, на что указывал непрекращающийся «кризис хлебозаготовок». Быстро выйти из кризиса «нэповским» путем оказалось невозможным: не осталось резервов. Уже к 1926 г. промышленность подошла к 100% использованию дореволюционных основных фондов; дальше запускать было нечего[74]. Выход, как известно, был найден на пути форсированной индустриализации в промышленности и коллективизации в сельском хозяйстве. Этому предшествовали активные поиски решения.

Впервые со всей остротой вопрос о необходимости ускоренного развития промышленности поставили в своих выступлениях и работах лидеры троцкистской оппозиции. Еще в начале 1923 г. Л.Д. Троцкий писал в подготовленных им «Тезисах о промышленности»: «Свое руководящее положение рабочий класс может сохранить и укрепить не через государство, не через армию, а через промышленность, которая воспроизводит самый пролетариат. Вся наша работа оказалась бы построенной на песке, если бы не имела под собой растущей промышленной базы. Только развитие промышленности создает незыблемую базу пролетарской диктатуры»[75].

В начале 1926 г. Госплан пришел к тому же выводу. В своем докладе о проекте «общехозяйственной ориентировки» председатель Госплана Г. М. Кржижановский 2 февраля 1926 г.заявил, что «опасность коренится не в чрезмерно быстром росте сельского хозяйства, а в отставании промышленного производства в этой связи... проблема промышленности приобретает на ряд лет значение центральной народнохозяйственной проблемы».

Вопрос был поставлен, следовало искать пути его решения. Хотя необходимость ускоренного развития промышленности и превращение СССР «из страны, ввозящей машины и оборудование, в страну, производящую машины и оборудование...» была ясна еще делегатам XIV съезда ВКП(б), который внес приведенные выше слова в свою резолюцию, найти способ, чтобы сказку сделать былью, оказалось непросто. Все производственные мощности, доставшиеся в наследство от дореволюционной России, уже работали, и выжимать из них было нечего. Чтобы строить новые предприятия и создавать новые отрасли промышленности требовалось накопление капитала, т.е. превращение доходов, полученных в ходе хозяйственной деятельности, в капитал, используемый для расширения производства. Проблема накоплений стала главной головной болью для руководства страны. В своей резолюции по докладу председателя Госплана, принятой 5 февраля 1926 г., ВСНХ констатировал следующее положение дел: «Необходимость развертывания промышленности ставит вопрос о достаточном финансировании... отсутствие достаточного накопления, напряженное состояние денежного обращения... требуют осторожной эмиссионной и кредитной политики. Основная задача заключается в максимальном ограничении непроизводительного потребления и в использовании всех имеющихся в стране свободных средств для производственных нужд»

Первоначально решили наскрести лишние средства «по сусекам», не прибегая к перераспределению средств между промышленностью и сельским хозяйством. Стоит помнить, что такой вопрос в середине 20-х был вопросом политическим, вопросом о судьбе смычки рабочего класса и крестьянства, и поднимать его не хотелось. Пока что, по результатам дискуссий в ВСНХ и на Апрельском (4—9.04. 1926) Пленуме ЦК ВКП(б), в печати появилось Обращение ЦК и ЦКК ВКП(б) к трудящимся от 25 апреля 1926 г. В документе определялись основные направления усилий партии и правительства. «Капиталистические страны создавали свою промышленность ти путем захвата и ограбления колоний..., или при помощи кабальных займов от других, более развитых стран. Мы не можем и не должны рассчитывать ни на один из таких источников притока внешних средств. Мы должны ясно представить себе, что при современных условиях мы можем опираться только на внутренние силы, что размеры капитальных вложений почти целиком будут зависеть от размеров внутреннего накопления народного хозяйства».

Обращение призывало всех трудящихся бороться за режим экономии и способствовать сокращению всех непроизводительных трат[78].

Для нас этот документ интересен тем, что он послужил своеобразным катализатором для перевода Соловецкого лагеря ОГПУ на режим самоокупаемости. Но если для лагеря борьба за экономию стала началом удачного хозяйственного эксперимента, то попытки увеличить таким путем размер внутренних накоплений в стране не принесли желаемых результатов. Знаком этого стали вновь обострившееся в начале 1927 г. положение с хлебозаготовками и «товарный голод», порожденный осложнением внешнеполитической ситуации[79]. В результате оказался под угрозой срыва экспортно-импортный план, столь важный для осуществления технического перевооружения промышленности. Постепенно стало ясно, что проводить политику индустриализации, подчиняя ее конъюнктуре сельскохозяйственного рынка, невозможно, что нужно менять всю систему отношений между городом и деревней.

Прежде всего, встала проблема выбора стратегии индустриализации при условии отсутствия внешних источников капитала и при необходимости перераспределения средств внутри народного хозяйства. Был избран путь, предлагавшийся еще в начале 20-х годов деятелями левой оппозиции. Предусматривая в плане политическом всемерное увеличение и укрепление рядов рабочего класса, как основной опоры пролетарской диктатуры (см. цитату Троцкого выше.— М.М.), этот путь опирался в экономической области на закон первоначального социалистаческого накопления. Этот закон был сформулирован крупнейшим экономистом левой оппозиции Е.А. Преображенским в ходе его полемики с Н.И. Бухариным в 1924- 1926 гг. Он гласил. «Первоначальным социалистическим накоплением мы называем накопление в руках государства ресурсов главным образом из источников, лежащих вне комплекса государственного хозяйства. Это накопление в отсталой крестьянской стране должно играть колоссально важную роль, в огромной степени ускоряя наступление момента, когда начнется техническая и научная перестройка государственного хозяйства... правда, в это время происходит и накопление на производительной основе государственного хозяйства. Однако, во-первых, это накопление также носит характер предварительного накопления средств для подлинного социалистического хозяйства и этой цели подчинено. Во-вторых, накопление первым способом...явно преобладает в этот период».

Н.И. Бухарин потратил много сил и времени, доказывая, что Преображенский не прав, но тем не менее был избран именно тот вариант, при котором основную часть средств для реконструкции промышленности поставляли другие отрасли народного хозяйства. В первую очередь, использовались ресурсы деревни. Но тот же Е.А. Преображенский в одном из своих писем 1928 г. писал, что осуществление «левого курса» в отношении деревни не может не вызвать обострения классовой борьбы и, как результат этого, возрастет и сопротивление со стороны зажиточной части деревни и капиталистических элементов города. Теряя экономическую опору под давлением советской власти, эти люди неизбежно встанут на путь открытого противостояния властям[81].

Так и произошло в действительности, в итоге репрессии в отношении противников индустриализации наполняли места заключения по всей стране. С одной стороны, возрастали и расходы на содержание этой массы заключенных. Но одновременно увеличивался резерв рабочей силы. Избранная модель модернизации страны сделала неизбежным массовое привлечение трудоспособных заключенных к созданию основного капитала, создавая и поле деятельности, и свободную рабочую силу.

В новых условиях изменилось отношение руководства к основам исправительной политики. Тому было несколько причин. Из причин экономического характера следует отметить многократно упоминавшуюся проблему накоплений. Требующиеся для индустриализации суммы были огромными; согласно показателям 1-го пятилетнего плана, общий объем капиталовложений в народное хозяйство определялся в 64,6 млрд. руб., из которых примерно четверть — 16,4 млрд. вкладывались в промышленность[82]. Чтобы обеспечить (при жестком курсе опоры на собственные средства) выполнение плана, необходимо было экономить на всех и на всем. В таких условиях прежняя политика содержания в местах заключения десятков тысяч физически здоровых трудоспособных людей ложилась нагрузкой на бюджет. Программа пятилетки предусматривала сооружение свыше 1,5 тыс. промышленных предприятий, прокладку свыше 5 тыс. км железнодорожных путей. Гигантский объем капитальных работ требовал привлечения больших количеств неквалифицированной рабочей силы, и «социально-опасные элементы» могли внести немалый вклад в дело строительства социализма. Существовало и еще одно обстоятельство: для закупки за рубежом необходимого оборудования и технологий нужна была валюта. В годы НЭП основным источником валютных поступлений был экспорт товарного хлеба. В условиях коллективизации, сокращения сельхозпроизводства и последующего (с 30-х годов) роста внутреннего потребления хлеба, основной статьей советского экспорта стал лес. Для форсированной разработки лесных массивов была пригодна рабочая сила заключенных. Необходимое оборудование можно было приобрести и за золото. Но места, в которых предполагалось наличие богатых залежей золота, находились в пустынных районах Крайнего Севера и Дальнего Востока. И здесь использование труда заключенных могло быть экономически выгодно. Наконец, определенно существовали и политические соображения в пользу радикальной перестройки пенитенциарной системы. Рост численности осужденных, вызванный карательными санкциями против части крестьянства, таил в себе источник серьезных угроз щсударственной безопасности — возникала угроза скопления в домзаках массы неработающих и озлобленных людей. А избавиться от этой угрозы путем перевода большей части осужденных в сельскохозяйственные колонии оказалось невозможным. С точки зрения государственной безопасности вывод крупной массы враждебно настроенных к Советской власти людей на внешние работы в густонаселенных районах страны, при невозможности запрета на связь с внешним миром, был чреват серьезной опасностью побегов, а возможно, и восстаний. Невозможность использования такой формы ис- правительно-трудовых учреждений, как сельскохозяйственные колонии, вызвала новый этап реформы пенитенциарной системы СССР, направленный на переход к массовому трудовому использованию труда осужденных.

Экономические выгоды от перехода к широкомасштабному трудовому использованию заключенных были очевидны для авторов Постановления ВЦИК и СНК от 26 марта 1928 г. «О карательной политике и состоянии мест заключения». Данный документ нацеливал органы исполнения наказаний на выполнение в первую очередь хозяйственных задач[83]. Главным препятствием на пути полного вовлечения осужденных в хозяйственную деятельность являлись требования режима. Существовавшие места заключения не обеспечивали должной изоляции преступников от общества в случае привлечения заключенных к труду. В районах расположения ИТУ отсутствовали, в большинстве случаев, возможности для трудовой деятельности, а попытки привлечения заключенных к труду за пределами мест заключения затрудняли их охрану и увеличивали опасность побегов. Выполнение режима в переполненных исправтруддомах было затруднено. Существовал исправительно-трудовой лагерь ОГПУ, но его вместимость была ограничена. По состоянию на 20.09.1927 г. в этом лагере насчитывалось около 13 тыс. человек[84]. Однако с точки зрения трудового перевоспитания заключенных опыт лагеря был безусловно полезен.. Неизвестно, кому из руководителей НКЮ, НКВД или ОГПУ первому пришла в голову идея разрешить волновавшие их проблемы, сделав ИТЛ основой пенитенциарной системы, изолировав «социально-опасный элемент» в отдаленных и необжитых районах страны. Эта идея органически смыкалась с экономическими задачами, поставленными партией и государством, и сулила в будущем немалые выгоды: государство получало дополнительные силы и средства для расширения экономического базиса, а центральные районы страны освобождались от «социально-опасных» элементов. Разработка реформы исправительно-трудовой системы СССР активно велась в недрах пенитенциарной системы и широко обсуждалась в ходе Первого всесоюзного совещания пенитенциарных деятелей, проходившего в Москве в конце 1928 г. Этот форум подвел итоги существования старой пенитенциарной системы СССР, опиравшейся на основы, заложенные в императорской России, и наметил возможные пути реформирования советского исправительно-трудового дела. Выводы, к которым пришли участники совещания, весьма важны для поисков ответа на вопрос о соотношении объективных и субъективных причин при рождении ГУЛАГ а.

Отчетные доклады и выступления рисовали следующую картину. В РСФСР на разного рода работах было занято около 40% заключенных. Основным способом хозяйственной деятельности по-прежнему оставались работы в мастерских, причем налицо была тенденция к концентрации производства. Эту тенденцию достаточно наглядно иллюстрируют данные таблицы 1, составленной по итогам докладов участников совещания:

Таблица 1. Мастерские мест заключения РСФСР в 1924 и 1928 гг.

Оборот предприятий мест заключения РСФСР составил в 1927 г. более 30 млн. рублей[85]. Тем не менее, выступавшие ораторы были единодушны в своем признании недостаточности этих результатов.

Участники совещания сформулировали требование безусловной самоокупаемости труда осужденных и дали четкое определение этого понятия. Для нас очень важно ознакомиться с ним, ибо в новейшей историографии часты оживленные дискуссии вокруг данного понятия, но авторы зачастую вкладывают в него совершенно иной смысл, нежели тот, что имели в виду участники совещания 1928 года.

Самоокупаемость понималась участниками форума как бездефицитность госбюджета, выделенного на места заключения, т.е. государственные расходы должны были восполняться доходами от хозяйственной деятельности мест заключения[86]. Ораторы прямо назвали неправильным взгляд, в соответствии с которым пенитенциарная система должна приносить чистую прибыль наподобие капиталистического предприятия. В качестве наилучшей меры к достижению самоокупаемости в рамках системы ИТУ в целом, Совещание постановило «Вывести максимум заключенных из мест заключения в городах в сельскохозяйственные колонии и практически подойти к организации массовых внешних работ для лесных и горных разработок в отдаленных районах»

На высшем уровне выработка решения началась с весны 1929 г., когда в СНК РСФСР поступила совместная докладная записка Наркоматов юстиции, внутренних дел и ОГПУ от 13 апреля, где доказывалась необходимость создания системы лагерей. Составители докладной обосновывали свои выводы необходимостью полного осуществления приговоров, прекращения практики применения краткосрочного заключения и снижения расходов на содержание заключенных[88]. В качестве решения выдвигались предложения организации в районе Олонца-Ухты концлагерей общей емкостью в 30 тыс. чел., и впредь всех лиц, осужденных на срок от 3-х лет и выше, использовать для колонизации северных окраин страны, для разработки их природных богатств[89]. По мнению составителей, реализация предложенных мер позволила бы привести практику в соответствие с основами исправительной политики и существенно снизить (до 100 руб./год) расходы на содержание заключенных4. Предложения трех Наркоматов рассматривались месяц, и 13 мая 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, официально дававшее старт коренному преобразованию пенитенциарной системы. Документ требовал «перейти на систему массового использования за плату труда уголовных арестантов, имеющих приговор не менее трех лет, в районе Ухты, Индиго и т.д.[90] Для выработки решений по конкретным областям использования труда заключенных предлагалось образовать комиссию в составе Н.М.Янсона (Нарком юстиции РСФСР), Г.Г.Ягоды — зам пред. ОГПУ, Прокурора РСФСР Н.В.Крыленко, Наркома внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачева и Наркома труда СССР Н.А.Угланова[91].

Первое заседание комиссии состоялось 15 мая 1929 г. Выступления участников выявили наличие разногласий по вопросу о принадлежности создаваемой системы: на право руководства претендовали НКВД и ОГПУ. Последнее одержало верх, как ведомство, имевшее опыт создания и эксплуатации лагерей. На заседании стороны обсудили вопросы, связанные с практическим применением труда осужденных в сельском хозяйстве, на мелиоративных работах и дорожном строительстве[92]. Выступавшие внесли предложение об изменении структуры пенитенциарной системы: заключенные, имевшие сроки свыше 3-х лет, передавались в ИТЛ, краткосрочные оставались в ведении НКВД, соответственно, тюрьмы прекращали использоваться как места лишения свободы и служили только как следственные изоляторы либо пересыльные пункты[93]. В итоге комиссия высказалась за организацию новых лагерей ОГПУ. Это решение было утверждено Постановлением ПБ ЦК ВКП(б) от 23.05.1929 г., где содержалось и предложение о выделении необходимых средств[94].

Так было положено начало созданию системы. В области исправительной ее функция заключалось в том, чтобы заменить тюремные методы «методами внетюремного воздействия на преступника путем организации работ в лагерях в, достаточно изолированных по своему географическому положению местностях с соблюдением соответствующего (сурового) режима». Таким образом, осужденный самой природой изолировался от общества и должен был работать в интересах общества. Экономические задачи системы члены Комиссии также определяли довольно четко. Заключенные должны были трудиться «в отдаленных местностях, где вследствие отдаленности или из-за трудности работы ощущается недостаток рабочей силы»[96]. По мнению Наркома юстиции Янсона «лагеря должны стать пионерами заселения новых районов путем применения дешевого труда заключенных, чтобы труд был дешевым, он не должен требовать расходов на технику. У CCCР не было в достаточном количестве необходимого оборудования. А раз так, вопросы технического оборудования второстепенны: задача лагерей — прочистить путь к малонаселенным районам путем устройства дорог, изучения местности, приступа к эксплуатации природных богатств. Если эти места окажутся в смысле эксплуатации интересными, они будут переданы органам промышленности, а лагеря надо будет передвигать на новые места с теми же целями пионерства»[97].

Определяя с такой четкостью основные задачи будущего ГУЛАГа, члены Комиссии прекрасно сознавали все трудности освоения окраинных районов. Даже при условии, что силами заключенных будет проведена гигантская работа по созданию экономической инфраструктуры, потребуется долгое время и большие деньги, чтобы укомплектовать новые предприятия рабочей силой. Этого мнения придерживалось и руководство страны. На XV и XVI съездах партии в докладах первых лиц неоднократно звучали сомнения относительно возможности в «ближайшие пятилетки» решить проблему переселения на Север и Дальний восток, настолько высокими представлялись расходы[98]. Справедливо считая, что у страны нет ни лишних средств, ни лишнего времени, участники обсуждения искали приемлемый выход из положения. На одном из заседаний комиссии, касаясь вопроса о трудоустройстве заключенных после отбытия срока, Г.Г. Ягода предложил «рядом мер, как административного, так и хозяйственного содействия освобожденным,...побудить их оставаться на Севере, тут же заселяя наши окраины»[99]. В этом случае расходы на обустройство становились минимальными, тем более что каждый освобождаемый получал на руки снятые с его лицевого счета деньги, которые в течении срока отчислялись туда с его заработной платы. К моменту освобождения на счетах накапливалась сумма в 200-300 рублей, что давало возможность обустройства[100].

Предложение зампреда ОГПУ позволяло в значительной мере решить вопрос с заселением осваиваемых пространств, и Комиссия приняла его за основу. Это решение нашло отражение в постановлении «Об использовании труда уголовно-заключенных», принятом СНК СССР 11.07.1929 г. Документ обязывал ОГПУ и прочие заинтересованные ведомства срочно разработать комплекс мер по колонизации осваиваемых районов. В основу планируемых мер были положены три основных принципа:

«а) досрочный перевод на вольное поселение в этом же районе заключенных, заслуживающих своим поведением или отличившихся на работе, хотя и не отбывших назначенного им срока лишения свободы, с оказанием им необходимой помощи;

б) оставление на поселение в данном районе с наделением землей заключенных, отбывших положенный им срок лишения свободы, но лишенных судом права свободного выбора местожительства;

в) заселение теми заключенными, которые отбыли срок лишения свободы, но добровольно пожелают остаться на поселение в данном крае»[101]

Помимо законодательного обеспечения колонизационных мер, документ устанавливал новую структуру системы исполнения наказаний. Согласно постановлению, все осужденные на срок три года и выше подлежали направлению в исправительно-трудовые лагеря ОГПУ. Остальные, имевшие срок лишения свободы до трех лет, оставались в ведении органов НКВД союзных республик. Трудовое использование этих категорий заключенных обеспечивалось путем организации промышленных и сельскохозяйственных колоний[102]. Соответственно, изменилась вся сеть мест лишения свободы, в ее состав вводились места заключения для осужденных на срок 1-3 года (колонии). За тюрьмами оставлялись функции следственных изоляторов и пересыльных пунктов[103]. В конце 1929 г. все ИТЛ были переведены на самоокупаемость и освобождены от уплаты подоходного налога и промыслового налога с оборота[104]. Перевод мест лишения свободы на самоокупаемость снимал с государства бремя расходов на содержание практически любых масс заключенных, так как стоимость выполнения ими работ покрывала, иногда с превышением, все траты. В письме заместителя председателя ОГПУ Ягоды на имя Молотова от 28 февраля 1933 г. говорится: «Все лагеря ОГПУ находятся на полной самоокупаемости и все расходы производят за счет собственных средств, не прибегая ни к какому банковскому кредитованию»[105]. Поддержание карательного аппарата стало практически безубыточным, и это, несомненно, говорит в пользу мнения об эффективности созданной системы.

Но основной задачей экономической деятельности ГУЛАГа, созданного в соответствии с Положением об исправительно-трудовых лагерях, принятым СНК СССР 7 апреля 1930 г., стало хозяйственное освоение окраинных районов страны[106]. В новом исправительно-трудовом кодексе РСФСР, принятом в 1933 г,, был окончательно закреплен принцип обязательного труда заключенных. Согласно статье 4-й, «провозглашенная Конституцией РСФСР обязанность общественно-полезного труда для всех граждан распространяется также и на лишенных свободы, способных к труду»[107]. Там же получил законодательное закрепление принцип, согласно которому заключенный обязательно получал оплату за произведенную работу. «За все работы производственного значения, в т.ч. подсобные и вспомогательные, а также... работы по обслуживанию мест заключения, лишенные свободы получают денежное вознаграждение»[108].

Ранее, в Положении об ИТЛ, было записано, что все заключенные получают продовольственный паек в соответствии с характером выполняемой работы. Общее содержание и все виды обслуживания предоставлялись бесплатно[109]. Самым важным средством повышения производительности труда заключенных стала система зачетов: перевыполнявшим установленную норму день работы за- считывался за полтора-два календарных дня срока, а на особо тяжелых работах даже за три. В итоге срок наказания мог сократиться втрое![110] Оформление системы стимулирования производительности труда заключенных позволило в дальнейшем перейти к решению масштабных задач в интересах хозяйственного и оборонного строительства в СССР.

Подведем некоторые итоги. Сама идея использования труда осужденных, равно как и практическое воплощение этой идеи в жизнь, имеют длительную историю и ни в коей мере не могут считаться чертой, имманентно присущей карательной политике советской власти. История Российской империи дает немало примеров широкомасштабного применения труда осужденных на строительстве и в промышленном производстве. Некоторые основные принципы дореволюционной карательной политики (обязательность труда для всех категорий заключенных, система зачетов, привлечение осужденных для колонизации и хозяйственного освоения окраин) пережили Российскую империю и в измененном виде применяются по сей день.

Главной причиной слабого использования труда заключенных в хозяйстве в 1917—1929 гг. являлось отсутствие государственной необходимости в таком труде. Опыт сначала царской тюрьмы, а затем и советских мест заключения свидетельствовал, что принудительный труд не может быть включен в систему рыночной экономики на правах рядового ее участника и не может руководствоваться действующими между хозяйствующими субъектами взаимоотношениями. В условиях нэпа, когда экономика переживала период постепенного восстановления довоенного уровня, не было нужды в вводе дополнительных мощностей, в расширении ресурсной базы экономики и в дополнительной сельхозпродукции, а неквалифицированная рабочая сила осужденных с наибольшей отдачей могла использоваться на массовых работах, не требующих технических знаний. Таковыми являются строительные, сельскохозяйственные работы, деятельность по добыче полезных ископаемых. В 20-х годах в широкомасштабных работах такого рода не было нужды, и заключенные продолжали содержаться в исправительно-трудовых домах, переполненных сверх меры. Тем не менее именно трудности периода нэпа, с их постоянной нехваткой финансовых средств, стимулировали активные поиски новых форм организации принудительного труда, способных дать экономический эффект при скудных стартовых возможностях.

Наконец, само формирование ГУЛАГ а оказывается результатом целого комплекса экономических и социальных факторов, сопровождавших процесс форсированной индустриализации и коллективизации. Необходимость расширения сырьевой базы и компенсации сокращения валютных поступлений от хлебоэкспорта за счет новых источников экспорта, с одной стороны, необходимость в подавлении крестьянского сопротивления коллективизации, с другой стороны, и желание достичь максимальной экономии на содержании правонарушителей за счет их труда, с третьей стороны, — все это породило тот уникальный феномен, который назывался ГУЛАГом.

Примечания:

1

Военная энциклопедия: В 8 т. M., 1997. Т. 2.

2

Военная энциклопедия: В 8 т. М., 2002. Т. 6, С. 545; Кнорр К. Военный потенциал государств. M., 1960. С. 80.

3

См., напр.: Иванова Г. М. ГУЛАГ в системе тоталитарного государства. М., 1997. С. 83

4

Органы и войска МВД России. Краткий исторический очерк. М., 1996. С. 120

5

Полное собрание законов Российской Империи (ПСЗ) II. Т. 54. Отд. 2, № 60268. С. 280.

6

Там же. С.281.

7

ПСЗ III. Т.6. с. 8—9.

8

Там же. С. 9.

9

ПСЗ III. Т.6. С.10.

10

ПСЗ III. т. 6. с. 10.

11

Там же. С.11.

12

См.: Тюремный вестник, 1913, №2. С. 330.

13

Тюремный вестник, 1914, №2. Очерк деятельности Главного тюремного управления за 1879—1914 гг.

14

Авербах И. От преступления к труду. M., 1936. С.11.

15

См.: Гэрнет М.Н. История царской тюрьмы. М., 1961. Т. 3, С. 389—395

16

Соборное уложение 1649 г. Текст и комментарии. М., 1987.

17

См.: Туган-Барановский М.И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М., 1997. С. 93—95.

18

Колесников АД. Ссылка и заселение Сибири // Ссылка и каторга в России XVIII — начале XX века. Новосибирск, 1975. С. 40.

20

Там же. С. 583—584.

21

Сапилов Е.В. Из истории строительства Сибирской железнодорожной магистрали. М., 2001. С. 82.

22

Там же. С. 88.

23

Там же.

24

Там же. С. 88—89, 104.

25

Сапилов Е.В. Указ. соч. С. 96—97, 104.

26

Ленин В.И. ПСС. Т. 39. С. 73.

28

Там же. С. 264—265.

29

Ленин В.И. ПСС. Т. 39. С. 274.

30

Там же. Т.40. С. 12.

31

Там же. С. 20.

32

Там же. Т. 39. С. 277, 279.

33

См.: ГУЛАГ 1918—1960. Сб. док. М., 2000. С. 14, 16, 38—40.

34

Там же. С. 14.

35

ГУЛАГ 1918—1960. С.14.

36

Там же.

37

Сборник основных приказов, циркуляров и инструкций Народного комиссариата юстиции и Народного комиссариата внутренних дел РСФСР за 1918—1928 гг. о деятельности мест лишения свободы. М.,1959. С. 53.

39

Сборник основных приказов... С.54.

40

См.: ГУЛАГ 1917—1960 / Сост А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М., 2000. С. 14—16.

41

Власть Советов, 1922, №10. С. 66.

42

Власть Советов, 1922, №10. С. 66.

43

НИПЦ «Мемориал». Коллекция документов.

44

НИПЦ «Мемориал». Коллекция документов.

45

ГАРФ. Ф. 393. Оп. 8. Д. 161. Л. 473—475.

46

Власть Советов, 1922, №10. С. 67.

48

Власть Советов, 1922, №10. С. 66—67.

49

Там же. С. 67.

50

Сборник основных приказов, циркуляров и инструкций НКЮ и НКВД РСФСР за 1918—1928 о деятельности мест лишения свободы. М., 1959. С. 62.

51

Сборник основных приказов, циркуляров и инструкций НКЮ и НКВД РСФСР за 1918-1928 о деятельности мест лишения свободы. M., 1959. С. 62—63.

52

Декреты Советской власти. Т. XIII. М., 1989. С. 253—254.

54

ГУЛАГ 1918—1960. Сб. док. С. 16.

55

ГУЛАГ 1918—1960. Сб. док. С. 38—40.

56

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. 25 ноября — 1 декабря 1924 года. Стенографический отчет. М., 1925. С. 40— 42, 56—57, 61.

57

Там же. С. 36.

58

Там же. С. 46.

59

Там же. С. 49.

60

ГАРФ. Ф. 4042. Оп. 1. Д. 26. Л. 55.

61

Органы и войска МВД России. Исторический очерк. M., 1996. С.350.

63

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. 25 ноября — 1 декабря 1924 года. С. 28, 39, 40, 47—48, 54 и т.д.

64

См.: Первое всесоюзное совещание работников тюремного дела. С. 68.

65

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. С. 54.

66

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. С.148.

67

Там же. С. 149.

68

Там же.

69

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. С.150.

70

Народное хозяйство СССР за 70 лет. Юбилейный статистический справочник. М., 1987. С 11.

71

Второй всероссийский съезд работников пенитенциарного дела. С. 44—45, 49 и др.

72

ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 5а. Д. 720. Л.54.

73

Органы и войска МВД России. С. 351.

74

История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории советского государства. M., 1991. С. 173.

75

Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР 1923— 1927 гг. М., 1990. С.35.

78

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, Т. 4. С. 19.

79

История СССР с древнейших времен. М., 1967. Т. VIII. С. 463.

81

Трагедия советской деревни: коллективизация и раскулачивание. M., 2000. Т. 1.

82

История СССР с древнейших времен. Т. VIII. С. 464.

83

ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 43. д. 62. Л. 100—102об.

84

Органы и войска МВД России. С. 352.

85

Реформа тюрьмы и перспективы исправительно-трудового дела в СССР. 1-е всесоюзное совещание пенитенциарных деятелей. Стенографический отчет. М., 1929. С. 17—18.

86

Там же. С. 76.

88

Рождение ГУЛАГ а. Дискуссии в советском руководстве // Исторический архив, 1997, №4, С. 155 (далее — Рождение Гулага).

89

Там же. С. 143—144.

90

Рождение ГУЛАГа. С. 144.

91

Экономика ГУЛАГа и ее роль в развитии страны. 30-е годы. Сб. док. M., 1998. С.17 (далее — Экономика ГУЛАГа).

92

Там же. С. 17.

93

Рождение ГУЛАГа. С. 145—146.

94

Рождение ГУЛАГа. С. 146.

96

Там же. С. 148

97

Рождение ГУЛАГа. С. 148.

98

Там же. С. 151.

99

Там же. С. 148.

100

Там же.

101

Рождение ГУЛАГа. С. 148

102

Экономика ГУЛАГа. С. 19—20.

103

Там же.

104

Там же. С. 20.

105

ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 14а. Д. 460. Л. 8.

106

Экономика ГУЛАГа. С. 21.

107

Сборник нормативных актов по советскому исправительно- трудовому праву 1917—1959. М., 1959. С. 231—232.

108

Там же. С. 266.

109

Там же. С. 279.

110

Там же. С.237.