Пятьсот семидесятый год по Р. X., в арабских летописях обозначенный как «год слона», выдался для тогдашнего мира непростым. Про «год слона» немного ниже, пока же предыстория.

Курайшиты, как уже сказано, фактически монополизировали окрестную торговлю, и йеменские купцы несли большие убытки. Они не могли торговать сами и были вынуждены пользоваться посредничеством мекканцев. В итоге курайшиты получали основную прибыль от торговли, и в 569 – 570 годах правитель Саны Абрахи отправился в поход на Мекку. Он собирался не просто приструнить курайшитов, но еще и разрушить Каабу, а ее святыни перевезти к себе, сделав свою столицу центром паломничества из окрестных земель. В армии Абрахи даже присутствовали боевые слоны, что произвело на арабов очень сильное впечатление, ведь такое животное они видели впервые, и год нашествия абиссинцев вошел в летописи как «год слона». Ужас, вызванный появлением этих животных, стал надолго образом стихов и поэм.

Войско Абрахи выглядело очень внушительно и без боевых слонов: большинство курайшитов, не дожидаясь захватчиков, собрали свой скарб и покинули Мекку. Оставшиеся приготовились к осаде. Но, как это ни удивительно, город так и не был захвачен. Легенда говорит, что над войском Абрахи, как только оно стало под стенами города, появились стаи маленьких птичек, которых было настолько много, что они затмили солнце. Каждая птичка держала в лапках небольшой камушек и, оказавшись над войском, бросала его вниз. Захватчики получали раны, гибли тысячами и были вынуждены повернуть назад. Вскоре после этого пошли сильнейшие ливни, и остатки воинства были смыты в Красное море.

Историки, впрочем, настаивают, что разгромили войско Абрахи не птички, а эпидемия оспы, которая как раз в это время впервые пришла на Аравийский полуостров.

Также в этот год Персия наконец-то решила разобраться с Йеменом, и большой военный десант, вышедший из трюмов боевых кораблей, на несколько десятилетий оставил Южную Аравию под владычеством Персии.

Абд аль-Мутталиб (уже знакомый нам хранитель Шейбу), глава клана, кстати, пытался наладить отношения с Абрахи, воспользовавшись его помощью в межклановой борьбе. Его двоюродные братья, сыновья Абд Шамса, мешали ему вести бизнес, который, как вы понимаете, состоял как раз в перепродаже товаров. Но природа или Всевышний пока этого не хотели. Очень любопытно то, что, благодаря развитию рыночных отношений, кланы, до этого единые, стали дробиться из-за внутренней конкуренции, и дела уже велись не по признаку крови или родства, а во многом руководствуясь материальной выгодой.

Летом 570 года сын Шейба Абдаллах отправился в Сирию по торговым делам. Хотел ли он вернуться к рождению ребенка – неизвестно. Но как бы то ни было, его жена 29 августа родила мальчика. Мальчика назвали Мухаммедом. (Небольшой домик на тогдашней окраине Мекки, где произошло это событие, всего метрах в четырехстах от Каабы, уже через сто лет был перестроен, и вместо него воздвигнута мечеть.)

Маленький Мухаммед так и не дождался возвращения своего отца: тот умер, стремясь в Мекку через два месяца после его рождения. Некоторые историки считают, что Абдаллах не дожил даже и до рождения сына и тот стал сиротой, еще находясь в утробе. Какая из версий более правильна – сказать сложно, ясно одно: Мухаммед никогда не видел своего отца и стал сиротой если и не в утробе матери, то в самые первые месяцы своей жизни.

Дед Мухаммеда, Шейба, собрав всю знать города, устроил роскошный многолюдный пир по поводу рождения внука.

В традициях курайшитов было воспитание детей в пустыне, среди кочевников, подальше от зноя, пыли и антисанитарии большого города. Давно было подмечено, что детская смертность вдали от Мекки значительно меньше. Зиму дети жили в городе, а весной отправлялись в «деревню». Женщины-кочевницы приезжали в Мекку и предлагали свои услуги в качестве няни. Но маленького Мухаммеда никто не хотел брать: «няньки» опасались, что плата за сироту может вноситься несвоевременно, а в случае нового замужества матери может и вовсе прекратиться.

Но одна из женщин, которой то ли не повезло, то ли она была менее расторопна, и ей так и не досталось ребенка из «полной семьи» на воспитание, посоветовавшись с мужем, решила взять «хотя бы этого сироту». Так Мухаммед в шестимесячном возрасте оказался у Халимы, кочевницы из рода Бану Саад, рода, который пас свои стада в двухстах километрах к юго-востоку от Мекки, неподалеку от оазиса Таиф. Таиф, кстати, был чем-то вроде курорта, и семьи многих состоятельных мекканцев переживали здесь летнюю жару.

У Халимы и ее мужа Аль-Хариса было две дочери и сын. Дела их шли совсем плохо, но плата за воспитание Мухаммеда немного стабилизировала их материальное положение. Семья круглый год жила в шатре. Длинные, заостренные с одного конца деревянные колья вбивались в землю и затем тщательно связывались веревками, что позволяло шатру устоять даже в самый сильный ветер. Сверху он покрывался черным войлоком из шерсти коз. Вокруг шатра выкапывался неглубокий ров, чтобы было где скапливаться дождевой воде и она не затекала в шатер. Внутри шатер был разделен войлочной занавесью на две половины: мужскую и женскую, на которой жили еще и дети. Отапливался он обыкновенным костром, дым от которого уходил через дыру в потолке, а топливом служили сухой верблюжий помет и хворост, нарубленный на склонах гор.

Основной пищей кочевников служило верблюжье молоко и различные его производные: сыр, творог, кумыс... Место хлеба в рационе занимали финики, покупаемые или вымениваемые у жителей оазисов.

Весной, когда степь покрывалась зеленью, кочевники съезжались и вместе ставили десятки шатров. Но по мере наступления лета, а с ним и засухи, сочной зелени становилось меньше, и каждая семья отправлялась искать корм для своих животных самостоятельно.

Сведений о жизни Мухаммеда в племени Бану Саад история до нас не донесла. Сам он всегда хорошо отзывался о своей приемной семье и даже гордился этими годами, говоря: «Я араб больше, чем кто-либо из вас, я не только курайшит, но меня еще вскормило племя Бану Саад».

Пребывание Мухаммеда в племени резко оборвалось. Как-то он играл со своим молочным братом неподалеку от шатра, присматривая заодно за ягнятами. К мальчикам подошли двое мужчин в белом. Один из них держал в руках широкий золотой сосуд, наполненный снегом. Дети были удивлены подобным визитом: в степи не часто увидишь пешего человека, тем более так необычно одетого. Но то, что произошло дальше, вообще выходило за границы реальности и скорее напоминало фильм ужасов.

Один из мужчин уложил Мухаммеда на спину и... раскрыв его грудную клетку, вынул сердце. Из сердца незнакомцы извлекли черную капельку и выкинули ее. Промыв и сердце, и внутренности ребенка снегом из золотого сосуда, они вернули сердце в грудь и, закрыв грудную клетку, удалились. Брат Мухаммеда в смертельном ужасе бросился в шатер, но когда Халима и родные вышли, то они увидели, что Мухаммед, абсолютно здоровый, только очень бледный, стоит около входа.

Он повторил приемным родителям ту же самую невероятную историю, что только что рассказал его молочный брат. Это событие очень испугало опекунов, и они решили немедленно вернуть мальчика в Мекку.

Халима не стала рассказывать о произошедшем событии Абд аль-Мутталибу, не поведал о нем и Мухаммед. До поры эта история оставалась под спудом.

О величине Мекки, помимо того, что летописцы утверждают, что длиною она была около трех километров, говорит еще и то, что Халима и ее муж потеряли Мухаммеда в сутолоке, приехав в город. Впрочем, через несколько часов он был найден и возвращен деду. Мекка за время его непродолжительного отсутствия сильно выросла.

Впрочем, стиль застройки изменился не особо: город состоял из одноэтажных домиков с плоскими крышами, обычно глинобитных, реже из камней, который добывались тут же, неподалеку от городской заставы. Главная улица, она же караванный путь, проходила через весь город, и по ней почти круглосуточно шли караваны. Дома в два-три этажа были только у главной площади. Обычно это были или гостиницы, или лавки, или мастерские, с нижним «техническим» этажом и жильем хозяев наверху.

Раньше главы кланов курайшитов жили весьма скученно, строя свои дома поближе к Каабе. Но к этому времени наиболее бедные члены кланов стали застраивать окраины, где также селились различные приезжие.

;Кстати, чтобы поселиться в Мекке, необходимо было иметь поддержку одного из населявших ее кланов, чужаки здесь были вне закона. Торговля все больше разлагала первобытнообщинное общество, и множество из снискавших покровительство для поселения в Мекке не только уже не были родственниками местных жителей, но и не были арабами: все больше поселялось здесь греков, персов, евреев.

Но в этом богатом городе, несмотря на свое знатное происхождение и принадлежность к могущественному роду, жизнь Мухаммеда складывалась не очень гладко. Отец оставил ему с матерью в наследство всего лишь пять верблюдов, несколько овец и рабыню-абиссинку Баракат.

Когда Мухаммеду было шесть лет, мать отправилась вместе с ним и рабыней к родственникам в Ясриб. На обратном пути она тяжело заболела и в пути умерла. Она была похоронена близ дороги под местечком Абва.

Рабыня привезла мальчика в Мекку, где его воспитанием сначала занимался Абд аль-Мутталиб (Шейба). Впрочем, у главы клана было не слишком много времени, и вся его забота состояла в том, что он препоручал Мухаммеда кому-нибудь из менее знатных родственников, для того чтобы те приглядывали за тем, как сирота одет и обут, и следили за тем, всегда ли он сыт. Но, тем не менее, дед искренне любил своего внука, ведь он напоминал ему потерянного сына. Целые дни и ночи Шейба проводил в Каабе, и Мухаммед месте с ним. Дед даже позволял мальчишке сидеть на своей койке, на которой он и ночевал в ограде святилища. Больше никто из внуков и правнуков Шейбы такой чести удостоен не был, а из взрослых родственников – только несколько избранных.

Скорее всего, именно такое времяпрепровождение породило в мальчике интерес к религии, и он познал ее возможности.

Однако судьба продолжала бить маленького Мухаммеда. Когда ему исполнилось восемь лет, его любимый дед Абд аль-Мутталиб умер. Он отправился с дипломатической поездкой в Сану, столицу Йемена, пытаясь наладить отношения с новым проперсидским правительством. В дороге он заболел и, возвратившись в Мекку, начал готовиться к смерти. Все свои дела он передал старшему сыну Абу Талибу и попросил его заботиться о Мухаммеде. Также он призвал дочерей и попросил их исполнить те плачи, что они подготовили для его похорон. Эти тексты дошли до нас, и, что интересно, ни в одном из них нет никакой религиозности. Дочери оплакивали «благородного человека без пятна позора», «опору и защиту семьи», храброго, доброго и щедрого... Восточных сладкоречивых эпитетов было более чем достаточно, но слово «бог» не встречалось ни разу.

Стоит, наверное, рассказать о тогдашней традиции похорон.

Когда хоронили хранителя Шейбу, то женщины клана курайшитов сняли все свои украшения, смыли белила и румяна и, облачившись в траурные платья, покрашенные в темно-синий цвет, стали причитать, разрывая на себе одежду и расцарапывая свои лица. Некоторые в цвет траура – темно-синий – выкрасили себе руки и лица. Мужчины, также одетые в цвет траура, посыпали свои головы пеплом. Нанимались на похороны и профессиональные плакальщицы. Что-то подобное тем плачам, наверное, кто-то из нас слышал в старых русских деревнях. Но в древней Мекке это было вполне прибыльной профессией, и в деле оплакивания существовали свои «звезды», чьи «выступления» ценились особенно дорого и которые могли «завести» аудиторию и просто заставить плакать даже самых бесчувственных. Эти женщины так же раздирали ногтями свои лица, умело смешивая свою кровь с алым соком дерева саккура.

Тело деда Мухаммеда отнесли на край города, где уложили в могилу, нишу в боковой стене, высотой примерно метр. Это делалось для того, чтобы, если на могилу прилетят ангелы, то покойный мог бы спокойно сесть, не сгибаясь, и побеседовать с ними. Вместе с ним закопали его лук, меч и стрелы. Создав небольшой холмик, на нем разбили множество глиняной посуды и полили водой, чтобы лучше росла трава. К вбитому в могилу колышку была привязана верблюдица. Ее голова с помощью уздечки была повернута назад, в таком положении животное оставалось умирать от голода и жажды, чтобы еще больше подчеркнуть скорбь живых по покойнику. Таким образом, Шейба был обеспечен всем, что могло ему понадобиться на том свете: оружием, посудой и транспортным средством, которое к тому же дает пропитание.

Какое впечатление произвели эти похороны на маленького Мухаммеда, можно судить уже по тому, что он, вырастая, запретил профессиональных плакальщиц и самоистязания на похоронах.

Но это будет еще не скоро. Пока же ему предстояло осваиваться в семье дяди, Абу Талиба.

Абу Талибу перешло по наследству от Шейбы распределение налога среди неимущих паломников. Распоряжение источником Замзам перешло к его брату Аббасу. Такие особенности распределения должностей по завещанию Шейбы говорят, по всей видимости, о том, что Абу Талиб не был особо религиозным человеком. В истории он остался как мощный предприниматель, лично руководивший своими многочисленными делами и порою даже сам возглавлявший караваны. Деньги клана, в данном случае «сынов Хашима», работали как общий капитал, и бизнес древних арабов можно сравнить с нынешним акционерным обществом, главой которого и был Абу Талиб. Впрочем, помимо чисто коммерческих дел он был обязан решать еще множество и других вопросов, возникающих в клане. То есть быть кем-то вроде мирового судьи.

Мухаммед никогда не отзывался о своем дяде плохо, так что воспитание и содержание, которое ему было дано, он считал достаточным. Мухаммед не знал грамоты, но обучать бедного сироту было бы расточительством. Это понимали все, начиная с дяди и заканчивая и самим малолетним племянником. Так что у него было детство, обычное для бедного ребенка той эпохи и того места.

Целыми днями он или помогал взрослым вести хозяйство, или играл со сверстниками. Игра была одна: в войну. Мальчики должны были готовиться к взрослой жизни, и поэтому эта игра всячески поощрялась. Дети обладали полными наборами игрушечного оружия: это были и луки, и стрелы, и мечи, и копья. Игрушки были очень похожи на настоящее оружие, только меньше и, естественно, не такие острые.

Но, как известно, кто хочет знаний, тот получает их. Несмотря на отсутствие официального обучения и на то, что Пророк так до конца жизни и не умел подписываться, все, чему было можно научиться, он узнавал с охотой. Жизнь взрослых тогда не была отделена от жизни детей, как это происходит в наше время, и дети, соблюдая, естественно, почтение, присутствовали при взрослых разговорах, слушая, как решаются важнейшие проблемы рода, и обучаясь искусству дипломатии и чувству справедливости. Помогая своему дяде в торговле, мальчик весьма быстро стал разбираться в товарах, ловко отличая качественный от бракованного, хотя несведущему человеку между ними было не увидеть порою никакой разницы. Верблюды, важная вещь в жизни купца и караванщика, также были под присмотром Мухаммеда, и, увидев в нем талант обращения с животными, Абу Талиб очень скоро направил маленького Мухаммеда пасти скот. Дети весьма рано приступали тогда к «взрослым» обязанностям. Ставшему пастухом Мухаммеду было всего десять лет.

Несмотря на теплое отношение к нему в семье дяди, на вопросы, как он рос, Мухаммед позже отвечал почти односложно: «Я был сиротой, и этим все сказано».

Но, тем не менее, об отношении к нему дяди говорит тот факт, что тот взял 12-летнего мальчишку с собой в путешествие к Сирии. Мухаммед очень хотел отправиться куда-нибудь с караваном и неоднократно просил об этом Абу Талиба, но тот лишь пожимал плечами:

– Ты еще слишком мал для этого...

И, в самом деле, путешествие по знойной пустыне тяжело и для взрослого человека, тем более что все в караване заняты своим делом и на счету каждый глоток воды и каждый финик.

Но как-то Абу Талиб решил отправиться через Ясриб и Табук в Южную Сирию. Мухаммед дождался отправления каравана – дядя уже садился в седло, – и подлетел к нему с просьбой взять его с собой, обещая, что будет исполнять всю работу, которая от него потребуется. Абу Талиб, человек, и просчитывающий любые последствия, и понимающий, что это для него лишняя забота и лишняя ответственность, все-таки согласился.

Верблюды идут не слишком быстро, примерно со скоростью пешехода, пять-шесть километров в час, и в день караван в среднем проходил около 30 – 40 километров, в зависимости от рельефа и еще нескольких определяющих факторов. Днем, в самую жару, караван всегда останавливался. Путь его был не прямым, а от колодца к колодцу. Стоит учитывать и то, что трава и кустарник отнюдь не всегда располагались там, где колодец, но каждую ночь верблюдов надо было отправлять пастись, так что зачастую это был еще один крюк. Путешествие до Сирии занимало, со всеми остановками, около двух месяцев. Прибавляем обратную дорогу и еще время, необходимое для продажи товаров, и получается, что на один караван уходило около полугода.

Безусловно, это путешествие обогатило мальчика бесценным опытом. Он не только увидел природу своей страны, то, как живут ее люди, но и как живут жители соседних государств, так что, обладая, несмотря на юность, значительным умом, он мог сделать множество выводов.

Ко времени этого путешествия относится одна из легенд, подчеркивающая избранность Мухаммеда.

Когда караван дошел до Басры, то один из живущих там православных монахов, который хотя и знал Абу Талиба в лицо, но никогда с ним не здоровался, неожиданно пригласил караванщиков разделить трапезу. Те, удивленные и польщенные таким приемом, отправились к нему в монастырь, а Мухаммеда оставили присматривать за вещами. Однако монах велел позвать и мальчика. Оказалось, что он прочитал в христианских книгах о том, что грядет новый Пророк, и по приметам, данным в этих книгах, узнал будущего Пророка в Мухаммеде. Указал он и на знак «пророчества» – родимое пятно между лопаток сироты. Сам Мухаммед, кстати, считал это пятно и впрямь божественным знаком и показывал его любопытным. У человека христианской культуры эта история, безусловно, вызывает улыбку: мы-то с детства знаем, что все тайные книги с пророчествами были как раз у восточных мудрецов, и они пришли, следуя за звездой, к колыбели Христа.

Впрочем, был ли этот разговор или нет – ничего он в жизни Мухаммеда не изменил. Будущий Пророк все так же продолжал пастушествовать, и, думается, главным событием тех лет, кроме путешествия, стало для него участие в небольшой войне.

Ему было около пятнадцати лет, когда закончилась война Фиджар, носящая имя «нечестивой». Племя кинана, в священные месяцы, напало на караван, идущий из Йемена к берегам Евфрата в обход Мекки. Охраняли караван люди из племени Кайс Айлан. Курайшиты, верные союзники кинанитов, тут же выступили им на подмогу. Вскоре под Таифом произошла решающая битва, в которой принимал участие и 15-летний Мухаммед. Он был всего лишь оруженосцем своих дядей и, собирая, подавал им стрелы. Но, тем не менее, бой он видел вблизи, и, думается, это сильно повлияло на его мировоззрение.

Арабская война, безусловно, история отдельная. Не было, во-первых, никакого строя, и бой сразу же переходил в личные схватки, потому всем всегда было хорошо известно, кто дрался геройски, а кто струсил. Во-вторых, это была все-таки пешая война. Денег, чтобы содержать лошадь, у большинства арабов не было, и потому бойцы были в основном пешими. Обладатели же лошадей получали трофеев раза в три больше, чем обыкновенные воины. А дележ трофеев без ссор и споров практически никогда не обходился. Зачастую воины бросали битву, поняв, что победа уже близко, и отправлялись захватывать трофеи. Бывали случаи, что поле битвы, почти полностью оставленное предполагаемыми победителями, случалось занято теми, чье имущество уже неосмотрительно поделили.

Битва, при которой присутствовал Мухаммед, была не из легких. Она продолжалась весь день, и сначала успех был на стороне кайситов. Но к вечеру мекканцы все-таки одержали победу. Трофеи были поделены, пленные уведены в Мекку в предвкушении уплаты за них выкупа, и через несколько дней с йеменцами был подписан договор о запрете прохода через земли Кайс Айлан, а те подписали договор о сотрудничестве с Меккой, которая теперь монополизировала торговлю с Ираком.

Но, впрочем, несмотря на победы над «внешним конкурентом», торговые распри в самой Мекке продолжались. Несколько кланов, объединившись, запретили йеменским караванам входить в город и фактически ввели монополию на торговлю с Йеменом. Те, кто не мог снаряжать собственные караваны, а пробавлялся скупкой товаров, фактически оказались не у дел, в том числе и клан хашим, к которому принадлежал Мухаммед. Все обделенные добычей кланы также объединились и организовали «Конфедерацию добродетельных» (Фудул). В конфедерацию входили кланы хашим, аль-Мутталиб (потомки двоюродного деда Мухаммеда), зухра, тайм, аль-Харис и Асад.

Мухаммед вспоминал, что был свидетелем заключения договора в доме Абдаллаха, сына Джувана, и очень ценил этот договор, говоря, что это прекрасный пример справедливости, и подчеркивал, что, будучи уже Пророком, все равно бы подписал такой документ.

Этот договор сыграл в дальнейшем большую роль в жизни Мухаммеда.

Когда Мухаммеду исполнилось двадцать и он вместе с совершеннолетием получил независимость от дяди, то начать собственное дело он не мог. Но Мухаммед был профессионалом во всех отраслях торговли: и в обращении с верблюдами, и в закупке товаров, и поэтому он легко находил работодателей. Человеку, работающему в этой отрасли, необходима безупречная репутация, и Мухаммед даже заслужил прозвище «Правдивый», что, безусловно, поднимало его ценность в глазах купцов.

В 595 году на талантливого и честного молодого человека обратила внимание богатая вдова Хадиджа. Пережив двух мужей, она вела торговлю не самостоятельно, что было бы сложно в те времена, а с помощью наемных управляющих, которые получали не оклад, а долю от прибыли. Через своего раба Майсура она предложила Мухаммеду отвезти караван со своими товарами в Сирию и, закупив там греческие и персидские товары, вернуться. Это было очень серьезное предложение, и, прежде чем его принять, Мухаммед посоветовался с Абу Талибом. Тот был знаком с Хадиджей и посоветовал Мухаммеду предложение принять. Так он второй раз в своей жизни отправился с караваном. Впрочем, Майсур пошел с ним, и было кому помочь молодому караванщику в случае возникновения трудностей. Караван Мухаммед остановил под Дамаском – у курайшитов не было права беспошлинной торговли на территории империи. Тщательно разузнав положение со спросом и цены в различных городах, Мухаммед успешно, по выгодной цене, продал товар Хадиджи и закупил требуемое.

Пребывание в течение месяца в Сирии показалось Мухаммеду очень интересным. Он, продолжая исполнять все религиозные обряды курайшитов, уже давно числил себя ханифом. Эти люди, причудливо совмещая древние арабские легенды и культы с верой в единого бога и бессмертие души, были весьма близки по своему воззрению к иудеям и христианам. Ханифы так же соблюдали традиционные посты: три раза в год, с течение сорока, девяти и семи дней они не ели и не пили до заката. Мухаммед пытался держать пост полностью, не вкушая ничего круглые сутки, но быстро пришел к выводу, что это не угодно богу: вместо душевного подъема он испытал лишь слабость и плохое настроение. Так же ханифы, считая, что грешно представать пред лицом бога грязным, ввели практику религиозных омовений перед молитвой. Мухаммеду эта традиция нравилась: он внимательно следил за собой, а свою роскошную прическу и бороду умащивал маслом и постоянно расчесывал.

Мухаммед был поражен тем, как благополучно живут и достойно ведут себя ханифы, и, пытаясь осмыслить увиденное, сравнивая их жизнь с собственным бытом, пришел к выводу, что всему причиной единобожие этого клана.

Переполненный новыми впечатлениями и мыслями Мухаммед вернулся в Мекку и отчитался Хадидже о проделанной работе, передав ей привезенный товар. Он оказался высокого качества и поэтому был продан в Мекке по необычно высокой цене. Хадиджа, пораженная талантами Мухаммеда, заплатила ему вдвое больший процент, чем было договорено. С этих пор она регулярно поручала Мухаммеду вести свои дела.

Чем больше Хадиджа общалась с молодым управляющим, тем он ей больше нравился. Его честность, недюжинный ум и торговый талант произвели на женщину изрядное впечатление.

В Мекке женщине было сложно вести самой торговые дела, впрочем, Хадиджа успешно обходила это неудобство. Ее проблема была в ином: родственники, пользуясь тем, что она женщина, постоянно хотели поделить ее состояние. Хадиджа не поддавалась уговорам и, обдумав все, решила, что так понравившийся ей Мухаммед сможет стать не только управляющим, но еще и прекрасным мужем. Бедность будущего супруга ее не смущала, она была сама весьма богата, а он же, наоборот, благодаря этому попадал в зависимое положение и не смог бы привести в дом других жен, которых Хадиджа терпеть не собиралась.

Все это, конечно, чисто бытовые нюансы, а была ли там любовь или все строилось на деловом расчете – судить не нам.

Вопрос о свадьбе решился очень быстро. Как-то верный раб Хадиджи Мансур пришел к Мухаммеду в гости «с важным разговором». Мухаммед пригласил того в дом.

– Ты молодой парень, – начал Мансур, – и, наверное, подумываешь о женитьбе...

Что Мухаммед и в самом деле об этом подумывает, секретом ни для кого не было. Он даже сватался к дочери Абу Талиба Фахите, но получил отказ из-за своей бедности. Мухаммеда вряд ли было можно назвать совсем уж бедным человеком, и он без труда мог найти себе жену среди дочерей кочевников, которые охотно отдавали их за мекканцев, или даже среди дочерей не очень богатых горожан. Но он прекрасно понимал, что его женитьба может или послужить толчком к дальнейшему приобретению богатства и власти, либо поставит на его, пока еще туманных, мечтах крест.

– Я могу подумывать о чем угодно, – ответил Мухаммед, – но я еще не скопил средств для свадьбы...

– Порою этот вопрос не очень важен...

– Когда это он не очень важен?

– Ну, например, тогда, когда тебе делает предложение богатая женщина, к тому же красивая и знатная...

– Кто же это?

– Хадиджа!

Услышав имя своей работодательницы, Мухаммед очень обрадовался. Жизнь поворачивалась к сироте другой своей стороной.

Мансур доложил хозяйке о реакции потенциального жениха, и та решила поговорить с Мухаммедом лично:

– Мы из одного рода, ты сын моего дяди. И о твоем таланте и твоем уме можно говорить долго. Упомянуть твою красоту также не будет лишним. Я хотела бы видеть тебя своим мужем. Что ты можешь ответить?

Мухаммед подтвердил свое горячее желание. Это был смелый поступок: в те времена в Мекке девочек отдавали замуж в возрасте десяти-двенадцати лет, и Хадиджа вполне годилась ему в матери. Мухаммед подозревал, что услышит в свой адрес много насмешек, но это его не остановило.

Дело было лишь за формальностями. Мухаммед рассказал о состоявшемся разговоре дядям и получил их благословение. После этого вместе с ними же он отправился к отцу Хадиджи Хувайлиду просить руки дочери. Нельзя сказать, что тот был рад тому, что богатство уплывает из семьи, но, во-первых, родство с хашимитами было почетным, а во-вторых, решала в семье все-таки дочь, обеспечивающая все денежные поступления.

За Хадиджей было дано богатое приданое: все, что она заработала за эти годы. За Мухаммедом дядья дали двадцать укийа золота, это примерная стоимость двадцати верблюдов.

Свадьба была сыграна в доме Хадиджи, и на ней присутствовали все достойные люди клана хашимитов. Это и Абу Талиб, их глава, большой дипломат, но не очень успешный купец, и Абу аль-Узза, первый богач Мекки, дядя Мухаммеда Аббас, присматривающий за священным колодцем Замзам и за снабжением паломников водой...

Была приглашена на свадьбу и кормилица Мухаммеда Халима – из города она вернулась с подаренными ей Мухаммедом сорока овцами – роскошным подарком.

Со стороны Хадиджи тоже было несколько заметных в городе людей, но в нашей истории заметную роль сыграет ее двоюродный брат Варака. Жены у него не было, и фактически, если он не отправлялся в паломничество, то жил он у Хадиджи. Он, как и Мухаммед, был ханифом, только – в отличие от своего зятя – весьма образованным, знавшим множество языков и прекрасно разбирающимся во всех религиях. Он, кстати, безоговорочно одобрил выбор своей двоюродной сестры и даже сказал на свадьбе речь, которую обычно произносит отец невесты.

Были, естественно, на празднестве и традиционные пожелания детей:

– Чтобы ваша семья увеличивалась сыновьями, но не дочерьми!

Но вряд ли кто-то рассчитывал, что Хадиджа в своем возрасте сможет иметь детей и в третьем браке. Но вышло то, чего никто не ожидал: Аллах благословил семью Мухаммеда и Хадиджи множеством детей.

Первым родился мальчик, которому дали имя аль-Касим, а Мухаммед получил почетное прозвище – Абуль-Касим, что означает отец Касима. Но, увы, радость была недолгой: в два года аль-Касим умер.

Затем Хадиджа родила, одну за другой, четырех дочерей – Рукайю, Зайнаб, Умм Кульсум и Фатиму. Вряд ли стоит рассказывать о чувствах Мухаммеда и о том, как он был расстроен рождением девочек. Но наконец Хадиджа порадовала его и родила сына, которого назвали в честь отца Мухаммеда Абдаллахом. Но тот прожил еще меньше первого сына. Третий сын был назван ат-Тахиром, но умер он еще в младенчестве. Больше детей у Хадиджи не было.

К дочерям Мухаммед относился очень тепло, и они отвечали ему взаимностью, а когда выросли, были ему духовно близки. Младшая дочь, Фатима, названная так в честь бабки Мухаммеда, матери его отца, была рядом с Мухаммедом до его последних дней.

Семейному спокойствию и взаимопониманию двух этих людей могли позавидовать многие. Мухаммед был верен Хадидже, считая, что даже похотливый взгляд, брошенный на другую женщину, уже грешен. Хадиджа очень беспокоилась о своем молодом муже и, если тот долго отсутствовал, посылала служанок его искать. Вряд ли это была ревность: Хадиджа не просила, чтобы они вернули его домой, а лишь желала убедиться, что с ним все в порядке. Любовь к Мухаммеду изменила ее, и это привело к тому, что она, желавшая раньше быть главной в семье, беспрекословно ему подчинялась.

Жили молодые в доме Хадиджи, расположенном к северо-востоку от Каабы, в нижней части Мекки. При доме был даже сад – символ богатства, в котором росло большое абрикосовое дерево, под которым стояла беседка. Здесь Мухаммед часто беседовал о боге с двоюродным братом Хадиджи ханифом аскетом Варакой.

Когда дочери подросли, то Рукайя и Умм Кульсум были выданы за сыновей Абу аль-Уззы, весьма к тому времени разбогатевшего и даже претендовавшего на роль главы клана хашимитов. Сам он был женат на сестре Абу Суфиана, главе клана Абд Шамс, враждебного хашимитам и «Конфедерации добродетельных». Деда Абу Суфиана звали Омейя, и его потомство носило еще и прозвище Омейядов.

Зайнаб выдали замуж за родственника Хадиджи, преуспевающего в делах представителя клана Абд Шамс.

В семье осталась лишь Фатима.

Дела, впрочем, у Мухаммеда шли не слишком гладко – богатые жители Мекки все сильнее монополизировали торговлю, и вскоре семья Мухаммеда уже не имела возможности снаряжать караваны, перебиваясь лишь продажей-перекупкой в границах города.

Но и с этим становилось все сложнее. Своей лавки у Мухаммеда не было, и он был вынужден работать на рынке, который порою, из-за отсутствия товаров, на корню уже скупленных богачами, и вовсе замирал то на несколько дней, то на несколько недель.

Мухаммед, скупая по возможности товар, продавал его на ярмарках, которые, увы, случались не слишком часто: три-четыре раза в год. Это приносило неплохую прибыль, но за периоды бездействия эти деньги просто проедались.

В 605 году, через десять лет после женитьбы Мухаммеда, Каабу обокрали.

Хотя святыня и стояла запертой, кражи все-таки были очень большой редкостью, и замок висел не столько от воров, сколько от искушения. Мекка была шокирована. Но вскоре горожане, зарабатывавшие себе на жизнь подобно современным частным детективам (полиции в городе не было), вычислили вора. Им оказался некий Дувейк. Его судили, постановили, что он вор, и, как вору, отрубили кисть правой руки, а потом, как осквернителя святыни, на десять лет изгнали из Мекки. Подозревали также в соучастии в краже и троих курайшитов, в том числе и Абу аль-Узза, дядю Мухаммеда. Но улик против них не было, а поскольку тогда истина: «не пойман – не вор», действовала не только в «уголовном праве», но и в общественном мнении, репутации этих людей остались чистыми.

Грабители, кстати, не взламывали дверь, а просто перелезли через стену – крыши на тогдашней Каабе не было. Снова возник разговор о необходимости перестройки святыни, которая пришла в весьма ветхое состояние из-за частых наводнений и регулярно случавшихся в ней пожаров. Разговоры эти шли давно, и был даже готов проект новой Каабы – крытой, но мекканцев останавливала необходимость разрушить старый храм – никто не был готов ломать святыню.

В это же время неподалеку от Джидды на берег был выброшен потерпевший крушение византийский торговый корабль. Вернее, это был уже не столько корабль, сколько набор отличных досок. Это было принято за мистический знак, ставящий окончательную точку в споре, и было однозначно решено перестраивать храм. Был найден даже плотник (редкая профессия в Арабии), житель Мекки родом из Египта, согласный взяться за установку крыши. Смущало курайшитов лишь одно: в Каабе уже много лет жила ядовитая змея, почитавшаяся как священная. К людям она относилась очень агрессивно, и о том, чтобы просто вынести ее оттуда, не могло быть и речи. Но в один из дней, когда решалась судьба Каабы, внезапно спустившийся с небес орел схватил змею когтями и унесся под облака. Это было воспринято как выражение воли богов, и необходимость строительства новой крытой Каабы уже никем не ставилась под сомнение.

Было решено, чтобы никто не мог впоследствии гордиться своей особой ролью в возведении святилища, выделить каждому клану работу над частью стены, а крышу возвести совместно. Хашимиты, кстати, в числе строителей Каабы не упоминаются. По всей видимости, их роль в общественной жизни Мекки к этому времени уже стремилась к нулю, и они были вынуждены примкнуть к более сильному клану.

Было заготовлено необходимое количество каменных блоков, и перестройка началась. Но когда дело дошло до водворения на место Черного камня, случилась ссора. Каждый клан хотел участвовать в этом ритуале, а люди из рода Абд ад-Дар и Ади даже принесли в Каабу сосуд с кровью и вымыли в ней свои руки, поклявшись умереть, но не допустить, чтобы установка Черного камня прошла без их участия.

Старейшина, к которому обратились за советом, принял решение, что мекканцы должны выбрать тот клан, который посоветует первый человек, вошедший в двери Каабы. Первым человеком, вошедшим после этого решения в Каабу, оказался Мухаммед. И он принял решение, устроившее всех; можно лишь позавидовать его дипломатическому дару. Он сказал, что камень необходимо положить на кусок ткани и совместными усилиями всех кланов поднять до нужного уровня, а он сам уже поставит в одиночку его на место. Таким образом, Мухаммед, не принимавший участия в перестройке Каабы, сыграл в ней фактически главную роль.

Впрочем, достоверность этой истории под вопросом: сам Мухаммед никогда об этом не упоминал, и есть подозрение, что это лишь легенда.

Прошло еще несколько лет. Как говорится, судьба играет человеком, и неизвестно, что изменит вашу жизнь к лучшему. Поэтому последовавшие далее события, которые принесли разорение множеству мекканцев, помогли семье Мухаммеда значительно улучшить свое материальное положение.

Разразившаяся засуха погубила все посевы в окрестностях Мекки и Хиджаза. Скот не мог найти себе места для пастбища, кочевники разорялись сотнями, в стране начался голод. Многие из мекканцев держали свои капиталы в верблюдах, и отсутствие пастбищ – это был очень сильный удар по их благополучию. Относительно небогатый Мухаммед не мог собрать денег на приличное стадо, и поэтому все сбережения их семьи держались в драгоценностях. Выяснилось, что в засуху это самая стабильная валюта, и дела Мухаммеда пошли значительно лучше.

Абу Талиб, важный человек в жизни Мухаммеда, был практически разорен. Сговорившись с другим дядей, Аббасом, Мухаммед предложил Абу Талибу, что они возьмут некоторых из его детей на воспитание. Тот, осознавая безвыходность своего положения, согласился, попросив оставить ему только Акила, старшего сына. В итоге Аббас приютил Джафара, второго сына Абу Талиба, а Мухаммед – семилетнего Али, младшего.

Сначала все думали, что это будет временная мера, но Абу Талиб так и не смог достичь прежнего благосостояния, и Али остался жить в семье Мухаммеда. Он считал своего двоюродного брата практически отцом и нежно его любил, Мухаммед отвечал ему тем же.

Не забывал в эти тяжелые дни Мухаммед и про других своих родственников, он помог и семье своей кормилицы Халимы, племя которой оказалось на краю голодной смерти, а ее дочь к этому времени оказалась в рабстве. Мухаммед выкупил дочь из рабства и дал Халиме денег, которые позволили ей благополучно пережить время засухи.

Появился в это же время у Мухаммеда и еще один приемный сын. Молодой араб-кочевник Зайд, попавший в плен к курайшитам, при дележе добычи достался Хадидже. Заметив, что новый раб находит с Мухаммедом общий язык и они часто беседуют, Хадиджа подарила его мужу.

Мухаммед скоро стал относиться к Зайду не как к рабу, а как к свободному человеку, а когда через пару лет в Мекку приехал отец Зайда, желая его выкупить, то Мухаммед предложил Зайду или уйти в родное племя без выкупа, или остаться в Мекке в доме Мухаммеда. Зайд выбрал Мухаммеда, извинившись перед отцом. После этого растроганный Мухаммед не только официально освободил Зайда из рабства, но и усыновил его.

Так, не имея родных сыновей, Мухаммед получил двух приемных.

Благодаря засухе, как мы уже сказали, материальное положение семьи Мухаммеда и Хадиджи немного укрепилось, и Мухаммеда это вполне устраивало. Он уже не был катастрофически беден, а набирать большое богатство ему казалось уже ни к чему, он считал, что «излишняя пища и питье умерщвляют сердце». Ему было 38 лет, и он все больше желал посвятить остаток своих дней служению богу.

Мухаммед как человек, настроенный мистически, придавал большое значение своим снам. Тем более что они были у него исключительно конкретные и несущие, как казалось и ему, и окружающим, особый мистический смысл. Он неоднократно обсуждал свои вещие сны и с Хадиджей, а особенно с ее двоюродным братом Варакой, стараясь понять, о чем же хотят сказать и о чем предупреждают его боги в таинственных снах.

Через несколько лет свадьбы, после смерти старшего сына, Мухаммеда стали посещать и странные припадки, во время которых его тело била дрожь, а лицо бледнело. После этого он чувствовал невыразимую тоску и не хотел ни с кем общаться. Несмотря на уговоры Хадиджи, ни к врачам, ни к заклинателям он обращаться не хотел, считая, что эти припадки не болезнь, а знак чего-то большего, что он пока не может понять.

Мухаммед часто молился, используя для этого пустую комнату в своем доме, что для тех времен было несколько странно. Тогда молитвы в основном возносились или перед иконой, или, в Аравии, перед изображением Бога.

Но Мухаммед утверждал, что Бог есть везде, и поэтому не важно, где Ему молиться и в какую сторону обращать лицо. Молился он громко, в полный голос, считая, что это позволяет лучше сосредотачиваться на произносимых словах. Пытаясь полностью концентрироваться на молитве, Мухаммед с этой целью часто уходил за город, и особенно ему полюбилась гора Хира, находящаяся в нескольких часах ходьбы от Мекки. Вряд ли это даже можно было назвать горой, скорее всего это просто был холм, мало чем отличающийся от таких же пустынных холмов, которых много в этой местности. Зато здесь не было караванных троп, а из-за весьма скудной растительности кочевники не гоняли туда свои стада, и Мухаммеду здесь никто не мог помешать. Часто он, взяв еду и воду, останавливался там на несколько дней, пережидая плохую погоду в пещере на склоне горы. Порою с ним отправлялась и Хадиджа, и они молились вместе. Много времени Мухаммед отдавал здесь самосозерцанию, или медитации, говоря современным языком, считая, что «час созерцания лучше, чем год благоговения».

Здесь же он привык проводить и весь месяц рамадан, время традиционного поста у арабов.

Именно в месяц рамадан 920 года эры Селевкидов, или 610 года от рождества Христова, в ночь на 24-е число, когда Мухаммед спал в пещере, к нему явился некто в человеческом облике, со сверкающим свитком в руке.

– Читай! – сказал ему дух.

– Я не умею, – ответил Мухаммед.

Тогда явившийся положил свиток Мухаммеду на грудь, и тот почувствовал небывалую тяжесть, такую, что едва мог дышать. Затем дух снял свиток и снова приказал Мухаммеду читать, но тот повторил, что не умеет этого делать. И снова явившийся положил ему свиток на грудь. Было настолько тяжело, что Мухаммед подумал, что сейчас он умрет. Но свиток был снят, и Мухаммеду снова было приказано читать.

– Что мне читать? – спросил Мухаммед, боясь, что свиток снова ляжет ему на грудь.

– Читай! Во имя Господа твоего, который Сотворил человека из сгустка.

Читай! И Господь твой щедрейший,
Который научил каламом (письму),
Научил человека тому, чего он не знал.

Мухаммед повторил сказанное, и дух удалился. После чего Мухаммед проснулся, а мы помним, что он придавал большое значение снам, и почувствовал, что все услышанное будто записано в его сердце.

Эту историю Мухаммед рассказывал много раз всем желающим, и те, в итоге, решили записать ее на бумаге в назидание потомкам. В разных списках слова, сказанные явившимся духом, разнятся, совпадают лишь сам факт явления и его дата. Кстати, слово в арабском языке, традиционно переводимое на русский как «читай», имеет в арабском несколько значений, в том числе «провозглашай» и «говори».

Проснувшись, Мухаммед, потрясенный сном, устремился домой. Там он бросился к Хадидже с криком:

– Горе мне! Я или поэт, или одержимый!

Хадиджа попыталась утешить его, говоря, что демоны вряд ли могли завладеть душой человека, который столько времени проводит, пытаясь познать Бога. Был разбужен и Варака, который как раз в то время пытался перевести на арабский Тору, Пятикнижие Моисея. Он посчитал, что на Мухаммеда снизошел, говоря языком христианства, Святой Дух, некогда являвшийся и Пророку Моисею.

Но эти слова не принесли спокойствия Мухаммеду. Принять явление Бога за явление дьявола или, наоборот, визит дьявола за явление Бога – и то, и другое грешно. Мухаммед долго обдумывал то, что он увидел в пещере, и в конце концов понял, что явившийся к нему не Бог, так как тот вездесущ и не имеет облика, а или ангел, или дьявол. Но кто именно, Мухаммед так и не мог решить. Дух же стал являться ему уже и в Мекке, даже более того, не во сне, а в реальности, однажды прямо в семейной спальне, когда Хадиджа спала.

Дух, молча стоявший в дверях, не произнося ни звука, исчез. Мухаммед рассказал об этом Хадидже, и она попросила разбудить ее, если молчаливый дух появится еще раз. Но когда во время очередного визита духа Мухаммед разбудил жену, то она никого не увидела, сколько ни вглядывалась во тьму.

– Поднимись, – сказала Хадиджа мужу, – и сядь около моего левого бедра.

Когда Мухаммед сделал это, она спросила его:

– Видишь ли ты его теперь?

Мухаммед ответил, что да, видит.

– Тогда обойди вокруг постели, – сказала Хадиджа, – и сядь у моего правого бедра.

Мухаммед сделал и это, но продолжал видеть духа. Тогда Хадиджа сказала Мухаммеду сесть меж ее колен.

Когда его жена раздвинула колени, то Мухаммед сказал, что дух сразу же исчез.

– О, сын моего дяди, – обрадовалась Хадиджа, – успокойся и благослови Бога! Это был ангел, а не дьявол!

Она справедливо решила, что дьявол вряд ли мог бы устыдиться наготы. Мухаммеда же это не убедило, и он еще долго размышлял о сущности явления. Склоняться к его божественной природе он стал только еще после нескольких визитов духа, во время которых тот объявлял ему: «Ты, Мухаммед, Пророк Бога, а я его посланник, Джабраил!» и продолжил диктовать слова из свитка.

Мухаммед знал, что многим народам Бог явил священные книги, а чем хуже арабы? Он был уверен, что ангел диктует ему стихи из священной книги, хранящейся на небесах. Впоследствии исламскими учеными было установлено, что ангел Джабраил двенадцать раз являлся Адаму, четыре раза – Еноху, сорок два раза – Ибрахиму, четыреста раз – Мусе (Моисею), десять раз – Исе (Иисусу) и Мухаммеду – двадцать четыре тысячи раз.

Порою отрывки из небесной книги Мухаммед слышал во сне, без всяких видений, надиктованные голосом. Все слова абсолютно точно впечатывались в его память, и он по-прежнему помнил их, даже проснувшись. Близость видения Мухаммед начинал ощущать во время бодрствования: его тело начинало дрожать, лицо покрывалось потом, голова тяжелела, а сознание практически отключалось.

По воспоминаниям современников, во время этих приступов Мухаммед «ревел, как молодой верблюд».

;Ощущая близость откровения, Мухаммед, где бы он ни был, ложился на землю, завернувшись в плащ. Это состояние, как описывал сам Мухаммед, сопровождалось звоном в его ушах, похожим на звон нескольких серебристых колокольчиков. Никаких слов он при этом не слышал, но, когда звон прекращался, то он знал продиктованные ему слова, которые были для Мухаммеда полной неожиданностью.

О полученных им откровениях Мухаммед долго никому, кроме Хадиджи и Вараки, не рассказывал. Сначала, по его словам, он хотел убедиться в святости явлений, а затем решил испытать провозвещаемую ему религию на самых близких ему людях.

Первой ислам, который в переводе означает «предание себя Богу», приняла жена Мухаммеда Хадиджа: «И уверовала в него Хадиджа, дочь Хувайлида, и поверила в то, что снизошло к нему от Бога, и помогла ему в делах его...»

В исламе и Бог, и его посланник неразрывно связаны. Если ты веришь в Бога, то принимаешь и то, что Мухаммед является его Пророком. От Мухаммеда не только поступали все строки новой священной книги, но лишь один он мог, по дару свыше, толковать их, объясняя остальным людям все темные и непонятные места.

Вскоре после Хадиджи новую веру приняли двоюродный брат и воспитанник Мухаммеда Али, которому тогда было пятнадцать лет, а затем и второй его приемный сын Зайд, который уже был взрослым и самостоятельным мужчиной.

Али перед принятием новой веры хотел посоветоваться с отцом, но Мухаммед, державший свою религию в тайне, запретил ему это делать:

– Или ты принимаешь ислам, или нет, но оставь все это в тайне...

Уже на следующую ночь Али поверил в Мухаммеда как в Пророка и пришел к нему с вопросом, что же необходимо делать.

– Свидетельствуй, что нет других богов, кроме Аллаха, – ответил Мухаммед, – единственного, без всяких помощников, отвергай аль-Лат и аль-Уззу и отрекись от всех богов, кроме Аллаха.

Живущую в его доме младшую дочь Фатиму, которой было всего пять лет и которая была мала для таких разговоров, и проживавшего с ним брата жены Вараку Мухаммед обращать не стал. Варака к этому времени близко сошелся с арианами, одной из христианских сект, которые хотя и были давно осуждены, но продолжали существовать. Мухаммед поэтому считал Вараку, как христианина, тем же «Человеком Книги» и не видел смысла в обращении того, кто молится тому же главному Богу, хотя и немного по-другому. Мухаммед уверовал, что он такой же Пророк, как и Христос, но посланный для просвещения арабских язычников. Несмотря на тайну, в которой принималась родными Пророка новая религия, о новой вере, распространяемой Мухаммедом, узнавало все больше людей. А виной тому стал случай.

Как-то раз Абу Талиб, занимаясь торговыми делами, случайно наткнулся в пустыне на своего сына и племянника, которые громко произносили слова молитвы. Удивившись, он вопросил, кому же они здесь, в пустынном месте, поклоняются.

Мухаммед честно рассказал все, что нам уже известно, и страстно призвал главу хашимитов признать единого Бога. Тот был не готов отречься от веры отцов, но ничего плохого в новой религии не увидел и разрешил сыну следовать за новым Пророком, пообещав, что если из-за новой веры возникнут какие-либо конфликты, то хашимиты заступятся за Мухаммеда.

Такая защита подтолкнула Мухаммеда к решению впервые провести публичную проповедь в Мекке, и результатом этого поступка стали новые приверженцы: одним из первых принявших новую веру стал видный представитель клана Тайм Абу Бакр. Он был прекрасным знатоком преданий и родословных, весьма любил умные беседы и славился еще как безупречно честный купец. Абу Бакр, вдохновленный проповедью Мухаммеда, самостоятельно понес ее в массы, начав пропагандировать ислам как среди друзей, так и среди тех, кому он покровительствовал. Вскоре решил принять ислам и его друг, Осман ибн аль-Аффан из мощного клана Абд Шамс, в клане, впрочем, видного положения не занимавший.

Через некоторое время, агитируя новых приверженцев, Абу Бакр привел к Мухаммеду тридцатилетних Аз-Зубайра из клана Асад и Абд ар-Рахмана, влиятельного человека из клана Зухра. Спустя некоторое время энергичный Абу Бакр привел к Мухаммеду еще двух, на этот раз уже юных, сторонников.

Впрочем, хотя ислам и вышел за пределы дома Мухаммеда, его проповедь все равно велась тайно, и за три года число исламистов увеличилось всего до сорока или пятидесяти, по разным данным, человек.

В основном это были молодые, хорошо обеспеченные жители Мекки, не добившиеся успехов ни в торговле, ни в общественной деятельности. Рабы и вольноотпущенники были тоже, но в очень малом количестве, и обычно они вступали в ислам вместе со своим господином. Примерно так же обстояло дело и с женщинами: они приходили лишь вместе с отцами или мужьями. Даже своих старших дочерей, к тому времени замужних женщин, Мухаммед вовлекать в ислам не стал.

Что привлекало этих людей к Мухаммеду – точно сказать сложно. Но, скорее всего, его проповедь была воплощением некоей мечты о Золотом Веке, о возвращении былых времен, где все равны и несут перед Богом равную ответственность, поддерживая друг друга. Социальное расслоение в Мекке в те времена достигло своего апогея, а религия оставалась прежней, и готовящийся социальный взрыв искал себе и нового Пророка и новой веры, которая бы всех уравняла.

В отличие от Христа, который провозглашал, что он принес «не мир, но меч» и предлагал отречься от этого мира, Мухаммед желал всего лишь сделать жизнь своих последователей максимально счастливой и комфортной именно на земле, его вера должна была объединять людей, а не разобщать их.

– После поклонения Богу самое лучшее дело – любить друг друга, – говорил Мухаммед, – но вы не исполните обязанностей своих перед Богом до тех пор, пока не будете любить друг друга...

Любовь должна, по словам Мухаммеда, начинаться с семьи, в которой муж любит и заботится о жене, а та благочестива и предана своему мужу. Родители обязаны любить детей, а дети – родителей. Нам трудно себе представить жестокие нравы того времени, но именно Мухаммед осудил арабский обычай убивать новорожденных девочек, и всего через несколько десятилетий об этом варварском обряде практически забыли.

Говоря о порядках в семье, Мухаммед утверждал, что дети не должны, даже мысленно, попрекать родителей за их поведение, достаток или внешность, – не должны их упрекать ни за что.

Рабство Мухаммед не осуждал, хотя и говорил, что мусульманин не может быть в рабстве у мусульманина, а отпустить на волю своих рабов другой веры будет богоугодное деяние, так как все люди, даже другой национальности и веры, созданы Богом. И, не разделяя слово и дело, первый подал пример, освободив своих рабов, которые впоследствии приняли ислам и стали верными сторонниками своего бывшего хозяина.

Отменил Мухаммед и обычай кровной мести, запрещая убивать «всякую живую душу, которую Бог запретил убивать, если только не по праву».

Выдвинутый Мухаммедом принцип милостыни, которая должна была «очищать» подающего, должен был сгладить социальное неравенство в общине. Кто не подавал милостыни, тот не мог считаться исламистом. Размер милостыни не был регламентирован, но сам Мухаммед подавал пример, тратя свое с Хадиджей имущество на поддержку бедных участников общины. Некоторые исламисты подавали милостыню сами, другие же жертвовали деньги Мухаммеду, чтобы творить добро в тайне от других. Все эти деньги распределялись весьма справедливо, и Мухаммед никак не выделял ни своих близких, ни родственников. В итоге из одного из богатых исламистов он стал чуть ли не самым бедным членом общины. Но это его не расстраивало – уже давно он проповедовал принцип умеренности, даже еще до прихода к нему Джабраила.

Проповедь отказа от богатства и роскоши Мухаммед дополнял примерами из жизни, утверждая, что власть находится «в руках злых». Это вызывало в его сторонниках, так и не добившихся, в основном, ни богатства, ни должностей, живейший отклик.

Своим последователям Мухаммед велел делать то, чем и сам занимался уже много лет: молиться, поститься, размышлять о Боге и совершать добрые дела.

Религия только создавалась, и верующие очень часто обращались к Мухаммеду за уточнениями по множеству вопросов. Не удивительно: мир, с точки зрения Мухаммеда, был гораздо сложнее, чем казалось простым людям: его населяли ангелы и демоны, пронизывала божественная энергия, а чтобы в нем ужиться, приходилось принимать множество непростых решений.

Мухаммед порою не мог, видимо, даже и предположить, какие вопросы ему будут заданы, однако на правах Пророка всегда находил верный ответ. Он указывал, например, что физическая чистота перед Богом есть одно из условий веры, и настаивал, чтобы его последователи чистили зубы палочкой из акации – мисуаком (который не только чистит рот, но и угоден Господу, усиливает действенность молитвы, радует ангелов, просветляет глаза, придает блеск зубам, укрепляя их и отгоняя боль, а еще способствует пищеварению).

Ангел Джабраил, – утверждал Мухаммед, – велел ему употреблять для очищения рта именно мисуак. И после еды мисуак лучше двух служанок.

Также он велел своим последователям промывать по утрам нос, процедура эта, как мы понимаем, важна для здоровья, о чем Мухаммед, видимо, знал по собственному опыту, а к тому же во время сна в носу, как он утверждал, поселяются духи.

Такие же подробные разъяснения следовали и о том, почему по утрам необходимо не только помолиться, но еще и умыться, причем в чистой воде, а не из тазика.

Все эти гигиенические правила были хорошо известны и до Мухаммеда, но он систематизировал эти нормы и провозгласил их обязательными для каждого верующего.

Община собиралась почти каждый день по очереди в домах исламистов. Мухаммед произносил для начала небольшую проповедь, а затем верующие приступали к молитве. Пророк громко произносил небольшой фрагмент молитвы, а собравшиеся хором повторяли его слова. В положенных местах Мухаммед совершал поясные или земные поклоны, и вся община повторяла их за ним. Но, однако, в тесно населенной Мекке, не привлекая чужого внимания, молиться становилось все сложнее, и община стала уходить по ночам в пустыню. За это время она сильно сплотилась и стала настоящим братством, связанным узами как духовными, так и материальными.

Но Мухаммеда, хоть он и радовался подобному успеху, не покидало беспокойство. С самого начала создания общины видения ангела прекратились. Даже глядя на энтузиазм и преданность новообращенных, на укрепляющуюся общину, Мухаммед не радовался, как прежде, а все чаще и чаще впадал в глубокое уныние, даже депрессию, и согласно легенде порою даже размышлял о самоубийстве. Ислам осуждает самоубийц, а также людей, впавших в уныние, но, видимо, состояние Мухаммеда было таково, что он, не получая новых откровений, порою разочаровывался не только в той общине, что создал, но переставал верить в Бога и загробную жизнь.

Опасался он, по всей видимости, и того, что его община так и останется не слишком значительной сектой, каких было вокруг множество: знатные люди Мекки не хотели становиться исламистами, и приток верующих в общину, и так слабый, остановился окончательно.

Мухаммед стал в одиночку уходить в пустыню и целыми днями там ходил, не зная, что ему делать, и всматривался в пропасти, раздумывая, не стоит ли ему туда прыгнуть. Как-то, в минуту полного отчаяния, Мухаммед, давно присмотревший себе высокий и смертельно опасный обрыв, решился свести счеты с жизнью, но как только он дошел до обрыва и стал на самый край перед бездной, как ему явился Джабраил и произнес:

– Не забывай, ты Пророк Бога!

Это видение помогло Мухаммеду избавиться от острых приступов депрессии, но радикально его настроение не улучшило. Причина его, видимо, была в том, что он не мог донести свою веру до множества людей, а не только в отсутствии видений.

Свои блуждания по пустыням вокруг Мекки Мухаммед не бросил, и однажды, подняв голову, он увидел ангела, посещавшего его на горе Хира. Тот восседал на огромном троне, и выглядело это все устрашающе.

Известный арабист, академик В. В. Бартольд, считал, что Мухаммед и в самом деле мог видеть фигуру во все небо, но это было лишь отражение его самого. В науке этот эффект носит название «Броккенского призрака». Это явление часто наблюдается в Германии, в районе горного массива Гарц. Именно на горе Броккен, согласно поверьям, нечисть празднует Вальпургиеву ночь, отпугивая с помощью призрака случайных посетителей. Во многих книгах по оптике есть вполне удачные фотографии этого эффекта, когда увеличенная в сотни раз тень человека падает на утренний туман, и складывается впечатление, за счет того что тень простирается в глубь тумана, что изображение находится очень далеко.

Мухаммед, как только ангел исчез, устремился домой и, пожаловавшись на видение жене, отправился в любимую беседку, где лег, завернувшись по привычке в плащ. И тут же услышал голос, который был настолько мощен, что мог принадлежать только Богу:

– О завернувшийся!

Встань и увещевай!

И Господа твоего возвеличивай!

И одежды свои очисть!

И скверны беги!

И не оказывай милость, стремясь к большему!

И ради Господа твоего терпи!

Мухаммед понял, что это, фактически, приказ начинать публичные проповеди, ему повелевают выйти из тени на свет.

Несмотря на то что Мухаммед и его сторонники всячески скрывали новую религию и факт существования своей общины, понятно, что в таком городе как Мекка вряд ли что возможно утаить долгое время. Горожане давно уже догадывались о том, что эти люди, хотя и похожи на ханифов, исповедуют все-таки какую-то свою веру. Поэтому обращение Мухаммеда к публичной проповеди не стало ни для кого откровением.

В Мекке не было ни правительства, ни человека, который бы исполнял какие-либо подобные функции. Все необходимые для жизни города вопросы решались на общем собрании глав и старейшин кланов, которые проходили в Доме собраний.

В случае какого-либо важного события, требующего вмешательства горожан, собрать мекканцев мог любой человек. Этим и воспользовался Мухаммед. Рано утром он поднялся на холм ас-Сафа, расположенный в центре Мекки, и, перечислив поименно представителей всех кланов, увещевал их прийти в Дом собраний.

Это обращение вызвало панику – обычно общий сбор объявлялся при нашествии кочевников из других племен или в подобных же не слишком приятных случаях. Многие мекканцы явились на собрание уже с оружием. Но Мухаммед стал говорить о едином Боге, жизни после смерти и необходимости молитвы и добрых дел. Мекканцы молчали. Настроенные на то, что случилось что-то страшное, они ожидали чего угодно, но только не религиозной проповеди. Когда же Мухаммед объявил, что он Пророк, то тревога сменилась смехом, и собравшиеся, смеясь в голос, стали свистеть и улюлюкать.

Дядя Мухаммеда Абу аль-Узза один из первых начал выкрикивать ругательства, и Мухаммед, пока еще всеобщий шум не заглушил его голос, начал полемизировать с дядей, предрекая тому, что он будет гореть в аду, а его жена Ум Джамиль будет подкладывать дрова. Абд аль-Уззу с тех пор получил на остром мекканском языке новое прозвище Абу Лахабом («Тот, кому уготовано место в аду»), и это, собственно, был единственный результат проповеди. Мухаммед не ожидал многого, но полное фиаско его потрясло и снова вогнало в депрессию.

Но Аллах не позволял ему больше лежать, завернувшись в плащ:

– Встань и проповедуй! – снова говорил ему голос. – Советую начать со своей родни.

Мухаммед разослал приглашения клану хашимитов, который уже давно утратил свое значение в Мекке и вполне подходил для «целевой группы». Дома у Мухаммеда собралось около сорока человек из клана. Пришли и дяди Мухаммеда: Абу Талиб, Аббас, Хамза и даже свежепереименованный Абу Лахаб решил не пропускать новой проповеди.

Сначала поговорили о делах, затем сели пировать. После щедрого угощения Мухаммед попытался проповедовать, но Абу Лахаб воскликнул:

– Наш хозяин околдует нас! – И, испуганные этой глупой угрозой, хашимиты тут же разошлись.

Но через некоторое время Мухаммед собрал всех еще раз и уже смог рассказать им то, что хотел донести, упирая на то, что роду хашимитов несказанно повезло, что Пророк вышел именно из их колена.

Для рода, который с вершины жизни и благоденствия оказался на периферии, эти слова были слаще меда. Мало кто поверил, что Мухаммед и в самом деле является Пророком, но они начали осознавать, что новая религия может принести их клану некие выгоды. Впрочем, официально принимать ислам хашимиты не спешили: если религия потерпит поражение, то на будущем их клана можно будет и вовсе поставить крест.

– Кто же последует за мной, станет моим братом, моим душеприказчиком и моим наследником? – закончил Мухаммед свою проповедь, но ответом ему было молчание. Тогда его приемный сын Али, прислуживавший за столом, ответил:

– О, Пророк Бога! Я буду твоим помощником!

Мухаммед обнял мальчика и сказал:

– Вот мой брат! Слушайте его и повинуйтесь ему!

После чего гости, посмеиваясь над Абу Талибом, которому теперь предназначено повиноваться собственному сыну, разошлись.

Как религиозная проповедь две этих встречи клана в принципе не имели успеха, но зато хашимиты, увидев в исламе некий шанс обрести былое могущество, пообещали Мухаммеду, что не дадут его в обиду и, при критическом развитии событий, будут выступать на его стороне.

Между тем Мухаммед, который в молодости хоть и общался с поэтами, но поэтом себя никогда не считал, понял, что ему необходимо развивать дар красноречия. Он начал изучать с помощью грамотных и успешных в дискуссиях единоверцев арабские предания, христианские и ветхозаветные легенды, персидские сказания. Теперь его проповеди стали гораздо более грамотными и разнообразными с литературной точки зрения, и он уже не только говорил словами, данными ему в видениях, но и добавлял туда множество цветистых поэтических выражений.

Мухаммед не уставал показывать, что новая религия рассчитана на арабов и должна принести им благополучие: «За союз курайшитов, союз их в путешествии зимой и летом... Пусть же они поклоняются Господу этого дома, который накормил их после голода и обезопасил после страха!» В сурах, которые он читал, указывалось, что именно Бог, а не боги, расправился с «владельцами слонов» и послал на них стаи птиц с камнями из обожженной глины. Настолько интенсивная пропаганда стала задевать курайшитов, и они стали спорить с Мухаммедом, доказывая ему, что он не прав. Это уже был шаг вперед. Впрочем, очень популярным аргументом в споре среди неверующих в избранность Мухаммеда стала просьба совершить чудо: явить новый чистый источник, отодвинуть от города горы или хотя бы воскресить Курайшу, – и тут бы Пророку «сразу все поверили».

Мухаммед же отвечал, что просить Бога о чуде он никогда не осмелится, а сам он послан сюда для совсем других целей. Но явления чудес просили и сторонники Мухаммеда, терпящие всеобщие насмешки, но и им Пророк отвечал то же самое.

Впрочем, за год открытой проповеди число сторонников Мухаммеда увеличилось вдвое, и их стало около сотни. Нельзя сказать, что это был значительный прирост общины, но, тем не менее, какой-то успех проповедь имела.

Мухаммед понял, что надо менять тактику, и вместо мирного прославления Бога занялся нападками на языческих богов, почитаемых в Каабе. Но ему показалось, что и этого мало, и он ввел запрет для исламистов молиться за своих предков, которые были язычниками. При традиционном почитании в арабской среде своих корней это, конечно же, было очень смелое, даже радикальное решение. Не уставая, Мухаммед повторял день за днем, что все почитаемые предки курайшитов ныне горят в аду, и просить Бога за язычников – большой грех.

Новые постулаты ислама вызвали в Мекке большой шум. Как известно, город во многом был обязан своим благополучием именно богам Каабы, которые приводили сюда паломников и торговцев, а также делали Мекку центром притяжения всех кочевых племен.

Главам курайшитов стало ясно, что Мухаммед не столько создает новую религию, сколько созидает новый клан, не связанный никаким узами со старыми кланами. Понятно, что в явление ангелов своему соплеменнику, который рос среди них и которого они помнили еще мальчишкой-пастухом, они не верили, а считали, что вся эта проповедь вызвана жаждой власти и наживы.

Также было ясно, что Мекка и социальные отношения в ней уже созрели до введения некоей власти и перехода от статуса «вольного города» к формам правления, которые уже были приняты в соседних странах. Курайшиты понимали, что в сложившейся ситуации Мухаммед сможет легко претендовать на власть в Мекке. Но его воззрения отнюдь не устраивали сложившуюся властную верхушку: например, законы исламистов о милостыне и обязательном аскетизме.

Властная верхушка Мекки решила пойти на переговоры с Мухаммедом, пытаясь ограничить его пропаганду и влияние на простых граждан. Была назначена встреча у задней стены Каабы. Видные горожане, при большом стечении народа, спросили у Мухаммеда, что же он все-таки хочет. Чтобы он перестать хулить веру предков и богов, они искушали его, предлагая Пророку на выбор богатство, почет или власть. Скорее всего предложения эти были лишь попыткой показать собравшимся мекканцам, что ислам для Мухаммеда не так уж и важен. Но он отказался от всех соблазнов, заявив, что ему необходимо лишь одно: чтобы арабы признали всемогущего и милосердного Аллаха единым Богом и порвали с богами из Каабы, а также начали молиться и подавать милостыню.

Понятно, что публичные переговоры вряд ли могли привести к каким-либо результатам, перед народом никто не будет идти на компромисс в своих убеждениях. Но, по всей видимости, проводились с Мухаммедом и тайные встречи, которые также ничего не дали. Тогда было решено воздействовать на нового Пророка через его клан, и главы курайшитов отправились к Абу Талибу.

– Сын твоего брата хулит наших богов, – заявили они, – нашу веру и порицает наших отцов. Нет ни одного народа, у которого было бы меньше земли и источников воды, а существование – тяжелее, чем у нас, а он сеет смуту и подрывает благосостояние всего города. Потому или приструни его сам, или не мешай это сделать нам! Фактически это было предложение исключить Мухаммеда из клана и из обычаев кровной мести. Абу Талиб заверил старейшин, что он ни в коем случае не одобряет поведения племянника и даже считает, что тот либо болен, либо одержим демонами. Но сам он на него воздействовать не может, а что же касается их просьбы не мешать им, то никто и никогда не объявлял людей вне закона из-за болезни или одержимости, и позволить такого он тоже не может.

Через некоторое время делегация старейшин вновь повторила свой визит к Абу Талибу, выдвигая те же требования, но говоря, что если хашимиты не отрекутся от Мухаммеда, то те из них, кто его поддерживают, будут истреблены вместе с ним.

Абу Талиба, чье влияние в клане, несмотря на старшинство, из-за бедности становилось все меньше, такая перспектива отнюдь не порадовала. Это, как минимум, могло лишить его власти в клане, а как максимум и поставить под удар весь клан. Абу Талиб призвал к себе Мухаммеда и, объяснив ему ситуацию, попросил не «возлагать ношу, которую я не смогу нести».

Мухаммед сказал дяде, что даже если бы ему предложили взамен его проповеди Солнце и Луну, он бы все равно отказался. После этого Мухаммед, считая разговор оконченным, встал и, заплакав, попытался уйти, но Абу Талиб остановил его:

– Ты знаешь мое отношение к твоей проповеди, но я не выдам тебя...

Впрочем, открыто развязывать противостояние между кланами никто не спешил. Просто сначала исламистам запретили молиться у Каабы: ведь там находятся боги, которых они поносят, и это выглядело кощунством. Исламисты, впрочем, продолжали посещать Каабу даже под градом насмешек и ругани, показывая свою принципиальность. Такая же встреча ожидала их и на улицах Мекки, подзуживаемые богачами мекканцы начали относиться к исламистам все хуже.

– Вот идет внук Абд аль-Мутталиба, знающий все, что происходит на небесах, – смеялись язычники при появлении Мухаммеда, называя его одержимым обманщиком и колдуном. Приняли участие в травле и мекканские поэты: количество эпиграмм на Мухаммеда и его последователей исчислялось сотнями, исламисты стали любимыми персонажами анекдотов, и это, как считают многие исследователи, серьезно затрудняло нахождение новых сторонников.

Вспоминали Мухаммеду и то, что все его сыновья умерли в малом возрасте (подлый удар в спину), и, значит, боги его презирают. Кто-то даже вспомнил его старое прозвище «Куцый».

Стоит сказать, что по тем временам насмешки эти были не просто оскорбительны для человека, который понимал, что такое отношение не только позорит его предков, но и осложняет жизнь всего его потомства, но просто непереносимы. «Мы издревле не допускали обид, а когда при нас складывают презрительную морщину на щеках, мы ее выправляем», – писал гордящийся своим родом Абу Талиб в одном стихотворении. То, что Мухаммед оставлял подобные горькие укоры и насмешки без ответа, было, мягко говоря, очень необычным поведением и вызывало к нему вполне определенное отношение – как к человеку, не умеющему постоять ни за себя, ни за честь своего рода. Дочь Мухаммеда Рукайя, принявшая ислам, даже была возвращена мужем, сыном Абу Лахаба, в дом отца. Но вскоре Мухаммед выдал ее за Османа ибн аль-Аффана, одного из первых курайшитов, принявших ислам.

Как-то неподалеку от мусульман, собравшихся на тайную молитву в одном из ущелий, появились несколько язычников, начавших издеваться над их верой. Слово за слово, и вспыхнула драка. Саад, сын Абу Ваккаса, схватил оказавшуюся поблизости челюсть верблюда и, ударив ею одного из язычников, рассек тому лицо. Саад стал первым, кто пролил кровь за ислам.

После этой истории отношение к мусульманам в Мекке стало еще хуже, в воздухе уже витала тень приближающихся гонений. В идущего по улицам Мухаммеда летела уже не только ругань, но и комки грязи, а на порог его дома соседи по ночам выливали помои. Положение мусульман, а тем более Мухаммеда в Мекке стало настолько тяжелым, что в начале 614 года он был вынужден перебраться в дом своего сторонника, аль-Акрам, молодого человека из клана Махзум. Аль-Акрам имел дом в центре Мекки, был весьма богат, и это позволяло ему не всегда соглашаться с позицией собственного клана. В его доме Мухаммед жил под охраной преданных ему людей, и здесь же проходили собрания общины. Фактически это была уже осада, начинался период гонений на ислам. Впрочем, не стоит думать, что Мухаммед оставил свой дом и Хадиджу с дочерьми. Он наносил сюда регулярные визиты, но все-таки основное его пребывание в то время было в доме у аль-Акрама. Так было безопасней и для него, и для семьи. Стоит сказать, что Хадиджу никто врагом не считал, было понятно, что она следует за мужем, и никаких претензий к ней не было. Она вела спокойную жизнь и не участвовала в политике мекканских кланов. Никто из родственников не претендовал и на ее богатство, ведь все состояние Хадиджи было потрачено – частью на поддержку общины, частью на приданое для дочерей.