От Днепра до Дона

Непрерывные бои до самого последнего момента предъявляли непомерные требования к нашему батальону и дорого ему обошлись. Тяжелые потери красноречиво говорили о необходимости отдыха людей и ремонта техники. Офицеры и солдаты сделали все, что было в их силах для выполнения поставленных задач. Батальон давно уже кормился сам по себе и требовал тщательного медицинского осмотра. И наконец, мы испытывали острую потребность в пополнении – как в личном составе, так и в боевой технике. Дивизия «Лейбштандарт» была отведена с линии фронта и должна была быть переоснащена и пополнена в течение недели. Мы были рады этому перерыву и наслаждались несколькими оставшимися солнечными днями отдыха как даром Божьим. Все наши желания удовлетворялись. Мы ложились спать в конце дня и нежились в относительном мире, но вскоре появилась обеспокоенность.

Вскоре нам стало ясно, что ни о каком ремонте не может быть и речи. Ремонтно-восстановительные службы действительно пытались отремонтировать оружие и военную технику, но их усилия были каплей в море. Не хватало запасных частей. Батальон частично взял на вооружение трофейную технику. Пополнения личного состава тоже пришлось ждать долго. День пролетал за днем, а с нетерпением ожидаемого из Германии пополнения все не было. Результатом этого «переоснащения» стало то, что серьезные проблемы пришлось поднимать перед старшими командирами. В начальный период войны перед нами была конкретная и достижимая цель – Днепр. Мы были полностью укомплектованы, когда с боями начинали движение к этой цели и сражались в абсолютной уверенности в ее достижимости.

Но теперь, после стольких боев и выхода к этому водному рубежу, наш батальон уже больше не был полноценной боевой группой. Мы могли выставить лишь часть своего прежнего состава. Не требовалось много усилий для того, чтобы подсчитать, как много времени пройдет до того момента, когда наш гордый батальон прекратит существование как боеспособная единица. Что произойдет, когда с этим потрепанным батальоном мы форсируем Днепр и двинемся на восток? Каковы наши цели? Сможем ли мы их достичь до наступления зимы? Мы говорили о Доне, Волге и Кавказе. Бесконечная протяженность русских пространств подавляла нас. Мы начинали думать по-русски: «Ничего! Прорвемся!»

Я снова повел свой авангардный батальон к Днепру 8 сентября и переправился через реку 9 сентября в 16.30. Плацдарм на левом берегу реки был взят 73-й пехотной дивизией под командованием генерала Билера (у Манштейна в «Утерянных победах» это сделала Нижнесаксонская 12-я пехотная дивизия. – Ред.). Мы медленно переправлялись по шаткому понтонному мосту через ширь грязных вод. Самоходные (штурмовые) орудия и танки были переправлены отдельно на паромах. Командир района переправы вручил мне приказ из LIV армейского корпуса и одновременно сообщил, что мой батальон по завершении форсирования реки должен быть придан 73-й пехотной дивизии. Командир дивизии ожидал меня юго-восточнее Берислава. В сопровождении двух посыльных на мотоциклах я медленно поехал на командный пункт. Вдоль дороги повсюду были видны свежие могилы павших немецких и русских солдат. Ввиду ожидавшейся ночной операции я позволил своим солдатам сходить на реку искупаться.

Я нашел штаб 73-й пехотной дивизии во фруктовом саду. Я получил задание прорваться с плацдарма на юг, наступая на населенный пункт Новая Маячка, нацелившись на Копани, и занять на ночь круговую оборону. Полк полковника Хицфельда должен был быть нашим соседом слева.

Сразу после первых слов генерала я дал сигнал одному из своих посыльных мотоциклистов, чтобы тот передал в батальон команду быть готовыми к выступлению. Он помчался обратно в батальон, чтобы там начали готовиться к маршу. В ходе получения приказа я передал через еще одного посыльного приказ батальону начать движение. Он погнал свой мотоцикл и передал этот приказ. Спустя несколько минут я увидел, что меня уже ждут мои командиры рот. Они болтали с майором Штиффатером. После подробного инструктажа генерал Билер предложил мне чашку кофе и спросил: «Когда вы сможете двинуться в путь?» Он с изумлением проследил за моим взглядом, а я показал на ожидавших командиров рот, приближавшееся пыльное облако и ответил: «Господин генерал, батальон уже в пути». Никогда не забуду его ошарашенного вида.

Провалившаяся, разбитая и пыльная дорога замедляла темп нашего движения. Вскоре мы оставили позади последние передовые посты 73-й пехотной дивизии и двигались в темноте. Бремер был впереди. Медленно и осторожно двигаясь вперед, мы катились в ночь, глухо урча двигателями. Нас окутала кромешная тьма. В 21.00, в четырех километрах к северу от Новой Маячки, мы вошли в боеконтакт с противником, русское боевое охранение мы застали врасплох и захватили без боя. Советские солдаты производили впечатление совершенно изможденных людей и с готовностью предоставили нам нужную информацию. Согласно их показаниям, Новая Маячка удерживалась значительными силами. После восьми дней отдыха я чувствовал некоторую неуверенность в себе. Я не имел четкого представления о противнике. Мы оказались в ситуации, в которой чувствовали себя чужими, и по этой причине продвигались вперед неуверенно. Я ждал наступления нового дня. Яркий утренний свет даст нам необходимую безопасность. Плотное оборонное построение «дикобраз» составляло нашу «крепость». Я сидел в автомобиле радиосвязи и разговаривал с пленным командиром Красной армии о том, какого рода действия могут предпринять его вышестоящие начальники. Перекоп и Татарский ров (древний ров, пересекающий весь Перекопский перешеек, глубиной до 15 метров. – Ред.) все вновь и вновь проскальзывали в разговоре. Пленный был убежден, что Татарский ров был подготовлен к обороне.

Ночь была тихой, не прогремело ни выстрела. Это спокойствие было призрачным. Пара выстрелов обнаружила бы, где противник. А пока мы чувствовали себя так, будто полностью окружены советскими войсками. Роса опустилась на сухую поверхность листьев, когда первые слабые лучи солнца возвестили о наступлении нового дня. Я был напряжен и нервозен, когда старался сквозь едва забрезживший рассвет рассмотреть Новую Маячку. Очертания городка медленно проступали из окружавшей его мглы. Мотоциклисты сели на свои мотоциклы и ожидали приказа на атаку. В 4.00 наступил конец миру и покою. Полк Хицфельда атаковал Новую Маячку с севера. Шум битвы наполнил воздух и как рукой снял усталость. Пехотинцы 73-й пехотной дивизии двигались вперед при еще слабом утреннем свете. Все сметающие на своем пути снаряды русской артиллерии не могли остановить людей, которые неотступно пробивались к городу. В исчезающих утренних сумерках мы смогли рассмотреть фортификационную систему противника. Она была хорошо приспособлена к местности западнее города и сооружена на славу, как всегда это бывает у русских. Они были мастерами в строительстве полевых оборонительных позиций.

Атакующая 73-я пехотная дивизия занимала все новые участки местности, и наступило время атаковать саму систему укреплений. Наш батальон приготовился к атаке за широкой живой изгородью лесополосы. Советские войска пока не замечали нас, и их артиллерия прилагала все усилия к тому, чтобы подавить атаку 73-й пехотной дивизии. Нам же нужно было преодолеть два километра, чтобы добраться до позиций противника, а на местности не было никаких укрытий. Нигде не было видно никакого лесистого участка, кроме нашей лесополосы. Перед нами лежала степь Северной Таврии – гладкая, как доска, с твердой, в трещинах, почвой и с кое-где произраставшей степной травой.

Я вместе с командиром 1-й роты 1-го разведбатальона СС наблюдал за движением на оборонительных позициях русских и понял, что стремительной атакой моего батальона противник будет полностью разбит. Более того, наша атака будет также способствовать наступлению дивизии. Я размышлял, какое атакующее подразделение покроет пространство ничейной земли без потерь с максимально возможной скоростью.

Степные пространства наводили меня на мысль о стремительных атаках кавалерии прошедших времен. Сам дьявол, наверное, нашептывал мне в этот момент: «А что, если стремительная атака моих мотоциклистов приведет к успеху?» Я не осмеливался озвучить свои мысли; я все еще считал такую атаку безумием. И все же, пока здравый смысл и интуиция сражались между собой за окончательное решение, мысленно я уже видел своих мотоциклистов, несущихся как черти на ревущих БМВ через степь и вклинивающихся в позиции противника.

Мои солдаты молча смотрели на меня, а я снова и снова взглядом окидывал степь, прикидывая расстояние. Я опустил бинокль и испытующе посмотрел в глаза Бремера. Как он отреагирует, оценив ситуацию, если я прикажу его мотоциклистам атаковать? Ожидает ли он, что что-то необычное ожидается уже в скором времени? Его взгляд был открытым, а лицо не выразило никакого удивления, когда я изложил свое намерение атаковать противника на мотоциклах и бронемашинах. Мои «борзые» получили приказ с ледяным спокойствием и как само собой разумеющееся.

Артиллерия и другое тяжелое оружие заняли намеченные позиции. Мотоциклисты развернулись по широкому фронту, пока под защитой лесополосы. Бронемашины двинулись вперед в заранее определенные промежутки, так чтобы быть в состоянии беспрепятственно открыть заградительный огонь. Охваченный лихорадочным возбуждением, я залез в свой броневик и вскинул руку вертикально вверх. Пути назад не было! Жребий был брошен, неопределенность испарилась. Наш бронеавтомобиль медленно выкатился из-за укрытия. Мы были в поле зрения русских.

Первые снаряды противника вот-вот должны были обрушиться на нас. Я подтянулся, выглянул из бронемашины и посмотрел вперед. Мы двигались между двумя мотоциклетными ротами. Мотоциклисты с ловкостью обезьян вскочили в свои машины. Проехав 100 метров, я уже не мог ничего разобрать. Перед нами носились и падали тени. Атака превратилась в гонки. Будут ли это гонки со смертью?

Снаряды русских с воем пролетали над нами и взрывались там, где мы были всего несколько секунд назад. Огонь артиллерии подгонял нас даже еще больше, скорость возросла. Мы должны были перехитрить систему управления огнем русских и ворваться на позиции советских войск как сущие дьяволы.

Охваченные азартом скорости и опьяненные ревом двигателей, пронизывавшим нас до мозга костей, мы высматривали противника, прищурив глаза. Наша цель была там, где наша артиллерия выполняла свою смертоносную задачу, где кровь русских солдат уже окропляла землю. Картина разрушения подстегивала нас. Мы спешили к смерти как одержимые.

Вдруг появились первые русские. На нас смотрели лица, искаженные ужасом. Они побросали свое оружие и побежали на запад. Мы наступали через систему обороны, мимо окопов, мимо смятых тел мертвых и смертельно раненных солдат. Множество советских солдат в беспорядке бежали в западном направлении, где были окружены.

Однако русская артиллерия все еще оставалась где-то на огневой позиции. Мы никак не могли прервать свою бешеную погоню! Грузовики противника пытались скрыться, но были подожжены огнем 20-мм автоматических пушек наших бронемашин. Мы проезжали мимо брошенных орудий и устремлялись дальше, минуя Новую Маячку и следуя в направлении Старой Маячки. Напряжение постепенно спало. Вокруг нас уже больше не было видно никаких признаков жизни. Степь лежала перед нами как вымершая. С другой стороны, местность за нами напоминала муравейник. И свои и чужие наравне оказывали помощь раненым.

Обмен рукопожатиями с полковником Хицфельдом, короткая ориентировка по ситуации у командования 73-й пехотной дивизии и наступление на юг продолжилось. Пятьсот тридцать четыре, в основном раненых, советских солдата было взято в плен в ходе атаки. Что касается наших потерь личного состава, то двое солдат были убиты в бою, сержант и еще двое рядовых умерли от ран. Атака увенчалась полным успехом, но тем не менее никогда больше я не отдавал приказ на подобную «мотоциклетную» атаку.

С наступлением темноты мы вышли под Каланчак, используя фактор внезапности, атаковали город и взяли его. Объятая пламенем, взорвалась вражеская бронемашина, 221 русский солдат пополнил ряды военнопленных. Разведывательные группы доложили, что район на 10 километров к востоку от Каланчака свободен от противника.

В полночь я получил приказ из пехотной дивизии внезапным ударом прорываться через Перекопский перешеек и ожидать дальнейших распоряжений на подходе к Ишуню. В ходе различных кампаний я часто получал приказы и задания, которые ничего не имели общего с азами классического военного руководства, но этот приказ превзошел их все. Неужели мои ответственные начальники действительно считали, что внезапный удар по Перекопскому перешейку сможет открыть ворота в Крым? Мои ротные командиры смотрели на меня в некотором изумлении, когда я передал им этот приказ и кратко проинструктировал о ситуации.

Крым отделен от материка заливом Сиваш или, как его еще называют, «Гнилым морем». Это так называемое «море» представляет собой систему мелких заливов с сильно минерализованной водой и почти непроходимо (в ночь на 8 ноября 1920 года вброд по грудь в ледяной воде Сиваш пересекла ударная группа Красной армии, пройдя так 7 километров. – Ред.). Из-за мелководья оно было непреодолимым препятствием даже для штурмовых катеров. Три основных пути вели в Крым: Перекопский перешеек на западе, железнодорожный переезд через Чонгарский полуостров в центре и узкий пролив у Геническа, ведущий на Арабатскую стрелку, на востоке. Перекопский перешеек 8 километров шириной в самом узком месте перекопан древним Татарским рвом до15 метров глубиной. Местность здесь плоская как блин и пересечена несколькими балками – сухими или с временным водотоком долинами. Они служили батальону единственным укрытием. Прямо у северной стороны Татарского рва располагался старинный укрепленный городок Перекоп. Железная дорога шла через Перекопский перешеек в Крым. Ввиду таких благоприятных для обороны возможностей и того факта, что за последние несколько дней мы взяли пленных из трех разных дивизий противника, никто не верил, что перешеек будет несложной преградой.

12 сентября около 4.30 утра мой батальон двинулся к Перекопу. Мы установили контакт с передовым батальоном 73-й пехотной дивизии под командованием майора Штиффатера в 4.55. Штиффатер присоединился к моему батальону. Дальний горизонт медленно вырастал из полумрака зари. Степь сверкала самыми изумительными красками. Не было видно больше ни одного живого человеческого существа; лишь мои солдаты двигались вперед, прыгая как лягушки. Унтерштурмфюрер СС Монтаг вел передовой взвод. Унтерштурмфюрер СС Вестфаль находился в головном походном дозоре. Я двигался следом, нервно рассматривая горизонт, пытаясь увидеть признаки какого-либо движения. Но не было видно ни людей, ни животных. Лишь игра красок от поднимающегося солнца придавала равнине удивительный, сказочный вид. Я направил взвод Бюттнера далеко вперед разведать местность вдоль побережья Перекопского залива близ второй Александровки. Оттуда должна была хорошо просматриваться местность к северу и к югу от Татарского рва.

Вдруг я заметил на горизонте несколько всадников, которые покружили на месте, а затем исчезли в направлении поселка Преображенка. Их мимолетное появление возбудило нас. Преображенка находилась за небольшим подъемом, и были видны лишь несколько домов. Сильно встревожившись, мы рассматривали горизонт, продолжая движение. Мы ехали, увеличив дистанцию между машинами. У нас было ощущение, что покой может быть нарушен в любой момент завыванием снарядов и мин крупнокалиберных минометов. Советские войска должны были использовать эти удобные оборонительные позиции. Призрачное спокойствие предвещало сражение. Не было никаких убегавших русских, никаких бешено скачущих отрядов конницы, никакого рева моторов машин – ничто не указывало на бегство или даже отход. Степь была пустой. Нигде не было видно ни души. Один только этот факт указывал на жесткое управление и строгий контроль со стороны командования противника.

Мои солдаты снова свешивались по сторонам машин; даже мотоциклисты ведущего взвода сидели вкось на своих машинах. Я стоял на подножке мчавшегося бронеавтомобиля, следовавшего в центре нашего боевого порядка. Мои часы показывали 6.05, когда вестфальское отделение медленно приближалось к домам Преображенки. Огромное стадо овец перегородило вход в поселок; оно уходило в степь. Вдруг тишину нарушил взрыв, за ним другой, третий… Овец подбрасывало в воздухе. Обезумевшие животные помчались, ища спасения, наскакивая друг на друга, чтобы выбраться, но они взлетали в воздух. Сворачивая в сторону, овцы попадали на минное поле. Жалобное блеяние погибавших животных наполнило воздух. Оно смешивалось с глухим звуком взрывавшихся противотанковых мин. Припадая к земле, готовые к броску и дрожавшие от возбуждения, мы ожидали ярких вспышек выстрелов со стороны советских войск. Мы бежали рядом с машинами, намереваясь войти в поселок и закрепиться там. Однако все еще не было сделано ни выстрела; только мины завершали свою смертоносную работу. Все, что осталось от большого стада овец, было дергавшейся кровавой массой и парой животных, с трудом вырвавшейся на волю.

Но потом это случилось! Прозвучал давно ожидавшийся голос фронта! Русские снаряды со свистом проносились над нами и взрывались в походной колонне Штиффатера. Его солдаты побежали назад, сначала по одному, а потом большими массами. Я же устремился вперед, желая добраться до первых домов поселка, откуда должен быть виден Перекоп. После нескольких прыжков я нырнул в дорожную пыль под градом осколков рвущихся снарядов. Темное чудовище выдвинулось на небольшой подъем и стреляло прямо по нас. Всего в нескольких сотнях метров впереди нас был огнедышащий дракон, сеющий смерть и опустошение в наших рядах. На пути батальона, ощетинившись дулами орудий, встал бронепоезд.

Я подал условный знак, означавший, что надо отходить. Мои мотоциклисты развернулись на месте и помчались назад широким фронтом, в то время как бронемашины вели огонь по поезду и отходили, прикрываясь дымовой завесой. 37-мм противотанковая пушка выпускала снаряды по бронепоезду, а спустя несколько секунд сама взлетела на воздух. Лязг и грохот сокрушенного стального лафета заглушил крики моих погибающих солдат.

По нас стреляли пять батарей тяжелых и две – легких орудий. Позади нас можно было видеть лишь столбы пыли. Я вздохнул с облегчением. Не было видно ни горящих танков, ни бронемашин. Я прополз вперед еще на несколько шагов и смог различить глубоко эшелонированные полевые укрепления с полосой заграждений из рвов и колючей проволоки. Бронепоезд, пыхтя, удалился в направлении Перекопа.

Мне были видны русские пехотинцы в своих окопах на расстоянии всего лишь 50 метров от нас, их стучавшие пулеметы, заставлявшие нас прижиматься к земле. Мы должны были от них избавиться, или нам грозила дорога в плен. Теперь настал черед наших снарядов, пролетавших со свистом над нами, вынудить русских искать укрытия, хотя и нам самим приходилось вжиматься в каждую складку местности.

Вокруг меня лежали раненые солдаты; унтершарфюреру СС Вестфалю оторвало руку; ротенфюрер СС Штолль был в нескольких метрах от меня – он стонал от боли. Не был ранен Гельмут Бельке. Мотоцикл с коляской Штолля был все еще в порядке; его мотор работал на фоне стука пулемета. Бельке что-то крикнул Штоллю, указал на мотоцикл и начал пробираться к Штоллю. Я склонился над унтерштурмфюрером СС Рерлом. Все усилия были напрасны; шрапнель разорвала ему спину. Когда он глотал ртом воздух, я видел, как ходуном ходили его легкие. Рев мотора провозгласил спасение Штолля. Бельке отвозил раненых солдат в безопасное место, пренебрегая огнем русских. Он сделал три ездки, рискуя жизнью ради своих товарищей. Три раза он возвращался за грузом из стонущих раненых. Еще один наш товарищ все еще лежал в степной траве. Как и мы, он находился в «мертвой зоне» за небольшим подъемом. Солдат Г. был резервистом, женатым, счастливым отцом двух маленьких сыновей.

Он заполз в неглубокую низину, копна его светлых волос была забрызгана кровью. С его губ со стоном сорвались слова: «Уходите отсюда. Бесполезно – со мной все кончено». Я пытался успокоить его, но напрасно. Несколько мотоциклов с ревом подъехали за остатками передовой группы. Я не мог оторвать взгляда от Г., его рука сжимала рукоятку пистолета. Он медленно поднял оружие, нажал на спуск, дернулся всем телом и затих. Ужаснувшиеся мотоциклисты закинули его на один из мотоциклов. Нам повезло – мы все добрались до позиций батальона, несмотря на огонь русской артиллерии и пехоты. С дрожью в голосе я поведал доктору Гаттерингу то, что произошло с нашим боевым товарищем Г., и только тогда узнал, что он страдал и застрелился, потеряв в этом бою «мужские достоинства», оторванные осколком снаряда. Рерл умер, когда врачи бились, спасая его; того, что было в их силах, оказалось недостаточно.

Отступив, мы вместе с отрядом Штиффатера заняли позицию в четырех километрах к западу от Преображенки, где и ожидали подхода 73-й пехотной дивизии. В 6.50 взвод Бюттнера сообщил, что западный берег Перекопского залива свободен от противника. Оттуда хорошо просматривалась местность к югу от Перекопа, включая Татарский ров. Фон Бюттнер доложил о сильных полевых укреплениях, заграждениях из колючей проволоки, врытых в землю орудиях и танках. Через полчаса я убедился в точности его донесения. Наступление на перешеек можно было осуществить только ударом нескольких дивизий при поддержке тяжелой артиллерии.

Поэтому я был как громом поражен, когда в середине дня получил приказ продолжать наступление на перешеек. Я отказывался вести своих товарищей на верную смерть, ссылаясь на свой первый доклад и на необыкновенно сильные укрепления в полосе наступления. В дивизии мне велели лично доложить об этом дивизионному командиру. После нескольких часов пути я прибыл на командный пункт в небольшую деревню к северо-востоку от Каланчака. Я ожидал большого разноса из-за своего отказа выполнять приказ и немало удивился, когда генерал Билер весьма дружелюбно приветствовал меня и согласился с моей оценкой ситуации.

Вечером я кратко изложил полковнику Хицфельду обстановку на участке нашего батальона, а потом повел батальон в Чаплинку, где нас ожидали новые директивы. Мы уходили с фронта, преследуемые вражескими пикирующими бомбардировщиками и под аккомпанемент артиллерии противника.

В Чаплинке я получил приказ от Зеппа Дитриха наступать восточнее, к центральной части перешейка Чонгарского полуострова возле Салькова и, если возможно, взять его внезапным ударом. Между тем было уже 16.00, и нам приходилось проводить операцию в наступающей ночи. Когда я прибыл в батальон, мои молодые солдаты уже уселись на свои машины, и через пять минут мы тронулись на восток севернее Сиваша, углубляясь в тускло поблескивавшую степь. В 17.50 мы миновали Владимировку, где подверглись обстрелу с Крымского полуострова «носорогов» – батареи 122-мм орудий, пытавшейся остановить наше наступление. Мы проследовали на восток без потерь. Я хотел, пока светло и не наступила темнота, преодолеть как можно большее расстояние. Мы заночевали в Громовке, не вступая в соприкосновение с противником.

В 4.30 15 сентября 2-я рота 1-го разведывательного батальона СС стояла готовая двинуться в авангарде. От горячего кофе в руках моих солдат исходил пар, а я вместе с оберштурмфюрером СС Шпетом взвешивал обстановку и оценивал самые последние данные разведки и показания пленных. Воздушная и наземная разведка доносила о хорошо оборудованных полевых укреплениях, которые тянулись полукольцом вокруг железнодорожного разъезда Сальков. Прорыв сквозь укрепления казался невозможным. В нашем распоряжении не было ни необходимых сил, ни соответствующего вооружения.

Кроме того, на аэрофотоснимках самолетов-разведчиков к югу от Салькова были видны орудия на железобетонных огневых позициях, которые господствовали над узким перешейком. Густой туман ложился на степь, а видимость была менее 20 метров. Последний фактор навел меня на мысль использовать туман для того, чтобы появиться прямо под носом у вражеской батареи и прорваться к линии обороны у Салькова. Я был уверен, что ближайшие к берегу укрепления были слабее и никому в голову не придет, что мотоциклетное подразделение может быть настолько ненормальным, чтобы штурмовать систему оборонительных укреплений в двух-трех сотнях метров перед стволами артиллерийских батарей. Туман продержится по крайней мере еще час. За это время нужно было во что бы то ни стало овладеть разъездом.

Я быстро объяснил свое намерение авангардной роте и пожал руку оберштурмфюреру СС Шпету. Шпет двигался в головном взводе. 88-мм орудия оберштурмфюрера СС Наумана, включая ту, что была вытащена из Днепра, примкнули к маршевой колонне и следовали за передовой ротой. Они должны были вести огонь по дотам южнее разъезда.

Мотоциклы, бронемашины, тягачи и орудия медленно катились в непроницаемую стену тумана. В несколько секунд серое небытие поглотило их. Петер громко ругался, когда заводил наш бронеавтомобиль и направлял его в туман. Мой адъютант, маленький, но жилистый оберштурмфюрер СС Вейзер, выглянул направо, пытаясь разглядеть берег Сиваша. Было важно, чтобы мы двигались ближе к берегу Гнилого моря. Хотя мы были, самое большее, в 50 метрах от берега, мы не могли его разглядеть.

Через двадцать минут мы наткнулись на дорожную развилку, от которой во всех направлениях расходилось несколько дорог. Из тумана к нам приблизился солдат, и мы решили, что это Шпет оставил позади себя проводника, чтобы мы не сбились с пути. Я окликнул этого человека, спрашивая, куда нам отсюда ехать. Только потом мы установили, что проехали в 150 метрах к югу от русского поста.

Мы подходили все ближе и ближе к разъезду. Вскоре мы смогли различить мощеную дорогу. Туман рассеивался. Наступило время действовать! Улыбнется ли нам военная удача, или же нам придется заплатить высокую цену за свое нахальство? Мы молча всматривались в стену тумана. Справа от нас вода плескалась у невысокого берега. В нескольких километрах к югу, за Сивашом, выглядывал из тумана темный крымский берег. Но что было на нашем берегу? Где противник? Шаг за шагом мы продолжали двигаться на восток. Гусеницы тягачей увязали в песке, их двигатели были еле слышны. Во всем ощущалось какое-то неимоверное напряжение. Я указал на юг и обратил внимание расчетов 88-мм орудий на доты и полевые укрепления, о которых сообщалось.

Все пока что было тихо. Шли ли мы опять навстречу смерти? Будет ли повторен внезапный удар, как у Преображенки?

Глухое громыхание нарушило утреннюю тишину. Неожиданно покой был нарушен. Как только был открыт огонь, мы узнали резкий треск выстрелов одной из наших 37-мм противотанковых пушек. Одновременно мы услышали лающие звуки нашей 20-мм автоматической пушки и злой стрекот немецких пулеметов. 2-я рота 1-го разведбатальона СС достигла перешейка у Салькова и остановила поезд снабжения, который вез оружие и военную технику. 37-мм пушка подбила паровоз. Мы вклинились в систему обороны удачнее, чем думали, и фактически смогли наступать на русские позиции с тыла. В 8.55 железнодорожный разъезд был полностью в наших руках. Мы захватили командный пункт обороны русских и нарушили их линии коммуникаций. Замешательство русских было неописуемым; они просто не верили, что мы можем быть здесь. Русская артиллерия с позиций к югу от разъезда открыла огонь только тогда, когда по русским дотам стали бить наши 88-мм орудия.

Туман рассеялся и уже не скрывал ни своих, ни врагов. Бремер продвинулся на север и прорвался на окраины Ново– алексеевки. Оберштурмфюрер СС Науман пригнал 88-мм орудие на позицию, с которой смог подбить несколько русских пушек. Благодаря решительным действиям расчета задача нейтрализации русских орудий была решена. К сожалению, в ходе ее решения был тяжело ранен доктор Науман. Он был доставлен на бронеавтомобиле в безопасное место. Мы полностью уничтожили кольцо обороны к северу от перешейка. Однако продвинуться дальше на юг и пересечь его было невозможно. Доты и дзоты с заграждениями из толстой колючей проволоки и минные поля требовали подключения тяжелой артиллерии и пехотных подразделений. Батальону удалось взять в плен несколько сот человек, которые принадлежали к 871-му и 876-му стрелковым полкам. Перешеек, ведущий на Чонгарский полуостров, обороняла 276-я стрелковая дивизия. Мы захватили 86 новых грузовиков, 26 гусеничных тягачей, две 45-мм противотанковые пушки и несколько машин боеприпасов с грузом снарядов 122-мм калибра с поездов снабжения, прибывших из Мелитополя. Боеприпасы предполагалось доставить в Севастополь.

Мы были рады, что захватили поезд; скоро мы уже были экипированы новыми русскими грузовиками «Форд». (Это «полуторка» ГАЗ-АА, выпускавшаяся по лицензии фирмы «Форд» в 1932–1946 годах. – Рей.) Наш собственный инвентарный список автомашин сильно сократился; ощущалась нехватка мотоциклов. Я с облегчением узнал спустя несколько часов, что мы потеряли всего одного солдата, его убило шрапнелью. Наш успех сделал возможным нестандартный способ ведения боевых действий.

Ночью нас сменил 2-й батальон 1-го пехотного полка дивизии «Лейбштандарт». Машины были дозаправлены и опробованы на полной скорости для проведения следующей операции. Нам была поставлена новая задача: сразу же взять Геническ и перекрыть дорогу через третью косу (Арабатскую стрелку).

К 5.00 мы опять сидели в своих машинах, двигаясь навстречу солнцу. Спустя короткое время мы впервые увидели Азовское море. Его гладь зеркалом раскинулась перед нами. Один большой пароход и пять меньшего размера двигались на восток и вскоре исчезли за горизонтом.

Мы достигли Геническа примерно в 6.30. В предместьях города царила тишина, не было видно ни души. Была ли эта тишь частью оборонительной тактики русских, или этот портовый город просто не был защищен? Мотоциклетное отделение осторожно приблизилось к домам, но, вопреки ожиданиям, не встретило никакого сопротивления. Тогда мы на полном ходу устремились вперед, углубляясь в восточную часть города и район порта. Там ситуация была иной. Колонна грузовиков пыталась скрыться в направлении Мелитополя. Пехота противника в панике бежала в ближайшие дома и спустя некоторое время сдалась в плен.

Взрыв в гавани возвестил о подрыве моста, соединявшего Геническ с Крымским полуостровом (Арабатской стрелкой). 2-я рота 1-го разведывательного батальона СС быстро захватила пешеходный мост через узкий пролив, соединяющий Сиваш с Азовским морем, и уберегла его от подрыва. Во время атаки на мост пулей в голову был убит командир роты оберштурмфюрер СС Шпет. Потери в офицерском составе привели к опасной диспропорции. Почти все прежние командиры рот и командиры взводов были убиты или ранены. Во 2-й роте 1-го разведбатальона был уже третий командир, оберштурмфюрер СС Беттхер.

С крутого берега в Геническе нам было далеко видно на юг, и через пролив мы могли наблюдать за всеми передвижениями противника. Соответственно, для нас не было неожиданностью, когда советские войска атаковали нас со стороны Арабатской стрелки, представ перед нами как мишени на стрельбище.

Рота за ротой медленно, но неуклонно двигались к нашему крутому возвышению на верную смерть или в плен. Для меня было загадкой, почему советский командир проводил эту атаку. Прежде чем наши пулеметы собрали свою кровавую жатву, мы дали вражеской пехоте подойти примерно на 200 метров. Результат был ужасным. В считаные минуты бесчисленные тела убитых красноармейцев покрыли поросшую редкой травой местность, в то время как уцелевшие шатаясь побрели к нашим позициям с поднятыми руками.

Позиции русских минометов были накрыты огнем наших 88-мм зенитных орудий. К 9.00 был дан отбой отражению атаки, и 1-я рота 1-го разведывательного батальона СС прошла по пешеходному мосту на Арабатскую стрелку, чтобы произвести разведку в южном направлении. Я намеревался создать плацдарм и продвинуться по этой узкой полоске суши как можно дальше. К сожалению, разведка застопорилась всего через три километра. Полевые укрепления и береговые батареи, установленные на конструкциях из бетона, образовали непреодолимое препятствие, а открытый с них огонь вместе с несколькими атаками русских бомбардировщиков привели в течение ночи к некоторым жертвам в личном составе.

17 сентября около 21.00 на смену нашему батальону заступил 3-й батальон 1-го мотопехотного полка дивизии СС «Лейбштандарт». Мы же получили задачу вести разведку в северо-восточном направлении и попытаться соединиться с авангардным батальоном Боддина ХХХ армейского корпуса. В течение ночи наш батальон получил в качестве пополнения шесть офицеров и 95 солдат. Первое, с начала войны в России, пополнение произвело прекрасное впечатление и быстро вошло в состав батальона. За несколько дней молодые солдаты стали «воинами-ветеранами». Под обычный надоедливый воздушный налет мы покинули Геническ и двинулись в направлении Мелитополя. Мы испытали на себе всю тяжесть пути на северо-восток по осевшим, песчаным дорогам, через лесистые участки и вскоре вошли в контакт с батальоном фон Боддина, расположившимся к югу от Акимовки, занятой крупными силами русских.

У фон Боддина и у меня было много общих знакомых в Мекленбурге, в котором мы оба провели несколько незабываемых лет. Типичный кавалерист, фон Боддин сменил форму в начале 30-х годов и работал с генералом фон Сектом в Китае, пока не был отозван на службу в германской армии. Он был стремительным, почти горячим по характеру офицером, не боявшимся рисковать и решительным в атаке. Он погиб в январе 1942 года в бою у Евпатории в Крыму. Его убили коварные партизаны.

Два авангардных батальона вели бой на южных подступах к Мелитополю до 21 сентября, ожидая подхода 72-й пехотной дивизии. Дальнейшее наступление на Мелитополь и к северу от города без поддержки крупных сил пехоты было невозможным. Мы оторвались от остальных сил XXX армейского корпуса на 200 километров.

21 сентября я получил приказ выйти из боя и вести батальон обратно в Каланчак. Подразделение отошло почти на 200 километров за двенадцать часов и 22 сентября уже стояло готовым к предстоящему штурму Крымского полуострова.

Во время длительного похода через Ногайские степи Северной Таврии я впервые ощутил ужасную пустоту открытых пространств. Мы часами двигались на запад, не встречая ни одного немецкого солдата. Предоставленные самим себе, быстро продвигавшиеся авангардные батальоны устремились в глубь русской территории и пробивались вперед далеко на восток, но немецкие войска не овладевали регионом. Разверзшаяся пустота степи оказывала на нас угнетающее воздействие. Как мы будем проводить дальнейшие операции на востоке? Какие части и соединения будут брошены против сил противника в Крыму?

Мы стали смотреть дальше сиюминутного конкретного сражения и угадывать оперативную задачу армии на востоке. Никто уже не верил, что имевшиеся под рукой формирования достаточны для того, чтобы удерживать фронт в течение зимних месяцев. Немецкие части и соединения были потрепаны и срочно нуждались в отдыхе, пополнении и ремонте.

Мы были приданы LIV армейскому корпусу, и, после того как бравой 73-й пехотной дивизии (а также 46-й пехотной. – Ред.) удалось 26 сентября штурмом взять Перекоп и преодолеть Татарский ров, мы должны были быстро пересечь перешеек и вклиниться в отступающие порядки противника. Батальон стоял наготове для проведения операции к исходу дня, в четырех километрах к северо-западу от Перекопского залива.

Последовало сражение, отличавшееся необычайной интенсивностью и ожесточенностью с обеих сторон, и только 27 сентября батальон 72-го пехотного полка смог ворваться в Армянск. Однако и 28 сентября не было условий для использования моторизованных подразделений.

Советские войска снова и снова контратаковали крупными силами при поддержке танков. В 4.30 батальон был придан 46-й пехотной дивизии и выдвинулся на позицию в трех километрах к северо-западу от Перекопа. Расположившийся к северу от Татарского рва, наш батальон в 9.00 был отозван. Поскольку никакой возможности для ведения боевых действий в оперативном районе 46-й пехотной дивизии не было, в 11.00 батальон вернулся в ведение «Лейбштандарта».

Советские оборонительные позиции на перешейке к югу от Перекопа были сокрушены только после десяти дней тяжелых боев. Через перешеек не удавалось прорваться вплоть до 28 сентября (автор ошибается. Через Ишуньские позиции немцам удалось прорваться только 28 октября (по Манштейну, в наших источниках 20 октября), действительно через десять дней тяжелых боев. – Рей.). После этого дорога на Крым была открыта. 29 сентября (октября. – Рей.) началось преследование разбитых советских войск, кульминацией которого стал последний штурм Севастополя 29 июня – 4 июля 1942 года. В то время как LIV армейский корпус упорно сражался за каждую пядь земли к югу от Перекопа, а главное армейское командование планировало направить «Лейбштандарт» преследовать противника после успешного прорыва (который подзадержался на месяц. – Рей.), на Восточном фронте между Азовским морем, Мелитополем и Днепром произошли события, которые потребовали немедленной переброски дивизии.

Русские укрепили здесь линию фронта и вслед за прибытием двух новых армий, 18-й и 9-й, развернули наступление на позиции ХХХ армейского корпуса и 3-й румынской армии – силами в общей сложности двенадцати дивизий. Их атака на позиции ХХХ армейского корпуса захлебнулась из– за оказанного немецкими войсками упорного сопротивления, но севернее, на участке 3-й румынской армии, была смята 4-я румынская горная бригада, две другие горные бригады понесли тяжелые потери, а во фронте армии пробита 15-километровая брешь.

Из-за этого изменения ситуации 29 сентября мы были отброшены к северу и нам вместе с другими нашими частями была поставлена задача атаковать и уничтожить противника на участке прорыва им линии обороны румын. Во взаимодействии с частями 49-го германского горного корпуса брешь в обороне 3-й румынской армии была ликвидирована, а советские войска понесли тяжелые потери.

Вне сомнения, неожиданное появление двух новых русских армий вблизи Мелитополя заставило германское Верховное командование пережить немало часов страха, но из-за того, как русские проводили операцию, они предоставили группе армий «Юг» уникальную возможность. Вследствие массированных, давшихся дорогой ценой атак, направленных на срыв немецкого наступления на Крым, у русских не хватило резервов для того, чтобы предотвратить прорыв 1-й танковой группы фон Клейста с днепровских плацдармов. 1-я танковая группа фон Клейста начала 1 октября наступление на юго-восток, угрожая прервать линии коммуникации обеих русских армий и вместе с XXX армейским корпусом и 3-й румынской армией уничтожить их. Началось преследование отступающих русских войск севернее Азовского моря.

Со 2 по 4 октября батальон фон Боддина, истребительно-противотанковый батальон 72-й пехотной дивизии и наш батальон вместе сражались против крупных сил противника в районе Елизаветовки к северо-западу от Бердянска. Советские войска понесли в этих боях тяжелые потери. Они раз за разом обращались в бегство перед нашим более совершенным вооружением и более мобильными батальонами и при этом несли большие потери. Степь естественным образом давала нашим авангардным батальонам огромное преимущество и ставила имевшую значительное численное превосходство пехоту противника в невыгодное положение.

5 октября наши пехотные дивизии атаковали глубоко эшелонированные позиции между Мелитополем и Днепром. Глубокий противотанковый ров тянулся на всем протяжении сектора атаки и упорно оборонялся советскими войсками. Минные поля и проволочные заграждения препятствовали нашему продвижению вперед.

Нашему батальону была поставлена задача захватить переправу через реку Молочная и удерживать мост, обеспечив продвижение по нему пехоты.

Опять мы следовали за атакующим пехотным батальоном и ожидали сигнала к началу операции. Нашей бравой пехоте приходилось прокладывать себе путь через множество минных полей. Русские противотанковые мины были заключены в деревянные корпуса и не улавливались миноискателями (а при срабатывании как минимум отрывали ступню. – Ред.). Были и противотанковые мины в деревянных корпусах. Около полудня германская пехота все же преодолела противотанковый ров, прорвав главную полосу русской обороны. Через ров сразу же был создан переезд для того, чтобы ввести в прорыв мой батальон.

В тревожном ожидании 1-я рота Бремера 1-го разведбатальона СС расположилась во главе колонны позади моего бронеавтомобиля. Советские войска отступали. Нам видны были отдельные батареи, отходившие на тыловые позиции. Настало наше время. Мы должны были вклиниться в отступавшие порядки противника и захватить плацдарм за мостом через реку Молочная.

Охота началась! Полный воодушевления передовой взвод бросился вперед, как спущенная с поводка борзая. Бремер и я следовали за ним в облаке поднявшейся пыли. Помехи нашему продвижению создавали только отдельные минометные снаряды. Батальон наступал через порядки отходящего противника и в 12.30 проследовал через Федоровку, где были захвачены первые батареи орудий и несколько сотен пленных. Мы видели, как русские отступали на всем обозримом пространстве. Весь фронт пришел в движение. Прямым попаданием снаряда была подбита наша головная бронемашина. Мотоциклисты ликвидировали вражескую противотанковую пушку, стрелявшую с кукурузного поля. Тягач нашего двигавшегося впереди противотанкового орудия нарвался на мину. Темп преследования ускорился. Мы шли как по тонкому льду, поскольку отступавшие советские войска всегда широко использовали свои эффективные мины.

Перед нами был поселок Терпенье, который с севера на юг перерезала река Молочная. Местность к востоку опускалась. Тысячи советских кавалеристов бешено мчались на своих лошадях параллельно с нами, пытаясь раньше нас добраться до переправы. Они устремились к реке широким фронтом. Мы достигли первых домов поселка Терпенье. Дорога резко уходила вниз и побуждала нас ускорить темп движения. В поисках укрытия обезумевшие советские солдаты заскакивали в дома. На повороте дороги орудия, машины и дико рвущиеся лошади сбились в беспорядочную кучу. Был открыт пулеметный огонь. Я оглянулся на мост.

Несколько русских колонн скопилось на берегу реки, пытаясь найти спасение на другом берегу, переправившись вброд. Снаряды 20-мм калибра, выпущенные из бронемашин, засвистели над этим хаосом и окрасили воду реки в красный цвет. Очередями из автоматических пушек мы, как кнутом, стегали советских солдат.

Наш передовой взвод приблизился к мосту, ведя огонь по обе стороны от него. Возникла ни с чем не сравнимая суматоха. Плотный поток бегущих людей запрудил мост. Слева и справа от переправы боролись за свою жизнь люди и лошади. Всего каких-то 50 метров отделяли нас от моста. Но толчее и сутолоке вскоре пришел жестокий конец. Как только передовой взвод вырулил к дороге на мост, ведя огонь из 20-мм пушки, образовавшей кровавую тропу в живой массе, я увидел, как людей, лошадей и машины подбросило высоко в воздух. На мгновение вместе с балками моста они зависли в грибовидном облаке взрыва, а затем исчезли в грязной жиже реки. Противник подорвал мост, не считаясь со своими собственными потерями.

Я стоял на месте взрыва с горьким привкусом сгоревшего пороха во рту и отчаянно искал путь через реку, чтобы помешать воссоединению отступающих советских войск. И хотя мы вели огонь преимущественно по местности на дальнем берегу реки, мы заметили в трех километрах небольшой ряд холмов, где русские устраивали оборонительные позиции. Нужно было прорваться через них; нельзя было допустить стабилизации фронта.

В нескольких метрах справа от моста мы обнаружили брод. Мотоциклисты 1-й роты 1-го разведывательного батальона СС уже добрались до противоположного берега и захватили небольшой плацдарм. Взрывом потрясло нашу бронемашину; объятая пламенем, она задымила. Бронемашина на подходе к броду нарвалась на противотанковую мину. Только тогда мы обратили внимание на то, что русские заминировали район вокруг берега и некоторое количество советских солдат стали жертвой своих собственных мин. Я предупредил Бремера о минах и дал указание нейтрализовать их прежде, чем остальные войска будут переправляться через реку. Бремер, стоявший в нескольких метрах впереди меня, вдруг стал жестикулировать, возбужденно указывая на мои ноги и крича: «Посмотри туда, вон ты стоишь на одной из них!» Он был прав – я стоял на одном из этих адских устройств и в любой момент мог привести в действие взрывное устройство легким переносом тяжести тела (Мейер, видимо, встал на противотанковую мину – она срабатывала при нажатии от 200 до 700 килограммов. – Ред.). Мы постарались как можно скорее убраться с этого негостеприимного места.

К 15.00 уже можно было провести весь батальон по временному мосту через реку Молочную. На восточном ее берегу нам удалось создать плацдарм в три километра по фронту. К нам присоединился батальон Витта. Преследование должно было продолжиться с раннего утра.

С облегчением я узнал, что наши потери составили всего четыре солдата убитыми, а из раненых только один скончался от ран. Советские войска понесли огромные потери в живой силе и технике. Пленных с трудом удавалось подсчитывать. Ночью расположение батальона подверглось беспокоящему огню, характер которого указывал на продолжающийся отход советских войск.

На основании показаний пленных, хода боевых действий все это время и данных фронтовой разведки за ночь я делал вывод о том, что русские отступают. Натиск 1-й танковой группы фон Клейста, которая с Днепропетровского плацдарма наступала в юго-восточном направлении, очевидно, был принят во внимание русским командованием. Пока еще была ночь, я отвел назад посты боевого охранения и подготовил батальон к наступлению дня. Мои солдаты знали, что мы собирались глубоко вклиниться в боевые порядки отступающего противника и, может быть, целые дни напролет будем зависеть от своих собственных ресурсов. Атаки и контратаки будут сменять друг друга, в том числе, вероятно, грубые и безжалостные удары в спину. Мы хотели привести в замешательство советские войска, расстроить их планы и нанести им смертельный удар.

Как только забрезжил рассвет, я посмотрел на своих спящих солдат, съежившихся и свернувшихся у своих мотоциклов, орудий и танков, которые вместе с плащ-палатками защищали их от ночного холода. Как всегда, когда я сталкивался с необходимостью принимать решение, а в моих руках были жизнь и смерть моих солдат, все мое тело охватывала дрожь и я выкуривал сигарету за сигаретой. Время перед первым обменом выстрелами, первым боевым контактом с противником, всегда давило на меня как самый тяжелый груз. Но когда боевое столкновение уже произошло и я стоял посреди схватки, это давление, как казалось, улетучивалось.

Вперед двинулись солдаты инженерно-саперных подразделений. Их крепкие спины сгибались под тяжестью взрывчатки. В нескольких сотнях метров перед нами была переправа через противотанковый ров. Ночью она была взорвана. Нам пришлось обрушить стенки рва в сам ров, чтобы выровнять крутые края и использовать массы осыпавшейся земли для сооружения переправы. Мотоциклисты находились неподалеку, чтобы сразу же ринуться через ров. Наши минометы и артиллерия также уже были готовы открыть огонь.

Стрелки моих часов неумолимо двигались вперед, и, опять своим чередом, наступила ночь, поглотив свет дня. Из темноты вырисовывались зеленые заросли и деревья. Прогремело несколько единичных выстрелов русских по нашему плацдарму. Петух прокукарекал свое утреннее приветствие. Наступило утро. Я шел к своему бронеавтомобилю, делая негнущимися ногами большие шаги, и взобрался на него. Отсюда я мог обозревать заросли далеко за противотанковым рвом и за продвигавшимися вперед нашими саперами. Бронемашины заставили замолчать несколько вражеских пулеметов. Слабый заслон противника был сбит – этим мы обезопасили переправу через ров. Как и ожидалось, русские ночью отошли, так что, очевидно, нам не повстречаются их крупные силы, по крайней мере в течение двух-трех ближайших часов.

В тот день впереди шла 2-я рота 1-го разведывательного батальона СС. Я испытывал некоторое беспокойство после того, как у роты появился новый командир, который до этого вел занятия по тактике в юнкерской школе в Брауншвайге и со скептицизмом относился к моим нестандартным методам ведения боевых действий. Я еще раз поговорил по душам с гауптштурмфюрером СС Л. и велел ему не останавливаться без моего приказа. Он должен был двигаться вперед на максимально возможной скорости в назначенном направлении. Я двигался с передовой ротой. После короткого боя у поселка Широкий арьергард противника был смят, и в 8.45 мы достигли Астраханки. Захваченные к тому времени русские пленные принадлежали 35-му, 71-му и 256-му стрелковым полкам. Полки спешно отступали в юго-восточном направлении. Мы вошли в полосу наступления 30-й дивизии.

Интересная, поистине впечатляющая картина предстала перед нами. Насколько мог охватить взор, русские части бежали, ехали и скакали на восток. Артиллерийская часть с орудиями на конной тяге спускалась вниз по склону. Орудия болтались в разные стороны. Она пыталась занять огневую позицию, чтобы встретить нас как следует и нарушить наше дальнейшее движение. По нас били русские минометы, мины из которых ложились уже в опасной близости от нашего батальона. Но отступление советских войск превратилось в беспорядочное бегство, когда командиры уже плохо владели ситуацией. Было бы бессмысленно ввязываться в перестрелку с русским арьергардом и терять драгоценное время.

Я отдал гауптштурмфюреру СС Л. приказ продолжать наступление, не сбавляя темпа, и не беспокоиться об угрозе нашему флангу. Мой приказ и соответствующие сигналы моим молодым солдатам добавили масла в огонь. Мотоциклисты обрушились на советские войска как тропический шторм и своим пулеметным огнем раскололи надвое массу бегущих людей. Тяжелые бронемашины находились за флангами мотоциклистов, обеспечивая их прикрытие. Штурмовые (самоходные) орудия посылали снаряды по дальним целям. Вражеские грузовики с боеприпасами с грохотом взлетали на воздух, а артиллерийские батареи образовали беспорядочное скопление из лошадей, расчетов и орудий. На заднем плане два старых советских самолета летали над широкой степью как обожженные мотыльки. Они не осмеливались приблизиться до пределов досягаемости нашей 20-мм зенитной установки.

Через несколько секунд Бремер стоял возле меня. Я указал на выдвигавшуюся на позиции артиллерию противника и передовые подразделения нашего батальона, исчезавшие в облаке пыли. Слова были не нужны. То, чему мы научились в долгих изнурительных тренировках в учебных лагерях и на полигоне, в этот момент в полной мере принесло свои плоды. Широко рассредоточившись, рота мчалась на стрелявшие орудия. С флангов рота ворвалась на позиции русской артиллерии как стая волков, заставив замолчать четыре 122-мм и два 76-мм орудия. Оберштурмфюреры СС Гесс и Вольф были тяжело ранены в рукопашном бою. Множество солдат Красной армии брело в западном направлении с поднятыми вверх руками.

Повсюду, куда только достигал взор, были видны советские войска, обратившиеся в беспорядочное бегство. Бремер неистовствовал, как спущенная с поводка гончая, ведя свою роту в самую гущу столпотворения. Снова оправдались слова Гудериана: «Машина – оружие». Наша молниеносная скорость буквально деморализовала советские войска. Я вел передовую роту и пронесся со своими посыльными-мотоциклистами сквозь ряды советских войск. Основные силы батальона следовали позади с интервалом в пять минут. Перед нами был колхоз. Фруктовые сады и высокие лиственные деревья окружали крестьянские дома. Приблизившись к этой небольшой группе домов, я начал сомневаться. Я не видел никакого движения. Не было видно ни советских солдат, ни гражданских лиц. Почему-то я продолжал сомневаться, несмотря на то что 2-я рота 1-го разведбатальона СС только что проследовала через поселок; пыль все еще висела в воздухе. Чего можно было ожидать?

Петер держал ногу на педали и не беспокоился по поводу моих сомнений. Но после того, как мы миновали первый дом, я крикнул: «Жми на газ! Уезжай!» В домах слева и справа было полно русских. Во дворе фермы я заметил радиоузел русских со все еще поднятой антенной. Очевидно, мы проехали прямо через командный пункт русских, уничтожение которого 2-я рота 1-го разведбатальона СС хотела оставить для остальных подразделений батальона. Выполняя мои распоряжения, 2-я рота 1-го разведбатальона СС без остановки с ревом пронеслась через колхоз.

Вспомнив о горьком опыте происшествия на автостраде «Север», я постарался на предельной скорости догнать авангардную роту. У основных сил батальона не будет проблем с выкуриванием русского штаба. Мы вздохнули с облегчением, когда наш бронеавтомобиль выехал в открытую степь, которая, следует отметить, была неровной. Справа от нас в юго-восточном направлении продолжалось отступление русских. Позади нас и несколько правее был слышен шум боя, который вела рота Бремера. Передовой роты все еще не было видно. Новый командир роты действительно быстро приспособился к нашему стилю ведения боя. Мотоциклисты, видимо, были опьянены скоростью.

В небольшой низине была деревня Инриевка. Она тянулась вдоль дороги. Казалось, что и эта деревня вымерла; у развилки дороги мы обнаружили 20-мм зенитную установку, у которой были незначительные механические повреждения. Вскоре она снова была на ходу. Командир артиллеристов хотел ехать по дороге на восток, даже несмотря на то, что на самом деле верной была дорога на юг. Мне не без труда удалось направить артиллеристов по правильной дороге. Артиллеристы все еще что-то порывались сказать мне и продолжали показывать на восток. Разозлившись из-за задержки, я жестом приказал им двигаться куда велено – по дороге на юг и на полной скорости. Артиллерийский командир пожал плечами в знак согласия и последовал за моей машиной. Дорога шла параллельно лесозащитной полосе, которая была шириной, наверное, не более пяти метров и состояла из кустарников и отдельных деревьев. Однообразие пейзажа скрашивали небольшие подъемы.

В низине мы наткнулись на группу вооруженных советских солдат, которые двигались маршем на юг и, увидев нас, остановились на месте как вкопанные. Я сердито жестом указал советским солдатам, чтобы они бросили на землю оружие и двигались на север. Одновременно я стал выражать недовольство своему адъютанту, потому что 2-я рота 1-го разведбатальона СС даже не разоружила этих русских. Едва мы вышли из низины, как я заметил других русских, оживленно шагавших прочь на юг и уносивших с собой свои винтовки. У некоторых офицеров все еще были при себе планшеты. Тут я совсем потерял терпение и обругал командира 2-й роты 1-го разведбатальона СС. Конечно, мы должны были двигаться быстро, но не за счет неразоружения пленных. Последнему отделению роты нужно было поставить именно эту задачу.

Перед нами и справа от нас были видны тысячи советских пехотинцев и артиллерийские батареи противника, устремившиеся по склонам и гребням прочь. Мы вклинились в поток бегущих русских примерно на 30 километров. Скоро для батальона наступит время приблизиться вплотную к селу Новоспасовка и, возможно, рискнуть пойти на штурм. Массы отступающих советских войск должны будут сгрудиться перед этим селом. Там мы смогли бы пожинать плоды нашей операции. Герман Вейзер, мой верный адъютант, кивнул в знак согласия, когда я проинформировал его о своем решении.

В нескольких сотнях метров впереди нас был колхоз Романовка. Ветрозащитная лесополоса кончилась, и местность здесь немного поднималась. Вместо полосы на юг текла небольшая речка, сразу перед колхозом образовывавшая небольшое болотце. Я не мог рассмотреть левую сторону деревни; я смог лишь окинуть взором ряд домов справа, простиравшихся с севера на юг. Деревенская улица была по меньшей мере 20 метров шириной. К западу от колхоза вдоль гряды курганов продолжалось бегство советских войск. Мне еще не приходилось видеть такого массового бегства.

Еще 50 метров, и мы достигли первых домов Романовки. Тем временем стрелки часов уже приближались к 14.45, и солнце жгло немилосердно. Грозовая атмосфера нависла над сельской местностью и над охваченными паникой массами убегавших от нас людей. На длинной сельской улице между домами колебался жаркий воздух. Как и в других селах, тут не было видно признаков жизни. Спасавшиеся бегством обходили деревню стороной.

Пронзительный крик Вейзера ударил меня как бичом. Петер остановился. Тень мелькнула из-за стены слева от нас. Я видел, как Вейзер стрелял из пистолета в угол стены, другой рукой бросил в то же место гранату. Проклятье! Я заметил русскую противотанковую пушку на огневой позиции и ряд красноармейцев, залегших в углу. Я прыгнул вправо, прыжками пересек улицу, влетел в навозную кучу и вдруг увидел ужас в глазах двоих русских, залегших у своего пулемета; очевидно, они только что проснулись. Мы лежали напротив друг друга и ждали, кто первый сделает движение. Я не осмеливался посмотреть на дорогу. Прямым попаданием разметало в стороны расчет нашей 20-мм зенитной установки. Крики солдат перешли в вой. Петер окликнул меня и искал меня глазами. Он должен был быть позади меня и несколько левее. На другой стороне дороги раздался лязг танковых гусениц. Второй снаряд ударил по нашей зенитке.

Я должен был действовать быстро, если хотел покинуть эту навозную кучу живым. Двое русских все еще ошеломленно смотрели на меня. Они, должно быть, думали, что мы атаковали село крупными силами и наступил их последний час. Когда я жестом велел им убираться, они сиганули прочь, как пара кроликов. Почти одновременно с двумя красноармейцами и в один прыжок я проскочил мимо нашей разбитой зенитной установки и прижался к небольшому склону, где нашел посыльного Дрешера и Петера. Вейзер исчез. Дрешер утверждал, что Вейзер прыгнул в дом слева.

Только тогда мне стало ясно, почему мы по пути наткнулись на вооруженных русских. Передовая рота у Инриевки взяла неправильное направление, и я сразу же обогнал ее, попав в щекотливую ситуацию. Скорее бы показались основные силы батальона! Я жаждал появления гаупштурмфюрера СС Фендта с его 88-мм орудием (с надеждой, что русские не будут контратаковать; в противном случае нам всем придет конец).

Я чуть было не открыл огонь по Герману Вейзеру. Как он умудрился забраться на крышу? Он все время возбужденно показывал налево. Хотел ли он привлечь наше внимание к танку? Нам чрезвычайно повезло, что склон защищал нас от возможного русского танка. Я продвинулся немного выше по склону, пока не заметил на окраине деревни небольшой самолет. Этот драндулет взлетал с колхозного аэродрома. Может быть, мы опять добрались до штаба?

Минуты тянулись как часы. Справа от нас русские все еще отходили через курганы. Мы плотнее прижались к земле. Танк сменил позицию. Звук его гусениц приблизился, а потом опять удалился. Вдруг из первого колхозного двора на полной скорости выскочил штабной автомобиль, сделавший такой резкий поворот, что некоторое время балансировал на двух колесах. Сначала мы онемели от удивления, но затем открыли по автомобилю огонь из всех видов оружия. Однако он ушел, оставив огромное облако пыли.

Наконец мы услышали позади себя звук моторов и лязг гусениц. Подходило отделение 88-мм зенитных орудий. Наша позиция и разбитая 20-мм зенитная установка для гренадеров были достаточным руководством к действию. Ловким поворотом водитель развернул тягач так, что орудие сразу же оказалось в позиции для ведения огня. Спустя несколько секунд по дороге прогрохотали взрывы осколочных снарядов. Гауптштурмфюрер СС Фендт попытался уничтожить самолет на летном поле, но это было не так легко сделать, как казалось. Штабной автомобиль подъехал к самолету, и вскоре он, как усталая птица, взлетел. Самолет сделал большой круг над колхозом и исчез за горизонтом.

88-мм зенитная пушка совершала чудеса. К нам вернулся боевой дух, и паралич последнего получаса прошел. Как славно было, что ее снаряды со свистом проносились мимо нас! Что за приятная музыка для солдат, которые уже записали себя в число мертвых и похороненных. Однако через сады позади нас прорвался тяжелый русский танк. Мы не могли по нему бить, потому что склон загораживал нам обзор. На огневую позицию были доставлены пехотные орудия, подошла и противотанковая пушка и вместе с 88-мм орудием открыла огонь по отступавшим колоннам противника. Наконец, в моем распоряжении был и взвод саперов. С их помощью я мог продвинуться дальше в деревню. Я хотел знать, что там происходило!

Мы вошли в первый дом без боя. Подошел возбужденный Вейзер и повел команду саперов ко входу в погреб. В изумлении я увидел, как из темного подземелья вылезали советские командиры. Вейзер подвел меня к зданию и доложил: «Неожиданно слева от нас я заметил русский танк. Его экипаж завтракал. Прежде чем я даже успел дать вам знать о своем открытии, против нас оказалась противотанковая пушка. Я не знал, что делать. Прыгая, я открыл огонь по экипажу и бросил в них гранату. Я не знал, что стало с русскими; я только хотел как можно скорее унести ноги в какое-нибудь безопасное место. Я распахнул дверь дома и оказался перед несколькими высокопоставленными советскими командирами, которые обсуждали обстановку, сгрудившись вокруг разложенной на столе карты. Мое появление произвело потрясающий эффект – красные командиры стали выпрыгивать через окно головой вперед. Охваченный ужасом, я запрыгнул по лестнице на чердак и за навозной кучей увидел вас. С противоположной стороны дома множество советских солдат и офицеров спасались бегством. Несколько высших офицеров вскарабкались на танк и уехали. Мы определенно захватили штаб командования!»

Прежде чем осмотреть трофеи, я дал нагоняй появившемуся к тому времени командиру 2-й роты 1-го разведывательного батальона СС. Его виноватое выражение лица уберегло его от основательного разноса, и он с рвением принялся выполнять новые поручения. Радостный возглас Вейзера побудил меня войти в дом. Петер уже нацепил гимнастерку русского генерала. На столе лежали многочисленные карты, а в соседней комнате была радиостанция. Мы ворвались в штаб 9-й русской армии, но, к сожалению, командующий сбежал на самолете вместе с генералом ВВС, а перед этим – на штабном автомобиле, который мы обстреляли. В числе пленных было несколько штабных офицеров и секретарь генерала ВВС. Все они вели себя корректно и достойно, и только на допросе мы узнали, что перед этим в колхозе захватили штаб 30-й стрелковой дивизии русских. 9-я армия отступала, охваченная паникой, в направлении Ростова.

Гордый таким необыкновенным успехом, я направил соответствующий доклад в дивизию и был как громом поражен, когда радист передал мне ответ из дивизии: «Что это еще за похвальба?» Ушат ледяной воды не имел бы такого ошеломляющего эффекта. Несколько успокоившись, я отправил в дивизию взятых в плен штабного офицера и секретаря.

Вскоре мои радисты стали передавать в эфир приказы по-русски. Мы хотели обмануть отступающих русских и заставить их перейти к обороне, тем самым дав возможность моторизованному корпусу Макензена захлопнуть крышку котла. Но советские войска было не остановить. Их беспорядочное отступление продолжалось.

Рота Бремера просила поддержки. В ходе преследования она ввязалась в бои. Мы должны были дождаться наступления следующего дня и пехоты, следовавшей за нами. Впервые нам не удалось сделать опись трофеев. Повсюду вокруг нас были брошенные орудия, тягачи и конская упряжь. Многочисленные пленные шагали в западном направлении, много русских было убито. Мы потеряли трех человек убитыми, двадцать семь получили ранения и один солдат пропал без вести. Как раз перед наступлением темноты прибыл батальон Витта и завершил прочесывание деревни. Бремер вернулся в батальон к полуночи.

С 1-м батальоном 1-го моторизованного пехотного полка СС, находившимся у нас в арьергарде, мы продолжили наступление 7 октября с приказом взять портовый город Бердянск. Аванпосты мы миновали в холодном осеннем тумане. 1-я рота 1-го разведывательного батальона была впереди. Нам встречались подбитые и брошенные русские пушки, бронемашины и танки. В Бердянске мы натолкнулись на незначительные силы противника, которые отступали так быстро, как только могли, на восток. На главной улице Бердянска мы обнаружили множество расстрелянных русских мирных жителей. Некоторые жертвы с тяжелыми пулевыми ранениями ползли к нам, умоляя помочь им. К сожалению, я так и не выяснил, почему советские войска учинили расправу над гражданскими лицами.

Колхоз в Андровке был взят после короткого, но интенсивного боя, и мы продолжили преследование на полной скорости. Сильные артиллерийские колонны противника отступали через невысокие холмы перед нами и справа от нас. Они были настигнуты и захвачены нами так быстро, что у советских артиллеристов даже не было времени привести свои орудия в боевое положение. К 10.00 мы уже больше не могли подсчитывать своих пленных и трофеи. День был точной копией предыдущего, и мы не смогли прибавить в темпе.

Потом мы двигались по холмистой местности. В нескольких километрах впереди была небольшая река Берда, которая текла на юг, впадая в Азовское море вблизи Бердянска. Если бы советские войска собирались отход осуществлять планомерно, то они должны были удерживать западный берег этой реки и вступить здесь в бой с нашими силами, задерживая наше наступление, чтобы отступающие войска могли быть направлены на организацию обороны на рубеже реки Миус или даже до самого Дона. Русским приходилось сражаться за время и пространство, а мы не должны были им этого позволить. Их части и соединения, теснимые нами, должны были быть уничтожены, пока не закрепились. Мобильность немецких частей и соединений должна была обеспечить им победу. Немцам уже нельзя было позволить втянуть себя в длительные, затяжные бои.

В то же время, если подсчитать наши потери, то выяснялось, что боеспособность наших войск уже была ниже критического уровня. Ни одно из подразделений не было полностью укомплектовано, и каждое из них могло развернуть лишь остатки былой боевой мощи. Даже самый последний солдат знал, что мы должны были использовать переправу у села Новоспасовка, проскочив через нее на полной скорости, и, главное, предотвратить подрыв моста. И снова все решали минуты.

Авангардный взвод 1-й роты 1-го разведывательного батальона СС обогнул невысокий холм, и ему открылся вид вниз на село Новоспасовка. Село находится в низине. Русло реки подмыло берега, которые были почти отвесными. Через реку был перекинут современный бетонный мост. Лошади переходили реку вброд и с трудом поднимались на противоположный берег. Вся низина была вспучившейся массой отступающих – людей, повозок, техники. Но направо от нас, вдоль высот, разбитые советские части отступали в восточном направлении и далее по мосту или же пытались форсировать реку вброд, чтобы ослабить нагрузку на мост. Предполагалось, что 1-я рота 1-го разведбатальона СС, используя замешательство противника, возьмет мост внезапным ударом.

Из середины нашей колонны мотоциклисты, бронемашины и истребители танков широким фронтом с ревом понеслись вниз по гладкому склону в самую середину русских войск. Бежавшие советские войска и не помышляли о сопротивлении. Они в дикой панике устремились вниз по склону в самое русло реки. Артиллерия на конной тяге, машины армейского обоза и пехотинцы образовали хаотичную толчею. Лошади стояли в воде, не в состоянии взобраться на противоположный берег. Все большее число людей переправлялись через реку, чтобы избежать плена, но они бежали навстречу своей смерти! Из бесчисленных стволов вылетали снаряды и пули, которые сеяли смерть среди бегущей массы. Управление отступающими войсками уже было невозможным. Люди в панике бежали, спасая свою жизнь. 1-я рота 1-го разведбатальона СС ворвалась в этот хаос и, стреляя из всех стволов, устремилась к мосту. Несколько бронемашин очистили мост огнем с высот. На нем остались лежать только мертвые и умирающие.

Вдруг я увидел, как первый взвод рванул вперед, как будто укушенный тарантулом. Он проскочил через преграду, соскочил со своих все еще двигавшихся машин и ликвидировал расчет русской тяжелой противотанковой пушки. Пушка эта уже занимала огневую позицию. Еще несколько секунд, и переправа стала бы и для нас кровавой баней.

При огневой поддержке 2-й роты 1-го разведывательного батальона и бронемашин на холме 1-я рота 1-го разведывательного батальона СС на скорости атаковала и вскоре уже была на восточной окраине села. Я двигался с ротой вперед по главной улице села и боролся со своими сомнениями. Продолжать или нет наступление на Мариуполь? Ввиду быстрого отступления русских ситуация требовала, чтобы мы двигались дальше на Мариуполь, пытаясь вытеснить крупные силы русских войск к побережью Азовского моря. Отход проходил в юго-восточном направлении, то есть к Мариуполю. Зачем нам тогда тратить драгоценное время на захват Бердянска? Город неизбежно падет, когда падет расположенный еще восточнее Мариуполь.

Я стоял с несколькими солдатами, углубившись в изучение карты. Мы находились за последними домами, намереваясь выйти за ветрозащитную лесополосу, которая не давала нам обозревать местность впереди. Франц Рот, военный корреспондент, был с нами, когда вдруг вскрикнул как ужаленный. Он толкнул меня за полосу, и не особенно вежливо. Франц не мог вымолвить ни слова и был буквально вне себя. Он хотел начать снимать все происходящее своей кинокамерой. На расстоянии не более двадцати шагов впереди находился чудовищный русский танк, который, казалось, в любую секунду собирался двинуться или открыть огонь. Улица опустела в мгновение ока.

Унтершарфюрер СС Бергман схватил взрывчатку и пробирался под огневым прикрытием через небольшой фруктовый сад, чтобы подорвать танк. Мы, сдерживая дыхание, следовали по пятам этого человека. Танк не двигался. Его двигатель молчал. Может быть, у этого чудовища были механические неполадки?

Бергман приготовился к броску, глубоко вздохнул и бросился к танку. В любой момент взрывчатка могла полететь на корму машины, в следующую секунду выводя из строя двигатель. Это должно было произойти в любую секунду. Выстрел разорвал тишину. Я увидел, как Бергман упал и взрывчатка упала в песок, в нескольких метрах от танка. Пистолетный выстрел из танка стал смертельным для нашего товарища. Раздался взрыв, но русский танк остался невредимым. После этого на позицию вышло штурмовое орудие и посылало снаряд за снарядом в стального гиганта с расстояния не более 25 метров. Ничего не произошло; снаряды не пробивали броню. Русские казались неуязвимыми. Командир орудия Изеке обреченно покачал головой и витиевато выругался. Его орудию попался достойный соперник. Раньше нам удавалось уничтожать первые Т-34, с которыми мы уже имели удовольствие познакомиться, в основном при помощи зажигательной смеси из ранцевых огнеметов или выстрелами 88-мм зениток.

Во время боевого столкновения с Т-34 я стоял в саду небольшого дома с несколькими солдатами и поднялся на небольшое возвышение, чтобы иметь лучший обзор. Возвышение было, очевидно, погребом для хранения картофеля. Мы стояли некоторое время на возвышении, когда вдруг мой верный пес Пэт яростно бросился в дыру. Собака обнаружила в погребе более десятка русских. Мы посмотрели в замешательстве друг на друга, а затем русские вылезли из своего схрона с ручными гранатами, автоматами и другим оружием. Мы лишний раз убедились в том, что солдату на войне для того, чтобы остаться в живых, нужна немалая удача.

Мое намерение продолжать преследование противника до Мариуполя на данный момент было невозможно осуществить, так как по радио было передано распоряжение захватить Бердянск. И снова 1-я рота 1-го разведывательного батальона СС пошла впереди и, перейдя через холмы, вышла к Азовскому морю. Несколько русских батарей были захвачены неожиданной атакой и разоружены без единого выстрела. Холодный ветер свистел у нас над головой, а самолет-разведчик пролетел над колонной и сбросил перед бронемашинами послание, прикрепленное к дымовой шашке. В послании говорилось: «В городе только незначительные силы. Вражеская колонна – в десяти километрах к западу от Бердянска. Еще несколько колонн противника двигаются параллельно друг другу в направлении Мариуполя, находясь восточнее Бердянска».

Я получил послание в восьми километрах к северу от Бердянска. Холод, голод и усталость были забыты. Противник должен был быть уничтожен, пока он еще находился к западу от Бердянска. Ему нельзя было позволить добраться до города раньше нас! Пары слов Петеру было достаточно для того, чтобы погнать мимо ротной колонны наш легкий бронеавтомобиль как гоночный. Облака пыли висели позади нас, а впереди уже была видна дрожащая гладь моря. Герд Бремер и передовые подразделения получили приказ: «Следуйте за мной!»

С севера город был неразличим. Он находился прямо на берегу под крутыми обрывами. Петер затормозил, как только мы различили аэродром, с которого как раз взлетел и удалился на восток последний самолет. Мы осторожно подъезжали к первым городским домам. Мотоциклетное отделение двигалось впереди. Улица казалась совершенно вымершей, не было видно ни души. Ямы и разбитая дорога вынуждали мотоциклистов ехать медленно.

Я дал сигнал Петеру обогнать их и пересечь город как можно быстрее. В этот момент наша машина стала в колонне первой и вскоре вырвалась вперед более чем на 100 метров. Мы углубились в этот «призрачный» город. Перекрестки привлекали нас как магнитом. «Нос» бронемашины выглядывал из-за угла и «вынюхивал» ситуацию на улице. Потом наша машина делала быстрый рывок и останавливалась у следующего угла. Так мы двигались от одной улицы до другой, задавая темп мотоциклистам. Встав на подножку, я прятался за башней и мертвой хваткой держал свой карабин, пока Петер готовился гнать машину до следующего угла. Не было слышно ни звука, все окна были наглухо закрыты, не было видно ни малейшего движения. Прежде чем бронеавтомобиль исчез за углом, я оглянулся назад, чтобы проверить, следуют ли за нами мотоциклисты. Вдруг бронемашина дернулась назад, а я уже лежал на боку прямо на улице. Над головой засвистели пули; по улице вставали на дыбы и понеслись галопом лошади. Ведя беспорядочную стрельбу, казаки спешились и устремились к ближайшим домам. Их командир выхватил свой наган и открыл огонь. В этот самый момент я услышал позади себя голос Петера: «Штурмбаннфюрер, я уже снял его!» Он был прав. Наган упал на дорогу. Лошади без седоков поскакали на запад, а раненые казаки прислонились к стенам домов.

Наш командирский бронеавтомобиль наткнулся на русский кавалерийский отряд. Если мы собирались застать врасплох и уничтожить колонну к западу от города, требовалась еще большая спешка. Бремер молнией погнал к окраинам города и ожидал там дальнейших распоряжений. Советская колонна подходила все ближе и ближе, совершенно не замечая нашего присутствия. Мы уже могли различить каждого солдата и каждую машину. Это, видимо, были остатки пехотного полка, который вел бой на берегу к югу от Мелитополя и теперь пытался соединиться с основными силами.

Тем временем батальон вышел на позицию по обе стороны дороги и ожидал моего приказа на атаку. У меня было время. Я ждал, пока колонна скроется в низине и начнет подниматься по ближайшему склону. Минуты тянулись в томительном ожидании того, что произойдет. Мотоциклисты сидели на своих БМВ и наслаждались последними затяжками сигарет. В этот момент передовые подразделения противника были всего в 300 метрах и двигались, ни о чем не беспокоясь. Мне даже как-то стало жаль эту русскую часть. Они прикрывали отход своих товарищей, а потом были предоставлены самим себе. Прежде чем обреченная русская часть поняла, что происходит, мотоциклетные роты и бронемашины помчались вниз по обе стороны русской колонны и окружили ее почти без боя. Более 2000 советских военнослужащих были взяты в плен с вооружением и боевой техникой. Были захвачены две артиллерийские батареи.

С 7 октября наши потери исчислялись только одним убитым: бравый унтершарфюрер СС Бергман погиб в бою с танком.

Взяв в плен колонну противника, мы установили контакт с передовым охранением батальона Боддина. Я лично отправился в батальон и поздравил Боддина с наградой – Рыцарским крестом. Его батальон занял Бердянск, в то время как мы двинулись обратно в Новоспасовку и готовились к дальнейшему преследованию противника в направлении Мариуполя. Впервые мы получили преимущественное право на краткий отдых под прикрытием пехоты; 3-й батальон 1-го пехотного полка прикрывал нас с востока. В полночь прибыла почта из дома; ее доставил наш офицер снабжения, штурмбаннфюрер СС Вальтер Эверт. Он всегда использовал любую возможность помочь фронтовикам, зная об их потребностях все. Мы были ему безмерно обязаны.

Не успели оглянуться, как настал новый день. Мне был слышен рев двигателей заводившихся машин и лязг посуды полевой кухни, но не было сил подняться и окончательно отойти ото сна. Однако Петер беспрестанно пытался разбудить меня, пока я наконец не встал посреди комнаты, поднося к губам кружку с горячим «Макефак» (эрзац-кофе).

Глухой рев моторов штурмовых орудий и, более высокого тона, мотоциклов выгнал меня на деревенскую улицу. Шум двигателей всегда для моих ушей был музыкой. Для того чтобы смягчить нагрузку на подразделения, в наступлении передовых частей мы решили использовать движение «перекатами», то есть чередовать подразделения, шедшие в авангарде. Передовой взвод, усиленный бронемашинами и противотанковыми орудиями, шел на полной скорости впереди основных сил и ожидал их подхода в заранее определенных пунктах. Батальон следовал за передовыми подразделениями с постоянной скоростью.

Местность была очень холмистой и безлесной; недавно разбитые сады можно было видеть только в районах застроек. В первые двадцать минут мы двигались по широкой пыльной дороге, не встречая противника. Не было ни брошенной техники, ни русских бойцов, что указывало бы, что это был путь отступления.

Мы двигались навстречу свету наступавшего нового дня с 5.00 и в любой момент ожидали огня оборонявшихся, но столкнулись с сопротивлением противника только около 7.45 у Мангуша. 1-я рота 1-го разведывательного батальона СС атаковала в походном порядке и прорвалась прямо через этот поселок. Было трудно понять, по какому принципу он был спланирован. Мангуш занимал складку местности по обе стороны нашего пути наступления. Продвигаясь через поселок, я заметил между домами и в садах пехоту противника. Но у нас не было времени защищать этот населенный пункт. Перед нами была более значительная цель. Мы должны были добраться до Мариуполя. Уничтожением остатков подразделений противника займется следовавшая за нами пехота. Наш батальон безостановочно продвигался дальше. Огонь открывался на ходу.

В двух километрах к востоку от Мангуша передовые подразделения обнаружили хорошо сконструированные советские полевые укрепления. Это было кольцо внешней обороны Мариуполя. Эти укрепления из-за стремительного наступления германских войск не могли быть полностью использованы русскими (войск для обороны города осталось немного), но тем не менее все возможности для упорной обороны были.

Оборонительная позиция тянулась вдоль гряды, на пути нашего следования, и полностью господствовала над местностью. Мы снова выбрали необычную форму атаки, намереваясь въехать на гряду под прикрытием огня нашей артиллерии и тяжелых пехотных орудий. Авангардная рота получила приказ завязать бой, только обойдя русские позиции, ударив по обороняющимся русским с тыла. Следовавшие за нашим батальоном части должны были при поддержке штурмовых орудий наступать на позиции противника с флангов.

Приказ был отдан в устной форме и через посыльных на мотоциклах. Я был с Бремером, когда он готовился вместе с моими старыми боевыми соратниками к рывку через гряду в неизвестность. Самоходки с ревом двигались вперед вслед за наступавшей ротой; снаряды ложились среди оборонявшихся и прижимали их к земле. Позиция на гряде была достигнута в несколько минут, в нее вклинились передовые подразделения, а затем с обоих флангов ее охватили двигавшиеся следом части.

В ходе наступления был ранен командир взвода передового охранения унтерштурмфюрер СС Шульц. Но русские довольно быстро оправились от неожиданного удара. Ожесточенный бой продолжался, особенно справа от дороги. Молодой, воодушевленный комиссар снова и снова подстегивал свое подразделение. Но не только крики комиссара раззадоривали его солдат. Его собственный пример личной храбрости побуждал их не прекращать сопротивления. Никогда не забуду последнее впечатление, которое у меня осталось об этом человеке – вытянувшийся во весь рост, метавший последние гранаты на участке Мааля. Затем он бросил последнюю гранату на землю перед собой и упал на нее всем телом. Взрыв подбросил тело – его куски упали на землю, – таким был конец фанатика.

Две советские батареи, которые вели огонь во время нашего наступления, были захвачены. К сожалению, во время этой операции был убит Эрих, младший брат нашего уже павшего товарища. Я переправил его тело в обоз, чтобы сохранить его. Более 300 советских пленных были выстроены перед только что захваченной оборонительной позицией. Пленные утверждали, что у них был приказ отходить к Ростову. Значит – вперед! Нельзя было терять время. По советским войскам нужно было наносить удар, пока они были на марше.

В 9.30 я стоял на самой высокой точке справа от дороги и смотрел на Мариуполь. Он был в нескольких километрах. Дорога вела прямо к городу. На окраине города были видны заграждения на дороге, прибывающие и убывающие бронемашины. Но что еще происходило? Длинная колонна входила маршем в город с северо-востока. Эта колонна советских войск растянулась на несколько километров. От колонны отделилась артиллерия и заняла огневую позицию напротив нас. Мы также видели группу советских войск на марше к западу от города. Русские войска отходили по дороге Бердянск – Мариуполь. Судя по карте, обеим колоннам, если они хотят продолжать отход на восток, придется использовать единственный мост в Мариуполе.

Я сосредоточенно несколько минут рассматривал колонны советских войск и никак не мог принять решение. Огромный город с его гигантскими сталелитейными заводами, верфями и аэродромами, солдатами, которых город беспрестанно поглощал в себя, смог произвести на меня впечатление. Восточная колонна советских войск вытянулась до горизонта. Темная, как туча, она неумолимо катилась в направлении города. Мыслимо ли было даже рассматривать возможность атаки такой массы силами менее чем в тысячу солдат?

Вот взлетел и улетел на восток советский самолет. Разве не было это прямым вызовом нам для того, чтобы рискнуть и атаковать, несмотря на наши дурные предчувствия? Не означала ли отправка самолетов то, что город оставляют? Как всегда в моменты принятия решения, я направился к передовому подразделению и послушал, о чем говорят мои молодые солдаты. Если план был «плох», если он не выглядел многообещающим, то мои парни становились своего рода «лакмусовой бумажкой», смотрели на меня с безразличием или слонялись бесцельно со своим оружием. Однако если был малейший шанс на успех, то я чувствовал их готовность атаковать, их молчаливое доверие, которое побуждало меня отдать приказ на атаку.

Командовал авангардными подразделениями Зепп Мааль, мой боевой товарищ еще по 15-й роте 1-го пехотного полка СС. К Зеппу перешло командование взводом после того, как был ранен его командир. Он кивнул мне, козырнул на прощание и нервно закурил сигарету. Командир роты Герд Бремер спокойно смотрел на меня. Я всегда видел по его глазам, что он последует за мной на край земли. Никогда я не замечал в нем сомнения или даже намека на сомнение.

Мои солдаты ожидали приказа продолжать преследование. Интуиция и опыт, приобретенный в многочисленных боях, заставляли их верить в наш успех. Их уверенность, их вера в боевое братство и в свои собственные силы вели меня вперед. Боязнь своей собственной трусости также побуждала меня идти вперед!

Часы показывали 9.45, когда наши передовые подразделения пошли в атаку, а первые русские снаряды разорвались в опасной близости от них. Пехотные орудия и 88-мм зенитная батарея вступили в бой с вражескими батареями и обстреливали аэродром. В ходе наступления я заметил полевые укрепления по обе стороны дороги – они находились прямо на окраине Мариуполя. Фонтанчики пуль пулеметных очередей пробежали по земле поодаль, а взрывы мин из минометов всколыхнули черную землю далеко за нами. Наше наступление было уже не остановить. Мотоциклисты мчались к городу по обе стороны от дороги. Заграждение на дороге было не достроено; обороняющиеся упали под огнем штурмовых орудий. Всего в нескольких сотнях метров левее дороги вражеские самолеты взлетали и исчезали, низко пролетая над плоскими крышами. Они летели в восточном направлении. Но ни один из самолетов не атаковал нас. Может быть, у авиации противника не хватило времени взять боезапас и бомбы?

В отличие от других советских городов на окраинах Мариуполя были высокие, многоэтажные здания. Поскольку там не было ни единого дерева или маленького дома, резкая смена обстановки угнетала, даже подавляла.

Передовые подразделения остановились после первых крутых подъемов и стали продвигаться вперед в пешем порядке. Я тоже хотел спрыгнуть со своего бронеавтомобиля и полностью использовать его как укрытие. Высокие стены угрожающе нависали над нами. Я оторвался от своих мыслей, только когда Петер выехал на круглую площадь. Гауптштурмфюрер СС Фриц Бюгельзак вдруг оказался слева от нас. В нашу сторону двигались трамваи. Грузовики, тягачи, конные упряжки и сотни людей делали эту большую круглую площадь оживленной. Наш бронеавтомобиль вдруг оказался перед пожарной машиной, водитель которой в замешательстве ее остановил.

Осколочные снаряды из бронемашины Бюгельзака буквально разорвали машину пополам. Пулеметный огонь наших мотоциклистов жутким эхом отдавался среди домов за площадью. Охваченные огнем солдаты противника живыми факелами бегали по площади – от взрыва бензобака пожарной машины загорелись десятки людей. Охваченная паникой людская масса толпами бросилась в переулки, растаптывая все, что им попадалось под ноги.

Едва переводя дух, мы продолжали двигаться вперед и перекрывали улицы. Мы кричали и орали. Снаряды наших штурмовых орудий стали ложиться на переполненных улицах. Колонны советских войск, входившие в город, были разбиты на части. Всякое подобие порядка в них было утрачено. Мы же, как саранча, роем ринулись через улицы и старались найти дорогу на Ростов.

Площадь была усеяна дымящимися обломками. Оставались только тяжело раненные или мертвые солдаты. Основная же масса советских войск исчезла. Угловое здание превратилось в командный пункт, с которого можно было руководить дальнейшими боевыми действиями. Бремер наступал в направлении Таганрога. В 13.10 1-я рота 1-го разведывательного батальона СС была в Сартане, в двух километрах к северо-востоку от Мариуполя. Крупная колонна противника отступала по главной дороге на восток.

Когда мы сообщили о падении Мариуполя, то получили следующий ответ из дивизии: «Видимо, это ошибка. Вы могли иметь в виду только Мангуш». Однако это не было ошибкой. Город был взят дерзким штурмом горстки германских гренадеров, скорость которых возобладала над инертностью и нерешительностью оборнявшихся. Успех дня дался ценой раненого офицера, унтер-офицера и жизни четырех солдат, которые ушли от нас навсегда. Шедшая следом пехота взяла на себя операции по зачистке в городе и установила сторожевые посты за его пределами и далее в направлении на восток. Мы были поражены при осмотре огромного завода «Азовсталь». Он протянулся на несколько километров вдоль берега моря и был оснащен современными производственными мощностями. Завод попал в наши руки в целости и сохранности.

Битва на Азовском море с падением Мариуполя завершилась. Всего в этой битве были взяты в плен более 100 000 советских военнослужащих; захвачены 212 танков и бронемашин и 672 орудия (у Манштейна в книге «Утерянные победы» 65 000 пленных, 125 танков и свыше 500 орудий. – Рей.).

С 10 по 12 октября батальон вел бои на участке между Мариуполем и рекой Миус, в нескольких километрах к западу от Таганрога. В 4.30 12 октября батальон попытался захватить плацдарм на восточном берегу Миуса и внезапным ударом занять мост через реку. Наступая, мы попали под ураганный огонь вражеской артиллерии с восточного берега Миуса. 1-я рота 1-го разведбатальона была брошена на 700 метров от моста и была вынуждена держаться там под огнем противника до темноты. Основные силы батальона смогли выйти из боя у Миуса без потерь, но передовые подразделения были сильно потрепаны советскими войсками.

Получили ранения более двадцати солдат и пять офицеров. В числе раненых были также двое батальонных врачей. В сумерках я забрал тело своего верного Петера, унтершарфюрера СС Эриха Петерзиле. Его сразила шрапнель. Это был первый случай, когда рядом со мной был убит водитель. Я не мог даже представить, что в ходе этой войны еще семь моих водителей будут обречены на смерть.

В серых утренних сумерках зарождающегося нового дня мы стояли у могил наших павших товарищей. Мы опустили четыре завернутых в плащ-палатки тела в чужую землю. Молча стояли мои солдаты у края могилы, прощаясь с боевыми товарищами. Раздавался грохот советских тяжелых орудий, бивших из Таганрога, а их снаряды со свистом пролетали над нашей головой, отыскивая нашу артиллерию.

Отделение связных на мотоциклах, близкие друзья Петера, Вейзер и другие офицеры штаба ждали моей прощальной речи. Меня душили переживания, я не мог вымолвить ни слова. Слезы потекли у меня по лицу. Несколько полевых цветов упали в темную могилу; я отдал честь Петеру и отвернулся. Потом я напишу его матери.

Батальон вел бои, очищая от противника западный берег Миуса, до 16 октября и последовал за батальоном Витта, который закрепился у Козелкина. 17 октября в ходе наступления на Таганрог наш батальон выдвинулся на юг. Батальон Витта наступал слева от нас, а далее на штурм города шел батальон Фрея. Наша пехота атаковала северные предместья Таганрога с невероятной решительностью и ворвалась в город. К сожалению, батальон Фрея попал под огонь двух советских бронепоездов. Их огонь пробивал огромные бреши в наших боевых порядках, пока бронепоезда не были уничтожены нашими 88-мм орудиями. Более восьмидесяти солдат были убиты огнем ощетинившихся множеством стволов стальных монстров.

Во время штурма Таганрога мы впервые имели возможность наблюдать организованное разрушение города советскими войсками. Заводы и учреждения взлетали на воздух друг за другом. Густые клубы дыма отмечали путь отступления советских войск. Когда мы ворвались в город, то увидели огромные груды сожженного зерна; в Таганроге нам была на практике продемонстрирована политика «выжженной земли». Убегавших на судах топили артиллерийским огнем. Никто из русских на берегу и не думал спасать людей с тонущих судов. Только по приказу Дрешера уцелевших стали спасать и доставлять на берег. На крутом берегу возвышался памятник Петру Великому. Русский царь, сражавшийся за выход и к южным морям, смотрел на тонущие суда.

Было холодно. Ледяной ветер дул с моря и возвещал о скором наступлении зимы. На юге виднелись заснеженные шапки гор Большого Кавказа. Гиганты сверкали, завораживали, и их не трогало неистовство человечества. Мы замерзали; наша форма висела лохмотьями. Зимней одежды не было. План наступления нашей части все еще не был сорван, но новый объект наступления не был определен. Огромная, по-настоящему не занятая нашими войсками территория без всякой системы коммуникаций лежала позади нас. Линии железных дорог тянулись в основном с севера на юг. Мы впервые подумали об обороне.

Под холодным дождем и по развороченным дорогам 20 октября мы двинулись в направлении Ростова-на-Дону. Главный удар наносился 14-й танковой дивизией и моторизованной дивизией «Лейбштандарт», входивших в III моторизованный корпус Макензена. Я безучастно смотрел на остатки русского батальона на обратном склоне высоты у Самбека. Я уже больше не мог читать карту. Буквы расплывались перед моими глазами. Слабость и тошнота мучили меня до такой степени, что пришлось просить дивизионного командира, чтобы меня сменили. Четырех месяцев боев в России хватило для того, чтобы приковать меня к постели. Я больше не годился для боевых действий. Временное командование батальоном взял на себя гауптштурмфюрер СС Краас и бросил его в чрезвычайно тяжелые бои.

Я вернулся в Таганрог, когда уже стемнело. Меня положили в полевой госпиталь с желтухой и дизентерией, сопровождавшейся тошнотой. Тогда свирепствовала эпидемия дизентерии, и она опасно ослабила фронт. Полноценных германских полков и дивизий уже больше не было. Восточный фронт удерживался слабыми остатками некогда сильных боевых частей. Немецкие гренадеры вступали в тяжелейшую битву за время своего существования – они были обескровлены и не готовы к ней. Они видели надвигающееся бедствие широко раскрытыми глазами, выполняли свой долг и ни секунды не сомневались в этом. Они верили в необходимость самопожертвования.

Я покинул полевой госпиталь спустя почти две недели. Я еще довольно слабо держался на ногах, но доложил о прибытии в часть, после чего без особых церемоний был переведен командиром в офицерский резерв и должен был находиться при штабе дивизии. К этому времени дивизия «Лейбштандарт» перешла к обороне к западу от Ростова. Она тесно взаимодействовала с 13-й и 14-й танковыми дивизиями и отбивала все удары советских войск. Район операций III корпуса пролегал через голые поля, и жестокий холод выморозил землю, сделав ее твердой как камень. Было невозможно вырыть окоп или даже оборудовать приемлемую позицию. Погода стала нашим самым жестоким противником.

Мой батальон занял оборонительные позиции и вел боевые действия против 253-й русской дивизии под командованием полковника Охатского, сформированной только в августе на Северном Кавказе. Дивизия была набрана из кубанских казаков, которые не слишком любили советскую власть.

В мое отсутствие батальон стал еще слабее; особенно ощущался недостаток офицеров. 2-й ротой 1-го разведбатальона СС командовал оберштурмфюрер СС Ольбутер. Он получил ранение, однако отказывался покидать свою роту. 3-я рота 1-го разведывательного батальона была поражена дифтерией в тяжелой форме, что еще больше ослабило боеспособность батальона. 1 ноября возле населенного пункта Александровский был ранен оберштурмфюрер СС фон Бюттнер.

Вместе с командиром дивизии я навестил 2 ноября в Александровском своих старых товарищей и присутствовал на вручении Рыцарского креста Герду Бремеру. С удовлетворением я отметил неподдельную радость мотоциклистов в связи с награждением Бремера. Рота заслужила это признание ее достижений.

Мороз сменялся дождем. Вода накапливалась в окопах и в глубоких дорожных колеях и все время заливалась в форменную одежду. Автомобили, пушки и танки увязали в грязи. Гренадеры шли в ней по колено. Снабжение стало почти невозможным и могло обеспечиваться только гужевым транспортом. Машины ползли как черепахи. Потребление горючего и потери боевой техники не соответствовали результатам. Армия утопала в грязи. Потери из-за болезней бесконечно возрастали. Период морозов начался уже в середине ноября. Нам приходилось одну за другой выковыривать из грязи вмерзшие машины и разогревать двигатели, используя дополнительные средства. Мы стали армией-калекой.

Как раз в это время я присутствовал на очень важном совещании в командном пункте в Лаханове. Оно касалось важной роли нефти. Присутствовали генерал-полковник фон Клейст, генерал фон Макензен, Зепп Дитрих и несколько экспертов по нефти. Они были убеждены в необходимости захвата русских нефтяных месторождений в Баку для того, чтобы продолжать войну. В связи с этим взятие Ростова становилось абсолютной необходимостью.

Военнослужащие более низких званий молча слушали, когда приводились цифры производства и потребления нефти, обсуждались потребности в ней экономики и армии. У нас не было необходимых данных и опыта для того, чтобы дать оценку этих выступлений.

Однако с военной точки зрения дело обстояло иначе. Все предостерегали от наступления на Ростов, указывая на большие потери в частях и к тому же на то, что армия была просто не готова к такой операции. Дивизии были обескровлены, недоставало боевой техники, из рук вон плохо обстояло дело с зимней форменной одеждой, необходимой для ведения зимней кампании. Меховые полушубки и шапки доставлялись из Мариуполя с огромными трудностями. Германских солдат невозможно было отличить от русских уже на расстоянии 100 метров. Состояние здоровья военнослужащих также оставляло желать лучшего. Командиры подразделений, частей и соединений оценивали ситуацию с абсолютной точностью, когда говорили: «Мы атакуем, мы возьмем Ростов и будем преследовать советские войска за Доном, но мы не сможем надежно защитить захваченный город».

В середине ноября 11 солдат 2-го батальона 1-го пехотного полка СС были найдены в выгребной яме здания НКВД в Таганроге. Они попали в плен в сентябре и, судя по показаниям гражданского населения, были брошены в яму чекистами живыми.

Решение о наступлении на Ростов было принято 14 ноября. (Немцы наступали на Ростов с 5 ноября. – Рей.) Главный удар должна была наносить с запада моторизованная дивизия «Лейбштандарт», а также 13-я танковая дивизия, с севера – 16-я танковая дивизия. Атака должна была начаться 16 ноября. Однако ее пришлось отсрочить на день, потому что вследствие жестоких морозов не было достаточного количества готовых к операции танков и бронемашин. Мой батальон наступал по дороге через Султан-Салы и сразу же попал под сильнейший заградительный огонь на сильно заминированной и укрепленной местности. Каждую пядь земли приходилось отвоевывать, прилагая беспрецедентные усилия при температуре минус 30 градусов по Цельсию. Дорога на Ростов была отвоевана лишь благодаря исключительному упорству эсэсовцев.

Мои солдаты впервые воевали без меня и вели, пожалуй, тяжелейшие из боев, в которых когда-либо участвовали. Ожесточенные бои развернулись по всему фронту вокруг Ростова. Атакующие дивизии несли тяжелые потери, сражаясь на сильно укрепленной и заминированной местности. Герд Пляйс, бравый командир 1-й роты 1-го разведывательного батальона СС, потерял обе ноги и умер по дороге в полевой госпиталь. Фриц Витт сражался бок о бок со своими гренадерами. Генерал-полковник фон Макензен демонстрировал блестящий пример настоящей прусской доблести. Терпеливо, собрав всю волю в кулак, руководимые им войска III моторизованного корпуса продолжали шагать по снежным сугробам и шли в атаку вместе с «Лейбштандартом».

Гренадеры и генералы шли на штурм плечом к плечу по обледенелым полям под Ростовом. Контратакующие Т-34 смяли легкие противотанковые орудия 60-й моторизованной дивизии и угрожали прорывом, но затем встали, объятые пламенем, под огнем 88-мм зенитных орудий. Слезы ярости бежали по лицам артиллеристов легких 37-мм противотанковых орудий; они были бессильны против стальных монстров. Немецкое 37-мм противотанковое орудие стало музейным экспонатом; его калибр уже больше не был достаточным для того, чтобы уничтожать средние (Т-34) и тяжелые (КВ) танки противника.

Гренадеры и танкисты продолжали атаковать с поразительным упорством и стойкостью и 21 ноября взяли штурмом отчаянно защищавшийся Ростов. 1-й роте 1-го пехотного полка СС удалось захватить мост через Дон и занять небольшой плацдарм. Командир этой роты, Гейнц Шпрингер в ходе этой операции был шесть раз ранен, а в роте осталось двенадцать штыков.

Итог битвы за Ростов был подведен в следующем приказе:


Командующий III моторизованным корпусом

Штаб корпуса, 21 ноября 1941 года


ПРИКАЗ ПО КОРПУСУ


Солдаты III моторизованного корпуса!


Битва за Ростов выиграна!

17 ноября до полудня корпус начал наступление, выполняя задачу по овладению Ростовом и захвату моста через Дон. Задача была успешно выполнена к 20 ноября (21 ноября. – Ред.).

Мы захватили более 10 000 пленных плюс, по последним подсчетам, 159 орудий, 56 бронемашин, 2 бронепоезда и большое количество другой боевой техники.

Солдаты моего корпуса! Мы все можем гордиться этой великой, новой и успешной демонстрацией действий подразделений, в которую каждый отдельный солдат внес свой неоценимый вклад.

Ни ледяной ветер, ни жестокий мороз, ни нехватка зимней одежды и боевой техники, ни темень безлунных ночей, ни танки противника, его ракетная артиллерия и тысячи мин, ни полевые укрепления, на заблаговременное возведение которых ушла не одна неделя и огромные размеры которых мы все видели, ни тем более сами красноармейцы – ничто не смогло остановить наше триумфальное наступление.

В результате тщательно и умело подготовленного неожиданного фронтального наступления на восток энергичной дивизии «Лейбштандарт» при активной поддержке танков 13-й танковой дивизии оборона противника была сметена со своих позиций. Противнику уже больше не сопутствовал успех, несмотря на его яростные контратаки, особенно против 14-й танковой дивизии, в попытках предотвращения смелого прорыва двух наших формирований в северные предместья крупного города Ростова и до самого Дона и мостов на нем.

Остатки отступающих войск противника попытались спастись, переправившись через Дон. Благодаря своей решительности 1-му батальону 1-го пехотного полка СС дивизии «Лейбштандарт» – подразделению, привыкшему побеждать, – даже удалось захватить железнодорожный мост Ростова в целости и сохранности.

В то же время решительным наступлением, осуществленным далеко на восток и юго-восток, 60-я моторизованная дивизия успешно прикрыла открытые фланги корпуса и взяла Аксайскую, в то время как части и подразделения 13-й танковой дивизии быстро и решительно преследовали отходящего на восток противника.

Кроме того, все части корпусов, как и военно-воздушные части – в особенности наши чудные, безупречно действующие летчики воздушной разведки, – внесли значительный вклад в наш общий успех! Мы отрезали единственную действенную связь русских с Кавказом раз и навсегда.

Теперь мы должны удержать то, что завоевано, для того, чтобы открыть дверь новым победам, как только фюрер прикажет их одержать.

Мы также салютуем ему своим «Зиг хайль!».

Подпись: фон Мзкензен, генерал кавалерии


Победа была одержана, но, как оказалось, уже назревала катастрофа. Корпус был основательно растянут и слишком ослаблен для того, чтобы осуществлять длительную оборону захваченных объектов. Наши части, которые были потрепаны и обескровлены, подвергались непрерывным атакам превосходящих советских сил.

Мой батальон под командованием гауптштурмфюрера СС Крааса вел бои на Мертвом Донце. Мертвый Донец ответвляется от Дона возле Ростова и образует самый северный, правый, рукав в дельте Дона. Батальон занимал позицию в восемь километров по фронту – на этом оборонительном рубеже находилось менее 300 солдат. Сюда входили и водители, связисты, работники штабов и все офицеры. Не было больше обозов – все, кто мог сражаться, были на фронте.

В то время как советские войска вновь и вновь атаковали фронт немцев к северо-востоку от Ростова, они бросали одну за другой только что сформированные дивизии через скованный льдом Дон, пытаясь смять ослабленные тяжелыми потерями германские силы. Стойкость, проявленная немецкими солдатами в этих тяжелых боях, почти достигала предела человеческих возможностей. Широко рассредоточенные позиции (обычно отделения) располагались на крутом обледенелом северном берегу Мертвого Донца (а восточнее проходили и по правому берегу основного русла Дона. – Рей.) и были обращены на юг, в сторону замерзших плавней дельты и основного русла Дона. Только с большим трудом и с помощью взрывчатки удалось выбить в твердой земле неглубокие окопы. Чтобы уберечься от жестокого мороза, теплую одежду стягивали с мертвых немецких солдат и даже с убитых советских солдат.

В течение трех дней на нашем слабом фронте обороны русские вели активную разведку – это указывало на грядущее наступление. Мои товарищи смотрели на все это без страха и ажиотажа; они выполняли свои обязанности почти фаталистически. Немногочисленные офицеры находились в своих секторах, как пастушьи собаки, опекая доверенных им солдат. Я нашел Хуго Крааса и Германа Вейзера в небольшом доме, где они оценивали показания дезертира из 62-й кавалерийской дивизии русских и готовили свои части для предстоящих оборонительных боев.

Позиция 1-го разведывательного батальона, слабо удерживаемая, но обороняемая закаленными в боях солдатами, 25 ноября в 5.20 была подвергнута обстрелу русской артиллерии всех калибров, а затем атакована. Потери от этого огненного вала были почти нулевыми: где ничего не стоит, ничего и не может быть уничтожено. Но потом у моих солдат чуть кровь не застыла в жилах! В сумраке утренней зари появились большие массы русской пехоты, которые с песнями и криками бросились в наступление на наши позиции. Передние ряды сомкнули руки, образуя таким образом непрерывную цепь, которая ступала по льду в такт дикому пению. Мины наших минометов проделывали большие пробоины во льду, вынуждая советские войска разорвать свою цепь. Но мины не могли остановить пришедшую в движение массу, наступавшую на моих товарищей как отлаженный механизм. На середине реки советские солдаты попали под наш обстрел и валились на лед, как спелая пшеница под косой.

Мои солдаты потеряли веру в Бога и человечество, когда продвигавшиеся вперед русские солдаты наступали, перебираясь через упавших и продолжая штурм. Атаку вели 343-я и 31-я стрелковые дивизии и 70-я кавалерийская дивизия. Три только что созданные дивизии в атаке на несколько сотен человек, растянувшихся на 8000 метров и практически в одиночестве – каждый был предоставлен сам себе и должен был справляться с такой массой!

Два батальона 1151-го стрелкового полка русских прорвались на участке 2-й роты 1-го разведывательного батальона СС и были уже на наших оборонительных позициях, угрожая прорвать весь фронт. 177-й и 248-й стрелковые полки атаковали центральную часть обороны батальона и тоже были близки к прорыву.

Контратаку на участке 2-й роты 1-го разведывательного батальона СС нужно было проводить сразу, но в данный момент под рукой для выполнения этой неотложной задачи никого не было. Советские войска атаковали по всему фронту с неослабеваемой интенсивностью, угрожая лишить присутствия духа горстку солдат, лежащих за своими пулеметами. Русский штурм был похож на приливную волну, несущуюся со стороны Кавказа и разбивавшуюся о крутой берег Дона, теряя здесь свою силу. Первые лучи солнца, пробивавшиеся из-за густых облаков, осветили ужасную картину. На всем пространстве, куда только доставал взгляд, Дон и его протоки были усеяны темными точками, некоторые из которых двигались с большим трудом, а другие постепенно засыпал снег. Атака советских войск была отбита с тяжелыми для них потерями по всему фронту. Однако тысячи советских солдат залегли и дожидались ночи. Лошади без седоков ускакали на юг, их пронзительное ржание звучало как зов смерти.

Силы противника, прорвавшиеся на участке 2-й роты 1-го разведывательного батальона СС, были сметены нашей немедленной контратакой. Шесть офицеров и 393 солдата Красной армии были взяты в плен. Только на одном этом участке насчитали 310 убитых русских солдат. Судя по показаниям пленных, атака имела целью отрезать Ростов с запада.

Атаки продолжались, не ослабевая, 26 и 27 ноября, несмотря на огромные потери. Для нас было загадкой, как люди с такой охотой могли позволить вести себя на бойню, как ягнят на заклание. Несмотря на массы мертвых, искалеченных тел, лежавших неподвижно на льду, новые русские формирования включались в бой и устремлялись навстречу смерти. Русская атака 27 ноября началась в 16.00 с артиллерийской подготовки и огневого вала из орудий всех калибров, особенно с использованием ракетной артиллерии, но и эта последняя атака в районе действий 1-й роты 1-го разведбатальона СС была отбита к 19.50. Отдельные подразделения противника прорвались на позиции роты и были заблокированы. Контратака была намечена на 28 ноября.

Потери батальона были тяжелыми и затронули унтер-офицеров и офицеров. Батальонный адъютант оберштурмфюрер СС Г. Вейзер принял командование 2-й ротой 1-го разведывательного батальона СС. Оберштурмфюрер СС Ольбутер опять получил ранение. Последняя атака против 2-й роты 1-го разведбатальона СС пришлась большей частью по левому флангу и была отбита с ужасными потерями для русских. Атакующее русское соединение было сформировано в июне в Краснодаре в качестве 128-й пехотной дивизии и впервые введено в бой именно здесь. Батальон, атаковавший наш левый фланг, в начале штурма насчитывал более 450 человек личного состава. В атаке через Дон 135 солдат этого батальона были убиты и более 100 раненых взяты в плен. Другие 37 попавших к нам в плен были невредимы.

Огромные заслуги нашей части могут быть по-настоящему оценены только тем, кто сам испытал на себе парализующий эффект жестокого мороза и психологическую нагрузку бесконечных боев. Я видел солдат, лежавших за своими пулеметами со слезами отчаяния, катившимися по их лицам, когда их руки мелькали, меняя одну за другой пулеметные ленты с патронами, – и снова пули дождем сыпались на атакующие массы. Ольбутер, исполняющий обязанности командира роты, вел своих мотоциклистов в контратаку без сапог. Они были срезаны с ног незадолго перед атакой. Обе его ноги были сильно обморожены.

В этом бою победителем стал каждый боец. Целиком полагаясь на свои собственные силы, каждый второй солдат находился на позиции лежа за пулеметом – он сражался в тяжелейшем в своей жизни бою без подсказок, приказов или других действий вышестоящих командиров.

Раненые были перевязаны (как можно было на таком сильном морозе) и на грузовиках переправлены в Таганрог. Раздирающие душу крики наших раненых солдат, испытывавших невыносимые боли, было вынести труднее, чем самую страшную атаку. Поскольку мы понимали, что наши каждодневные потери не позволят долго успешно обороняться, оставалось гадать, в каком месте рухнет наш фронт. (Автор лукавит – немецкий фронт к северо-востоку от Ростова рушился начиная с 17 ноября. – Ред.)

Бой не прекращался и с наступлением темноты. Район перед позициями 1-й роты 1-го батальона СС был очищен от противника с помощью нескольких штурмовых орудий, к 9.00 прорыв был ликвидирован. На подходах к позициям остались лежать более 300 убитых. Пленные тащили с собой своих раненых товарищей. Но даже после этого дорого обошедшегося советским войскам боя они продолжали атаковать. Только примерно к 14.00 противник отступил на расстояние 2–3 километра, но постоянно усиливал огонь своей артиллерии.

Бои на других участках фронта проходили в сходных условиях и серьезно ослабили немецкую оборону. Опасность прорыва в любом месте фронта вокруг Ростова нельзя было не замечать, и в штабе командования 1-й танковой армии (до октября танковая группа) это прекрасно понимали. Мы все были единодушны в том, что линию фронта следует сократить, если мы хотим предотвратить катастрофу, которая в сложившихся обстоятельствах может привести к обвалу всего фронта. У нас не оставалось резервов. Степь была пуста. Только глубокие снежные сугробы и телеграфные столбы нарушали монотонность снежных пространств. Наилучшим вариантом для обороны был бы рубеж по реке Миус к западу от нас. Только там мы могли надеяться остановить намного превосходящие силы русских и предотвратить прорыв фронта. Некоторое время назад для того, чтобы установить пункты следования по направлению в тыл, были высланы головные походные заставы. Всякий отход должен был иметь конечным пунктом оборонительные позиции на реке Миус – они должны быть заняты всем личным составом до последнего солдата. Дальнейший же отход по заснеженной степи принес бы немыслимые потери в живой силе и технике.

В то время как тяжелые бои на Дону несколько стихли и атаки советских войск были отбиты с жестокими для них потерями, превосходящие силы русских возобновили атаки на участке 60-й моторизованной дивизии и прорвали слабый фронт немцев к северо-востоку от Ростова. Русские также прорвались на широком фронте, смяв левый фланг 1-й танковой армии. Фронт дрогнул! В это время тяжелые упорные бои продолжались почти на всем советско-германском фронте вплоть до Ленинграда. Германская армия на востоке уже больше не могла успешно противостоять такой огромной, превосходящей силе, как Красная армия. Ледяной холод, совершенно не подходящая одежда и ужасные потери, а также недостаточное пополнение в личном составе и боевой технике делали успешные операции просто невозможными. Мы сражались за свою собственную жизнь!

Во второй половине дня III моторизованному корпусу было приказано оставить Ростов и осуществить отход на заранее подготовленный оборонительный рубеж на Миусе. В жесточайших боях дивизии «Лейбштандарт» удалось 29 ноября оставить Ростов, отойти без больших потерь и при поддержке 13-й танковой дивизии к исходу 2 декабря закрепиться на подготовленных оборонительных позициях на реке Миус. Я участвовал в отходе вместе со штабом дивизии. Мы обрадовались приказу на отход из города и сокращение фронта. Это решение предотвращало возможную катастрофу. Поэтому приказ из штаба фюрера не эвакуироваться из Ростова ни при каких условиях и оборонять захваченные позиции до последнего патрона был для нас как гром среди ясного неба.

Выполнить этот приказ было невозможно. Он самым ужасным образом показывал, что вся серьезность ситуации на фронте должным образом не оценена. Как раз в это самое время наши части шли во мраке ночи, едва способные держаться на ногах от холода. Глубокие сугробы, жгучий восточный ветер и чувство безграничной оторванности превращало жизнь немецких солдат в пытку.

Как мог быть издан такой приказ? Это было для меня загадкой. Приказ был проигнорирован, и отход на Миус был продолжен. Фельдмаршал фон Рундштедт, генерал фон Макензен и другие заслуживали благодарности войсковых частей. Своим решением продолжить отход они сохранили жизнь множества солдат и предотвратили развал фронта группы армий «Юг». Следует также упомянуть о том, что Зепп Дитрих (старый друг Гитлера, иначе не сносить бы ему головы. – Рей.) осудил «фанатичный» приказ фюрера в самых сильных выражениях и отстаивал решение командования группы армий «Юг» на отход III моторизованного корпуса как единственно возможное. Думаю, что я прав, когда утверждаю, что он однозначно встал на сторону фельдмаршала фон Рундштедта (и фон Клейста. – Рей.) в тот трудный для него час. Однако фельдмаршал фон Рундштедт был все же отстранен от командования группой армий «Юг» и заменен фельдмаршалом фон Рейхенау.

Тем временем русские дивизии атаковали наши оборонительные позиции с неослабеваемой силой. Прорывы можно было ликвидировать, только приложив чрезвычайные усилия.

Мой батальон был на левом фланге дивизии «Лейбштандарт» и поддерживал контакт с 60-й моторизованной дивизией. Подразделениям удавалось удерживать позиции, взаимодействуя друг с другом в ходе боя, и создать опорные пункты, причем с помощью русских добровольцев. Боеспособность наших подразделений настолько ослабла, что командиры даже стали использовать антибольшевистски настроенных русских во фронтовых частях. Поэтому я не удивился, когда, посещая своих солдат на позициях, я встречал иногда чуть ли не больше русских, чем немцев. Добровольцы были в основном родом либо с Северного Кавказа, либо с Украины. Их энтузиазм был тогда безграничен, и именно по этой причине они были приняты нашими солдатами.

В декабре во время ураганного артиллерийского обстрела я потерял одного из своих лучших товарищей. Наш прекрасный переводчик, храбрый Гейнц Дрешер, был одним из наиболее одаренных офицеров в батальоне. Он всегда был примером для других и в жизни и в бою. Он нашел свой последний покой на железнодорожной насыпи в Таганроге.

Незадолго до Рождества мне непостижимым образом повезло – я получил разрешение слетать домой. Я вылетел с несколькими товарищами из Таганрога на транспортном U-52. Мы летели через Умань в Львов, а там я сел на поезд. Через восемнадцать часов я уже стоял, жалкий и потрепанный, на железнодорожной станции Фридрихштрассе и первый раз за столь долгий срок говорил по телефону со своими родными. Жаль, что это счастливое время прошло слишком быстро и момент расставания подобрался семимильными шагами.

30 декабря я получил приказ явиться 1 января для доклада к Гитлеру. Приглашение было передано мне из рейхсканцелярии. Пронизывающий холод господствовал тогда и в Германии. Я простился с женой на железнодорожной станции Зоопарк в Берлине и поднялся в ледяной от холода вагон поезда. Моим попутчиком был японский посол, который тоже ехал в Восточную Пруссию и который, на основании прежнего опыта поездок в спецпоездах, запасся коньяком. И не прошло много времени, как мы уже пытались согреться горячительным напитком.

Меня встретили товарищи в Кентшине и проводили в ставку фюрера через густой лес (1 километр). Нас проверили на нескольких постах и сообщили по телефону о нас на последнем посту. Охранные функции здесь выполнял личный состав моторизованной гренадерской дивизии СС «Великая Германия». Ставка состояла из нескольких железобетонных бункеров и обычных деревянных казарм, великолепно замаскированных – они были скрыты за высокими деревьями. Расквартирование и обеспечение питанием соответствовали обстоятельствам. Несомненно, целесообразность и простота были тем, чем руководствовались при строительстве ставки фюрера («Вольфшанце» – «Волчье логово». – Ред.).

Гауптштурмфюрер СС Пфайфер принял меня и проинформировал о причине моего вызова сюда. Из слов Пфай– фера я заключил, что Адольф Гитлер обеспокоен ситуацией на фронте и желал бы получить информацию, так сказать, из первых рук.

Адольф Гитлер производил впечатление простого и энергичного человека. Я был удивлен тем, что он прекрасно разбирался в вооружениях и был точно проинформирован о преимуществах и недостатках различных типов танков и бронемашин. Однако больше всего меня поразило то, что он был знаком с боевыми действиями моего батальона и хотел получить ответ на вопросы по тактике. С учетом предыдущих успехов батальона он был усилен гренадерской ротой легких бронемашин и огневым взводом тяжелых пехотных орудий.

Я не смягчал выражений, говоря о боевых действиях под Ростовом-на-Дону, и доложил о непосильных требованиях, которые были предъявлены к частям и соединениям. Я особенно акцентировал внимание на не соответствующем ситуации поступлении пополнений. Генерал Йодль поддержал меня и сослался на донесения из других подразделений. Из разговора у меня создалось впечатление, что ситуация с войсками на востоке очень мучила Адольфа Гитлера и он был озабочен тем, как помочь делу.

3 января вместе с полковником Цейцлером я вылетел на Не-111 обратно в Мариуполь. В Мариуполе я пересел на «Шторьх», который должен был доставить меня в Таганрог. Вскоре мы пролетели над дымящимися обломками сбитого U-52. Чтобы сократить мне путь в штаб дивизии, пилот посадил легкий самолет в пределах видимости командного пункта, и я сел в следовавшие мимо запряженные лошадью сани. Насквозь промерзший, я прибыл обратно в свою часть после 16-дневного отсутствия.

В ту же ночь я сменил Хуго Крааса, временно исполнявшего обязанности командира батальона, и в серых утренних сумерках впервые после столь долгого перерыва проковылял по позициям моей части. С начала Русской кампании до 15 декабря 1941 года в моем батальоне были отмечены следующие потери:


Убитыми:

6 офицеров;

9 военнослужащих унтер-офицерского состава;

79 военнослужащих рядового состава.


Ранеными:

20 офицеров;

33 военнослужащих унтер-офицерского состава;

308 военнослужащих рядового состава.


Пропавшими без вести:

1 офицер;

2 военнослужащих унтер-офицерского состава;

7 военнослужащих рядового состава.


Полученное пополнение:

11 офицеров;

1 военнослужащий унтер-офицерского состава;

186 военнослужащих рядового состава.


За тот же период времени 1-м разведбатальоном СС были взяты в плен 112 командиров и 10 142 солдата Красной армии.

Наша оборонительная позиция проходила прямо через поселок Самбек, располагаясь на переднем склоне длинной гряды. Заливные луга тянулись перед нами, их ледяное покрытие лишь кое-где прерывалось небольшими зарослями ивняка. Русские занимали свои позиции напротив нас. В некоторых местах до них было всего 100 метров. Фронт успокоился. Если не считать разведки и артобстрелов, никаких иных боевых действий не велось. В сложившейся ситуации я считал излишним патрулирование, и, соответственно, у меня неделями не было потерь. Позиции продолжали основательно оборудоваться; особое значение придавалось установке глубокоэшелонированных минных полей.

Земляные работы велись с помощью местного населения. Войска обеспечили местным жителям питание и медицинскую помощь. Я отказался силой вытаскивать людей из их домов и охотиться за ними по снежным пространствам. Следствием этого могли бы быть неизбежные потери. Проявленное нами уважение привело к тому, что население помогло – ради хороших отношений между ним и военными. Поэтому неудивительно, что через короткое время у батальона были лучше всех оборудованные оборонительные позиции и нас посещали офицеры соседних подразделений и частей. В наших землянках и блиндажах было почти по-домашнему уютно.

В начале года я узнал кое-что, чего не хотел бы скрывать от читателя. Однажды мой водитель, Макс Борнхефт, поставил передо мной тарелку с маленькими кусочками мяса, объяснив, что это голубиные бедра, которые он «достал» благодаря «хорошим связям» в Таганроге. Когда я начал есть этот деликатес, у меня возникли сомнения. Я сказал Максу, что, хотя все это очень вкусно, ни одно из бедрышек никогда не летало по воздуху, как у голубя. Но Макс не заставил меня долго строить догадки. Он сказал довольно сухо: «Нет, они не летали, они прыгали! Вы едите лягушачьи лапки!»

Вслед за тем, как кончились морозы, наступил период непролазной грязи, которая делала снабжение войск почти невозможным и препятствовала наступательным действиям. Как следовало продолжать войну? Этот вопрос вызывал у нас жгучий интерес. Оборонительный вариант был немыслим, но немецким войскам на Восточном фронте не хватало сил для крупномасштабного наступления. Дивизии, которые могли быть использованы для наступления, все еще находились на своих позициях, хотя кадровый состав был достаточным лишь для отдыха и пополнения. Мы боялись, что однажды нас выведут со своих позиций и нам придется идти в атаку вместе с наскоро собранными частями.

После того как 1-я танковая армия и часть 17-й армии (а также 6-й армии. – Ред.) уничтожили русские войска, прорвавшиеся к югу от Харькова (23 мая 1942 года немцы окружили здесь советские войска, взяв в плен 240 000 человек. – Ред.), мы были выведены со своих зимних позиций и в конце мая переброшены в район Сталино (Донецк. – Ред.). Именно там новые, созданные за зиму части усилили нашу дивизию, а новое пополнение влилось в ряды ветеранов. Упражнения на стрельбище быстро вернули моему батальону отличную боевую форму. Он был лучше вооружен, чем в 1941 году, и, имея за плечами опыт предыдущих боев, снова стал достойным соперником любого противника. Моральный дух части был высоким. Военнослужащие всех званий твердо верили в свои собственные силы и в своих офицеров – прежде всего, благодаря их сверхчеловеческим способностям, проявленным в боевых действиях как в наступлении, так и в обороне, умению противостоять превосходящим силам противника.

Совершенно неожиданно в начале июня 1942 года дивизия «Лейбштандарт» была выведена из состава войск, готовившихся к большому наступлению на юге Восточного фронта, и переброшена во Францию в ожидании возможной высадки сил союзной коалиции. Мой батальон был переведен в район Кана, и штаб расквартировался в Бретвиль-сюр-Лез. Прошло немного времени, и в Нормандии для нас уже не было никаких секретов. Все возможные ситуации были отрепетированы как с войсками, так и без них, и в результате был достигнут такой уровень подготовленности, который можно было бы уверенно противопоставить самой лучшей воинской части мирного времени.

Осенью мы готовились к отправке в Северную Африку, но судьба распорядилась иначе. Трагедия 6-й армии под Сталинградом призвала нас обратно в Россию. Только везение спасло нашу дивизию от разгрома под Сталинградом. Дивизии, которые воевали рядом с нами в 1941–1942 годах, шли здесь в свой последний бой. Другие ждали нашей помощи. Мы покинули Францию на самой высокой скорости и опять двинулись на восток. Нашей целью был фронт к востоку от Харькова.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке