Глава 5

В самолете мы заняли те же места, что и накануне, и оставалось только ждать прыжка. Набрав высоту, самолеты взяли курс на восток и пересекли латвийскую границу. Нашему взгляду открылись просторы российской территории. Нас инструктировали, показывая на киноленте место нашей высадки. Требовалась отвага, так как здесь мы могли быть замечены русскими военными.

Замигали красные огни. Это значило: «Команда – приготовиться!»

Затем один из офицеров открыл дверь и загорелся зеленый свет. Один за другим мы стали выпрыгивать.

Болтаясь в воздухе, я размышлял: «Если мы были замечены русскими, то нас немедленно схватят». Эта мысль совсем не привлекала меня, потому что, даже в случае сверхъестественного сопротивления наших трех отрядов, бойцы Красной армии наверняка окажутся сплоченнее и в несколько раз превысят нас по численности. Но больше всего меня беспокоило, что все изнурительные тренировки могут пойти коту под хвост.

Я благополучно приземлился на мягкую траву, быстро свернул и уложил парашют, необходимо было сориентироваться на местности, чтобы найти место условленной встречи. Когда я добрался туда, половина группы уже ждала остальных. Вокруг была тишина и покой. Мы закопали парашюты, а затем, совершенно ничем не отличающиеся от настоящих солдат-красноармейцев, маршируя строем, направились к главной дороге. Подойдя ближе, мы запели: «Моя Москва». Ступив на дорогу Рига-Шяуляй, мы пошли вперед, а второй отряд двинулся в противоположную сторону, запевая другую песню. Даже русская военизированная охрана не посмела остановить отряд, марширующий и распевающий песни во все горло. Тем более мы были не одни. Где-то недалеко слышались песни, которые пели уже настоящие русские, шагая целыми отрядами в разных направлениях. Ребята из секретной службы рассказывали, что сейчас много отрядов брошены на укрепление границы и именно поэтому нам встречалось так много солдат.

Как только начался наш марш-бросок, пение не просто придало нам храбрости, но как-то автоматачески заставило перевоплотиться в русских, и нам совсем не составляло труда вести себя так, как нас обучали. Продвигаясь с севера в Таурогген, километр за километром мы пели все новые и новые песни, известные под такими названиями, как «Три танкиста» и «Катюша». Приблизившись к холмам, мы увидели тот самый мост. Это было настоящим испытанием. Если они захотят остановить нас, то это произойдет именно сейчас. У русских были выставлены посты на противоположной стороне моста, и внутренне я уже настраивался на борьбу. Но они только поприветствовали нас, и мы беспрепятственно прошли мимо. Это был кульминационный момент.

Мы были в форме пограничников, одного из лучших родов войск в русской армии. Я также отсалютовал в ответ, и мы перешли через мост. Было половина третьего.

Мы продолжали свое шествие по дороге, в сторону германской границы, находящейся в километре отсюда. Мы не просто выглядели как русские, мы были самыми настоящими русскими, так что даже тени сомнений не могло закрасться в головы наших противников. Сейчас в нашем пении слышались нотки ликования.

Вилли возглавлял один из отрядов, который направлялся к старому литовскому замку, где располагались штабы русской армии, в то время как я повел остальных снова к мосту. Делая вид, будто укладываем телефонный кабель, мы тем временем постепенно разматывали его. Также от нас требовалось обесточить старинную церковь и колокольню – основной источник связи, и половина ребят уже вовсю занимались этим. Один русский, охранявший объект, громко заметил:

– Сейчас бы поспать, а не стоять тут как вкопанный или разматывать провода. Сегодня ночью собачий холод.

– А еще лучше завалиться в постель с бабой да прихватить с собой бутылку водки, – отозвался другой.

Русские смеялись так громко, что их отлично было слышно на другом берегу реки. А мы тем временем совершенно спокойно и открыто выполняли свою работу, копаясь в телефонных проводах и минируя мост прямо под их носом. Это оказалось до какой-то степени легче, чем в Рейхсканцелярии, что адмирал Канарис не мог себе представить. Все происходящее напоминало какую-то детскую игру. Спустя некоторое время ко мне подбежал Вилли и произнес:

– Их центр управления полностью заминирован.

Затем один за другим стали подходить другие ребята и докладывать, что мост и трубы так обложены взрывчаткой, что тому, кто захочет пройти по нему впоследствии, придется собирать его по кусочкам, начиная с самого центра города. Вилли хихикнул, и мы все тоже рассмеялись.

Небольшой отряд русских солдат приблизился к мосту, идя друг за другом. Это оказалась береговая охрана, и, проходя мимо нас, старший политрук отсалютовал мне. Повернувшись, они последовали в противоположную сторону, туда же, откуда пришли. И снова мне стало весело, потому что я уже предвкушал результат наших следующих секретных операций. Даже Вилли еще не знал о предстоящих планах.

Шагая строем, мы возвратились в Таурогген. От нас требовалось держать под надзором полевые склады с горючим, находившиеся немного южнее. Здесь же, рядом, находилась бойня, где в назначенный час мы должны были превратиться в рабочих. Я посмотрел на часы. Они показывали без восьми четыре утра. А вдруг что-то пойдет не так, не сработает взрывное устройство? Я продолжал идти, внешне совершенно спокойно, внутренне сходя с ума от лезущих в голову вопросов и внимательно прислушиваясь к происходящему вокруг. И тут, внезапно, я услышал прогремевший взрыв. Он потряс воздух, а за ним послышались другие, но уже не такой мощности. Моста, церкви и замка больше не существовало. Я оставил одного из своих ребят наблюдать за результатами наших действий, дав ему капсулу с ядом на тот случай, если он будет пойман русскими.

Мы подошли к складам. Без семи минут четыре.

– Смена караула! – крикнул я.

Отряд остановился. Русские, охранявшие горючее, примкнули к нашим рядам, а наши заняли их место. В помещении для охраны мясокомбината, находившегося совсем рядом, к удивлению, оказалось только шесть человек. Сразу за ним был еще один небольшой домик. Дойдя до него, я опять скомандовал: «Смена караула!» – и снова их военных сменили наши. Пока я еще не знал, что с ними делать. Они только мешали и совершенно не были нужны, но я не мог застрелить их. Они не внушали абсолютно никаких опасений, так как ни о чем не подозревали.

Теперь мы могли увидеть, что происходит на железнодорожной станции. Не спеша маршируя, мы пели «Катюшу» и внимательно изучали территорию. Все платформы, да и вообще вся станция была забита военными, поэтому попытаться предпринять здесь что-либо не имело смысла. Тем не менее охрана станции не представляла особой опасности. Главным объектом для нас здесь являлся железнодорожный мост, проходивший в двух километрах отсюда, тянувшийся в сторону немецкой границы. Он, так же как и другой мост, находившийся в трех километрах к востоку, пересекал реку. По нему как раз на поезде должна была быть переправлена наша тяжелая артиллерия, поэтому он должен был остаться невредимым любой ценой.

Начинало светать. Было уже четыре часа. Грохот тысяч пушек доносился с немецкой стороны. Как раз в это время танки и другая военная техника, сопровождаемая нашей пехотой, пересекали границу. Русские не понимали, что началось нападение на них. Они, пустив лошадей во весь опор, скакали вокруг станции, пытаясь определить, что же все-таки происходит. Вокруг царила атмосфера полного хаоса. Среди этой суматохи никому не было до нас дела, и мы спокойно продолжали свой путь в сторону железнодорожного моста. По правую сторону от себя я видел мост, уже разрушенный нами. Все вокруг было в дыму, но я все же сумел разглядеть языки пламени, облизывающие руины того, что еще несколько минут назад было замком. Теперь уже, отряд за отрядом, русские солдаты пытались наладить сообщение, но на это им потребовалось бы несколько часов, а чтобы получить прежнюю связь, нужны были годы. У них не было надежды что-то изменить, и мы продолжали свой марш-бросок, ни о чем не волнуясь.

Затем, на полпути к мосту, я увидел бункеры. Три из них стояли почти впритык друг к другу, и в каждом находилось по три пулемета. Если они принадлежали русским, это значило, что мы не дойдем до моста и вряд ли что-то сможем сделать. Почему они находились с правой стороны дороги? Мой мозг лихорадочно работал. Бункеры были похожи на двухэтажные дома, просто фантастические по своей крепости, но, как ни странно, я никого не видел ни внутри, ни поблизости. Немедленно повернув направо, мы открыто направились к ним. К своему облегчению, подойдя ближе, мы увидели, что пулеметы не заряжены и абсолютно не готовы к бою, хотя и направлены в сторону немецкой границы. Я благодарил Бога за то, что со мной был еще один отряд – тридцать лучших бойцов, способных на многое, но сейчас, когда среди нас шли русские, просто невозможно было что-либо предпринять. Чтобы не оказаться под подозрением, я, стараясь говорить неоднозначно, дал приказ первому отряду встать на охрану бункеров и, что бы ни случилось, не покидать своих постов. Затем добавил двусмысленно: «Если что, стрелять без предупреждения!» Мои люди все прекрасно поняли, и русские тоже, только в другом смысле. Отряд разделился на три части, и каждые десять человек взяли под свою охрану по бункеру. С остальными, восемь из которых были русскими, я продолжил свой путь к мосту. Перепуганные, они спрашивали у меня:

– А где же немцы?'

– Наши вовсю гонят их назад, – ответил я беззаботно, – сейчас русские уже входят в Германию.

Эти слова придали им храбрости. Затем я приказал двадцати бойцам – десяти своим и десяти русским – зарыться в землю в ста метрах от моста на немецкой стороне. Дальше мы не пошли. Дорожные лопатки у нас были с собой. Из десяти своих для охраны я поставил по пять человек с каждой стороны моста. Мальчики, находившиеся на той стороне, неистово копали и поэтому сейчас уже были здесь. Они установили два пулемета, реквизированные у охранников на мосту, и это было все, что мы могли сделать.

Отряд, находящийся в бункерах, открыл огонь по наступающему батальону русских, которые пытались подобраться к мосту незаметно. Оставив Вилли за главного, я рысью кинулся к бункерам. Русские пули сыпались как песок, и, чтобы попытаться достичь ближайшего бункера и избежать смерти, мне приходилось то бежать, то ползти. Таким образом пробравшись по берегу реки, я дошел до ближайшего бункера, на последнем издыхании. Попав к своим, первым я встретил оберфенриха Крюгера, метавшегося, не находя себе места. Он рассказал мне, что целый батальон русских был готов атаковать бункеры, но никто из отряда не собирался так просто сдаваться.

– Мы начали рыть траншею – она ведет к четвертому бункеру, а русские ползли со всех сторон, как муравьи. Сейчас единственный способ, которым они могут добраться до нас, – это подземный путь, – добавил он.

– Но ведь другие проходы все еще остаются свободными? – спросил я встревоженно.

– Конечно, и у нас имеется телефонная связь. Телефонные провода идут через туннели. Нам бы сюда еще комнату отдыха, и здесь было бы не хуже, чем в хорошем отеле.

К сожалению, пушки, стоявшие снаружи, хотя они и были направлены на немецкую границу, совершенно ничем не могли помочь нам отразить нападение батальона. Но все же здесь, в тылу, находилось четыре пулемета, поэтому мы могли довольно долго отбиваться от русских.

– Как у нас с боеприпасами? – спросил я.

– Тонны, – ответил Крюгер. – Достаточно, чтобы продержаться здесь месяц.

– Слава богу, – сказал я.

В следующее мгновение он схватил меня за плечо и потащил за дверь. Мы не успели заметить, что попали под обстрел.

Вот теперь мы были на настоящей войне. Может, нам и не хватало опыта на практике в военном деле, но зато в теории нам не существовало равных. Русские продолжали палить, но мы находились глубоко в бункерах, и они при всем желании не могли нанести нам вреда. Они могут прикатить танк, чтобы хоть как-то попытаться нанести ущерб бункерам, и я усмехнулся, подумав о том, какую досаду должны чувствовать враги из-за того, что их главный оплот теперь направлен против них же самих. Оставшись полностью удовлетворенным ситуацией, сложившейся в первом бункере, я проследовал по подземному туннелю во второй. Следуя по освещенному участку, я натолкнулся на фенриха Линца.

– Все под контролем, – доложил он мне. – Но русских снаружи больше, чем можно повстречать на московских улицах.

– Это не надолго, – заверил я его. – Главное – не дать им приблизиться к мосту.

Третий бункер, ближайший к мосту и видневшийся с другого берега реки, был для нас удобнее всех остальных. Орудия, установленные там, располагались под тремя различными углами, и мы могли использовать их против русских наступающих с границы и тем самым прикрыть свой отряд на мосту. Также пушки защищали дорогу, поворачивающую направо и ведущую на юг. Удача была на нашей стороне. Сейчас русские бросили все свои имеющиеся силы на мост, поэтому мальчики, находившиеся там, нуждались в любой помощи. Я не мог знать, что происходит у русских, пытающихся прорвать оборону, но я видел, что наши ряды пока еще держались, так как они отвечали огнем на огонь с обеих сторон моста.

Пять часов. Новый день встретил рассвет запахом пороха и языками пламени. Из Тауроггена русские пригнали шесть танков «Т-36» и остановили их напротив среднего бункера. Ближайший из них к Тауроггену пытался уничтожить бункер, но это занятие можно было сравнить с бросанием камней в кирпичную стену. Ребята в бункере работали не покладая рук: в течение последнего часа они демонтировали противотанковые орудия и один из пулеметов, они поставили на их место более тяжелые установки, тем самым обеспечив свой тыл. К тому времени, когда я дошел туда, они уже были готовы к бою. Фенрих Ханс после первой пулеметной очереди подбежал и радостно обнял меня. Возможно, эта реакция была не вполне свойственна военной обстановке, но для меня это не имело значения. Первые же выстрелы оказались роковыми для русского танка.

На мгновение все смолкло. Русские покидали свои позиции. Видимо, им было несдобровать. Мы сидели напряженно, вглядываясь, вслушиваясь и ожидая чего-то. Прошло около пяти минут, а потом снова началась пальба, но уже с другого угла. Это была их самая большая ошибка. Бункер, ближайший к мосту, теперь держал их под обстрелом, и теперь оттуда открыли огонь из двух сверхдлинных гаубиц. Сначала дымовая завеса, затем противотанковая атака, и мы вынудили русских к новому отступлению. Все происходило молниеносно.

Шесть часов. Из-за огня и дыма я больше не видел моста, и трудно было представить, держится ли там еще наш отряд. Русские полностью окружили бункеры, а мы продолжали направлять на них их главную надежду. Про себя я думал: «Скорее бы наступил тот день, когда адмирал Канарис услышит об этом!»

Неожиданно один из ребят подбежал ко мне и прокричал:

– Ты только пойди взгляни на это!

Я помчался вместе с ним на наблюдательный пост. Огромный шеститонный танк катился прямо на нас, и находился он под таким углом, под которым стволы наших пушек не могли дать отпор. А его дула уже были подняты, поэтому я немедля прокричал остальным:

– Быстро спускаемся в туннель и переходим в другие бункеры.

Словно гигантский дракон, танк остановился перед бункером и нанес по нему удар. Целые тонны фосфорического света обрушились на бункер, и я увидел, что все вокруг в огне.

Затем начали взрываться боеприпасы, и со своей позиции в первом бункере нам было видно, как со стен осыпается штукатурка. От пыли и копоти мы почернели, словно негры, и только глаза выделялись на лицах. На какой-то момент могло показаться, что наше положение ухудшается, но это было не так, потому что у нас имелось противотанковое оружие, направленное прямо на русских, и они отлично понимали, что если предпримут что-либо, то в ответ мы сотрем их с лица земли. Они снова попытались усилить пальбу, но эта попытка опять не увенчалась успехом.

Внутри двух бункеров был кромешный ад. Снаружи веяло прохладой, а мы, наоборот, чувствовали себя словно в печи. Как это ни удивительно, но Вилли вместе с остальными каким-то чудесным образом еще держались на мосту. Дым немного рассеялся, и я смог разглядеть, что пожар еще не утих. У нас не было связи с ними, так как они были полностью отрезаны от нас, но мы имели внушительный вид из-за наших пушек и могли поддержать их в случае новой атаки. Русские все еще находились в замешательстве, не понимая, как германская армия уже ухитрилась продвинуться на такое расстояние. Я думаю, что они просто не поверили, если бы узнали, что сражаются со всего лишь двумя отрядами восемнадцатилетних мальчишек.

Но как раз к этому моменту мы были измотаны и почти побеждены. Только азарт и установка на успех заставляли нас не сдаваться. Мои мозги затуманились, и я не знал, чем может закончиться этот бой. Движется ли германская армия в нашем направлении или отступает назад? Я понимал, что мы не продержимся долго и, если наших вынудили отступать, мы точно проиграем. В бункерах совсем не было воды, а то, что мы принесли с собой во фляжках, было допито час назад. К тому же становилось все душнее от пыли и жарче.

Я посмотрел на часы. Без пятнадцати восемь. А затем словно произошло чудо: я услышал первый удар «берты». Я знал, знал наверняка, что это значило. Это шли наши, и я понимал, с какого расстояния доносится стрельба. Не было сомнений. Наша огромная вооруженная армия находилась не дальше чем в трех километрах отсюда.

– Слава богу, – произнес я громко и, взяв ракетницу, выпустил три зеленых залпа. Это значило: «Заходите – дорога открыта. Вся ситуация под контролем». Потом я все объяснил ребятам.

– В трех километрах отсюда! – кричали солдаты с черными лицами. – Это значит, они будут здесь через десять минут!

– Наверняка, – заверил я их.

Русские отступали от границы длинными колоннами, как коровы, идущие на скотобойню. Но наши настойчивые бойцы не собирались бросать нас на произвол судьбы. Они разрушили один бункер и теперь были близки к тому, чтобы уничтожить два других и добить мост. Сознание того, что немцы совсем близко, укрепило в нас надежду, что мы выживем. Совершенно чужой и незнакомый отряд сейчас мы восприняли почти по-родственному, как никогда бы раньше. Выстрел за выстрелом, мы дважды дали знать о себе. Я находился в дальнем бункере, пытаясь уследить за реакцией врага, когда один из мальчиков примчался из третьего бункера, ближайшего к мосту, и, едва переведя дыхание, доложил:

– Отступающие враги, собравшись из последних сил, подгоняют составы с военной техникой, чтобы попытаться совершить прорыв. И это происходит всего лишь в километре отсюда.

– Хорошо. Начинаем огонь, но надо постараться не повредить линию передач, – произнес я быстро. Наступил ответственный момент. Впервые русские были перед лицом наших пушек, и у нас появился реальный шанс показать все, на что мы способны. В третьем бункере выстроив в ряд пулеметы, открыли огонь. Почти сразу же отозвались пушки в соседних бункерах. Но эти действия блокировали железнодорожные пути и соответственно не давали ходу нашей «берте», спешившей к нам на помощь, поэтому я дал приказ ослабить огонь и только отстреливаться при необходимости, но ни в коем случае не вести огонь по железной дороге.

– Не позволяйте им держаться группой, заставьте их разбиться! – кричал я.

Попав под перекрестный обстрел, русские окончательно сбились с толку и, соскакивая с поезда на ходу, бежали врассыпную. Мы выполнили свою задачу.

Тем не менее атаки со стороны Тауроггена не становились слабее. Бомбежка и обстрелы продолжались из всего оружия, имевшегося у врага, хотя все это было бесполезно. Та броня, которую они себе выстроили, для нас была лучше, чем даже они могли представить. Единственное, что могло по-настоящему причинить нам вред, – это их огромный танк: с ним нам в самом деле было не справиться.

Глядя в бинокль, я увидел подъемный кран, работающий на железной дороге, поднимающий и устанавливающий на пути вагон за вагоном. Все происходило так быстро, что к девяти часам «большую Берту» уже перекатили через мост, и наше первое задание считалось выполненным. Но я чувствовал слишком большую усталость, чтобы хоть как-то реагировать.

Похожие на трубочистов, мы, едва волоча ноги, двинулись навстречу своим, но нас игнорировали абсолютно все. Их интересовал только враг.

Перейдя мост, я встретил дивизионного полковника, который напугал меня в первый момент, толкнув и сбив с ног.

– Если бы не вы командовали теми бункерами, – проорал он гневно, – нам бы, возможно, удалось окружить их! По этим раздолбанным дорогам, которые здесь пролегают повсюду, мы не смогли доставить вооружение, а вы только усугубили ситуацию. Вы, вместе со своим отрядом, уже оставили след в этой войне. Мои поздравления.

На самом деле я не слушал его. Все, что меня сейчас интересовало, – это местонахождение Вилли, а также то, что случилось с остальными ребятами. Поэтому настолько быстро, насколько это было возможно, игнорируя слова полковника, я кинулся на их поиски. Первым, кого мне удалось найти, был Вилли. Он улыбался, а на голове виднелась кровоточащая рана.

– Последствия взрывной волны. Из-за этих чертовых русских я лишился полуха! – крикнул он, когда я подбежал к нему. – Если бы я вовремя не уткнулся носом в землю, то не сносить бы мне головы, но зато теперь в легких полно пыли.

– Сколько человек ты потерял? – тихо спросил я.

– Ты удивишься, но все живы. – От этих слов его улыбка стала еще шире. – Один ранен в руку, другому прострелили легкое. Это все. Единственная ценная потеря – мое ухо.

– А что у русских?

Он засмеялся, показав свои белые зубы.

– Все время они держались возле нас, но мы фактически не видели их. В лесах, что в округе, их полным-полно, и они постоянно пытались предпринять новые атаки, дважды мы ответили им не менее мощным огнем.

Полковник СС, присоединившийся к нам, произнес:

– Они достойны быть свободными людьми, но никак не пленниками войны.

– В самом деле, так, – добавил Вилли. – Они хотят воевать на нашей стороне. До тех пор пока мы не открыли ответный огонь, они и не догадывались, что мы немцы. Но они неплохо готовы сражаться.

Полковник в замешательстве покачал головой:

– Ну, возможно, и среди большевиков есть люди.

Когда нам подогнали грузовики для возвращения в группу, русских, остававшихся в нашем отряде, мы взяли с собой. По дороге я поинтересовался у русского сержанта, что он думает о ситуации, когда мы выдали себя за русских, и он сказал:

– Умно, ничего не скажешь. Если бы хоть легкое сомнение закралось мне в голову, я бы никогда не принял смену караула. – Затем он добавил жестко: – А вообще, кто ж станет спорить с пограничниками. Нас могут и плеткой хлестануть, если кто станет задавать глупые вопросы. Одного того, что вы одеты в нашу форму, было уже достаточно.

Большую часть обратного пути я проспал, не обращая внимания, что мы едем по тем же дорогам, над которыми пролетали прошлой ночью. Я не чувствовал практически ничего: ни напряжения, ни беспокойства. Все было безразлично, кроме того, что мы возвращаемся к месту, где можно поесть, выспаться и отдохнуть по-человечески. Поездка длилась всего четыре часа, и уже к трем мы подъехали к штабу. Русских собрали вместе и отправили в Германию, где они должны были присоединиться к новой русской армии под командованием генерала Власова.

Заслуженный отдых, которого мы ожидали, не состоялся. С латвийской границы в штаб прибыл бригадный генерал, и шум, поднятый его людьми, совершавшими маневры на грузовиках, лязг пулеметов, которыми они были гружены, могли бы оживить даже мертвого. К тому же наш третий отряд до сих пор не вернулся, и мы не на шутку беспокоились. Если они смешались с отрядами отступающих русских, то у них практически не оставалось шансов. Прошли сутки, и я стал терять последнюю надежду на их возвращение.

На следующее утро вернулись те, кто остался. Старший по званию подошел ко мне и доложил о своем прибытии, как того требовал устав. Но меня совсем не интересовало то, что он говорил.

– Сколько из вас вернулось назад? – тихо спросил я.

Он посмотрел мимо меня ничего не выражающим взглядом:

– Семь.

Не скрывая горечи в голосе, я узнал, что случилось с остальными, и он произнес без эмоций:

– Убиты. – Затем, медленно проговаривая слова, он продолжил: – Как ты знаешь, мы отбивались до последнего. Но что могут сделать тридцать человек против тысяч. Мы старались держаться как могли, но их танки неумолимо надвигались на нас. В конце концов они просто раздавили всех всмятку.

– Что еще было? – спросил я охрипшим голосом.

– Мы беспрепятственно уничтожили большинство оружейных складов в лесах, а также перерезали кабели, обеспечивающие сообщение с армейскими штабами, и еще лишили коммуникаций отряды, охраняющие Таурогген.

– Ладно, сейчас тебе лучше прилечь отдохнуть.

Как только он ушел, я спустился в радиорубку и, превозмогая боль в желудке, послал телеграмму-молнию в Рейхсканцелярию:

«Потери составили двадцать три человека. С заданием справились успешно».

После я часа два бродил там, где совсем недавно они жили, у тех машин, которыми они пользовались. Возможно, этого и следует ждать на войне. К этому нас готовили, но эти ребята даже не успели побыть молодыми.

Уже давно наступил полдень, а грохот орудий вдалеке все еще сотрясал воздух. Подошел Вилли:

– Двадцать три новых бойца присланы из Погегена к нам в помощь. – Я кивнул, и он продолжил: – Также получен приказ от Верховного главнокомандующего немедленно двинуться на перекресток Шяуляй-Рига, где нас встретят люди из дивизионного штаба «Гроссдойчланд».

– Что? – закричал я. – Может, мы еще поженимся с ними?

Вилли ухмыльнулся:

– Наверняка это выглядит похожим на то.

После того как были отданы последние распоряжения, в грузовик, отправляющийся на аэродром, погрузили новичков, и я скомандовал Вилли приготовиться к немедленному отправлению. Обед на полевых кухнях еще дымился, поэтому мы решили перекусить перед тем, как отправимся в путь. В этом плане нам везло, так как было положено есть три раза в день и еда всегда была горячей. Штурмовые орудия выстроили на дороге, за ними располагались пушки 88-го калибра, а на грузовиках имелся целый арсенал стрелкового оружия. В течение двух часов была сформирована колонна, готовая двинуться в путь, и скоро появился грузовик, который привез новичков вместо погибших ребят. Построившись в ряды, они смотрелись совсем мальчишками, но суровость, которую выражали их лица, говорила о том, что они прошли ту же самую школу, что и мы. Но, чтобы убедиться в этом окончательно, я командным голосом спросил одного из лейтенантов:

– Из какого подразделения вы прибыли?

– Из 3-го прусского подразделения военно-морских сил.

– Этого достаточно, – оборвал я его. – Как владеете русским языком?

Честно глядя мне в глаза, он ответил:

– Мы русские.

– Хорошо, – улыбнулся я, – это нам и нужно.

Фукс, Вилли и другие указали им их места в строю, затем Вилли занял место в штабном автомобиле с флагом во главе колонны, а Фукс сел рядом на водительское место. Я послал одного из водителей вперед, сам занял место в свободной машине, дожидаясь, пока проедет вся колонна, а потом устремился за ними, глотая оседающую пыль.

Двигаясь со скоростью пятьдесят километров в час, вереница машин поехала прямо, и вскоре мы поняли, что именно эта дорога была показана в документальном фильме, та дорога, которую мы знали как свои пять пальцев. В месте пересечения границы асфальтированная дорога перешла в разбитую, усыпанную мелким гравием, и теперь мы тряслись по ней, а столбы поднимающейся из-под колес пыли казались ужаснее, чем копоть и смог во время боя в бункерах. Все время в другом направлении двигались бесконечные колонны с русскими пленными. Я не сомневался, что наши продолжают наступление.

Кроме нашего отряда, в восточном направлении двигались еще сотни тысяч немецких солдат и автомашин. Мы втиснулись между двумя колоннами и теперь могли ехать с минимальной скоростью. Скорее мы не ехали, а ползли. Немецкие самолеты кружили, то набирая высоту, то вновь снижаясь, готовые в случае надобности оказать поддержку войскам. Наблюдая за ними, я чувствовал желание узнать, сколько продлится война, на какой период нас оставят под командованием «Гроссдойчланд» и как долго мы будем вынуждены работать на них, выполняя их смертоносные приказы.

Никогда ранее мне не доводилось видеть такого скопления войск. Позднее я узнал, что полтора миллиона солдат двигались по этой дороге, имея целью нападение на Советский Союз.

Вскоре это монотонное движение среди двух других колонн стало просто невыносимым, и я велел Гансу, своему водителю, обогнать другие машины и вырваться вперед. Когда мы проезжали автомобиль, где сидел Вилли, я приподнялся на переднем сиденье и выкрикнул:

– Следуй за мной!

Машины, следовавшие впереди, ехали так медленно, что я начал буквально пробиваться, пытаясь идти на обгон, но дорога была узкая, а по встречной полосе нельзя было ехать, так как по ней шла бесконечная череда санитарных машин. Поэтому, слегка подталкивая Ганса локтем, я вынудил его съехать с дороги и продолжать путь прямо по полю.

Таким образом довольно быстро мы достигли моста, точнее, того, что еще утром вчерашнего дня могло считаться таковым. Но после того как здесь побывали наши пионеры, он был более-менее восстановлен и по нему можно было двигаться без оглядки. Мы остановились, давая возможность колонне выстроиться в один ряд, терпеливо ожидая, когда все смогут пересечь мост. Примерно через полчаса после того, как проследовало огромное число «скорых», мы дали сигнал двигаться. И все же мост оказался починен только частично, поэтому сейчас мы могли перевезти лишь по одному пулемету, и то благодаря опыту и стараниям наших водителей. Из-за этих маневров мы потеряли еще полчаса. Осмотревшись, я не смог удержать улыбки: груды булыжников, лежавшие перед нами, совсем недавно были старинным латвийским замком и церковью из красного кирпича с колокольней, так много значившими для русских.

Спустившись с моста, мы почувствовали, что стало легче ехать. Дороги здесь были шире, к тому же появилась возможность передвигаться параллельно им. Поэтому я решил выбрать кратчайший путь, ведущий на Ригу. Проезжая Таурогген, я увидел бункеры. Сейчас они стояли, не нужные абсолютно никому. Затем мы оказались на другом краю Тауроггена и там разбили лагерь. Мы пока не имели распоряжений, касающихся этой ночи, и, благодаря привалу, у нас появился шанс сделать то, что, я уверен, каждый из нас хотел сделать. Мы искали места, где лежали погибшие ребята, чтобы откопать их. Для тех семерых, которые вернулись целыми, это было особенно трудно и мучительно. Конечно, и остальным было тяжело, но им особенно. По некоторым из них прошли танки и буквально вмяли в землю их тела. Все мы были подавлены, похоронив их, и, установив самодельные кресты у их изголовий и поставив караул у их могил, ушли на ночлег.

На следующее утро меня разбудили ребята из караула. Я заснул на самом верху одной из пушек, и теперь все мое тело словно задеревенело, а кости болели. Продрав глаза, я увидел слабый луч солнца, пытавшийся пробиться сквозь тучи. Было половина шестого. На удивление, кофе оказался хорошим по сравнению с тем кофейным напитком, который нам обычно давали. Выпив его большими глотками, я спросил повара:

– Точно такой же приготовлен для каждого?

– Да, – улыбнулся он. – Вчера мы получили паек.

Остальной завтрак состоял из рыбных консервов, хлеба и маргарина, но все же это было лучше, чем ничего. Остальные уже разогревали моторы и выгоняли на дорогу машины, поэтому, когда я закончил есть, мы уже были готовы ехать дальше. Вилли пришел на кухню, доложить о ситуации, а затем, с перекошенным гримасой лицом, поинтересовался, что я думаю о том месте, где мы находимся. Я внимательно поглядел по сторонам. При свете дня я увидел выжженные поля, выгоревшие города и леса и мертвых, лежащих повсюду. Пыль, камни и разруха. Даже в воздухе стоял смрад – запах смерти. Взглянув на Вилли, я медленно сказал:

– Должно быть, раньше это было красивое место.

Зная, что Вилли нравится шествовать во главе колонны, я сказал ему, что опять поеду, замыкая колонну, и буду первым с конца. Снова выехав на дорогу, уже через милю, мы могли наблюдать, как многочисленные войска движутся в том и другом направлениях, а на дорогах появлялось все больше колдобин и ухабов. Наши машины тряслись и подпрыгивали, но теперь ситуация стала меняться. Русские самолеты начали кружить, пытаясь взять нас на мушку, но каждый раз, когда они появлялись в небе, мы наносили ответный удар. Бой продолжался меньше пяти минут и завершился тем, что русский самолет, войдя в штопор, врезался в землю, подняв столб гари. Именно по этой причине, с полной самонадеянностью, я был уверен, что к концу месяца мы войдем в Москву. Внезапно война показалась мне почти законченной.

Тут я заметил одного из сопровождавших, что-то кричавшего мне, и остановил машину, чтобы он доложил:

– В пятнадцати километрах отсюда, на развилке Шяуляй-Рига-Таурогген, меня остановил патруль бронетанковой дивизии «Гроссдойчланд», и новый полковник велел мне вести вас в главный дивизионный штаб.

– Иди вперед и скажи Вилли прибавить ходу, насколько это возможно, но так, чтобы между машинами не возникло слишком большого разрыва.

Теперь мы двинулись быстрее, минуя сильно выгоревшие леса, поля, деревню за деревней; все кругом было пепельного цвета. Литовские жители бросали цветы на дорогу, радуясь, что освободились от русских. Я понимал этих людей. Последние два года они особенно страдали от сталинских репрессий, и сейчас мы для них были освободителями. Какой-то фермер даже вышел на дорогу с бидоном, до краев наполненным молоком, которое наливал мальчикам и шутил с нами. Но у нас не было времени поговорить с людьми, и, только успев выпить молока, мы торопливо продолжили свой путь.

Спустя полтора часа мы доехали до перекрестка, где нас остановила военная полиция дивизии «Гроссдойчланд». Они подошли сзади, ища командира подразделения. Полковник сидел в машине, и я сказал ему, что являюсь старшим. Он пристально рассматривал меня, ничего не говоря. Я был уверен почти на сто процентов, что ему ничего не известно о 115-м подразделении. Затем он грубо прокричал, чтобы слышал весь отряд:

– Сейчас слушайте меня! Теперь вы не в детском саду. Несмотря на войну, вы обязаны отдавать честь старшим по званию.

Я был в ярости, чувствуя, что лопну от переполнявшего меня гнева. Я и не думал подниматься и приветствовать его. Мне было все равно, кто передо мной: полковник, капитан или бригадный генерал. Сжав зубы, я посмотрел назад, все еще ничего не говоря.

Разгневанный моим неподчинением, он закричал на меня голосом, похожим на раскаты грома:

– Из какого вы отряда?

– Полковник, – ответил я невозмутимо, тем самым пытаясь показать ему, что я тоже человек. – Я вполне прилично слышу, поэтому вам не обязательно кричать на меня не своим голосом, как старая коза, выскочившая на дорогу. – Затем, весь кипя от негодования, я добавил уже громко: – Не могли бы вы, следуя своим полномочиям, показать мне, где будет располагаться наша колонна!

Его лицо покраснело, и поэтому я, снова перейдя на более спокойный тон, продолжил:

– Думаю, до тех пор, пока вы не ознакомите нас с нашим месторасположением, нам пока больше нечего обсуждать. Конечно, если вы откажетесь выполнить мою просьбу, мне придется взять вас под арест.

Тут его прорвало.

– Перед вами полковник дивизии СС «Гроссдойчланд» и, одновременно, военной полиции той же самой дивизии! – взревел он.

В ответ на его реплику я произнес:

– Я не доверяю никому, а уже тем более человеку, который не может воспользоваться своими полномочиями. – У меня были все права говорить так, и я знал это, поэтому следующая фраза, произнесенная мной, звучала так: – Вы, полковник, вполне можете считать себя счастливчиком, потому что я не отдал приказ своим людям пристрелить вас как собаку.

При этих словах полковник сник, осознав, кто перед ним.

– Я имею определенные полномочия, но все приказы отдаются в главном штабе.

– Это не очень хорошо! – ответил я, сменив тон.

Со мной был целый отряд, а также два пулемета «МГ-42», готовые к бою в любой момент, и, подумав об этом, ощутив еще большую уверенность в себе, я произнес:

– Руки по швам. До тех пор пока мы не достигнем месторасположения главного штаба, вы со своими людьми переходите под наш контроль.

Мы сдерживались, чтобы не засмеяться, но этого нельзя было сказать о полковнике и его людях. Я сказал Вилли оставить один пулемет на перекрестке и установить головной дозор в целях предосторожности, на случай если русские окажутся где-то в округе. Он сразу же пошел отдавать приказы, и я слышал, как он подозвал лейтенанта Фукса и уполномочил его вместе со своим отрядом взять под свое командование объект.

Они выкатили пулемет и поставили под дерево, так чтобы он был прикрыт кроной и не виден с воздуха, если вдруг самолеты противника начнут кружить над местностью. Затем я распорядился двигаться дальше, велев полковнику ехать впереди в дивизионный штаб.

Подъезжая к лесу, на расстоянии километра, мы увидели знаки, свидетельствовавшие о том, что впереди располагаются штабы. Все транспортные средства поехали в разных направлениях, полевой госпиталь налево. Кареты скорой помощи носились с бешеной скоростью по дороге. В конце концов, держа под прицелом полковника, мы добрались до самих штабов. Все тот же пожилой бригадный генерал вышел поприветствовать нас и рассмеялся увиденной картине.

– Все новые и новые заключенные? – шутливым тоном спросил он.

– Да. Полковник и военная полиция под его началом не смогли должным образом удостоверить свои личности, и потому я был вынужден арестовать их, а также оставить один пулемет на головном дозоре.

Он хлопнул в ладони и засмеялся, как мальчишка.

– Эти обезьяны из моего отряда! – хохотал он. Затем повернулся к полковнику и спросил требовательно: – Как давно вы служите в армии?

– Восемнадцать лет.

– И спустя столько времени вы вдруг забыли военный устав и правила? Остановить колонну, не имея на это приказа, – это полное ребячество.

Полковник и его люди запротестовали в ответ:

– Но вы же давали распоряжения.

– Не важно. Вы всегда обязаны иметь письменное уведомление на задержание кого-либо. И более того, вы воспользовались паролем?

Понимая наверняка, что он влип, и чем дальше, тем хуже, полковник притих. Наконец он ответил:

– Я знал, что это 115-е подразделение, поэтому не задал вопроса, откуда они.

– Тогда считайте, что вам повезло: вас привезли сюда живыми, а не наоборот! – прокричал генерал. – Вольно!

Полковник отдал честь и, повернувшись, отошел. Тогда бригадный генерал обратился ко мне:

– Прекрасно сработано, капитан. Я бы хотел иметь такого человека в своей дивизии. Вы бы заменили всех полковников, вместе взятых, а сам бы я перешел в лейтенанты. Это, конечно, шутка, – добавил он.

Все это время я был весь во внимании и только сейчас понял, что генерал велел мне расслабиться.

Солдаты дивизии уже разместили наши машины на свободной территории. Вилли, зная свое дело превосходно, распорядился установить наши ракетоносители таким образом, что они были способны разразиться огнем при малейшей необходимости. У него имелись собственные мысли насчет того, как лучше расположить технику, и я видел, с каким увлечением он сооружает крепость вокруг наших средств передвижения. Бригадный генерал тоже наблюдал за этим занятием. Он смотрел с гордым и довольным видом.

– Вы, молодые люди, действуете так, будто прослужили в армии лет двадцать.

Он удовлетворенно кивнул, снова посмотрев на Вилли. На его лице было выражение, которое я мог бы назвать блаженным. Потом он добавил:

– Я получил сообщение от фюрера. Скорее это распоряжения для меня, нежели для вас: не рисковать и ни в коем случае не отправлять вас в зону непосредственных военных действий, под открытый обстрел. – Затем он добавил с ноткой легкого сарказма в голосе: – Похоже, ваш отряд ценится Третьим рейхом больше, чем вся остальная армия.

Тем не менее он снова заулыбался и принялся читать шифровку:

«Фюрер скорбит о потере двадцати трех бойцов и приносит свои глубочайшие соболезнования. Фюрер».

– Пока все, капитан.

Отдав честь, я повернулся и пошел прочь.

Штабы располагались всего лишь в трех-четырех километрах от главного моста, отделявшего нас от города Либавы[3] в Литве. Весь день мы слышали грохот пушек с обеих сторон, а ближе к вечеру генерал, задыхаясь от бега, ворвался к нам и сказал:

– Только что пришло сообщение, что русские неожиданно вошли в наш сектор и мы оказываемся в меньшинстве перед их танками.

Затем он добавил, что если у меня есть желание ехать в его машине, то он возьмет меня с собой, чтобы понаблюдать за боем, находясь на безопасном расстоянии. Сама мысль, что я могу проехаться в машине генерала, сидя рядом с ним, была для меня чем-то сверхъестественным, поэтому я, щелкнув каблуками, отчеканил:

– Есть.

Когда подъехал автомобиль, я увидел сидевшего в нем моего старого друга полковника, но на этот раз не я поприветствовал его, а он отдал салют генералу, а так как я находился рядом, то и мне предназначалась часть этого приветствия. Это не могло не радовать меня.

Около километра генерал игнорировал его, поглощенный своими мыслями, беспокоясь о нападении русских. Затем, прервавшись, он повернулся к полковнику.

– Могли вы сами подумать о чем-нибудь? – потребовал он ответа. – Как я теперь должен объясняться с фельдмаршалом фон Паулюсом? – Сделав паузу, он сверкающими от гнева глазами взглянул на полковника. – Отвечайте же!

– Не знаю. – Лицо полковника было угрюмей тучи.

Как только мы выехали из леса, я увидел большое озеро, около семи километров в длину и двух в ширину, мягкой линией огибающее край леса. На том берегу, на вершине холма начинался какой-то населенный пункт, а возможно, и город, что трудно было определить, так как дымовая завеса почти полностью окутала его. Бригадный генерал кивком указал в его сторону:

– Оттуда наступают русские. Все, чем мы в силах противостоять им, – это тридцать танков и двадцать четыре пушки, включая ваши.

Пока он говорил, я следил за длинной вереницей танков, наступающих с противоположной стороны реки и постепенно окружавших нас.

– Они собираются нанести удар по лесу, – продолжал генерал. – А это наш основной защитный пост в этом секторе. Пока нам остается только ждать. Посмотрим, кто окажется лисой, а кто зайцем.

Неподалеку от нас в лесу раздался взрыв гранаты, а за ним немедленно последовали другие, но уже впереди и сзади. Русские увидели нашу машину и теперь били точно в цель. Бригадный генерал приказал уходить в лес. Я заметил несколько противотанковых пушек. Сами они стояли в лесу, и только их стволы торчали из-за деревьев. Но так как расстояние между ними и русскими танками было еще слишком велико, команда «огонь!» пока еще не прозвучала для солдат. Мы проехали мимо тридцати танков, выстроившихся в линию вдоль края леса. Перед ними расположились несколько пушек. Против двухсот пятидесяти русских танков наша техника имела жалкий вид.

Наступал момент, когда пора было начинать отбиваться. Танки противника, как огромные гусеницы, ползли с огромной скоростью в шестьдесят километров в час и палили не прекращая по отступающей немецкой пехоте. Мы открыли огонь, когда русские подошли почти вплотную – между нами оставалось расстояние полкилометра. Первый русский танк оторвался передней частью от земли, словно лошадь, встающая на дыбы, и, возвратившись в исходное положение, загорелся и развалился на куски. Русские повыскакивали и приготовились к продолжению боя. Теперь у них не было укрытия, и они сидели как утки на открытом поле. Наша тяжелая артиллерия начала бить по ним, снаряды, со свистом пролетая над нашими головами, направлялись в сторону русской колонны. Танк спускался за танком, преимущество врага было слишком велико, и наши пушки одна за другой замолкали.

Не выдержав натиска, немецкие танки стали отступать. Наши противотанковые пушки пока еще стояли на месте, но и они не в силах были помочь. Колонне русских танков, казалось, не будет конца. Ситуация становилась безнадежной. Подавляющее количество техники противника не оставляло шансов, поэтому ничего не оставалось делать, как возвращаться на дивизионно-командный пост ради спасения своей жизни. Генерал, не на шутку обеспокоенный, буквально втащил меня в машину. Кроме отступления, другого выхода не было.

Сейчас наши главные штабы были вынуждены не мешкая отступать, потому что, когда от наших противотанковых установок не осталось бы и следа, русские, прорвавшись через оборону, догнали и перегнали бы их. Как только мы подъехали к своим, вместо того чтобы дать подразделению приказ уходить, я помчался к Вилли и распорядился привести в готовность наши пушки 88-го калибра, а также ракетные установки. Я знал, что бригадный генерал не посмел бы противоречить самому фюреру и поэтому не отменит моего приказа. В считаные мгновения мы снова оказались на краю леса. Шесть ракетных установок мы оставили в стороне, примерно в пятистах метрах, а штурмовые орудия растянули по всему краю леса, чтобы защищаться от атак врага. Вилли, как и всегда, провел все приготовления наилучшим образом.

Первыми полетели ракеты, начиненные сжатым воздухом. Один из таких ударов пришелся по танку, и взрывом его разворотило так, что солдат, находившихся внутри, разнесло на куски. Наши продолжали атаковать, и наступающие русские пехотинцы один за другим падали на землю. Тем временем 88-миллиметровые пушки, подкатившие ближе к краю, с расстояния в два километра выпускали ядра, взрывая каждый русский танк, пытающийся выйти на поле. Прошло немного времени, и казалось, все теперь было под нашим контролем. Заградительный огонь немецкой пехоты предоставил шанс нашим штурмовым орудиям тронуться с места. Пушки били вовсю, и теперь уже мы вели наступление.

Большинство противотанковых пушек стояли в полной готовности, но тяжелая артиллерия все еще придерживала нас, принимая весь огонь на себя. Шесть ракетных установок вели беспрерывный обстрел поля из двадцати четырех комбинированных ракет. Они падали на землю с такой быстротой и в таком количестве, что все, что происходило, можно было сравнить с семенами, которые фермер, засеивая поле, бросает в землю. Теперь уже ничто не могло прорваться сквозь кордон, выстроенный нами. Раз за разом стрельба, доносившаяся из поля, затихала. Но останавливаться было нельзя. Ребята сами работали не хуже машин, бегая туда и обратно, снабжая ракетные установки ракетами. Русские вели отчаянную борьбу, но шаг за шагом их силы иссякали.

Уже наступил вечер, а мы продолжали огонь. Пролетали часы, и, возможно, вечер сменила ночь, но сейчас я не мог точно определить, какое время суток. Дым, пыль, словно саван, покрыли все кругом, и сквозь эту пелену едва можно было различить несколько одиноко отползающих танков. У нас больше не оставалось сил. Мозги отказывались работать. Рев и гул, стоящий в ушах, не давал возможности думать, и мы, как роботы, делали лишь механические движения. Время шло, и тут я внезапно осознал, что не слышу стрельбы, исходящей с вражеской стороны. Русские молчали. То ли мы добили их, то ли они специально затаились – это было неизвестно. Ребята тоже прекратили огонь, и я стал вглядываться сквозь туман, пытаясь узнать хоть что-нибудь. Но все было тщетно.

Дым висел в затихшем воздухе, медленно поднимаясь кверху. Сейчас точно была ночь, и еще я знал наверняка, что никто из наших не пострадал. От врага нас скрывали деревья, тогда как они находились в чистом поле под открытым небом, и мы могли стрелять в одного за другим. Вилли был единственный изо всех, кто улыбался. Остальные же, включая меня, были полуживыми. Подойдя с улыбкой, он произнес:

– После того гороха, что мы на них высыпали, русские больше не сунутся на нас. У нас семьдесят раненых, но ничего серьезного, пустяковые раны. Главное, все живы. – Затем, лукаво улыбаясь, он взглянул на меня: – Дружище, тебе не помешает вздремнуть. Поди-ка приляг ненадолго. Не беспокойся ни о чем. Можешь рассчитывать на меня.

Не стоило повторять это дважды. Но прежде всего мне нестерпимо хотелось увидеть то, что осталось после боя. Вилли пошел со мной. Почти все наши пулеметы выработали свой резерв и сейчас просто служили прикрытием для ракетных установок. С ними все было в порядке, недаром они были 88-го калибра. Таким образом, мы могли давать отпор врагу в течение еще целого дня. Теперь русские были далеко и, скорее всего, подтягивали дополнительные силы, чтобы выбить нас из своего укрытия. Я повернулся к Вилли:

– Как ты считаешь, нам стоит уходить отсюда или дождемся, пока они полностью уничтожат нас?

– Будь смелее! Если мы отступим, то только покажем этим свою слабость. Надо ввести их в заблуждение. Я уже отдал приказы каждые пять минут открывать огонь, чтобы дать понять врагу, что мы здесь и ждем, – добавил он. И хотя говорил Вилли шутливым тоном, чувствовалось, что все то, что он говорит, серьезно.

Я взглянул в его сторону, медленно кивая, чувствуя, как внутри меня нарастает волна беспокойства. И где только он черпает столько энергии? Он выглядел таким же бодрым, как перед боем, хотя работал не меньше остальных, а где-то даже и побольше.

– Ложись, старый лис, – требовательно обратился он ко мне. – А когда проснешься, сегодняшний день станет прошлым. – Он улыбнулся и пошел к ребятам. Я нашел мягкий бугорок между двумя деревьями, устроился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.