Глава 1

Пылающее море

629-717 годы

О Христос, правитель и властитель мира, Тебе ныне я посвящаю сей подвластный Тебе город, и эти скипетры, и могущество Рима.

(Надпись на колонне Константина Великого в Константинополе)

Император на Ипподроме.

Желание мусульман обладать Константинополем почти так же старо, как и сам ислам. Истоки священной войны за город связаны с историей самого Пророка и коренятся в событии, чью достоверность, как и многое другое в истории города, невозможно оценить.

В 629 году двадцативосьмилетний Ираклий, «самодержец ромеев» и император Византии, совершал пешее паломничество в Иерусалим. То был главный момент в его жизни. Он разгромил персов, одержав над ними ряд важных побед, и отвоевал у врага самую почитаемую реликвию христиан — Честной Крест Господень, с триумфом водворив его во Храме Гроба Господня. Согласно мусульманскому преданию, достигнув города, он получил письмо. В нем без обиняков говорилось следующее: «Во имя Аллаха, Всемилостивейшего и Милосерднейшего: это письмо от Мухаммеда, раба Аллаха и пророка Его, Ираклию, правителю Византии. Да будет мир с теми, кто следует Его водительству. Я призываю тебя покориться Аллаху. Прими ислам, и Аллах воздаст тебе двойной мерой. Но если ты отвергнешь этот призыв, то ввергнешь свой народ в несчастья». Ираклий не имел представления, кто мог быть автором письма, но, как сообщается, он пытался разузнать это и придал некоторое значение тому, что в нем было сказано. Похожее письмо, отправленное «царю царей» в Персию, было разорвано. Ответ Мухаммеда, узнавшего эту новость, прозвучал резко: «Скажите ему — моя религия и мое господство достигнет пределов, каких никогда не достигало царство Хосрова»[1]. О Хосрове говорить было уже поздно: его умертвили, расстреляв из луков, год назад — однако письмо, о котором говорится в этом апокрифе, предрекало — христианской Византии будет нанесен смертельный удар, который приведет к падению державы ромеев и ее столицы, Константинополя, и уничтожит то, чего удалось достичь всем ее императорам вместе взятым.

Триумф Ираклия, везущего Честной Крест Господень.

В предыдущие десять лет Мухаммед преуспел в объединении враждовавших племен Аравийского полуострова, проповедуя несложные истины ислама. Побуждаемые словом Божьим, банды всадников-кочевников сделались дисциплинированнее благодаря совместным молитвам и превратились в организованную боевую силу. Теперь их необузданные желания простирались за пределы пустынных краев в широкий мир, резко разграниченный по признаку веры на две зоны. По одну сторону рубежа лежал Дар уль-Ислам, «пространство ислама»; по другую (те царства еще не обратились в истинную веру) — Дар уль-Харб, «пространство войны». В 30-е годы VII века арабы начали появляться в приграничных районах Византии, где освоенные земли уступают место пустыне. Они напоминали духов, возникающих из песчаной бури. Арабы отличались быстротой, изобретательностью и отвагой. Они ставили в тупик неуклюжие армии наемников в Сирии. Арабы нападали, а затем отступали в пустыню, выманивали противника из укреплений па голую, пустынную местность, окружали его и устраивали резню. Они пересекали неприютные пустынные территории, убивали своих верблюдов и пили воду из их желудков — чтобы вновь неожиданно появиться в тылу врага. Они осаждали города и учились брать их. Они захватили Дамаск, затем — сам Иерусалим; Египет покорился им в 641-м, Армения — в 653 году; им потребовалось двадцать лет, чтобы нанести полное поражение Персидской империи и обратить ее жителей в мусульманство. Завоевание велось с ошеломляющей быстротой, причем арабы демонстрировали исключительную способность адаптироваться к обстоятельствам. Ведомые словом Божьим и идеей священной войны, люди, всегда жившие в пустыне, построили корабли «для ведения священной войны на море» на судоверфях Египта и Палестины с помощью местных христиан. Они захватили Кипр в 648 году, а затем нанесли поражение византийскому флоту в «битве мачт» у ликийских берегов в 655 году. В итоге в 699 году (еще не прошло и сорока лет со смерти Мухаммеда!) халиф Муавия отправил гигантские силы, способные сражаться как на суше, так и на море, Дабы нанести решающий удар и сокрушить сам Константинополь. Одерживая перед тем победу за победой, он был полностью уверен в успехе.

Взятию Константинополя предстояло стать кульминацией его честолюбивого и долгосрочного плана, задуманного и осуществленного с величайшей предусмотрительностью и тщательностью. В 669 году армия арабов заняла побережье Азии напротив Города. На следующий год флот из четырехсот судов переплыл Дарданеллы и овладел базой на полуострове Кизик на южной стороне Мраморного моря. Арабы накапливали продовольствие, строили сухие доки и ремонтные мастерские, стремясь обеспечить ведение кампании: она должна была продолжаться столько, сколько потребуется. Миновав пролив к западу от Города, мусульмане впервые ступили на побережье Европы. Здесь они овладели гаванью, откуда планировали вести осаду, и провели рейды по территориям в тылу города. Защитники Константинополя укрылись за массивными стенами, в то время как византийский флот, стоявший в доках в бухте Золотой Рог, готовился контратаковать врага.

В течение пяти лет, с 674 по 678 год, арабы успешно проводили кампанию по одному и тому же образцу. В период с весны по осень каждый год они осаждали стены и предпринимали операции на море, включавшие в себя непрерывные сражения с византийским флотом. Обе стороны использовали один и тот же тип судов — весельные галеры; команды также были по большей части одинаковыми, так как мусульмане привлекали к делу искусных моряков-христиан из завоеванного ими Леванта. Зимой арабы перегруппировывались на своей базе в Кизике, чинили корабли и готовились на следующий год вновь усилить натиск. Осада затянулась, но они были непоколебимо уверены в неминуемости своей победы.

А затем в 678 году византийский флот сделал решающий ход. Он атаковал флот мусульман, предположительно нанеся удар по базе в Кизике в конце «сезона битв» — подробности либо неясны, либо тщательно замалчивались. Нападение возглавляла эскадра быстроходных дромонов — легких, маневренных, многовесельных галер. Не сохранилось рассказов современников о том, что происходило дальше, хотя из позднейших сообщений можно составить суждения о деталях. Приблизившись к противнику, атакующие корабли, как обычно, выпустили тучу стрел, а затем обрушили на него исключительной силы поток жидкого огня из сопел, укрепленных высоко на носах судов. Струи огня воспламенили поверхность моря между сблизившимися судами; затем огонь охватил вражеские корабли; «похоже было на то, будто прямо перед ними ударила молния».

Огненная вспышка сопровождалась шумом, напоминавшим гром; дым застлал небо; пар и газы задушили охваченных ужасом моряков на арабских судах. Казалось, огненная буря произошла в нарушение законов природы: ее можно было направлять в сторону или вниз — в любом направлении по желанию «оператора»; там, где она соприкасалась с поверхностью моря, вода вспыхивала. По-видимому, она также обладала способностью прилипать к предметам, «приклеиваясь» к деревянным бортам и мачтам. Потушить ее оказалось совершенно невозможно. Суда и их команды быстро поглотил стремительный поток огня, вызванный словно дуновением некоего злого бога. Чудовищное адское пламя «уничтожило корабли арабов, а их команды сгорели заживо». Флот погиб, а те пострадавшие, кому удалось выжить, «с потерей множества воинов и великим ущербом», сняли осаду и отправились домой. На уцелевшие корабли обрушился зимний шторм, и большая часть из них потерпела крушение, в то время как армия арабов попала на побережье Азии в засаду и была разгромлена. Подавленный Муавия заключил перемирие на тридцать лет на невыгодных для арабов условиях и, сломленный, умер на следующий год. В первый раз мусульманские завоеватели потерпели крупную неудачу.

Хроники представляют сей эпизод как несомненное свидетельство того, что «империю ромеев хранит Господь», однако на самом деле она спаслась благодаря новому техническому изобретению — «греческому огню». История появления необыкновенного оружия до сих пор остается темой усиленных разысканий — технология его изготовления считалась государственной тайной Византийской империи. Предполагают, что приблизительно в период осады беглый грек по имени Каллиник явился в Константинополь из Сирии и привез с собой сведения о том, как выпускать жидкий огонь из сифонов. Если это так, то он, вероятно, основывался на методах распространения пламени, использовавшегося в качестве оружия и широко известного на Ближнем Востоке. Основным компонентом смеси почти наверняка являлась неочищенная нефть из естественных скважин близ Черного моря; она смешивалась с истолченной в порошок смолой, благодаря чему состав прилипал к поверхностям. Вероятно, усовершенствование, проведенное втайне в оружейных мастерских за годы осады, заключалось в разработке способа распространения этого материала. По всей вероятности, византийцы, унаследовавшие практическое инженерное искусство Римской империи, разработали способ нагревания смеси в наглухо закрытых бронзовых контейнерах. По-видимому, ее нагнетали туда с помощью ручных насосов, а затем выпускали через специальные наконечники, поджигая при этом жидкость. Чтобы управляться с горючим материалом, находящимся под давлением, и огнем, будучи при этом на деревянном судне, требовались точные методы производства и высококвалифицированные специалисты. Именно это составляло подлинный секрет «греческого огня» и привело к тому, что в 678 году арабы были деморализованы.

В течение сорока лет поражение под Константинополем не давало покоя дамасским халифам Омейядам. С точки зрения теологии ислама оставалось непостижимым, как это все человечество в надлежащий срок не перешло в эту веру или не покорилось власти мусульман. В 717 году была предпринята вторая, еще лучше подготовленная попытка преодолеть препятствие, не дававшее «истинной вере» распространиться по Европе. Нападение арабов пришлось на тот момент, когда в империи начались беспорядки. Новый император, Лев II, коронованный 25 марта 717 года, пять месяцев спустя обнаружил, что вдоль всей стены, прикрывавшей Город с суши, окопалась армия численностью в восемьдесят тысяч человек, а проливы контролирует флот из тысячи восьмисот кораблей. Арабы усовершенствовали свою стратегию по сравнению с предыдущей осадой. Мусульманский полководец Маслама быстро понял — городские стены неуязвимы для осадных машин; значит, Константинополь следовало полностью блокировать. Серьезность намерений военачальника подчеркивал тот факт, что его армия привезла с собой зерна пшеницы. Осенью 717 года войска вспахали землю вокруг городских стен и посадили хлеб, намереваясь собрать урожай следующей весной и таким образом обеспечить себя продовольствием. Затем они расположились поблизости в ожидании. Натиск кораблей с использованием «греческого огня» принес определенный успех, однако блокаду снять не удалось. Все было тщательно продумано для сокрушения «неверных».

Что действительно случилось с арабами, так это немыслимая катастрофа, неумолимо разворачивавшаяся шаг за шагом. Согласно собственным хроникам завоевателей, Льву удалось обмануть своих врагов с помощью совершенно необычной дипломатической хитрости, впечатляющей даже по византийским меркам. Он убедил Масламу, что сможет сдать город, если арабы, во-первых, уничтожат свои запасы продовольствия и, во-вторых, дадут какое-то количество зерна осажденным. Когда это было исполнено, Лев засел за стенами и отказался продолжать переговоры. Затем обманутая армия стала жертвой необычайно суровой зимы, к которой была плохо подготовлена. Снег лежал на земле сто дней; верблюды и лошади начали гибнуть от холода. Солдатам, все больше терявшим присутствие духа, приходилось питаться падалью. Греческие хроники (правда, неизвестно, насколько они объективны) сообщают и о более ужасных делах. «Рассказывают, — писал Феофан Исповедник сто лет спустя, — будто они даже запекали и ели умерших, а также заквашивали и поедали свои испражнения». Вслед за голодом начались болезни; тысячи человек умерли от холода. Арабы прежде не сталкивались со столь свирепыми зимами на Босфоре; они были застигнуты врасплох. Хоронить мертвых в слишком твердой земле было невозможно: тысячи трупов пришлось сбросить в море.

С наступлением весны прибыл большой арабский флот. Он вез продовольствие и снаряжение для пострадавшей армии, рассчитывая укрепить силы осаждающих. Однако удача отвернулась от них, и им не повезло и на этот раз. Арабы, остерегаясь «греческого огня», после разгрузки кораблей спрятали их у побережья Азии. К несчастью, несколько матросов-христиан из Египта перешли на сторону императора и выдали местоположение флота. Византийские корабли, вооруженные «греческим огнем», застали врасплох арабские суда и уничтожили их. Другая армия, высланная в качестве подкрепления из Сирии, попала в засаду и была в буквальном смысле изрублена в куски византийской пехотой. Тем временем Лев, неутомимо изобретавший все новые хитрости, вел переговоры с язычниками-болгарами. Он убедил их напасть на «неверных» близ стен города; в результате состоялось сражение, унесшее жизни двадцати двух тысяч арабов. 15 августа 718 года (то есть почти по прошествии года с момента прибытия) армии халифа сняли осаду и в беспорядке двинулись домой по суше и по морю. А когда изнуренные солдаты отступали через Анатолийское плато, судьба нанесла по «делу мусульман» еще один удар. Бури на Мраморном море уничтожили несколько кораблей, а остальные погибли в результате подводного извержения вулкана в Эгейском море. «Морская вода закипела, и когда смола, которой просмолены были корабли, растаяла, они потонули в глубинах вместе с командой и со всем, что было на них». Из громадного флота, отправившегося в плавание, лишь пять судов вернулось в Сирию, «дабы принести весть о могуществе Господа и делах его». Византия согнулась, но не погибла под натиском мусульман. Константинополь выстоял благодаря соединению технических инноваций, искусной дипломатии, талантам отдельных людей, мощным укреплениям — и явному везению: всему этому суждено было повториться бесконечное число раз на протяжении грядущих столетий. Неудивительно, что в подобных обстоятельствах византийцы объяснили происшедшее на свой лад: «Господь и Пресвятая Дева, Матерь Божия, защитили Город и империю христиан, и… тех, кто взывает ко Господу, поистине никогда Он не оставляет окончательно, пусть даже наказывая нас на краткое время за грехи наши».

Неудачная попытка мусульман захватить город в 717 году имела далеко идущие последствия. Гибель Константинополя открыла бы путь мусульманской экспансии в Европу, что коренным образом могло изменить все будущее Запада; этот вопрос остается одним из величайших «а что было бы, если» в истории. В результате победы Византии приостановился первый мощный натиск исламского джихада, достигший своей высшей точки пятнадцать лет спустя на противоположной стороне Средиземноморья, где силы мусульман потерпели поражение на берегах Луары, всего в ста пятидесяти милях к югу от Парижа[2].

Для самих мусульман поражение в Константинополе, молва о котором разнеслась очень далеко, стало в гораздо большей степени теологической, нежели военной проблемой. В течение первого столетия существования «истинной веры» мусульмане почти не имели оснований сомневаться в ее окончательной победе. Закон джихада диктовал необходимость завоеваний. Однако под стенами Константинополя ислам получил отпор от, так сказать, своего собственного зеркального отражения: христианство являлось соперником ислама, представляя собой монотеистическую религию, обладавшую таким же миссионерским духом и полную решимости увеличивать число новообращенных. Константинополь обозначил линию фронта в длительной борьбе между двумя во многом похожими представлениями об истине, сохранившуюся в течение нескольких столетий. Между тем исламским мыслителям пришлось признать фактическое изменение отношений между «пространством ислама» и «пространством войны». Окончательное завоевание немусульманского мира, по их мнению, откладывалось, возможно, до самого конца света. Некоторые знатоки законов говорили о третьем состоянии — «пространстве перемирия», чтобы выразить мысль об отсрочке окончательной победы. Эпоха джихада, казалось, закончилась.

Византия больше всех испытала на себе жестокость врагов, а Константинополь оказался для мусульман незаживающей раной и в то же время предметом страстного вожделения. Многие мученики погибли у его валов, и в их числе знаменосец Пророка Аюб в 669 году. Их гибель превращала Город в священное для ислама место и придавала мессианское значение планам его покорения. Осады Константинополя оставили богатое наследие в виде легенд и фольклора, передаваемое из поколения в поколение. Среди них был Хадис — собрание высказываний, приписывавшихся Мухаммеду. Он содержал в себе предсказание цикла, состоящего из поражения, смерти и окончательной победы, которые суждены воинам — поборникам истинной веры: «В джихаде против Константинополя одна треть мусульман даст победить себя (их Аллах не сможет простить); еще одна треть погибнет в бою, явив неведомый дотоле пример мученичества; последняя же треть одержит победу». Итак, борьбе предстояло затянуться надолго. Столь грандиозен был по масштабам своим конфликт между исламом и Византией, что, хотя мусульманские знамена не развевались у городских стен в последующие шестьсот пятьдесят лет — (промежуток, больший, нежели — отделяющий нас от 1453 года), — пророчество тем не менее утверждало — они возвратятся.

Константинополь построили на месте поселения, воздвигнутого на тысячелетие ранее легендарным греком Визой. С того момента, как он стал христианским городом, прошло четыреста лет, прежде чем отряды Масламы начали бродить по родным землям. Место, выбранное императором Константином для новой христианской столицы в 324 году н. э., обладало значительными преимуществами с точки зрения географического положения и рельефа местности. После того как в V веке построили стены со стороны суши, Город стал фактически неуязвим для штурма, до тех пор пока наиболее мощными осадными орудиями оставались катапульты. За внешней стеной, имевшей в длину двенадцать миль, возвышался Константинополь. Он стоял на расположенных рядами крутых холмах, обеспечивая защитникам естественные, господствующие над расстилавшимся вокруг морем позиции, тогда как узкая бухта Золотой Рог, действительно напоминающая по форме искривленный отросток оленьего рога, представляла собой безопасную гавань большой глубины. Единственным недостатком являлась бесплодная земля мыса, но эту проблему впоследствии решили византийские гидротехники с помощью продуманной системы акведуков и цистерн.

Место — уникальное, ведь располагалось оно на перекрестке торговых путей и маршрутах передвижения войск. За годы существования поселений, находившихся здесь в былые времена, возле них не раз звучали топот ног и плеск весел. Ясон и аргонавты проплывали мимо, желая получить бараньи шкуры у тех, кто промывал золото в устье Днепра[3]; персидский царь Дарий провел по мосту из лодок семьсот тысяч человек, дабы сразиться со скифами; римский поэт Овидий с тоской взирал на «громадный порог двух морей», следуя к местам своего изгнания на берегах Черного моря. Построенному близ этого перекрестка христианскому городу суждено было держать под контролем богатство обширных районов, расположенных в глубине от прибрежной полосы. С востока через Босфор проникали богатства Центральной Азии, оседая в главном городе империи: золото варваров, мех и рабы из России, икра с Черного моря, воск и соль, пряности, слоновая кость, янтарь и жемчуг из отдаленных районов Востока. На юге сухопутные дороги вели к городам Ближнего Востока — Дамаску, Алеппо и Багдаду; на западе же морские маршруты через Дарданеллы открывают дорогу ко всему Средиземноморью: пути к Египту и дельте Нила, богатым островам — Сицилии и Криту, Апеннинскому полуострову и всему, что находится за Гибралтарским проливом. Под рукой были строевой лес, известняк и мрамор для возведения громадного города и все необходимое для обеспечения его существования. Удивительные течения Босфора приносили богатый сезонный улов рыбы, тогда как поля европейской Фракии и плодородные долины Анатолийского плато в изобилии давали оливковое масло, зерно и вино.

Процветающий город, выросший здесь, стал олицетворением величия империи, которой управлял римский император и где обитало грекоязычное население. Константин спланировал сеть улиц с колоннадами, по краям которых расположились общественные здания с портиками, а также большие площади, сады, обелиски и триумфальные арки, языческие и христианские. Здесь находились статуи и монументы, сохранившиеся еще от классической эпохи (включая знаменитых коней, сделанных, возможно, скульптором Лисиппом для Александра Великого, ныне символ Венеции), Ипподром, способный соперничать с римским, императорские дворцы и церкви, «которых здесь больше, чем дней в году». Население Константинополя, города из мрамора и порфира, чеканного золота и великолепных мозаик, в лучшие времена насчитывало пятьсот тысяч человек. Он поражал приезжих, прибывающих сюда по торговым делам или для того, чтобы выразить почтение владыкам Восточной Римской империи. Варвары из невежественной Европы, раскрыв рты, смотрели на «Город — предмет вожделений всего мира». Реакция Фульхерия Шартрского, побывавшего в Константинополе в XI веке, типична для многих, чьи свидетельства дошли до нас через столетия: «О блистательный город, сколь он величествен, сколь прекрасен, как много в нем монастырей, как много дворцов, возведенных великими трудами, на его улицах, как много произведений искусства, поражающих тех, кто их созерцает. Трудно описать, сколь велико тут изобилие прекрасных вещей, золота и серебра, одежд разнообразного покроя и столь почитаемых святых реликвий. Корабли в любое время заходят в порт, так что нет ничего такого, чего пожелал бы человек и что не привозилось бы сюда».

Византия являлась не только последней преемницей Римской империи, но и первой христианской страной. С самого основания ее главный город воспринимался как подобие небес, воплощение триумфа Христа, а византийский император рассматривался как наместник Бога на земле. Признаки христианского культа можно было видеть повсюду: вздымающиеся купола церквей, звон колоколов и деревянных гонгов, огромное число монахов и монахинь, монастыри, бесконечные процессии с иконами на улицах и стенах, непрерывные богослужения и христианские церемонии, в которых проводили время набожные горожане и их император. Посты, праздничные дни и всенощные бдения заменяли собой календарь: по ним велся отсчет времени; они составляли основу распорядка жизни. Город сделался сокровищницей реликвий христианства, собранных в Святой земле. Западные христиане с завистью взирали на них. Здесь находились голова Иоанна Крестителя, терновый венец с головы Христа, гвозди из его креста, камень из гробницы Спасителя, реликвии апостолов и тысячи других чудотворных раритетов, помещенных в золотых раках и усыпанных драгоценными камнями. Православная религия оказывала могучее воздействие на человеческие эмоции благодаря ярким цветам мозаики и икон, таинственной красоте своих литургий, когда звуки возносятся и замирают во мраке церкви при мерцании лампад, курящемуся ладану и тщательно разработанному церемониалу, в рамках которого существовали церковь и император. Сама сложная система великолепного ритуала создавала у людей впечатление, будто они вознеслись на небеса. Русский гость, присутствовавший при коронации императора в 1391 году, пораженный зрелищностью и роскошью мероприятия, писал:

Певцы пели пречудно и странно, уму непостижимо. И шествовал царь так медленно и тихо от передних дверей до чертога. По обе стороны царя шли двенадцать вооруженных воинов, одетых с головы до ног в железную броню. А перед ними шли два знаменосца, волосы их черные, а знамена их, одежды и шапки красные. А перед этими двумя знаменосцами шли приставы (подвойские), посохи их серебром и золотом окованы… Когда царь дошел до чертога и вошел в пресветлый чертог, облачился в царскую багряницу и диадему царскую… Тогда началась божественная литургия. Кто может описать всю эту красоту?[4]

Собор Святой Софии.

В центре Города, подобно бросившему якорь громадному кораблю, находился огромный собор Святой Софии, построенный Юстинианом всего за шесть лет и освященный в 537 году, — самое необычное сооружение позднеантичного времени, строение, с необъятностью которого могло соперничать только его великолепие. Огромный, устремленный ввысь купол собора являл собой непостижимое чудо для тех, кто его созерцал. «Кажется, — писал Прокопий, — будто он не опирается на мощные каменные стены, но покрывает пространство под собою, свешиваясь с небес». Под куполом находилось такое огромное пространство, что видевшие его в первый раз в буквальном смысле лишались дара речи. Своды, украшенные четырьмя акрами золотой мозаики, были столь великолепны, что, по словам Павла Силенциария, «золотой поток лучей проливается вниз и поражает взор человека, так что трудно смотреть на него», в то время как красота цветного мрамора ввергала зрителя в поэтический транс. Мраморные плиты выглядели так, словно были «усыпаны звездами… как если бы молоко расплескалось по черной сияющей поверхности… или как море, или как изумруд, или, опять же, как синие васильки в траве, там и сям присыпанные снегом». Именно красота литургии в соборе Святой Софии побудила русских принять православие после того, как в X веке миссия из Киева, посетив церковную службу, сообщила следующее: «И не знали, на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и такой красоты, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Великолепию православия, выражавшемуся даже в мелочах, противостояла скромность ислама. Он предлагал отвлеченную простоту пустынного горизонта, несложное богослужение, которое мог исполнять всякий, лишь бы было видно солнце, прямой контакт с Богом, другие образы, краски и музыку, и восхитительные метафоры божественной тайны, призванной вознести дух на небеса. И православные, и мусульмане были полны решимости заставить мир принять их собственное видение Бога.

Духовная жизнь в Византии отличалась такой интенсивностью, какую трудно отыскать еще в истории христианства. Стабильности империи временами угрожали группы военных командиров, удалявшиеся в монастырь; вредило ей и обсуждение теологических вопросов прямо на улицах, протекавшее с такой страстью, что это приводило к мятежам. «Весь Город полон трудового люда и рабов, и все они богословы», — с раздражением сообщал один из путешественников, посетивший Константинополь. «Если вы попросите человека обменять деньги, он расскажет вам, чем Бог Сын отличается от Бога Отца. Если вы спросите о ценах на хлеб, он начнет доказывать, что Сын меньше Отца. Если вы поинтересуетесь, готова ли ванна, вам сообщат, что Сын был создан из ничего». Один Христос или их несколько? Исходит ли Святой Дух только от Отца или от Отца и Сына? Являются иконы идолами или святынями? Это были не праздные вопросы: от ответа на них зависели спасение или гибель души. Проблемы православия и ереси в жизни империи играли такую же взрывоопасную роль, как и гражданские войны, и столь же серьезно угрожали ее единству.

Мир византийского христианства был также до странности фаталистичен. Считалось, что все предопределено Богом, и любое несчастье, от потери кошелька до величайшей осады, рассматривалось как возмездие за личный или общий грех. Император занимал свое положение по Божьей воле, но если его свергали в результате дворцового переворота, разрубали на части заговорщики, нападали на него в ванной, душили, волочили привязанным к коням по улицам или просто ослепляли и отправляли в изгнание (ибо императоры часто становились жертвами превратностей судьбы) — это также считалось проявлением Божьей воли и указывало на какие-то неизвестные грехи. И поскольку, как считалось, участь человека предопределена, то византийцев мучили суеверия, связанные с пророчествами. Обычно сомневавшиеся в прочности своего положения императоры открывали Библию наугад и читали, надеясь узнать собственную судьбу. Всеобщее пристрастие к предсказаниям вызывало озабоченность у церкви, часто поносившей его, но оно слишком глубоко укоренилась в душах греков, чтобы можно его было исторгнуть. Это иногда принимало причудливые формы. Араб, посетивший Константинополь в IX веке, наблюдал забавный обычай узнавать с помощью лошадей о ходе военной операции, протекавшей в далеких краях: «Их вводят в церковь, где подвешены уздечки. Если лошадь берет уздечку ртом, люди говорят: «Мы одержали победу в краю ислама». [Иногда] лошадь подходит, нюхает уздечку, возвращается назад и больше не приближается к ней». Тогда люди, по-видимому, уходили мрачные, охваченные предчувствием поражения».

Опасности, связанные с высоким положением: императора Романа Августа Аргира топят в ванне, 1034 г.

В течение многих столетий образ Византии и ее главного города, блистательного, как солнце, оказывал сильнейшее влияние на соседние с ней страны. От нее исходил ослепительный блеск богатства; казалось, она неподвластна времени. Ее валюта, безант, украшенный изображением императора, являлся золотым стандартом Ближнего Востока. На Византию падал отсвет славы Римской империи. В мусульманском мире ее знали просто как «Рум», Рим, и так же, как и Рим, она представляла собой предмет вожделений и зависти кочевых полуварварских народов за ее пределами. Скитающиеся племена с Балкан и венгерских равнин, из русских лесов и азиатских степей буйными волнами обрушивались на ее рубежи: гунны и готы, славяне и гепиды, авары, тюрки-болгары и дикие печенеги — все они проходили по землям Византии.

В лучшие свои времена империя охватывала все Средиземноморье, от Италии до Туниса, но она расширялась и сжималась подобно огромной карте, то и дело сворачивающейся по краям. Год за годом имперские армии и флоты покидали большие гавани на побережье Мраморного моря с развевающимися знаменами и под пение труб, стремясь вернуть утерянные провинции или защитить границы. Византия всегда оставалась воюющей империей, а Константинополь в силу своего положения на пересечении путей постоянно подвергался давлению со стороны как Европы, так и Азии. Из длинной череды завоевателей, являвшихся под стены Города в первые пять веков его существования, наибольшее упорство проявляли арабы. Персы и авары приходили в 626 году, болгары подступали в VIII, IX и X веках, русский князь Игорь — в 941 году. Осада являлась обычным состоянием для греческого народа и темой его древнейшего мифа: помимо Библии, люди знали также гомеровскую легенду о Трое. Это делало их практичными и суеверными одновременно. Поддержание в должном состоянии городских стен было постоянной заботой горожан. Они следили, чтобы амбары было полны зерна, цистерны — воды. Но первоочередное значение с точки зрения православной религии придавалось духовной защите. Иконы Богородицы, покровительницы города, выставлялись на стенах во время кризисных ситуаций. Они пользовались у византийцев таким же доверием, как и Коран у мусульман. Считалось, именно иконы Богородицы спасли Город во время осады в 717 году.

Ни одной из армий, разбивавших лагеря под стенами Константинополя, не удавалось преодолеть эту духовную и психологическую защиту. Методы штурма укреплений, меры по блокированию Города с моря, попытки уморить осажденных голодом так и не принесли победы никому из осаждающих. Хотя нередко слабость империи и доходила до критического уровня, Византия демонстрировала удивительную устойчивость. Инфраструктура Города, прочность институтов империи и наличие выдающихся лидеров в кризисные моменты создавали впечатление как у византийцев, так и у их врагов, что Восточная Римская империя будет существовать вечно.

Однако опыт арабских осад произвел глубокое впечатление на жителей Константинополя. Люди признали в исламе серьезную силу; мусульмане качественно отличались от других врагов. Собственные пророчества византийцев о сарацинах, под чьим именем были известны арабы у христиан, выражали предчувствия о будущем мира. Один из писателей объявил их четвертым зверем из Апокалипсиса, чье «царствие будет четвертым на земле, оно окажется самым ужасным из всех царств и превратит всю землю в пустыню». А в конце XI века ислам нанес Византии второй удар. Все случилось так неожиданно, что никто в то время не смог оценить его значение.

Примечания:

1

Хосров II Парвиз — шахиншах сасанидского Ирана в 590–628 гг. — Здесь и далее за исключением особо оговоренных случаев примеч. пер.

2

Имеется в виду битва при Пуатье (732 г.), где Карл Мартелл разбил войско арабов под предводительством Абд аль-Рахмана.

3

Странное утверждение. Античные авторы считали, что аргонавты приплыли в Колхиду, где никакого Днепра, естественно, нет. В древнегреческом мифе об аргонавтах речь идет о реке Фазис (современная Риони).

4

Описание принадлежит Митрополиту Киевскому и всея Руси Пимену.