Эпилог

Места упокоения

Это счастье для христиан и всей Италии, что смерть остановила жестокого и неукротимого варвара.

(Джованни Сагредо, венецианский аристократ, XVII век)

Весной 1481 года султанские бунчуки были вывешены на анатолийском побережье от самого моря до Города, символизируя тем самым, что местом проведения военных кампаний текущего года будет Азия. Секретность, соблюдавшаяся Мехмедом, требовала, чтобы никто, даже главные министры, не знали его истинных целей. Все указывало на близящуюся войну против враждебной Турции мусульманской династии египетских мамлюков.

За сорок лет султан немало потрудился над созданием мировой империи, лично занимаясь делами государства: назначая и карая министров, взимая налоги, отстраивая Стамбул, насильно переселяя массы людей, реорганизуя экономику, заключая договоры, насылая ужасную смерть на непокорные народы, даруя свободу вероисповедания, отправляя (или даже возглавляя) армии год за годом в походы на восток и на запад. Ему исполнилось сорок девять лет, здоровье его сдавало. Время и потворство собственным слабостям делали свое дело. Согласно нелестным отзывам современников, он был полным и грузным, с «толстой короткой шеей, болезненным цветом лица, весьма широкими плечами и громким голосом». Мехмед, собиравший прозвища, словно медали за кампании: «Гроза войны», «Могучий победоносный владыка земли и моря», «Повелитель ромеев и всей Земли», «Завоеватель мира», временами с трудом мог ходить. Страдая от подагры и нездоровой полноты, он скрылся от людских глаз во дворце Топкапи. Человек, называемый Западом «кровопийцей» и «вторым Нероном», приобрел весьма гротескный вид. Французский дипломат Филипп де Коммин утверждал, будто «слышал от тех, кто видел его, он [Мехмед] страдал распуханием ног. Случалось это с ним в начале лета; тогда ноги его увеличивались до размеров человеческого тела, от чего не было никакого средства, но затем это проходило». За стенами дворца Мехмед позволял себе занятия, не подходящие для тирана — садоводство и ремесла; художник Джентиле Беллини, недавно приглашенный из Венеции, создавал для него непристойные фрески. Знаменитый портрет Мехмеда работы Беллини, обрамленный золотой аркой и увенчанный императорскими коронами, позволяет понять некоторые черты неуемной натуры великого турка: Завоеватель мира до последнего дня оставался человеком переменчивым, суеверным и беспокойным.

Мехмед пересек пролив и переправился в Азию 25 апреля для проведения кампании текущего года, но почти сразу свалился от болей в желудке. После нескольких дней тяжких мучений он умер 3 мая 1481 года возле Гебзе, где некогда другому претенденту на роль завоевателя мира, Ганнибалу, пришлось покончить с собой с помощью яда[34]. Смерть султана окутана тайной. Очень вероятно, Мехмед также стал жертвой отравления со стороны своего врача-перса. Несмотря на многочисленные попытки венецианцев убить султана, предпринимавшиеся ими в течение ряда лет, наиболее тяжкое подозрение падает на его сына, Баязида. Закон Мехмеда о братоубийстве, возможно, побудил принца нанести упреждающий удар (оказавшийся успешным) для захвата престола. Отец и сын не были близки — благочестивый Баязид неприязненно относился к неортодоксальным религиозным взглядам Мехмеда: сплетник при одном из итальянских дворов цитировал слова Баязида о том, что «его отец вел себя деспотически и не веровал в пророка Мухаммеда». Тридцать лет спустя Баязида, в свою очередь, отравит его сын, Селим Грозный. Как гласит арабская пословица, «не может быть родственных чувств между царевичами». В Италии новость о смерти Мехмеда встретили с особой радостью. Палили пушки, звонили колокола. В Риме устраивали фейерверки и службы благодарения. Гонец, принесший весть в Венецию, объявил: «Великий орел умер». Даже султан-мамлюк вздохнул с облегчением.

Сегодня Фатих — Завоеватель — покоится в мавзолее, находящемся в комплексе мечетей в округе Стамбула, которые носят его имя. Выбор места нельзя счесть случайным. Мавзолей построен там, где прежде стоял один из самых известных во всей истории Византии храмов — собор Святых Апостолов. В нем в 337 году с великой пышностью похоронили основателя Города Константина Великого. В смерти, как и в жизни, Мехмед выступал как восприемник наследства великой империи. Первое здание мавзолея разрушилось в результате землетрясения. Затем его полностью восстановили, так что внутри теперь все раззолочено, словно во французской гостиной XIX века, наполненной дедушкиными часами, потолочным орнаментом в духе барокко и свисающими хрустальными люстрами — так сказать, место вечного упокоения мусульманского Наполеона. Богато украшенное надгробие длиной с маленькую пушку покрыто зеленым покровом и увенчано с одного конца изображением тюрбана. Народ приходит сюда помолиться, почитать Коран и пофотографировать. Со временем Фатих приобрел в глазах верующих некоторые черты мусульманского святого, и они стали почитать его. Поэтому у Мехмеда появилось две ипостаси — религиозная и светская. Подобно Черчиллю, он стал и символом благочестия, и «национальным брендом»: тут и марка грузовика, и мост через Босфор, и примелькавшийся образ скачущего всадника на памятной марке или на школьном здании. Округ Фатих — сердце традиционного и уверенного в себе на новый лад Стамбула. Это мирное место: во дворе мечети под платаном после молитвы собираются поболтать женщины в платках. Вокруг бегают пришедшие с ними дети. Уличные торговцы продают булочки с сезамом, игрушечные машинки и воздушные шары в виде резиновых зверюшек, наполненные гелием. Близ входа в гробницу Мехмеда, словно священный дар, покоится каменное ядро.

Судьбы других главных действующих лиц из числа османов времен осады Города продемонстрировали, сколь небезопасно находиться на службе у султана. Для Халил-паши, последовательно выступавшего против политики войны, конец наступил быстро. Его повесили в Эдирне в августе или сентябре 1453 года, а его место занял Заганос-паша, принявший ислам грек, активно выступавший за войну. Судьба старого визиря знаменовала решительную перемену в политике государства: последующие визири будут чаще происходить из числа лиц славянского происхождения, обращенных в мусульманство, нежели из старых аристократических семейств. Если говорить об Урбане, создателе знаменитой пушки и главном «архитекторе» победы, то он, судя по косвенным данным, пережил осаду и получил от султана награду: после взятия Стамбула в нем появился округ, названный Округом Пушкаря Вербана. Видимо, можно предположить, что венгерский наемник поселился в Городе, чьи стены так усердно разрушал. И Аюб, спутник Пророка, чья смерть во время первой, арабской, осады Константинополя впоследствии так воодушевляла участников священной войны, теперь покоится на территории посвященного ему комплекса мечетей среди платанов у очаровательной заводи Эюп близ оконечности Золотого Рога — это место пользуется популярностью у паломников. Здесь находится и мечеть, где в течение столетий происходила коронация султанов.

Очень по-разному сложились судьбы тех защитников Константинополя, которым удалось ускользнуть. Греческие беженцы испытали типичную для изгнанников судьбу: их ждали лишения на чужбине и ностальгия по утраченному Городу. Многие из них доживали свои дни в Италии (в одной Венеции их было до четырех тысяч) и на Крите, являвшемся бастионом православной церкви, но других разбросало по всему миру вплоть до Лондона. Потомки фамилии Палеологов постепенно растворились в общей массе менее знатных семейств Европы. Один или два из них, страдая от ностальгии или нищеты, возвратились в Константинополь и отдались на милость султана. По крайней мере один из них, Андрей, принял ислам и стал придворным под именем Мехмед-паши. По-видимому, наиболее отчетливым отражением печальной участи греков после падения Византии стала судьба Георгия Сфрандзи и его жены. Они закончили дни в монастырских кельях на Корфу, где Сфрандзи написал краткую скорбную хронику событий своей жизни. Она начинается словами: «Я — Георгий Сфрандзи, несчастный смотритель императорского гардероба, ныне известный под иноческим именем Григория. Я написал нижеследующий рассказ о событиях, случившихся в моей жалкой жизни. Лучше мне было вообще не родиться или умереть в детстве. Коль скоро этого не случилось, да будет известно, что я родился во вторник 30 августа 1401 года». Лаконично и сдержанно Сфрандзи повествует о двойной трагедии — личной и национальной, причиной которой стало османское завоевание. Оба его ребенка оказались в серале. Его сын был казнен в 1453 году. В сентябре 1455 года Сфрандзи писал: «Моя очаровательная дочь Тамара умерла от заразной болезни в серале султана. Увы мне, ее несчастному отцу! Ей было четырнадцать лет и пять месяцев». Он прожил до 1477 года — достаточно долго, чтобы стать свидетелем почти полного угасания свободы греков под властью турок. Его завещание заканчивается подтверждением православных взглядов на вопрос о filioque, из-за чего возникало так много сложностей во время осады: «Я исповедуюсь, будучи уверен в том, что Дух Святой не исходит от Отца и Сына, как утверждают итальянцы, но безраздельно исходит только от одной ипостаси — от Отца».

Разными оказались и судьбы спасшихся итальянцев. Раненого Джустиниани привезли на Хиос, где он, согласно другому генуэзцу, архиепископу Леонарду, вскоре умер «от раны или от сознания своего позора»; именно его почти все обвиняли в окончательном поражении. На его могиле начертана эпитафия, ныне утраченная, где говорилось: «Здесь лежит Джованни Джустиниани, великий человек и знатный муж Генуи и Хиоса, который умер 8 августа 1453 года от роковой раны, полученной во время штурма Константинополя и гибели всемилостивейшего Константина, последнего императора и храброго предводителя восточных христиан от рук турецкого правителя Мехмеда». Сам Леонард умер в Генуе в 1459 году. Кардинал Исидор Киевский, отправленный в Византию наблюдать за проведением в жизнь унии, был провозглашен папой патриархом Константинополя in absentia[35], но какой-либо реальной властью не обладал. Он впал в старческое слабоумие и скончался в Риме в 1463 году.

Что касается Константина, то нет ясности ни с тем, какова его судьба, ни с местом его захоронения. Смерть императора знаменовала собой закат византийского мира и начало «туркократии», турецкой оккупации Греции, которую застал Байрон, — она окончилась уже после его смерти. Оставшаяся неизвестной судьба Константина привлекла к себе внимание греков, испытывавших острую тоску по былой славе Византии, и со временем стала объектом множества предсказаний. Он превращается в греческой народной культуре в персонаж наподобие короля Артура, Царя Прошлого и Будущего, спящий в своей могиле близ Золотых. Ворот. Согласно преданию, некогда Константин возвратится через эти ворота, прогонит турок обратно на восток, туда, где находится Дерево с Красным Яблоком, и вернет себе власть над Городом. Образ императора стал своего рода талисманом, и турки боялись его: Мехмед внимательно следил за братьями Константина и счел за лучшее замуровать Золотые Ворота. Пресловутые легенды явились причиной трагической посмертной судьбы злосчастного Константина. В конце XIX столетия его наследие стало связываться с национальными представлениями греков, Великой Идеей — мечтой о включении греческого населения Византии в греческое государство. Это вызвало обернувшееся катастрофой вторжение в Турецкую Анатолию (его отразил в 1922 году Кемаль Ататюрк), резню греков в Смирне и последующую смену населения. Только тогда надежды на восстановление Византии окончательно исчезли.

Но если дух Константина где-нибудь и жив, то не в Стамбуле, а за тысячу миль, на Пелопоннесе. Здесь он какое-то время управлял Мореей в качестве деспота из маленького города Мистра, который через два столетия стал свидетелем удивительного расцвета византийской традиции. Мистра является своего рода хранительницей византийского духа: на каждом фонарном столбе в современном селении близ цитадели изображен двуглавый орел. На площади Платиа Палеологу находится статуя Константина, защитника веры, держащего обнаженный меч — изображение человека, чей облик неизвестен. Он стоит перед мраморным постаментом, где начертана цитата из труда хрониста Дуки. Над его головой безжизненно висит на фоне голубого греческого неба ярко-желтый византийский флаг с черными орлами. Сзади возвышается средневековая Мистра — зеленый холм, а на нем — развалины, церкви и усадьбы, рассеянные среди кипарисов. Трогательное место! Здесь на краткий миг возродился в миниатюре Константинополь — греческая Флоренция. В Мистре была блистательно отображена гуманистическая версия евангелий в великолепных фресках, заново открыты учения Аристотеля и Платона. Тут жили грезы о золотом веке, пока не пришли османы и не положили им конец. В маленьком соборе Святого Дмитрия, который не больше сельской церкви в Англии, Константин, возможно, короновался. В церкви Святой Софии погребена его жена Феодора. На вершине холма находится дворец деспотов, а за ним — голые кряжи Тайгета и Спартанское плоскогорье, холмы которого тянутся далеко внизу. Здание напоминает по стилю императорский дворец у константинопольских стен. Легко представить себе, как император смотрел из окна своего просторного зала на зеленую равнину, где спартанские гоплиты тренировались накануне битвы при Фермопилах, а византийцы выращивали масло, пшеницу, собирали мед и разводили шелковичных червей. И каждый год, 29 мая, когда турки празднуют взятие Стамбула, устраивая представление у Адрианопольских ворот, Константин, умерший еретиком, поскольку поддержал унию, поминается в маленьких, с цилиндрическими сводами, сельских церквах на Крите и в больших соборах греческих городов.

В самом Стамбуле сейчас мало что осталось от христианского города, хотя до сих пор можно пройти через медные двери Святой Софии, по которым в последний раз били снаружи 29 мая 1453 года, приблизиться к мозаичному изображению Христа, поднимающего руку в жесте благословения. Сейчас здесь все поражает точно так же, как в VI веке. Сам Город, заключенный между двумя сторонами треугольника, которые образуют Золотой Рог и Мраморное море, зримо сохраняет в себе отдельные черты, обусловившие множество важнейших событий. Паромы пыхтят, вплывая в устье Босфора с запада по следам четырех христианских кораблей. Они минуют мыс Акрополис, где разыгралась морская битва, а затем так же делают поворот против ветра в устье Золотого Рога, перегороженного теперь другим препятствием — мостом, ведущим в Галату. Во время следующей остановки, у берега Золотого Рога, суда причаливают близ Касимпаши — Долины Источников, где корабли Мехмеда один за другим с плеском сходили в спокойную воду. На Босфоре Румелихисар, «Перерезанное горло», до сих пор возвышается над крутым берегом, и красный турецкий флаг свободно реет на огромной башне у самого моря, на строительство которой дал так много денег Халил-паша.

Некоторые из стен, прикрывавших Город с моря, в особенности те из них, что стоят вдоль Золотого Рога, сохранились до нашего времени лишь частично. Однако большая стена Феодосия, ограждавшая Константинополь с суши — третья сторона треугольника, которая открывается взору современного туриста, прибывающего из аэропорта, — пролегает через эти места так же, как и в былые времена. По мере приближения, однако, становится заметно, что стена существует уже пятнадцать столетий: многие ее участки уничтожены или развалились от ветхости, повреждены в одних местах и не слишком удачно восстановлены в других. Башни, ставшие жертвой вражеских ядер или времени, странно накренились. Во рву, причинявшем столько неприятностей османским войскам, теперь мирно растут овощи. Укрепления разрушены в тех местах, где проходят разветвленные магистрали, а под ними проложены тоннели метрополитена — и они прорыты куда лучше, чем это удавалось сербским минерам. Но, несмотря на сложности, связанные с воздействием современной цивилизации, стена Феодосия сохранилась почти целиком. Вдоль нее можно пройти от моря до моря, спуститься по склону вдоль ее центрального участка в долину Лика, где стены были разрушены огнем средневековых пушек, или постоять на бастионах, представляя себе турецкие шатры и флаги, развевающиеся внизу на равнине, «подобно цветкам тюльпанов», и галеры, бесшумно скользящие по сверкающей глади Мраморного моря или Золотого Рога. Почти все ворота времен осады сохранились. Мрачные тени их массивных арок вызывают благоговение, хотя сами Золотые ворота, подступ к которым усеян каменными ядрами из больших пушек Урбана, в давние времена заложили кирпичом по приказу Мехмеда, дабы воспрепятствовать предреченному возвращению Константина. Для турок же наибольшее значение имеют Адрианопольские ворота — византийские Ворота Харисия, ибо через них Мехмед торжественно вступил в Стамбул. Об этом напоминает мемориальная стела. Но те ворота, с которыми связаны самые драматические события в истории осады, стоят совершенно забытые немного дальше по направлению к Золотому Рогу.

Здесь стена неожиданно поворачивает направо. Поблизости, скрываясь за пустырем и непосредственно примыкая к остаткам дворца Константина, находится непримечательная заложенная кирпичами арка — образец многочисленных переделок и починок, проводившихся в течение столетий. Некоторые говорят, что это роковые Цирковые ворота — небольшая калитка, оставленная открытой во время решающей атаки и позволившая тем самым турецким солдатам проникнуть наконец за стену. Но, возможно, она находится где-то в другом месте. События, происходившие во время осады, с легкостью растворяются в мифах.

Еще один важный участник того, что происходило весной 1453 года, мирно пребывающий в пределах современного города, — сами пушки. Разбросанные по всему Стамбулу, они дремлют рядом со стеной или во внутреннем дворе музея — грубо перехваченные обручами стволы, по большей части не пострадавшие за пять веков от непогоды. Иногда рядом с ними лежат превосходные гранитные или мраморные ядра, которыми они стреляли. Что касается гигантской пушки Урбана, то от нее не осталось и следа — вероятно, ее переплавили в турецком литейном цехе в Тофане. Через какое-то время за ней последовала огромная конная статуя Юстиниана. Мехмед снял скульптуру с пьедестала по совету своих астрологов, но случилось так, что она долгое время лежала на площади перед тем, как ее в конце концов отправили на переплавку. Французский ученый Пьер Жиль видел некоторые ее части в XVI столетии. «Среди кусков находились ноги Юстиниана величиной больше меня, и его нос, чья длина превышала девять дюймов. Я не решился открыто измерить ноги лошади, пока они лежали на земле, но тайком измерил одно из копыт и нашел, что оно имеет в высоту девять дюймов». Это было последнее «явление» великого императора и величия Византии, прежде чем их поглотила печь.

Заложенная арка Цирковых ворот.

Примечания:

3

Странное утверждение. Античные авторы считали, что аргонавты приплыли в Колхиду, где никакого Днепра, естественно, нет. В древнегреческом мифе об аргонавтах речь идет о реке Фазис (современная Риони).

34

Явное недоразумение: Ганнибал воевал с Римом не за мировое господство, а в лучшем случае за власть Карфагена в Западном Средиземноморье.

35

Заочно.