Глава 14

Запертые ворота

29 мая 1453 года. 1 час 30 минут после полуночи

В победе на войне нельзя быть уверенным, даже если существует преимущество в снаряжении и количестве воинов, которое приводит к успеху. Победа и превосходство на войне зависят от удачи и от случая.

(Ибн Хальдун, арабский историк XIV в.)

Османский военный оркестр был создан вселять ужас и поднимать боевой дух.

К тому моменту, как наступил вечер 28 мая (то был понедельник), гигантские пушки стреляли по стенам, прикрывавшим Город с суши, 47 дней. Со временем Мехмед пришел к выводу — артиллерию нужно сосредоточить в трех местах: на севере — между Влахернским дворцом и воротами Харисия, в центральном секторе — возле реки Лик, и на юге, ближе к Мраморному морю, в районе Третьих военных ворот. Во всех этих пунктах стены имели значительные повреждения, так что когда султан обратился перед битвой к своим командирам, то мог заявить с подобающим случаю преувеличением, что «ров весь заполнен, а стена, ограждающая Город с суши, в трех местах разрушена настолько, что не только легкая и тяжелая пехота, такая, как вы, но и лошади, и даже тяжеловооруженная кавалерия без труда сможет проникнуть внутрь». В действительности обеим сторонам с некоторого момента было ясно, что спланированная атака может быть сосредоточена только в одном месте — на среднем участке, Месотихионе, узкой долине между воротами Святого Романа и Харисия. Он являлся ахиллесовой пятой оборонительной системы Города, и именно здесь Мехмед максимально сосредоточил свою огневую мощь.

Накануне общего штурма во внешней стене имелось девять больших дыр примерно в тридцать ярдов длиной. В основном они находились в долине, которую по частям перекрывала баррикада Джустиниани. То была непрочная, разваливающаяся конструкция, использовавшаяся для латания укреплений везде, где в стене образовывались бреши. Крепко связанные бревна вкупе с фрагментами разрушенной стены составляли ее основу. Вдобавок использовались любые материалы, имевшиеся под рукой: хворост, ветки, пучки камыша и камни. Конструкция заполнялась землей, благодаря чему амортизация при ударах пушечных ядер становилась более эффективной, нежели в случае любых построек из камня. В свое время, очевидно, она почти достигала первоначальной высоты стены и была достаточно широка, что позволяло вести стрельбу прямо с нее. Обороняющиеся прятались от огня противника за бочками и ивовыми коробами, наполненными землей, заменявшими зубцы на стене. Начальная цель атак османов всегда заключалась в том, чтобы удалить их. С 21 апреля поддержание баррикады в целости составляло главную заботу горожан. И солдаты, и гражданское население трудились не покладая рук над ее починкой и расширением. Мужчины, женщины и дети, монахи и монашки — все вносили свой вклад, таская камни, дерево, целыми возами привозя землю, ветки и побеги виноградных лоз на передний край, участвуя в изнурительном и, очевидно, непрерывном цикле разрушения и починки. Они трудились под огнем пушек и во время нападений, день и ночь, в дождь и солнце, латая бреши там, где они появлялись. Баррикада превратилась в символ общей энергии населения, и затраченные на нее под руководством Джустиниани усилия оправдывались: благодаря ей защитники отражали все нападения на Город. Кроме того, вид ее деморализовал противника.

Именно за баррикадой находилось место, где большая часть имевшихся в Городе боеспособных войск заняла позиции вечером солнечного дня 28 мая. Согласно сведениям Дуки, «здесь присутствовало три тысячи латинян и римлян» — остатки первоклассных итальянских войск, явившихся с Джустиниани, моряки с венецианских галер, а также ядро византийской армии. Эти воины были закованы в броню, на головах — шлемы. Облаченные в кольчуги и доспехи, они имели при себе разнообразное оружие: арбалеты, пищали, маленькие пушки, большие луки, мечи и булавы — все необходимое, чтобы отбрасывать нападающих вниз в дальнем бою и сражаться с ними врукопашную на баррикадах. Вдобавок горожане принесли на передовую множество камней, а также горючих материалов — бочек с «греческим огнем» и кувшинов со смолой. Войска вошли в отгороженное пространство через ворота во внутренней стене и разместились вдоль баррикады, составлявшей около тысячи ярдов в длину, заняв таким образом Месотихион. Промежуток имел всего двенадцать ярдов в глубину. Сзади находилась более высокая внутренняя стена, у подножия которой был выкопан ров — землю из него использовали для укрепления баррикады. Места только-только хватало на то, чтобы всадники могли скакать взад-вперед вдоль линии обороны за спиной у людей, прижавшихся к баррикаде. На всем протяжении данного участка имелось только четыре прохода через внутреннюю стену: две калитки близ ворот Святого Романа и Харисия — справа и слева на склонах холмов, зловещие Пятые военные ворота — единственные, открывавшие вход в пространство между стенами на полпути к северному склону, и еще одна калитка, местонахождение которой неизвестно — ее сделал Джустиниани, дабы удобнее было попадать в Город. Всем было очевидно: именно на баррикаде решится исход битвы, будь то победа или поражение. С этого места отступление было невозможно. Поэтому было решено запереть за защитниками калитки, ведущие в Город, после того как те войдут в пространство между стенами. Ключи доверили их командирам. Им выпадала судьба выстоять или погибнуть, стоя спиной ко внутренней стене, и их начальники должны были разделить с ними эту участь. С наступлением ночи они уселись ждать. Во тьме полил сильный дождь, однако снаружи османские войска продолжали двигать вперед снаряжение для ведения осады. Спустя некоторое время между стенами появился Джустиниани, затем — Константин и знать, составлявшая его ближайшее окружение: испанец дон Франсиско де Толедо, кузен императора Феофил Палеолог и верный товарищ по битвам Иоанн Далмата. Поднявшись кто на баррикаду, кто на стену, они ожидали первых признаков атаки. Хотя, вероятно, немногие разделяли оптимизм подеста Галаты, заявившего, что «победа обеспечена», воины не лишены были веры в то, что им удастся выдержать финальный штурм.

Османские войска подготовились к битве в первые часы после полуночи. В темноте своей палатки Мехмед совершил ритуальное омовение, помолился и просил Бога о том, чтобы Город пал. По всей вероятности, его собственные приготовления, в частности, состояли в том, что он надел рубашку, которая должна была охранить его, обильно расшитую стихами из Корана и именами Бога в качестве магической защиты от неудач. Облаченный в тюрбан и кафтан, препоясанный мечом, в сопровождении главных своих военачальников он сел на лошадь, чтобы руководить атакой.

Подготовку к одновременному натиску с суши и с моря провели весьма тщательно. Все строго следовали плану. Корабли в бухте Золотой Рог и Мраморном море заняли свои позиции. Войска сосредоточились, дабы осуществлять натиск в ключевых пунктах со стороны стены, огораживавшей Город с суши (их усилия прежде всего сфокусировались на долине реки Лик). Мехмед решил ввести в дело у баррикады большие силы и при этом расположить свои соединения в таком порядке, чтобы каждая следующая волна атакующих состояла из более искусных и эффективно действующих воинов. Он повелел нерегулярным войскам — азабам и вспомогательным силам, состоявшим из иностранцев (то были неопытные воины, служившие за право грабежа или набранные для участия в кампании по законам вассальной зависимости) — участвовать в первой атаке. Многие из них были «христианами, которых удерживали в лагере насильно» (как пишет Барбаро), «то были греки, латиняне, немцы, венгры — люди изо всех христианских королевств» (как пишет Леонард). Иными словами, они являли собой пеструю смесь рас и верований. Вооружение их было весьма разнообразно: некоторые имели луки, пращи или мушкеты, но большая часть — лишь кривые турецкие ятаганы и щиты. Они ни в каком смысле не представляли собой дисциплинированную боевую силу, однако Мехмед хотел использовать неверных — «истратить» их, — чтобы измотать врага до того, как в зону боя будут введены лучшие войска. Людей этих привели от северного конца стены, снабдив осадными лестницами, и велели им готовиться к нападению по всей длине Месотихиона, и особенно в районе баррикады. Тысячи их ожидали во тьме того момента, когда нужно будет выступать.

В 1 час 30 минут утра рога, барабаны и цимбалы подали сигнал к атаке. Пушки открыли огонь со всех сторон — и с земли, и с моря. Силы османов двинулись вперед. Нерегулярные войска получили приказ идти с постоянной скоростью, соблюдая тишину. Подойдя на расстояние выстрела, они дали залп, выпустив «стрелы из луков, снаряды из пращей и железные и свинцовые ядра из артиллерийских орудий и аркебуз». По второй команде они с криками побежали через заполненный ров и бросились к стенам «с дротиками, пиками и копьями». Защитники были вполне готовы к этому. Когда солдаты нерегулярных войск попытались взобраться на стены, христиане начали отталкивать их лестницы и бросать «греческий огонь» и лить горячее масло на тех, кто карабкался к подножию баррикады. Темнота и царивший в ней беспорядок озаряли только осветительные огни в руках людей. Слышались «кровожадные вопли, богохульства и проклятия». Джустиниани построил своих людей боевым порядком. Присутствие императора вдохновляло оборонявшихся. Преимущество оставалось за ними. Они «бросали большие камни на них [нападающих] с укреплений», пускали стрелы и снаряды в их тесные ряды, «так что немногие ушли живыми». Приблизившиеся солдаты заколебались и начали поворачивать назад. Однако Мехмед решил «выжать» из иррегулярных войск все до последнего. В тылу он поместил линию чавушей — свою военную полицию — в качестве охраны. Вооруженные дубинками и кнутами, они заставляли бегущих возвращаться назад. Позади них стояли в ряд янычары с ятаганами, готовые зарубить всякого, кто прорвется сквозь первый кордон и добежит до них. Раздались ужасающие крики несчастных, застигнутых врасплох: впереди их ожидал град снарядов, в то время как сзади на них постоянно напирали, «так что выбор для них заключался в том, где погибнуть». Они вновь повернули, чтобы атаковать баррикаду, отчаянно и изо всех сил стараясь поднять свои лестницы под непрерывным обстрелом сверху, — и были перебиты. Несмотря на тяжелые потери, иррегулярные войска — те, которые следовало «истратить», — сослужили свою службу. В течение двух часов они истощали энергию врага, защищавшего баррикаду, пока Мехмед не разрешил оставшимся в живых отступить, дабы их не перебили, и кое-как убраться в тыл.

Наступила пауза. Было 3 часа 30 минут утра. Равнину, где по-прежнему царила темнота, освещали факелы. Люди на баррикаде пережили натиск. Им хватило времени реорганизоваться и провести неотложный ремонт. На других участках атака нерегулярных войск оказалась менее энергичной: прочность неразрушенных стен затрудняла их продвижение. В большей степени то была тактика диверсии: османы стремились утомить людей на всем участке, не дать им выступить в качестве подкрепления и поддержать тех, кто находился под ударом, защищая Месотихион. Глубина слоя обороны являлась столь незначительной, что численность войск резерва, находившихся там, где близ храма Святых Апостолов сходились две стены (в миле от баррикады), сократилась до трехсот человек. Глядя на равнину, люди на стене тщетно надеялись, что ночью враг отступит, однако их чаяниям не суждено было сбыться.

Тем временем приближалась новая схватка. Мехмед поскакал к анатолийским войсками, стоявшим на правом фланге — прямо напротив ворот Святого Романа. То была тяжелая пехота, хорошо защищенная (одетая в кольчуги), опытная, дисциплинированная — и охваченная религиозным пылом, служившим стимулом к действию. Мехмед обратился к ним, словно беседуя, отеческим тоном — султан, пусть и двадцати одного года от роду, с полным правом мог усвоить эту манеру, разговаривая со своим племенем: «Вперед, друзья и дети мои! Настала минута показать, чего вы стоите!» Те двинулись вниз к краю долины, заходя к баррикаде с фланга, и устремились в атаку плотной массой, призывая имя Аллаха «с криками и ужасными воплями». Они бросились «на стены, — писал Николо Барбаро, — подобно львам, спущенным с цепи». Их стремительное продвижение повергло оборонявшихся в тревогу. По всему Городу зазвонили церковные колокола, призывая каждого вернуться на свой пост. Многие жители бросились на стены, стремясь прийти на помощь. Другие продолжали молиться в храмах с удвоенным рвением. В трех милях от места событий священнослужители попытались помочь на свой лад: «Когда же [патриарх] услышал звон, то, взяв божественные иконы, вышел перед церковью и стал на молитву, осеняя крестом весь Город и с рыданиями возглашая: «Воскреси нас, Господи Боже мой, и помоги нам, совсем уже погибающим».

Анатолийцы все вместе пересекли ров. Они двигались вперед, плотно сгрудившись и представляя собой сплошную массу стали. Обстрел из арбалетов и пушек задержал их: «было убито невероятное число турок». Но они все приближались, прикрываясь щитами от града камней и снарядов, пытаясь подняться на баррикаду. «Мы метали в них снаряды, несущие смерть, — писал архиепископ Леонард, — и стреляли из арбалетов по их тесным рядам». Только за счет численного превосходства анатолийцам удалось приставить лестницы к баррикаде. Их вновь опрокинули вниз. Атакующих сокрушили камнями и сожгли с помощью пылающей смолы. На короткое время османы отошли назад, однако быстро предприняли новый натиск. Обороняющихся за баррикадой изумила и потрясла твердость духа врагов: казалось, ими движет нечеловеческая сила. Очевидно, здесь не было нужды в какой-либо дополнительной мотивации; этот отряд «сплошь состоял из храбрецов», — пишет Барбаро. «Они продолжали кричать так, что вопли их достигали небес, и размахивать знаменами с еще большим рвением. О, звери сии изумили бы вас! Армия их уменьшалась, однако они с безграничной храбростью продолжали попытки достичь рва». Анатолийцев сковывало то, что их было слишком много, а по мере приближения следующих волн атакующих им также стали мешать собственные убитые. Люди топтали друг друга, лезли друг другу на плечи, образуя живую пирамиду, пытаясь достичь вершины баррикады. Некоторым удалось взобраться туда, и они начали яростно рубить и кромсать противника. На земляной площадке завязался рукопашный бой. Люди теснились друг против друга. На столь ограниченном пространстве исход боя решали и вооруженная схватка, и физическое давление. Оттеснят ли анатолийцы врага назад или же будут сброшены на кучу людей, живых — карабкающихся, кричащих, испускающих проклятия, — мертвых и умирающих, брошенного оружия, шлемов, тюрбанов и щитов?

Ситуация менялась каждую минуту. «Порой тяжелая пехота, карабкаясь через стены и баррикады, не дрогнув, с силой прокладывала себе путь. В иные мгновения она встречала жестокий отпор и ее отбрасывали назад». Сам Мехмед поскакал вперед, побуждая воинов криками и воплями и время от времени посылая свежие волны атакующих в узкую брешь по мере того, как солдаты, находившиеся на передней линии, ослабляли натиск или падали мертвыми. Он приказал поднести запал к большой пушке. Залпы каменных ядер обрушились на стены, осыпав осколками оборонявшихся и поразив анатолийцев сзади. В предрассветной тьме летнего утра царила неразбериха, невыносимый шум битвы оглушал настолько, что, «казалось, самый воздух был расколот на части»: глухо стучали литавры; пронзительно трубили трубы; слышались звуки цимбал, звон церковных колоколов, свист стрел, пронзавших ночную темноту, и мощный, словно подземный, рев османской пушки, от которого тряслась почва. Раздавался звонкий треск пищалей. Мечи резко ударяли о щиты, клинки — с более мягким звуком — перерубали шеи, стрелы трепетали, вонзившись в грудь, свинцовые пули сокрушали ребра, камни дробили черепа — и надо всем этим стоял еще более страшный гул человеческих голосов: слышались молитва и боевой клич, крики ободрения, проклятия, вой, рыдания и тихие стоны умирающих… Дым и пыль разносились над передовой. Мусульманские знамена реяли в вышине, внушая солдатам Мехмеда надежду. Свет дымящихся факелов озарял бородатые лица, шлемы и доспехи. На краткие мгновения становились видны живые картины — застывшие фигуры артиллеристов, подсвеченные сзади мощной вспышкой при пушечном выстреле; язычки пламени, вырывавшиеся из пищалей, ярко вспыхивали в темноте; ведра «греческого огня», выливаемые со стен, искрились, подобно золотому дождю.

За час до рассвета снаряд одного из больших орудий прямым попаданием в баррикаду пробил в ней брешь. Тучи пыли и дыма от пушечного выстрела заклубились на передовой, и воцарилась темнота, однако анатолийцы, отреагировавшие быстрее всех, устремились в проход. Прежде чем оборонявшиеся успели что-либо предпринять, триста человек ворвалось внутрь, В первый раз османы проникли за баррикаду. Здесь воцарился хаос. В отчаянии защитники Города перегруппировались и встретили анатолийцев в узком промежутке между стенами. Брешь, очевидно, была недостаточно широка, чтобы внутрь мог хлынуть мощный поток людей, и атакующие вскоре оказались окружены и зажаты в угол. Греки и итальянцы начали методично рубить их в куски. Не выжил никто. Обрадованные победой, обороняющиеся выбили анатолийцев с баррикады. Обескураженные османские войска впервые заколебались, и их оттеснили назад. Была половина пятого утра. Оборонявшиеся сражались без отдыха в течение четырех часов.

На этом этапе сражения успехи османских войск повсюду оказались незначительны. В бухте Золотой Рог Заганос-паша ночью успешно разместил понтонный мост на нужной позиции и переместил значительное количество войск на берег близ оконечности стены, ограждавшей Город с суши. Одновременно он подвел легкие галеры близко к берегу, чтобы лучники и пищальники смогли обстреливать стены. Он выдвинул лестницы и деревянные башни к этим стенам и попытался направить свою пехоту на штурм укреплений. Однако попытка потерпела неудачу. Высадка войск Халила со стороны Мраморного моря равным образом не имела успеха. Течения не давали судам удерживаться на месте, а господствующее положение приморских стен, стоявших прямо над водой, не позволяло найти участок берега, где бы можно было устроить плацдарм. Хотя на бастионах оставалось очень мало людей и местами их защита была вверена одним лишь монахам, интервентов легко отбросили назад или взяли в плен и обезглавили. К югу от Месохетиона Исхак-паша несколько раз атаковал защитников, однако его лучшие войска из Анатолии в то время нападали на баррикаду. Наиболее серьезную попытку предприняли люди Караджа-паши в районе близ Влахернского дворца — в одном из пунктов, которые наметил Мехмед, утверждая, будто здесь будет легко проникнуть в Город. В этом месте «городские укрепления были ненадежны» из-за расположения стен, однако оборону вели три генуэзца — братья Боккьярди, умелые профессиональные военные. По словам архиепископа Леонарда, «их не пугало ничто — ни разрушение стен под вражеским огнем, ни выстрелы пушек… день и ночь они являли величайшую бдительность, и их арбалеты и страшные орудия всегда были наготове». Время от времени они совершали вылазки из калитки — Цирковых ворот, — подрывая активность врага. Люди Караджи не могли продвинуться вперед. Лев Святого Марка по-прежнему реял над темным дворцом.

По-видимому, неудача нерегулярных войск и анатолийских дивизий после четырех часов яростных схваток разъярила Мехмеда. Более того, она его встревожила. У него оставался лишь один незадействованный отряд — дворцовые полки, пять тысяч первоклассных профессиональных бойцов, его собственная гвардия: «люди великолепно вооруженные, смелые и полные энтузиазма, куда опытнее и храбрее остальных. То были лучшие части армии: тяжелая пехота, лучники, копейщики, и с ними — отряд, именовавшийся янычарами». Мехмед решил бросить их в битву тут же, не оставив оборонявшимся времени на перегруппировку. От эффективности данного маневра зависело все: если бы османам не удалось прорвать линию обороны в течение ближайших нескольких часов, момент был бы упущен, обессиленные войска неминуемо отступили бы, и осаду пришлось бы полностью снять.

Те, кто находился между стенами, не получили времени на передышку. Во время второй волны атаки они понесли весьма тяжелые потери. Соответственно люди и устали больше. Но дух сопротивления по-прежнему был в них силен. По словам Критовула, ничто не страшило их: «Ни голод, мучивший их, ни непрерывные продолжительные бои, ни раны, ни резня, ни смерть близких у них на глазах, ни иные страшные зрелища не могли заставить их сдаться или ослабить их рвение и волю к победе». На самом деле им оставалось одно — стоять насмерть. Никто не мог заменить их, так как других войск не было. Однако итальянцы бились под командованием Джустиниани, а греки — в присутствии императора, являвшихся для них такими же знаковыми фигурами, как султан для османской армии.

Мехмед знал: он должен нанести новый удар, прежде чем атака захлебнется. Теперь, как никогда прежде, его наемники нуждались в плате за свои усилия. Сидя верхом на коне, он призвал свои войска сражаться геройски. Были отданы четкие приказы, и Мехмед сам повел людей, равномерно двигавшихся к краю рва. Солнце еще не взошло, но звезды начали меркнуть, и «темная ночь уступала место рассвету». Солдаты остановились возле рва. Затем Мехмед повелел «лучникам, пращникам и прочим стрелкам остановиться поодаль и дать залп по тем, кто защищал баррикаду и вел огонь с внешней стены». По укреплениям пронесся огненный смерч: «выстрелов из кулеврин было столько и стрелы были столь многочисленны, что небеса скрылись за ними». Оборонявшимся пришлось нырнуть под баррикаду, чтобы скрыться от «дождя стрел и других снарядов, падавших, точно снежные хлопья». По новому сигналу пехота двинулась «с громким и ужасающим боевым кличем», «словно то были не турки, но львы». Они навалились на баррикаду, и звук их криков — последнее психологическое оружие османов в битве — расходился, точно мощная волна. Он оказался столь громким, что его слышали на азиатском побережье, в пяти милях от турецкого лагеря. Звуки барабанов и труб, призывы офицеров, громогласный рев пушек и пронзительные вопли воинов, рассчитанные как на то, чтобы дать выход адреналину, так и на то, чтобы расшатать нервы врагам, — все это произвело желаемый эффект. «Их ужасные крики лишили нас смелости, и страх охватил Город», — писал Барбаро. Османы начали атаку одновременно вдоль всей стены, ограждавшей Город с суши (она имела в длину четыре мили), напоминая удар волны, разбивающейся о берег. Вновь забили тревогу церковные колокола, и те, кто не участвовал в бою, поспешили вознести молитвы.

«Свежие силы» — тяжелая пехота и янычары — жаждали битвы. Они сражались в присутствии султана, стремясь заслужить как почести, так и награду, обещанную тому, кто первый взойдет на бастионы. Они надвигались на баррикаду без колебаний, без промедления — люди, «намеренные войти в Город» и знавшие свое дело. Они раскалывали бочки и деревянные турели палками с крючьями, разрушали каркас баррикады, прислоняли лестницы к валу и, подняв щиты над головами, пытались проложить себе путь наверх под опустошительным градом снарядов и камней. Их офицеры стояли сзади, выкрикивая приказы, и сам султан скакал верхом взад-вперед, крича и подбадривая их.

С противоположной стороны утомленные греки и итальянцы вступили в бой. Джустиниани и его люди, а также Константин, «сопровождаемый всеми своими вельможами, главными военачальниками и храбрейшими солдатами», устремились на баррикаду с «дротиками, пиками, длинными копьями и другим боевым оружием». Первая волна дворцовых войск «пала, пораженная камнями, так что многие умерли», однако на их место заступили другие. Никто не колебался. Вскоре начался рукопашный бой, схватка за контроль над баррикадой, где каждая сторона сражалась с верой и полным воодушевлением: одни — во имя почестей, Аллаха и великой награды, другие — во имя Господа и ради того, чтобы выжить. Воины сошлись в тесном ближнем бою. Раздавались ужасные крики, звуком которых полнился воздух: «Издавая боевой клич, эти кололи копьями, те накалывались на них; одни убивали, другие падали мертвыми; иные творили множество ужасных дел, охваченные гневом и яростью». Позади раздавались мощные залпы пушки, и дым плыл над полем сражения, то скрывая противников, то являя их друг другу. «Казалось, все происходит в ином мире», — писал Барбаро.

Битва продолжалась час. Дворцовые полки понемногу продвигались вперед. Защитники не отступили. «Мы дали им решительный отпор, — сообщает Леонард, — но многие наши люди были ранены; их унесли с поля боя. Однако наш командир Джустиниани по-прежнему держался стойко, и остальные командующие оставались на своих позициях». Настал миг — вначале не замеченный почти никем, — когда те, кто находился за баррикадой, ощутили, что натиск османов чуть-чуть ослабел. То была кульминация битвы, ее переломный момент. Константин заметил это и воодушевил войска на бой. Согласно Леонарду, он воззвал к своим людям: «Храбрые солдаты, вражеская армия слабеет, победа за нами. Господь на нашей стороне — сражайтесь!» Османы заколебались. Утомленные защитники обрели новые силы.

И вдруг два судьбоносных момента привели к тому, что удача отвернулась от них. В полумиле выше по линии фронта близ Влахернского дворца братья Боккьярди успешно отражали натиск войск Караджа-паши, время от времени совершая вылазки из Цирковых ворот — калитки, прятавшейся в углу, образованном стенами. Этим воротам ныне суждено было сыграть свою роль в исполнении древнего пророчества. Возвращаясь из набега, один из итальянских солдат не закрыл за собой калитку. Когда начало рассветать, люди Караджа-паши увидели открытую дверь и ворвались в нее. Пятьдесят человек сумели подняться по ступеням на стену и застать врасплох солдат, находившихся сверху. Некоторых зарубили. Другие предпочли умереть, бросившись вниз. О том, что произошло в точности, никто не знает. Очевидно, интервентов успешно изолировали и окружили, прежде чем они смогли нанести серьезный ущерб, однако им удалось спустить флаг Святого Марка и штандарт императора с некоторых башен и водрузить на их место османские знамена.

Ниже по линии фронта, у баррикады, Константин и Джустиниани не знали об этих событиях. Они энергично удерживали позиции, когда последовал куда более тяжелый удар судьбы. Джустиниани получил рану. Некоторые сочли, что на то была воля Бога христиан или же мусульман, отозвавшегося на молитвы — или отвергнувшего их. Грекам-книжникам ситуация прямо напоминала гомеровскую: неожиданный поворот событий во время битвы, чьей виновницей, по словам Критовула, оказалась «злая и безжалостная Фортуна» — момент, когда спокойная и чуждая жалости богиня, созерцающая ход боя с далекого Олимпа, решила склонить чашу весов, определив исход битвы, — и одним ударом обратила героя во прах, а сердце его — в пыль.

Согласия относительно того, что случилось, до сих пор нет, однако все тотчас поняли значение произошедшего: оно мгновенно вызвало ужас среди генуэзских войск Джустиниани. В свете последующих событий отчеты выглядят фрагментарными и спорными: Джустиниани «в своих доспехах Ахиллеса» падает наземь на дюжину ладов. Хроники сообщают: его ранили в правую ногу стрелой; он был поражен в грудь выстрелом из арбалета; свинцовая пуля пробила ему руку и повредила нагрудник; он ранен в плечо из кулеврины; ему нанес удар кто-то из своих, случайно — или намеренно. Наиболее правдоподобные версии подразумевают, что верхние его доспехи были пробиты свинцовой пулей: за небольшим отверстием однако скрывались тяжелые внутренние повреждения.

Джустиниани постоянно участвовал в сражениях с самого начала осады и, несомненно, был измотан сверх предела. Накануне он уже получил ранение, и вторая рана, по-видимому, сломила его дух. Не в силах держаться на ногах и раненный серьезнее, чем могли видеть те, кто находился рядом, он приказал своим людям нести его назад, на свой корабль, дабы ему оказали врачебную помощь. Солдаты отправились к императору просить ключ от ворот. Константин, встревоженный опасностью, которую мог повлечь за собой уход главного из его командиров, умолял Джустиниани и его офицеров остаться, пока опасность не минует, но те отказались. Джустиниани вверил командование двум офицерам и пообещал вернуться, когда о его ране позаботятся врачи. Константин с неохотой отдал ключ. Ворота открылись, и телохранители Джустиниани понесли его вниз, к бухте на его галеру. Решение обернулось катастрофой. Искушение, созданное открытыми воротами, оказалось слишком велико, и генуэзцы не смогли устоять против него: увидев, как их командующий удаляется прочь, они бросились в ворота вслед за ним.

В отчаянии Константин и его свита пытались препятствовать происходящему. Они запретили всем грекам следовать за итальянцами и выходить из пространства между стенами и приказали им сомкнуть ряды и выступить вперед, чтобы заполнить пустые места на передовых позициях. По-видимому, Мехмед заметил, что оборона ослабела, и воодушевил свои войска на новую атаку. «Друзья, Город наш! — крикнул он. — Еще одно небольшое усилие — и мы захватим его!»

Группа янычар под командованием одного из любимцев Мехмеда, офицера Кафер-бея, бросилась в атаку с криком: «Аллах акбар!» — «Велик Аллах!». Крик султана: «Вперед, мои соколы, вперед, мои львы!» — звучал у них в ушах. Кроме того, они помнили о награде, ожидавшей того, кто поднимет флаг на стенах. Они хлынули на эстакаду. Впереди человек огромного роста, Хасан из Улубата, нес османское знамя. Его сопровождало тридцать товарищей. Прикрыв голову щитом, он сумел ворваться на баррикаду, отбросить назад дрогнувших защитников и устоять наверху. В течение короткого времени ему удавалось удерживаться на этой позиции с флагом в руке, вдохновляя янычар на атаку. Зримому и устрашающему символу храбрости османов — гиганту-янычару, наконец утвердившему знамя ислама на стенах христианского города — суждено было войти в круг мифов, формирующих самосознание нации.

Вскоре защитники провели перегруппировку и ответили на нападение с помощью заградительного огня: в атакующих полетели камни, стрелы и копья. Они отбросили некоторых из тех тридцати человек, затем загнали в угол Хасана, в конце концов поразили его в колени и изрубили на куски. Однако повсюду все больше и больше янычар поднималось на укрепления и пробиралось сквозь дыры в баррикаде. Подобно потоку, разрушающему прибрежную дамбу, тысячи человек начали проникать в пространство между стенами. Обладая подавляющим численным превосходством, они неуклонно теснили назад оборонявшихся. В короткое время защитники Города оказались окружены и прижаты ко внутренней стене, перед которой был выкопан ров — земля из него потребовалась для строительства баррикады. Те, кого столкнули в канаву, оказались в ловушке: они не смогли выбраться и были перебиты.

Османские войска вливались в пространство между стенами по все более ширившемуся фронту. Многих перебили оборонявшиеся, обстреливая их с баррикады, но теперь поток было не остановить. По подсчетам Барбаро, за пятнадцать минут внутрь проникло тридцать тысяч человек. Они испускали «такие вопли, что казалось, то был сам ад». И тут люди заметили флаги на башнях близ Цирковых ворот, которые установили немногочисленные воины, ворвавшиеся в Город в том районе. Раздался крик: «Город взят!» Оборонявшихся охватила паника. Они повернулись и бросились бежать, ища пути в Город из запертого пространства между стенами. Тем временем люди Мехмеда начали карабкаться также и на внутреннюю стену и обстреливать их сверху.

Существовал лишь один возможный выход — через маленькую калитку, откуда вынесли раненого Джустиниани. Все остальные ворота оставались закрытыми. Толпа устремилась в проем. Бегущие сбивали друг друга с ног, пытаясь выбраться наружу, «так что близ ворот образовался огромный холм из живых людей, который не давал пройти никому». Некоторые упали и были затоптаны насмерть. Других перерезала османская тяжелая пехота, спускавшаяся теперь с баррикады правильным строем. Груда тел росла, делая невозможным бегство. Все оставшиеся в живых защитники баррикады погибли во время резни. Возле остальных ворот — Харисия, Пятых военных — лежала такая же куча трупов. То были люди, бежавшие сюда в поисках выхода, которым не удалось вырваться из пространства между стенами: калитки были заперты. И где-то в этой схватке с ее удушливой атмосферой, паникой и борьбой мы в последний раз видим Константина, окруженного самыми верными своими спутниками — с ним находились Феофил Палеолог, Иоанн Далмата, дон Франсиско де Толедо. О последних мгновениях жизни Константина сообщают свидетели, чьи рассказы недостоверны — ведь их почти наверняка не было на месте событий: император борется, стойко сопротивляется, падает, его тело топчут ногами — так он уходит из истории, чтобы продолжить жить в легенде.

Группа янычар вскарабкалась по мертвым телам и вломилась в Пятые военные ворота. Продвигаясь вверх уже внутри городских стен, некоторые из них свернули налево, к воротам Харисия, и открыли их изнутри. Другие пошли направо и отперли ворота Святого Романа. Захватывая башни одну за другой, турки поднимали на них османские флаги. «Затем вся оставшаяся армия в ярости ворвалась в Город… и султан стоял близ мощных стен, там, где развевались большое знамя и бунчуки из конских хвостов, и наблюдал за событиями». Рассвело. Вставало солнце. Османские солдаты шагали меж павшими, обезглавливая мертвецов и умирающих. Большие хищные птицы кружили над ними. Оборона Города рухнула менее чем за пять часов.