|
||||
|
ЮСТИНИАН ВЕЛИКИЙ Iustinianus (родовое имя Flavius Petrus abbatius) Ок. 480 г. — 15 ноября 565 г. Правил с 1 апреля 527 г. до смерти ПРОКОПИЙ Это правление было не только одним из самых длинных в истории Византии, но также — а возможно, и прежде всего — одним из важнейших. Для империи и для всей Европы оно имело переломное значение. Об этом периоде нам известно больше, чем о других — все правление Юстиниана прекрасно документировано, в первую очередь благодаря прекрасному историку Прокопию, который жил, писал и работал именно в это время. Его можно считать последним великим историографом древности, но в то же время именно он открывает ряд выдающихся византийских историков, являясь для них образцом и примером того, как следует представлять историю. О жизни Прокопия мы знаем очень мало — собственно говоря, лишь то, что он сам рассказывает о себе в своих трудах. Родился он в палестинской Кесарии, в зажиточной семье. Его родным языком был греческий, религией — христианство. Прокопий получил прекрасное образование юриста и ритора. Еще будучи молодым человеком, он вошел в круг приближенных самого выдающегося полководца своей эпохи — Велизария — и, став членом его штаба (скорее всего, одним из секретарей), мог наблюдать за военными действиями. Сначала — на Востоке против персов, потом — в Африке против вандалов, и наконец — в Италии против готов. Закат своей жизни он провел в Константинополе, работая над своими великими трудами по новейшей истории — той, которой он сам был свидетелем. Умер Прокопий около 560 года. В наши дни Прокопий, скорее всего, был бы журналистом и публицистом, писал бы эссе и репортажи. Его интересовали как крупные события, имевшие важнейшее военное и политическое значение, так и закулисные интриги, и даже сплетни и анекдоты. И все это он представлял хорошим доступным языком, с незаурядным писательским талантом и темпераментом. Самый большой труд Прокопия под названием «История войн» насчитывает восемь книг, в которых последовательно представлены театры военных действий. Но кроме этого, в них содержатся отчеты о внутренних событиях, а также множество отступлений и информации о разных странах и людях, в том числе даже о славянах (в основном в предпоследней книге). В каждой строке чувствуется восхищение автора Велизарием, и его отношение к Юстиниану также весьма позитивно. Более скромным по своим размерам, но исключительно ценным как источник информации из области искусства является труд «О постройках», который представляет собой обозрение всего, что было построено Юстинианом в разных городах и провинциях империи. Некоторые предложения в нем звучат прямо-таки панегириком столь прекрасному и щедрому правителю. И наконец, последняя из сохранившихся работ, самая небольшая, но зато самая личная, самая яркая, написанная с истинной страстью, носит название Anekdota, что дословно можно перевести с греческого как «Неизданные произведения». Действительно, похоже на то, что в течение довольно длительного времени эта книга не распространялась. В настоящее время ее чаще всего именуют «Тайной историей», поскольку в сущности в ней изложены всяческие неприглядные тайны из жизни и политики императора и его жены Феодоры. Заодно немало досталось и покровителю Прокопия, полководцу Велизарию. Но самое главное — буквально каждая строка этого произведения так и пышет ненавистью автора к венценосной паре. Здесь сразу следует заметить, что из всех трудов Прокопия лишь этот последний, самый скандальный, но одновременно и самый сомнительный с точки зрения достоверности, дождался полного перевода на польский язык. И этим мы обязаны Анджею Конареку. Книжка эта была издана дважды, второе ее издание вышло в 1977 году. Из остальных произведений — о войнах и строительстве — переводились лишь фрагменты. И тут возникает проблема: как оценить достоверность изложенных Прокопием фактов? А ведь именно этот автор является основным источником сведений о своей эпохе. И с этим связана вторая проблема, еще более важная с точки зрения истории: как следует оценивать личность и правление Юстиниана? Где Прокопий был честным и объективным летописцем, а где приврал? Там, где он восхвалял императора, или же там, где представил его в самом отвратительном свете? Можно было бы счесть, что в течение многих лет Прокопий скрывал свои истинные взгляды и мнения, а всю правду написал лишь на склоне лет в брошюрке, не предназначенной для публикации. Или что в нем действительно вдруг произошло какое-то престранное, глубочайшее изменение отношения к происходящему на прямо противоположное. Может быть, сначала он испытывал искреннюю преданность и восхищение Юстинианом, а потом не менее искренно его возненавидел и, взглянув на него совсем иным взглядом, именно такой увиденный образ решил оставить потомкам? В конце концов, подобные метаморфозы — не такая уж редкость среди историков или писателей. Напротив, они встречаются весьма часто, в том числе и в более близкие нам времена, также и в нашей стране. Вполне возможно, что через несколько столетий, когда наш век станет лишь древней историей, кто-то другой будет так же удивляться: и почему это вдруг тот или иной автор так резко поменял свое отношение, мировоззрение, свою оценку событий и личностей? И откуда в нем вдруг взялось столько ожесточенности, ненависти и фанатизма во взгляде на людей и события, которые он до этого воспевал в своих панегириках? А потомки, как это обычно бывает, будут судить нашу историю куда спокойнее, без эмоций, по возможности объективно — так, как мы сейчас рассматриваем эпоху Юстиниана. К счастью, в наших суждениях мы можем опираться не только на труды одного Прокопия. Есть и иные исторические труды того времени, хотя, конечно, они не столь подробны и уступают полнотой охвата. Есть и документы, прежде всего юридические, которые являются свидетельством основных направлений внутренней политики императора. Наконец, можно провести критический анализ произведений самого Прокопия, выявив в них нестыковки и недостоверности. Если верить тому, что пишет автор «Тайной истории», Юстиниан и Феодора просто довели страну до полного упадка. И все потому, что император был воплощением всяческого зла, глупости и подлости. Если попытаться вкратце изложить выводы Прокопия, то Юстиниан разрушал все, к чему прикасался, во все вносил смуту. Он разбрасывался народными деньгами на бесполезное строительство и на дань варварам, присваивал частную собственность, безосновательно обвиняя законных хозяев в тягчайших преступлениях, а истинные преступники могли жить спокойно и безнаказанно, откупившись от правосудия. Император, глупец и мерзавец, сознательно и охотно творил зло. Он лгал сам, но и его вводили в заблуждение. Юстиниан беззастенчиво нарушал все свои клятвы и обещания, был ненадежен в дружбе и постоянство проявлял, лишь становясь врагом. Могло показаться, что вся человеческая подлость была собрана вместе и воплощена в душе одного этого императора, который своими руками погубил стольких людей, сколько не погибло от рук правителей за все минувшие века. Лишь в том, что касается внешности Юстиниана, автор, кажется, сохраняет некоторую сдержанность и объективность. Он пишет, что роста император был, скорее, среднего, телосложения полноватого, лицо у него было круглое, довольно красивое, с румянцем даже после поста. Но тут же, как бы специально перебивая слишком уж спокойное повествование, Прокопий добавляет, что Юстиниан был поразительно похож на Домициана — одного из самых преступных правителей Древнего Рима. А как представлен портрет Юстиниана в труде того же Прокопия «О постройках»? Так вот, там совершенно четко сказано, что он спас государство, преобразовал его, отразил нападения варваров, освободил от заблуждений веру, провел реформу законодательства, укрепил границы, отстроил одни города и заложил новые, всегда и везде заботился о безопасности и благосостоянии жителей, и все его деяния отличались мудростью, благородством и щедростью. Повторим еще раз вопрос: где же правда в словах Прокопия — там, где он восхваляет императора, или же там, где он осыпает его оскорблениями и проклятиями, интенсивность которых уже сама по себе кажется подозрительной? Так и подмывает сразу сказать, что правду надо искать где-то посередине, как это чаще всего и бывает, но ответить на этот вопрос конкретно можно будет лишь после дальнейшего рассмотрения деятельности Юстиниана или, по крайней мере, основных событий времен его правления. Но, пожалуй, будет весьма поучительно привести здесь характеристику императора, принадлежащую перу одного из выдающихся ученых-византинистов XX века, Георгия Александровича Острогорского, которая содержится в его прекрасном учебнике по истории Византии: «Трудно найти лучший пример цивилизационной миссии Византии, чем личность Юстиниана. Этот крестьянский сын стал одним из образованнейших людей своей эпохи, человеком большой личной культуры. Но прежде всего величие Юстиниана нашло свое отражение в размахе его политических планов, в прямо-таки невероятной разносторонности его начинаний. Его недостатки (а их было немало!) и переменчивость его натуры — все это отступает в тень перед силой его ума. Это правда, что победоносные войны вел не он, а Велизарий и Нарсес, что огромный труд по кодификации законов проделал не он, а Трибониан, что основная тяжесть руководства государственной администрацией лежала не на его плечах, а на плечах Иоанна Каппадокийского. Но все достижения времен этого знаменитого правления были результатом его личной инициативы. Византия никогда не могла смириться с падением Римской империи, и политика Юстиниана, целью которой было восстановление единого универсального государства, была воплощением этой мечты в жизнь. И хотя на длительную перспективу его политика не сработала, а ее последствия оказались для страны роковыми, в памяти потомков это время навсегда осталось эпохой, овеянной славой». ФЕОДОРА В повествовании о личности и правлении Юстиниана достойное место необходимо отвести рассказу о той яркой и необычной личности, какой была его жена Феодора. Она была самой известной женщиной в истории Византии и одной из самых известных в мировой истории. И не только из-за того, что сумела сделать сказочную карьеру — упав сначала на самое дно, затем подняться на царский трон, но еще и благодаря ярким и неординарным чертам ее характера и ума (а может быть, именно благодаря им). Люто ненавидевший эту женщину Прокопий косвенно признает ее величие, заявляя, что она была способна потрясти государство до самых его основ. По словам автора «Тайной истории» Феодора родилась в столице. Отец ее служил в цирке смотрителем диких зверей — на должности, которая находилась в ведении партии «Зеленых». Умер он в правление Анастасия, то есть еще до 518 года, оставив вдову и трех малолетних дочерей. Вдова нашла себе нового мужа, но «Зеленые» не пожелали оставить за ним цирковую должность покойного. В конце концов, ему удалось получить аналогичную должность у «Голубых», и именно этим впоследствии объясняли активную поддержку, которую Феодора оказывала этой цирковой партии. Подрастая, девочки становились сначала актрисами, а потом и гетерами, что в те времена было вполне типичным явлением. Феодора, как утверждает Прокопий, уже с детских лет предавалась всяческим порокам, была совершенно лишена стыда и ненасытна в разврате. В качестве куртизанки она побывала еще и в Александрии. Тут надо сразу заметить, что более благосклонные к Феодоре авторы, христианские писатели-монофизиты (а Феодора была ярой монофизиткой), описывают ее юность совершенно иначе: благочестивая девушка прибыла в Константинополь из Пафлагонии и скромно жила в столице, зарабатывая тем, что пряла шерсть, пока не познакомилась с Юстинианом. Однако Феодора родила по крайней мере одного ребенка, отцом которого не был Юстиниан. А тот факт, что она хотя бы в течение какого-то времени была актрисой, косвенно подтверждается одним законом, о котором речь еще впереди. Так может, в чем-то Прокопий и прав? Юстиниан, фактический правитель империи при своем дяде Юстине, познакомился с Феодорой скорее всего около 525 года. Нам неизвестно, где и при каких обстоятельствах это случилось, но нет никаких сомнений, что девушка произвела на него неизгладимое впечатление. И он твердо решил на ней жениться — любой ценой и несмотря ни на какие препятствия. Наследник престола — и актриса! А может, не только актриса? К сожалению, у нас нет достоверного изображения Феодоры, поскольку современное ей искусство уже успело далеко отойти от реализма римских портретов. В описании, принадлежащем перу Прокопия, слишком мало характерных деталей: низкий рост, симпатичное личико, стройная фигура, бледная, слегка желтоватая кожа, грозный (а может, просто пронзительный, изучающий?) взгляд, стянутые у переносицы брови. Так выглядела возлюбленная Юстиниана. Мы, однако, можем предположить, что она покорила его не только — и не столько — своей красотой, сколько очарованием и силой своей личности. Это могло проявляться в жестах и движениях, в звучании голоса, и прежде всего в манере речи. Точно так же за сотни лет до этого околдовала Цезаря Клеопатра, хотя, как в один голос утверждают древние источники, она вовсе не была красавицей, но зато отличалась умом, сообразительностью, чарующим голосом. А этих черт не отразит и не передаст ни один портрет, ни одно изображение. Препятствием к немедленному заключению брака стали не только обычаи, закон и общественное мнение. Самый решительный протест выразила императрица Евфимия, жена Юстина, простая женщина, обычно державшаяся в стороне от двора и политики, но в этом случае она была непреклонна. К счастью для влюбленной пары, императрица вскоре умерла, а Юстин, видимо, уже впавший на старости лет в детство, ни в чем не перечил племяннику. Представителям высших сфер общества законом было запрещено брать в супруги актрис, поскольку все связанные с театром женщины считались особами легкого поведения. И лишь принятый Юстином закон позволил порвавшим со своей профессией и ведущим честную жизнь актрисам выходить замуж за мужчин, принадлежащих к любому классу, — правда, лишь при согласии самого императора, которое требовалось испрашивать персонально. Еще один закон предоставлял такое же право, но без необходимости просить личного согласия правителя, если бывшая актриса получала какой-либо почетный титул. А Феодора как раз только что была возведена в патрикии влюбленным в нее Юстинианом. Так что закон этот касался именно ее, хотя имени в документе и не упоминалось. Брак был заключен. И при этом, сожалеет Прокопий, не прозвучало ни единого протестующего голоса! Вскоре после этого, 1 апреля 527 года, Юстин короновал своего племянника кесарем, а тот тут же пожаловал свою супругу титулом августы. Через четыре месяца, 1 августа того же года, Юстиниан и Феодора — оба! — стали полновластными и правителями империи. И это стало очевидно всем, когда по велению именно Феодоры был введен новый способ воздаяния почестей, то есть преклонения перед монархом. До сих пор перед ним лишь опускались на одно колено, а сенаторы запечатлевали поцелуй на правой стороне груди императора. Перед императрицей никакого акта преклонения вообще не совершалось. Теперь же допущенным пред очи монаршей пары — всем, невзирая на должности и титулы! — надлежало падать ниц, вытянув руки перед собой, и покорно целовать ноги обоим. Впервые в писаной истории Европы подобная честь отдавалась женщине-правительнице. И именно так началось новое царствование: с целования (в том числе и самыми высокими сановниками!) ног женщины, о которой — уже неважно, правда это была или ложь, — говорили, что еще совсем недавно она была проституткой. Ничего подобного не видывал даже старый Рим времен Мессалины! ЮСТИНИАН, КНЯЗЬ ТЬМЫ Велизарий, самый знаменитый полководец времен Юстиниана, родился около 500 года в окрестностях нынешнего сербского Ниша, так что он был земляком будущего императора, но на десяток с лишним лет младше его. Это наверняка облегчило ему поступление, еще во времена Юстина, в дворцовую гвардию, тем более что Велизарий был красивым и статным мужчиной, и к тому же оказался хорошим, мужественным воином, так что он быстро продвигался по службе. Еще при Юстине в качестве офицера высокого ранга он участвовал в боях с персами на восточной границе. Однако настоящая война разгорелась там лишь после прихода к власти Юстиниана. Она с переменным успехом продолжалась с 528 по 531 год на всей границе от подножия Кавказских гор до равнин северной Месопотамии. Каждая из сторон то одерживала великолепные победы, то терпела поражения и несла огромные потери. Сам Велизарий, сначала в качестве командующего войсками Месопотамии, а затем в ранге комита Востока, одержал над персами победу в 530 году. Тем временем его старший по званию и, по всей видимости, не уступавший ему полководческим талантом коллега Ситта (Sittas) громил врагов у себя на родине — в Армении. Своей высокой должностью Ситта был в значительной мере обязан женитьбе на старшей сестре императрицы Феодоры, прошлое которой было столь же неясным, как и прошлое самой правительницы. Однако в 531 году Велизарий потерпел поражение в крупной битве у Калиникума на реке Евфрат и был отозван в Константинополь. И хотя принявшие командование после Велизария полководцы нанесли серьезный урон вражеским войскам, силы императорской армии уже были на исходе, так же как и силы противника. Так что, когда в сентябре 531 года умер Кавад, его сын и наследник Хосров I счел необходимым заключить мир, тем более что у персов каждая смена правителя на троне вызывала серьезное обострение внутренней обстановки в стране. У Юстиниана тоже были свои проблемы и свои планы, поэтому после недолгих колебаний он сначала пошел на перемирие, а в сентябре 532 года окончательно согласился на подписание договора, названного «договором о вечном мире», хотя в действительности он предусматривал прекращение военных действий лишь на семь лет. Обе стороны должны были отвести свои войска с захваченных ими во время военных действий земель и вернуться на прежние границы. Император также обязывался — в соответствии еще с трактатом от 363 года — выплачивать правителю Персии крупные суммы на совместную оборону Кавказа. Один из пунктов договора звучал по меньшей мере странно. Юстиниан соглашался принять обратно нескольких философов, выехавших недавно из империи в Персию, а теперь снова пожелавших поселиться на родине Он также брал на себя обязательство обеспечить им возможность свободно исповедовать свою религию. Эти решения, столь удивительные для договора между двумя державами, имеют символическое значение, поскольку напрямую связаны с политикой, проводимой Юстинианом в вопросах вероисповедания. С самого начала своего правления, еще с тех времен, когда формально власть принадлежала его предшественнику, Юстиниан проявлял редкое религиозное рвение, переходившее в непреодолимое стремление сурово преследовать любых иноверцев. Так, постепенно язычники, самаритяне и еретики лишались права законной передачи какого-либо имущества, в том числе даже по завещанию, неправославным наследователям. Они не имели права выступать в суде свидетелями и истцами против православных, а также не могли иметь православных рабов, причем все эти запреты распространялись и на иудеев. Естественно, им запрещалось занимать какие-либо посты и должности. Были подтверждены и ранее принятые законы о смертной казни за принадлежность к манихеям. Смертная казнь грозила и христианам, тайно участвовавшим в языческих обрядах. Тем, кто все еще хранил верность старым богам, надлежало ознакомиться с учением господствующей религии и принять крещение — в противном случае они лишались имущества и отправлялись в изгнание. Язычникам также запрещалось учительствовать. Законы такого типа неоднократно издавались и раньше, но далеко не всегда они точно и последовательно исполнялись. Но на этот раз все было иначе. Еще до своего вступления на престол Юстиниан приговорил к смерти многих манихеев — мужчин и женщин, в том числе даже знатного рода. Они остались верны своей религии, хотя Юстиниан лично не преминул им указать, что они живут во грехе. И возмущенный император счел своим долгом наказывать упорствующих так, чтобы другим было неповадно. В 529 году начались процессы над теми, кого подозревали в язычестве. В столице были брошены в тюрьму и осуждены представители высших сфер, а их имущество было конфисковано. Некоторые, доведенные до полного отчаяния, кончали самоубийством, другие, спасая жизнь, вынужденно принимали христианство, но втайне продолжали чтить веру отцов. Во время второй волны преследований, в 546 году, они жестоко за это поплатились, став жертвами доносов. Среди пострадавших было немало сенаторов, врачей, юристов, профессоров и учителей. Они подвергались пыткам и избиениям, лишались всего, что имели. Когда один патрикий, бывший префект претория Фока, человек, пользовавшийся всеобщим уважением, узнал о том, что на него поступил донос (а в 529 году он уже был обвиняемым), он не стал дожидаться неизбежных мук и унижений и добровольно покинул этот мир. Но император все равно нашел способ наказать его, приказав выбросить его тело, как падаль — без погребения. Язычников водили по улицам, выставляя на поругание городской черни, их книги сжигали — ведь содержание этих книг могло противоречить господствующей религии! Деяния, достойные Нерона. Но в каком-то смысле, возможно, и более отвратительные. Ведь тот, совершая преступление, каким являются любые гонения, карал свои жертвы не за убеждения — их он не знал и даже ими не интересовался, — а за якобы совершенное уголовное преступление, заявляя (а может, и искренне веря), что именно они подожгли Рим. А Юстиниан даже и не пытался обвинять тех, кого преследовал, в каких-либо злодеяниях. Единственным и вполне достаточным для него поводом для гонений были иные предпочтения в сфере вероисповедания. Более того, Нерон ограничился одноразовой акцией, проведенной лишь в Риме, тогда как Юстиниан разыскивал и карал иноверцев и еретиков по всей империи. Однако о преступлениях Нерона и его языческих последователей известно каждому, а о злодеяниях Юстиниана — практически никому. Так же, как и о многих миллионах жертв чрезмерного религиозного рвения или же просто религиозного фанатизма, обуревавшего всяческих сверххристианских правителей нашей сверххристианской Европы. И когда листаешь учебники истории и встречаешь в них столь странное замалчивание именно в этой области, вывод напрашивается сам собой. Если инициатором гонений был христианин — даже если он преследовал таких же христиан! — об этом, как правило, забывают, или даже оправдывают его. Видимо, потому, что убивал он из благих побуждений. Но если ситуация диаметрально противоположна и гонителем был какой-то нехристь, это вызывает бурю негодования — таких преступлений никогда не забывают и никому не прощают. И это правильно — но только в том случае, если точно так же не будут замалчиваться преступления, совершаемые во имя Господа. Нигде и никогда нельзя пользоваться принципами двойной морали — за это всегда приходится слишком жестоко расплачиваться. Как оценил бы поступки и верования человечества какой-нибудь пришелец из космоса? Разумный и справедливый, оценивающий события объективно и со стороны, руководствуясь при этом не тем, что религии сами о себе гласят и чем они сами себя считают, а лишь тем, что они создали? Превыше других он должен был бы поставить ту из них, которая никогда не замарала себя человеческой кровью, никогда никого не преследовала во имя своих идеалов, никогда никого силой не обращала в свою веру, ту, наконец, которая все живые создания считает равноправными и равно достойными любви, поскольку страдают все одинаково. И он нашел бы такую — религию Будды. Но вернемся все же к Юстиниану, который подобных рассуждений наверняка бы не понял, хотя в личной жизни и отличался умеренностью, граничившей с аскетизмом. Он почти не спал, скромно ел, часто постился, причем в дни поста пил одну лишь воду, а ел только фрукты и овощи. Он всегда казался доступным, вежливым, снисходительным. Самые жестокие распоряжения, которые лишали жизни тысячи людей, он отдавал с ласковым выражением на лице, слегка склонив набок голову, тихим голосом. Но когда кто-либо осмеливался просить у него милости, если пытался за кого-то вступиться, император впадал в дикую ярость и чуть ли не скрежетал зубами. Эти черты отмечает язвительный Прокопий. Он вполне мог ненавидеть Юстиниана еще и по той причине, что как раз в начале его правления, в 529 году, в Палестине, откуда Прокопий был родом, случилось крупное восстание самаритян, вызванное уже упомянутым законом, который лишал последователей этой религии почти всех гражданских прав. Многие тогда вынуждены были притвориться, что исповедуют христианство, но все же большинство не отреклись от веры отцов и вместе с другими преследуемыми в Палестине иноверцами взялись за оружие. Они провозгласили своего императора, которым был избран некий Юлиан, и довольно долго отважно сражались с войсками Юстиниана, и даже пытались найти союзника в лице персов. Потом, однако, восстание было потоплено в крови — по сведениям Прокопия, погибло около ста тысяч самаритян — и значительная часть Палестины просто обезлюдела. Столь же трагически закончилось и восстание самаритян и иудеев, вспыхнувшее там же спустя двадцать лет. Куда большим успехом увенчались попытки обратить в христианство язычников, населявших горные районы Малой Азии. Этим занялся монах Иоанн, монофизит, родом из Амиды. Тут применялось не только насилие, но и денежные вознаграждения тем, кто принимал крещение. Свою приверженность новой религии обращенные доказывали, разрушая свои старые святыни и возводя на их месте церкви и монастыри. Энтузиазм, с которым Юстиниан боролся с древними культами, сумел добраться даже до отдаленных районов Египта. Там, на далеком нильском островке под названием Филе, находился храм богини Исиды, почитаемый не только местным населением. Поклоняться ей приезжали сюда и из-за пределов империи — с территории современного Судана, где в те времена находилась Нубия. Более двухсот лет назад император Диоклетиан позволил нубийским племенам не только посещать святыню, но и время от времени забирать оттуда деревянную статую Исиды, которая совершала путешествие по городам и весям, а потом возвращалась на место. Так вот, по приказу Юстиниана храм закрыли, жрецов бросили в темницу, а статую отослали в столицу. Более того, император решил обратить нубийские племена в христианство и собрался отправить туда православную миссию. Однако Феодора, ярая монофизитка, захотела послать туда своих единоверцев. Она отправила наместнику Египта письмо, в котором обещала ему, что он поплатится головой, если не задержит православных миссионеров. Наместник боялся Феодоры куда больше, чем императора, поскольку она широко славилась своей жестокостью и тем, что никому не давала пощады. И таким вот образом жители Нубии стали христианами — но только монофизитского вероучения. Столь сурово преследуя язычников даже на далеких окраинах империи, император тем более не мог позволить, чтобы они жили и поклонялись своим богам чуть ли не в самом ее сердце — в Греции, в самих Афинах. На основании того самого закона, запрещавшего язычникам учительствовать, в 529 году была закрыта знаменитая Академия. Основанная еще в 380 году до н. э. Платоном, она просуществовала более девятисот лет. Афинская академия веками поддерживала и развивала великолепные традиции философии, ее профессорами и учениками были знаменитые мыслители, она стала образцовым примером организации, сосредоточенной на научных исследованиях. Без всякого преувеличения можно сказать, что ликвидация Академии стала концом античной культуры в ее организованной форме. Однако осталось ее духовное наследие. Можно уничтожить организацию, но мысль убить нельзя. Поэтому идея Академии не умерла, она пережила все, даже самые суровые, исторические бури, чтобы вновь возродиться уже в конце Средневековья и так прекрасно развиться в наши дни по всему миру. Так Платон победил Юстиниана. Но последние профессора Афинской академии пережили очень тяжелые времена. А среди них были люди выдающиеся, такие, к примеру, как последний ее руководитель Дамаский (часть его трудов сохранилась до наших дней), как Симпликий и Прискиан. Они предпочли отправиться в изгнание, но не отрекаться от своих богов. И они выбрали Персию, надеясь на то, что ее новый правитель Хосров, известный своим интересом к наукам, доброжелательностью и веротерпимостью, примет их милостиво. И они не ошиблись, но чуждое окружение скоро начало действовать на них угнетающе. Они попросили облегчить им возвращение на родину — и Хосров снова продемонстрировал свое благородство, включив условия их возвращения особым пунктом в договор о «вечном мире». Таким образом восточный монарх проявил себя как человек значительно более разумный, толерантный и просто европейский в лучшем современном понимании этого слова, чем император, который все еще именовался римским, и хотя бы по одной этой причине обязан был быть наследником благороднейших традиций империи, а вместо этого оказался бесноватым религиозным фанатиком. Мы уже говорили о том, что портрет Юстиниана, нарисованный Прокопием в «Тайной истории», выглядит слишком уж односторонним и пропитанным ненавистью. И у нас еще будет возможность остановиться на том, что же в правлении Юстиниана можно признать великим — во всяком случае, на этапе намерений. Но если говорить о вопросах вероисповедания, то здесь, похоже, Прокопий был абсолютно прав. Он сам приводит одну историю, которая — даже если и выдумана автором — звучит очень символично. Один скромный благочестивый монах прибыл в столицу из далеких пустынных краев, чтобы просить о какой-то милости для жителей этих мест, страждущих под тяжелым гнетом администрации. Он добился аудиенции, но в тот момент, когда уже входил в дворцовый зал, вдруг остановился, а потом отступил в ужасе, повернулся и убежал. Когда же изумленные свидетели этой сцены стали его расспрашивать, почему он так повел себя, монах ответил: — На троне сидит Князь Тьмы… И сколько еще раз в истории повторялось все то же — и этот самый Князь в почтенных одеждах нередко оказывался как раз на том месте, где его меньше всего можно было бы ожидать! Потому что именно там он и может действовать наиболее успешно. НИКА! НИКА! НИКА! Велизарий, отозванный в 531 году в столицу, скорее всего, именно тогда женился на некой Антонине, женщине родом из самых низов общества и с сомнительным прошлым. Поговаривали, что ее отец и дед были возницами колесниц и участвовали в гонках на ипподроме, а мать была уличной проституткой. Во всяком случае, у Антонины уже были дети от предыдущего брака (или от предыдущих связей). Однако она сумела так очаровать и покорить своего мужа, что он долго оставался слеп и совершенно не замечал ее измен, а изменяла она мужу, даже и не скрываясь. Антонина стала злым духом Велизария. Такой портрет этой женщины, якобы ничуть не уступавшей императрице Феодоре в жестокости и развращенности, оставил Прокопий, а уж он-то знал ее прекрасно — сопровождая Велизария, он в течение многих лет наблюдал за ней с очень близкого расстояния. Но все же, сколько в его словах правды, а сколько — ожесточенности, личных обид, пристрастности, стремления к пересказу самых обычных сплетен? Ведь неоспоримым фактом было и то, что Антонина верно сопровождала мужа в самых трудных и опасных военных походах, а в кое-каких случаях даже оказала ему очень существенную помощь. Она также была каким-то образом связана с Феодорой. Та, правда, поначалу не скрывала своей неприязни к Антонине, но потом очень резко поменяла свое отношение — это подтверждает и Прокопий. Можно даже предположить, что именно благодаря Антонине Велизарий оказался в милости у императрицы. Но, несомненно, здесь больше всего помог себе он сам, отважившись решительно выступить в критический момент тех нескольких январских дней 532 года, когда на волоске висела судьба не только Юстиниана, но, возможно, и государства. Ситуация, которую полководец, вернувшись с Востока, застал на берегах Босфора, была явно напряженной — в настроениях народа чувствовалось волнение, ощущалась готовность к внезапному взрыву Все это было результатом внутренней политики императора и его советников — и прежде всего в области финансов. Если говорить кратко, для того времени характерен был огромный размах во всех сферах жизни государства, а этому сопутствовали и непомерные затраты. Много средств было истрачено на войну с персами, но немало стоил и заключенный с ними «вечный мир», накладывавший на империю обязательство ежегодно выплачивать крупные суммы на оборону Кавказа. Дорого обходились взятки варварам — и тем, которые поселились у границы за Дунаем, и пустынным кочевникам. Очень больших вложений требовали и всякого рода строительные работы, к которым Юстиниан приступил сразу же после прихода к власти (а в некоторых случаях и до этого). Строились фортификационные сооружения и церкви, новые дороги и акведуки, монастыри и общественные здания, отстраивались города, пострадавшие от землетрясений, пожаров, набегов варваров. И это одновременно происходило везде, во всех уголках империи, а не только в столице и ее окрестностях. Следы и остатки этого масштабного строительства в самых разных местах можно увидеть и сегодня. Всю эту деятельность, которая невыносимым грузом ложилась на бюджет государства, еще можно было бы как-то оправдать необходимостью защиты границ, общественными нуждами, религиозными и гуманитарными соображениями. Но император (впрочем, наравне с собственной супругой), кроме этого, просто обожал делать щедрые жесты, выходящие за рамки здравого смысла — видимо, он считал, что они должны были придать великолепия его правлению и добавить популярности самому правителю. Он часто устраивал великолепные цирковые зрелища, все больше усложнял дворцовый церемониал, расширял штат дворцовых служителей, — хотя иногда, и это тоже надо признать, в целях экономии урезал численный состав некоторых воинских соединений, а порой и просто упразднял их, но делал это крайне непоследовательно. Политику подобной щедрости, переходящей в самую настоящую расточительность, удавалось проводить за счет того, что казна поначалу все еще была полна — благодаря накоплениям, сделанным во времена Анастасия. Но очень скоро оказалось, что этот источник не является неисчерпаемым, и надо искать иные возможности получения доходов, не накладывая, однако, на население новых слишком обременительных налогов. Поэтому была проведена реорганизация управления частными императорскими владениями. Под любым предлогом отбиралось имущество у частных лиц, имевших несчастье чем-то не угодить властям. Также продолжала широко практиковаться продажа различных административных должностей и почетных титулов. Понятно, что покупатель тут же с лихвой восполнял понесенные затраты за счет населения, которое из-за этого становилось жертвой всяческих злоупотреблений. Эта система, унаследованная, впрочем, от предыдущих правителей, давала властям временные выгоды и доходы, но она была явно несправедливой, обременительной для широких слоев общества, а в перспективе и крайне вредной для экономики всего государства. Об этом было известно всем, в том числе императору и его советникам. В пользу Юстиниана стоит отметить, что в какой-то момент, а именно в 535 году, он попытался положить конец этому злу, к которому поначалу относился вполне терпимо и даже одобрительно. И тогда был издан указ, категорически запретивший торговлю должностями, причем он в какой-то мере даже должен был иметь обратную силу, но очень скоро этот указ превратился просто в пустой звук, и все вернулось к давнему положению вещей. Из чиновников самого высокого ранга, действительно осуществлявших свои функции и проводивших в жизнь волю правителя, на первый план почти с самого начала выдвинулись двое. Трибониан, юрист по профессии, был родом из малоазиатской Памфилии. Работая в столице сначала в качестве адвоката, а затем в императорском секретариате, он привлек к себе внимание своими исключительными способностями. В феврале 528 года по воле императора он стал членом комиссии, которая всего лишь за год сумела провести кодификацию — то есть отбор, унификацию и актуализацию — постановлений, изданных всеми императорами, начиная с Адриана. Этот труд, названный «Кодексом Юстиниана» и состоявший из десяти книг, был опубликован 7 апреля 529 года и вступил в силу уже 16 числа того же месяца. В награду за проделанную над «Кодексом» работу Трибониан получил должность квестора священного дворца — то есть практически стал министром юстиции, как мы бы теперь это назвали. Но одновременно на него свалилось еще одно крайне сложное задание — 15 декабря 530 года император поручил ему руководство группой из 17 человек, в том числе двух профессоров права и одиннадцати адвокатов. Ей предстояло подготовить выдержки из трудов известнейших римских правоведов, которые должны были стать законодательной нормой для работы всей судебной системы. Комиссия просмотрела около двух тысяч юридических трудов. Работа продолжалась ровно три года, поскольку уже 15 декабря 533 года был опубликован огромный труд из пятидесяти книг, получивший название «Дигесты» (Digesta). Он вступил в силу 30 числа того же месяца и стал также основой для юридического образования. А все в том же году, и уже в ноябре, вышел еще один труд, «Институции» (Institutiones), — начальное пособие для обучающихся праву. Оно по распоряжению императора было написано тремя авторами, в том числе и Трибонианом. И наконец, спустя еще год, в ноябре 534 года, юристы получили новое издание «Кодекса», дополненное и исправленное, в двенадцати книгах. Все эти три труда — «Кодекс», «Дигесты» и «Институции», а также более поздние указы Юстиниана (так называемые «Новеллы») — вошли в историю под одним общим названием Corpus juris civiiis — «Свод гражданского права». Он стал не просто собранной воедино суммой правоведческой мудрости Древнего Рима, но и основой законодательства и юридической мысли почти всех европейских стран, и таким образом, через их посредство, действует и поныне. Автором идеи, несомненно, был сам император, однако основная тяжесть работы пала на плечи Трибониана. И он справился со своей задачей блистательно и почти гениально — осуществил этот поистине титанический труд в течение всего лишь нескольких лет, располагая при этом относительно небольшим количеством помощников. Надо отметить, что в этой работе надлежало не просто механически рассортировать и расположить все существовавшие на тот момент законы, но и привести их в соответствие друг другу: очистить от противоречий, приспособить к изменившимся условиям. Поэтому в старые тексты вносились определенные изменения и дополнения. К примеру, старые постановления языческих времен приводились в соответствие с христианской моралью, а с другой стороны, иноверцы фактически лишались всякой юридической защиты. Не может быть никаких сомнений в том, что Трибониан — один из известнейших и талантливейших юристов в истории нашей культуры. Но в то же время, если верить Прокопию, он был одним из самых ненавистных жителям столицы чиновников. Его обвиняли в исключительной жадности. И если это обвинение справедливо, Трибониан являет собой весьма типичный пример того, что прекрасным знаниям в области права далеко не всегда сопутствует честность натуры. А некоторые и вовсе изучают законы лишь для того, чтобы знать, как их обходить. Но еще более ненавистен народу был другой ближайший помощник императора — Иоанн Каппадокийский, который с 531 года занимал должность префекта претория, иначе говоря — руководителя государственной администрации. Родом Иоанн был из отдаленной местности в Малой Азии, из бедной семьи. Образования он не получил никакого, даже не умел грамотно писать по-гречески, не лучше было и его знание латыни — которая до сих пор все еще являлась официальным языком суда и администрации! Пристрастия у него были самые заурядные — вино и обжорство, а с людьми, которые от него зависели, он обходился очень жестоко. Так же, как и Трибониан (отношения с которым у него, впрочем, складывались наихудшим образом), он усиленно умножал собственное богатство. Его не считали ревностным христианином, а императрица Феодора была настроена по отношению к нему крайне враждебно и сумела-таки, хотя и спустя годы, добиться его падения. Но несмотря на все свои недостатки и могущественных недругов при дворе, Иоанну длительное время удавалось крепко держать в руках весь административный аппарат государства. Этим он, вне всякого сомнения, был обязан своим организаторским талантам, сообразительности и энергичности в выполнении дела. А также гражданскому мужеству, с которым он неоднократно без обиняков возражал самому императору, причем по весьма важным вопросам. Это положительно свидетельствует не только о самом Иоанне, но прежде всего и о Юстиниане, умевшем отличить человека, имевшего собственное мнение и искренно пекшегося об интересах государства, от простого подхалима. А то, что префект действительно стремился к великим целям и последовательно проводил в жизнь программу борьбы с некоторыми явлениями, не подлежит никакому сомнению. Однако, как это всегда бывает, смелые решения в области управления государством и его финансовой политики вызывали множество непредвиденных последствий и рост недовольства в широких кругах общества. Строгое исполнение требований властей, и прежде всего в провинции, вызвало резкий приток в столицу обнищавших жителей из всех уголков империи. Здесь они могли жить в относительной безопасности, практически ничего не делая, пользуясь всяческой благотворительностью богачей и бесплатными раздачами государственного зерна, и именно эта легковозбудимая часть городского населения всегда готова была участвовать в любом выступлении против правительства. А исподтишка их к этому подстрекали влиятельные аристократические семейства, давно уже недовольные императорами крестьянского происхождения, какими были Юстин и Юстиниан. В начале января 532 года дело дошло до кровавых столкновений между вконец зарвавшимися партиями «Зеленых» и «Голубых». Поскольку «Зеленые» жаловались, что к ним относятся слишком сурово, так как император поддерживает их противников, префект города приказал в назидание остальным казнить инициаторов побоища как с той, так и с другой стороны. Но двоим из приговоренных — одному «Зеленому» и одному «Голубому» — удалось спастись: палач неудачно их повесил и они сорвались с виселицы, а монахи тут же отвели их в один из монастырей и предоставили убежище. Это происшествие привело к тому, что обе пылавшие ненавистью к власти партии объединились. 13 января народ сначала на ипподроме требовал милосердия для приговоренных, а потом толпа выплеснулась на улицы, громко скандируя: «Ника! Ника! Ника!» (что значит «Побеждай! Побеждай! Побеждай!»). Этим призывом обычно подхлестывали возниц на стадионе. Мятежники штурмом взяли здание префектуры, убили оборонявших ее солдат и освободили заключенных. Восстание быстро охватило весь город. Был взят в осаду императорский дворец, восставшие подожгли несколько зданий — сгорел в этом пожаре и кафедральный собор. Мятежники требовали отставки Трибониана, Иоанна Каппадокийского и городского префекта. Император уступил и снял с должностей всех троих. Но это не принесло никакого успокоения — толпы восставших громили город, а пожар охватывал все новые и новые районы. 18 января Юстиниан появился в своей ложе на стадионе и выступил с речью, в которой обещал всеобщую амнистию, но из-за неприкрытой враждебности собравшихся ему пришлось отступить обратно во дворец. Толпа провозгласила императором Ипатия — племянника умершего четырнадцать лет назад Анастасия. Вскоре он, облаченный в багряницу, появился в императорской ложе, и к нему тут же начали присоединяться некоторые сенаторы, хотя сам он утверждал, что его просто вынудили согласиться принять власть. Юстиниан, осажденный в своем собственном дворце, был уже готов покинуть столицу, чем, скорее всего, поставил бы точку своему правлению. Этому, однако, решительно воспротивилась Феодора, проявив куда больше гражданского мужества, чем ее супруг. Она заявила: — Кто носит царский венец, не должен пережить его потерю. Я не увижу того дня, когда меня перестанут величать императрицей. Мне нравится древнее изречение: порфира — прекрасный саван! Ее гордость и отвага ободрили мужчин, и один из ближайших советников императора, Нарсес, тайно начал с помощью золота переманивать «Голубых» на сторону Юстиниана. А в это время два полководца, Велизарий и Мунд, сумели во главе своих отрядов, состоявших в основном из германцев, вырваться из осажденного дворца и занять оба выхода с ипподрома, на котором собрались толпы сторонников узурпатора. Это застало мятежников врасплох, и хотя численностью они превосходили солдат, им было невозможно развернуться, они были скученны и окружены. Началась резня. По одним данным, было убито 30 тысяч, по другим — даже 50 тысяч человек, практически безоружных. Ипатий и его брат Помпей были пойманы и на следующий же день обезглавлены, их состояния были конфискованы. Особенно яро домогалась их казни Феодора. Император впоследствии смилостивился и вернул наследникам обоих по крайней мере часть конфискованного имущества. Присоединившиеся к узурпатору сенаторы были лишены состояний и отправлены в ссылку, но спустя несколько лет помилованы. Разумеется, Трибониан и Иоанн Каппадокийский были возвращены на свои должности. Итак, Юстиниан, спасенный благодаря отваге жены и мечам Велизария и Мунда, мог снова строить и осуществлять свои великие планы возрождения империи в ее давних границах. ПАДЕНИЕ КОРОЛЕВСТВА ВАНДАЛОВ В середине июня 533 года из Константинопольского порта вышла большая эскадра, насчитывавшая около пятисот транспортных и почти сотню военных кораблей. На борту этих судов было 18 000 воинов, в том числе 10 000 пехотинцев и 5000 всадников, были там также и наемники, и отряды союзных племен, таких как германские герулы и придунайские болгары. Собственные многочисленные отряды собрал и главнокомандующий Велизарий. Целью похода была Северная Африка, земли королевства вандалов, занимавшего в то время территории прибрежной Ливии, Туниса и Алжира. Государство вандалов возникло примерно за сто лет до описываемых событий, когда в 429 году этот германский народ под предводительством своего вождя — короля Гензериха — переправился из Испании в Африку и в течение менее чем двадцати лет завладел расположенными здесь римскими провинциями вместе с Карфагеном. И именно из порта этого города в 455 году вышла эскадра, чтобы нанести смертельный удар столице уже погибавшей империи — самому Риму. Теперь близился час отмщения. И осуществить это отмщение должен был Константинополь — второй Рим, наследник Рима первого. В последние годы королевство вандалов ослабили войны, и прежде всего набеги мавров с гор и из пустынь. Поражения в битвах с ними стали причиной бунта против старого короля Гильдерика. Он был внуком Гензериха, а по материнской линии еще и внуком римского императора Валентиниана III. Это был человек высокой личной культуры, не отличавшийся воинственностью, а проводимая им политика носила ярко выраженный провизантийский характер — и это также вызывало недовольство вестготской аристократии. Семидесятилетнего старца низверг с трона и заточил в тюрьму внук его брата Гелимер, считавшийся энергичным военачальником — как оказалось, мнение это не соответствовало истине. Юстиниан, не завершивший еще войну с Персией, сдержанно воспринял события, жертвой которых пал дружественный ему король. Он лишь посоветовал Гелимеру сохранить королевский титул за Гильдериком, а самому оставаться фактическим правителем. В ответ новый король ужесточил условия содержания Гильдерика и выколол глаза его полководцу. Он отказал императору и в просьбе отослать семью старого короля в Константинополь. И вдобавок дерзко потребовал, чтобы никто больше не смел вмешиваться во внутренние дела вандалов. Тем временем Юстиниан подписал «вечный мир» с Персией, и это развязало ему руки. Он решил нанести вандалам удар, и не только потому что жаждал наказать Гелимера за оскорбление — хотя, конечно, этого Юстиниан тоже простить не мог. Основная причина такого решения была куда более серьезной: правители Константинополя давно уже мечтали вернуть себе старые римские провинции, которые веками были житницей империи, к тому же благочестивый император считал своей священной обязанностью отмщение обид, наносимых православным вандалами-арианами. И все же этот проект не был встречен восторженной поддержкой военных кругов и гражданских советников императора. И не только потому, что вандалов действительно боялись (еще не был забыт грандиозный поход 468 года против Гензериха, закончившийся для империи воистину катастрофически). Была и другая причина, чисто финансовая — государственная казна просто не выдержала бы столь дорогостоящего мероприятия. Префект Иоанн Каппадокийский смело и открыто выступил против планируемого похода, и император вынужден был отложить осуществление своего плана на более поздний срок. Впрочем, надо было еще и успокоить столицу после кровопролития и разрушений, вызванных восстанием «Ника» в начале 532 года. Юстиниан отступил, но не отказался от своего плана. Даже сны и видения, и его собственные, и якобы привидевшиеся другим, усиливали его ненависть к иноверцам. В конце концов, он принял решение и выполнение его поручил Велизарию, заслужившему доверие императора кровавым подавлением опасных волнений в Константинополе. Вместе с полководцем в Африку, в качестве его советника по гражданским вопросам, отправился давно уже связанный с ним Прокопий. Ему суждено было стать летописцем этой войны — только благодаря его трудам мы точно знаем, как проходили военные действия. Сопровождала Велизария и его жена Антонина. Началу похода сопутствовали недобрые предзнаменования. Еще во время плавания умерло около пятисот солдат — по той причине, что экономный Иоанн Каппадокийский снабдил суда провиантом, часть которого отказалась старой и испорченной. К счастью, свежими продуктами можно было пополнить запасы на Сицилии. Остров этот в то время находился под властью остготов, а их королева Амаласунта, фактически правившая в Равенне от имени своего малолетнего сына, враждовала с вандалами. Она сочла, что, помогая тем, кто пошел на них войной, отомстит за гибель своей близкой родственницы Амалафриды, вдовы короля вандалов Тразамунда, которая была убита после смерти мужа. На Сицилии удалось также купить лошадей, а самое главное — получить важное благоприятное известие. На Сардинии, которая тогда была под властью вандалов, взбунтовался гарнизон, состоявший из греческих наемников. Их командир обратился к императору за помощью, хотя в сущности он стремился избавиться от любой власти и получить независимость. В это же время признала над собой власть Юстиниана африканская Триполитания. И наконец, что могло показаться уж вовсе поразительным, сам Гелимер не предпринимал никаких приготовлений к отражению нападения! Возможно, он ничего не знал о том, что к берегам Африки отправилась эскадра? Но это маловероятно. Скорее всего, он пренебрег известиями о приближении военных кораблей Константинополя — счел, что ему нечего опасаться, и этот флот будет так же легко разбит, как и предыдущий. Гелимер вел себя так, как будто с этой стороны никакая опасность ему не угрожала: большую часть своего сильного флота он отправил на Сардинию, а сам покинул Карфаген и отправился воевать с маврами. В конце августа византийский флот спокойно пристал к африканскому берегу в заливе Малый Сирт (современный Габес), к югу от Карфагена. Войска сошли на берег и сразу же, ведомые Велизарием, двинулись к столице вандалов. Столичным гарнизоном командовал брат короля — Аммата. По приказу Гелимера он убил плененного Гильдерика и часть его сторонников, а потом выступил со своей армией по направлению к городу Дециму, расположенному в десяти милях к югу от стен Карфагена. План короля предусматривал, что здесь вандалы атакуют корпус Велизария сразу с трех сторон: с фронта Аммата, с тыла — сам Гелимер, а со стороны суши, с левого фланга — отряды его племянника Гибамунда. Эта одновременная круговая атака должна была состояться 13 сентября. План, как это чаще всего и бывает с военными планами, сам по себе был хорош, но выполнение его оставляло желать лучшего. Аммата то ли прибыл слишком рано, то ли у него просто сдали нервы. Он ввязался в бой с передовым отрядом византийцев и погиб, а его людей византийцы загнали под самые стены Карфагена. Уничтожен был и отряд Гибамунда, случайно наткнувшийся всего лишь на несколько сот болгар. Но самому Гелимеру сопутствовал успех: он нанес тяжелое поражение коннице Велизария. И если бы он сразу бросился за отступавшими в погоню, он бы полностью разбил армию императора — и этим изменил бы ход истории. Тем временем вандалы обнаружили на поле битвы тело Амматы, погибшего за несколько часов до этого. Король остановился, чтобы оплакать любимого брата. Эта передышка (скорее всего, не столь уж и долгая) позволила Велизарию собрать и перегруппировать свои войска. Он снова смело повел их вперед и абсолютно неожиданно обрушился на ничего не подозревавших вандалов, уже уверенных в своей победе. Совершенно не готовые к битве, они бросились врассыпную, и не к Карфагену, а в глубь страны. Воины Велизария гнались за ними до заката. Таков был ход состоявшейся 13 сентября 533 года битвы под Децимом — одной из важнейших в мировой истории, хотя она и не принадлежит к числу широко известных. На следующий день византийский флот уже вошел в залив, именуемый Тунисским, а 15 сентября Велизарий, доброжелательно приветствуемый населением, торжественно вступил в Карфаген — столицу вандалов, самый крупный город Северной Африки. Его ждал пир, который за два дня до этого повелел приготовить для себя Гелимер, не сомневавшийся, что вернется победителем. Вся мощь народа, нанесшего Риму столько поражений и причинившего ему столько страданий, была уничтожена одним ударом. Карфаген снова был под властью императора — наследника традиций и славы римских цезарей. Но этот огромный успех еще не означал конца войны. Гелимер все еще обладал серьезными силами, а население, уже успевшее привыкнуть к жизни под властью вандалов, относилось к византийцам по-разному. В самой столице, где Велизарий поддерживал жесткую дисциплину, отношение горожан было дружелюбным, а в сельской местности случались и нападения на солдат императора. Здесь считались с тем, что бывшие хозяева еще могут вернуться, а новых попросту боялись, к тому же вандалы платили за принесенные им головы убитых захватчиков. Что касается мавров, то многие их князья слали к Велизарию свои посольства, но некоторые заняли выжидательную и даже явно враждебную позицию. Через несколько недель к Карфагену подошла новая армия под командованием Гелимера. В ее состав входил сильный корпус, срочно отозванный с Сардинии. На этот раз король поначалу действовал осторожно. Он попытался ослабить позиции византийцев в городе: перерезал акведуки, затруднял снабжение, его тайные посланники подстрекали горожан к бунту. Он даже сумел подкупить болгар. Когда Велизарий узнал об этом, он вынужден был пообещать союзникам еще больше денег, чтобы они хотя бы сохраняли нейтралитет. Покарать их он не посмел. Наконец в середине декабря войска встретились под Трикамаром, чуть к югу от Карфагена. Как и предыдущая, это битва была прежде всего битвой конницы. Вандалы были разбиты и отступили в свой укрепленный лагерь, где они оставили свои семьи. Они еще могли бы оказать сопротивление, но Гелимер трусливо сбежал втайне от своих солдат. И тогда вандалы разбежались, чтобы искать убежища в близлежащих церквях, а семьи свои бросили на немилость победителей. В лагере всю ночь продолжались грабежи и насилие. Лишь на следующий день Велизарий сумел остановить своих разбушевавшихся солдат и вместе с ними и с пленниками возвратился в Карфаген. Эта вторая битва была одновременно и последней. Все остальные районы страны были заняты без боев. Важным моментом стало взятие Гиппона, где находилась королевская казна и где сдались оставшиеся отряды вандалов. Гелимер скрылся в диких горах Западной Нумидии. Отряд герулов всю зиму осаждал его там. Последний король вандалов вел себя недостойно, прямо как комедиант. Он попросил командира осадивших его отрядов доставить ему три вещи: лиру, чтобы под ее аккомпанемент он мог прочесть поэму, которую сложил о своей несчастной судьбе, губку, чтобы было чем вытирать при этом слезы, и хлеб, которого он уже давно не пробовал. Изголодавшись, он сдался в марте 534 года. И ему ничего не сделали. По милости Юстиниана Гелимер получил поместье в малоазиатской Галатии, где прожил еще много лет. Гелимер остался верен арианскому учению, хотя император настаивал, чтобы он принял православие, и лишь поэтому ему не был пожалован титул патрикия. Так получилось, что королевство вандалов в Африке пало куда быстрее, чем создавалось — в течение трех недель, если не считать осады Гелимера. В чем же причина столь молниеносной катастрофы государства, которое на протяжении жизни нескольких поколений успешно отражало всяческие нападения, было богато и имело хорошую армию? Истории давно известно: все, что слишком быстро создается, обычно столь же быстро и разрушается — в отличие от того, что строится постепенно. В качестве примера можно взять, с одной стороны, судьбу огромной империи монголов, а с другой — историю Китая. К тому же пришельцы-вандалы на занятых ими территориях составляли лишь тонкую прослойку, отделенную от основной массы населения религиозным барьером, который никак не давал возникнуть ощущению единства. И наконец, третий фактор: столетие, проведенное в теплом, богатом краю, в прямо-таки рафинированном по тем временам комфорте оказало на захватчиков свое влияние — они разленились, утратили стойкость духа и способность к сопротивлению. Императорские войска беспрепятственно заняли не только остальные африканские земли аж до современной Сеуты, но и острова, в той или иной мере находившиеся до этого под властью вандалов: Корсику, Сардинию, Балеары. Воодушевленный победой Юстиниан, следуя примеру императоров Древнего Рима, гордо присвоил себе сразу два новых громких титула — Vandalicus (Вандальский) и Africanus (Африканский). По крайней мере, на них он имел куда больше прав, чем на те, которыми уже успел обзавестись до этого, — Alamannicus, Gothicus и Francicus, — поскольку ни один его полководец пока не одерживал никаких побед ни над алеманнами, ни над готами, ни над франками. На основании двух дошедших до нас имперских конституций известно, что все вновь занятые земли в административном плане были объявлены префектурой Африки. Местопребыванием гражданских властей новой префектуры стал Карфаген, там же располагался и главный штаб ее армии. Вступительные разделы обоих документов звучат чудесным гимном, воспевающим триумф Юстиниана, который сумел воплотить в жизнь мечту многих поколений. А какая награда ждала истинного победителя — Велизария? Император предложил ему выбор: он мог либо остаться в Африке — завершать организацию новой префектуры и усмирять непокорных, либо вернуться в столицу. Велизарий выбрал второе. Он прекрасно знал, что при дворе его уже начали обвинять в чрезмерном влиянии и честолюбии, и к тому же отлично видел, что выполнение дальнейших задач в Африке будет делом непростым и рассчитывать на скорый успех здесь не приходится. В столицу Велизарий прибыл летом 534 года, то есть почти в самую годовщину отплытия из Константинополя. С собой он вез богатые трофеи и множество пленников-вандалов во главе с королем Гелимером. Император пожаловал своего полководца привилегией, которой вот уже более пятисот лет не удостаивался ни один военачальник: Велизарий получил право триумфального въезда в столицу. Последним удостоенным таких почестей полководцем (который при этом не был цезарем) был Корнелий Бальб еще во времена Августа. После этого в роли триумфаторов выступали лишь правители, даже если в действительности воевали и одерживали победы не они сами, а их военачальники. Среди сокровищ, пронесенных по улицам в триумфальном шествии, особое внимание привлекали символы императорской власти, захваченные в 455 году в Риме Гензерихом, а также священные сосуды для богослужений, вывезенные в 70 году Титом из иерусалимского храма — они тоже в свое время стали добычей короля вандалов, теперь же Юстиниан приказал отослать их обратно в Иерусалим. 1 января 535 года Велизарий был удостоен высшей почетной должности империи — консульства. И в том же самом году он получил новое важнейшее задание, которое, однако, было куда труднее, чем разгром королевства вандалов: ему предстояло вернуть империи Италию. ВЕЛИЗАРИЙ И ВИТИГЕС В октябре 534 года, вскоре после великолепного триумфа Велизария, в Константинополь пришло известие огромного политического значения: в начале месяца в Равенне скончался юный король остготов Аталарих. От его имени до сих пор правила его мать Амаласунта, дочь Теодориха Великого. Поскольку смерть сына лишала ее формальных прав на власть, она попыталась сохранить ее, предложив разделить с ней трон своему родственнику Теодату. Тот согласился и уже в ноябре был провозглашен королем, а сама Амаласунта пожаловала себе титул королевы. Честолюбивая женщина считала, что она и далее сможет править самостоятельно, а Теодат удовольствуется одним титулом. Но тот, при поддержке многих остготов, по самым разным причинам недоброжелательно относившихся к самой Амаласунте или же просто к женщине у власти, уже через несколько недель заточил ее на маленьком островке посреди озера Больсена. Узнав об этом, Юстиниан поручил своему послу Петру предостеречь Теодата от дальнейших действий, враждебных по отношению к королеве. Но Петр был человеком императрицы Феодоры, а та опасалась, что король освободит Амаласунту и отошлет ее в Константинополь, где эта необыкновенная женщина могла бы получить влияние на Юстиниана, а возможно, и очаровать его. По ее тайному распоряжению Петр дал Теодату понять, что ничего не случится, даже если он раз и навсегда устранит Амаласунту, и в апреле 535 года несчастная королева была задушена. Это преступление вызвало бурю возмущения не только в Риме, но и среди значительной части готов, чтивших память великого Теодориха. Императору же оно обеспечило великолепный предлог для того, чтобы начать войну в Италии, вернуть которую он давно мечтал. Победа в Африке дала надежду на возрождение империи в ее старых границах. Это был честолюбивый план, достойный величайших правителей Рима. Войска, дислоцированные в Иллирии, начали занимать земли остготской Далмации, а Велизарий получил приказ захватить Сицилию. Он отплыл из столицы в июне 535 года с эскадрой, на судах которой находилось 10 000 воинов. Обе задачи были выполнены без каких-либо проблем, поскольку силы остготов и в Далмации, и на Сицилии были слабы и рассеяны по территории. И после первых донесений об этих стремительных успехах никто в Константинополе даже представить себе не мог, сколько еще прольется крови в этой войне и как драматически будут развиваться дальнейшие события. Впрочем, даже сам король Теодат сомневался в том, что ему удастся организовать успешную оборону. Он был уверен, что остготов ждет судьба вандалов, и поэтому осенью того же года в Константинополь по его поручению в качестве посредника в переговорах о мире отправился недавно избранный папа Агапит I. Однако прибыв туда, он прежде всего занялся делами церкви. Несмотря на все сопротивление императрицы Феодоры, он добился отстранения патриарха-монофизита, а вместо него рукоположил другого — православного. На берегах Босфора он в 536 году и умер, а в Риме на папском престоле воцарился Сильверий, сын папы Гормизда. Переговоры, которые вел с королем в Риме посол Юстиниана, также оказались безрезультатны. Поначалу Теодат готов был отречься от власти и удовольствоваться имением, которое предлагал ему император, но как только его армии удалось вернуть Далмацию, а в Африке вспыхнуло восстание против власти императора, король остготов тут же отказался от достигнутых договоренностей. Он с презрением встретил византийских послов, прибывших для подписания договора, и этим окончательно подписал себе приговор. Теодат недооценил силы и возможности империи, а кроме всего прочего — упорство самого Юстиниана. Армия императора снова вступила в Далмацию, а Велизарий перебросил свои войска с Сицилии в Южную Италию. Население этих районов приветствовало византийцев как освободителей — ведь формально это было возвращение власти Рима! — и даже один из остготских полководцев перешел на сторону Велизария. Совсем иначе обстояло дело в Неаполе. Городской гарнизон мужественно оборонялся, и часть населения ему активно помогала. Город был взят лишь после двадцатидневной осады. Карой за упорное сопротивление была страшная резня, устроенная победителями. Король не оказал осажденным никакой помощи, и остготы взбунтовались. В ноябре 536 года они выбрали нового короля, Витигеса — во времена правления Амаласунты он прославился как полководец, победивший на Дунае племена герулов и гепидов. Брошенный всеми Теодат пытался бежать из Рима в Равенну, но его догнали и убили — это случилось в начале декабря. Папа и сенат принесли новому правителю клятву верности, но тот, не доверяя римлянам, взял с собой в качестве заложников несколько сенаторов и вместе с ними перебрался в Равенну. В самом Риме был оставлен лишь гарнизон, насчитывавший несколько тысяч вооруженных воинов. Тем временем Велизарий втайне заключил соглашение с папой и жителями Рима и в начале декабря беспрепятственно вошел в город через южные ворота. Готы в это время бежали из города через северные ворота — без своего командира, который перешел на сторону императора. Византийцы практически без боев заняли большую часть городов центральной Италии. А тем временем Витигес попытался матримониальным путем укрепить свою позицию как внутри страны, среди готов, так и в отношениях с империей. Он взял в жены — вопреки ее воле — дочь Амаласунты, Матасунту, которая была моложе его на тридцать лет. Девушка люто его ненавидела и впоследствии не раз действовала во вред мужу. Вступив в брак, Витигес отправил Юстиниану письмо с предложением о заключении мира. «К чему продолжать войну, — писал он императору, — если гибель Амаласунты уже отмщена смертью Теодата, а ее дочь стала королевой». Но Юстиниан даже не ответил, потому что для него дело было совсем не в этом. С одной стороны, король остготов демонстрировал Юстиниану свою лояльность, чеканя серебряные монеты лишь с его изображением, но с другой стороны, в то же самое время он не прекращал и подготовку к дальнейшим военным и политическим действиям. Витигес отдал франкам Прованс и земли в верхнем течении Дуная — те подвластные остготам заальпийские территории, где их позиции никогда не были особенно сильны, — и выплатил этому народу немалую дань. Этим он обеспечил себе нейтралитет франков и мог теперь сосредоточить все свои силы на борьбе с Велизарием. Войска остготов вновь вытеснили армию императора почти со всей территории Далмации, за исключением Салоны — ее осаждали, но безуспешно. Несчастной была судьба этого края, то и дело переходившего из рук в руки — его грабили и разоряли то одни, то другие. Но еще более страшные удары вскоре обрушились на многие районы Италии. Велизарий догадывался, что Витигес попытается вернуть себе Рим, и, предполагая такой поворот событий, укрепил городские стены и сделал необходимые запасы продовольствия. И действительно, в феврале 537 года к городу подошли отряды готов. Их войско было многочисленным, поскольку король поставил в строй всех, кто способен был держать в руках оружие, тогда как численность римского гарнизона не превышала 5000 воинов. В апреле к защитникам города прибыло подкрепление — несколько сот болгар (точнее, протоболгар) и славян. Впервые в письменных исторических документах славяне упоминаются именно в той роли, которую они сыграли на Тибре — защищали Рим от германцев на службе у византийского императора. Спустя 1400 с лишним лет славянским воинам снова пришлось встретиться в Италии с германцами — пробиваться к Риму с юга, атаковать и брать штурмом укрепления немцев на горе Монте-Кассино. Напомню, что к тому времени, когда войска Юстиниана начали завоевание Италии, на этой горе уже несколько лет действовал монастырь, основанный святым Бенедиктом. Осада Рима продолжалась ровно год и девять дней. По правде говоря, она не была осадой в полном смысле этого слова: у готов было недостаточно сил для того, чтобы плотно замкнуть огромное кольцо вокруг городских стен. Их отряды располагались в разных местах поблизости от города и часто предпринимали неожиданные атаки и штурмы — за время осады произошло почти семьдесят битв между двумя армиями. Однако поставки в город продовольствия они очень сильно затрудняли. Поэтому женщин, детей и часть рабов вывезли в Неаполь, чтобы облегчить пропитание тех, кто остался в городе. Жителей привлекали к дежурствам на городских стенах — что, естественно, не вызывало энтузиазма у людей, на протяжении жизни нескольких поколений не державших в руках оружия. Но самой страшной катастрофой для жизни города, причем катастрофой с необратимыми последствиями, было то, что готы прервали доставку воды, захватив, а частично и разрушив прекрасные, веками исправно функционировавшие римские водопроводы, которые снабжали водой не только население, но прежде всего огромные термы — роскошь и гордость Рима. Этих бань в городе было множество: несколько десятков огромных, построенных императорами и больше похожих на дворцы, и сотни более мелких размером. И с этого времени — поскольку акведуков полностью так никогда и не восстановили — не используемые по назначению термы стали постепенно разрушаться. Залы некоторых из них позднее переделали в церкви. Но гибель терм была одновременно гибелью определенного стиля жизни, присущего античному миру, концом повседневной заботы о чистоте и здоровье тела. Начиналась эпоха тьмы и грязи Средневековья. В самом начале осады, в марте 537 года, в городе случился еще и серьезный церковный конфликт. Велизарий, под нажимом униженной папой Агапитом и жаждавшей мести императрицы Феодоры, низложил папу Сильверия, обвинив его в том, что тот помогает остготам. Сильверий был сослан на один из мелких островков, где через три года и умер в нищете. Его преемником стал Вигилий — Феодора надеялась, что он будет более снисходителен к проводимой ею религиозной политике. Но в данном случае ее надежды не осуществились. В Риме свирепствовал голод, осажденных косили болезни, но и положение осаждавших было не лучше. Они несли огромные потери, в основном от стрел отменных лучников императорской армии. И у них тоже были большие проблемы с продовольствием, поскольку Велизарий, который демонстрировал чудеса мужества и изобретательности, ловко атаковал и отрезал от снабжения те небольшие форты, в которых находились вражеские отряды. В сущности, тут уже было трудно разобраться, кто здесь осажденный, а кто — осаждающий, настолько быстро менялась ситуация в разных местах. В декабре 537 года византийцам морским путем пришло подкрепление — прибыли и новые воины, и запасы продовольствия. Витигес запросил мира, но Велизарий согласился лишь на трехмесячное перемирие, которым воспользовался для того, чтобы доставить в город зерно из Остии. Наконец в марте 538 года Витигес отступил от города и перешел через Апеннины. Казалось, что для него все уже потеряно. Как раз в то время устранился от политических дел сенатор Кассиодор, много лет лояльно служивший сменявшим друг друга остготским королям в качестве советника и гражданского сановника. Это был человек прогрессивный, прекрасно образованный, обладавший высокой культурой, всегда старавшийся честно строить отношения между завоевателями и римлянами. Непосредственной причиной его ухода стали не столько военные поражения, сколько то, что Витигес приказал убить многих сенаторов из тех, кого он вывез в Равенну. Театром военных действий стала в основном Тоскана и долина реки По. Из-за разорения пахотных земель везде ширился голод — известно, что только в одном из районов от голода умерло 50 000 человек. Весной 538 года на Адриатическом побережье Италии высадился еще один византийский корпус под командованием евнуха Нарсеса. Этот человек невысокого роста, тщедушного телосложения и слабого здоровья отличался выдающимся умом и ловкостью и сумел расположить к себе как императора, так и императрицу. В 532 году, во время восстания «Ника», он продемонстрировал не только свои политические таланты, но и незаурядное мужество. Позднее Нарсес отличился еще и подавлением беспорядков в Антиохии. Прокопий в своей «Тайной истории», полной ядовитых обвинений в адрес многих известных личностей своего времени, о Нарсесе не написал ничего. И не надо ли понимать это так, что этим молчанием автор косвенным образом выражал ему одобрение? Посылая Нарсеса в Италию, император явно надеялся, что тот будет осуществлять надзор за Велизарием. Но отсутствие четкого разделения компетенций привело к катастрофическим результатам. Каждый из византийских полководцев — а военачальников самого высокого ранга здесь было несколько — действовал по собственному усмотрению. И первой жертвой отсутствия согласованности пал Медиолан (Милан). Маленький императорский гарнизон при героической поддержке населения в течение девяти месяцев отважно оборонял большой город, который осаждали войска бургундов — союзников остготов. В конце концов, гарнизон капитулировал, и солдаты были отпущены живыми, но город ждала страшная судьба: бургунды вырезали всех мужчин, женщин и детей увели в рабство, а город разрушили. И лишь после этой трагедии император решил отозвать Нарсеса. Весной 539 года в долину реки По вторглись франки. Враждебные и к готам, и к византийцам, и к местному населению захватчики через несколько месяцев отступили с огромной добычей, изнуренные голодом и болезнями. Витигес, который не вел никаких военных действий, пытался получить помощь извне. Он тщетно взывал к лангобардам, обращался даже к правителю Персии. В конце концов, осажденный в Равенне, под угрозой голода, он вынужден был начать переговоры о заключении мира. Посланники императора разработали договор, в соответствии с которым готы отказывались от всех своих земель к югу от реки По и лишались половины королевской казны. Однако Велизарий отказался поставить свою подпись под этим документом: он считал, что готы должны капитулировать безоговорочно — так же, как ранее вандалы. И тогда среди части готов родился невероятный план: пусть Велизарий будет римским цезарем Запада и одновременно их королем! Этот план поддержал даже Витигес. Полководец сделал вид, что согласен, и дал обещание после капитуляции Равенны не посягать на жизнь и имущество готов, а также принять верховную власть. В мае 540 года Велизарий вступил в Равенну. Он выполнил все пункты договора, кроме одного — не облекся в пурпур. Полководец остался предан императору, посчитав этот договор лишь необходимым тактическим маневром. Но Юстиниан все же, для верности, быстро отозвал его обратно в столицу. В Константинополь Велизарий прибыл с Витигесом, Матасунтой, остготскими военачальниками и королевской казной. В этот раз триумфального въезда в город не было. Витигес был принят с почестями и получил крупное земельное владение, а затем и титул патрикия. С точки зрения императора, в момент капитуляции Равенны и пленения Витигеса королевство остготов прекратило свое существование. Но в действительности дела обстояли совсем иначе. Гордый народ продолжал жить, и в его руках еще оставалось немало городов и земель Италии, в основном в северной ее части. И у этого народа был новый король, который был провозглашен в Павии, когда стало известно об отъезде Велизария, — этим королем стал Ильдебад. HAGIA SOFIA Велизарий и его воины, возвращавшиеся в Константинополь после нескольких лет победоносной войны в Италии, уже издалека, с палубы подплывавших к городу кораблей, могли дивиться на огромный, смело вознесшийся ввысь купол. Воздвигнутый за время их отсутствия храм полностью изменил панораму города, придав столице особую торжественность. Этот храм был, пожалуй, самым прекрасным строительным шедевром Юстиниана и в течение многих столетий справедливо считался одним из чудес мировой архитектуры. Прошло двести лет с тех пор как, основав новую столицу на месте старого Византия и дав ей свое имя, император Константин Великий возвел здесь прекрасные базилики светского назначения (здания, в которых проходили собрания и торжественные церемонии), которым дал красноречивые названия: Ejrene — Мир, Dynamis — Сила, Sofia — Мудрость. Они должны были олицетворять три символических столпа власти — миролюбивой, сильной и мудрой, — характеризующих эпоху всеобщего благоденствия. Эти понятия были тесно связаны в первую очередь с идеалами античной философии, но вполне могли пониматься и в духе христианства. Именно так оно и вышло, и прежде всего в случае с Мудростью — Софией. Ее стали восславлять как Святую, то есть Божественную, Мудрость. Под этим названием базилика в какой-то момент (трудно сказать точно, когда именно — здесь мнения различны) стала христианским храмом, а затем и кафедральным собором столицы. В странах Востока это название понималось как одно из присущих Богу свойств или даже как одно из определений самого Христа. На Западе все было иначе. Там довольно рано начали говорить о Святой Софии, пользуясь ее греческим названием, но не всегда его понимая. И отсюда оставался всего лишь один шаг до восприятия этой Святой Софии как вполне конкретного лица. Подобному восприятию способствовал и тот факт, что в Риме почиталась мученица по имени София. Если уж соблюдать абсолютную точность, то, говоря о константинопольском храме, мы должны были бы называть его собором Святой Мудрости (именно так дословно переводится с греческого Hagia Sofia) либо собором Мудрости Господней (что является уже переводом самого понятия). С другой стороны, старая западноевропейская традиция склоняется к тому, чтобы именовать его просто Святой Софией, что, однако, не следует понимать как персонификацию имени. Заняться восстановлением храма было просто необходимо после того, как в январе 532 года он очень сильно пострадал во время восстания «Ника». Средства для финансирования работ были изысканы в результате конфискации имущества зачинщиков беспорядков, проведенной после подавления мятежа. Проектирование осуществлялось архитекторами родом из западных городов Малой Азии — Анфимием из Тралл и Исидором Милетским. Оба они были известны еще и как прекрасные математики. Исидор прославился прежде всего как издатель трудов Архимеда — того самого, закон которого о теле, погруженном в жидкость, известен каждому школьнику, и который погиб в 212 году до н. э. при взятии римлянами Сиракуз. Именно Исидору мы в значительной мере обязаны тем, что труды гениального математика древности дошли до наших дней. И в этом есть нечто ободряющее, вселяющее надежду. Гибнут империи, государства, города, человечество переживает всякого рода резкие повороты и катаклизмы, умирают и рождаются религии — а достижение мысли человеческой живет, бережно передаваемое из поколения в поколение как наивысшая ценность. Семь столетий отделяло строителя христианского храма Исидора, жителя империи, от Архимеда — язычника, гражданина греческого полиса на Сицилии. И все же оба они были звеньями одной цепи смелой и упорной человеческой мысли, оба были верными слугами все той же самой Мудрости. Строительные работы были начаты в феврале 532 года и велись с огромным размахом, на них не жалели ни сил, ни средств. План и размеры первоначально стоявшего на этом месте здания были полностью изменены. Строительство продолжалось пять лет и несколько месяцев, в течение которых Юстиниан вел войны сначала в Африке, а затем в Италии. 26 декабря 537 года император вместе с патриархом Миной стали главными действующими лицами великолепной церемонии торжественного открытия. Однако спустя двадцать лет, в мае 557 года, рухнул купол, слишком смело спроектированный Анфимием (к тому времени уже покойным). Новый купол построил Исидор. И перед самым Рождеством 562 года состоялось повторное открытие собора. Императору в тот момент уже было 80 лет, его супруга Феодора умерла задолго до этого, да и ему самому приходилось считаться с тем, что вскоре он покинет этот мир (что через три года и случилось). О чем же думал этот старец во время второй церемонии освящения собора, ставшего самым великолепным материальным достижением всего его правления? Смотрел ли он с гордостью на свое произведение — на этот взметнувшийся к небесам памятник его благочестию и эпохе его правления, или же размышлял о бренности и ничтожности всех человеческих начинаний? Храм поражал своими огромными размерами, пышностью внутреннего убранства, обилием золота и серебра, мрамора и слоновой кости, множеством мозаик. Большая часть этих шедевров искусства не дожила до наших дней — турки уничтожили их или закрыли более поздними наслоениями. Спустя девять веков после возведения собора, 29 мая 1453 года, когда турки ворвались в осажденный Константинополь, в его стенах разыгрывались ужасающие сцены. Стивен Рансимен в своем «Падении Константинополя» так живописует эти события, пользуясь описаниями современников: «Церковь все еще была заполнена народом. Святая литургия уже закончилась и шла заутреня. Когда снаружи послышался шум, громадные бронзовые двери храма закрыли. Собравшиеся внутри молились о чуде, которое одно только и могло их спасти. Но их молитвы были напрасны. Прошло совсем немного времени, и двери под ударами снаружи рухнули. Молящиеся оказались в западне. Немногочисленные старики и калеки были убиты на месте; большинство же турки связали или приковали друг к другу группами, причем в качестве пут пошли в ход сорванные с женщин платки и шарфы. Многие красивые девушки и юноши, а также богато одетые вельможи были чуть ли не разорваны на части, когда захватившие их солдаты дрались между собой, считая своей добычей. (…) Священники продолжали читать у алтаря молитвы до тех пор, пока также не были схвачены. Однако в последний момент — но крайней мере многие благочестивые люди в это верили — некоторые из них, захватив с собой священные сосуды, направились к южной стене, которая открылась и сомкнулась за ними; они останутся там за стеной до тех пор, пока это священное здание вновь не превратится в церковь».[1] А потом, уже ближе к вечеру, в храм явился сам султан. «Он вошел в собор и какое-то время постоял в молчании. Затем направился к алтарю; при этом он заметил, как какой-то солдат пытался выломать кусок мрамора, покрывавшего пол. Он гневно повернулся к нему и сказал, что разрешение грабить не означает, что можно разрушать здания: он их намерен оставить себе. В церкви все еще находилось несколько греков, в страхе жавшихся по углам, солдаты еще не успели связать их и увести. Он приказал отпустить этих людей домой с миром. В этот момент из потайных ходов за алтарем появились несколько священников и пали перед ним, моля о пощаде. Их он также отпустил и даже снабдил охраной. Но он твердо объявил свое намерение, чтобы церковь была немедленно превращена в мечеть. Один из его улемов взобрался на кафедру и провозгласил, что нет бога, кроме Аллаха. После чего султан сам взошел на амвон и воздал почести своему богу, даровавшему победу».[2] Самым красивым после кафедрального был в Константинополе храм Святой Ирины. Именно в его стенах в 381 году заседал Вселенский собор. Юстиниан полностью отстроил здание, лежавшее в покрытых пеплом руинах. Монограммы императора и его супруги до сих пор можно увидеть на колоннах храма — ныне в нем расположен музей. К сожалению, не сохранилась до наших дней церковь Святых Апостолов — турки разрушили ее, чтобы на этом месте построить мечеть султана Мехмеда Завоевателя. Но именно это здание, хорошо известное по описаниям, заслуживает особого внимания, как сыгравшее важную роль в истории архитектуры. Храм был построен Константином Великим. Здесь находились порфировые саркофаги с останками самого императора и многих его преемников, а также членов их семей. Во время восстания «Ника» церковь не пострадала, но повреждению ее конструкции способствовали землетрясения. Юстиниан решил построить ее заново, сделав более просторной и величественной. Новый храм был пятиглавым — с большим куполом в центре и четырьмя поменьше по бокам от него, и впоследствии он много раз служил прообразом при возведении других церквей. В частности, на Западе о его облике ныне можно судить по венецианскому собору Святого Марка, частично воспроизводящему архитектурный образ церкви Святых Апостолов. А какое светское строительство вел Юстиниан? Зданий гражданского назначения им также было построено немало, поскольку он не только стремился стереть все следы вызванных восстанием разрушений, но и придать столице вид еще более великолепный, чем тот, какой он застал, придя к власти. Поэтому было отстроено (а точнее, практически возведено заново) здание заседаний сената, появились новые бани, портики зданий и дворцов, но самое главное — была перестроена значительная часть императорского дворца. Один из его огромных залов — четырехугольный, но увенчанный куполом — украшали прекрасные мозаики, на которых были изображены победы над вандалами и в Италии, а посередине стояли Юстиниан и Феодора, окруженные сенаторами. Триумф на Западе был свершившимся фактом, но как раз в 540 году, еще до того как Велизарий возвратился из Италии, разгромив остготов, до столицы дошли сведения о новой войне и о той катастрофической ситуации, какая складывалась в восточных провинциях. Молодой, энергичный и крайне честолюбивый правитель персов Хосров после заключения в 532 году «вечного мира» воспользовался годами передышки для того, чтобы подготовиться к новой войне с империей. Он прекрасно знал, что все свое внимание император сосредоточил на том, что происходило на Западе, и именно там были размещены его основные силы. Ранней весной 540 года Хосров неожиданно начал военные действия, заявив, что Юстиниан тайно подстрекает против него гуннов и арабов. Впрочем, похоже на то, что эти обвинения не были так уж безосновательны — император, не доверявший Хосрову, искал себе на Востоке потенциальных союзников. Персы переправились через Евфрат и заняли пограничную крепость, которую они уничтожили огнем и мечом, а немногочисленные оставшиеся в живых местные жители были обращены в рабов, которых выкупил из неволи епископ близлежащего города. Продвигаясь в глубь Сирии, Хосров пощадил Иераполь, заплативший ему выкуп большой суммой золота, а город Берея (ныне Алеппо, или Галеб) разграбил и сжег — его жители дали ему слишком мало. Стоит отметить, что большая часть императорского гарнизона в этом городе перешла на сторону персов, поскольку им давно уже не присылали жалованья. Хосров шел прямиком на Антиохию — истинную столицу тогдашнего Ближнего Востока. Город все еще был великолепен, многолюден и очень богат, несмотря на все катастрофы, обрушившиеся на него в последние десятилетия. Патриарх Антиохии Ефрем склонялся к тому, что надо спасать город, предложив Хосрову достойный выкуп. Но этот план провалился — воспротивились посланники императора. И тогда многие антиохийцы, в том числе и патриарх, предпочли покинуть город. Но большая часть жителей все же осталась. Уверенность в прочности городских стен подкреплялась и присланными подкреплениями из шести тысяч императорских солдат. И когда Хосров подошел к Антиохии, город встретил его наглухо закрытыми воротами. Самоуверенные молодые горожане даже позволяли себе отпускать ехидные шутки в его адрес и отважно отражали атаки врага. Однако они не учли трусости солдат императора, которые сбежали при первой же возможности. Вскоре после этого персы захватили город и в отместку за оказанное сопротивление устроили в нем кровавое побоище. Опустевшая и разграбленная Антиохия была затем разрушена почти до основания. Множество прекрасных зданий лежало в развалинах. Оставшихся в живых горожан ждала неволя. Их поселили поблизости от персидской столицы Ктесифона. Там Хосров милостиво разрешил им построить город и жить в нем по своим законам и обычаям. Он даже позволил им устраивать цирковые зрелища — гонки на колесницах, без которых антиохийцы просто не представляли себе нормального существования — так же, как в наше время во многих странах мужчины просто не мыслят себе жизни без эмоций, доставляемых футбольными баталиями. Затем персы заняли расположенную чуть дальше к югу Апамею — столицу провинции, носившей название Нижняя Сирия. Этот город не подвергся грабежу и насилию, но его жителям пришлось отдать все свои ценности, в том числе и мощи святых. После этого Хосров пригласил всех горожан на игры в цирке, где он также присутствовал. Состоялись, конечно же, и гонки на колесницах. А поскольку Хосров знал, что Юстиниан поддерживал «Голубых», он сделал так, что победили «Зеленые» — просто приказал остановиться наезднику соперников! Возвращаясь в Персию, правитель получил выкуп еще с нескольких городов, не тратя времени на их осаду. Среди них была и прославленная, прекрасно укрепленная Эдесса. Ее жители собрали большую сумму на выкуп из неволи пленных антиохийцев, которых персы вели с собой на Восток — на эту благую цель жертвовали даже проститутки. Но трансакция не состоялась: выкупу пленных воспротивился командир императорского гарнизона, а собранные деньги, по всей вероятности, просто присвоил. К концу лета 540 года победоносный правитель уже возвратился в границы своих владений. Его солдаты шли, сгибаясь под тяжестью трофеев, и гнали толпы пленных, самому Хосрову достались огромные сокровища, а его потери в этой войне были минимальны. Полководцы Юстиниана нигде не сумели дать врагу достойный отпор, не проявив никакой инициативы и совершенно не выказав боевого духа и желания сражаться. Это была позорная демонстрация трусости, отсутствия организации и дисциплины, во многих случаях прямо граничивших с предательством. Куда больше отваги, патриотизма и стремления противостоять захватчикам проявило местное население. А ведь в других местах армия императора сражалась мужественно и одерживала значительные победы в столкновениях с куда более грозными противниками! В этой ситуации Юстиниан видел лишь один путь к спасению: он отправил на берега Евфрата своего лучшего и самого доверенного полководца — Велизария. ПОСЛЕДНИЙ КОНСУЛ Весной 541 года Хосров повел свои войска на земли лазов, к причерноморским склонам Кавказского хребта. Правитель этого народа, который до сих нор был подвластен императору, решил присягнуть на верность Хосрову. По пути персы захватили и одну из пограничных крепостей, но осенью им пришлось ее оставить. Среди персов зрело недовольство, им не хватало провианта, к тому же пришло тревожное сообщение о том, что в персидскую часть Месопотамии вторглись войска Велизария. Этот великий полководец в начале 541 года действительно был послан императором на Восток. Но одержав там несколько побед, он быстро отступил от границ Персии. Официальной и, несомненно, крайне важной причиной этого маневра было то, что среди его войск началась какая-то эпидемия, и к тому же появились опасения, что арабы вот-вот могут напасть на Финикию. Однако Прокопий в своей «Тайной истории» утверждает, что настоящая причина отступления была совсем иная и что она была связана с драмой в личной жизни полководца. Как пишет Прокопий, жена Велизария давно уже завела любовника, и был им приемный сын полководца, Феодосий. Этот роман начался еще во время африканской кампании и продолжался в Италии практически на глазах у Велизария. Он же, с типичной для мужчины наивностью, ничего не замечал и все отговорки своей любимой жены принимал как должное. Но теперь Антонина осталась в столице, куда вскоре прибыл и Феодосий — прямо из монастыря в Эфесе, куда он удалился незадолго до этого. Но сын Антонины от первого брака Фокий раскрыл отчиму глаза. Тот вызвал Антонину к себе на Восток и именно поэтому поспешил с отступлением. Как только Антонина прибыла в лагерь, он тут же поместил ее в заключение. Тем временем Фокий захватил Феодосия, который пытался искать убежища в одном из соборов Эфеса, но за большие деньги был выдан епископом города. Высланный в Киликию монах-любовник содержался там Фокием под солидной охраной. И тут в это дело вмешалась Феодора. Под нажимом императрицы Велизарий вынужден был помириться с женой. Фокия по распоряжению Феодоры схватили и под пытками пытались у него выведать, где он держит Феодосия. Один из друзей Фокия был брошен в подземелье, где его, как скотину, стоя привязали натянутыми вожжами к яслям, и так оставили, вынудив в том же положении и на том же месте отправлять все естественные потребности. Через четыре месяца его выпустили на свободу, но утраченный разум к нему так никогда и не вернулся. И наконец, несмотря на упорное молчание Фокия, Феодора сумела найти приятеля Антонины, привезла его во дворец и вернула ей, устроив душещипательную сцену. Сам Фокий, которого держали в темнице три года, дважды убегал, тщетно пытаясь укрыться в церквях — один раз в церкви Богородицы, второй — в кафедральном соборе столицы. Лишь в третий раз ему удалось добраться до Иерусалима, где он прожил еще много лет, скрываясь под монашеской рясой. Сколько же в этой странной истории правды, а сколько вымысла Прокопия, пылавшего ненавистью ко всем — Юстиниану, Феодоре, Велизарию? Похоже, что основная канва событий соответствует действительности, но кое-какие детали наверняка приукрашены. Во всяком случае, во всей этой истории много типично византийского: коварства, интриг, а главное — отвратительной смеси зверства и эротики с показным благочестием, поскольку все действующие лица считали себя (и считались другими) образцовыми христианами: одни из них жертвовали огромные суммы на церковь, другие и вовсе носили монашеское платье. В этом мире мы еще много раз встретимся с подобными ситуациями, и порой трудно бывает удержаться от мысли: насколько же честнее и симпатичнее были древние язычники, которые даже не пытались прикрывать свои преступления столь ханжеским лицемерием. Но все это хитросплетение мрачных интриг объяснялось куда более глубокими политическими причинами. И прежде всего той упорной борьбой, которую императрица годами вела с влиятельным министром Иоанном Каппадокийским, а в этой борьбе хороши были любые средства. И как раз в 541 году Феодоре, наконец, удалось сбросить всесильного сановника — во многом благодаря Антонине. Антонина сумела подружиться с дочерью Иоанна Евфимией и убедить ее в том, что Иоанн вместе с Велизарием должен устроить государственный переворот и взять власть в свои руки. Через Евфимию она устроила тайную встречу с Иоанном, якобы для обсуждения дальнейших планов. Нет никаких сомнений, что Иоанн был предан императору, и если он и согласился на встречу с женой Велизария, то лишь затем, чтобы предостеречь и ее, и его от каких-либо действий. Однако тут он проявил непростительную неосторожность, поскольку императрица, во всех деталях информированная Антониной о развитии интриги, заставила Юстиниана установить за Иоанном слежку и поручить ее двум своим самым доверенным людям, одним из которых был Нарсес. Во время тайных переговоров, когда люди императора пытались схватить Иоанна, дело дошло до вооруженного столкновения, но ему удалось бежать, и он попросил убежища в одном из храмов столицы. И это было признано бесспорным доказательством вины сановника. В один день он лишился всех своих должностей и титулов, а его огромное состояние подверглось конфискации — впрочем, позднее часть его была возвращена. Иоанну пришлось отправиться в малоазиатский город Кизик. К несчастью, случилось так, что епископ этого города был убит неизвестными, и императрица тут же выдвинула совершенно абсурдное обвинение: якобы истинным виновником убийства был Иоанн. Специально созванная комиссия не смогла доказать его вину, но Иоанна все равно приговорили к порке и сослали в Египет, в захудалый городишко. Человек, который только что был всесильным сановником, вынужден был по дороге в ссылку буквально просить милостыню на постоялых дворах. Но ненависть императрицы не оставляла Иоанна Каппадокийского в покое нигде и никогда. Она пыталась снова возбудить против него дело об убийстве — под предлогом того, что вынесенный ему приговор был слишком мягким. И действительно, если бы справедливость обвинения была доказана, Иоанн должен был быть казнен — и за участие в заговоре против власти, и за убийство епископа. Однако в обоих случаях он был оставлен в живых. Чем можно объяснить подобную сдержанность? Похоже, что сам Юстиниан не очень-то верил как в справедливость выдвинутых обвинений, так и в добросовестность суда над сановником. И он поступил так, как это часто бывает с мужьями-подкаблучниками: ради спокойствия в доме (а точнее, во дворце) он согласился осудить Иоанна, однако остатки совести помешали ему согласиться на вынесение смертного приговора. Но хотя Иоанн пережил своего смертельного врага — Феодору — и после ее смерти возвратился в столицу, ему никогда уже не удалось вернуть себе прежнее значение и влияние. Так закатилась звезда одного из лучших государственных деятелей времен Юстиниана! Можно, конечно, критиковать его идеи в области управления и финансов, но следует признать, что в них были и смелость, и новаторство, и размах, а главное — что их автор действовал в интересах страны, а не в своих собственных. После отставки Иоанна Каппадокийского его место (во всяком случае, по финансовой части) занял Петр Барсим из Сирии. Для жителей Византии важнейшими событиями 541 года были нападение персов, драма в семье Велизария, а главное — мгновенное и эффектное падение Иоанна Каппадокийского. И никто тогда даже не предполагал, что в истории год останется памятен прежде всего тем, что для современников не имело особого значения, а для потомков стало одним из эпохальных и символических событий — это был год последнего римского консула. Согласно традиции, с самого начала существования Республики (то есть с 509 года до н. э.) на своих постах ежегодно сменялись два наивысших чиновника, которые олицетворяли собой государственную власть. Смена лиц на этой должности происходила сначала в марте, а затем 1 января — и именно по этой единственной причине новый год у нас начинается именно с этого дня. Таким образом, хотя уже в течение столетий нет уже ни того Рима, ни его консулов, мы до сих нор продолжаем регулярно отсчитывать римский консульский год! Именами консулов датировались все официальные и частные документы, поскольку в то время еще не существовало обычая отсчитывать годы от какого-то начального момента — к примеру, от основания Рима. Конечно, иногда, в качестве вспомогательной, использовалась и эта система, так же как и счет по Олимпиадам, но подобное летоисчисление лишь изредка можно встретить в ученых трудах некоторых историков. Во времена Империи также назначали консулов, иногда даже несколько пар ежегодно, поскольку получение консульства считалось самой высокой честью, к которой стремился каждый политик. Но по существу, важна была лишь первая пара действительных консулов, и только их именами обозначался текущий год. И именно к этому сводился весь почет консульской должности — никакой реальной власти в их руках не было. Время от времени эту должность занимали сами императоры. Мы можем восстановить практически весь список консулов (или тех чиновников, чья должность в определенные исторические периоды соответствовала консульской, хотя и называли их иначе), начиная с 509 года до н. э. и как раз 541 годом заканчивая, когда эта честь по воле Юстиниана выпала сенатору Василию. Потом консулов уже никогда не назначали, хотя следующие византийские императоры в начале своего правления обычно добавляли ко всем иным своим титулам и этот. Итак, повторим еще раз: Василий был последним «частным» консулом — римским, хотя и в Константинополе. Но как же тогда датировать документы и события? Была принята простая система, которая практиковалась и раньше, когда случались перерывы в назначении консулов: стали писать «год такой-то после консульства Василия». И так продолжалось в течение нескольких десятков лет. Можно сказать, что консульство формально пережило само себя. Почему же перестали назначать консулов? Из-за чего прервалась эта более чем тысячелетняя традиция? Здесь все решила воля правителя, а у него могли быть самые разные соображения. И одним из них наверняка было то, что каждый консул по традиции должен был устроить игры, а это были огромные затраты, непосильные порой даже для очень богатых частных лиц, поэтому уже в 537 году сам Юстиниан (как, впрочем, и некоторые его предшественники) пытался ограничить пышность торжеств, связанных со вступлением в должность. Во-вторых, какую-то роль здесь могло сыграть и тщеславие Юстиниана, который не мог смириться с мыслью, что кто-то другой, хотя бы в течение всего лишь одного года, ничем ему не уступает — пусть даже только формально, и что датировка производится не его, императора, именем, а именем какого-то частного лица. Он, впрочем, дал указание производить датировку в соответствии с годами его правления и налоговыми периодами, которые именовались индикциями. Современники, собственно, даже и не заметили смерти древнейшей должности. Они, видимо, полагали, что через несколько лет опять будут назначены новые консулы. Но для нас — тех, кто смотрит на Византию с перспективы прошедших с той поры лет, — этот вопрос имеет глубоко символическое значение, так же как и закрытие Платоновой академии: организационные формы и традиции античного мира вроде бы окончательно уходили в прошлое, а в сущности, они продолжали жить — ведь живы до сих пор академии и все мы ежегодно празднуем начало нового консульского года. Впрочем, есть и еще одна причина, по которой уничтожение консульской должности имеет такое важное значение для европейской культуры. Дело в том, что именно консульство, по крайней мере косвенным образом, способствовало распространению — сначала в научных трудах, а затем и в частной жизни — обычая отсчитывать годы от какой-то начальной точки. Этой точкой могло быть и начало существования мира, и рождение Христа (хотя обе эти даты рассчитывались в Византии по-разному). Год 542-й, то есть первый год после консульства Василия, был ознаменован двумя катастрофами. Во-первых, персидский правитель Хосров снова пересек границу, на сей раз в Месопотамии, а отправленный туда Велизарий не смог помешать ему взять город Калиникум и увести в неволю его жителей. Персы могли бы развить свое наступление и дальше, но они предпочли быстро покинуть пределы империи. Причиной отступления стал страх перед эпидемией, занесенной осенью 542 года из Абиссинии в Египет, которая постепенно охватывала район за районом, провинцию за провинцией, сея страшные опустошения. Зараза распространялась с востока на запад, из Египта и азиатских провинций через Балканы и Италию, добравшись даже до Испании и Галлии. В самом Константинополе болезнь появилась в мае 543 года. Она волнами то приходила, то отступала на протяжении более чем десяти лет, но ее первая атака была самой страшной и унесла больше всего жертв. В столице умерло более трехсот тысяч жителей, непогребенные трупы неделями лежали на улицах. Заболел и сам император, в какой-то момент даже пошел слух о его смерти. У нас есть детальный отчет о течении болезни и ее симптомах, принадлежащий перу Прокопия. Мы знаем, что для нее характерно опухание лимфатических узлов и длительное очень сильное повышение температуры. Однако вопрос, с какой из современных болезней можно идентифицировать эту древнюю эпидемию, видимо, так и останется открытым. По своим последствиям эту заразу — одну из самых страшных, опустошавших в древности Средиземноморье — можно сравнить с той, которая прошла по провинциям Римской империи во II веке, во времена правления Марка Аврелия. Она жесточайшим образом уменьшила человеческий потенциал империи, создав нехватку рабочих рук и рук, способных ее оборонять. А это, в свою очередь, стало причиной серьезных проблем в экономике и ослабило военную мощь государства, вынужденного вести кровавые бои на все новых и новых фронтах — в Азии, в Италии, в Африке. ПЕРСЫ, СЛАВЯНЕ, ОСТГОТЫ Слухи о тяжелой болезни и смерти Юстиниана оказали фатальное влияние на судьбы Велизария и его коллеги по восточному фронту Вуза. Они якобы публично заявили, что не признают никакого нового императора, навязанного им столицей. Феодора сочла это заявление нелояльностью и даже попыткой мятежа. Оба полководца были отозваны в Константинополь и смещены со своих постов. Вуз, отсидев в темнице более двух лет, в конце концов вышел на свободу, но почти потерял зрение. Велизария лишили его личной вооруженной охраны, значительная часть его имущества была конфискована. Подавленный, он жил без всякой уверенности в завтрашнем дне и никак не мог понять, не является ли все это лишь прелюдией к куда более страшным пыткам. На него было страшно смотреть, — пишет Прокопий, — когда он ходил по городу почти в одиночестве, как простой гражданин, мрачный, дрожащий от страха, в постоянном ожидании, что к нему подошлют убийц. В начале 544 года Велизарий неожиданно вновь удостоился милости императора. Он получил звание комита императорских конюшен и был отправлен полководцем в Италию. Феодора заявила, что это она вступилась за него и сделала это только ради Антонины — его жены и ее подруги. И благодарный Велизарий целовал своей половине ноги и называл себя ее вечным рабом. Однако действительные причины снятия опалы с Велизария были куда более глубокими. Империи пришлось снова вести войну в Италии, и в то же самое время не прекращались тяжелые бои с персами на Востоке. Полководцы императора в 543 году вторглись в Армению, но, достигнув определенных успехов, начали терпеть поражения. Хосров, в свою очередь, на следующий год совершил нападение на Сирию. Он попытался взять Эдессу, но был отбит ее отважными защитниками, хотя и успел практически полностью разорить окрестности. Наконец весной 545 года император решил заключить мир — но только частичный, который должен был действовать лишь на территории Месопотамии и Сирии, но не распространялся на земли лазов у подножия Кавказа. Персидскому правителю было сразу выплачено 2000 фунтов золота, а ко двору Хосрова был отправлен известнейший врач того времени Трибун — это было одним из условий перемирия. Тот, в соответствии с договором, спустя год вернулся на родину и привел с собой более трех тысяч пленных, захваченных Хосровом на землях империи во время предшествующих кампаний — это было единственное вознаграждение, о котором врач попросил персидского правителя. Перемирие возобновлялось еще дважды, а настоящий мир между державами был заключен лишь в конце 561 года. Персы окончательно отказались от земель лазов, которые по преимуществу были христианами, а император обязался ежегодно выплачивать правителю персов 30 000 золотых монет, причем сумма за семь лет должна была быть выплачена сразу же. Граница Сирии и Месопотамии осталась неизменной, и обе стороны обязались не строить на этих территориях новых крепостей и укреплений. Договор устанавливал, в каких местах купцы из обеих стран должны были осуществлять торговые операции друг с другом. Стороны договорились о взаимной выдаче перебежчиков. Христианам в Персии разрешалось проводить богослужения, однако запрещалось вести миссионерскую деятельность. Договор о мире заключался на пятьдесят лет, однако в действительности он уже через несколько лет был нарушен, но Юстиниана к тому времени уже не было в живых. В сущности, этот договор никому не принес никакой значительной выгоды, а потери, понесенные обоими государствами в войнах друг с другом, невозможно было даже подсчитать, они просто превосходили всякое воображение. И сколько же раз в истории повторялась подобная ситуация! Войны, которые велись без смысла, без цели, без всякой материальной необходимости! И до сих пор ничего не изменилось — даже в XX веке. Стоит, однако, вернуться к временам того первого перемирия — к 545 году И если император его заключил, то сделал он это, несомненно, из-за тех проблем, которые испытывал на других территориях — не только в Италии и Африке, но и куда ближе к собственной столице, на Балканах, где постепенно все реальнее становилась угроза опаснейшего нашествия славянских племен — их тогда называли антами и склавинами. Как воспринимали их современники? Вот характеристика, данная им Прокопием: «Эти племена не управляются одним человеком, но издревле живут в самоуправлении народном, и поэтому и удачи, и неудачи для них дело общее. Также и во всем остальном, можно сказать, у этих северных варварских племен вся жизнь и законы одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молнии, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. […] Кроме того, почитают они реки и нимф, и всяких прочих демонов, приносят жертвы всем им и по этим жертвам производят гадания. Живут они в жалких хижинах, далеко друг от друга, и в основном каждый из них по несколько раз меняет места жительства. Вступая в битву, большинство из них пешком идет на врагов со щитами и дротиками в руках, а панцирей они никогда не надевают. Иные не носят ни рубашек, ни плащей, а одни только штаны, закатанные до промежности, и в таком виде идут на сражение с врагами. У обоих племен один и тот же язык — невероятно варварский. И по внешнему виду они не отличаются друг от друга: все высокого роста и огромной силы, а цвет кожи и волос у них не очень белый, скорее пепельный, и не совсем темный, а в основном рыжеватый. Образ жизни у них тот же, что и у массагетов, грубый, безо всяких удобств, они вечно покрыты грязью, но, в сущности, это люди неплохие и не склонные творить зло, а простотой обычаев они напоминают гуннов». Оба эти племени — а также протоболгары, остатки гуннов, а чуть позже еще и авары — совершали набеги на византийские земли, грабили балканские провинции практически ежегодно, хотя набеги эти и различались охватом и были неодинаковы по интенсивности. Обрабатываемые земли они опустошали огнем и мечом. Порой орды варваров подходили к самым стенам столицы, а в Греции добирались до Фермопил. Потери населения и материальных ресурсов были просто немыслимые. Однако стоит отметить: несмотря ни на что, за время правления Юстиниана ни одному пришлому народу не удалось обосноваться на постоянное место жительства к югу от Дуная. Уже одно это можно считать серьезным успехом. Тем временем в других местах империи приходилось напрягать все силы, чтобы не потерять то, что было совсем недавно добыто ценой невероятных усилий. Так обстояли дела в Африке, но прежде всего — в Италии. Остготы, оттесненные Велизарием с Апеннинского полуострова, сохранили свои земли к северу от реки По. Когда Витигес сдался и был вывезен в Константинополь, остготы, как уже было сказано, выбрали себе нового короля — Ильдебада. Весной 541 года в результате сплетения всяческих интриг он был убит, а осенью того же года, после множества споров и разногласий между воинами, королем был провозглашен молодой родственник Ильдебада, Бадуил, вошедший в историю под своим уменьшительным именем — Тотила. Выбор этот оказался на редкость удачным — конечно, если смотреть на него с точки зрения остготов. Новый король вскоре проявил и великолепные организационные способности, и незаурядный талант военачальника. Другое дело, что одерживать блестящие победы ему помогало состояние императорских войск в Италии. Византийской армией командовали здесь сразу несколько уже успевших рассориться друг с другом военачальников, и виноват в создавшейся неразберихе был сам Юстиниан, опасавшийся передачи всей полноты власти на этом театре военных действий в одни руки — просто потому, что он никому не доверял. Дисциплина в армии оставляла желать лучшего, а коррумпированная и забюрократизированная имперская администрация так притесняла местное население, что многие уже с ностальгией вспоминали готов. Император, разумеется, отказался признать Тотилу королем и, чтобы свергнуть его с престола, отправил за реку По свои войска — но они были разбиты. Тотила тут же воспользовался сложившейся ситуацией: перешел через Апеннины, занял Умбрию, затем продвинулся далеко на юг и овладел территорией до самой южной оконечности полуострова. Затем он приступил к осаде Неаполя и, воспользовавшись поддержкой горожан, вступил в его стены уже весной 543 года. Ни население, ни императорский гарнизон при взятии города не понесли ущерба — Тотила отнесся к ним весьма благожелательно. Пытался он привлечь на свою сторону и римлян, но это ему не удалось, несмотря на то, что горожане сильно страдали от злоупотреблений солдат и чиновников — куда сильнее, чем во времена владычества готов. И лишь тогда, когда Тотила уже достиг таких успехов, Юстиниан решил отправить в Италию Велизария, наделив его полномочиями главнокомандующего — он должен был вернуть империи все, что так быстро и легко завоевал несколько лет назад. Однако в этот раз Велизарий получил в свое распоряжение куда меньше солдат — всего несколько тысяч — и слишком мало денег. Он высадился на полуострове летом 544 года, но сделать ничего не смог. Ему пришлось в полном бессилии наблюдать за тем, как перед Тотилой капитулируют все новые и новые города, в том числе Болонья, Сполето, Ассизи, Плацентия (Пьяченца). Тотила встал лагерем в Тибуре (нынешний Тиволи) и еще раз попытался захватить Рим, но его ждал решительный отпор оставленного Велизарием в городе гарнизона, хотя и весьма малочисленного. А сам главнокомандующий армией Юстиниана располагал слишком слабыми и разрозненными соединениями, чтобы приступить к каким-либо серьезным военным действиям против остготов. Благодаря имевшемуся у него флоту он господствовал на море, но на суше власть Тотилы распространялась на все новые и новые территории, а армия императора лишь в некоторых городах пыталась оказывать сопротивление королю остготов. Без существенной помощи Константинополя рассчитывать на какой-либо успех военных действий даже не имело смысла. Велизарий послал в столицу свою жену Антонину, которая делила с ним все трудности и опасности этого похода, хотя ей к тому времени уже исполнилось шестьдесят. И она отправилась на берега Босфора, чтобы через свою подругу Феодору добиться от Юстиниана подкреплений. Но когда Антонина добралась до Константинополя, императрицы уже не было в живых. Она умерла от рака 28 июня 548 года. Мир покинула выдающаяся личность — при всех ее недостатках, ошибках и преступлениях. Влияние Феодоры на судьбы империи трудно оценить однозначно, но в некоторые моменты, как хотя бы во время восстания «Ника», именно ее голос был решающим. Вместе с уходом Феодоры закончилась важнейшая эпоха не только в личной жизни Юстиниана, но и в государственной политике. Влияние приобретали новые люди и новые группировки. Велизарий и его жена первыми ощутили на себе эти изменения. Без поддержки в ближайшем окружении императора невозможно было рассчитывать ни на военную, ни на финансовую помощь, необходимую для войны в Италии. В этой ситуации Антонине оставалось добиваться лишь отзыва мужа с должности командующего. По правде говоря, того же самого добивались и враги Велизария, и у них были для этого серьезные причины. В течение нескольких лет полководец не одержал ни одной победы, если не считать овладения Римом — но тут ему на руку сыграл неудачный маневр Тотилы. За это время Велизарий ни разу не дал остготам ни одной настоящей битвы в открытом поле, хотя те рвались в бой. Но полководец и его армия буквально тряслись от страха, как образно пишет об этом Прокопий. Обвиняли Велизария и в лихоимстве по отношению к местному населению, хотя это обвинение было совершенно безосновательным. А что оставалось делать полководцу, чтобы хотя бы прокормить своих солдат, если столица годами не оказывала ему никакой реальной поддержки? В этой ситуации армии оставалось надеяться лишь на то, что удавалось раздобыть на месте своими силами. Велизарий был отправлен в отставку со всеми почестями. В более поздние времена ходили легенды о том, как великий и заслуженный полководец был не только брошен в темницу, но еще и ослеплен, и о том, как последние годы жизни он прожил в нищете, выпрашивая милостыню. Но в действительности все было иначе. Велизарий до конца дней своих носил высокие звания и титулы, его осыпали всяческими почестями, жил он в достатке, а император относился к нему благосклонно и с доверием. Действительно, в результате придворных интриг он пережил еще одну опалу, но она была весьма мягкой и недолгой. Однако командовать армией в настоящей битве ему больше никогда не довелось. Умер Велизарий в марте 565 года. Вместе с ним и с императрицей Феодорой с исторической сцены сошло целое поколение, игравшее важнейшую роль в течение многих лет правления Юстиниана. ПАДЕНИЕ ОСТГОТОВ После отзыва Велизария Юстиниан довольно долго не посылал в Италию новых командующих. Тотиле тем временем сопутствовал успех: он занимал все новые территории, почти нигде не встречая сопротивления, а византийские владения на полуострове с каждым месяцем уменьшались все сильнее. Остготы держали в осаде Рим, который защищали всего 3000 солдат императорского гарнизона. И в конце концов 16 января 550 года исавры, которым уже много лет не платили никакого жалованья, открыли готам одни из городских ворот. Захватчики перерезали большую часть защитников, за исключением тех нескольких сотен солдат, которые сдались и перешли на службу к остготам. Лишь немногим удалось выбраться из города. По отношению к жителям король проявил благородство. Он призвал горожан и сенаторов к возвращению, занялся восстановлением произведенных при осаде разрушений — правда, в этой области результаты были весьма скромные, поскольку на строительные работы не хватало средств. Тотила даже устроил игры в Большом цирке, которыми сам и руководил. Скорее всего, это были последние официальные игры, свидетелем которых стала эта прекрасная огромная арена — самая большая в Древнем Риме, которая веками являлась средоточием жизни и эмоций этой столицы мира. Сегодня от нее ничего не осталось, кроме пустой площади и обломка стены между Палатинским и Авентинским холмами. Каким же жалким должно было быть это зрелище, устроенное в полумертвом, опустевшем, полуразрушенном городе его новым хозяином — королем варваров-завоевателей! Тотила искренне стремился к завершению войны, и он снова отправил своих послов в Константинополь. Он предлагал еще более выгодные условия договора, чем те, которые были предложены в первый раз: Тотила хотел стать союзником Византии, обязываясь при этом ежегодно платить дань и предоставлять отряды своих воинов по первому требованию. Однако Юстиниан даже не принял послов короля. Император был движим лишь честолюбивым стремлением достичь той цели, которую перед собой поставил, и старческим упрямством, которое сам он считал настойчивостью, достойной похвалы и восхищения. Цена вопроса не имела никакого значения, важно было лишь никуда не сворачивать с избранного пути. К сожалению, это был один из многочисленных в истории примеров, ярчайшим образом демонстрирующий, как черты характера одного человека — отсутствие у него воображения и знания всех деталей вопроса, его неумение идти на компромисс — оказывают катастрофическое влияние на ход важнейших эпохальных событий. В данном случае неуступчивость Юстиниана по отношению к более чем разумной позиции короля остготов и его нежелание пожать дружески протянутую руку в результате оказались губительными для всех: и для империи, и для остготов, и для Италии. Обстоятельства заставили короля Тотилу нанести империи новый удар — раз уж не было никакой надежды на заключение взаимовыгодного договора. Он подготовился к походу на Сицилию и собрал огромный флот из нескольких сотен кораблей. По дороге он занял Тарент (совр. Таранто), а в мае 550 года уже высадился на острове, который его войска разграбили без всякого милосердия. До сих пор Юстиниан события в Италии принимал с поразительным равнодушием и ничего не предпринимал — кто знает, не было ли это следствием бессилия старца принять какое-либо решение. А Феодоры рядом с ним уже не было. Но угроза утраты Сицилии как будто вырвала его из летаргического сна. Он незамедлительно назначил главнокомандующим похода против остготов своего племянника Германа — прославленного во многих битвах полководца. Герман пользовался огромной популярностью и даже считался наследником трона. Незадолго до этого он взял в жены Матасунту — внучку великого Теодориха, вдову Витигеса. Этот брак произвел огромное впечатление на италийских остготов. Многие из них готовы были перейти на сторону Германа, связавшего себя семейными узами с родом их великого короля. Однако злая судьба распорядилась так, что по дороге в Италию Герман остановился в Сердике (нынешней Софии), где заболел и умер осенью 550 года. Новым командующим стал Нарсес, который более десяти лет назад уже командовал войсками в Италии. На сей раз император щедро снабдил его и людьми, и деньгами. Но несмотря на это, Нарсес не смог сразу же двинуться с армией на запад — сначала ему пришлось отражать нападение задунайских племен. А тем временем другие полководцы Юстиниана сумели вытеснить остготов с Сицилии. Летом 551 года в Адриатическом море, у прибрежного города Sena Gallica (нынешняя Сенигаллия), состоялась битва на море между флотом остготов и византийским флотом. Остготы потеряли большую часть своих судов, и это обеспечило императору власть на море и избавило побережья Далмации и Греции от постоянных набегов и грабежей. Была снята и осада Анконы. Однако остготы в какой-то мере отплатили византийцам за это поражение захватом Сардинии и Корсики, где гарнизоны императорской армии были крайне немногочисленны. Весной 552 года Нарсес, наконец, двинулся в Италию во главе двадцатитысячной армии. По большей части она состояла из наемников, набранных из разных пограничных племен и народов. Одних только лангобардов в ней насчитывалось несколько тысяч, были также герулы и гепиды, протоболгары и гунны, и даже персы. У Нарсеса не было достаточного количества кораблей, чтобы одновременно переправить всех через Адриатику, а переправлять войска по частям он опасался и повел армию пешим ходом вдоль берега. Дорога была долгой и трудной, на пути встречалось множество препятствий. Нарсес, однако, сумел их преодолеть и 6 июня прибыл в Равенну, где был расквартирован императорский гарнизон. Спустя несколько дней объединенные силы двинулись на юг и по Фламинийской дороге вторглись в глубь Апеннинского полуострова. Встреча с отрядами остготов под командованием самого Тотилы состоялась в конце июня в Умбрии, рядом с городком Тагина (современный Гуальдо-Тадино) на плоскогорье Буста Галлорум. Этой битве суждено было решить не только исход кампании, но и судьбу остготов и всей Италии. Тяжелейшее противостояние в конце концов закончилось победой армии Нарсеса. Она значительно превосходила войска Тотилы численностью, а кроме того, в ее составе были отряды отличных лучников. Да и сам Нарсес оказался прекрасным полководцем, умело применившим тактику окружения противника. Не помогли даже отчаянные атаки великолепной кавалерии остготов. На поле битвы их полегло более шести тысяч, а тысячи сдавшихся в плен были вырезаны рассвирепевшими солдатами и наемниками армии императора. Тотила в своих прекрасных доспехах героически сражался в первых рядах. Тяжело раненный, он еще сумел вырваться с горсткой своих воинов, но умер от ран неподалеку от поля битвы. Там его и похоронили. Но победители надругались над могилой и над останками отважного короля. Они выкопали тело, сорвали с него одежду и доспехи и отвезли в Константинополь, чтобы бросить к ногам Юстиниана. Стоит отметить, что Тотила был одной из самых привлекательных фигур той эпохи. Отважный, рыцарственный, до конца верный всем взятым на себя обязательствам, он отличался еще и человечностью, неохотно применяя жесткие меры, что уже само по себе в те времена было большой редкостью. Битва при Буста Галлорум стала самой блистательной победой византийского оружия за многие десятилетия. Но кроме того, эта битва была одной из наиболее значимых для истории Европы, хотя и не относится к числу достаточно известных — о ней упоминают лишь самые толстые учебники. И это тоже является поводом для размышлений. Одним из первых шагов Нарсеса после битвы была высылка из Италии (к тому же под конвоем!) отрядов союзников-лангобардов — за то, что они начали немилосердно грабить местное население. Воины ушли, нагруженные трофеями и деньгами, но уносили они с собой еще и память о красивой, богатой, солнечной стране, какую им всем довелось увидеть впервые. Прошло чуть более десяти лет, и они вернулись сюда, когда Юстиниана уже не было в живых. Затем Нарсес двинулся к Риму и взял его практически без боя — немногочисленный остготский гарнизон не мог оказать ему успешного сопротивления. С тех пор бывшая столица империи в течение двух веков оставалась в сфере политического влияния Византии, что, в свою очередь, создавало особую ситуацию для папства — и если бы не оно, Рим стал бы ничего не значащим провинциальным городом. Несмотря на разгром и преследовавшие их постоянные неудачи, разбросанные по разным городам и землям Италии остготы даже не думали о капитуляции. Они выбрали в Павии нового короля, которым стал опытный полководец по имени Тейя. Его недолгое правление отмечено множеством злодеяний против жителей Италии — он страхом стремился удержать их в подчинении. Король лично приказал казнить триста юношей, сыновей сановников из самых разных мест. Их взял в качестве заложников еще Тотила — чтобы быть уверенным в лояльности населения во время войны с императором. Убита была и группа сенаторов, возвращавшихся в Рим после взятия города Нарсесом. Нарсес тем временем приступил к осаде города Кумы, в котором хранилась казна короля остготов, а гарнизоном командовал брат короля Тейи. Король сам поспешил ему на помощь. Он пробился из Павии к Неаполитанскому заливу и разбил свой лагерь у подножия Везувия. Обе армии стояли там друг против друга в течение двух месяцев. Однако флот, снабжавший остготов провиантом, перешел на сторону Нарсеса, и тогда Тейя отступил к югу и занял «Молочную гору» у основания полуострова Сорренто. Здесь в самом конце 552 года состоялась еще одна — последняя — великая битва в истории остготов. Кровавые бои шли два дня. Король Тейя, отважно сражавшийся в первых рядах пеших воинов, погиб в самом начале битвы, и византийцы с триумфом носили по полю его голову, воткнутую на острие копья, но даже это не сломило боевой дух их противников. Готы сдались лишь под конец следующего дня и на почетных условиях — получив возможность беспрепятственно покинуть место сражения. Итак, у остготов больше не было короля, они проиграли битву, и все же их гарнизоны в разных городах, в том числе и в Кумах, вовсе не собирались сдаваться. В руках готов оставались еще и обширные территории к северу от реки По. Но самое главное, они рассчитывали на помощь франков и алеманнов. И действительно, хотя король франков не хотел вмешиваться в итальянскую войну сам, он дал на это свое тайное согласие двум вождям-алеманнам, братьям Бутилину и Левтарису. В 554 году их орды опустошили всю южную и центральную Италию. Алеманны все еще оставались язычниками, а потому не щадили даже церквей. Но на обратном пути банды Левтариса были разбиты неподалеку от Пезаро на Адриатическом побережье, а их остатки вместе с предводителем пали жертвой эпидемии. Тем временем сам Нарсес полностью разгромил Бутилина поблизости от Капуи. Рим еще торжественно праздновал эти победы, а Нарсес уже приступил к осаде города Конца (Conza) в горах Апеннин. Гарнизон, численность которого составляла 5000 человек, сдался от голода лишь весной 555 года. Пленных отослали в столицу. Но в отдельных городах Италии, где укрепились остготы, сопротивление продолжалось еще в течение нескольких лет. Верона и Брешия были взяты лишь в 561 или даже 562 году, то есть через десять лет после разгрома и гибели Тотилы. Лишь тогда и после того как было отражено нападение франков, вся Италия от южной оконечности до Альпийских гор оказалась под властью Юстиниана. Это был конец эпопеи великого и отважного народа. Надо признать, что остготы защищались мужественно и до конца, бились даже тогда, когда не оставалось уже и тени надежды. Война с ними изобиловала множеством драматических событий, она длилась много лет и забрала несметное множество жизней — тогда как богатое королевство вандалов в Африке рухнуло чуть не с одного удара! Но в конце концов оба эти народа ждала одна судьба: покоренные силой оружия, они утратили не только свое присутствие на арене большой политики, но и этническую самобытность — быстро растворились в массе чужаков и вымерли, не оставив после себя никаких следов, кроме имени. И оба они своей гибелью обязаны были воле и решимости одного лишь человека. И этим человеком был Юстиниан. Да, император покорил Италию, но какой ценой! Многочисленные нашествия и грабежи полностью разорили страну. И хотя пропаганда Юстиниана гласила, что император освободил ее от власти тирана, в сущности, произошла лишь смена хозяина — и определенно с лучшего на худшего. Во времена правления остготов жители Италии имели довольно много прав и свобод, жили по своим старым законам, пользовались благами мира и стабильности. А теперешние захватчики, хотя и называли себя римлянами и освободителями, сами родом были в основном греки, армия их была варварской и плохо оплачиваемой, а бюрократический аппарат, тупой и коррумпированный, считал Италию покоренной провинцией и требовал дани. Вся Италия лежала в развалинах, но наиболее заметно это было в самом Риме. Ни Аларих, ни Гензерих, ни бургунды вместе взятые не причинили в V веке таких разрушений, какие город получил во время войны с остготами — за время многократных осад и переходов из рук в руки. От полнейшего упадка Рим спасло лишь то, что он был столицей епископа, который пользовался на Западе наивысшим авторитетом. Для нормализации правовой ситуации в Италии император уже в 554 году издал знаменитую конституцию. Она прежде всего приводила в порядок имущественные отношения. Этим постановлением объявлялись недействительными как конфискации, так и дары, сделанные «тираном» Тотилой, зато в нем подтверждались все юридические акты предшествовавших Тотиле остготских королей. Конституция вводила в действие на территории Италии законодательство Юстиниана и гарантировала жителям Рима, так же как и учителям, врачам, юристам, обеспечение провиантом, она же подтверждала привилегии высших слоев, и прежде всего сенаторов. Гражданское управление Италией было поручено префекту претория. В его префектуру входил сам полуостров, долина реки По и часть Альп. Однако Далмация и Сицилия оставались в прямом подчинении Константинополя, а Корсика и Сардиния подчинялись префекту Африки. Фактической столицей Италии стала Равенна. Впрочем, она уже была ею — и при последних западноримских императорах, и при остготских королях. Памятниками славы Юстиниана и прекрасными примерами ранневизантийской архитектуры в этом городе и сегодня являются прежде всего два прекрасных храма — базилика Святого Виталия (San Vitale) и церковь Святого Аполлинария в Классе (Sant Apollinare in Classe). Мозаики базилики Сан-Витале, на которых изображены Юстиниан и Феодора с приближенными, принадлежат к числу самых великолепных и наиболее известных произведений искусства той эпохи, дошедших до наших дней. Сразу же после 550 года императору удалось, на этот раз без особых усилий, занять большую часть южной Испании вместе с городами Малагой, Кордовой и Картахеной. Он достиг этого, оказав помощь одному из претендентов на трон в королевстве вестготов, которые тогда правили Испанией. И могло бы показаться, что Римская империя восстает из пепла и что Средиземное море вновь становится внутренним морем одного лишь государства. Наверное, именно так считали многие современники Юстиниана, и прежде всего он сам. Но в этом император очень сильно ошибался. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ В течение всех этих долгих лет ведения кровавых войн Юстиниан ни разу не покидал столицу. Он был занят в основном проблемами богословия и церковной политики. Это была своеобразная разновидность религиозного фанатизма, и в этом его обвиняют даже писатели христианского толка — как современники императора, так и авторы более поздних лет. И со временем этот фанатизм не только не ослабевал, а напротив, лишь усиливался, и с точки зрения психологии в этом нет ничего удивительного — такое довольно часто случалось и в более близкие нам времена, а не только в древности. Особенно серьезную полемику вызвал так называемый «Эдикт против трех глав», изданный императором в 543 году. В трех разделах этого документа (отсюда и название эдикта) Юстиниан осудил учения давно уже умерших к тому времени трех епископов, подозревавшихся в несторианстве. Несторианство было ересью, учившей, что в Христе одновременно существовали две совершенно отдельные личности: божественная и человеческая. Юстиниан считал, что, выступив против трех еретиков, он расположит к себе монофизитов и этим поспособствует воцарению в христианстве мира и единства. Но получилось так, что этим эдиктом он лишь посеял зерна новых серьезных конфликтов. Действительно, восточные епископы приняли эдикт благосклонно, но Запад отнесся к нему весьма недоброжелательно. Во-первых, потому что они почти не были знакомы ни с осужденными Юстинианом трудами, ни вообще с несторианским вероучением, так что суть вопроса была им не слишком ясна. И к тому же было непонятно, а зачем вообще понадобился эдикт, если этот вопрос уже рассматривался Халкидонским собором. И наконец, осуждение людей, живших более ста лет назад, и написанных ими трудов казалось просто неуместным. Но Юстиниан даже и не думал уступать. В 547 году из Рима в Константинополь был доставлен папа Вигилий. После нескольких месяцев переговоров он под давлением императора согласился подписать осуждение «трех глав». Известие об этом вызвало резкий протест в христианских общинах Запада. Африканские епископы, не стесняясь в выражениях, прокляли папу, а он в свою очередь отлучил их от церкви. Дело дошло до серьезного раскола, а кое-где даже до кровопролитных столкновений в храмах между сторонниками и противниками папы. А тем временем сам папа Вигилий — может быть, узнав об этих событиях, — изменил свое мнение и выступил против императорского эдикта. Преследуемый людьми Юстиниана, он пытался укрыться в одном из храмов, но когда и там дело дошло до возмутительных сцен, сумел перебраться в Халкидон, где и объявил о своем отказе поддерживать императора во всем, что касается «Эдикта против трех глав». Юстиниан сумел найти выход и из этой ситуации. В 553 году он созвал в Константинополе Вселенский собор, пятый по счету. На него прибыли в основном восточные епископы. Вигилий был низложен со своего престола, но при этом Рим постарались ничем не задеть, проведя очень деликатный раздел между самой папской столицей и тем, кто в ней правит. Уже после завершения заседаний собора папа одобрил его решения и снова осудил три учения. Вигилий был освобожден, и ему было разрешено вернуться в Рим, но он умер по дороге в 555 году. Изменчивость, а скорее просто непостоянство взглядов Вигилия вызывало возмущение многих христианских центров западного мира. Дело даже дошло до того, что христианские общины Милана и Аквилеи надолго разорвали все связи с Римом. Но необходимо еще раз заметить, что на Западе плохо ориентировались в богословских и тактических тонкостях этого вопроса, да и вообще интерес к богословию здесь пребывал на несравненно более низком уровне, чем на Востоке, что, конечно же, было связано прежде всего с полным упадком образования из-за нашествий варваров и хаоса во всех сферах жизни. Так что поступки папы Вигилия здесь оценивали не столько с точки зрения отношения к предмету самого спора, сколько с позиции тщеславной убежденности в том, что представитель церкви Запада никак не должен уступать требованиям императора Востока! Сложная богословская полемика вокруг «Эдикта против трех глав» может на первый взгляд показаться покрытой пылью веков и не имеющей никакого отношения к дню сегодняшнему, но это не так: данный вопрос всегда был и до сих пор остается весьма щекотливым. Доказательством служит хотя бы то, что к полемике о «трех главах» неоднократно возвращались, в том числе и на I Ватиканском соборе — при обсуждении проблемы непогрешимости пап в вопросах веры. А авторы одного из новейших трудов по истории католической церкви, Жан Даниэлу (J. Danielou) и Анри-Ирене Марру (H.I. Marrou), тактично замечают, что богословы до сих пор рассматривают проблему, как же следует трактовать значение тех документов, которые подписал папа Вигилий, и имеют ли юридическую ценность решения V собора. А ведь столько веков с тех пор минуло… Юстиниан все больше погружался в теологические медитации и спекуляции. И наконец, уже после 560 года, он пришел к выводу, что правы были те, кто утверждал в своем учении, что тело Христово было безупречно еще до воскрешения, а раз так, то и страдания его следует считать лишь мнимыми. Поскольку в противном случае, как доказывали эти богословы, тело его было бы подвержено всем человеческим недугам, а это невозможно. И Юстиниан решил этот догмат нетленности тела Христова своей властью навязать всем христианам: он стал издавать соответствующие постановления, неисполнение которых грозило суровыми карами. Их появление вызвало решительный протест духовенства, в том числе и константинопольского патриарха. По приказу императора он был низложен со своего престола и отправлен в ссылку. Трудно даже себе представить, к каким конфликтам, гонениям и волнениям в христианстве могли бы привести эти новые идеи и действия Юстиниана. Однако он покинул этот мир, не успев сотворить самое худшее. Как будто мало было людям войн, эпидемий и религиозных противостояний, так еще в столице и других крупных городах то и дело вспыхивали опасные уличные беспорядки, и затевали их цирковые партии «Зеленых» и «Голубых». Эти организации вновь возродились после восстания «Ника» и резни 532 года. Но глубинной причиной волнений были серьезные трудности со снабжением населения больших городов, и прежде всего Константинополя, продовольствием. В этот безопасный и богатый город прибывали толпы народа со всех концов империи, чтобы жить здесь, ничего не делая — лишь требуя хлеба и зрелищ от императора и богачей. Развлечением для них было участие в торжественных светских и религиозных церемониях — а также и в демонстрациях и всяких прочих выступлениях против власти. Какие же на этих сборищах кипели эмоции, сколько же было возможностей выплеснуть из себя гнев, жажду крови, инстинктивное желание драться! И именно этим жила столица. А потому почти никто из ее жителей не обратил никакого внимания на то, что около 561 года за Дунаем, в его нижнем течении, появилось новое племя кочевников — называли их аварами. Племя это прибыло издалека — из Маньчжурии и Монголии, где около 555 года их разбили бывшие подданные — турки. На некоторое время авары осели на землях к северу от Кавказского хребта, и именно там они впервые встретились с полководцем императорской армии Юстином, сыном Германа, который отправил аварских послов в столицу. Здесь они произвели полный фурор своими нарядами, скроенными на китайский манер. С аварами был заключен мирный договор — в надежде на то, что они помогут утихомирить враждебные племена пограничья, и прежде всего славянских антов и остатки гуннов. А спустя несколько лет авары, как уже было сказано, появились в низовьях Дуная. Их каган Баян потребовал, чтобы его народу было позволено поселиться на землях империи, в современной Добрудже. Юстиниан, разумеется, не мог на это согласиться. Конечно, этот опустошенный постоянными набегами край крайне нуждался в рабочих руках, но кочевники и грабители были вовсе не теми людьми, которые нужны были здесь для возделывания земли. Кочевники ответили угрозами, но были еще слишком слабы, чтобы попытаться самостоятельно преодолеть Дунай и покорить приглянувшиеся им земли силой оружия. В конце концов, авары, как якобы союзники империи, получили кое-какую поддержку и отправились в набег на земли франков в Центральной Европе, добравшись до самой Тюрингии. В то время никто еще — и даже сами авары! — не осознавал, насколько с их приходом изменилась ситуация на Дунае и какие последствия это будет иметь в самом ближайшем будущем. В столице тогда куда больше интересовались событиями при дворе. Во-первых, раскрытым в 562 году заговором нескольких высоких сановников, покушавшихся на жизнь императора. Обвинение было предъявлено в том числе и Велизарию, который оказался под домашним арестом, хотя его опала длилась недолго. Но истинные виновники дорого заплатили за свои интриги. Событием иного рода, возбудившим всеобщий интерес, стало паломничество, совершенное восьмидесятилетним уже императором в некую местность в Галатии — почти в самом центре Малой Азии! — чтобы поклониться якобы находившейся там тунике Христа. Это было первое и одновременно последнее паломничество Юстиниана, совершенно не склонного к путешествиям. Постоянным предметом разговоров, предположений, сплетен и, конечно, дворцовых интриг был вопрос о наследнике трона. Детей у Юстиниана и Феодоры не было. Пока жил Герман, все казалось простым и ясным. Взоры всех обращались именно на него, в особенности после того как в 548 году умерла враждебно настроенная к нему Феодора. Но когда в 550 году умер и Герман, в тихое соперничество за наследование императорской порфиры включились два Юстина. Одним из них был сын Германа, другим — сын Вигиланции, сестры Юстиниана. И ясно было лишь одно: кто бы из них ни одержал победу, править будет Юстин. Сын Германа был прославленным полководцем и пользовался широкой популярностью. Командуя армией, он редко бывал в столице — то был у подножия Кавказа, то на берегах Дуная. Зато второй Юстин, сын Вигиланции, предусмотрительно держался поближе к императору и наконец получил должность куропалата — начальника дворцовой стражи, которая, как легко можно догадаться, давала широкие полномочия и обеспечивала влияние практически на все дела. Юстин умело укрепил свою позицию с помощью двух людей. Он расположил к себе препозита императорской опочивальни, евнуха Каллиника, а должность комита эскувиторов доверил своему другу и секретарю Тиберию. Но что самое главное, Юстин был женат на Софии — племяннице Феодоры. А это очень много значило для императора, до сих пор неизменно верного памяти своей любимой жены. И все же, несмотря ни на что, вечно подозрительный и очень ревниво относившийся к власти Юстиниан не признал за Юстином титула кесаря — то есть не указал официально, что видит в нем своего преемника. В этой ситуации оба Юстина тайно договорились, что кто бы из них ни стал императором, второй получит при нем наивысшую должность. Они терпеливо ждали, и все должен был решить случай. Когда в ночь с 14 на 15 ноября 565 года Юстиниан умирал от старческой немощи, рядом с его ложем был один Каллиник. И именно он обнародовал последнюю (но настоящую ли?) волю императора: трон после него должен перейти к Юстину, сыну Вигиланции. Ушедшему в мир иной императору было около 83 лет, из них он правил ровно 38 лет, 7 месяцев и 13 дней. Но в действительности Юстиниан правил дольше, ведь в течение еще нескольких лет он управлял государством от имени немощного Юстина, лишь формально находившегося у власти. Известие о смерти императора подданные встретили с радостью. Ее эхо слышится в словах одного из летописцев — современников событий: «Юстиниан покинул нас, чтобы, наконец, отчитаться в своих деяниях перед адским трибуналом и получить заслуженную награду!» Так осудили его люди, измученные кровавым, жестоким и начисто лишенным милосердия правлением человека, одержимого манией величия и религиозными химерами. А как можем мы оценить его сейчас, с перспективы почти полутора тысяч лет, минувших с того времени? Политический аспект его деятельности — создание огромного государства, в котором должно было возродиться величие и мощь Римской империи, — интересует теперь лишь историков. Слава побед над вандалами и остготами оказалась иллюзорной. Зато последствия постоянных тяжелых войн еще очень долго ощущались в обширной, но полностью истощенной чрезмерным финансовым напряжением стране. Можно без всякого преувеличения сказать, что именно Юстиниан, движимый стремлением и мечтой возродить давний Рим, стал главным виновником слабости Византии. Религиозные взгляды и намерения императора, во имя которых он пролил столько крови и устроил столько гонений, да и вся эта яростная вероисповедная полемика тех времен и злобные кампании одних христианских группировок против других, тесно сплетенные с вопросами политики, сегодня нам малопонятны, и даже церковные историки к ним почти равнодушны. Они представляют собой лишь одну из страниц длинной истории сумасшествий и умопомрачений на протяжении существования человечества. Даже люди глубоко верующие не могут понять, как можно было придавать столь важное значение отвлеченным понятиям и надуманным формулировкам. Так что же осталось после Юстиниана и эпохи его правления? Во-первых, прекрасный правоведческий труд «Свод гражданского права» (Corpus iuris civilis), рожденный по инициативе императора. И этот свод законов до сих пор живет и действует, хотя и не напрямую. Он и сегодня является прочным фундаментом юридической культуры всей Европы. Гордый купол Святой Софии — Мудрости Господней и ныне стремится ввысь, поражая воображение. Цветные мозаики в храмах Равенны восхищают и сейчас. И наконец, до сих пор не перевелись ценители натурального шелка — а ведь именно при Юстиниане (и не без его ведома) несколько монахов тайно доставили из Китая в империю первые коконы шелкопряда, что позволило постепенно создать собственное производство, ослабив персидскую монополию на посредническую торговлю. Так что историк, с грустью глядя на развалины здания политических и религиозных амбиций, в то же время восхищается бессмертием достижений разума, искусства и труда. И вынужден согласиться со слонами Яна Кохановского, который сказал: «Всегда долговечнее плод ума, а не силы». Примечания:1 Runciman S. The Fall of Constantinople in 1453. — Cambridge, 1969. /// Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 году / Пер. с англ. Предисл. И. Е. Петросян и К.Н. Юзбашяна. — М.: Главная редакция восточной литературы изд-ва «Наука», 1983. 2 Runciman S. The Fall of Constantinople in 1453. — Cambridge, 1969. /// Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 году / Пер. с англ. Предисл. И. Е. Петросян и К.Н. Юзбашяна. — М.: Главная редакция восточной литературы изд-ва «Наука», 1983. |
|
||
Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке |
||||
|