Около 1500 г. до н. э. – эта дата очень приблизительна – в истории древнего Ближнего Востока произошли глубокие структурные сдвиги. До этого момента историю этого региона двигали две великие силы – Египет и Месопотамия. Благодаря особым природным условиям в долинах больших рек цивилизация развивалась быстрее, а политические объединения возникли там значительно раньше, чем в других местах. Затем, достигнув внутреннего единства, каждая из двух держав в процессе расширения и завоеваний, естественно, обратилась против второй. Остальные регионы и народы вокруг, которым повезло меньше, оставались пассивными свидетелями событий, объектами, а не субъектами процессов, определявших, в частности, и их судьбу тоже. Теперь же картина начинает потихоньку меняться: среди людей гор, образующих изогнутую границу северо-восточной части Древнего Востока, а немного позже и среди племен пустыни, протянувшейся к югу от него, усиливается центростремительное движение. Формируются прочные государства, способные на равных конкурировать с державами великих речных долин. Пришельцы действуют как катализаторы истории: именно благодаря им встречаются и сливаются враждебные силы; в конце концов, именно с их появлением древний Ближний Восток занимает свое законное место на скрижалях истории – место более значительное и высокое, чем каждый из составляющих его элементов в отдельности.

Горцев, основавших около середины 2-го тысячелетия до н. э. несколько сильных государств на западе Азии, представляли три народа: касситы в Южной Месопотамии, хурриты в Северной Месопотамии и хетты в Анатолии. История всех трех народов началась задолго до описываемого времени. В наши дни их происхождение удалось проследить до 3-го тысячелетия до н. э., и это можно считать одним из серьезнейших научных достижений современности. Но если говорить об их появлении на политической арене, точкой отсчета нам может послужить все тот же 1500 г. до н. э. Примерно в это время касситы захватывают власть в Вавилоне, чтобы остаться там почти на четыреста лет; при этом они воспринимают язык и культуру местной цивилизации настолько полно, что сами становятся ее частью. Примерно в это же время хурриты дальше к северу основывают крупное государство Митанни, которое затем расширяется чуть ли не до Средиземного моря и неожиданно рушится, не просуществовав и 150 лет. Наконец, примерно в это же время хетты выходят из Анатолии и доходят походом почти до Вавилона, стремясь тоже сыграть свою роль на сцене международной политики. Они будут присутствовать на этой сцене около трех веков, и история их будет богата событиями; хетты сыграли значительную роль в истории Древнего Востока и оставили обширную документацию, поэтому мы достаточно подробно рассмотрим их историю. Пока же достаточно сказать, что период с 1500 по 1200 г. до н. э. – это те три века, характер и имя которым дали народы гор.

Необходимо задаться вопросом, законно ли – а если законно, то в какой степени – рассматривать эти народы как взаимосвязанные, оправдывая таким образом исторически их объединение в одну общую категорию. Несомненно, сходство среды первоначального обитания и примитивных условий – значительный фактор, но этого недостаточно. Их этническая связь важнее: хотя связь эта лишь частична, а характер ее менялся со временем, этот факт стоит отметить. Все горные племена включают в себя индоевропейский элемент, различный по чистоте и масштабности. У хеттов, к примеру, верхушка общества состояла из индоевропейских иммигрантов, принесших с собой свой язык; у хурритов знать тоже составляли индоевропейцы, что очевидно из их имен; у касситов в пантеоне присутствовало несколько божеств предположительно индоевропейского происхождения, что позволяет предположить наличие соответствующего этнического элемента. Так на Ближнем Востоке появляется новая семья народов, роль которой в истории Средиземноморского бассейна хорошо известна; вместе с семитским населением, пришедшим из Аравийской пустыни, эти народы становятся главными действующими лицами новой фазы исторического процесса.

Интересную параллель можно провести между ситуацией на Древнем Востоке времен «горных людей» и ситуацией в Европе в начале Средних веков; сходство основано на особенностях и социальной организации новых народов, а также общей ситуации, возникшей в результате их действий.

Народы гор – варвары – приходят как кочевники и приносят с собой социальную структуру, основанную на господстве небольшого класса знати, который держит в своих руках средства, обеспечивающие военный успех: коня и колесницу. Царь – выдающийся представитель знати, первый среди равных в дни войны и мира, очень отличается от тех владык, которых мы прежде видели на Древнем Востоке. После завоевания знать делит между собой землю феодальным порядком, принимая на себя соответствующие права и обязанности; их голоса имеют решающее значение, а царь должен подчиняться общему решению, – по крайней мере, на самой ранней стадии.

Ситуация, сложившаяся после возникновения новых царств, может служить прототипом для другой ситуации – той, которая сложилась в Европе при возникновении римско-варварских государств. В игру вступают новые активные силы; ее географическая арена расширяется, политические организмы множатся. Центры тяготения смещаются и уходят от древних империй, оставляя после себя относительное равновесие, в котором новые и старые факторы работают вместе. Так, благодаря дифференциации сил и одновременно вопреки ей древний Ближний Восток, подобно средневековой Европе, становится органичной исторической единицей с определенными границами; ее элементы в ходе общего движения взаимодействуют и перетекают один в другой.

Новое равновесие не основано, как прежде, просто на равенстве противодействующих сторон. Очень важно, что, благодаря в первую очередь действиям горцев, возникли международные законы, основанные на множестве заключенных договоров с четко определенной юридической структурой. Параллельно развивается и дипломатическая активность; организуются посольства, идет обмен дарами, заключаются династические браки между членами правящих династий; и, самое главное, дипломатия по всему региону, от края и до края, кристаллизуется в единую форму и единую процедуру. Новая система основана на единственном языке, выбранном в качестве языка дипломатии, – а именно аккадском, поразительное свидетельство этого – тот факт, что переписка фараонов с их вассалами на сирийско-палестинском побережье ведется именно на этом языке, чуждом обеим сторонам.

Можно сделать и еще одно наблюдение по поводу этой фазы истории Востока. Новые народы в стремлении утвердиться старательно впитывают уже существующие на тот момент великие культурные традиции. При этом влияние Месопотамии, похоже, одолевает египетское; в самом деле, благодаря новым путям общения Месопотамия распространяется до самого Египта и даже утверждается над ним, о чем свидетельствует хотя бы выбор дипломатического языка. Но, очевидно, горцы испытывают это влияние гораздо сильнее и к тому же непосредственно. В результате те из них, кто был наиболее подвержен этому влиянию, – касситы – полностью ассимилируются; и, хотя об остальных этого сказать нельзя, они тоже в значительной мере принимают формы и содержание месопотамской цивилизации. Так клинопись распространяется по всему Ближнему Востоку вместе с божествами, религиозными верованиями и религиозной практикой Месопотамии; великие литературные произведения расходятся в переводах, пересказах и адаптациях, а вдохновляющие их художественные мотивы и концепции воспринимаются другими народами и вызывают многочисленные подражания.

Таким образом, новая цивилизация не побеждает и никого не покоряет. Культура Месопотамии в век горных народов, подобно римской в Средние века, торжествует, несмотря на политический упадок.

Параллель между европейским Средневековьем и этим периодом ближневосточной истории настолько поразительна, что существует опасность упустить из виду глубокие различия между ними. К этим различиям также следует привлечь внимание – не для того, чтобы ослабить аналогию, а чтобы сделать ее более точной и полной. Да, кризис великих держав на Ближнем Востоке соответствует распаду Римской империи; но это лишь временный кризис, державы продолжают существовать и, в отличие от европейского варианта, со временем восстанавливают свое лидерство. Более того, на Ближнем Востоке не было религиозного явления, сравнимого с христианством. Конечно, месопотамская религия оказывала влияние на окружающие народы, но влияние это было ограниченным, шло в контексте общекультурной экспансии и не было направлено на вселенское объединение. Кроме того, на ближневосточной сцене не появилось ничего похожего на Священную Римскую империю, тяга к равновесию не сменилась тягой к единству, да и эффективной централизующей силы не возникло, ни в политике, ни в духовной жизни. Таким образом, если в Европе происходящее стало этапом последовательного развития, то на Ближнем Востоке это лишь короткая интерлюдия, временная остановка; древние движущие силы скоро восстановят свое влияние и сохранят его до самого конца древне-восточной истории.

В истории хеттов можно выделить три основные фазы, каждая со своими характерными особенностями. Первая – старо-хеттское царство – соответствует созданию и консолидации государства Анатолии; вторая – ново-хеттское царство – характерно решительным вмешательством хеттов в международную политику, с успехом и затем внезапным крахом; третья фаза – поздне-хеттские царства – представляет собой, так сказать, потомков великой империи, когда ее этнические элементы продолжают занимать территорию прошлой экспансии, уже вне границ царства.

Разделение на фазы основано не только на поверхностных различиях; одновременно и в связи с ними идет развитие внутренних особенностей: если поначалу в политической структуре преобладают представители горских правящих родов, то позже там появляются и утверждаются элементы, соответствующие нынешнему окружению, а на последнем этапе эти элементы становятся преобладающими. Идет процесс ассимиляции и синтеза, вполне соответствующий ходу событий.

Таким образом, задача проследить историю хеттов сводится к тому, чтобы посмотреть, как шло развитие в двух направлениях: как сохранялись первоначальные особенности и как шло проникновение новых факторов, факторов окружающей среды. От начала и до конца эти две линии идут параллельно, независимая линия истории постепенно становится частью внутренней истории древнего Ближнего Востока.

Трудно сказать, когда именно аборигенные племена Анатолии познакомились с индоевропейскими элементами, когда именно начался процесс слияния, в результате которого возник народ хеттов. Вообще, вполне возможно, что в данном случае, в отличие от многих других, процесс проникновения шел медленно и постепенно – не было одномоментного решительного завоевания. Есть много указаний на то, что первоначальному делению пришельцев на племена соответствовало деление оккупированной территории на города-государства, которые лишь значительно позже оказались втянуты в центростремительное движение к политической организации. Если информация позднейших надписей точна, то начало этому процессу положили цари Питхана и Анитта из Куссары, покорившие около 1800 г. до н. э. (предположительно) несколько соседних городов-государств. Во всяком случае, завершился процесс позже, при другом царе, Лабарне, которого хеттская традиция называет истинным основателем старо-хеттского царства. Говорят, что он покорил вражеские земли, раздвинул границы до моря и сделал своих сыновей правителями великих городов. Нет оснований считать эти слова преувеличением – но даже если так, не важно: нас по-настоящему интересует лишь тот факт, что империя уже основана.

Военное наступление за пределы границ Анатолии начинается при преемнике Лабарны Хаттусили I. Его экспедиция против города Алеппо заканчивается неудачей, но именно он открыл дверь и указал направление. Дома по возвращении его встречает враждебно настроенный двор, и царю приходится выбрать себе другого наследника: сам по себе этот факт незначителен, но в документе, известном как «Завещание», ему придается огромное значение. В этом документе царь излагает причины, обстоятельства и результаты событий. Можно отметить, что это первый пример той способности мыслить и писать как историк (в современном понимании), которую мы позже еще не раз встретим у хеттов. Более того, спор на равных между царем и знатью представляет собой типичную черту хеттской монархии, прежде на Ближнем Востоке не встречавшуюся. Документ изложен прямым и непосредственным языком, в совершенно новом и очень важном для нас литературном стиле. Вот как великий царь Хаттусили обращается к собранию знати и сановников:

Вот, я заболел. Я представил вам молодого Лабарну как того, кому надлежит в будущем сидеть на троне; я, царь, назвал его сыном, я обнял его, я возвысил его, я заботился о нем неустанно. Но он показал себя молодым человеком, недостойным моего взгляда: он не проливал слез, не сочувствовал, он был холоден и бессердечен. Тогда я, царь, призвал его к моему ложу. Так, больше я не могу относиться к племяннику как к сыну! На слова царя он не обращал внимания, а к словам своей матери прислушивался, змея! Братья и сестры говорили ему злое, и к этим словам он тоже прислушивался. Но я, царь, узнал об этом; и тогда я ответил на удар ударом. Теперь все кончено! Он больше не сын. Тогда его мать заревела как вол: «Мою грудь вырвали живьем! Его погубили, и ты убьешь его!» Но я, царь, разве я когда-нибудь делал ему дурное? Разве я не сделал его жрецом? Я всегда почитал его, думая о его благе. Но он не исполнял царскую волю с любовью. Как мог он, следуя собственной прихоти, испытывать любовь к жителям Хаттусы?..[28] Смотрите, Мурсили теперь мой сын! Его вы должны признать, посадить его на трон. В его сердце бог вложил богатые дары… В случае войны или бунта будьте же при нем, о мои слуги, и вы, вожди граждан… До сих пор никто (из моей семьи) не выполнил моей воли. Но ты выполни, о Мурсили, ты, сын мой. Следуй словам своего отца!

Кто из других восточных владык, которых мы до сих пор встречали, мог обратиться с такой просьбой? Кто из них признал бы так открыто, что собственная семья отказывается ему подчиняться? Выдвигалось предположение, что «Завещание» на самом деле представляет собой назидательный текст, предназначенный для воспитания принцев и написанный значительно позже. Вообще, эта гипотеза представляется не слишком вероятной, но даже если это так, – тем более типичными оказываются его черты.

Таким образом, царь у хеттов – первый среди равных, вождь, обладающий ограниченной властью и подчиняющийся совету знати; этот совет возлагает на него власть, и он же может лишить монарха власти. Впервые на Древнем Востоке мы встречаем власть, которую дают человеку другие люди: царь у хеттов не бог, как у египтян, и не представитель бога на земле, как в Месопотамии. Он больше похож на средневекового германского вождя, чем на восточного владыку. Точно так же имеется у хеттов свое представление и о политическом владычестве, не соответствующее ни месопотамской идее вселенского царства, ни египетской системе колонизации. Хетты заключают с завоеванными народами договоры и с помощью этих договоров политически привязывают их к себе. Поэтому на политическом уровне мы видим результат еще одной характерной хеттской мысли: новое отношение к международному праву. Хетты переносят свою внутреннюю феодальную систему в сферу внешней политики; получается своего рода федерализм, воспроизводящий в некоторой степени феодальную структуру.

Вторая фаза похода хеттов за пределы своих границ происходит во время правления преемника Хаттусили – Мурсили I: около 1530 г. до н. э. он посылает войска в рейд до самого Вавилона. Этот эпизод интересен в нескольких отношениях. С военной точки зрения он означает, что в Верхней Сирии – стартовом пункте экспедиции – уже имеются надежные базы. С политической точки зрения это первый успех пришельцев в самом сердце этого региона древней культуры; успех был временным, но вызвал волнения, которые вскоре помогли другому горному племени, касситам, установить власть над Вавилоном. Возможно, сравнение марша Мурсили на Вавилон с походом германских вождей на Рим было бы неточным, но сам поход, несомненно, свидетельствует, что горные племена утверждаются в долинах как соседи и иногда враги местного населения; таким образом, есть все основания рассматривать этот рейд как начало новой эры.

Своеобразный характер царской власти у хеттов – ее ограниченность и подконтрольность собранию знати – делает эту власть не слишком пригодной для погони за политической экспансией: Мурсили убит, за этим убийством следует еще несколько заговоров и политических преступлений; царь и знать вступают в конфликт, не имеющий, судя по всему, сколько-нибудь приемлемого решения. В конце концов побеждает царская власть, но не без внешнего вмешательства. Результат – реформа власти, проведенная царем Телепину в начале XV в. до н. э. Этому царю удалось утвердить передачу царской власти по наследству – а значит, затупить опаснейшее оружие знати.

Итак, различными средствами был заложен фундамент для периода наивысшего расцвета Хеттского царства. Старое царство прекращает существование, и после периода безвестности, который недавние исследования сократили с нескольких столетий до нескольких десятков лет, возникает новохеттское царство, период наивысшего расцвета которого приходится на правление великого царя Суппилулиумы (1380–1346 до н. э.). В это время Египет переживает кризис, вызванный религиозной реформой Эхнатона, так что условия для хеттской экспансии складываются самые благоприятные. Хеттская империя распространяется на Верхнюю Месопотамию и Верхнюю Сирию, до самых Ливанских гор. Таким образом, готовится почва для будущего столкновения империй. Время правления Суппилулиумы важно и в отношении внутренней политики: царская власть у хеттов развивается в направлении концепций, принятых в великих восточных монархиях. Мы уже отмечали прелюдию к такой эволюции. Изменился титул царя, теперь к нему обращаются «мое Солнце», а на личном штандарте царя появился крылатый солнечный диск. Это указывает на прямое или косвенное влияние Египта. Более того, в результате того же египетского влияния монарх теперь обожествляется, хотя происходит это лишь после его смерти: поэтому фраза «стать богом» со временем начинает означать ссылку на кончину царя.

При Мурсили II победоносные кампании продолжаются, и анналы его правления дают нам подробности этих военных предприятий. Эти анналы представляют собой исторические тексты первостепенной важности – как потому, что они являются первыми в своем роде (ассирийские анналы датируются более поздним временем), так и потому, что в них отчетливо проявилась способность хеттов к причинно-следственному мышлению, которое мы уже отмечали в «Завещании» Хаттусили I. Поразительно, но в этих анналах говорится о мотивах поступков царя и других лиц; приводятся также мысли и рассуждения людей, стоящих за событиями. Так, к примеру, Мурсили описывает ситуацию в момент своего вступления на престол:

Когда Арнуванда, брат мой, стал богом, даже те вражеские земли, которые до той поры не воевали, начали военные действия. Враждебные страны вокруг нас думали так: его отец, который был царем хеттских земель, был героическим властителем и одержал верх над вражескими странами; но он стал богом. Его сын, воссевший на трон отца, поначалу тоже был герой; но он тоже заболел и стал богом. Теперь же тот, кто сидит на троне отца, еще ребенок и не убережет хеттские земли и их владения.

Мурсили, понимающий значение подобных рассуждений, при помощи богини-покровительницы принимает меры против враждебных действий.

Еще один пример этой особенности анналов можно найти в рассказе об экспедиции против Кархемиша в девятый год правления Мурсили. Самому рассказу предшествует подробное и тщательное изучение мотивов нападения: ассирийцы напали на Кархемиш, и Мурсили приходится выбирать между двумя экспедициями, против ассирийцев и против Хайасы. Царь предпочел бы сначала разобраться с Хайасой, но затем ему приходит в голову, что ассирийцы в этом случае могут подумать, что он бросил Кархемиш на произвол судьбы. Поэтому он принимает решение двинуться городу на выручку. Фурлани прекрасно определил историческую ценность этого рассказа: «В этот момент «Анналы» Мурсили вновь поднимаются до высот подлинно историографической работы. Мы можем заглянуть буквально в голову царя и проследить его мысли и рассуждения по поводу событий, которые происходили на его глазах и ход которых он сам определял и направлял, по крайней мере отчасти. Мало того, царь рассказывает нам о мотивах, заставивших его противников действовать так или иначе… Из сказанного видно, что чем подробнее мы изучаем «Анналы» Мурсили, тем яснее проявляется их истинный характер как ценнейшего историографического труда, важность которого среди всех исторических работ древней Западной Азии поистине исключительна. Возможно, это первая по-настоящему историографическая работа среди догреческих древних цивилизаций».

Разумеется, от нашего внимания не укрылись незрелость и бессистемность части этих рассказов, из-за которых они уступают лучшим образцам еврейской, к примеру, прозы. Но если история отличается от простой хроники тем, что помимо рассказа о событиях дает и оценку их значимости, то анналы Мурсили точно так же являются историческими работами, как и позднейшие библейские труды.

Победы Мурсили ускорили большое столкновение с Египтом, уже восстановившимся после внутреннего кризиса. При Муваталли, преемнике Мурсили, произошла битва при Кадеше (1296 до н. э.), не принесшая, однако, решительного успеха ни одной из сторон[29]; в результате Хаттусили III смог подписать договор, по которому на Ближнем Востоке установились мир и равновесие сил. Хаттусили III – узурпатор, оставивший нам уникальный на Древнем Востоке отчет о своей внутренней политике. Это автобиография царя Apologia pro vita sua, в которой он оправдывает свое восшествие на престол и мятеж против племянника Урхи-Тешшуба. Эта автобиография не менее исторична, чем анналы, о которых уже шла речь; одновременно это живой и непосредственный рассказ, принимающий форму интимной беседы царя с читателем:

Семь лет я все терпел. Но он по слову бога и по слову человека стремился меня погубить. И он отнял у меня город Хак-писсу и город Нерик. Тогда уже больше я не стерпел. И я с ним стал воевать. Но когда я с ним стал воевать, я не сделал ничего, что оскверняет. Разве я восстал против него в колеснице или во дворце восстал против него? Я объявил ему войну, как подобает врагу: «Ты со мной враждовал. Теперь ты Великий царь. Я же царь одной крепости, что ты мне оставил. Иди! Иштар города Самухи и Бог Грозы города Нерика рассудят нас по суду». Когда я так писал Урхитессупу, если бы кто-нибудь в это время сказал бы мне: «Зачем раньше ты его поставил на царствование? И почему сейчас ему ты пишешь о войне?», то я бы ответил: «Если бы со мной он сам не стал враждовать, разве боги унизили бы праведного Великого царя перед малым царем? Но теперь из-за того, что он враждовал со мной, боги по суду его унизили передо мной»[30].

Хаттусили умер около 1250 г. до н. э., и Хеттская империя пережила его всего на несколько десятилетий. Погибла она не после медленного постепенного упадка, но в результате внезапного смертельного кризиса. Около 1200 г. до н. э. Ближний Восток наводняют некие «люди моря», вооруженные новым мощным оружием железного века; они приходят из Греции и с островов Эгейского моря. Хеттская империя рушится под их напором, а Египетская и Ассирийская империи отступают в пределы прежних границ. Восточное Средневековье заканчивается.

Однако хетты оставили после себя след, который продержался еще несколько столетий. В области Таурус и в Верхней Сирии мелкие государства, сформировавшиеся в период хеттского империализма, продолжали существовать и после гибели империи, участвуя в некрупной политике поднимающихся еврейских и арамейских царств. Правда, государства эти были хеттскими лишь отчасти (точнее говоря, хеттскими в них были лишь некоторые слои общества); по этой причине мы позже рассмотрим некоторые из них, такие как Шамаль, Алеппо и Хамат, где заметную роль играли арамейские элементы. Их язык с неклинописной письменностью, лишь недавно расшифрованной, в настоящее время считается родственным, но не идентичным хеттскому. Культура этих стран также была типично гибридной.

Самый важный документ, оставленный неохеттами, был обнаружен в Каратепе (Киликия). Это длинная надпись на финикийском и иероглифическом хеттском, рассказывающая о делах местного царя Аситаванды:

Я Аситаванда, слуга Ваала, подданный Аурика, царя данунийцев. Ваал сделал меня отцом и матерью данунийцев. Я возвысил данунийцев. Я расширил территорию равнины Адана с востока и с запада. В мои дни всевозможное благополучие, изобилие и богатство были у данунийцев. Я наполнил амбары Пахри, добавил коня к коню, щит к щиту, армию к армии, благодаря Ваалу и богам. Я поверг могучих, разрушил зло, бывшее в этих землях, обеспечил благополучие рода моего господина и сделал добро его потомкам. Я сидел на троне отца моего и заключил мир со всеми царями: все цари смотрели на меня как на отца из-за моей справедливости, мудрости и доброты сердца…

История мелких неохеттских государств, как и вообще государств Верхней Сирии, пассивна и выражает негативный аспект нарастающей ассирийской экспансии. Эта история завершается с падением в 717 г. до н. э. главного их центра Кархемиша, а через восемь лет еще одного города – Малатии.

Определение хеттской цивилизации и ее основных характеристик представляется нам возможным только в том случае, если мы откажемся от поиска общего деноминатора, некоего объединяющего фактора. Напротив, нам придется рассматривать многообразие составляющих как типичную черту: разумеется, не просто потому, что такое многообразие имеется, – ведь каждая культура реагирует на бесчисленное число самых разных раздражителей. Дело в том, что в данном случае единства реакций не наблюдается вообще, отдельные элементы просто накладываются друг на друга, не сливаясь в единое целое.

Типичный пример такого наложения – хеттская религия: она включает в себя верования более ранних аборигенных народов, индоевропейские наложения и верования других горных народов, анатолийских соседей хеттов, месопотамских народов и египтян. Более того, каждый бог из всего этого множества сохраняет собственные храмы, собственных жрецов, собственный культ и даже собственный религиозный язык. Была, правда, попытка организовать этот пантеон, толчком для которой послужило скорее политическое единство страны, чем теологическая инициатива жречества. Однако сути религиозной жизни эта реформа не затронула; в теории она запустила процессы слияния и взаимосвязи, но тексты показывают, что на практическую жизнь это оказало лишь самое поверхностное влияние.

Немецкий историк Моортгат совершенно прав, когда говорит о «духовном федерализме» и видит в нем параллель с политическим федерализмом, характерным для хеттской цивилизации: «Религиозная жизнь Хеттской империи отличается общей духовной терпимостью и даже почитанием иноплеменных богов, которым, как и иноплеменным пришельцам, они оказывали полное гостеприимство, подобное тому, какое позже оказывали персидские правители Ахемениды. Не слияние культов или божественных мифов, а, если так можно выразиться, духовный федерализм соответствует феодальной концепции устройства общества. Различные культурные и биологические слои хеттского народа, который так никогда и не вырос до подлинного единства, имели не только собственных богов и, соответственно, местные храмы этих богов, но и собственное жречество, и возможность поклонения своим богам на собственном языке. Разумеется, каждый почитал в первую очередь собственные сверхъестественные силы, ближайшие и привычные, как привыкает ребенок к своим родителям и предкам; но все понимали, что другие народы и племена поклоняются похожим силам и что у каждой долины должен быть свой горный бог, или речной бог, или бог грозы, восседающий на горной вершине. Так и возникала тысяча хеттских богов, которых уже невозможно было перечислить по именам: крайняя форма политеизма, максимально контрастирующая по внутреннему содержанию с горячей исключительной верой в Яхве, которая вскоре должна была начать свою деятельность в Западной Азии».

Характерным божеством горных народов был бог грозы – воплощение природной силы, которая в облачных и дождливых регионах, из которых пришли эти народы, оказывает самое непосредственное и очевидное влияние. Но, в соответствии с только что названными особенностями, в хеттской религии был не один бог грозы, а несколько, в разных местностях разные; иногда это были местные боги, иногда пришлые, как хурритский бог Тешуб или лувийский Даттас.

Среди божеств, связанных с космическими силами, широкой популярностью пользовалась месопотамская троица – Анну, Энлиль и Эа. Из небесных элементов самым значительным считалось солнце – но не мужское божество солнца, хотя такое тоже имеется, а женское, важнейшей персонификацией которого была богиня города Аринны. Но, как обычно у хеттов, были и другие, в первую очередь хурритская Хепат; Месопотамия также внесла здесь свой вклад в хеттский пантеон – богиню Иштар и ее хурритский вариант богиню Шаушку.

Хорошо известный восточный бог растительности тоже присутствует, а его хеттское воплощение – Телепину – вовсе не представляется пришлым; его приключения, о которых мы поговорим в разделе «Литературные жанры», вполне можно поставить в один ряд с приключениями месопотамского Думузи (Таммуза) и египетского Осириса.

Насколько мы можем сказать, хеттская концепция богов вполне совпадает с месопотамской: боги во всем подобны человеку, только могущественнее, и бессмертны в придачу.

Мы уже говорили о попытке организации пантеона, правда частичной и поверхностной. При этом на верхушке божественной иерархии поместилась солнечная богиня Аринны и бог грозы; они были родителями Телепину и других грозовых и солнечных богов. Но в разные периоды времени и в разных местах небесная иерархия выглядела по-разному, поэтому хеттскую теологию отличают все же не организация и гармония, а разнообразие и контрасты.

Судя по всему, из вышесказанного достаточно ясно следует, что в хеттской религии преобладало месопотамское влияние. Даже иноплеменные боги, сами по себе независимые, оказались включенными в систему поклонения и ритуала, берущую начало от вавилонских и ассирийских, а значит, чаще всего от шумерских, образцов. Из Месопотамии же берет начало (хотя здесь вполне возможно и независимое происхождение) вера в демонов как возмутителей спокойствия человеческой жизни, в то, что зло – результат греха, но может быть и результатом колдовства. Отсюда обширная магическая литература, по форме часто соответствующая вавилонским и ассирийским образцам.

Существует, к примеру, магический обряд, направленный против семейных ссор. Если отец ссорится с сыном, муж с женой или брат с сестрой, для их примирения необходимо принять следующие меры:

Пригоняют черную овцу, колдунья[31] показывает ее им и говорит так: «Эта черная овца заменит ваши головы и все части ваших тел. Язык проклинающий теперь в ее рту, это ее язык». Двое приносящих жертву плюют овце в рот. Они забивают овцу и разделывают ее. Они разжигают очаг и сжигают тушу. Они льют на нее мед и оливковое масло. Она разламывает жертвенный хлеб и бросает его в очаг. Она также совершает возлияние вином.

Вновь мы видим перед собой процедуру, суть которой состоит в подмене человека животным; мы уже отмечали, что такая подмена характерна для вавилонян и ассирийцев.

В хеттском гадании также очевидно влияние Месопотамии. Но здесь мы обнаруживаем группу текстов вполне определенной литературной структуры. Смысл текстов состоит в консультации с прорицателем по поводу божьего гнева: это набор вопросов к знакам или знамениям, в которых путем длинной последовательности исключающих предположений определяется причина божьего гнева. К примеру, бог Хурианципа гневается. Люди приходят в храм и спрашивают мнение жрецов; те отвечают, что в последнее время мало было в храме жертвенных приношений. Далее смотрят на знаки:

Бог гневается из-за запоздавших жертвоприношений? Если так, пусть знаки будут неблагоприятными. Знаки неблагоприятны. Если это единственная причина, пусть знаки будут благоприятными. Знаки неблагоприятны.

Итак, причина божественного гнева уже известна, но это не единственная причина. Люди снова консультируются с жрецами:

Мы вновь обратились к служителям храма, и они сказали: «Пес забежал в храм, он задел стол, и жертвенные хлебы упали. Это значительно уменьшило дневную порцию жертвенных хлебов». Бог гневается по этой причине? Знаки неблагоприятны. Если бог гневается только из-за проступков, которые мы уже перечислили, пусть знаки будут благоприятны. Знаки неблагоприятны.

И так далее, от одного предположения к другому, пока не найдено окончательное решение и не выяснены все причины божьего гнева.

В культе по-прежнему доминирует месопотамское влияние, но есть и варианты, совершенно оправданные разным происхождением и разными традициями людей. Жречество хорошо организовано и разделено на категории по функциям: те, кто занимается жертвоприношениями, певчие, маги, прорицатели, помощники и служители; есть и женский персонал. Царь, как представитель общества, играет существенную роль в божественных церемониях, и – новая черта – царица тоже играет свою роль, ей даже отведены определенные функции. Этот факт указывает на более заметную роль женщин в обществе по сравнению с другими народами Востока и на их серьезное влияние при дворе, как показывают и некоторые документы.

Основу религиозного календаря составляют ежегодные, сезонные и ежемесячные праздники, причем празднованию ежегодного возрождения природы и земного плодородия придается особое значение. Ритуал жертвоприношения, главное событие праздника, проходит по сложным запутанным правилам, которые подробно изложены в сохранившихся текстах; в жертву приносят пищу и питье, тщательно выбранные и очищенные в соответствии с подробными и педантично сформулированными правилами. Все почти так же, как в других местах, но иногда внимание привлекают интересные детали. Так, имеются намеки на человеческие жертвоприношения, позволяющие заглянуть в неофициальные, а потому наиболее независимые и оригинальные в своих формах религиозные взгляды.

Один из хеттских обрядов представляет для нас особенный интерес, поскольку он уникален и не встречается больше нигде на Древнем Востоке: царей после смерти кремируют. Ритуал длится несколько дней. В первый день зажигается погребальный костер, и тело сжигается на нем. Затем:

На второй день, на рассвете, женщины отправляются к погребальному огню, чтобы собрать кости, и они гасят огонь десятью кувшинами пива, десятью вина и десятью валхи. Серебряную амфору весом в полмины и двадцать сиклей наполняют очищенным маслом. Затем они поднимают кости серебряной лаппой и кладут их в очищенное масло в серебряной амфоре; затем они вынимают их из очищенного масла и кладут на льняное полотно гаццарнулли, под которым находится тонкая сетка. Закончив собирать кости, они оборачивают их полотном в сетке и кладут на стул. Вокруг костра, на котором сожгли тело, они раскладывают десять хлебов, а на хлебы кладут кусочек жира. Пламя уже погашено пивом и вином. Перед стулом, на котором лежат кости, ставят стол и предлагают преломить хлебы гуг и хлебы аль. Повара и помощники подают блюда и уносят их прочь. Всех, кто пришел собирать кости, угощают питьем.

Обряд кремирования – новый на Ближнем Востоке, и во многих отношениях он вызывает в памяти строки «Илиады», описание сожжения Патрокла и Гектора. Возможна ли здесь историческая связь? Несомненно, если вспомнить, что Троя располагалась на границе Анатолии. Но дело не только в этом. В хеттских текстах много имен и названий, очень напоминающих ахейские и троянские. Может быть, народ аххиява, западный сосед хеттов, это ахейцы? А город Труиса – Троя? А вассальный царь Алаксандус из Вилу-сы – Александр из Илиона? Можно построить множество смелых гипотез, но, несмотря на длительные дискуссии, ничего определенного сказать нельзя, но нельзя и ничего наверняка исключить; но количество указаний таково, что мы имеем право принять их хотя бы в качестве рабочей гипотезы.

Вслед за подробным описанием погребальной церемонии следовало бы столь же подробно описать представления хеттов о загробном мире, но это невозможно: эти верования не дотягивают не только до подробнейшим образом проработанных египетских представлений, но уступают даже скромным месопотамским концепциям. В текстах об этом говорится редко и очень кратко; мало того, подобные упоминания встречаются в основном в литературных произведениях откровенно месопотамского происхождения, к тому же скорее литературных, нежели подлинно религиозных. Да и то немногое, что нам все-таки известно, – вера в подземное царство мертвых и в жизнь после смерти – практически не отличается от месопотамских образцов.

Так что самобытные элементы хеттской религиозной жизни и мысли следует искать не в этом направлении. И все же, если присмотреться, хеттская религия, несмотря на множество разнородных факторов и подверженность самым разным внешним влияниям, несет в себе несомненные черты независимого происхождения и традиций.

При рассмотрении хеттской литературы мы должны больше, чем когда-либо прежде, проявлять сдержанность и помнить, что наше суждение определяется пределами наших знаний. Это может показаться банальным, но стоит вспомнить, что имеющиеся у нас сведения настолько неполны и неопределенны, что практически невозможно определить литературную преемственность и концепции, которым она повинуется. Но ситуация с хеттской литературой именно такова, – ведь все, что мы о ней знаем, почерпнуто из одной-единственной уцелевшей библиотеки в столице, городе Хаттусе, да и эта библиотека дошла до нас не полностью. Документы в Месопотамии обнаружены в нескольких разных местах, и это дает некоторую гарантию того, что наше представление о литературных жанрах не будет слишком отличаться от реального, по крайней мере в отношении структуры и качества литературы. Но поскольку источник хеттской литературы у нас всего один – и то заведомо неполный, – то нет никакой гарантии, что в нем мы обнаружим все аспекты и все жанры литературной деятельности хеттов.

По содержанию хеттская литература, как и хеттская религия, откровенно находится под преимущественным влиянием месопотамской литературы. Но при этом существенно, что влияние это по большей части не прямое, а опосредованное – через другой горный народ, хурритов, которые благодаря своему географическому положению послужили своего рода мостом между двумя цивилизациями. Одновременно и сами хурриты оказались создателями собственного варианта широкого культурного круга, набора традиций и литературных жанров, которые хетты, в свою очередь, более или менее полно заимствовали и присвоили. Вообще говоря, все это проделывалось поразительно грубо и примитивно – совершенно не похоже на тот высокий уровень эволюции и проработки литературных жанров, который в Месопотамии существовал еще со времен шумеров.

Эти замечания применимы, конечно, только до момента, когда сами хетты начинают творить; после этого – как мы уже до некоторой степени видели – возникают оригинальные и независимые литературные формы, из которых важнейшими представляются анналы и политические договоры. На этой стадии хеттская литература становится позитивной силой: она создает новые литературные жанры и поднимает их на высоту, невиданную прежде на Древнем Востоке.

Самый распространенный жанр – мифологический эпос, рассказ о деяниях богов, об их конфликтах и приключениях. Но, в отличие от месопотамских параллелей, это по большей части грубая проза, – по крайней мере, нам не удается выделить в ней какую бы то ни было поэтическую структуру.

Если классифицировать мифы по происхождению, можно выделить два выдающихся очевидно хеттских цикла – по крайней мере, их главные герои хетты. В одном из этих циклов рассказывается о победе над драконом, в другом – об исчезновении бога. Оба сюжета уходят корнями в общее религиозное и литературное наследие Древнего Востока: первый цикл воспроизводит рассказ о божественном герое, побеждающем силы зла, иными словами, месопотамский миф о победе Мардука над драконом Тиаматом и египетский миф о победе солнца над змеем Апофисом; второй представляет собой хеттскую версию месопотамского цикла о Думузи (Таммузе) и египетского цикла об Осирисе. Но родство здесь концептуальное, а не литературное: хеттская версия заметно отличается от остальных, доказывая тем самым свое независимое происхождение.

Как нам подробно рассказывают в начале текста, драконовский цикл, собранный воедино в двух версиях жрецом бога Нерика, зачитывался публично на празднике Пурулли, который, по всей видимости, совпадал с Новым годом. Это очень интересная информация, один из элементов, из которых мы делаем вывод о том, что на Древнем Востоке мифология и ритуал были очень тесно связаны и что по крайней мере некоторые из «литературных» текстов на самом деле представляют собой сценарии религиозных церемоний. К этому вопросу мы еще вернемся, когда появятся дополнительные данные. Пока же, ограничившись рассмотрением драконовского цикла, скажем, что противником дракона является бог грозы, а главная цель рассказа – восславить его победу. Согласно более древней версии, дракон Иллуянкас поначалу одержал верх. После этого, желая отомстить, бог грозы устроил большой пир, на который пригласил и противника; он заставил дракона съесть так много, что тот не в состоянии даже вернуться домой:

Дракон Иллуянкас пришел со своими детьми, и они ели и пили. Они выпили каждую амфору досуха и утолили свою жажду. После этого они уже не могли спуститься в свое логово… Бог грозы пришел и убил дракона Иллуянкаса, и боги были с ним.

Мало можно вспомнить параллелей такой грубой и одновременно изобретательной истории: можно было бы, пожалуй, назвать историю борьбы Гора и Сета. Но там это скорее исключение, а здесь – правило, характеризующее художественный уровень в целом. Еще один пример – более поздняя версия этого же мифа: теперь дракон после первоначальной победы над богом грозы вынимает у того сердце и глаза; бог жаждет вернуть их и для достижения своей цели пользуется женитьбой своего сына на дочери Иллуянкаса:

Бог грозы сказал своему сыну: «Когда пойдешь в дом жены твоей, попроси у них мое сердце и глаза мои». Когда он пошел туда, то попросил у них сердце, и они отдали его. Позже он попросил у них глаза, и они отдали их тоже. Он принес их богу грозы, своему отцу. Так бог грозы получил обратно свое сердце и глаза свои. Когда тело его было восстановлено в прежнее состояние, он отправился к морю сражаться. Он напал на дракона Иллуянкаса и чуть не убил его.

Мифологический цикл о пропавшем боге также заслуживает внимания более чем в одном аспекте. Начнем с того, что это, судя по всему, самое полное и непосредственное из всех литературное выражение концепции умирания и возрождения природы, общей для всего Древнего Востока. Во-вторых, связи с религиозными ритуалами здесь очевидны и подробны; описание сложной магической процедуры очищения и оживления бога занимает немалую часть рассказа. У этого мифа существует одна основная версия, в которой роль пропавшего бога играет Телепину; но существование других версий с другими действующими лицами указывает на то, что главное и оригинальное в этом мифе – событие, о котором идет речь, а вовсе не действующие лица.

Рассказ идет о том, как Телепину (ограничимся основной версией) разгневался и пропал с земли; далее следует впечатляющее описание умирающей жизни:

Так что зерно и полба больше не росли. Так что скот, овцы и человек больше не плодились. И даже те, которые были беременны, не могли никак разродиться. Растения высохли, деревья высохли и перестали давать свежие побеги. Пастбища высохли, источники высохли. Голод возник на земле, человек и боги погибали от голода.

Невозможно более красноречиво рассказать о последствиях исчезновения бога. Во всяком случае, слова бога грозы, обращенные к остальным богам в дни бедствий, это подтверждают:

Бог грозы встревожился о Телепину, сыне его: «Телепину, сына моего, – сказал он, – здесь нет. Он впал в ярость и унес с земли все хорошее». Великие боги и меньшие боги пустились на поиски Телепину. Солнечный бог выслал стремительного орла, сказав: «Лети, обыщи все вершины гор! Обыщи глубокие долины! Обыщи глубины водные!» Орел полетел, но не смог найти его.

После нескольких безуспешных попыток только пчеле удается наконец отыскать Телепину; интересно было бы остановиться на мгновение на значении этого мотива в фольклоре. Но нужно двигаться дальше: Телепину возвращается, но гнев его не утих. Богиня магии изгоняет его гнев посредством магического ритуала; спокойствие восстановлено, и бог соглашается вернуть на землю плодородие:

Телепину вернулся назад в свой дом и вновь начал заботиться о своей земле… Алтари богов были приведены в порядок. Он положил полено в очаг. Он выпустил овец в долины, он выпустил скотину в загон. Мать заботилась о своем ребенке, овца заботилась о своем ягненке, корова заботилась о своем теленке. А Телепину заботился о царе с царицею, давал им долгую жизнь и бодрость.

На этом цикл заканчивается; следует заметить, что составлен он на более высоком литературном уровне, чем цикл о боге грозы и драконе или тот цикл, к обсуждению которого мы сейчас перейдем. Этот миф заимствован из хурритского источника и, соответственно, является первым из известных нам мифов, который пришел от народов хеттского окружения.

В цикле о Кумарби, отце богов, можно различить две основные части. Первая из них, известная под названием «О царствовании на небесах», рассказывает о том, как царский сан переходит от Алалу к Ану, от Ану к Кумарби, и от Кумарби к богу грозы Тешшубу, который, будучи сыном своего предшественника, свергает его с трона:

Прежде, в минувшие годы,
Был Алалу на небе царем.
Алалу сидел на престоле,
И даже бог Ану могучий,
Что прочих богов превосходит,
Склоняясь у ног его низко,
Стоял перед ним, словно кравчий,
И чашу держал для питья.
И девять веков миновало,
Как царствовал в небе Алалу.
Когда же настал век десятый,
Стал Ану сражаться с Алалу,
И он победил его, Ану.
Алалу бежал от него
В далекую Темную Землю.
Он вниз убежал от него —
В далекую Темную Землю.
И Ану сидел на престоле.
Сидел на престоле он, Ану,
И даже Кумарби могучий,
Склоняясь у ног его низко,
Стоял перед ним, словно стольник,
Еду ему он подавал.
И девять веков миновало,
Как царствовал на небе Ану.
Когда же настал век десятый,
Стал с Ану сражаться Кумарби.
Кумарби, потомок Алалу,
Стал на небе с Ану сражаться.
Тот взгляда Кумарби не вынес,
Но он ускользнул от него,
Он, Ану, бежал от Кумарби,
Как птица, взлетая на небо.
Кумарби, его настигая,
Схватил его за ноги крепко,
Вниз с неба он Ану стащил,
И он укусил его в ногу,
Откусил его силу мужскую,
И стала, как бронза, литьем
Она у Кумарби во чреве.
Когда проглотил он, Кумарби,
Всю силу мужскую врага,
Он радостно захохотал.
Но Ану, к нему повернувшись,
Сказал ему речи такие:
«Ты радуешься, проглотив
Всю силу мужскую мою.
Но радуешься ты напрасно.
Я тяжесть в тебе оставляю:
Во-первых, теперь ты чреват
Отважнейшим богом грозы»…

Обратите внимание на сходство этого мифа с «Теогонией» Гесиода: родственные отношения в группе Ану – Кумарби – Тешуб соответствуют родственным отношениям в группе Уран – Кронос – Зевс; а сходные элементы, такие, к примеру, как оскопление бога, подтверждают наличие здесь не просто общей близости, но чего-то большего – а именно непосредственной связи. В этом случае греческий миф должен восходить своими корнями к ближневосточной почве: судя по всему, первыми этот сюжет сформулировали хурриты, а хетты послужили передаточным звеном.

Вторая часть этого цикла, известная как «Песня об Улликумми», повествует о том, что Кумарби не смиряется с поражением, а бросается в контратаку. Он создает Улликумми, скальное чудовище, и посылает его уничтожить бога грозы в его собственном доме в Куммии:

Пусть на небо идет он…
Славный город Куммию Улликумми растопчет,
Улликумми ведь бога грозы поразит,
Как мякину развеет, наступит пятою,
И раздавит его он, как муравья!..
Всех богов распугает на небе, как птиц,
Как пустые горшки, разобьет их!

Для этого Улликумми сажают на правое плечо Упеллури, великана, который держит на себе вселенную; и оттуда он растет и растет, пока не достигает неба. Только мудрому Эа удается отвести опасность; чудовище отделяют от плеча великана и тем самым лишают силы.

Услышьте, боги минувшего, слово мое!
Вы те, кто знаете древних времен дела!
Снова откройте склады родителей ваших и дедов!
И отцов минувшего пусть принесут печати!
Пусть запечатают снова потом эти склады!
Пусть достанут из них пилу минувших давнишних лет!
Той пилой отделили тогда Небеса от Земли,
А теперь Улликумми мы от подножия пилою отпилим.
Мы подпилим того, кого породил Кумарби как соперника всем богам![32]

В этой части мифа тоже есть интересные, хотя и менее детальные, параллели с греческой мифологией: великан, держащий на себе небеса и землю, представляется фигурой типа Атланта; чудовище, выросшее до неба и намеренное сразиться с богами, напоминает Тифона. Таким образом, хеттская культура содержит несколько самобытных элементов, отличных от месопотамских образцов; эти элементы вплетены в цикл с эпицентром у хурритов и огромной сферой влияния, включающей даже Грецию.

С другой стороны, еще одна группа мифологических эпических фрагментов с рассказом о приключениях Гильгамеша восходит непосредственно к месопотамской традиции. Здесь ясно проявилась сила шумерского мифа и его способность к распространению; теперь этот миф появляется у хеттов, частью в переводе, частью в адаптации, а частью обогащенный свежими деталями. Правда, этот миф имеется также у хурритов и, скорее всего, пришел к хеттам именно этим путем; таким образом, культурный цикл, о котором мы уже говорили, непрерывен и обеспечивает активную взаимосвязь разных цивилизаций.

Хеттская лирическая поэзия, подобно поэзии Месопотамии, ограничена лишь религиозной сферой. Это гимны и молитвы: не то чтобы между тем и другим была большая разница, – ведь они связаны между собой и одно часто включает и другое. Но иная концепция царской власти приводит к тому, что гимны у хеттов посвящаются исключительно богам. К примеру, вот гимн Телепину, дошедший до нас как часть молитвенного текста:

Ты, Телепину, преславный бог; имя твое славно среди имен.
Ты, царь богов, славен среди богов; среди всех богов ты славен, Телепину.
Велик ты, Телепину; нет божества более славного и могучего, чем ты.
Ты господин справедливости; ты следишь за царями на небе и на земле.
Ты устанавливаешь границы земель, ты выслушиваешь молитву.
Ты, Телепину, милостивый бог; всегда ты выказываешь милосердие.
Благочестивый человек дорог тебе, Телепину, и возвышаешь ты его.
На небе и на земле ты, Телепину, есть свет; во всех землях ты бог, которого славят.
Всякой земли ты отец и мать; вдохновенный господин справедливости ты.
В месте справедливости ты неустанен; среди древних богов ты тот, кого славят.
Для богов ты, Телепину, назначаешь обряды; для древних богов назначаешь ты жребий.
Для тебя они открывают дверь небес; тебе, славный
Телепину, дозволено входить во врата небес.
Боги небес повинуются тебе, Телепину; боги земли повинуются тебе, Телепину.
Что бы ты ни сказал, Телепину, боги склоняются перед тобой.
Угнетенных, униженных… ты отец и мать; просьбы
униженных, угнетенных ты, Телепину, принимаешь к сердцу.

Выражения, использованные в этом гимне, традиционны, не исключая и упоминание об униженных. Однако этого нельзя сказать о молитве царя Мурсили II во время чумы, отрывок из которой вы видите ниже. Эту молитву отличает живое чувство человеческой вины и освобождающая сила исповеди, а также сила прямого и непосредственного описания:

Бог грозы города Хаттуса, господин мой, и вы, боги, господа мои, так все совершается: люди грешат. И отец мой согрешил: он нарушил слово бога грозы города Хаттуса, господина моего. А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня грех отца моего перешел.

Но этот грех я признал воистину перед богом грозы города Хаттуса, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. Но после того, как я признал грех моего отца как свой грех, да смягчится душа бога грозы, моего господина, и богов, моих господ. Будьте теперь ко мне благосклонны и отошлите чуму прочь из страны хеттов! И те немногие жрецы, приносящие в жертву хлеб, и жрецы, совершающие жертвенные возлияния, что еще остались в живых, пусть у меня больше не умирают!

Насколько мы можем судить в настоящий момент, у хеттов не было дидактической и поучительной литературы, столь развитой у других народов Древнего Востока. С другой стороны, их историческая проза весьма примечательна; это и анналы, о которых мы уже говорили, и договоры, обсуждение которых еще впереди. Как мы уже отмечали, оба этих жанра отразили в себе способность мыслить в терминах причины и следствия – а значит, подлинно исторически. Кроме того, мы видим, что положения международного права основаны на неизменных юридических принципах – как во взаимоотношениях между великими державами, так и в отношениях между ними и мелкими государствами.

Договор – четко определенный литературный жанр. Он начинается с преамбулы, в которой излагаются прецеденты и цели договора; затем перечисляются достигнутые соглашения; завершается договор обращением к богам и угрозами к тем, кто посмеет нарушить договор. Важнейший из имеющихся у нас договоров – безусловно, договор с египтянами, сохранившийся как в египетской, так и в хеттской версиях. После описания прошлых отношений между двумя державами в нем излагаются принципы взаимного отказа от применения силы и основания для оборонительного союза; в нем говорится также о выдаче беглецов; в завершение стороны взывают к богам с просьбой следить за верностью обеих сторон договору и наказывать тех, кто нарушит данное слово. Еще интереснее, возможно, договоры с малыми государствами, в которых условия вассалитета объясняются и излагаются языком закона. Один из таких договоров – договор между Мурсили II и Туппи-Тешшубом, владыкой Амурру; его преамбула так излагает прецеденты:

Азирас был твоим дедом, о Туппи-Тешшуб. Он взбунтовался против моего отца, но снова покорился ему… После того как он был связан договором, он оставался связан договором. Как отец мой сражался против врагов своих, так же сражался и Азирас. Азирас оставался верен моему отцу как своему сюзерену и никогда не возбуждал в нем гнева. Отец мой был верен Азирасу и его стране; он не проявлял к нему несправедливости, никак не возбуждал гнева ни в нем самом, ни в его стране; 300 сиклей первоклассного очищенного золота, дань, которую наложил мой отец на твоего отца, он привозил год за годом; он никогда не отказывался платить дань.

Именно этой верности, продолжает Мурсили, обязан Туппи-Тешшуб своим троном, поскольку отец рекомендовал его Мурсили, а последний поддерживал и защищал его. Но теперь не пора ли ему позаботиться о том, чтобы выполнить соглашение и заплатить дань:

Так что выполни клятву верности царю и царской семье! И я, царь, буду верен тебе, Туппи-Тешшуб. Когда ты возьмешь себе жену и родишь наследника, он станет царем земли Амурру после тебя. И как я буду верен тебе, так я буду верен сыну твоему. Но ты, Туппи-Тешшуб, оставайся всегда верен царю земли Хатти, земле Хатти, моим сыновьям и внукам! Дань, наложенную на твоего деда и твоего отца – представляли они по 300 сиклей золота, первоклассного очищенного золота, взвешенного на стандартных весах, – ты тоже представишь. Не обращай глаза твои ни на кого больше!

Далее следуют военные распоряжения и распоряжения по поводу отношений с другими государствами. Затем призывают богов, и договор заканчивается так:

Слова договора и клятвы, начертанные на этой табличке, – если Туппи-Тешшуб не выполнит эти слова договора и клятвы, да уничтожат боги клятвы Туппи-Тешшуба, включая его самого, его жену, его сына, его внука, его дом, его землю вместе со всем, чем он владеет. Но если Туппи-Тешшуб выполнит эти слова договора и клятвы, начертанные на этой табличке, да защитят его те же боги клятвы, включая его самого, его жену, его сына, его внука, его дом и его страну.

Как обычно, мы не будем входить в детальное обсуждение текстов, которые не являются литературными в строгом смысле этого слова; во всяком случае, таких текстов мало и особого интереса они не представляют. Однако, опять же как обычно, мы сделаем короткое отступление в пользу юридической литературы, отражающей структуру и организацию общества.

В настоящий момент мы черпаем знания о хеттских законах в основном из двух табличек с законами, найденных в Хаттусе; вместе они известны как хеттский кодекс, но на самом деле представляют собой лишь частичный эквивалент месопотамских кодексов. Правда, в них есть описание конкретных случаев и решений, характерных для шумерского и аккадского законодательства; однако нет пролога и эпилога, которые составляют существенную часть соответствующей месопотамской литературной формы.

Какова документальная ценность хеттского кодекса? Прежде чем говорить об этом, необходимо сделать несколько оговорок: во-первых, многие вопросы здесь просто не рассматриваются, в том числе такие важные как усыновление, наследование и заключение договоров. Выдвигалось предположение, что их здесь нет потому, что подобные дела обычно не приводят к судебному разбирательству; может, и так, хотя такой вариант представляется маловероятным. Но есть еще одна оговорка, более важная, хотя и внешняя: у нас нет доказательств в виде документов, имеющих отношение к юридической процедуре и частным делам; если в Месопотамии их достаточно, то у хеттов они полностью отсутствуют, и этот факт оставляет нас в сомнениях о том, как и когда применялись эти законы.

Общество у хеттов, опять же, состоит из свободных и рабов, которые, похоже, находились в некоем промежуточном состоянии, сходном с положением вавилонских плебеев. В глазах закона раб, как и в Вавилоне, ценился меньше, чем свободный человек; тем не менее он имел право приобретать собственность и владеть ею. Так что мы можем предположить, что социальная структура у хеттов была динамична, а граждане при определенных условиях могли переходить из одного класса в другой.

Закон, имеющий отношение к семье, поразительно похож на соответствующий вавилонский закон и описывает патриархальную систему; однако некоторые моменты позволяют предположить, что женщины здесь занимали в обществе более видное положение; кроме того, мы снова видим, что перед брачной церемонией жених должен одарить родителей невесты. В кодексе имеется подробная статья, запрещающая браки между кровными родственниками; есть и положение, по которому вдову должен взять в жены брат ее покойного мужа, а если братьев у него нет, то отец или племянник; такой порядок весьма напоминает еврейский порядок левирата.

Как мы уже знаем, право собственности у хеттов основано на феодальной системе. Закон различает «вассалов», получивших свой титул от суверена, и «мастеровых», то есть местных рабочих, точное социальное положение которых еще предстоит установить.

Характерная черта уголовного законодательства – то, что принцип компенсации ставится выше принципа возмездия. Вообще говоря, мы уже видели, что последний принцип, судя по всему, свойственен в основном семитам.

У хеттов наказанием за преступления, исключая политические, грабеж и сексуальные сношения с животными, служили преимущественно возмещение ущерба и компенсация – в первую очередь денежная:

Если кто-нибудь ослепит свободного человека или выбьет ему зуб, то он должен дать 20 сиклей серебра, и в дом их он должен отправить.

Если кто-нибудь ослепит раба или рабыню или выбьет ему/ ей зуб, то он должен дать 10 сиклей серебра, и отвечает своим домом.

В некоторых предписаниях мы видим, что закон развивается:

Если кто-нибудь украдет корову, то прежде обычно давали 12 голов скота. Теперь же вор должен дать 6 голов скота, а именно 2 двухгодовичков, 2 годовичков и 2 телят-сосунков. И домом своим он отвечает.

Что касается хеттской юридической процедуры, то за отсутствием судебных отчетов и записей о вынесенных решениях мы можем получить представление о ней из другого специфического класса текстов – инструкций для жрецов и чиновников. Правда, их содержание касается в первую очередь религиозных отправлений, но в некоторых разбираются также вопросы управления хозяйством, отправления гражданского и военного правосудия. Приведем в пример инструкцию командиру пограничной стражи:

Прибывая в город, созови всех жителей города. Тех, у кого есть жалобы, рассуди по справедливости. Если у раба или рабыни есть жалоба на свободную женщину, рассуди их по справедливости.

В этом же тексте имеются примечательные указания уважать местные обычаи, что, безусловно, проливает свет на поведение хеттов на захваченной территории. Здесь отражается то же благоразумие и широта взглядов, которые так характерны для договоров:

Более того, командир пограничной стражи, комендант города и старейшины должны судить и решать судебные споры согласно закону. Как было с прежних дней, в городе, где привыкли применять наказание смертью, они должны продолжать делать так. Но в городе, где привыкли применять наказание изгнанием, они должны продолжать делать так.

В заключение наших заметок о хеттской литературе необходимо упомянуть, что недавно нашлись авторы, которые за грубостью некоторых хеттских произведений разглядели намеренный фарс, попытку посмеяться самим и посмешить читателей; если смотреть с этой позиции, то великие мифологические и эпические циклы превратятся всего лишь в гротескные басни, которые не воспринимали всерьез даже их составители. Однако, скорее всего, такой взгляд очень далек от истины. Опыт подсказывает, что юмор на Древнем Востоке встречается чрезвычайно редко; в самом деле, при первом знакомстве эти культуры оставляют впечатление глубокой и чуть ли не мрачной серьезности. Исключения из общего правила можно встретить в Египте, своеобразное географическое и политическое положение которого способствовало спокойствию духа, а высокоразвитая культура стимулировала дополнительное преимущество – постоянную готовность к улыбке. Но приписать это качество хеттам, лишить их литературу религиозного и обрядового содержания… Скорее всего, это результат попытки взглянуть на литературу тех времен нашими глазами, приписать древним хеттам современные представления и взгляды. Каким бы привлекательным ни казался результат, скорее всего, он ставит все здание цивилизации с ног на голову.

Прежде чем перейти к изучению хеттского искусства, полезно вновь обратиться к Месопотамии. При этом необходимо отметить, что это логическая, а не историческая точка отсчета, не означающая никакой предвзятости по отношению не только к происхождению хеттского искусства, но и к независимости отдельных его элементов. Однако хеттское искусство, бесспорно, входит в сферу влияния великого художественного центра – Месопотамии. Мы вполне можем взять художественные формы, получившие развитие в этом центре, в качестве опорных точек (чего нельзя сделать в отношении Египта или любой другой самодостаточной зоны) во всех вопросах, имеющих отношение к общей концепции назначения искусства, к его базовым особенностям и стилистическим принципам.

Обозначив позицию, мы должны добавить, что месопотамское влияние не было в Анатолии единственным; в хеттском искусстве можно заметить и египетское влияние, пришедшее туда через Сирию и Палестину. Наконец, нельзя не упомянуть хурритское влияние, еще более важное потому, что оно менее отчетливо и менее выражено в деталях.

Все эти окружающие региональные культуры действуют на необычайно восприимчивый объект – но при этом объект, существующий вполне реально и независимо. Природа региона, обычаи и особенности народа, представления и верования людей обусловили появление множества элементов, характерных именно для них; мы обнаруживаем эти типичные местные элементы как изолированно, так и в новых комбинациях с другими, внешними элементами. Идентификация и оценка многочисленных факторов, которые чаще накладываются друг на друга, чем сливаются, – точно так же, как в других сферах интересующей нас культуры, и формируют историю хеттского искусства.

Если говорить о хронологии, то надо признать, что мы не можем отследить сколько-нибудь определенные линии развития. Хеттское искусство можно подразделить на две большие фазы – результат разных условий, определяемых разницей в пространстве и времени: это поздний период новой империи, от которого у нас имеются остатки столицы Хаттусы и окружающих населенных пунктов; и есть неохеттская эра, где речь идет о произведениях мелких государств, переживших крах империи в Киликии и Верхней Сирии. Они, конечно, находились ближе к центрам внешнего влияния, и понятно, что привнесенные элементы в культуре усиливаются, а автохтонные ослабляются до уровня, когда отличительной особенностью искусства становится гибридность.

Здесь, как везде, развитие архитектуры определяется особенностями ландшафта, который резко отличается от месопотамского и египетского. Эти две страны расположены в долинах рек, а в стране хеттов много гор. Камня здесь сколько угодно, он и является основным строительным материалом. Фундаменты и нижние части зданий сооружаются из грубо обтесанных каменных блоков, а верхние – из саманного кирпича и деревянных балок. Тем не менее колонны появляются относительно поздно, в небольших количествах – и к тому же исключительно в таких зданиях, некоторые особенности которых позволяют предположить иностранное происхождение.

Первоначально ядром организованной жизни хеттов служила горная крепость, окруженная стеной; вход в нее открывался через двойные ворота, не нарушающие линию обороны. Позже крепость развивается в город с храмами и дворцами: но все главные центры хеттской цивилизации сначала были крепостями.

Сооружение храма, как мы можем судить по нескольким образцам в столице Хаттусе, напоминает строительство месопотамского храма; комнаты здесь группировались вдоль стен одного или нескольких внутренних двориков; но, в отличие от месопотамской практики, где внешние стены не имели отверстий и образовывали замкнутый контур для защиты от наводнений, хеттские комнаты имеют окна, открывающиеся на улицу для лучшей освещенности; мало того, здесь – впервые на древнем Ближнем Востоке – окна есть даже в тех комнатах, где размещаются статуи богов.

Хеттский дворец строился примерно по тем же принципам, что и храм. Но, как мы уже указывали, существует и особый тип, характерный исключительно для неохеттской эры. Этот тип имеет собственное название – бит-хилани (рис. 4). Его типичная черта – колонны, поддерживающие крышу в первом зале. Колонны представляют собой простые деревянные столбы, но у основания каждой из них стоит пара сфинксов или львов, высеченных из камня. За первым залом следует главный зал – продольный параллелограмм, вокруг которого располагаются маленькие комнатки. Дворцы этого типа можно обнаружить во многих ближайших центрах, от Ассирии до Сирии, что создает трудности с определением его происхождения. Некоторые авторы считают, что все данные свидетельствуют о хурритском его происхождении, другие предлагают на роль изобретателей народы Сирии.

Рис. 4. План бит-хилани

Хеттская скульптура задумывается и исполняется в основном как дополнение к архитектуре. Больших статуй человеческих фигур, которых полно в Египте и в какой-то степени в Месопотамии, здесь нет совсем; до нас дошли лишь несколько небольших металлических статуэток, интересных по типу и оформлению, но сравнительно грубой работы, – да и с художественной точки зрения не заслуживающих внимания. То же можно сказать о статуях животных. Но здесь в игру вступает художественный жанр, промежуточный между рельефом и отдельно стоящей скульптурой, – ортостат; этот жанр представляет собой широко распространенное исключение из правила и практически олицетворяет собой хеттское искусство. В больших городах фундаменты ворот всегда украшены львами и сфинксами, причем голова и передняя часть животного выступает из стены, а задняя часть его тела сливается с массой стены или продолжается с каждой стороны рельефом. Источником вдохновения для этих моделей, несомненно, послужили месопотамские или египетские образцы, но в их проработке ясно виден результат независимого развития; заметнее всего он в изображении морды, тщательно вырезанной и выразительно реалистичной совершенно по-своему (фото 23).

Как везде на Древнем Востоке, у хеттов хорошо развит барельеф. Здесь он принимает характерную форму резьбы по камням естественных скал. В открытом горном святилище Язылыкая, недалеко от хеттской столицы, на скальных стенах имеются рельефные изображения двух длинных процессий божеств, движущихся навстречу друг другу (фото 24). По одной стороне шествуют женские божества под предводительством солнечной богини Аринны, по другой – мужские под предводительством бога грозы. Под ним изображены фигуры двух жрецов, а под каждым из остальных божеств – соответствующее ему животное. Боги облачены в мантии и конические шапки, богини – в короны и длинные складчатые туники. Обратите внимание: у женских фигур грудь изображена в профиль: в восточном искусстве это поразительное новшество, нарушающее все установившиеся каноны, и больше нигде не встречается. Каково значение этой процессии? Изображает ли она священный брак верховных богов? Или просто изображение «тысячи богов», упоминаемых в текстах? На эти вопросы невозможно дать определенные ответы.

Неподалеку от этой процессии внимание привлекают еще два язылыкайских рельефа. На одном из них представлен царь Тудхалия в объятиях своего бога: это новая характерная тема в восточном искусстве; мы еще встретимся с ней на хеттских печатях. На втором рельефе изображен так называемый «бог-кинжал» – кинжал, рукоятку которого образуют две пары львов, увенчанные человеческой головой в конической шляпе, приличествующей богам. В этой фигуре ясно проявился дар к символизму и одновременно тенденция совмещать в одном изображении реальных и нереальных животных или их части без слияния, характерного в других местах. Еще один пример этого можно найти в неохеттском рельефе из Кархемиша; здесь голову крылатого льва венчает другая, человеческая, голова.

Этот пример из Кархемиша приводит нас в неохеттский период. В этот период рельефная резьба на каменных блоках, образующих фундамент городских укреплений, и на стенах дворцов становится чрезвычайно распространенной. Изображения здесь невелики по размеру, довольно грубы по форме, для них характерно полное отсутствие чувства композиции; но представленные здесь человеческие и животные типы, одежда и манера проработки изображений придают им собственную легко узнаваемую идею. Среди самых примечательных образцов – недавние открытия в Каратепе (фото 25).

Хеттская печать разительно отличается от месопотамской как по форме, так и по дизайну. Здесь больше распространен не цилиндрический, а конический тип с изображением на плоском основании; такая печать не прокатывается по глине, а используется просто как штамп. Изображение часто заключается в одну или несколько рамочек из круговых надписей или геометрических фигур. Само изображение может состоять из символов или фигур: на царских печатях обязательно присутствует крылатый солнечный диск – египетский по происхождению и соответствующий титулованию «солнце», принятому, как мы уже видели, хеттскими царями новой империи, – над печатью владыки или даже фигурой владыки в объятиях его бога, подобной изображению на уже упоминавшемся скальном рельефе.

Несомненно, важно, что хеттское искусство, практически не существовавшее в древней империи, внезапно расцвело в новой империи, или, точнее говоря, в один конкретный период, совпавший с победой над хурритами и явлением хеттов как великой державы древнего Ближнего Востока. Если добавить к этому, что некоторые элементы этого искусства имеют прямые соответствия в хурритском искусстве, да еще выходят за временные и пространственные рамки Хеттской империи, то разумно будет предположить, что хеттское искусство возникло из хурритского, позаимствовало у него импульс к развитию и темы. Может показаться, что мы сформулировали свою гипотезу слишком грубо; на самом же деле считалось, что все хеттское искусство на самом деле принадлежит хурритам.

Против этой теории есть два возражения. Первое – внешнее, а именно: мы слишком мало знаем о хурритском искусстве, чтобы судить. Второе – внутреннее, а именно: некоторые сюжеты не принадлежат исключительно хурри-там, а восходят к другим цивилизациям Древнего Востока. Бесспорно, однако, что хурритский элемент играет в хеттском искусстве заметную роль; а мы находимся в таком положении, что можем обнаружить художественную жилу, но не способны разделить ее на составляющие из-за недостатка данных.

С другой стороны, зададим вопрос: достигает ли хеттское искусство четкой оригинальности и высокого качества, которое находят в нем некоторые исследователи? При внимательном рассмотрении мы так не думаем. Сравнительный обзор хеттской культуры убеждает нас, что наиболее оригинальные и значительные ее элементы – те, что остались в веках и оказали самое серьезное влияние, – следует искать в сфере политической и социальной организации, исторической концепции и международного права. В этом отношении хетты, несомненно, сыграли выдающуюся роль и превзошли остальные народы Древнего Востока. В остальных сферах цивилизации здесь наблюдается простое сочетание, даже не слияние, разнородных заимствованных элементов как друг с другом, так и с несомненно существующими национальными элементами. Именно такое наслоение является самой характерной чертой хеттской цивилизации, точно так же как исторический характер эпохи, получившей название от этого горного народа, определяет сложное равновесие противостоящих факторов, при котором ни один из них не может взять верх, но и своих позиций не уступает.

На предыдущих страницах хурритская проблема вставала снова и снова. Вообще, хурритов мы предпочитаем рассматривать именно как проблему, – ведь материал, на основе которого мы можем реконструировать историю и культуру этого народа, чрезвычайно обрывочен и сомнителен, при том что значение его несомненно велико.

Очень примечательно, что материал по хурритам приходит по большей части из мест, лежащих за пределами региона, на который, как предполагается, распространялась их политическая власть: это Тель-Амарна в Египте, Богазкёй в Анатолии, Угарит и Мари. Расшифровки хурритских текстов, сделанные лишь недавно, показывают преобладание обрядовых документов и эпико-мифологических фрагментов; некоторые из этих текстов до сих пор не опубликованы, а другие настолько фрагментированы, что ими практически невозможно пользоваться.

Начнем с истории: табличка на хурритском рассказывает о некоем Тишадале, царе Уркиша; это прямое указание на присутствие хурритского элемента в Месопотамии еще в 2300 г. до н. э. и подтверждение того факта, что появление горных народов на исторической сцене в середине 2-го тысячелетия до н. э. отмечает лишь политический их успех, которому предшествовали многие столетия постепенного проникновения. Около 2000 г. до н. э. месопотамские документы содержат множество хурритских собственных имен; хурритские тексты религиозного содержания, обнаруженные в Мари, датируются примерно 1700 г. до н. э. Это первая фаза хурритской экспансии; материала по ней слишком много, чтобы эти события можно было игнорировать, но слишком мало, чтобы можно было написать их историю. Как мы увидим, ситуация аналогична той, что в результате последних открытий возникла в отношении истории арамеев.

Ближе к 1500 г. до н. э. хурриты основали государство Митанни в Верхней Месопотамии; где располагалась его столица Вашшуканни, до сих пор не установлено. Политическое господство Митанни быстро распространилось на окружающие земли, достигая на востоке городов Нузи и Аррапха в Ассирии, а на западе города Алалах в Сирии. Управление государством находилось в руках наследственной монархии, окруженной, однако, по традиции горных народов узким слоем знати; этот класс, известный как марианну, контролировал средства ведения войны и по-феодальному делил между собой землю.

В документах Тель-Амарны можно обнаружить обширные сведения о правителях Митанни, находившихся с Египтом в тесных политических отношениях, – настолько тесных, что отдавали своих дочерей в жены фараонам. Царь Тушратта, автор длинного письма Аменхотепу III, вынужден воевать с неким Артадамой, царем Хурри; нам же приходится решать: что это – династический конфликт, или Артадама был правителем другого государства, основанного хурритами. В любом случае отношения Артадамы с хеттами привели к столкновению между ними и Митанни. Результаты фатальны: Митанни терпит поражение; сын Тушратты Маттиваза (Шуттарна III) заключает договор с великим Суппилулиумой, – а это, в представлениях хеттов, приравнивалось к признанию вассалитета. Произошло это событие в 1365 г. до н. э.; на нем и завершилась история империи.

Обращаясь к религии хурритов, мы обнаруживаем в божественной паре, возглавляющей пантеон, старых знакомых: это бог грозы Тешшуб и солнечная богиня Хепат. Обе эти фигуры распространились гораздо шире хурритской среды, а особенно сильные позиции завоевали среди хеттов. Из остальных божеств нам известен Кумарби, отец богов и главное действующее лицо многочисленных мифологических историй; от Шаушки и Шимике, солнечного бога, до нас дошли только имена. В пантеон входят многочисленные заимствованные элементы, от месопотамских, среди которых выделяется Иштар, до арийских, таких как Индра, Варуна и Митра, связанных с правящим классом индоевропейского происхождения. Таким образом, мы видим, что культура, обладающая большой проникающей силой, сама также очень чувствительна к проникновению извне и внешним влияниям.

Когда мы больше узнаем о хурритской литературе, непременно окажется, что она сыграла самую фундаментальную роль в культурной истории Ближнего Востока 2-го тысячелетия до н. э. Во-первых, она лежит на пути, который, как нам известно, проделали несколько великих литературных произведений Месопотамии – к примеру, поэма о Гильгамеше, хурритские фрагменты которой были обнаружены, – при движении в хеттский мир. Более того, она чрезвычайно изобретательна сама по себе: из сохранившихся фрагментов хурритских сочинений, общей картины текстов и встречающихся в них имен богов и людей ясно, что значительное число дошедших до нас произведений на хеттском имеют под собой хурритскую основу. Расшифровка этих текстов до сих пор представляется очень сложной и, более того, спорной. В их числе, к примеру, рассказ о прожорливом змее Хедамму (хеттологи относят Хедамму к драконам), который сеет вокруг себя ужас и разрушения, пока богине Иштар не удается наконец все исправить; рассказ об охотнике Кешши, который ради жены отказывается от погони за зверем и навлекает таким образом на себя гнев богов; рассказ о любви горы Пишаиса к Иштар с историей борьбы между богом грозы и морским богом, весьма напоминающей эпизод из угаритского цикла о боге Ваале; и, наконец, рассказ об Аппу, который мы приведем в качестве примера, поскольку сюжет этого рассказа восстанавливается легче, чем большинство других. Аппу – богатый человек, но нет у него детей:

Есть город по названию Шудул в стране Луллу в стороне моря. Там в горах жил человек по имени Аппу. Богатством своим он был известен в стране, у него было много быков и овец… Ни в чем у него не было недостатка. Одного у него только не было. У него не было ни сына, ни дочери.

Здесь мы видим жажду продолжения рода, которая так широко распространена во всех древне-восточных литературах и с которой мы еще встретимся. После многочисленных молитв Аппу наконец удостаивается желанной милости:

Десятый месяц настал, и жена Аппу родила сына. Повивальная бабка подняла ребенка и положила его на колени к Аппу. Аппу тут начал ему радоваться, Аппу тут начал его покачивать. Аппу тут начал ему имя давать, подобающее первенцу. Имя ему он дал Злой, сказав: «Пока я был молодым, боги не выбирали для меня благого пути. Они мне определили злой путь. И имя у него пусть будет: Злой!»

Во второй раз жена Аппу забеременела. Настал десятый месяц, и жена Аппу родила сына. Повивальная бабка поднесла ребенка, и Аппу ему дал имя Благой: «Пусть его зовут по имени Благой!»

Как сказано, один из двух сыновей Аппу вырастает добрым, другой злым. Когда сыновья возмужали, Злой предложил Благому разделить имущество и лучшую часть взял себе:

Тогда начали Злой и Благой делить между собой дом. А бог солнца с неба смотрел на них вниз. И себе Злой взял большую часть имущества, а меньшую он дал Благому…

…Хороших коров себе взял Злой, а одну тощую корову он дал Благому, брату своему. Но бог солнца сверху, с неба, посмотрел, увидел это и сказал: «Пусть будет так: корова, которая досталась Благому, станет благой, и она Благому принесет телят, и скота у него будет много!»

Еще один текст – вероятно, продолжение этого, – рассказывает о том, как эта корова приносит человеческого ребенка. Она в ярости и хочет убить его; но солнечный бог спасает этого ребенка и делает так, чтобы его нашел рыбак, который вместе с женой и воспитывает мальчика как своего сына. Существует предположение, что, повзрослев, этот мальчик помогает отцу добиться справедливости от дурного брата; но текст дальше сильно пострадал и практически бесполезен.

В заключение мы можем задать вопрос: как классифицировать подобный тип литературы? В нем присутствуют эпико-мифологические моменты, но есть и элементы фантастической сказки, даже басни. В самом деле, история Аппу больше всего напоминает определенную форму басни, приводя на память некоторые произведения египетской литературы, о которых мы уже рассказывали.

Что касается хурритского искусства, то в нем, как мы уже убедились, кроется самая большая проблема. Имеются некоторые указания на то, что искусство это было высокоразвитым и влиятельным. Но даже тщательное исследование не слишком помогает определить его характеристики; сложности усугубляются еще и тем, что мы до сих пор не можем сказать, где располагалась столица Митанни, и вынуждены добывать информацию в других местах, где нельзя исключить вероятности иных внешних влияний. До сих пор единственный уверенно определенный элемент именно хурритского искусства – особый тип керамики с широкими черными линиями на желтом фоне с белыми изображениями животных и геометрических фигур. Как мы уже намекали и еще будем говорить, недавно оказалась под сомнением принадлежность хурритам определенного типа зданий – бит-хилани, – который прежде считался их характерной принадлежностью.

Мы сказали достаточно, чтобы показать: хурриты по-прежнему остаются серьезной проблемой. Несмотря на это, общий вывод все-таки можно сделать. Вероятно, по мере расширения наших знаний этот народ постепенно займет по отношению к хеттам ту же позицию, какую занимают шумеры по отношению к вавилонянам и ассирийцам.

Вспомним еще раз Graecia capta («Завоеванная Греция»): хурриты – еще одна цивилизация, которая после политического своего падения продолжает жить и даже подчиняет в какой-то мере своих завоевателей.

Когда люди пустыни выходят из аравийских песков и заселяют более плодородные окружающие регионы, вмешиваются в ближневосточную историю, они не только двигаются в противоположном направлении, но и действуют в принципиально иной манере, нежели люди гор. Последние появляются на исторической сцене на ограниченное, хотя и немалое время; они создают политические организмы, характерные своим единством и сплоченностью и сопоставимые по движущей силе с империями Египта и Месопотамии; они, наконец, внезапно рушатся и исчезают под давлением внешних сил. Люди пустыни, напротив, присутствовали на месте событий с незапамятных времен и время от времени проявляли себя; кроме того, создаваемые ими государственные образования были меньших размеров и всегда уступали по влиянию и движущей силе окружающим великим державам.

Главной точкой выхода и сбора для народов пустыни служила прибрежная зона Восточного Средиземноморья между Египтом и Месопотамией. Это вполне понятно – не только потому, что это самый естественный и близкий объект для завоеваний, но и потому, что этот регион, расположенный между конкурирующими политическими блоками, был точкой наименьшего сопротивления.

Характерные черты истории этого региона всегда определялись его географическими условиями. Узкая полоска земли, открытая с одной стороны пустыне, с другой морю и почти целиком занятая горами, изрезанными вдоль и поперек речными долинами и открытыми равнинами… Можно сказать, что этот регион самой природой предназначен был служить ареной политической фрагментации. Более того, его положение – на полпути между Месопотамией, Анатолией и Египтом, на пересечении путей сообщения, связывающих три континента, – делает его естественным местом встречи и столкновения великих держав. Этим объясняется и вечно шаткое положение, и разобщенный характер местных политических образований, которые периодически подвергались самым разным влияниям и часто разрушались тем самым иностранным владычеством, которое, как ни парадоксально, одно только и способно было их объединить. Говоря современным языком, здесь всегда существовали исключительно «буферные государства». Зажатые между более крупными и мощными державами, они довольствовались в истории пассивной ролью, а их политика изобиловала колебаниями и откатами; тем не менее, как мы убедимся, это вовсе не лишало их собственной индивидуальности.

С точки зрения историка, традиционное деление этого региона на две части – Сирию и Палестину, к которым можно добавить еще Ливан и Финикию, – далеко не идеально. Такое деление говорит одновременно и слишком мало, и слишком много. Слишком мало, потому что в этих районах природа слишком разнообразна, а политическая история чрезвычайно раздроблена. Слишком много, потому что разделение и разграничение этих регионов между собой само по себе неадекватно; можно подумать, что его определяют исключительно религиозные, а не политические факторы – а именно история Израиля, – тогда как на самом деле эти исторические единицы были таковыми лишь на протяжении очень небольших периодов времени. Мы считаем более правильным отказаться от этого деления в пользу единого всеобъемлющего термина, который следует понимать как обозначение совокупности многочисленных и часто меняющихся элементов. Если мы попробуем опереться на классических авторов и современных географов, то окажется, что единственно возможное обозначение этого региона – Сирия в широком смысле этого слова, весь регион между Египтом и Месопотамией, Аравийской пустыней и Средиземным морем. Однородность здесь почти исключительно географическая, но оказывает влияние и на исторические процессы – влияние, возможно, негативное и пассивное, но оттого не менее реальное. Это промежуточная зона между силовыми блоками, историческая цель активных конкурирующих сил, точка, где в зависимости от обстоятельств происходило то объединение, то расщепление.

Племена, приходившие время от времени в Сирию (мы теперь будем использовать это слово в широком смысле, о чем только что говорилось) из пустыни, не были, разумеется, там единственными; несомненно, однако, что они были там самыми заметными и играли немалую роль как в формировании этнического комплекса, так и в определении хода истории. Эти народы были связаны между собой не только географически, но и общим происхождением, причем эта связь здесь гораздо прочнее, чем у горных племен. Если в горах она ограничивалась отдельными пластами или элементами, то здесь распространялась на целую группу пустынных племен общего происхождения. Эту особенность легко объяснить вынужденной изоляцией, которую обеспечивали природные условия пустыни.

Люди пустыни были семитами. Однажды мы уже были свидетелями того, как стремление этих племен к экспансии привело к завоеванию Месопотамии и формированию вавилонской и ассирийской цивилизаций. В Сирии им удалось добиться большего этнического преобладания, но их политические амбиции здесь были более ограниченны. Все дело в местных условиях.

Различные группы этих племен известны под многими именами, столь же разнообразными и противоречивыми, как местные географические названия. В заголовок этой главы мы вынесли ханаанеев и арамеев – это самые распространенные и всеобъемлющие названия. Первое (ханаанеи) объединяет под собой всех семитских обитателей Палестины и финикийского побережья, а второе (арамеи) обозначает одну из групп, утвердившуюся в северной прибрежной зоне в конце 2-го тысячелетия до н. э. Как будет показано, только второй из этих терминов обозначает нечто относительно конкретное, тогда как «ханаанеи» это объединяющее понятие, в которое входит множество отдельных элементов; если разобраться, это понятие определяется скорее негативно, как «неарамеи». В него входят амориты (амурру), моавитяне, идумеи, аммонитяне и даже иудеи. По этой причине мы повторим сказанное о географической ситуации: деление на две части неадекватно, потому что не принимает во внимание внутреннего разнообразия; и слишком определенно, потому что не учитывает общего – несмотря на разнообразие составляющих элементов – внутреннего единства этих народов, заданного общностью состава, происхождения и среды обитания. Так что с названием народа возникает та же проблема, что и с географическим названием. Решение тоже аналогично: точно так же, как для обозначения региона мы выбрали термин «Сирия», его обитателей мы будем называть «сирийцами». Как и с географическим названием, мы предварительно оговоримся, но предупредим заранее: дальнейшее исследование ясно выявит необходимость общего термина для обозначения общих характеристик и условий – а следовательно, исторической общности, которая, хоть и состоит из разнообразных, постоянно меняющихся элементов, не становится оттого менее реальной.

Самый длинный период древнесирийской истории, с начала времен до примерно 1200 г. до н. э., проходил под египетским влиянием. Затем, примерно на триста лет, кризис великих империй позволил местным образованиям добиться независимости и даже – ненадолго – единства. Наконец, начиная с 900 г. до н. э., этот регион постепенно захватывает ассирийская экспансия; сначала Ассирия распространяет сюда свое влияние, затем завоевывает. В VI в. до н. э., когда ассирийцев сменили вавилоняне, оккупация уже завершена и Сирия, утратившая независимость, просто переходит от одной империи к другой в качестве провинции.

Этот исторический обзор следует дополнить географическим пояснением: даже в период египетского господства крайний север региона находился в сфере политического и культурного влияния месопотамских и анатолийских народов; тогда как крайний юг оставался под египетским влиянием даже во время ассирийской экспансии.

Политика противостоящих сил в Сирии имела совершенно разные организационные формы; господство конкурирующих держав имело совершенно разную природу. Как мы позже рассмотрим в деталях, египтяне не ставили себе целью аннексировать эти земли; они хотели лишь контролировать их, а потому удовлетворялись данью с местных владык и назначением своих смотрителей и сборщиков дани. Египтяне не колонизировали территорию и практически никак не влияли на ее этническую структуру. Хетты придерживались примерно той же политики, что и египтяне, и даже заключали с местными владыками такие же договоры о вассалитете, как между собой; но этнически они очень активно проникали в регион, в результате чего здесь возник неохеттский политический и культурный сектор. Наконец, ассирийцы придерживались политики прямой аннексии и стремились уничтожить всякие традиции независимости, для чего переселяли на новые места целые массы народа. Эта политика, которую продолжили и довели до логического конца вавилоняне, положила конец существованию Сирии как самостоятельной исторической единицы.

У нас нет практически никакой прямой информации о начале проникновения в Сирию семитских племен; поэтому лучше оставить в стороне многочисленные гипотезы и предлагаемые даты. Однако можно рассмотреть косвенные свидетельства: горы и реки региона носят преимущественно семитские названия; то же относится и к некоторым городам, построенным, как доказала археология, в самом начале исторического периода, если не раньше. Таким образом, предположение о том, что к началу истории (ок. 3000 до н. э.) семиты здесь уже присутствовали, кажется вполне оправданным.

На основании археологических данных можно также сформулировать гипотезу о политической организации древнейших обитателей региона. Мощные стены вокруг городов говорят о системе городов-государств, приспособленных к обороне как друг от друга, так и от окружающих кочевых племен.

С самого начала городами правили, вероятно, местные владыки, как происходило и в более поздние исторические периоды. Мы не можем сделать никаких выводов о природе и форме правления в этих городах-государствах; но из древнейших египетских текстов нам известно, что Египет доминировал над этими мелкими государствами как в политике, так и в торговле; время от времени он устраивал сюда военные экспедиции, чтобы убедительно напомнить о своем господстве и необходимости платить дань. При ближайшем рассмотрении этот факт свидетельствует о местных беспорядках – иначе не видно достаточно веской причины для столь решительных действий.

К началу 2-го тысячелетия до н. э. данных у нас появляется больше. В египетских текстах появляются новые собственные имена сирийских правителей: теперь это имена, характерные для аморитов – семитского племени, которое, как мы уже видели, примерно в это время проникло в Месопотамию и утвердилось там. Таким образом, мы можем сделать вывод, хотя и не знаем наверняка, когда и как это произошло, что движение этих племен достигло Сирии, привнеся сюда, как и в Месопотамию, новый этнический элемент. Поскольку египетские и месопотамские свидетельства, как правило, совпадают, история аморитов известна нам значительно лучше, чем история их предшественников. В египетских «текстах проклятий» называются имена и места правления владык, а фрески в Бени-Хасане дают некоторое представление об их внешности. Кроме того, в дипломатических архивах Мари можно найти немалую переписку с этими правителями. Вместе два этих источника говорят о раздробленности на города-государства или, по крайней мере, на небольшие провинции, по образцу тех, что прежде существовали в Сирии, – а также о том, что центральные и южные государства региона попадали в сферу влияния Египта, а северные – Месопотамии.

Из сказанного очевидно, что большая часть наших знаний об истории Сирии получена из внешних источников, в основном из дипломатических архивов. Вообще, о событиях 2-го тысячелетия до н. э. мы знаем почти исключительно из двух таких архивов – уже упоминавшегося архива Мари в Месопотамии и несколько более позднего по времени архива Тель-Амарны в Египте. Лишь недавно с открытием политических архивов в Алалахе и Угарите такое положение вещей несколько изменилось; обнаруженные вновь архивы доказывают, что местные мелкие властители тоже хранили дипломатические документы. Преобладание архивных данных сочетается здесь с почти полным отсутствием исторических надписей или анналов[33], подобных тем, из которых мы черпаем основные сведения по истории соседних империй. Поэтому информация, имеющаяся в нашем распоряжении, носит разный характер: в случае великих империй мы знаем в основном о военных предприятиях и мирных делах внутренней политики, а в случае Сирии – наблюдаем хитросплетения дипломатии и отношения между бюрократическими институтами.

Поскольку «тексты проклятий» называют только имена, информацию о аморитском периоде приходится извлекать из архивов Мари. В Верхней Сирии выделяются три государства: Кархемиш, Алеппо и Катна. Особенно тесные отношения существовали между Мари и Катной. На мощь этого государства указывают несколько фактов: в документах упоминаются двадцать зависимых от него царей; его царствующий дом заключает династический брак с царствующим домом Ассирии; Катна на равных с Мари участвует в совместной военной экспедиции. Так, царь Катны приглашает царя Мари присоединиться к нему в общем предприятии:

Ясмах-Адду скажи: так говорит Ишхи-Адду, брат твой… Что касается твоего прихода сюда, не пренебрегай. Сейчас удачный момент тебе прийти. Пусть твое войско радуется добыче и благословляет тебя. Те три города не сильны, мы сможем взять их в один день. Поэтому приходи не мешкая, возьмем эти города, и войско твое порадуется добыче. Если ты брат мне, приходи ко мне не мешкая.

Обратите внимание на вступительную формулировку, характерную для этого эпистолярного стиля. У нас есть еще одно письмо, также имеющее отношение к Катне и интересное в первую очередь своими личными интонациями. Это прекрасный пример тех возможностей, что открывают перед нами эти архивы; мы уже видели в приложении к вавилонянам и ассирийцам, как они помогают нам уйти от стереотипных форм, преобладающих в официальных надписях, и увидеть за ними характеры и субъективные реакции древних царей. Царь Катны послал царю Ассирии двух ценных коней и получил в ответ жалкую сумму в двадцать мин свинца. Он настолько разгневан, что пишет своему царственному коллеге:

Ишме-Дагану скажи: так говорит Ишхи-Адду, брат твой. Таких вещей говорить не следует, но я просто должен высказаться, чтобы облегчить душу. Истинно сказано, ты великий царь! Ты попросил у меня двух коней, о каких мечтал, и я послал их тебе, и вот, ты прислал мне двадцать мин свинца!.. Цена этих коней здесь, в Катне, составляет шестьсот сиклей серебра; а ты прислал мне двадцать мин свинца! Что сказали бы люди, если бы узнали об этом? Они наверняка не смогли бы смотреть на нас как на равных!

Вспышки такого рода, с их живостью и прямотой, редко встречаются на Древнем Востоке. Тем интереснее для нас тот факт, что письмо это обнаружено в архиве Мари; это означает, что царь этого города – брат царя Ассирии – перехватил его и не постеснялся прочитать, а затем решил, что не стоит пересылать такое письмо адресату.

Эти архивы свидетельствуют также о постоянном давлении на государства, стоящие на кромке пустыни, со стороны кочевых племен в их постоянном стремлении к более плодородным землям. Вот что пишет некий местный вождь царю Мари об одной из опаснейших кочевых групп, бини-ямина:

Моему господина скажи: так говорит Яким-Адду, слуга твой. Касательно дел бини-ямина, о которых я писал моему господину, то я послал человека в их города, чтобы прояснить дело… Когда их спрашивают, они отвечают: «Нет пастбищ, поэтому мы движемся в верхние земли». Так они мне сказали. Мое ополчение сильно… каждый из бини-ямина, направляющийся из нижних земель в верхние, будет схвачен, а схваченный, будет посажен в тюрьму. Пусть мой господин изволит написать мне, и я прикажу доставить этих пленников ему.

Эра Мари сменяется временным владычеством гиксосов. Затем Египет восстанавливает свое владычество, которое на севере уравновешивается лишь вмешательством горных народов, в первую очередь хеттов. Этнически хетты проникают все дальше и дальше, и в XVI в. до н. э., как вновь показывают имена собственные, сирийское население представляет собой смесь доаморитских семитов, аморитов, хеттов и хурритов; нет только египтян, поскольку их владычество характерно не колонизацией, а контролем.

Мы располагаем большим количеством данных по XIV в. до н. э.; источник этих данных – архивы Тель-Амарны. В столице фараона-реформатора Аменхотепа IV была обнаружена переписка, которую он сам и его предшественники вели с мелкими сирийскими вассальными государствами. Из-за слабости Египта этот период выдался особенно беспокойным. Мелкие царьки конфликтовали друг с другом, жаловались друг на друга фараону, просили о помощи. К примеру, так царь Мегиддо Биридия доносил фараону о поведении Лабаи, царя Сихе (Шхем):

Царю, господину и солнцу моему, скажи: так говорит Биридия, истинный слуга царя. К стопам царя, моего господина и солнца моего, припадаю семь и еще семь раз… Да будет известно царю, с тех пор как вернулись лучники, Лабая строит мне козни, и мы не можем щипать шерсть, и мы не можем выходить за ворота в присутствии Лабаи, потому что он узнал, что ты не дал лучников; и теперь он твердо решил захватить Мегиддо. Пусть защитит царь свой город, иначе Лабая захватит его! Воистину, город поражен смертью от чумы и болезни. Пусть царь даст сотню человек гарнизона для защиты города, иначе Лабая захватит его! Воистину, у Лабаи нет другой цели. Он пытается разрушить Мегиддо.

Еще раз обратите внимание на характерную фразеологию начала. Лабая отвечает на упреки фараона протестами и заявлениями о своей невиновности:

Царю, господину и солнцу моему, скажи: так говорит Лабая, слуга твой и грязь, на которую наступаешь. К ногам царя, господина моего, припадаю семь и еще семь раз. Я слышал слова, которые царь написал мне, и кто я такой, чтобы царь терял из-за меня свою землю? Вот, я верный слуга царя, и я не бунтовал, и я не грешил, и я не задерживал дань свою, и я не отказываюсь выполнять требования твоего представителя. А теперь на меня злостно клевещут, но пусть царь, господин мой, не приписывает мне измену!

Был ли Лабая искренен в своих протестах? В подобных ситуациях у египетского суда было единственное средство установить истину: послать в соответствующий город инспекторов, которые бы действовали одновременно как смотрители и как сборщики дани. Однако иногда такие чиновники сами начинали творить произвол. Об одном таком случае царь Гезера Милкилу пишет фараону с очевидной искренностью:

Царю, господину моему, пантеону и солнцу моему, скажи: так говорит Милкилу, твой слуга, пыль под твоими ногами. К ногам царя, моего господина, пантеона и солнца моего, семь раз, семь раз я припадаю. Пусть царь, мой господин, знает, что сделал со мной Янхаму после того, как я покинул царя, моего господина. Теперь он хочет получить две тысячи сиклей серебра из моей руки, говоря мне: «Отдай мне твою жену и детей твоих, или я раздавлю тебя!» Пусть царь знает об этом деле, и пусть мой господин пришлет за мной колесницы, и пусть он возьмет меня к себе, чтобы я не погиб!

Особенный интерес представляют письма, в которых речь идет об отчаянных воинах-хабиру. Кто это такие? Действительно ли это евреи, как с давних пор полагают некоторые ученые, опираясь на формальное сходство названий? Из текстов явствует, что хабиру – люди больших военных способностей, причем в одних государствах они находятся под контролем властей, а в других совершают пограничные набеги и ведут своего рода партизанскую войну. Однако самая поразительная черта хабиру состоит в том, что имена этих людей от региона к региону меняются по типу и национальной принадлежности, так что создается впечатление, что это не этническая группа, а общественный класс. Соответственно, идентифицировать их с евреями некорректно, разве что последние тоже составляли часть класса хабиру в некоторых регионах и в некоторые периоды времени, – так что другие народы называли их хабиру.

История периода, непосредственно следовавшего за эрой Тель-Амарны, лучше всего отражена в исторических архивах, недавно обнаруженных в Угарите. Они относятся ко времени примерно с середины XIV в. по середину XIII в. до н. э. и свидетельствуют о том, что Угарит, расположенный на крайнем севере Сирийского региона, находился под хеттским владычеством. В этом архиве имеется договор на привычном для дипломатии аккадском языке между великим царем Суппилулиумой и царем Угарита Никмаду. Структура договора следует классической модели хеттских дипломатических документов: начинается с исторической преамбулы, переходит к условиям соглашения и завершается просьбами к богам. К договору прилагается письмо, в котором Суппилулиума советует Никмаду согласиться на предлагаемый союз:

Так говорит солнце, великий царь… Никмаду говорит: хотя земля Нихашше и земля Мукиш мои враги, не опасайся их, имей веру в себя! Как в прошлом твои предки были друзьями, а не врагами земли хеттов, теперь и ты, Никмаду, будь врагом моих врагов и другом моих друзей. Если ты, Никмаду, прислушаешься и выполнишь эти слова великого царя, твоего господина, ты увидишь результат милостей, которые великий царь, твой господин, дарует тебе. Сохрани поэтому, Никмаду, союз и дружбу с землей хеттов, и ты увидишь, как обойдется великий царь с царями Нихашше и Мукиша, которые отказались от союза и дружбы с хеттским народом и стали врагами великого царя, их господина! Тогда ты, Никмаду, вперед будешь верить словам великого царя, твоего господина.

Самые поздние документы угаритского архива датируются периодом незадолго до вторжения людей моря. Это вторжение, которому предшествовали многочисленные стычки, пришло на Ближний Восток около 1200 г. до н. э.

Народы моря оставили политический след в виде крошечного государства филистимлян на побережье и этнические следы в виде вливания нового индоевропейского элемента в очень неоднородный комплекс племен Сирийского региона. Но главное значение этого вторжения состоит в том, что оно создало исторический вакуум между двумя великими державами, которые разрушило или оттеснило в естественные пределы. Этот вакуум заполняется целой цепочкой семитских племен, верных присущей им экспансионистской тенденции; они организуют здесь собственные политические организмы, небольшие, но впервые в истории принципиально независимые. На юге преобладает группа израильских племен, но вместе с ней приходят и селятся рядом и представители других групп: мидианиты, идумеи, моавитяне и аммонитяне. На севере преобладает арамейская племенная группа.

И израильтяне, и арамеи имеют за плечами длинную историю: история израильтян известна в традиционном библейском пересказе, история арамеев в настоящее время выясняется при помощи серии ссылок в различных текстах; однако эти ссылки доказывают всего лишь существование такого народа и не дают никаких подробностей. Единственный достоверный факт, привнесенный в историю арамеев современным историческим подходом, состоит в том, что их утверждение в Сирии совпадает по времени всего лишь с образованием известных нам городов, а вовсе не с появлением арамеев в этом регионе.

Организация новых народов воспроизводит монархическую форму, уже существующую в регионе. Единственное исключение – Израиль, который с самого начала представляет собой конфедерацию племен вокруг религиозного центра. Мидианиты, идумеи, моавитяне и аммонитяне имеют собственных царей – как и арамеи, хотя арамеи при этом не объединены, а образуют несколько отдельных государств: это Дамаск, Соба, Хамат, Бит-Агуши – центрами здесь были Алеппо и Арпад – и Шамаль. Вообще, арамеи не были ограничены территорией Сирии: они проникли и в Месопотамию, где основали государства Бит-Адини, Бит-Бахьяни и Бит-Якини.

Примерно в 1000 г. до н. э. в результате создания израильской монархии сложившееся равновесие оказывается поколеблено в пользу этой монархии, и через некоторое время весь Сирийский регион объединяется под ее властью или господством. Государство израильтян – самое крупное и независимое из всех существовавших до того момента сирийских государств; его существование возможно потому, что в великих империях, между которыми оно располагается, продолжается кризис. Когда же – около конца X в. до н. э. – эти империи вновь обретают стремление к экспансии, израильская монархия разделяется на два государства – Иудею и Израиль, и равновесие восстанавливается; однако это неустойчивое равновесие, и его чем дальше, тем больше нарушают внешние угрозы.

Начиная с этого момента мы можем достаточно подробно отслеживать последнюю фазу сирийских альянсов и конфликтов, причем по местным источникам. Во-первых, у нас есть обширная историческая литература израильтян; в городах Финикии имеются многочисленные, хотя и краткие, надписи; кроме того, Иосиф Флавий воспроизводит и сохраняет для нас фрагменты анналов Тира, в то время главного города Финикии; моавитяне оставили для потомков длинную и информативную надпись о деяниях царя Меши; и, наконец, многочисленные арамейские надписи позволяют нам идентифицировать и реконструировать различные исторические события. Необходимо отметить, что все эти надписи сделаны алфавитным письмом; это свидетельствует о новом громадном шаге по пути цивилизации: изобретении алфавита. Скорее всего, это было сделано во 2-м тысячелетии до н. э. где-то в Сирии, и, безусловно, это величайший вклад, который внесли народы этого региона в дело прогресса человечества.

Исторические надписи всегда посвящены одному и тому же: отмечают победу над врагами. К примеру, в арамейской надписи, которую царь Хамата Закар в конце X в. до н. э. посвящает своему богу Ваалу, говорится так:

Стелу поставил Закар, царь Хамата и Лагиша, [богу] Алуру… Я Закар, царь Хамата и Лагиша. Ваал небесный услышал меня, помог мне и поставил меня царем над Хадраком. Бар-Хадад, сын Азаила, царь Арама, соединил против меня 14 царей: Бар-Хадада и его войско, Бар-Хаша и его войско, царя Куэ и его войско, царя Амка и его войско, царя Гургума и его войско, царя Шамаля и его войско, царя Мализа и его войско… и еще семь царей с их войсками. Все эти цари осадили Хадрак. Они возвели стену, более высокую, чем стена Хадрака, и вырыли ров, более глубокий, чем его ров. Но я воздел мои руки к Ваалу небесному, и он услышал меня, и говорил со мной через пророков и через прорицателей, и сказал: «Не бойся, я сделал тебя царем; я с тобой и освобожу тебя от всех осаждающих и всех этих царей…»

Из этой надписи можно сделать вывод о долговременной независимости, о сосредоточенности исключительно на местных проблемах. И это верно в отношении всего Сирийского региона. Горизонт здесь расширяет только одна группа крохотных финикийских государств – да и то не средствами местной политики, а путем заморской колонизации, которая остается их характерной чертой. Начиная по крайней мере с XI в. до н. э. финикийцы основывают базы на островах Эгейского моря, в Киликии, в Северной Африке, в Испании, на Мальте, Сицилии и Сардинии. Большинством из этих колоний финикийцы обязаны Тиру, основавшему, кроме всего прочего, важнейшую из заморских колоний – Карфаген.

Возникнув в конце IX в. до н. э., этот город со временем выстроил вокруг себя великую империю.

С началом VIII в. до н. э. сирийская политическая сцена меняется. Усиливается давление Ассирии, которое постепенно превращается в настоящую аннексию. Начиная с этого момента владыки не стесняются признавать свой вассалитет, как можно судить из надписи, оставленной царем Шамаля Бар-Ракибом:

Я Бар-Ракиб, сын Панамувы, царь Шамаля, слуга Тиглатпаласара, господин четырех частей земли. Благодаря праведности отца моего и моей собственной праведности воссел я по воле господина моего Ракиб-Эля и господина моего Тиглатпаласара на трон отца моего. Дом отца моего выиграл более других, и я выполнял волю моего господина, царя Ассирии, среди могучих царей, обладателей серебра и золота. Я воссел в доме отца моего и добился его процветания превыше дома одного из могучих царей. Братья мои, цари, завидуют процветанию моего дома. Отцы мои, цари Шамаля, не имели доброго дома. Они владели домом Киламувы, что был им домом зимним и домом летним. Но я построил этот дом.

Во второй половине VIII в. до н. э. мелкие сирийские государства начинают разрушаться: в 743 г. до н. э. пришел черед Арпада, в 732 г. до н. э. – Дамаска, в 722 г. до н. э. – Самарии, в 675 г. до н. э. – Сидона. Ассирийцев сменили вавилоняне, но политика не изменилась: в 586 г. до н. э. падением Иерусалима заканчивается древняя история евреев; в 573 г. до н. э. взят Тир; в конце концов покорены и самые южные государства. Когда в 538 г. до н. э. персы завоевывают Вавилон, Сирия уже является всего лишь провинцией Вавилонской империи. Как провинция, она просто переходит от одного завоевателя к другому. Вассалитет уступает место оккупации; начинается применение политики массовых депортаций, и этнические силы, формировавшие до этого историю Сирии, рассеиваются и гибнут.

Характерные черты сирийской цивилизации прямо следуют из природы и условий ее истории. Тому и другому недостает единства, и невозможно говорить об одной отдельно взятой культуре, – существует столько же культур, сколько мелких политических организмов, в которых они формируются. Поскольку основой истории Сирии служит смешение этнических элементов, ее культура также представляет собой продукт объединения слабо сопоставимых элементов. Наконец, поскольку преобладающей темой сирийской истории является иностранное владычество, в культуре тоже преобладает влияние соседних великих держав. Добавьте к этим факторам почти непрерывные войны и вторжения – и получите ситуацию, не только не способствующую развитию цивилизации, но угрожающую ей. Этим, в частности, объясняется малое количество сохранившихся памятников, в противоположность обилию месопотамских и египетских документов.

Эти же соображения полностью приложимы и к религии – или, скорее, религиям Сирии. Здесь различия между ханаанеями и арамеями имеют некоторое значение – конечно, не в смысле различий между двумя едиными элементами, а между двумя группами, которые различаются между собой как субъективно (по верованиям), так и объективно (по природе и периоду соответствующих источников информации). Ханаанские источники старше и обширнее благодаря Угариту; кроме того, они достаточно подробны благодаря косвенной информации Ветхого Завета. Поэтому мы немало знаем о пантеоне и в некоторой степени о религиозной жизни ханаанеев с начала 2-го тысячелетия до н. э. В случае арамеев у нас нет чисто религиозных документов, относящихся к этому периоду; а несколько исторических надписей, вместе с библейскими данными исторического характера, позволяют нам восстановить их верования только для 1-го тысячелетия до н. э., и то в основном в отношении божеств.

Религия ханаанеев, подобно другим религиям Древнего Востока, представляет собой естественный политеизм с характерной фрагментацией и внешними влияниями, которые мы уже упоминали. Тем не менее тщательное изучение позволяет выделить некоторые типичные черты, на которых мы и сосредоточимся. Начнем с того, что характеристики и атрибуты богов здесь пугающе текучи: одни и те же функции приписываются разным богам, их отношения между собой меняются, даже их пол нельзя назвать постоянным. Во-вторых, имена богов часто представляют собой простые существительные или существительные общего происхождения, а не собственные имена. Создается впечатление, что в данном случае над персонифицированным богом превалирует numen loci (дух места), что первично общее ощущение божественного присутствия, а не его индивидуальность. Наконец, в религии ханаанеев присутствуют удивительно грубые элементы, такие как человеческие жертвоприношения и освященная проституция. Они свидетельствуют о некотором варварстве, об отсутствии развитой цивилизации, какую мы видим среди великих соседей ханаанеев. Короче говоря, ханаанская религия более примитивна, а ее характерные черты мы только что перечислили.

Главный источник информации по реконструкции ханаанской религии – тексты Угарита. Но сразу же возникает вопрос: ограничены ли описанные в текстах верования только этим городом или по ним можно судить и об окружении? На этот вопрос можно ответить только путем сравнения угаритских документов с немногочисленными косвенными упоминаниями в других источниках, и ответ таков: насколько мы можем судить, описанные в угаритских текстах верования были широко распространены в регионе. Это не противоречит нашим предыдущим замечаниям о фрагментированности региона, поскольку литература Угарита, несомненно, выражает представления образованного класса, а не местные народные верования.

Высшим богом у ханаанеев был Илу. Илу – обычное слово, означающее «бог»; однако в других частях семитского региона имеются указания на процесс персонализации. Илу – загадочная фигура; может быть, он верховный небесный бог, но в мифологии появляется так редко, что, помимо верховенства, его атрибуты трудно определить.

Еще один великий ханаанский бог – Ваал – занимает подчиненное Илу место; тем не менее он гораздо более заметен и деятелен. Ваал – тоже обычное слово и означает «господин», то есть здесь тоже заметны следы персонификации. Природу и атрибуты Ваала определить легче: это бог грозы и соответственно ханаанский вариант той космической силы, которой поклонялись в Месопотамии и которую горные народы ставили во главе своего пантеона. Более того, благодаря характерному совмещению функций Ваал – еще и бог умирающей растительности и, как таковой, соответствует другой важной фигуре древне-восточных религий.

Женский элемент природного цикла олицетворяет великая богиня плодородия, жена Ваала Астарта; ее имя – всего лишь вариант месопотамского Иштар. Это, однако, не мешает иногда приписывать ее функции и атрибуты другим богиням, таким как Анат, сестра или жена Ваала, и Ашерат, жена Илу. Вообще, ханаанская религия представляет собой пример религии, которой недостает организующей и централизующей силы, вследствие чего разные ее элементы накладываются друг на друга без всякой системы, а личностные сущности свободно путешествуют от одного бога к другому на фоне базовых верований. Однако фон этот очень ярок; в частности, богиня плодородия представляет собой главную тему ханаанского искусства; изображают ее в виде фигурок с сильно гипертрофированными сексуальными чертами – самых распространенных и типичных произведений этого искусства.

Наш список богов региона должен включать также богов-покровителей различных племен; к примеру, мы можем назвать Кемоша у моавитян и Милкома у аммонитян. Последнее имя – еще один пример обычного слова, означающего «царь»; и оно же вновь появляется в имени бога города Тира, Мелькарта, которое полностью означает «царь города».

Астральные божества играют в ханаанском пантеоне чрезвычайно маленькую роль, что сильно контрастирует с религиозными верованиями других восточных народов. Более того, все они, кажется, иностранного происхождения и как таковые должны стоять первыми в длинном списке заимствованных богов. Источниками заимствования примерно в равной степени служили Месопотамия и Египет, поэтому в ханаанском пантеоне с египетскими божествами, такими как Хатор, Амон-Ра, Пта и Бес, соседствуют месопотамские боги Син, Нергал и Нинурта.

В настоящее время мы можем лишь частично реконструировать религиозную жизнь ханаанеев, ибо вместо обширной религиозной литературы, обычной для соседних народов, здесь мы имеем всего лишь несколько коротких и плохо сохранившихся угаритских документов. Вследствие этого основным источником информации остается косвенный источник – Ветхий Завет.

Жреческий персонал у ханаанеев довольно хорошо организован и подразделяется на классы по функциям: помимо верховного жреца и обычных жрецов есть еще смотрители святилищ, плакальщицы и храмовые проститутки. Должны были существовать также прорицатели, поскольку в угаритских документах часто упоминаются гадания. Наконец, существовала особая категория пророков: из-за недостатка данных мы не можем точно определить их функции, но именно их среда воспитала другой религиозный класс, который в Израиле приобрел первостепенное значение.

В концепции священных мест также возникает новый элемент: эти места уже не связаны исключительно – или даже в первую очередь – с храмами; очень часто они располагаются на открытом воздухе – ведь это более естественное место для поклонения, да и к истокам ближе, – рядом с деревьями, водными источниками и в первую очередь на вершинах холмов, знаменитых «горних местах», известных по Библии. Непременная составляющая такого святилища – один или несколько священных камней, в которых, как считается, обитает местный бог, алтарь и небольшое огороженное место.

Ханаанские жертвоприношения также несут в себе черты новизны. Имеются свидетельства принесения в жертву не только животных, но и людей. Человеческие жертвоприношения производятся в периоды великих бедствий, когда люди желают выказать божеству особое уважение. Но распространенное мнение о том, что при закладке важных зданий ханаанеи приносили в жертву детей, не оправданно: ни один из обнаруженных в фундаментах скелетов не несет следов насильственной смерти.

Наконец, еще одной отличительной чертой ханаанской религии была священная проституция – ритуал, который выражает и воспроизводит ту самую концепцию возрождения плодородия земли, которая является также основной темой обширной литературной традиции.

По всей области расселения ханаанеев имеются свидетельства культа мертвых. Иногда саркофагам в гробницах, куда помещались тела умерших, придавали форму человеческого тела (художественный элемент египетского происхождения); кроме того, в гробницу вместе с телом помещали различные приношения, такие как вазы, блюда, лампы и украшения. Это свидетельствует о том, что хана-анеи верили в загробную жизнь, но мы не можем сколько-нибудь достоверно определить, что они думали о будущей жизни.

В более позднюю эпоху и на более ограниченном пространстве арамейский пантеон имел всего одну отличительную черту – негативную, но оттого не менее значительную. В этом пантеоне не было ни одного бога, которого можно было бы определенно считать собственно арамейским.

Так, по региону был широко распространен бог грозы Хадад. Это не кто иной, как Адад, с которым мы уже встречались в Месопотамии, – если, конечно, когда-нибудь новые данные об арамеях не помогут нам определить, что на самом деле этот бог имел арамейское происхождение.

Как обычно, Хададу полагалось женское божество-спутник. Греческий писатель Лукиан, посетивший святилище в Иераполисе в начале христианской эры, определил это божество как Атаргатис, еще одно воплощение богини плодородия. С ней был связан молодой бог Симиос, который, таким образом, завершал естественный цикл.

У арамеев обнаруживаются и месопотамские элементы: мы видим здесь солнечного бога Шамаша, лунного бога Сина, а также Нергала, Набу и других. Поскольку свидетельств о сравнимом египетском влиянии нет, мы можем заключить: в этом регионе, расположенном ближе к месопотамскому центру влияния, преобладала именно месопотамская культура.

Соседний ханаанский мир также оставил здесь свои следы: в нескольких местах вновь появляются Илу и Ваал, и даже израильский Яхве, судя по всему, не вызывает отторжения.

У нас нет почти никаких данных об арамейском ритуале. Имея в виду общие внешние условия, можно предположить, что религиозный ритуал арамеев не слишком отличался от принятых у соседних народов. Однако мы не можем сказать ничего более определенного, пока новые открытия не прольют свет на религиозную жизнь этого народа.

Когда мы говорим о древнесирийской литературе, мы подразумеваем в основном литературу Угарита. Ханаанский регион не сохранил для нас никакой другой литературы, а арамейский не сохранил и того. Поэтому пока о блестящей, возможно, арамейской литературе нам говорит только постепенное распространение этого языка по всему пространству между Евфратом и Нилом и появление в самом конце рассматриваемого периода интересной повести о мудром Ахикаре.

Вообще, в Угарите имеется лишь один жанр из множества нам знакомых, – а именно жанр мифологии и эпоса. Мы не можем рассматривать переписку, описи и хозяйственные документы как литературу в буквальном смысле этого слова; это же можно сказать об обнаруженных недавно юридических документах, хотя эти документы дают нам возможность взглянуть краем глаза на ханаанское общество. Будто в качестве компенсации, мифологических и эпических текстов довольно много, и, хотя их интерпретация и определение правильной последовательности затруднительны, можно сказать, что арамейский эпос вполне выдерживает сравнение с богатой литературой окружающих народов.

Сказав это, мы должны напомнить сказанное немного ранее о религии, – а именно, что Угарит иллюстрирует и показывает нам цивилизацию не только свою, но и более широкого масштаба. Так что литература Угарита, как и его религия, относится не только к этому городу, хотя мы не в состоянии определить точные пределы ее распространения.

Главными героями самой длинной из имеющихся у нас мифологических поэм, или циклов, являются бог Ваал и его сестра Анат. Цикл состоит из нескольких эпизодов, таких как борьба Ваала с морским богом Ямом и победа над ним, а также строительство великолепного дворца в честь Ваала. Но стержнем истории являются смерть и воскрешение Ваала – еще один вариант мифа о пропавшем боге. Более того, это новое воплощение старого мифа очень интересно; во-первых, оно настолько подробно, что может сравниться только с хеттской версией, и, во-вторых, в ней есть независимые элементы. Основной из них – тот факт, что противником Ваала выступает Мот, бог подземного мира, а основа сюжета – рассказ о борьбе двух богов.

Ваал ссорится с Мотом, пробирается в подземный мир и там, после отчаянной схватки, встречает свою смерть. Его сестра Анат решает отомстить за него:

Как у коровы по своему теленку, как у овцы по своему ягненку, болело сердце Анат по Ваалу. И когда скорбь стала невыносимой, Анат пошла к Моту. Она схватила его за одежды и закричала:

– Отдай мне моего брата! Но Мот гордо ответил:

– Чего ты от меня хочешь?.. Да, я встретил силача Ваала, я ввергнул его в свою глотку, как ягненка, я поглотил его, как козленка, и исчез он там…

Шли дни, они складывались в месяцы. А Анат продолжала скорбеть и искать Ваала. Ее сердце билось для него, как у коровы для теленка, как у овцы для ягненка. И, не выдержав скорби, напала Анат на Мота. Она разрубила его мечом, сквозь сито просеяла, сожгла на огне, размолола жерновами мельницы, рассеяла по полю, чтобы птицы склевали его останки.

Терминология весьма красноречива: Мот, которого разрубили, просеяли сквозь сито, сожгли на огне, размололи жерновами мельницы и рассеяли по полю, – бог летней жатвы, бог сухого сезона, который губит принесенное весенними дождями плодородие. Но затем плодородие возвращается, и Ваал вновь появляется на земле:

Явилось Илу видение. Увидел он, что небо наполнилось маслом, а реки – медом. И из этого видения Творец творения понял, что снова жив силач Ваал. Тогда прекратил Илу свой траур, поднялся с земли, снова поставил свои ноги на подножку, сел на свой трон. И, рассмеявшись, сказал радостно Илу, что теперь он успокоился, ибо снова жив силач Ваал, вновь на своем месте Владыка земли.

И снова красноречивая терминология: с возвращением бога масло льет дождем с неба, и мед течет по земле. В этом произведении древний миф получил одно из самых живых и выразительных литературных воплощений.

Героический эпос представлен двумя значительными поэмами – об Акхате и о Карату; обе они отличаются новизной и необычностью тем и характеров, поэтому нельзя исключить, что они могут быть основаны на реальных происшествиях местной истории, трансформировавшихся со временем в легенды.

Акхат – юный сын мудрого царя Даниилу, который долго молил богов о том, чтобы даровали ему наследника; но вот наконец его мольбы исполнились:

Лицо Даниилу осветилось, и лоб его засиял. Открыл он рот и рассмеялся, поставил ноги на подножку и воскликнул радостно: «Теперь я сяду и отдохну, и душа моя успокоится в груди, ибо сын родился у меня, побег в доме моем, как у братьев».

Обратите внимание на параллель с предыдущим отрывком, вплоть до дословных совпадений: мы вправе сделать вывод, что на тот момент уже существовал сложившийся речевой этикет с надлежащими словесными формулами для выражения различных психологических состояний. Обращаясь же к содержанию, обратите внимание на столь дорогую всему миру Востока концепцию о том, что ребенок – благословение богов.

Божественный мастер сделал Акхату великолепный лук, с которым тот и отправляется на охоту. Но богиня Анат позавидовала владельцу волшебного лука, и, чтобы заполучить его, обещает она герою золото и серебро, даже бессмертие:

Вечности пожелай, и ты получишь ее!
Бессмертия пожелай, и я его ниспошлю.
Вместе с Ваалом будешь ты числить года,
Месяцы вместе считать.
Будет, как у него, пиром твой каждый день.

Но Акхат отвечает:

Зачем ты плетешь обман?
Твоя мне отвратна ложь.
Ведь ни один человек бессмертья не обретет.
Как умирают все, так скончаюсь и я.

Эти строки вызывают в памяти эпос о Гильгамеше, в котором герой отвергает ухаживания богини Иштар и в результате не может избегнуть смерти. Концепция неизбежного конца, которого не в состоянии избегнуть ни один человек, каким бы сильным и могучим он ни был, пронизывает всю древне-восточную литературу. Из-за своего отказа Акхат будет убит посланцем Анат. Поскольку конец записи поврежден, мы можем лишь предполагать, что любящая забота семьи вернет юношу к жизни; наверняка мы этого не знаем.

Еще более человечна история царя Карату: в результате различных бедствий он лишается всей своей семьи; бог Илу является ему во сне и велит идти походом в далекую землю Удум. Царь этой страны отдаст ему в жены дочь-красавицу. Одержав победу, Карату потребовал у побежденного царя не золото и не серебро, а только руку принцессы:

Не надо мне этих даров. Все у меня есть. Дай мне твою девицу Хураю, твой отпрыск прекрасный, перворожденный, чья красота подобна красоте Анат, чья красота подобна красоте Асират, чьи очи из блестящего сердолика, чьи зеницы – чаши из электрона[34], опоясанные сердоликом. Дай же мне насладиться яркостью ее очей. Ибо послал меня Илу, Творец человека, представший мне, его слуге, во сне.

В этой поэме тоже присутствует жажда продолжить себя в потомках, дабы не прервался род. Юную принцессу отдают Карату в жены, и пророчество сбывается: у него появляется новая семья и дети. Но затем царь серьезно заболевает, и вновь звучит древняя жалоба: неужели человек не может избегнуть смерти? Конец истории неясен; возможно, Карату спасается по воле богов.

Таковы главные литературные произведения, найденные в Угарите. Есть и другие, менее значительные, хотя некоторые из них представляют особый интерес. К примеру, есть поэма о Рассвете и Закате: в ней речь идет о рождении двух божеств с этими именами; и – характерная особенность – события сопровождаются священной церемонией, в которой появляются и разговаривают самые разные герои; другими словами, это сценарий религиозной драмы. Здесь мы тоже видим связь между мифом и обрядом, о которой уже говорили; несомненно, связь эта гораздо глубже, чем представляется по литературной версии. Гастер подробно и доказательно разобрал этот тезис, доведя его до логического конца и распространив едва ли не на всю мифологическую литературу Древнего Востока: «Во-первых, значительная часть того, что дошло до нас как древняя литература, на самом деле вовсе не было художественными произведениями, но играло строго функциональную роль в структуре общественной жизни. Тексты, которые мы по привычке рассматриваем как продукт фантазии и таланта отдельно взятого автора, были на самом деле сборниками религиозных церемоний, вдохновленных богинями более практичными, чем музы, и полностью понятными только на фоне ритуалов, которыми они сопровождались. Соответственно, для их реального понимания нужно гораздо больше, чем простой перевод слов. Главное, их необходимо поместить в надлежащую культурную среду и рассматривать как выражения, а не как застывшие формы».

Эта теория, а особенно выводы из нее открывают простор для дискуссий; в любом случае это полезное предупреждение, призывающее избегать пустой критики и не пытаться объяснить все с точки зрения чистой литературы, – а вместо этого углубляться в практическую базу древне-восточных текстов и видеть в них продукт и непосредственное выражение религиозной жизни.

На самой границе рассматриваемого периода – в V в. до н. э. – мы обнаруживаем арамейскую нравоучительную повесть. Это история Ахикара. Ахикар – мудрый и добродетельный человек, чиновник при дворе ассирийских царей Синахериба и Асархаддона. Не имея своих сыновей, он усыновляет племянника Надана и передает ему свое место. Но Надан на добро отвечает злом: он клевещет на Ахи-кара царю и подстрекает того казнить Ахикара. Однако палач тайно отпускает Ахикара, и он получает возможность оправдаться перед царем, раскрыв интриги недостойного племянника. У этой истории есть приложение – набор поучений, который роднит повесть с традиционной назидательной литературой. К примеру, мудрый Ахикар говорит:

Сын мой, не болтай слишком много, не произноси вслух каждое слово, что придет тебе на ум: глаза и уши людей следят за твоим ртом. Берегись, ибо слово может погубить тебя. Превыше всего остального следи за ртом своим и к услышанному затвердей сердцем. Ибо слово что птичка: раз отпустив, ее невозможно поймать…

Гнев царя подобен огню пылающему. Повинуйся ему сразу же. Пусть не разгорится он против тебя и не обожжет тебе рук. Укрой слово царя покрывалом своего сердца. Зачем дереву бороться с огнем, мясу с ножом, а человеку с царем?

В повести есть и басни:

Леопард встретил замерзшую козу и сказал ей: «Иди ко мне, я укрою тебя своей шкурой». Коза ответила: «Какая мне нужда в твоей шкуре? Оставь мне мою! Ибо ты если с кем здороваешься, так только чтобы крови напиться».

Исходя из сказанного, можем ли мы сказать, что в Сирии имеется жанр героической повести? А также, в связи с ней, нравоучительный жанр и басни? Не обязательно. История Ахикара записана на папирусе и найдена в Египте; написана повесть на арамейском языке, поэтому мы говорим о Месопотамии как о месте ее создания; но арамейский язык был распространен далеко за пределами своих естественных границ, и это не позволяет нам достоверно определить происхождение текста.

Как мы уже говорили, недавно обнаруженные в центральном дворцовом архиве Угарита юридические документы позволяют нам бросить беглый взгляд на организацию общественной жизни города. В основном эти документы имеют отношение к коммерческим сделкам: продажам, обменам, подаркам, – поэтому информация в них носит экономический характер; тем не менее косвенно она проливает свет и на элементы личных и семейных отношений, а также на уголовное законодательство.

Самое интересное в этих документах – их стиль; он удивительно устойчив и определяет вполне сложившийся жанр, или тип. Сначала приводится дата, затем род документа (перед свидетелями, перед царем или, чаще, перед местным представителем царя), описание сделки, дополнительные условия, если таковые имеются, и заверение со стороны свидетелей или, чаще, царская печать. К примеру:

В сей день, перед Архалпу, сыном Никмаду, царем Угарита, Илинергал, сын Судуму принял Артешупа в братья. В будущем… если Илинергал захочет отделиться от своего брата Артешупа, он уплатит 1000 сиклей серебра ему в руки и в руки его сыновей, и Артешуп покинет дом. Царская печать.

Как мы увидим, царь принимал активное участие в формулировании этих документов. Он возглавлял, лично или опосредованно, – но чаще лично, – всякую судебную процедуру.

Законы, имеющие отношение к частным лицам, отражают деление вавилонского общества на три класса: знать, свободные граждане и рабы. Рабство здесь достаточно мягкое, и вольноотпущенники могут достигать высоких постов. В законе о семейных отношениях поразительно положение женщин: нет никаких свидетельств полигамии, в случае отказа приданое возвращается, юридические права закреплены; мы видим, что женщины подают в суд, усыновляют, заключают сделки по купле и продаже. Уголовное законодательство кажется очень мягким: смертный приговор значится в городском архиве всего один раз, причем за государственную измену; в остальном максимальное наказание – изгнание. Как удачно написал Ж. Нугайроль, Угарит – процветающий цивилизованный город, где «жизнь приятна для всех, а для некоторых просто роскошна».

Наши заметки о сирийской культуре в целом приложимы и конкретно к искусству: мы видим ту же фрагментацию, то же преобладание внешних влияний, то же ничтожное количество памятников. К этому необходимо добавить еще отсутствие осознанного стремления к великому искусству: то, что изготавливается в регионе с такими нестабильными условиями и такой ограниченной независимостью, годится разве что на продажу, причем на обычном рынке. В самом деле, лучшими производителями предметов искусства были люди, настроенные на торговлю, – обитатели финикийских городов.

После такого вступления можно ожидать отрицательного ответа на вопрос об оригинальности. Но все не так просто, ибо оригинальность может проявить себя не только в поиске новых тем, но и в формах, которые принимают старые темы. В этом отношении угаритское искусство заслуживает особого внимания. Здесь хорошо представленный эгейский компонент соединяется с египетским, месопотамским, анатолийским и другими в единое целое средиземноморского характера, – значительное и новое, ибо нигде больше на Древнем Востоке подобное слияние не заходило так далеко.

Главная задача архитектуры в Сирийском регионе, кажется, была связана со строительством укреплений – стен, защищавших город от кочевых племен с первых дней его существования. Доизраильская палестинская археология исследовала множество таких стен: они сложены из блоков грубо обтесанного камня, поставленных один на другой в несколько рядов. В более поздний период в арамейской зоне городские укрепления по характеру очень напоминают сооружения неохеттского периода, замыкая таким образом связь между Сирией и Анатолией: лучший пример этого – Шамаль с его двойной внешней стеной и системой укреплений, которые вполне поддаются реконструкции.

Понятно, почему Сирийский регион по главному назначению архитектуры и манере исполнения архитектурных сооружений близок к Анатолийскому, – главный строительный материал у этих двух регионов тоже одинаков, это камень, которого во всех остальных местах не хватает. Однако применение камня (в этом отношении Сирия и Анатолия тоже похожи) ограничено нижними ярусами стен и зданий, а колонны появляются значительно позже. Даже и тогда колонны используются очень ограниченно и только в одном типе зданий – бит-хилани – неясного происхождения.

От гражданской архитектуры почти ничего не осталось; лишь недавно раскопки в Алалахе и Угарите немного расширили наши знания о ней. Дворец здесь строился по такому же общему плану, как в Месопотамии, хотя заметно меньших масштабов; он состоял из серии комнат, сосредоточенных вокруг одного или нескольких внутренних двориков. В более поздний период широко использовались здания с фронтальным портиком, бит-хилани. Мы уже описывали устройство такого типа зданий и говорили о неопределенности его происхождения. Если первоначально ему приписывали хеттское происхождение, то теперь авторитетные ученые, напротив, говорят о сирийском происхождении. Вообще говоря, вопрос до сих пор не решен, как из-за недостатка данных, так и из-за неопределенности элементов, которые вроде бы должны отмечать направление его развития.

Как мы уже говорили, религиозные сооружения часто представляли собой просто открытую огороженную площадку с одним или двумя священными пилястрами и алтарем для всесожжения. Но в крупнейших городах не было недостатка и в закрытых святилищах чрезвычайно простой конструкции. В качестве примера можно взять храм Ваала в Угарите, который датируется началом 2-го тысячелетия до н. э.: храм состоит из двора с алтарем, прихожей и главного зала. Для сравнительного анализа этого недостаточно; можно, однако, отметить, что элементов, отличающих египетский храм от остальных древне-восточных сооружений, здесь нет, следовательно, сирийская религиозная архитектура тяготеет скорее к Азии, чем к Египту.

В области скульптуры мы не видим крупных статуй, изображающих человека, тогда как статуэток чрезвычайно много. Преобладающий тип – обнаженная женская фигура с намеренно преувеличенными сексуальными чертами, часто с поднятыми к груди руками. Это изображение богини плодородия, значение которой мы уже разбирали в главе о сирийской религии. Имеются также многочисленные статуэтки богов, примером которых могут служить две серебряные фигурки, найденные в Угарите в амфоре (фото 26). Золотые мантии и воротники не могут изменить впечатление грубости, которое производят их лица и тела: признак искусства, которое, если не является подражанием иностранным образцам, остается достаточно примитивным.

Обратившись к скульптурным изображениям животных в период, соответствующий неохеттам, и в соседнем с ними регионе, мы вновь обнаруживаем ортостаты львов и сфинксов, которые мы уже отмечали как характерные для анатолийского искусства и его производных. Недавний пример, чудесный ортостат льва, был найден при израильских раскопках и теперь находится на пути в Хацор. Это произведение известного художественного типа лишь доказывает, что он распространялся на юг.

Как обычно, много рельефной резьбы. На границах Анатолийского региона имеются характерные рельефные сцены на каменных блоках в основаниях стен. Имеются также рельефы в металле чудесной работы; пример – золотое блюдо, найденное в Угарите (фото 27), с вычеканенной на нем очень живой сценой, где охотник в колеснице с натянутым луком и спущенными гончими преследует диких быков и газелей. Характер исполнения говорит о замечательном мастерстве и артистизме, которые отсутствуют в остальных жанрах сирийского искусства.

В Угарите найдены критские и микенские художественные мотивы; это новость, но вполне понятная в связи с географическим положением города. Лучшим примером этой особенности, возможно, может служить женская фигура на рельефе из слоновой кости, известная как «богиня диких зверей» (фото 28). Женщина сидит; она обнажена до пояса, а нижняя часть ее тела задрапирована чем-то вроде юбки, которая украшена паутиной линий. Она держит в каждой руке колосья, и с каждой стороны стоящий на задних ногах козел тянется головой к ее руке. Нет никаких оснований считать, что это привозной предмет: есть и другие примеры, в том числе множество замечательных ваз с рельефными изображениями лиц, которые показывают, что художники Угарита переняли у заморских коллег большое количество художественных мотивов.

Резьба по слоновой кости найдена и в некоторых других частях Сирийского региона, помимо Угарита. Возможно, лучшие его образцы обнаружены в Арслан-Таше, и они дамасского происхождения. Стиль этих произведений очень напоминает месопотамский.

Характерное для Финикийского региона художественное произведение – каменный саркофаг с высеченной наверху человеческой фигурой. Такие саркофаги отражают сначала египетское, а затем греческое влияние, больше всего их обнаружено в Сидоне; хронологически они относятся к довольно позднему периоду – вообще говоря, более позднему, чем мы сейчас рассматриваем.

У финикийцев процветали также и мелкие формы; в ходу были медальоны, ожерелья, браслеты, кольца и другие предметы, украшенные птицами, дикими козлами, львиными головами и пальмами. Часто попадаются также стеклянные изделия и монеты, но хронологически они выводят нас за пределы рассматриваемого периода.

Вообще, нежелательно входить в детальное обсуждение подобных предметов, ибо истинная задача обзора древне-восточной цивилизации – выделить более новые и определяющие элементы, оставив в тени все второстепенное. Но мы должны помнить, что вопрос о том, является ли та или иная деталь второстепенной, может оказаться неоднозначным: в синтезе разнородных элементов и тяготении к эгейской цивилизации Древняя Сирия занимает главенствующее положение, предвосхищая ту встречу Востока и Запада, которая на самом деле реализовалась в истории значительно позже.

102-й псалом возносит хвалу Господу в следующих выражениях:

В начале Ты, [Господи,] основал землю, и небеса – дело Твоих рук; они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты – тот же, и лета Твои не кончатся.

В этих словах содержится принципиально новая идея. Вспомним концепцию Вселенной, общую для всех остальных народов Древнего Востока: все они без исключения рассматривают землю как божество и небо как отдельное божество; боги – неотъемлемая часть природы, а потому и сама природа священна. Концепция автора псалма диаметрально противоположна: существует только один Бог, этот Бог находится вовне и над природой, которую сам и создал. Природа занимает подчиненное положение, и жизнь ее коротка по сравнению с жизнью Создателя. Если у нее и есть какая-то собственная функция, то лишь выражать славу Господа. Положение человека совершенно аналогично: своим происхождением он обязан Богу, от него же получает свою судьбу.

Таким образом, налицо кардинальное изменение прежних ценностей и появление новой концепции Вселенной. Стихийные силы лишаются своей Божественной природы, которая удаляется в трансцендентность. Но Бог израильтян не только трансцендентен в противоположность имманентным старым богам; он един вместо многих, так что космос находится под единым управлением. Кроме того, он справедлив и милосерден, не движим страстями, подобными человеческим; нет больше сомнений в том, что угодно Богу, а что нет, появилась свобода от страха, родилось уверенное спокойное подчинение.

Здесь, кстати, мышление израильтян тоже выделяет их среди окружающих народов. В Египте и Месопотамии царствовал культ вечного порядка, заранее определенной и нерушимой судьбы; всякие перемены рассматривались как зло. Вспомним, к примеру, жалобу Ипувера над бедствиями Египта во время первого переходного периода:

Воистину! Бедные стали владельцами сокровищ. Тот, кто не мог сделать себе даже сандалий, теперь владеет богатствами…

Еврейская молитва Анны в Книге Самуила пронизана противоположным настроением:

Господь умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и возводит;

Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает.

Из праха подъемлет Он бедного, из брения возвышает нищего, посаждая с вельможами, и престол славы дает им в наследие; ибо у Господа основания земли, и Он утвердил на них вселенную.

Следовательно, хотя Бог и сотворил космический порядок, это не означает, что он не меняет его и не обновляет в соответствии со своими неисповедимыми намерениями. Лишь Бог представляет собой активную силу; все остальное, природа и человек, существуют лишь как отражение его.

В истории Израильского царства мы с самого начала сталкиваемся с проблемой: с одной стороны, этому государству изначально присуща политическая слабость, вполне оправданная географическим положением региона, в котором разворачивается его история; с другой стороны, присущая ему же необыкновенная живучесть позволила надолго пережить соседние великие народы: пережить в первую очередь в религиозном плане, но также и в этническом. Другими словами, народ продолжает жить и после кончины государства.

Причины этого приходится искать в особой концепции истории, которой придерживается народ Израиля, – концепции, прямо вытекающей из его представлений о Вселенной. Составляющие этой идеи чрезвычайно просты: у Израиля есть Бог; этот Бог заключил с Израилем договор; исполнение этого договора и составляет историю.

Можно было бы возразить, что у других народов Древнего Востока тоже были собственные национальные боги, на силу которых они полагались и чьей воле доверялись. Но Бог Израиля – вселенский Бог (здесь не место разбираться, когда или как Израиль приобрел такие взгляды), а потому он Бог и всех остальных народов тоже. Таким образом, в его власти не только часть, но вся история; он властен не только над победами и успехами народа, но и над его поражениями и неудачами. Последние следует воспринимать как следствие ошибок и недостатков народа, следствие нарушения Завета; наказание за отступничество реализуется через врагов Израиля, и враги эти, таким образом, становятся инструментами Божественной воли.

Такая концепция истории позволяет нам понять, как народ Израиля мог уцелеть после окончательного политического краха; Завет Бог заключил с народом, а не с государством, а народ не исчезает бесследно с падением государства. С другой стороны, в этой же концепции скрыты семена двойственного и разнонаправленного развития, которое мы будем наблюдать в политико-религиозной истории Израиля: с одной стороны, это универсализм, ибо Бог – господин над всеми народами; с другой стороны, национализм, ибо Завет связывает Бога с одним конкретным народом.

Не менее уникален, чем израильская концепция истории, и способ, которым она дошла до нас. Впервые на древнем Ближнем Востоке мы видим не отдельные документы, сколь бы многочисленными и подробными они ни были, но целые книги с последовательным повествованием. Правда, это лишь окончательная форма, которую в конце концов приняли древние предания; но достигнута она в рамках древней ближневосточной истории. Более того, в повествовании на практике применяется концепция истории, о которой мы говорим; поэтому события в нем постоянно оцениваются, рассматриваются с позиции причин и следствий, мотивов и результатов, чего вы не найдете ни в великой литературе Египта, ни Месопотамии. Как мы уже упоминали, лишь хетты оставили нам свидетельства своей способности думать исторически; но эти доказательства, царские надписи и договоры, не выросли до органического слияния в единое повествование, в котором описывалась и интерпретировалась бы вся история народа. В последней своей версии еврейская историография – Ветхий Завет – представляет собой именно это: серию книг, составленных и выбранных как документальное свидетельство Священной истории – другими словами, долгих отношений между Богом и его народом, принципов, на которых строились эти отношения, и условий, при которых они возникли. Конечно, книги были составлены много позже описываемых событий и в чем-то отражают позднейшую их интерпретацию; этот факт ставит перед историком немало проблем; но на определенном этапе значение, которое Израиль придает собственной истории, становится движущей силой этой самой истории, законом и условием ее развития.

Что такое Израильское царство? Как сложившаяся единица это конфедерация племен, обитающих в Палестине и объединяемых верностью некоему центральному святилищу. Но племена эти пришли извне, и конфедерация сохраняет их самые древние предания. Сегодня общепризнанно, что эти предания имеют под собой историческую основу, хотя по поводу даты и реального характера событий мнения расходятся.

Следуя порядку рассказа, древнейшая легенда повествует, как примитивное ядро народа пришло из Месопотамии. Патриарх Авраам с семьей покидает халдейский Ур, поднимается вдоль Евфрата в Харан и поворачивает в Палестину. Нам рассказывают, какие мотивы определили именно такую последовательность событий:

И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословении; Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные. И пошел Авраам, как сказал ему Господь.

Здесь мы имеем наиболее раннюю формулировку Завета между народом Израиля и его Богом. В ходе дальнейшего рассказа она будет повторена не раз, как своеобразный лейт мотив.

Вторая легенда повествует о пребывании народа израильского в Египте, о страданиях, испытанных по велению фараона, и об освобождении его великим вождем Моисеем. Он тоже, подобно Аврааму, избран и призван к своей миссии Богом:

Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, священника Мадиамского. Однажды провел он стадо далеко в пустыню и пришел к горе Божией, Хориву. И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я, [Господи]! И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. И сказал [ему]: Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова. Моисей закрыл лице свое, потому что боялся воззреть на Бога. И сказал Господь [Моисею]: Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его и иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей [и ввести его] в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, [Гергесеев,] Евеев и Иевусеев. И вот, уже вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и Я вижу угнетение, каким угнетают их Египтяне. Итак, пойди: Я пошлю тебя к фараону [царю Египетскому]; и выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых.

Третья легенда, имеющая отношение к древнейшей истории племен, повествует о путешествии через пустыню на пути в Землю обетованную и о принципиально важном событии, которое произошло во время этого путешествия: Бог еще раз явился Моисею, подтвердил Завет и дал ему законы для управления народом. Явление Бога на вершине горы, среди туч, дыма и пламени, иллюстрирует представление израильтян о Божественном:

На третий день, при наступлении утра, были громы и молнии, и густое облако над горою [Синайскою], и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане. И вывел Моисей народ из стана в сретение Богу, и стали у подошвы горы. Гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась; и звук трубный становился сильнее и сильнее. Моисей говорил, и Бог отвечал ему голосом.

Явление Бога на горе Синай – важнейшее событие для израильской исторической концепции. Связывая всю массу моральных, социальных и юридических предписаний, регулирующих жизнь народа, с этим явлением, библейский текст подразумевает, что все эти законы возникли даже раньше, чем образовалась конфедерация племен в Палестине.

В библейском рассказе завоевание евреями Земли обетованной связано с фигурой великого вождя Иисуса Навина: перейдя Иордан, он завоевывает Иерихон и стремительно продвигает свои силы в центр, на юг и на север страны. Сначала захватываются сельские районы, города держатся дольше; так, будущая столица Иерусалим пала только во времена Давида.

Однако может быть, что эти события, для которых археология предлагает дату около 1230 г. до н. э., представляют собой лишь часть того, что происходило в реальности. Возможно, завоевание отчасти было результатом долгого мирного проникновения, которое в разных местах принимало разные формы. Возможно также, что израильтяне, принимавшие участие в завоевании страны, обнаружили на месте другие родственные племена, с которыми и вступили в тесный союз.

Как мы уже сказали, поначалу Израильское царство было организовано на принципах федерализма. В библейском тексте говорится о двенадцати племенах, удерживаемых вместе некоей главной святыней: это «священный ковчег», отделанный золотом сундук, который племена во времена кочевой жизни всюду возили с собой, но который позже хранился в постоянном месте в городе Силом, в окружении собственного жречества. Силом – место встречи племен конфедерации и общих религиозных церемоний; такая организация напоминает другую систему, известную нам из классической античности под именем амфиктионии. В этой связи немецкий ученый М. Нот писал: «Израильская двенадцатиплеменная система – ни в коем случае не уникальное явление, поэтому ее нет необходимости возводить исторически к удачному союзу двенадцати братьев, ставших прародителями племен, ни к вторичной схеме распада более крупного целого; скорее всего, здесь имелись некие правовые условия, обычные в племенных конфедерациях, не имеющих еще устойчивых политических институтов. Это, разумеется, приложимо и ко всем примерам, известным нам из Ветхого Завета. Но простое перечисление не слишком много говорит о характере и смысле этих условий. Можно узнать гораздо больше, если вспомнить о том, что подобные конфедерации двенадцати племен существовали также в Древней Греции и Италии; мы знаем из различных источников, что фокусной точкой для них служил общий культ и что для некоторых праздников члены этих конфедераций собирались вместе в центральном святилище; более того, некоторые культы могли существовать исключительно в подобной конфедерации из двенадцати или шести племен. Здесь фиксированное и постоянно поддерживаемое число племен (двенадцать или шесть) также имеет вполне практическое значение, поскольку племена – члены конфедерации должны были следить за святилищем поочередно, по месяцу (или по два). В Греции такая священная конфедерация была известна под именем амфиктионии, «сообщества живущих окрест» (то есть вокруг определенного святилища); это слово вполне может служить обозначением такого рода организации».

В политических делах племена сохраняют самостоятельность, и лишь во времена особых бедствий они иногда объединяются под общим руководством для отражения опасности: в роли таких вождей выступают судьи, о делах которых повествует соответствующая библейская книга. Считается, что авторитет судей зиждется на Божественном договоре и признается всеми племенами. Поэтому данный период в истории Израиля известен как «харизматический век»: в конечном итоге именно харизма, милость Господня, определяет, кому быть у власти.

Судьи – популярные герои, подвиги которых долго живут в памяти народа; некоторые отрывки Книги Судей, несомненно, очень древние; к примеру, это знаменитая Песнь Деворы:

Израиль отмщен, народ показал рвение; прославьте Господа! Слушайте, цари, внимайте, вельможи: я Господу, я пою, бряцаю Господу Богу Израилеву. Когда выходил Ты, Господи, от Сеира, когда шел с поля Едомского, тогда земля тряслась, и небо капало, и облака проливали воду; горы таяли от лица Господа, даже этот Синай от лица Господа Бога Израилева.

Власть Судей тем не менее остается скромной и ограниченной, что вполне соответствует демократическим традициям племен; но постоянное давление врагов на границах территории не позволяет такой политической системе уцелеть. Под давлением обстоятельств возникает монархия. Хронологически ее возникновение выпадает на период политического вакуума, вызванного временным кризисом в соседних империях, поэтому на месте племенного союза вырастает сильная и единая держава. Но исторически это всего лишь короткий эпизод, – соседние империи оправляются от кризиса, и у нового царства возникают проблемы. Да и политически достигнутое единство шатко, кочевники привыкли к свободе и плохо приспосабливаются к новымпорядкам, а религиозные тенденции вступают в жесткое противоречие с практикой правительства, направленной на уступки и ассимиляцию местного населения. Царская политика постоянно направлена на примирение противников и ослабление центробежных сил; на время ей это удается.

Первым царем израильтян стал Саул. Он был помазан на царство пророком Самуилом – следовательно, был религиозным авторитетом; он продолжает завоевания, организует и консолидирует страну. Но его соглашения с Самуилом хватает ненадолго; он начинает чувствовать себя в изоляции и везде видеть измену, начинает преследовать всякого, кто возбудит его подозрения. Характерна его реакция на эпизод, в котором пробуждается враждебность царя к его юному зятю Давиду:

Когда они шли, при возвращении Давида с победы над Филистимлянином[35], то женщины из всех городов Израильских выходили навстречу Саулу царю с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами. И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид десятки тысяч! И Саул сильно огорчился, и неприятно было ему это слово, и он сказал: Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи; ему недостает только царства. И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида. И было на другой день: напал злой дух от Бога на Саула, и он бесновался в доме своем, а Давид играл рукою своею на струнах, как и в другие дни; в руке у Саула было копье. И бросил Саул копье, подумав: пригвожду Давида к стене; но Давид два раза уклонился от него. И стал бояться Саул Давида, потому что Господь был с ним, а от Саула отступил.

Фигура царя, оставленного Господом, жертвы ревности и мании преследования, встает со страниц Библии во всей своей трагичности. Здесь израильская историография оказывается способна к изображению не только событий, но характеров и личностей. Если у других народов Древнего Востока нам приходилось разыскивать и додумывать фрагментарные черты из совсем не исторических по характеру документов, то здесь все эти элементы соединены в подробное повествование, которое носит историографический характер, содержит свободную и отстраненную оценку событий и личностей, даже царей.

Саул погибает на поле битвы, и после различных превратностей Давид всходит на трон и объединяет под своей рукой весь Израиль. Это происходит около 1000 г. до н. э. Несколько победоносных войн расширяют пределы царства во всех направлениях. Внутри государства между племенами поддерживается равновесие, а жречество приближается к царскому двору; ковчег Завета при этом переносится в новую столицу Иерусалим. Все это успешно противодействует традиционным центробежным силам. Дом Давида становится священным истолкователем миссии Израиля; и правление этого царя остается в еврейских легендах как своего рода золотой век, который полагалось оплакивать.

Во второй Книге Самуила содержится хорошо информированная и точная историография правления царя Давида; характеристика монарха, описание его человеческих, а не только политических качеств дается с беспрецедентной проницательностью и независимостью суждений. В качестве примера мы можем взять эпизод, в котором пророк Нафан притчей заставляет Давида раскаяться в том зле, которое принесла его беззаконная связь с Вирсавией:

И послал Господь Нафана [пророка] к Давиду, и тот пришел к нему и сказал ему: в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него как дочь; и пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить [обед] для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему. Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания.

И сказал Нафан Давиду: ты тот человек, [который сделал это]. Так говорит Господь Бог Израилев: Я помазал тебя в царя над Израилем, и Я избавил тебя от руки Саула, и дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое, и дал тебе дом Израилев и Иудин, и, если этого [для тебя] мало, прибавил бы тебе еще больше; зачем же ты пренебрег слово Господа, сделав злое пред очами Его? Урию Хеттеянина ты поразил мечом; жену его взял себе в жены, а его ты убил мечом

Аммонитян; итак не отступит меч от дома твоего вовеки, за то, что ты пренебрег Меня и взял жену Урии Хеттеянина, чтоб она была тебе женою. Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими пред этим солнцем; ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем. И сказал Давид Нафану: согрешил я пред Господом. И сказал Нафан Давиду: и Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь.

В сравнении с другими историческими документами Востока этот рассказ поразителен во многих отношениях: и необычная тема частной жизни; и то, что политическая власть здесь уступает высшим моральным принципам; наконец, принцип этот выражается устами очень характерной фигуры, пророка (в более поздней истории Израильского царства пророкам уготована важнейшая роль).

Преемника Давида, Соломона, ждет долгое и успешное царствование. Согласно Первой книге Царств, границы его царства расширились от Евфрата до Египта, – таким образом, вся или почти вся Сирия была объединена под властью национального владыки. Войн почти не было. Однако сами масштабы и могущество царства побуждают монарха следовать образцу великих восточных империй: идет масштабное экономическое и торговое развитие, общественные работы, растут богатство и роскошь царского двора. Происходит гуманизация израильской теократии, появляется и терпимость по отношению к чуждым культам, их ассимиляция. В итоге равновесие нарушено, наступает реакция, и историография не колеблясь становится рупором религиозной традиции:

Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа… И сказал Господь Соломону: за то, что так у тебя делается, и ты не сохранил Завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему.

В этом отрывке со всей очевидностью проявляется принцип причинно-следственного суждения: политический упадок здесь – следствие моральной вины. Остается лишь определить инструмент наказания; это будет сделано в дни разделенной монархии, так что исключит всякую возможность ошибки.

Итак, за правлением Соломона следует кризис. Царство делится надвое: на севере образуется царство Израиль, более крупное и сильное из двух, но лишенное религиозного центра, Иерусалима. На юге возникает Иудея, которая удерживает этот центр, но сама является всего лишь тенью былой державы. Решающим фактором в распаде государства оказывается древнее племенное соперничество, – то есть, вообще говоря, кочевое прошлое Израиля. Наблюдается общий религиозный упадок; север вновь и вновь создает собственные святилища, а цари, как правило, из соображений рациональности склонны поддерживать и даже усиливать веротерпимость к чужим культам, введенную еще Соломоном. Религиозная традиция реагирует мгновенно, и, если официальное жречество зачастую действует заодно с царским двором, реакция сосредоточивается вокруг другого явления, независимого и спонтанного, – пророков. Исторические источники, Книги Царств, придают этому движению и его проявлениям огромное значение, что еще раз демонстрирует – хотя в этом и нет необходимости – религиозный характер и цели этих книг. В случае пророков универсализм исторического взгляда весьма красноречив: жизнью всего человечества управляет единый моральный закон: они выступают средством вознаграждения или наказания везде, где этот закон приводится в действие.

С чисто политической точки зрения историю разделенного царства определяет тот факт, что соседние великие державы – Египет и Ассирия – преодолели внутренний кризис; Ассирия, в частности, выходит из длительного кризиса и возобновляет свое движение на запад. Поначалу это экспедиции, цель которых – принудить сирийские государства признать себя вассалами Ассирии, затем – политика открытой аннексии. Дела Израиля и Иудеи полностью определяются этим движением, и игра союзов и конфликтов, типичных для мелких государств, зажатых между более сильными, не меняет ни общего хода истории, ни неизбежного результата.

В Израиле после обрыва династической преемственности вновь проявляется прежняя нестабильность верховной власти, а цепочка бунтов и заговоров еще сильнее подрывает эту власть. Только в начале IX в. до н. э. царю Амврию удается основать более прочную династию; но терпимость к чужим культам вызывает очередную реакцию, и этой династии тоже приходит конец. Между тем внешняя ситуация становится все более неблагоприятной. Царь Ииуй (842–815 до н. э.) вынужден пасть к ногам ассирийского царя Салманасара III, о чем повествует памятный ассирийский черный обелиск. При Иеровоаме II (786–746 до н. э.) мы вновь видим недолгий (и последний) период процветания; затем стремительно развивается кризис, и в 722 г. до н. э. столица государства Самария пала перед ассирийской армией. Пророки видят в этом событии логическое следствие прошлых грехов, а в противнике – инструмент Господа. Исайя яростно обличает колено Ефремово, населявшее Самарию:

Горе венку гордости пьяных Ефремлян, увядшему цветку красивого убранства его, который на вершине тучной долины сраженных вином! Вот, крепкий и сильный у Господа, как ливень с градом и губительный вихрь, как разлившееся наводнение бурных вод, с силою повергает его на землю. Ногами попирается венок гордости пьяных Ефремлян. И с увядшим цветком красивого убранства его, который на вершине тучной долины, делается то же, что бывает с созревшею прежде времени смоквою, которую, как скоро кто увидит, тотчас берет в руку и проглатывает ее.

Царство Иудейское просуществовало еще полтора столетия. Оно тоже постоянно колебалось между процветанием и религиозным кризисом, причем процветание олицетворяет царь Иосия (640–609 до н. э.), который торжественно оскверняет и сносит языческие капища и восстанавливает чистоту древней религиозной традиции. Но враг стоит, и у ворот Иудеи – уже не Ассирия, опрокинутая мидийцами, но Вавилон в последний свой краткий период возрожденного могущества. В 586 г. до н. э. Навуходоносор завоевал и разрушил Иерусалим, сжег храм и депортировал значительную часть населения. Пророки, верные своим взглядам на историю, задолго до печального конца объявили, что борьба бесполезна, потому что Божественная воля решена. Иеремия заявляет:

Объявите в Иудее и разгласите в Иерусалиме, и говорите, и трубите трубою по земле; взывайте громко и говорите: «соберитесь, и пойдем в укрепленные города». Выставьте знамя к Сиону, бегите, не останавливайтесь, ибо Я приведу от севера бедствие и великую гибель. Выходит лев из своей чащи, и выступает истребитель народов: он выходит из своего места, чтобы землю твою сделать пустынею; города твои будут разорены, останутся без жителей. Посему препояшьтесь вретищем, плачьте и рыдайте, ибо ярость гнева Господня не отвратится от нас.

Вавилонское пленение впервые в истории израильского народа уничтожило в ней политический элемент. Но религиозная и национальная сплоченность сильна и сохраняется. Память о далекой родине не ослабевает, как неоднократно подчеркивается в Ветхом Завете. Знаменитый псалом говорит об этом так:

При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда
вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.
Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и
притеснители наши – веселья: «пропойте нам из песней
Сионских».
Как нам петь песнь Господню на земле чужой?
Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десница моя;
Прилипни, язык мой, к гортани моей, если не буду помнить
тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия
моего.

И тут происходит парадоксальное явление, которое ход еврейской истории делает вполне понятным, – изгнание становится периодом великого религиозного подъема. Политические узы исчезли, и расчищен путь для религиозного универсализма; теперь, когда пришла гибель, может сформироваться идея возрождения и возвращения. В 538 г. до н. э. Кир завоевал Вавилон. Евреям разрешено вернуться на родину.

В истории Древнего Востока не много столь важных событий. Очевидно, дело здесь не в политическом их содержании (политически это всего лишь маленькая часть гораздо более широкой картины), а в религиозных последствиях. Евреи возвращаются в Палестину и восстанавливают свое сообщество. Но государство не восстанавливается, оно уже поглощено Персидской империей, так же как позже будет входить в состав древнегреческой и Римской империй. Таким образом, мы видим перед собой первое божество, пережившее своих царей, и первое религиозное сообщество на Древнем Востоке, не имеющее политической базы. Поддерживают это сообщество два элемента: религиозный и этнический, поскольку всех членов общины связывает кровное родство. Все, кто занимался восстановлением сообщества, от Эзры до Нехемии, с открытыми глазами боролись против всякого нарушения этих кровных связей. Так в истории Израиля вновь появляется двойственность, которую мы уже отмечали: Бог Израиля универсален; но лишь народ Израиля связан с ним Заветом.

При изучении религии израильтян мы на каждом шагу сталкиваемся с одной предварительной проблемой: каким временем датируется та или иная концепция? Каким временем датируется тот или иной обычай?

Проблема эта столь же серьезна, сколь и сложна, ведь израильская религия наверняка эволюционировала со временем, но тексты представляют ее как сбалансированное и систематизированное целое; а поскольку датировка различных текстов и их источники часто являются спорными, то одна проблема зависит от решения другой, и наоборот; получается замкнутый круг.

Единственное, что можно сказать в целом, – это то, что каждый период религиозной истории Израиля обладает собственными характерными чертами; можно выделить несколько ярких этапов: время кочевой жизни, переход к оседлости, монархия и отсутствие политической организации. Решающий период – кочевой, ибо именно тогда выкристаллизовались основные элементы еврейской религиозной мысли; это же и самый критичный период, потому что составляющие его элементы довольно сомнительны и открыты для дискуссии. Переход к оседлой цивилизации характеризуется определением фундаментальных верований и началом конфликта с окружающей средой. Монархия обеспечивает историю этого конфликта, в котором фундамент устоял, несмотря на неоднократные кризисы. Период отсутствия политической организации стал периодом консолидации религиозной мысли, свободной от политических соображений, и одновременно ее кодификации вместе с более широким развитием ритуальной и правовой казуистики.

Вот, так сказать, последовательные этапы в истории религии Израиля; но определяются они в основном гипотетически или теоретически, в зависимости от обстоятельств, и редко наверняка.

Все библеисты признают величайшую древность десяти заповедей. В открывающих абзацах Декалога с замечательной четкостью выражена израильская концепция божественного:

Я Господь Бог твой, Который вывел тебя из земли
Египетской, из дома рабства;
да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.
Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на
небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже
земли; не поклоняйся им и не служи им…
Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно, ибо
Господь не оставит без наказания того, кто произносит
имя Его напрасно.

Здесь нам следует ненадолго остановиться. Уже провозглашены некоторые важнейшие моменты израильской теологии. Во-первых, существует лишь один Бог: этим заявлением Израиль сразу противопоставляет себя буйному политеизму окружающих народов. Во-вторых, Бога нельзя изображать: это тоже идет вразрез с древне-восточным окружением, где основной задачей представительного искусства было изображение божества. Наконец, у кого из остальных народов Ближнего Востока вы найдете Бога, имя которого непроизносимо? Ведь имя у Бога израильтян точно есть, и его, по всей вероятности, можно записать как Яхве (Yahweh) по четырем согласным (y-h-w-h), приведенным в библейском тексте. Но ортодоксальный еврей рассматривает произнесение этого имени как его осквернение и грех.

Так что Израиль не сводит своего Бога к человеческим формам, а, наоборот, подчеркивает его отличие от них. Поэтому ни пола, ни семьи ему тоже не полагается. Древний кочевой образ жизни ведет даже к тому, что у Бога нет постоянного места обитания: он вездесущ. Он явлется избранным, как мы уже видели, в виде грозы или огня. Он следует за избранными в их скитаниях, отдыхает на ковчеге Завета, который во время путешествий переносят священники, а на стоянках обитает в скинии. Только когда во времена Соломона в Иерусалиме воздвигается храм, у Бога появляется постоянное жилище.

Теперь рассмотрим завершающую часть Декалога:

Почитай отца твоего и мать твою, [чтобы тебе было хорошо и] чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой дает тебе.

Не убивай.

Не прелюбодействуй.

Не кради.

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его,] ничего, что у ближнего твоего.

В этих словах ясно выражена единственная черта, четко связанная с единобожием: мораль. В двух недавно опубликованных книгах, завоевавших серьезное признание, У. Олбрайт доказывает, что этический монотеиз от начала до конца являлся ведущим направлением израильской религиозной мысли. Олбрайт пишет: «Однако в основном ортодоксальный яхвизм оставался неизменным от Моисея до Эзры. От начала до конца этический монотеизм был сердцем религии израильтян, хотя ему пришлось преодолеть много кризисов на пути медленного перехода от примитивной простоты Судей к высокому культурному уровню V в. до н. э.».

Здесь заключена главная проблема. Бесспорно, во времена пророков монотеизм провозглашается во всей своей полноте. Но до этого? Был ли это монотеизм – или культ национального божества, не исключающий, вообще говоря, возможности существования богов иных народов? Олбрайт признает, что монотеизм достоверно подтвержден только начиная с времени пророков, но отрицает, что до этого существовало что-то существенно иное: «Монотеизм с самого начала составлял существенную часть Моисеевой религии. Моисеев монотеизм, как и монотеизм следующих веков (по крайней мере до VII в. до н. э.) был эмпирико-логическим; он был практичным и само собой разумеющимся, а не интеллектуальным и подробным. Подробно разработанный монотеизм не мог появиться раньше начала логической эры, то есть примерно VI в. до н. э., поскольку для превращения имплицитного верования или концепции в эксплицитную доктрину или идею необходимы четкие определения и логичные формулировки».

Во всяком случае, помимо вопроса о времени проявления, этический монотеизм действительно представляет собой доминирующую черту религии Израиля. В морали Господа этот монотеизм находит еще один элемент, который ввергает его в противоречие с окружающим миром: боги, которых мы обсуждали раньше, хоть и были несравнимо могущественнее человека, обладали, по существу, вполне человеческим характером. Они любили и ненавидели, испытывали приязнь и неприязнь, приступы гнева и капризы; напротив, израильтяне утверждали, что высшая и неизменная характеристика божества – справедливость:

Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер – их доля из чаши; ибо Господь праведен, любит правду; лице Его видит праведника.

Естественно, с учетом высшего могущества Бога и соответственно малости человека, справедливость в большинстве случаев может принимать лишь одну форму: наказания грешника. Но Бог не только справедлив, он великодушен: если есть какое-то качество Бога, которое упоминается не реже, чем справедливость, то это милосердие:

Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив: не до конца гневается и не вовек негодует. Не по беззакониям нашим сотворил нам и не по грехам нашим воздал нам: ибо как высоко небо над землею, так велика милость Господа к боящимся Его; как далеко восток от запада, так удалил Он от нас беззакония наши; как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его. Ибо Он знает состав наш, помнит, что мы – персть. Дни человека – как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его, и правда Его на сынах сынов…

Эта новая концепция божества имела для древне-восточных цивилизаций одно решающее следствие. Это реакция на мифологию: от буйных фантазий окрестных народов, от легенд о романах и конфликтах богов осталась лишь тщета и суета.

Мы очень мало знаем о священниках на самом раннем этапе истории израильского народа. В дни племенной конфедерации с общим святилищем в Силоме первосвященник, должно быть, обладал значительной властью, ибо политической власти не было и ему ничто не противостояло. С возникновением монархии статус первосвященника понизился, но с падением монархии ситуация выправилась. Священнические обязанности выполняло колено Левиино; исследования показывают, что это колено можно рассматривать и как социальный класс, который, вероятно, регулярно пополнялся людьми, посвятившими себя священническому служению.

Мы уже упоминали самый древний культовый объект – ковчег Завета, который во времена кочевий держали в шатре и который обрел постоянное прибежище лишь во времена Соломона, с возведением храма в Иерусалиме. Помимо этого, были и другие святилища – часто на возвышенностях, которые прежде служили местом ханаанских священных церемоний. Здесь уместно упомянуть непрерывный конфликт, состояние постоянного кризиса, характерное для израильской религии на протяжении всей истории: в противовес стремлению сохранить чистую независимую религиозную традицию существовала и тенденция поддаваться более привлекательным верованиям и культам окружающих племен. Эти два полюса образуют две противоположности диалектики Израиля – диалектики одновременно исторической и религиозной: в конце концов древняя традиция побеждает и укрепляется.

На самых ранних религиозных праздниках присутствовали одновременно два хронологически различных элемента, один из которых восходит к кочевым временам, а другой относится к периоду оседлости. Так, Песах несет на себе в основном кочевые черты; весеннее жертвоприношение ягнят связывает этот праздник с пастушескими традициями, как и пресный хлеб (маца), традиционно связываемый с бегством из Египта. С другой стороны, праздник Шавуот, приуроченный ко времени хлебной жатвы, и Суккот, приуроченный к сбору винограда, относятся скорее к сельскохозяйственному, а значит, к оседлому укладу жизни.

Среди древнейших ритуалов обращают на себя внимание два: день искупления (Йом-Киппур) на десятый день нового года и субботний день отдыха. Этот последний отражен также в концепции субботнего года – каждого седьмого года, когда не полагалось ни сеять, ни жать. А через семь циклов по семь лет наступает Юбилейный год (Йовель), когда все земли должны вернуться к своим первоначальным владельцам. Аргумент таков: у земли лишь один абсолютный хозяин, Бог. Однако это предписание, должно быть, применялось очень ограниченно из-за понятных сложностей реальной жизни.

В религиозной практике евреев некоторые важные элементы ближневосточного окружения под действием новой веры почти полностью утратили свое значение. Применение магии, игравшей важную роль в месопотамском, хеттском и египетском ритуале, ограничивается редкими случаями; гадание также применяется очень ограниченно, по крайней мере, гадание в том смысле и в тех формах, что распространены вокруг. Но ясновидящих и пророков хватает; вдохновляемые Богом, они открывают народу ожидающее его будущее. В самом деле, силой обстоятельств пророческая функция становится характерной чертой израильской религиозной истории.

Хотя само по себе пророческое движение существовало среди израильтян с древнейших времен, настоящего расцвета оно достигает лишь во времена разделенного царства, когда упадок веры и поклонения Богу заставляет пророков стать настоящими защитниками подлинной религиозной традиции. Исторически этот период разделяется на две фазы: первая из них более активна, для второй характерна скорее литературная деятельность. Но в обоих случаях их определяют и делают типичными одни и те же характеристики и базовые элементы.

Первое и главное – это ощущение призванности свыше. Это все та же древняя харизма, милость Божья, которая прежде давала власть Судьям. Призвание возникало спонтанно, часто неожиданно и иногда вопреки желанию призванного, о чем свидетельствуют многочисленные рассказы, к примеру, рассказ Иеремии:

Ты влек меня, Господи, – и я увлечен… И подумал я: «не буду я напоминать о Нем и не буду более говорить во имя Его»; но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог. Ибо я слышал толки многих, угрозы вокруг… Но со мною Господь, как сильный ратоборец; поэтому гонители мои споткнутся и не одолеют; сильно посрамятся, потому что поступали неразумно; посрамление будет вечное, никогда не забудется. Господи сил! Ты испытываешь праведного и видишь внутренность и сердце. Да увижу я мщение Твое над ними, ибо Тебе вверил я дело мое. Пойте Господу, хвалите Господа, ибо Он спасает душу бедного от руки злодеев.

Обратите внимание: пророк не утверждает, что несет новое учение. Наоборот, он говорит о том, что необходимо вернуться к древним истинам. Это хорошо показал Дж. Ринальди в недавнем исследовании религиозных учений пророков: «Пророки не хотят быть провозвестниками и зачинателями новой религии, они не несут в мир неслыханные прежде учения; они даже не собираются учить чему-то новому; даже величайшие и старейшие из них, Амос или Исайя, или их предшественники, ничего не писавшие. У них не было иной цели, кроме как вести народ обратно, к древней религии Израиля… В своих учениях пророки обращались к давно знакомым идеям и давним авторитетам, к Моисею, к откровению израильских начал. Их Бог – Бог отцов, Бог Авраама и Иакова».

Интересно отношение пророков к религиозному богослужению. В принципе у них не должно быть причины для враждебности. Но поскольку богослужение – первый религиозный элемент, уступающий давлению языческого окружения, тогда как люди, несмотря на греховность, старательно соблюдают внешние ритуалы своей религии, пророки реагируют на это по-своему и критикуют ритуал, которому очень часто не хватает подлинной связи с реальной жизнью. Бог устами Амоса говорит:

Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших. Удали от Меня шум песней твоих, ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать. Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток!

Доминирующая черта проповедей пророков – заявление о том, что наказание Господне есть логическое следствие греха. Из множества примеров мы можем выбрать одно из деяний одного из малых пророков, Софонии:

Близок великий день Господа, близок, и очень поспешает: уже слышен голос дня Господня; горько возопиет тогда и самый храбрый! День гнева – день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы, день трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен. И Я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа, и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их – как помет. Ни серебро их, ни золото их не может спасти их в день гнева Господа, и огнем ревности Его пожрана будет вся эта земля, ибо истребление, и притом внезапное, совершит Он над всеми жителями земли.

Однако существенно, что даже во время существования царства израильского пророки в своей религиозной мысли идут дальше простого заявления о грядущих бедах. Когда Израиль будет наказан, объявляли они, когда он искупит свою вину, он вновь поднимется, и вернется золотой век. Обещание золотого века находит конкретное выражение в концепции Мессии, побега от корня Иессеева, – другими словами, из рода Давидова.

И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух видения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина. Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена видением Господа, как воды наполняют море.

Мессианство добавляет религиозной мысли израильтян дополнительное отличие от окружающего мира. Ни один другой народ Древнего Востока не оставил нам ничего похожего на эту картину будущего. Наоборот, везде в мыслях о будущем доминирует трагедия неминуемой смерти. Нельзя сказать, что в Израиле, как в Египте, эта трагедия побеждена всеобщей и абсолютной верой в будущую жизнь; хотя в Библии можно обнаружить упоминания о загробном мире (шеол), но очень общие и ограниченные, и нигде четко не говорится, что в будущей жизни человек получит воздаяние за поведение в жизни нынешней. Вместо этого пророки утверждают, что срок очищения наступит в пределах истории избранного народа, – хотя и в конце этой истории. Кроме того, – и это существенно, – катарсис станет результатом морального очищения. Такие представления характерны в этическом плане для израильского мышления.

С другой стороны, моральная оценка распространяется и назад во времени, до самого начала времен: в библейском рассказе о Сотворении мира и человека ясно просматривается вера в золотой век, где страдание и смерть проявляются как следствие греха. Месопотамские народы тоже описывали примитивный золотой век и говорили о том, что у человека была тогда возможность избегнуть смерти; но они никогда не связывали потерю такой возможности с виной или грехом. Следовательно, для них главным был непосредственный факт смерти, а не его причины, – или, по крайней мере, не причины, которые подразумевали бы ответственность.

Конец государства не означал конец пророческого движения. Однако пророки, естественно, перестали предрекать катастрофу, – ведь она уже произошла. И вот парадокс, характерный для израильской исторической концепции: те, кто прежде предрекал катастрофу, становятся вестниками хороших новостей и глашатаями возрождения. В качестве примера мы приведем описание возрождения, лучшее, возможно, с литературной точки зрения, – видение Иезекииля об оживлении сухих костей:

Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь. Я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище. И сказал Он мне: сын человеческий! кости сии – весь дом Израилев. Вот, они говорят: «иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня». Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву. И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, Господь, сказал это – и сделал, говорит Господь.

Однако у Иезекииля мы находим не только пророческое видение, но и описание процедуры, ибо назначенное время уже близко и надо обязательно объяснить, что делать, как воздвигнуть новый храм, как реорганизовать богослужение и священничество. Так в проповедях Иезекииля соединяются два элемента Древнего Израиля: пророческий идеал и священнический закон. Реорганизация и кодификация этого закона происходит в период вавилонского пленения. Устанавливается канон священных книг. Ветхий Завет начинает принимать тот облик, который мы знаем теперь.

С возвращением из вавилонского пленения священство занимает господствующее положение в обществе. Вообще, общество надо строить заново и скреплять новыми узами, тем более крепкими, что цементирующее действие государства теперь отсутствует. В результате ведущей роли священства национализм народа утверждается за счет всеобщности Бога.

Тем не менее, какие бы превратности ни уготовала дальнейшая судьба, Израиль уже внес свой вклад в дело развития человечества. В мире, где природа обожествляется, боги очеловечиваются, а их дела облекаются в одежду мифа, Израиль сумел отделить Божественное от природного и человеческого и подняться выше мифов. Некоторые специалисты утверждают, что это лишь внешнее превосходство, ведь Израиль создал собственный миф – миф о Боге, который является народу и заключает с ним Завет; эти авторы заявляют, что только грекам удалось силой интеллекта уйти от мифологии. Но, возможно, в этом суждении скрывается некоторое непонимание. Действительно, греки в интеллектуальной сфере сумели подняться выше мифа; но евреи поднялись выше его в религиозной сфере. И было бы трудно доказать, что это менее значительное и важное достижение в истории человечества.

Историческая и религиозная концепция Древнего Израиля изложена и зафиксирована в собрании книг, известных как Ветхий Завет. Это собрание состоит из работ различных авторов, написанных в разное время и на разные темы. Оно было составлено после утраты политической независимости с целью сохранить для потомков историю нации и ее веры, поддержать и связать воедино будущие поколения.

Цель этой коллекции, таким образом, – не литературная, а религиозная; именно по этому принципу отбирались в нее книги. Следовательно, настоящая коллекция – не вся литература Древнего Израиля, но лишь та ее часть, которую сочли достойной сохранения и передачи. О том факте, что существовали и другие произведения, не включенные в канон, свидетельствует как огромное количество ссылок в самом Ветхом Завете, так и недавние находки древнееврейских рукописей в Иудейской пустыне. С другой стороны, очень может быть, что некоторые из книг канона первоначально носили светский характер, а включением своим обязаны религиозной интерпретации содержания.

Порядок, в котором представлены книги коллекции, носит – в пределах религиозной концепции – скорее исторический, нежели систематический характер. Другими словами, юридические предписания, этические наставления и пророчества вставлены в контекст исторических событий, связаны с этими событиями и определяются ими. Поэтому библейские книги организованы в примерном соответствии с ходом израильской истории.

Очевидно, такие условия должны были поставить перед исследователями довольно специфические критические проблемы, отличные от всего, с чем мы сталкивались до сих пор в древне-восточной литературе. Действительно, израильская концепция литературы не слишком отступает от принятой в соседних странах: литература преследует практические, а не эстетические цели, авторство никого не интересует, а литературные формы со временем эволюционируют очень слабо. Тем не менее в композиции и проработке текстов наблюдается развитие, которого мы больше нигде не видим; этот процесс, вершиной которого стал отбор и закрытие канона, заставляет нас вернуться назад, чтобы определить принципы, которые им управляли, выделить и датировать источники. Это непростая задача, и при ее решении мало что можно определить наверняка; в основном приходится полагаться на намеки и вероятности.

В отношении литературных жанров библейские книги можно приблизительно разделить на исторические, пророческие, лирические и поучительные. Кроме того, в Ветхом Завете содержится немало правил и предписаний, связанных с древнейшей историей народа и вместе с этой историей составляющих группу книг, известную как Пятикнижие. В каноне Пятикнижие стоит прежде всех остальных книг, но за последнее столетие критики разделили его на части в соответствии с источником и поставили – в окончательной редакции – после исторических и пророческих книг, большинство из которых было составлено почти сразу после описываемых в них событий. За последнее время этот взгляд практически не изменился. Однако становится все более ясно, что одного лишь поиска источников недостаточно; возможно, эти книги представляют собой наслоение различных пластов, которым предшествовала долгая устная традиция. Вследствие этого значительная часть библейского материала была отнесена к более ранней дате; археологические данные и исследования в смежных областях показали, что объективно это вполне возможно.

Здесь не место разбирать источники, поэтому мы можем рассматривать библейские материалы в тех жанрах, к которым они относятся в нынешнем состоянии. Первым делом следует рассмотреть исторические книги, природу и содержание которых мы уже охарактеризовали. В них история Израиля прослеживается шаг за шагом, достигая пика документальности и историографической проницательности в той части Книг Самуила и Царств, в которых говорится о единой монархии. О разделенном царстве говорится уже короче, хотя комментариев и религиозных отступлений становится больше. Мы можем смело считать эту часть повествования работой священников; это же можно сказать о двух книгах Хроник, где примерно в таком же плане повторяется история Иудейского царства. С утерей политической самостоятельности последовательная историография сходит на нет; но книги Эзры и Нехемии рассказывают нам об основных фазах возвращения из вавилонского плена и возрождения Израиля.

О пророческих книгах мы тоже уже говорили. Начиная с разделения царства они следят за событиями и комментируют их со своей особой точки зрения. Помимо крупных – это Исайя, Иеремия, Иезекииль, Даниил, – есть еще несколько малых пророков, которые в коротких эпизодах вразумляют заблудших, объявляют о грядущем наказании и о возрождении из руин. В настоящее время израильская пророческая литература как жанр уникальна для

Древнего Востока; хотя пророки существовали и у других народов, нам неизвестно, чтобы их деятельность находила выражение в литературных произведениях.

В качестве вступления к обсуждению остальных литературных жанров упомянем еще одну проблему, которая представляет серьезный интерес. Что стало с мифологической и эпической литературой, с рассказами о богах и героях, занимавшими столь значительное место в других восточных литературах? В соответствии с характером новой религиозной мысли эти литературные жанры исчезли, почти не оставив следов. Вот она – победа над мифом, которую мы назвали характерной чертой Израиля.

Еврейская лирическая поэзия, основанная на традиционном параллелизме, достигает вершин в Книге псалмов. Эта книга включает в себя 150 религиозных стихотворений различных эпох и авторов, индивидуальных и коллективных; все они посвящены молитве и восхвалению Господа. Вот молитва, произнесенная в несчастии:

Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец,

доколе будешь скрывать лице Твое от меня?
Доколе мне слагать советы в душе моей,
скорбь в сердце моем день и ночь?
Доколе врагу моему возноситься надо мною?
Призри, услышь меня, Господи Боже мой!
Просвети очи мои, да не усну я сном смертным;
да не скажет враг мой: «я одолел его».
Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь.
Я же уповаю на милость Твою;
сердце мое возрадуется о спасении Твоем;
воспою Господу, облагодетельствовавшему меня.

А этот псалом полон радости и благодарности:

Благо есть славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний,
возвещать утром милость Твою и истину Твою в ночи,
на десятиструнном и псалтири, с песнью на гуслях.
Ибо Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим:
я восхищаюсь делами рук Твоих.
Как велики дела Твои, Господи! дивно глубоки помышления
Твои!

Среди еврейских рукописей, обнаруженных недавно в Иудейской пустыне, есть псалмы, очень похожие на библейские по форме и содержанию. Мы не можем установить дату их составления; но имеет смысл рассмотреть по крайней мере один из них как образец литературы, существовавшей параллельно с каноническими работами и часто говорившей в точности о том же. Тема этого псалма – контраст между малостью человека и величием Господа:

И что же он такое, человек? Земля он…
щепоть, и к праху его возвращение,
но Ты вразумил его чудесами, подобными этим, и тайне
и[стины] (?)
Ты научил его. А я – прах и пыль!
Что я задумаю, если Ты не захотел, и что я помыслю без
Твоего изволения?
Кем удержусь, если Ты не поддержишь меня,
и как запнусь, если Ты не замыслил (этого) для меня?
Что скажу, если Ты не откроешь мой рот, и как отвечу, если
Ты не вразумил меня? Ведь
Ты – вождь Божественных и царь достославных,
и господин всякому духу, и владыка всякому творению,
И без Тебя ничто не содеется, и не познается без Твоей воли.
И нет помимо Тебя!
И нет общего с Тобою в силе, и нет супротив Твоей славы,
и Твоему величию нет цены.
И кто во всех Твоих великих чудесах, кто может устоять пред
Твоей славой? И что же он, возвращающийся к праху своему, чтобы
удерживать [силу]?
Лишь для славы Твоей Ты сделал все это!
Благословен Ты, Господи Боже милосердный!

Трансцендентность, всемогущество, справедливость и добродетель Бога; хрупкость человека и природы: вот главные темы израильской веры; они же последовательно отражаются и в литературе.

Еще одно заметное произведение еврейской лирики – плач Иеремии, образец известного литературного жанра, широко распространенного, как нам известно, на Древнем Востоке. Говоря о шумерах, мы обсуждали плач богини Нингаль над руинами города Ура. Теперь процитируем еврейский плач над павшим Иерусалимом:

Как одиноко сидит город, некогда многолюдный!
Он стал как вдова; великий между народами, князь
над областями сделался данником.
Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его.
Нет у него утешителя из всех, любивших его;
все друзья его изменили ему, сделались врагами ему.
Иуда переселился по причине бедствия и тяжкого
рабства, поселился среди язычников, и не нашел
покоя; все, преследовавшие его, настигли его
в тесных местах.
Пути Сиона сетуют, потому что нет идущих на праздник;
все ворота его опустели; священники его вздыхают,
девицы его печальны, горько и ему самому.
Враги его стали во главе, неприятели его благоденствуют,
потому что Господь наслал на него горе за множество
беззаконий его.

Последние стихи особенно характерны. В традиционный литературный жанр автор их привнес собственное понимание истории: катастрофа произошла из-за беззаконий народа, а враг был лишь инструментом Божественного очищения.

Одно из лирических произведений, на первый взгляд вполне светское по содержанию, было интерпретировано аллегорически в религиозном смысле и включено в канон Священного Писания (здесь уместно вспомнить шумерский гимн царю Шу-Сину, наш первый пример любовной песни, которую следует воспринимать аллегорически). Песнь песней очень тонко описывает любовь юных пастуха и пастушки. Пастушка говорит:

Голос возлюбленного моего!
Вот он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.
Друг мой похож на серну или на молодого оленя.
Вот он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает
сквозь решетку. Возлюбленный мой начал говорить мне:
встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей;
смоковницы распустили свои почки,
и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние.
Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Можно увидеть в этих стихах живые и очень точно подмеченные картины природы и вспомнить сцены из египетских любовных песен. Не менее примечательны здесь и наблюдения человеческого характера. Вот описание возлюбленного пастушка:

Возлюбленный мой бел и румян,
лучше десяти тысяч других:
голова его – чистое золото;
кудри его волнистые, черные, как ворон;
глаза его – как голуби при потоках вод,
купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений;
губы его – лилии, источают текучую мирру;
руки его – золотые кругляки, усаженные топазами;
живот его – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами;
голени его – мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях;
вид его подобен Ливану, величествен, как кедры;
уста его – сладость, и весь он – любезность.
Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери
Иерусалимские!

Вот еще одно достойное описание природы:

Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!

Песнь песней очень поэтична в своей откровенной живости и отсутствии сковывающих условностей. Ее поэзия – вне времени и пространства, в которых она была создана; подобно некоторым произведениям назидательной литературы, она выходит за пределы жесткого единства мысли, характерного для древнееврейской литературы.

Назидательная литература в Израильском царстве процветала; многочисленные произведения этого жанра более чем достойны стоять рядом с аналогичными текстами других восточных народов и тесно связаны с ними по настроению и темам. Мы начнем с книги Притчей Соломоновых в Ветхом Завете. Выберем несколько:

Что уксус для зубов и дым для глаз, то ленивый для
посылающих его.
Иной выдает себя за богатого, а у него ничего нет; другой
выдает себя за бедного, а у него богатства много.
Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит,
тот с детства наказывает его.
Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое
сокровище, и при нем тревога.
Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели
откормленный бык, и при нем ненависть.
Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше
завоевателя города.
И глупец, когда молчит, может показаться мудрым,
и затворяющий уста свои – благоразумным.
Ленивец зимою не пашет: поищет летом – и нет ничего.
Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою
в пространном доме.
Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых:
муравьи – народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою;
горные мыши – народ слабый, но ставят домы свои на скале;
у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно;
паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.

Среди притчей есть группа (гл. XXII, 17 – гл. XXIV, 22) настолько похожая по концепции и воплощению на поучительные высказывания Аменемопета (Египет), что мы вынуждены заключить: это прямое заимствование. Однако в остальных случаях источники определить невозможно или сами притчи построены на типично израильском материале и верованиях.

Помимо притчей или афоризмов, есть и советы в полном смысле этого слова. Примеры мы можем найти в Книге премудрости Иисуса сына Сирахова, довольно поздней компиляции, которую не всегда включают в канон:

Не хвали человека за красоту его, и не имей отвращения к человеку за наружность его.

Мала пчела между летающими, но плод ее – лучший из сластей.

Выслушал ты слово, пусть умрет оно с тобою: не бойся, не расторгнет оно тебя.

Глупый от слова терпит такую же муку, как рождающая – от младенца.

Что стрела, вонзенная в бедро, то слово в сердце глупого.

Нет головы ядовитее головы змеиной, и нет ярости сильнее ярости врага.

Соглашусь лучше жить со львом и драконом, нежели жить со злою женою.

Следы еврейской басни сохранились в библейских книгах в виде вставок. Самый поразительный пример – речь Иофама к жителям Сихема в Книге Судей. Сын Иероваала Авимелех убил своих братьев и убедил жителей Сихема выбрать его царем. Уцелел только Иофам. Он пошел к сихем-цам и рассказал следующую басню, смысл которой в том, что, выбрав Авимелеха, они выбрали худший вариант и скоро об этом пожалеют:

Пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы поистине поставляете меня царем над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские.

Еще один тип нравоучительной литературы, известный нам от месопотамских народов, появляется и в Израиле: это литература, посвященная страданиям праведника. В Книге Иова эта проблема не только ставится, но и обсуждается весьма подробно:

Ужасы устремились на меня;
как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.
И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня.
Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя.
С великим трудом снимается с меня одежда моя; края хитона
моего жмут меня.
Он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел.
Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою, а Ты
только смотришь на меня.
Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь
против меня.
Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и
сокрушаешь меня.
Так, я знаю, что Ты приведешь меня к смерти и в дом
собрания всех живущих.
Верно, Он не прострет руки
Своей на дом костей: будут ли они кричать при своем разрушении?
Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа
моя о бедных?
Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма.

Ответ на этот вопрос тоже напоминает ответы, данные в Месопотамии. Во-первых, как может человек знать, что хорошо и что плохо? Как может он постичь суждение Господне? Один из товарищей Иова возражает:

Можешь ли ты исследованием найти Бога?
Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя?
Он превыше небес, – что можешь сделать?
Глубже преисподней, – что можешь узнать?
Длиннее земли мера Его и шире моря.
Если Он пройдет и заключит кого в оковы
и представит на суд, то кто отклонит Его?
Ибо Он знает людей лживых и видит беззаконие,
и оставит ли его без внимания?
Но пустой человек мудрствует,
хотя человек рождается подобно дикому осленку.

Второй ответ приносит окончательное освобождение. За все свои страдания праведник в конце концов будет вознагражден, точно так же как злодей не избегнет наказания. Книга завершается описанием того, как Иов возвращается к прежнему процветанию:

И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери… И не было на всей земле таких прекрасных женщин, как дочери Иова, и дал им отец их наследство между братьями их. После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода; и умер Иов в старости, насыщенный днями.

Мы завершим свой краткий обзор нравоучительной литературы поэзией человеческого горя и пессимизма, нашедшей выражение в книге Екклесиаста. Нельзя сказать, что такая поэзия характерна для Израиля с его справедливым и милосердным Богом, утоляющим все печали. Но следует заметить, что это довольно поздняя работа, не свободная к тому же от влияния греческой мысли. Более того, несмотря на весь пессимизм, нельзя сказать, что в книге Екклесиаста недостает веры в Бога: скорее она существует в иной сфере; она скорее игнорирует, чем отрицает, и заканчивается обращением к божеству. Это ставит перед критикой множество проблем: какая часть текста оригинальна, сколько было добавлено, сколько искажено? Но даже дополнения и искажения свидетельствуют об отношении израильтян к философии боли.

Книга Екклесиаста открывается картиной тщеты человеческих усилий, которым суждено бессмысленно повторяться под солнцем:

Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!

Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.

Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит.

Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.

Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.

Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Мудрость столь же тщетна:

Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал

Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.

Эти отрывки принадлежат к чудеснейшим во всем Ветхом Завете, а стоят в тексте, который меньше всего гармонировал бы с его духом, если бы проповедник не пришел в конце концов к следующему выводу:

Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо.

Является ли этот вывод позднейшей вставкой? Или изменением оригинального текста? Перед нами снова встает знакомая проблема, и тот, кто жаждет решить ее, не должен пользоваться собственной логикой, а должен погрузиться в соответствующую среду и искать ответ там.

Заметная часть еврейской литературы имеет юридическое содержание в самом общем смысле: это предписания не только правового, но и этического и религиозного характера. Для сравнения с законами соседних народов мы можем поделить еврейские материалы на две группы. Первая состоит из общих и безусловных правил, представляется оригинальной и вполне соответствует Израилю как по духу, так и по формулировкам. Вторая группа, с другой стороны, принадлежит к обычному на Древнем Востоке типу: это серия гипотетических конкретных случаев с соответствующими решениями. Но содержание случаев отличается довольно сильно, как потому, что оно приспособлено к особым условиям еврейского общества, так и благодаря этической ноте, которая здесь звучит гораздо чаще, чем в других случаях.

Характерный пример общих законов – десять заповедей. Это десять великих правил, который составляют фундамент религиозной и моральной жизни: поклоняться Богу, соблюдать священные дни, почитать родителей, не убивать, не красть и т. д. Некоторые из порицаний грешников в книге Второзакония носят такой же абсолютный характер. Левиты провозглашают проклятия, а народ ходом повторяет за ними:

Левиты возгласят и скажут всем Израильтянам громким голосом:

проклят, кто сделает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!

Весь народ возгласит и скажет: аминь.

Проклят злословящий отца своего или матерь свою!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят нарушающий межи ближнего своего!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто слепого сбивает с пути!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто ляжет с женою отца своего, ибо он открыл край одежды отца своего!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто ляжет с сестрою своею, с дочерью отца своего, или дочерью матери своей!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто ляжет с тещею своею!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную!

И весь народ скажет: аминь.

Проклят, кто не исполнит слов закона сего и не будет поступать по ним!

И весь народ скажет: аминь.

Очевидно, это тоже заповеди, только в виде предупреждений – проклятий тем, кто их не выполняет.

Теперь мы подошли к прецедентному праву – конкретным решениям для конкретных ситуаций. Содержание этих предписаний раскрывает нам основы устройства израильского общества.

Для начала разберемся с классовым устройством. Как мы видели, месопотамское общество делилось, условно говоря, на аристократов, плебеев и рабов. Здесь разница между аристократами и плебеями пропадает: все свободные граждане равны перед законом. Положение рабов здесь, как везде, достаточно шатко; но религия оказывает смягчающее действие, предписывая, к примеру, освобождать рабов на седьмой год:

Если купишь раба Еврея, пусть он работает шесть лет, а в седьмой пусть выйдет на волю даром; если он пришел один, пусть один и выйдет; а если он женатый, пусть выйдет с ним и жена его.

Главой семьи, как обычно, считается отец. Многоженство разрешено. Характерная особенность семейного права – левират, аналогично тому, что мы уже видели у хеттов. В книге Второзакония это сформулировано так:

Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жены и жить с нею, – и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле.

Как всюду на Востоке, разводы разрешены с некоторыми защитными ограничениями. Наследование идет по мужской линии, что ставит женщин в откровенно зависимое положение. В этой связи не следует забывать, что, несмотря на все религиозные и этические достижения по социальному развитию, Древний Израиль намного отставал от народов, давно перешедших к оседлости.

Уголовное право основано на семитском принципе возмездия:

…отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.

Тем не менее в некоторых случаях этот закон смягчается. Начнем с того, что, как и в Месопотамии, действует он только между свободными гражданами. Преступление против раба искупается его освобождением:

Если кто раба своего ударит в глаз, или служанку свою в глаз, и повредит его, пусть отпустит их на волю за глаз; и если выбьет зуб рабу своему, или рабе своей, пусть отпустит их на волю за зуб.

Более того, проводится четкое различие между вредом намеренным и невольным:

Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти; но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце.

Этическую ноту, заметную в некоторых положениях израильского закона и связанную с концепцией Бога справедливого и милосердного, можно проиллюстрировать дополнительными примерами:

Пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской. Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же ты притеснишь их, то, когда они во-зопиют ко Мне, Я услышу вопль их, и воспламенится гнев Мой, и убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами и дети ваши сиротами.

Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста. Если возьмешь в залог одежду ближнего твоего, до захождения солнца возврати ее, ибо она есть единственный покров у него, она – одеяние тела его: в чем будет он спать? итак, когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо Я милосерд.

И еще:

Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему; если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним.

Некоторые формулировки, особенно тема защиты вдов и сирот, уже знакомы нам из правовой литературы других народов Древнего Востока. Но есть и новые моменты: к примеру, предписание любить не только друзей, но и врагов своих, помогать не только тем, кто любит нас, но и тем, кто нас ненавидит, – предвестники положений Нового Завета; в этих предписаниях даже израильский национализм выглядит менее исключающим и ограниченным. Это можно понять – ведь именно в этом ментальном и духовном мире кроются корни Нового Завета.

Если существует такая сторона культуры, в которой определенно и живо выражается исключительное главенство религии, характерное, как мы уже отмечали, для Израиля, то это искусство. Мы знаем, что израильская религия запрещает изображать божество; такого запрета достаточно, чтобы полностью сорвать всякое развитие изобразительных искусств – живописи и скульптуры. Следовательно, остаются только редкие архитектурные памятники и традиционные малые формы, особенно мелкая рельефная резьба. Можно даже задать вопрос: имеем ли мы вообще право говорить об израильском искусстве? Ответ будет положительным в том поверхностном смысле, что памятники все-таки есть; но отрицательным, если говорить о серьезных импульсах художественного развития, об их характерных особенностях и практической реализации.

Можно даже сказать, что израильская враждебность к искусству распространяется даже на надписи. Разве не удивительно, что великие цари Израиля не оставили нам ни одной памятной стелы, ни одного победного камня? У них ведь были предприятия, достойные памятных надписей, и победы, достойные празднования. А традиция запечатлевать все это на камне была распространена очень широко, о чем свидетельствуют памятные стелы и надписи гораздо менее значительных соседних царьков. На возражение о том, что такие надписи просто пока не найдены, можно ответить, что Палестина – наиболее тщательно исследованный регион Ближнего Востока. Трудно поверить, что отсутствие надписей случайно: для этого должны существовать более глубокие причины, даже если природа этих причин пока неясна. Какой религиозный закон запрещает надписи?

Что касается архитектуры, в нескольких местах обнаружены остатки укреплений: можно назвать укрепления в Самарии, в Лахише и Хазоре. Стены укреплений выстроены в ханаанской традиции. Дворцы тоже; или, если говорить точнее, дворцы, подобно ханаанским дворцам, построены в соответствии с основными принципами месопотамской архитектуры. Основа их – один или несколько внутренних двориков, вокруг которых сосредоточены и в которые выходят небольшие комнаты. Естественно, пропорции здесь куда более скромные: если царский дворец в Мари имеет больше 260 комнат, то в самарийском дворце их тринадцать.

От религиозных сооружений ничего не сохранилось. Но библейская традиция полностью компенсирует недостаток археологических данных – приводит подробное описание знаменитого храма, который Соломон выстроил в Иерусалиме (рис. 5). В храме этом был внешний двор, где стоял алтарь для жертвоприношений и большой сосуд для воды, «море бронзовое». Ворота с двумя колоннами по бокам, также сделанными из бронзы, вели в вестибюль. За ним располагался центральный зал с золотым алтарем для благовоний и столом из древесины кедра для хлебов предложения. Наконец, там было святилище, отгороженное занавесом; это было темное кубическое помещение, где хранился ковчег Завета. Входил туда только первосвященник, один раз в год, в День искупления. По бокам и сзади храм был окружен небольшими кубическими комнатками в несколько ярусов.

Несложно ответить на вопрос, был ли этот храм оригинален по своему устройству. У евреев в этом отношении не было никакой оригинальности, да она им была и не нужна. Из кочевого прошлого они не вынесли никакой архитектурной традиции, поэтому во всем полагались на финикийских мастеров, приглашенных Соломоном. Финикийцы, в свою очередь, тоже не обладали особой художественной независимостью. Как мы уже замечали, они полностью находились под египетским влиянием. Нет ничего удивительного в том, что храм Соломона с его анфиладой залов, ведущих в самое отдаленное и закрытое помещение – святилище, – повторяет черты египетских храмов.

Скульптура и живопись отсутствуют, поэтому переходим сразу к произведениям малых форм. В основном это рельефная резьба на небольших предметах вроде печатей или пластинок из слоновой кости. Печати, очень многочисленные, принадлежат к штамповому, а не к цилиндрическому типу, и обычно напоминают по форме египетского скарабея. Вырезанные на них сюжеты состоят в основном из грифонов, сфинксов, скарабеев и солнечных дисков, обязательно с крыльями: все это очень характерные египетские сюжеты. Изредка встречаются изображения животных: львов, быков, птиц и обезьян; еще реже – изображения божеств. Изображения эти чисто декоративны, а божества – всегда чужие. Столь же редко встречаются изображения человеческих фигур, обычно в молитвенной позе.

Рис. 5. План храма в Иерусалиме: реконструкция

Изображения на медалях статичны и декоративны по замыслу; на него часто накладывается надпись с именем владельца, обычно состоящая из двух строк. Примерно такими же чертами обладают небольшие пластинки из слоновой кости, которыми украшались внутренние стены дворцов: так, в Самарии были найдены образцы таких пластинок с изображением херувима (фото 29) и египетского бога Гора в виде ребенка; подобные пластинки обнаружены также в Мегиддо, а совсем недавно – на израильских раскопках в Хадоре. Изображения на пластинках несут на себе признаки египетского влияния, дошедшего сюда, скорее всего, через Финикию. Еврейское искусство малых форм полностью укладывается в традиции финикийского или, в более общем плане, сирийского искусства; и можно сказать, что израильские произведения не обладают отчетливой индивидуальностью или независимостью.

Суммируя израильскую цивилизацию в целом, необходимо особо отметить ее удивительную однородность. Подобно политическим, литературным и правовым формам, искусство Израиля также указывает в одном-единственном направлении – в направлении религиозной веры. В какой-то мере это можно сказать обо всех народах Древнего Востока, но лишь в какой-то мере: одно дело, когда религиозные принципы отражаются в формах жизни и искусства, и другое – когда они являются доминирующим, если не сказать эксклюзивным, условием и темой этих форм. Религиозные принципы израильтян схематически просты, поэтому понятно, почему черты их культуры оказались столь индивидуальными и гармоничными, – тогда как у других народов разрозненные элементы не всегда гармонизируются и сливаются в единое целое. В этой сфере Израильское царство заложило прочную основу на будущее. Религия народа здесь не была религией государства, а потому сумела пережить государство на века. Но возможен и следующий шаг вперед – осознание того, что в особом народе тоже нет необходимости. Этот шаг сделает христианство; Израиль не смог его сделать, поскольку это положило бы конец той самой исторической концепции, которая сделала возможным выживание народа.