14. Германия, год 1945, Потсдам. США, год 1945. Аламогордо

Вступив на пост президента, Трумэн с присущими ему грубой откровенностью и самоуверенностью заявил: русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство миром и поведут его по пути, по которому следует его вести.

Козырем в крупной игре американской делегации на приближавшейся Потсдамской конференции должна была стать атомная бомба. Трумэн выразил это в свойственной ему манере:

«Если только она взорвется (на испытаниях в Аламогордо. — Авт.), а я думаю, что это будет именно так, то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране». Так он говорил о Советском Союзе — своем будущем партнере на Потсдамской конференции.

Так впервые был провозглашен курс на «холодную войну». Атомному оружию при этом отводилась решающая роль. Военный министр Стимсон также заверил президента США: «Появление атомной энергии решающим образом повлияет на наши отношения с другими странами».

Летом 1945 г. в потсдамском замке Цицилиенхоф близ Берлина за круглым столом под почерневшими от времени дубовыми сводами встретились главы правительств СССР, США, Великобритании.

Главные участники встречи — Черчилль, Трумэн, Сталин, верные интересам своих классов, готовились защищать их во что бы то ни стало. Соотношение сил как будто бы неравное: два против одного. К тому же Советский Союз понес в войне огромные потери, Англия пострадала значительно меньше, а Соединенные Штаты. Америки в результате войны даже обогатились, не говоря о том, что Трумэну его военные советники все время докладывали, что в Лос-Аламосе вот-вот будет испытано новое всесильное оружие — атомная бомба.

И все же и Черчилль, и Трумэн были охвачены тревогой: они знали, что им придется столкнуться с сильным противником, выступающим в ореоле славы блистательной победы — ведь главным образом благодаря Советскому Союзу была разгромлена гитлеровская Германия. К тому же собственные интересы Англии и США далеко не во всем совпадали, и даже в Потсдаме они не раз столкнутся между собой, что неизбежно ослабит их позиции.

Черчилль умнее и опытнее Трумэна. Но он опоздал родиться — это человек XIX в., потомственный аристократ, мечтавший любой ценой остановить ход истории, сберечь разваливавшуюся Британскую империю, восстановить «санитарный кордон» вокруг СССР, отбросить его на Восток, возродить довоенную Западную Европу и подчинять ее руководству Англии. Он уже стар, дряхлеет и знает, что в его распоряжении остается мало времени: в Англии предстоят выборы, и очень вероятно, что консерваторы, которых он возглавляет, не одержат победы. Тогда ему придется уйти, и, кто знает, сможет ли отстоять интересы Британской империи идущий ему на смену невзрачный с виду лейборист Эттли, которого он вынужден был привезти с собой в Потсдам…

Трумэн помоложе, и он человек иного склада, Представитель американского капитализма, который полон решимости попользовать послевоенную обстановку в целях завоевания мирового господства. Но у него нет опыта. Он стал президентом по воле случая: Рузвельт внезапно скончался, и ему, как вице-президенту, который обычно в США не играет существенной роли в управлении государством, пришлось его заменить. Трумэн чувствовал себя неуверенно, но его подкрепляла надежда на атомную бомбу. Он надеялся, что с таким супероружием сможет достичь самых честолюбивых целей.

И вот перед лицом этих двух политиков — Сталин, личность столь цельная и вместе с тем столь противоречивая!

Когда-то колокола гарнизонной церкви Потсдама возвещали о коронациях, о военных походах райха. Теперь они молчали. За окнами замка простирались руины. Позади остались битвы самого разрушительного из мировых конфликтов, могилы павших и капитуляция вермахта. Впереди смутно виднелись контуры новой Европы.

Дворец и парк блистали — такого сияния и порядка люди давно уже не помнили.

Над островерхой крышей развевались на ветру флаги союзников. Установлены были они и на середине круглого стола в большом дворцовом зале. Форма зала своеобразная — он сверху точно срезан косым ударом. С потолка, до которого не менее 20 м, свешивались люстры, напоминавшие золоченые фонари из иллюстраций к немецкой классике прошлого века. И форма зала, и эти фонари, и более чем мрачная обивка стен не прибавляли света.

Потсдамская конференция открылась в большом зале дворца Цецилиенхоф 17 июля 1945 г. в 17 час.

В зал вело четыре двери. Три из них были распределены между делегациями — у каждой собственная дверь. Поэтому, когда часы пробили пять, скрип каждой из этих дверей предварил появление Сталина, Трумэна, Черчилля. Вслед за ними в полном соответствии с этикетом появились министры иностранных дел.

В Потсдаме, на совещании руководителей трех держав-победительниц СССР, США и Великобритании на протяжении 16 дней продолжалась упорная политическая борьба, итогом которой явилось принятие исторических, далеко идущих решений, заложивших основы послевоенного устройства Европы и открывших путь к укреплению мира во всем мире. В ходе этой борьбы была продемонстрирована железная воля КПСС, Советского правительства и советского народа, вынесшего на своих плечах основную тяжесть войны.

Несмотря на трудности в работе и подчас острые разногласия между участниками совещания, было доказано, что мирное сосуществование, выразившееся в военном союзе, и взаимовыгодное сотрудничество между государствами, принадлежащими к противоположным социальным системам, возможны и необходимы не только в войне против общего врага, но и особенно в мирное время. Более того, было доказано — и последующие десятилетия это подтвердили, — что политике мирного сосуществования в наш век нет разумной альтернативы.

Декларация Потсдамской конференции была беспощадна к милитаристам и проникнута пониманием интересов немецкого народа. Она несла в себе зародыш иного соотношения сил на мировой арене, была первым шагом к историческим переменам в Европе и за ее пределами.

Трумэн добивался отсрочки потсдамской встречи, выжидая, когда американские ученые создадут «позицию атомной силы» для его переговоров с советскими руководителями. Он не очень торопился в Потсдам.

Для того чтобы попасть туда, Трумэн и его сотрудники отправились в поездку отдельными группами. Президент пересек океан на борту крейсера «Августа», в то время как Стимсон со своими сотрудниками воспользовался для этой цели переоборудованным транспортным судном «Бразилия». Каждое утро Стимсон задавал своему адъютанту, полковнику Уильяму Г. Кайлю, один и тот же вопрос: «Нет ли новостей от Гровса?» С корабля он телеграфировал Дж. Гаррисону: «Просьба сообщить, если возможно, на борт корабля, как только станут известны результаты испытания; уточните, удалось ли испытание и были ли результаты ниже, равными или выше ожидавшихся».

Оппенгеймер писал позднее о том, в какой лихорадочной атмосфере проходили последние дни работы над бомбой: «На нас оказывалось немыслимое давление; требовалось завершить работу до Потсдамской встречи…». О том же писал Гровс: «Я был в высшей степени заинтересован в проведении испытания, ибо знал, какое значение это событие может иметь при переговорах в Потсдаме».

Наконец из Лос-Аламоса потянулся поток грузовиков и тягачей со специальным оборудованием: они должны были проделать путь в 450 км по пустыне на уединенную авиационную базу Аламогордо в штате Нью-Мексико, избранную местом первого испытания первой атомной бомбы, которой дали кодовое название «Троица». 12 июля 1945 г. на армейской машине туда доставили самую главную деталь атомной бомбы — плутониевый заряд.

В центре полигона Аламогордо была сооружена стальная башня высотой 30 м и весом 32 т. Ее детали доставили на грузовиках по грейдерной дороге. Вокруг нее на большом расстоянии разместили регистрирующую аппаратуру. В 9 км к югу, северу и востоку от башни глубоко под землей оборудовали три наблюдательных пункта. В 16 км от стальной башни находился командный пункт, откуда должна была поступить последняя команда, Еще дальше, в 30 км, расположился базовый лагерь. Из него ученые и военные могли наблюдать за ядерным взрывом. Два дня продолжалась подготовительная работа. На башне установили аппаратуру для контроля.

Оппенгеймер направил А. Комптону и Лоуренсу приглашение присутствовать на испытании: «Любой день, начиная с 15-го числа, мог бы очень хорошо подойти для рыбалки, но поскольку никогда нельзя быть уверенным в погоде, не исключено, что нам придется пропустить несколько дней. С другой стороны, поскольку у нас нет большого количества спальных мешков, просим никого не привозить с собой».

Недалеко от башни, в старом ранчо, приступили к последнему этапу сборки бомбы. С величайшей осторожностью готовая бомба была поднята на вершину башни в субботу 14 июля. Теперь уже все было готово к испытанию. Представители армии торжественно подписали документ, означающий формальную передачу атомного оружия из рук ученых в руки военных.

Неблагоприятная погода, стоявшая в дни подготовки, беспокоила экспертов: она затруднила бы наблюдения за взрывом.

По мере приближения момента взрыва, условно названного «Ноль», напряжение нарастало. Всех присутствующих предупредили, что по сигналу сирены они должны немедленно лечь на землю лицом вниз, головой в сторону, противоположную месту взрыва; не разрешалось смотреть на вспышку и вставать до конца прохождения ударной волны. Так предписывала инструкция.

С. Аллисон, физик из Чикагского университета, объявлял по радио:

— Осталось 25 минут… 10…

За 45 сек. до взрыва было включено автоматическое взрывное устройство. С этого момента все части сложнейшего механизма действовали без контроля человека, и только у запасного выключателя дежурил сотрудник, готовый до сигналу остановить испытания. А из репродукторов разносился голос Аллисона:

— Ноль минут 10 секунд… Ноль минут 3 секунды…

Испытание нового оружия состоялось в 5 час. 30 мин. 16 июля 1945 г.

Ослепительная вспышка неестественно белого света прорезала предутреннюю мглу. Казалось, будто много солнц соединилось в одно и разом осветило полигон, позади которого четко обозначились горы.

«Это был такой солнечный восход, — писал корреспондент «Нью-Йорк тайме» У. Лоуренс, единственный журналист, допущенный на испытание, — которого еще не видел мир: огромное зеленое суперсолнце, за какую-то долю секунды поднявшееся на высоту более 3 км и продолжавшее подниматься все выше, пока не коснулось облаков, с поразительной яркостью осветило вокруг себя землю и небо».

Через несколько секунд раздался оглушительный взрыв, и мощная волна пронеслась над убежищами, свалив на землю нескольких солдат, не успевших лечь. Огненный шар стал расти, все больше и больше увеличиваясь в диаметре. Вскоре его поперечник составлял уже 1,5 км.

Лоуренс заметил, что у одного высокопоставленного военного сдали нервы.

— Мой бог! — закричал он. — Эти длинноволосые ошиблись в расчетах.

Но еще через несколько секунд огненный шар уступил место столбу клубящегося дыма, который поднялся на высоту 12 км, приняв форму гигантского гриба, ставшего впоследствии зловещим символом ядерного взрыва. А потом задрожала земля и вновь раздался грохот. Это был первый крик новорожденного: атомный век появился на свет.

Генерал Фарелл, ярый милитарист, так описал этот экспериментальный атомный взрыв:

«Непосредственные впечатления от взрыва можно охарактеризовать такими словами, как беспрецедентный, величественный, прекрасный, изумительный и устрашающий. Никогда раньше человек своими силами не вызывал более могущественного явления. Для описания световых эффектов не хватает слов. Вся местность вокруг была залита резким светом, яркость которого во много раз больше яркости полуденного солнца. Он имел золотой, пурпурный, фиолетовый, серый и голубой оттенки. Каждый пик и расщелина горного кряжа, расположенного неподалеку, были видны с такой ясностью и великолепием, которое невозможно описать, а нужно наблюдать.

Описать красоту этой сцены под силу только великим поэтам, которые, увы, не видели ничего подобного. Через 30 сек. после вспышки пришла воздушная волна, с силой ударившая по людям и предметам, а сразу за ней мощный, ровный и устрашающий рев взрыва. Словами нельзя передать все физические, психические и физиологические впечатления от этого явления».

Гровс с удовлетворением включил это донесение Фарелла в свою докладную записку военному министру США Стимсону. Для генерала Фарелла взрыв атомной бомбы — это восхитительное зрелище, а грохот после взрыва — самая нежная музыка.

Мощность взорванной бомбы превзошла все ожидания. Еще накануне ученые провели своеобразный тотализатор с минимальной ставкой в 1 долл., кто из них сможет наиболее правильно угадать силу предстоящего взрыва. Оппенгеймер, например, назвал 300 т в переводе на обычную взрывчатку. Большинство других ответов были близки к этой цифре. Мало кто отважился подняться до 10 тыс. т. И только доктор Раби из Колумбийского университета, как он сам объяснял потом, из желания сделать приятное создателям нового оружия, назвал 18 тыс. т. К своему удивлению, он оказался победителем.

Как только позволила обстановка, несколько танков «Шерман», выложенные изнутри свинцовыми плитами, ринулись в район взрыва. На одном из них находился Ферми, которому не терпелось увидеть результаты своего труда. Его глазам предстала мертвая, выжженная земля, на которой в радиусе полутора километров было уничтожено все живое. Песок спекся в стекловидную зеленоватую корку, покрывшую землю. В огромной воронке лежали изуродованные остатки стальной башни. В стороне валялся исковерканный, перевернутый на бок стальной ящик. Мощность взрыва оказалась равной 20 тыс. т тринитротолуола. Такой эффект могли вызвать 2 тыс. самых крупных бомб времен второй мировой войны, которые за их небывалую по тем временам силу называли «разрушителями кварталов»,

Далеко от, места взрыва люди видели сверкающее солнце, слышали раскаты грома. Им нужно было объяснить происшедшее. Генерал Гровс дал указание подготовить официальное сообщение от имени коменданта базы в Аламогордо: «Мне были заданы вопросы относительно сильного взрыва на территории базы сегодня утром. Взрыв произошел на отдаленном от других объектов складе, где хранилось большое количество сильновзрывчатых веществ и пиротехнических средств. При взрыве никто не пострадал, а ущерб, нанесенный другим сооружениям, ничтожен. Метеорологические условия, осложняющие ликвидацию последствий одновременно происшедшего взрыва нескольких баллонов с газом, могут потребовать временной эвакуации небольшого числа жителей из этой местности».

По-разному реагировали на взрыв атомной бомбы те. Кому довелось его увидеть. Когда Лоуренс» спросил Оппенгеймера, что тот чувствовал в момент взрыва, создатель атомной бомбы грустно посмотрел на него и процитировал слова из священной книги индусов «Бхагавад Гита»:

— Я становлюсь Смертью, Потрясателем миров.

В этот же день за завтраком при гробовом молчании присутствовавших Кистяковский произнес:

— Я уверен, что, когда наступит конец света, в последнюю миллионную долю секунды существования Земли последний человек увидит нечто подобное тому, что видели мы.

И только военное руководство Манхэттенского проекта ликовало. Когда произошел взрыв и рассеялся дым, окутавший местность, на слова одного ученого: «Война окончена», — Гровс ответил: «Да, но после того, как мы сбросим бомбы на Японию».

Для него это было давно решенным делом.

Направляясь в Потсдам, американский президент с нетерпением ждал сообщений об испытании первой атомной бомбы. На борт крейсера «Августа» регулярно шли шифровки о ходе подготовки к испытаниям.

16 июля 1945 г. в 19 час. 30 мин. по среднеевропейскому времени в Потсдаме Стимсон получил от Гаррисона шифрованную телеграмму с уведомлением об успешно проведенном в Аламогордо экспериментальном взрыве атомной бомбы: «Операция проведена этим утром. Обследование еще неполное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся. Заявление для прессы стало необходимым из-за интереса, вызванного на большом расстоянии. Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать Вас в курсе происходящего».

Из Потсдама вскоре последовал следующий ответ Гаррисону от Стимсона: «Посылаю свои горячие поздравления врачу и его клиенту».

На следующий день Гровс прилетел в Вашингтон и отправился к Гаррисону, чтобы составить послание, позволяющее Стимсону понять, что представлял собою взрыв. Они определили силу вспышки расстоянием в 400 км — на таком расстоянии находилось от Вашингтона принадлежавшее Стимсону имение Хайхолд. Аналогичным образом, чтобы обозначить максимальное расстояние, на котором был слышен взрыв, они воспользовались расстоянием, равным 80 км, на котором находилась от Вашингтона принадлежавшая Гаррисону ферма в Аппервилле (штат Виргиния) у подножья гор Блу-Ридж-Маунтинс. Наконец, послание было составлено: «Доктор только что вернулся полный энтузиазма и уверенный в том, что малютка такой же крепыш, как и его старший брат. Свет его глаз достигал отсюда до Хайхолда, и я мог слышать его вопли на моей ферме».

Трумэн, прочитав телеграмму Гаррисона, понял только, что все прошло удачно. Стимсону пришлось объяснить каждое слово «старший брат» — это бомба, взорванная на военной базе в Аламогордо, «малютка» — бомба номер два, пригодная для использования, «Хайхолд» — ферма Стимсона, «моя ферма» — ферма Гаррисона в Аппервилле.

Трумэну хотелось знать о бомбе все, и Стимсон заверил президента, что скоро он получит доклад Гровса.

21 июля — на четвертый день совещания — специальный фельдъегерь доставил совершенно секретный доклад Гровса военному министру США Стимсону. Доклад содержал детальный отчет о мощности взрыва и страшных разрушениях, причиненных специально воздвигнутым в пустыне стальным конструкциям. Он писал: «Испытание увенчалось успехом, превзошедшим самые оптимистические ожидания. Основываясь на данных, которые удалось получить к настоящему времени, я полагаю, что выделившаяся таким образом энергия превышала ту, которая соответствовала бы взрыву 15–20 тыс. т тринитротолуола, причем речь идет об очень осторожной оценке».

Чтобы передать грандиозный характер взрыва, Гровс сообщал: «Доктора Конант и Буш, а также я сам были проникнуты еще большим чувством: теперь мы знали, что надежды тех, кто взял на себя ответственность предложить, а затем исполнить грандиозный план, полностью оправдались. Мне казалось, что я отчасти испытывал то, что выпало на долю Блондина, когда он переправлялся через Ниагару по натянутому канату; но для меня это хождение по канату продолжалось почти три года, в течение которых мне приходилось давать многократные заверения, выраженные на первый взгляд в самой доверительной форме, что задуманная вещь была возможной и что нам удастся ее осуществить».

Гровс закончил письмо словами о том, что «истинную цель» еще предстояло достичь и что «настоящим успехом следовало бы считать испытание на полях сражений, которое позволит положить конец войне с Японией».

Ознакомившись с этим документом, Стимсон пришел к выводу о его «огромном значении», поскольку он свидетельствовал о том, что разрушительная энергия оказалась намного больше той, которую ожидали от бомбы S-1. Поэтому Стимсон поспешил передать доклад Гровса в «маленький Белый дом», находившийся в доме № 2 на Кайзерштрассе в Бабельсберге.

В присутствии государственного секретаря Бирнса Стпмсон зачитал президенту вслух доклад Гровса. В тот же день он записал в своем дневнике мнение Трумэна об этом докладе: «Он сказал, что это дало ему совершенно новое чувство уверенности, и благодарил меня за то, что я приехал на конференцию и помогаю ему…».

Успех первого испытания бомбы вызвал оживление американской делегации на конференции. 17 июля к Черчиллю заехал Стимсон и ознакомил его с сообщением о благополучном испытании атомной бомбы. «Это значит, — сказал Стимсон, — что опыт в пустыне в Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана».

Было проведено несколько официальных встреч Трумэна и Черчилля с целью изучить доклад Гровса и обсудить политические аспекты применения атомного оружия.

Стимсон писал, что сообщение о взрыве первой атомной бомбы было воспринято американскими и английскими руководителями на Потсдамской конференции «с большим и нескрываемым удовлетворением. На первый взгляд казалось, что это дает дипломатии демократий (Стимсон так именует страны англо-американского блока, — Авт.) крайне необходимый ей уравновешивающий фактор».

Однако попытка Трумэна использовать в ходе переговоров наличие у США нового мощного оружия в качестве орудия давления на СССР окончилась провалом. Дж. Бирнс в книге «Откровенно говоря» не может скрыть разочарования и раздражения тем, что наличие у США атомной бомбы не оказало в Потсдаме устрашающего воздействия на делегацию СССР. Черчилль в своих мемуарах писал, что И. В. Сталин не только очень спокойно воспринял известие об испытании атомной бомбы в США, но и никогда не касался этого вопроса в дальнейших переговорах.

«Уверенность» Трумэна дала себя знать в тот же день, на очередном заседании Потсдамской конференции. Вот как передал свои впечатления от «послеатомного» Трумэна Черчилль:

«Трумэн так энергично и решительно противился русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием. Когда он, прочитав доклад (Гровса. — Авт.), пришел на заседание, то стал совсем другим человеком. Он твердо говорил с русскими и вообще господствовал на этом заседании».

Сам Черчилль, впрочем, вполне разделял восторг Трумэна по поводу рождения, бомбы. И делал это со свойственной ему экспансивностью.

— Стимсон! — воскликнул Черчилль, — Что такое порох? Чепуха! Электричество? Бессмыслица! Атомная бомба — вот второе пришествие Христа!

Полковник Кайль, ожидавший Стимсона, который должен был вернуться от английского премьер-министра, спросил своего начальника о том, что думал Черчилль об этом событии.

— Он назвал это, — ответил Стимсон, — вторым пришествием Христа на землю, но на этот раз это был разгневанный Христос.

Лорд Аланбрук не без иронии записал в своем дневнике, что британский премьер «немедленно вообразил себя в роли единственного обладателя этих бомб, имеющего возможность сбросить их туда, куда он пожелает»,

Правительство США знало, что Советский Союз вступит в войну против Японии в соответствии с соглашением, принятым на Крымской конференции: это заявление сделал Сталин личному представителю Трумэна Гопкинсу еще за полтора месяца до Потсдама, На Потсдамской конференции советская делегация подтвердила это решение,

Сначала правительство США собиралось полностью информировать СССР об испытаниях в Аламогордо. Посоветовавшись, Трумэн и Бирнс решили оповестить своего союзника об этом в очень неопределенной форме, чтобы не выдать русским «никаких деталей». Речь шла о том, как разыграть сцену раскрытия тайны, чтобы добиться желаемого эффекта. Думали над тем, сообщать ли новость письменно или устно, во время официального или специального заседания или же в ходе ежедневных деловых встреч на конференции.

Трумэн избрал свой, особый путь.

После заседания Большой тройки в парке, примыкавшем к дворцу, где проходила Потсдамская конференция, стояла группа американских военных и Трумэн. Если бы не светло-песочный макинтош президента, мудрено было бы узнать его. Трумэн направился к Сталину. В походке американца была необычайная для него стремительность. Черчилль, остановившийся поодаль и приковавший свой взгляд к Сталину, свидетельствовал о значении момента — по всему было видно, что он знал о намерении президента.

Трумэн сказал: «У нас есть теперь бомба необычайно большой силы».

Сталин выслушал президента внимательно и совершенно спокойно: не в его интересах было обнаруживать свою реакцию. Трумэн не ожидал такого. У него даже явилась мысль: да понял ли Сталин, о чем шла речь? Но Сталин понял.

Итак, Трумэн сказал Сталину о бомбе, правда не назвал ее атомной, а Сталин всем своим видом как бы отверг это сообщение. В такой реакции для Сталина был свой смысл, он точно говорил, что новое обстоятельство, как он полагает, не может оказать влияния на ход переговоров в Потсдаме.

— Ну, как? — спросил Черчилль у Трумэна.

— Он не задал мне ни одного вопроса, — ответил президент,

Многие авторы послевоенных мемуаров предполагали, что И. В. Сталин не понял всей важности сделанного ему сообщения. Трумэн писал, что «русский премьер не проявил особого интереса», а Черчилль утверждал: «Я был уверен в том, что он не имел ни малейшего представления о значении сказанного ему».

В своих «Воспоминаниях и размышлениях» маршал Г. К. Жуков писал, что И. В. Сталин намеренно сделал вид, будто вопрос этот его не интересует. По словам Жукова, вернувшись с заседания, Сталин рассказал В. М. Молотову о разговоре с Трумэном. На что Молотов ответил:

— Цену себе набивают. Сталин рассмеялся:

— Пусть набивают. Надо будет переговорить о Курчатовым об ускорении этих работ.

Когда начиналась Потсдамская конференция, в лаборатории И. В. Курчатова уже работал циклотрон, с помощью которого был получен первый в Европе плутоний, и заканчивалось строительство опытного уран-графитового реактора.

Трумэн был в растерянности: как быть дальше? Его обескураживало, что первая попытка атомного шантажа не удалась. Советская делегация держала себя, как и прежде, будто бы ничего не произошло. Трумэна по-прежнему не покидало желание воспользоваться преимуществом. Он дал указание сбросить бомбу на Японию как можно скорее, предоставив выбор даты бомбардировки военному командованию. При этом поставил условие: бомбу не сбрасывать, пока он не уедет из Потсдама. «Он хотел к тому времени, как упадет первая бомба, — пишет его дочь М. Трумэн в книге, посвященной политической карьере отца, — находиться подальше от русских и их вопросов и быть на пути домой».

Едва смолкли громовые раскаты первого ядерного взрыва, а в Сан-Франциско уже грузили на борт самого быстроходного крейсера военно-морских сил США «Индианополис» атомные бомбы, предназначенные для бомбардировки, японских городов. Бомбы были доставлены на о. Тиниан, с которого американские бомбардировщики ежедневно совершали налеты на Японию.

Бомбы были собраны на авиационной базе.

Специальное авиационное соединение ждало приказа.