П. А. Чипышев

«Кто прошел Мясной Бор — академию кончать не нужно…»

Так говорили офицеры, уцелевшие в Мясном Бору. 46-я сд формировалась в декабре 1941 г. под Боровичами. Два ее полка — 176-й и 840-й — действовали в Мясном Бору. В 176-м я прошел путь от подносчика мин до заместителя командира полка по строевой части. В Любанской операции участвовал в составе минометного батальона.

Из Малой Вишеры на фронт нас прибыло 120 человек. Комбат — Тупиков Николай Васильевич, комиссар — Петр Николаевич Гришин из Горького. Сперва не было ни мин, ни минометов. Первый бой за Лелявино длился трое суток. Никакой артподготовки, один пулемет впереди, остальные — с винтовками. Минометы получили в конце января. Вырыли блиндажи в три наката и несли значительно меньшие потери, чем пехота.

В прорыв за Мясным Бором наш полк вошел ранним утром 21 февраля. По обе стороны дороги стоял высокий лес в величественном снежном убранстве. Нигде не было видно следов боев. Миновали Теремец-Курляндский, вошли в лес. 22 февраля оказались в д. Горка. Зашли в крайний дом. Солдаты оставили винтовки у порога и легли спать. А я сел за стол писать донесение. Дело в том, что до войны я работал учителем, и командир полка И. Д. Соболь поручил мне делопроизводство. В этот раз донесение было о том, что продукты у нас закончились и совсем не осталось фуража.

Неожиданно в избу вошли пятеро безоружных немцев. Они думали, что передовая находится в 70 км, и оставили оружие в повозке. Со словами «Kalt, kalt…» (холодна) они облепили теплую печку. Хозяйка перепугалась, а я закричал: «Лейтенант, я немцев поймал!» Взяли их, отправили в штаб дивизии.

26 февраля тяжелые бои под Красной Горкой. Наш минбат выпустил по врагу 345 мин. Командир дивизиона Галенин командовал искусно, как дирижер: мины ложились точно в цель. Два немецких танка пехота подожгла из ПТР. Ее поддерживали уральские лыжбатовцы, все до единого с автоматами. Но и нам досталось: снаряд попал прямо в расчет, убило семерых. Меня контузило. В тот же день немцы окружили наш полк. Через 5 дней удалось прорваться к своим.

К началу марта стало плохо с продуктами. Выдавали в день по полсухаря и 40 г крупы на человека и больше ничего. Но в середине месяца получили подарки из Монголии, они нам очень помогли.

Неважно было с личным оружием — винтовки плохие, ржавые. Старались раздобыть автоматы — трофейные либо от убитых лыжбатовцев. Случаев нарушения дисциплины у нас не наблюдалось. Командиры, полковые и дивизионные, были кадровыми офицерами. Начштаба дивизии Черненко, начальник разведки — мужественные, дельные люди. Командиры миндивизионов Галенин, Маляров, Сейфуллин — тоже кадровые, участники финской войны. Ряд командных должностей занимали сержанты.

Однажды комроты старший сержант Таньков пошел проверять дот на Тигоде, а там немцы. Таньков открыл автоматный огонь, убил двоих пулеметчиков, остальные побежали. Сержанту присвоили младшего лейтенанта и наградили орденом Красной Звезды.

После Красной Горки мы попали под Коровий Ручей, в 7 км от Любани. Здесь получили подкрепление — танки КВ. Горючее, однако, вскоре кончилось, а до базы снабжения в Мытно — 100 км. Танки так и остались в болоте.

Под Коровьим Ручьем нас снова окружили на 10 дней. Тылы остались за 15 км в Радофинникове. Начался голод. Пристрелили лошадей, съели без соли. Солдаты говорили: «Нам будет каюк! Немец перережет коммуникации…» Так что, когда это произошло, никакой неожиданности не было.

16 апреля 92-я дивизия снова наступала на Коровий Ручей. Наши минометы выпустили здесь свои последние 100 мин. Я так переживал в этом бою, что не мог проглотить и сухаря. 25-го отошли к Радофинникову. Я обморозился, а комбат Сейфуллин был ранен в плечо, и мы с ним отправились в ПМП.

Медпункт располагался в доме, но без печки. Врач разрезала мне пузыри и дала освобождение на трое суток. Я обрадовался: на сухом месте, на нарах отосплюсь. Но стояла такая необыкновенная тишина, что я не мог уснуть — привык к стрельбе.

В конце мая к нам в полк поступило пополнение из штрафников — 96 человек. Их послали в наступление. 8 мая был крепкий бой у деревни Горка. Атака сорвалась. Из 96 штрафников уцелел один по фамилии Чайка. Его назначили командиром взвода. В том бою погиб и наш герой — пулеметчик Таньков.

К 1 июня полк занял оборону между Глушицей и Полистью. Левый фланг упирался в узкоколейку, правый — в настильную автомобильную дорогу. Узкая настильная пешеходная дорожка проходила через нашу линию обороны. Мы все стали пехотинцами: из девяти минометов один разбило, восемь закопали в землю. КП полка располагался в 400 м от р. Глушица.

Весь июнь ни на один час не затихал бой. Целыми днями нас бомбили, а ночью обстреливали. Все поле было усеяно воронками. Мелкие воронки залиты водой, а большие — от авиабомб — без воды, и в них, вырыв ниши, сидели солдаты. Вокруг все сожжено, забрызгано болотной грязью, перепахано снарядами и бомбами. Разбиты дороги, разбросаны жерди, рельсы…

По обе стороны узкоколейки лежали раненые: не 12 тысяч, как пишут в книгах, а в 3–4 раза больше. Над ними тучами вились мухи, мошки, комары.

Продуктов в июне не получали вовсе и ели все, что придется: траву, ежей, кожу, ремни. Помню, как старшина достал из-за пазухи последний НЗ — мешочек сухарных крошек. Съели по щепотке и разошлись. Но никто не роптал.

Весь лес был усеян немецкими листовками. «Бейте политруков! Торопитесь переходить на нашу сторону!» Внизу, под текстом, печатался пропуск. Не припомню случая, чтобы им кто-нибудь воспользовался. Трудные дни, тяжкие испытания пришлось пережить, но никто не дрогнул и ни на шаг без приказа не отступил.

Со стороны Ленинградского шоссе доносилась канонада: била наша артиллерия и внушала надежду, что кольцо окружения будет прорвано.

21 июня в 3 или 4 часа началась беспрерывная стрельба. Получили сигнал на выход. Я выносил документы полка, отчеты о боевых действиях и потерях. Вышел 22-го с лопатой и мешком документов, остальные сжег.

У шоссе в Мясном Бору — питательный пункт. Горячий суп, табак на плащ-палатке. Нас, вышедших из полка, 20 человек. Стоим, курим. Налетели два бомбардировщика. Рядом двое новобранцев шепчутся: «Как не боятся?» Инстинкт самосохранения так притупился, что не реагировали ни на что.

К 26 июня вышло еще 11 человек, остальные погибли. Погибли комбат Сейфуллин, комиссар Гришин, комдивизиона Галенин, комроты Володя Маляров. В Малой Вишере получили на полк полтора мешка писем, а раздавать некому.

Заново формировались в Будогощи. Остатки 46-й дивизии присоединили к 259-й. Пополнение смеялось над моей фуфайкой, насквозь прогоревшей. В девяти местах из нее торчали клочья ваты. Эта дыра — от Красной Горки, эта — от Коровьего Ручья, эта — от Мясного Бора. «У тебя не фуфайка, а карта боевых действий полка», — говорили солдаты. Я же считал свою фуфайку самой дорогой реликвией. Зашил дыры соломиной, но не выбросил.

Потом я участвовал в Синявинской операции, прошел всю войну и встретил Победу в Праге. Но бои под Мясным Бором остались в памяти как самые трудные.

После войны я встретил своего командира полка полковника И. Д. Соболя. В сентябре 42-го он командовал уже бригадой, оборонял рощу Круглую. Я спросил: «Каковы ваши впечатления о боях в Синявинских болотах?» От ответил: «Как ни тяжелы были эти бои, но они не идут ни в какое сравнение с боями у Мясного Бора». Такого мнения придерживались и все ветераны этих боев — от солдата до маршала К. А. Мерецкова.

П. А. Чипышев,

бывш. минометчик 176-го сп 46-й сд