И. С. Осипов

Померанская операция февраля 1942 г.

Очень трудно, спустя столько лет, вспомнить все подробности того далекого времени. Позабылись названия населенных пунктов, фамилии многих командиров и бойцов.

Хорошо помню, что накануне, 17 февраля 1942 г., в течение двух суток мы совершали переход от деревни Червино и Червинской Луки вдоль фронта. Справа от нас периодически слышалась перестрелка. Примерно к 2–3 часам ночи сосредоточились в лесу в 1,5–2 км северо-западнее деревни Дубовое, недалеко от дороги.

В яме под корнями большого вывернутого дерева находились комдив полковник А. И. Старунин, комиссар дивизии С. А. Алексеев, начштаба майор С. Д. Крупичев. Невдалеке находились и остальные командиры и политработники штаба.

Меня вызвали к командованию. Когда я явился, комдив разговаривал с кем-то по телефону. На повышенных тонах доказывал, что поставленную задачу выполнить невозможно. Остальные командиры были чем-то озабочены, встревожены.

Я не сразу понял, в чем дело, так как о предстоящей задаче никто из командиров спецподразделений ничего не знал. Предполагаю, что и командиры полков не знали о предстоящей операции. Разговор по телефону длился довольно долго, минут 30–40. По очереди брали трубку то Старунин, то Алексеев. Все мы, находящиеся рядом, поняли, что командование дивизии вело телефонный разговор с командованием оперативной группы, т. е. с генералом Приваловым и комиссаром Елкиным (или Ехлиным, точно не помню). Разговор закончил комиссар Алексеев примерно так: «Хорошо, мы пойдем, но за последствия и нашу гибель Родина спросит с вас». Бросил трубку и приказал обрезать телефонный провод.

Дали нам команду двигаться, т. е. переходить дорогу и направляться в тыл противника. Прошли примерно 3–5 км и сосредоточились в старом сосновом глухом бору. Приказано было соорудить шалаши и расположиться на отдых, обеспечив круговую охрану. Костров не разжигали.

Прошли ночь и первая половина дня. Во второй половине дня все командиры частей и подразделений были вызваны к командованию. Была поставлена задача: форсированным шагом скрытно пройти по глубокому снегу в направлении железнодорожной станции и с. Померанье и с ходу овладеть ими, перерезав шоссейную и железную дороги Чудово — Любань. Политработники провели в частях и подразделениях митинги, на которых разъясняли стоящую перед нами задачу.

Прежде чем перейти к описанию дальнейших событий, следует рассказать, что представляли собой наши части. После четырехмесячных непрерывных боев численность стрелковых рот не превышала 30–50 человек. К моменту перехода в тыл противника части и подразделения не были обеспечены ни продовольствием, ни боеприпасами. Выдали нам сухарей по 3–5 штук на человека и столько же кусочков сахара. Боеприпасов вообще не выдали. Обеспеченность была только тем, что у кого осталось, в среднем по 5–7 штук патронов на винтовку, по одному диску на ручной пулемет и на автомат. Ручных пулеметов и автоматов было очень мало, а станковых вообще не было. В стрелковых частях не было даже одной гранаты на бойца.

В спецподразделениях дело обстояло немного лучше, т. е. у них больше осталось старых запасов. В комендантской роте было по две ручные гранаты на каждого человека и, кроме того, имелось еще два ящика, которые по настоянию начразведки майора Сидоренко были переданы разведчикам. Кроме того, в моей роте имелось 10 противотанковых гранат.

Несли мы с собой несколько 82-миллиметровых минометов и к ним по 10–15 мин. Правда, продукты питания и боеприпасы командование опергруппы обещало нам подбросить с самолетов. Но мы их так и не дождались.

Примерно в четвертом часу дня возвратились разведчики и доложили, что по ходу нашего движения к ст. Померанье в 5–7 км от нашего базирования находится небольшая станция, на которой стоят несколько вагонов, груженных продовольствием, и имеются склады. Такой железнодорожной ветки на наших картах не значилось. Возможно, это были временные подъездные пути противника. Ориентируясь на эти данные, командование поставило задачу: подойти вплотную к складам и энергичным броском всеми силами овладеть ими, за счет чего пополнить запасы продуктов, вооружения и боеприпасов.

Когда колонна вышла на болото с редкими чахлыми сосенками, она сразу же попала в поле зрения самолета-разведчика («рамы») противника, который патрулировал лес. Спустя 10–15 минут «рама» начала корректировать артобстрел.

По колонне одновременно открыли огонь три 75-миллиметровые пушки с трех направлений — с севера, востока и юга. С юга начали бить по хвосту колонны, с севера — по голове, с востока — по центру. Корректировщик вел себя нагло, снижался почти до верхушек деревьев, можно было легко рассмотреть лицо пилота. Нам почему-то не разрешили вести огонь по самолету-корректировщику.

Результаты обстрела обернулись для нас очень тяжелыми последствиями. 50 снарядами, выпущенными противником, было ранено и убито более 50 человек.

При первых же выстрелах был убит радист и разбита единственная рация. Мы остались без связи со вторым эшелоном дивизии и командованием опергруппы.

Сосредоточились поблизости от складов. Попытки атаковать их были встречены с очень близкого расстояния огнем крупнокалиберных пулеметов. Потеряли около 100 человек убитыми и ранеными. Не добившись успеха, были вынуждены отойти в лес.

Часть раненых, которые могли сами передвигаться, можно было в эту ночь отправить к своим через «коридор», по которому мы прошли. Но этого не было сделано, а на вторые сутки «коридор» перекрыл противник.

Неудачи, понесенные потери, голод и холод сильно подорвали моральный дух не только бойцов, но и командиров. Бесконечное бесцельное блуждание по лесам окончательно измотало физические и моральные силы людей. Мы потеряли боеспособность.

Вначале посылались группы разведчиков, чтобы связаться со своими и получить указания, что делать дальше. Позже стали посылать группы по 3–5 человек в разных направлениях, чтобы узнать, где можно выйти из окружения. Были разосланы все люди из разведроты, взвода контрразведки СМЕРШ и полковые разведчики. Проходили дни и ночи, но никто из них не возвращался.

По истечении 4–5 суток командование отдало приказ выходить тремя отдельными группами: штаб дивизии со спецподразделениями, 546-й и 552-й сп.

Справедливости ради следует сказать, что не лучшим образом поступили командиры и комиссары полков. Они оставили свои полки на попечение начштабов, а сами со двоими ординарцами ушли самостоятельно.

Начштаба 552-го сп капитан Месняев вывел людей своего полка в ту же ночь, притом без потерь, а его командир и комиссар вышли лишь через неделю.

Командир дивизии полковник А. И. Старунин все эти дни был очень мрачен и молчалив, не выпускал изо рта трубки. Вместо табака ординарец подсушивал ему сухие листья и мох.

Комиссар штаба дивизии — батальонный комиссар Борис Михайлович Ерохин в первый же день был ранен осколком и большую часть времени находился в бессознательном состоянии, бредил. Его приходилось нести на самодельных носилках, а так как он был крупного телосложения, то для его переноса, да еще по глубокому снегу, требовалось не менее 6–8 человек.

Утром, после ухода стрелковых полков, наша колонна подошла вплотную к переднему краю на стыке 559-го сп и соседней с ним части (559-й сп в тыл с нами не пошел, а занимал оборону южнее Дубового в сторону Апраксина Бора). Разместились в землянках и окопах второго рубежа обороны противника и приготовились с наступлением темноты броском прорваться к своим. Были намечены маршруты движения, ориентиры. Но случилось непредвиденное.

Примерно за час до наступления темноты мы были накрыты залпом батареи «катюш» и 76-миллиметровых пушек. Вероятнее всего, артнаблюдатели с нашего переднего края засекли движение и приняли нас за подходящие резервы противника. Правда, отделались мы легким испугом. Жертв не было. Но и выходить здесь мы уже не могли, так как стало ясно, что не только противник, но и свои будут бить по нашим цепям. Мы были вынуждены отойти вновь в глубь леса на северо-восток.

На следующий день, опасаясь, что фашисты знают, где мы находимся, и могут нас перебить или взять в плен, командование дивизии решило изменить район дислокации. Днем мы подошли к дороге (мне кажется, что это была дорога Дубовое — Пузырево или Апраксин Бор). В разведку были посланы помощник начальника оперотдела штаба дивизии старший лейтенант (фамилии не помню), я, комсорг комендантской роты Борисов, мой ординарец Сейдалим Эссенов и еще два или три красноармейца комендантской роты.

Наблюдая за дорогой более полудня, мы установили, что она контролируется одиночными патрулями, идущими навстречу друг другу из обеих деревень. Встретившись на середине, патрули закуривали, 1–2 минуты разговаривали и расходились.

Этого времени нам было достаточно, чтобы перебежать через дорогу и добежать до опушки леса в 300 м от нас. Так и решили.

С наступлением сумерек тремя колоннами (в центре командование и штабные командиры, справа — комендантская рота, слева — связисты и саперы, интервал между колоннами 75-100 м) бросились к дороге и на ней напоролись на два парных патруля. Мы не учли, что с наступлением сумерек немцы усиливали патруль и поэтому изменялся интервал его движения.

Но на противника наше внезапное появление оказало ошеломляющее действие, нам не оказали сопротивления. Двое были приколоты штыками на месте, один с перепугу бросил автомат, побежал к лесу и был убит. Четвертый же с криком «Рус! Рус!» бросил автомат и побежал к деревне.

Мы благополучно пересекли дорогу, по глубокому снегу дошли до леса. Когда мы уже скрылись в лесу, противник стал обстреливать нас из пулеметов слева по ходу нашего движения. Из-за дальности расстояния и бесприцельности этот огонь не причинил нам вреда.

С переменой нашего местоположения ничего не изменилось в лучшую сторону. Наоборот, голод, холод, страх перед неминуемой и бессмысленной гибелью окончательно подорвали моральный дух и физические силы людей. Тяжело, обидно и горько было смотреть на обессилевших людей. Люди пожилого возраста и слабого телосложения не в силах были пережить этого кошмара, на ходу падали в снег и умирали, некоторые лишались рассудка.

Не помню, какой это был день — шестой или седьмой — нашего блуждания по лесам, когда часов в 11–12 меня позвали к комдиву А. И. Старунину.

Когда я явился, полковник стоял, прислонившись спиной к дереву, и ковырял палочкой свою курительную трубку. Разговор не носил официального уставного характера. Он спросил меня: «Идти можете?» Я с уверенностью ответил, что могу. «Тогда возьмите с собой человек пять добровольцев и отправляйтесь. Пожалуйста, поступи по-разумному, не оголяй роту боеприпасами».

Расшифровывать задачу не было необходимости: все предыдущие дни группы отправлялись с одной задачей — сообщить наше местонахождение, чтобы получить помощь и выбраться из окружения.

Когда я возвратился в роту и сообщил, что комдив поручил мне с небольшой группой идти на связь со своими, со мной согласились идти Эссенов Сейдалим, комсорг Борисов, красноармеец Вавилов и еще два бойца, фамилии их не помню. Подошел санинструктор и начал просить, чтобы его тоже взяли в группу. Я ответил, что взять не могу, так как он слишком слаб и не сможет с нами идти. Этому человеку было за сорок и на всех переходах он всегда отставал от колонны. Но он меня так просил, а потом вообще ошарашил — упал мне в ноги, стал рыдать и приговаривать: «Здесь все равно все погибнут, никто из них не выйдет из окружения. Если вы меня не возьмете, на вашей душе останется грех, останутся сиротами шесть моих детей, кто им поможет? Я буду делать все, что прикажете. Не буду отставать и даже буду поочередно идти впереди и прокладывать тропу в глубоком снегу». Пришлось взять его с собой.

Итак, нас собралось 7 человек. На вооружении у нас было 3 автомата ППШ, у остальных — винтовки. На каждого было по 3–4 ручные гранаты и на группу 4 или 5 противотанковых гранат. Перед самым отходом подошел помнач оперотдела штаба старший лейтенант и попросился тоже идти с нами.

Я дал согласие, но предупредил, что в группе должен быть один начальник, которым назначен я. Если он будет беспрекословно выполнять все мои требования, пусть присоединяется.

Около 14.00 мы со всеми распрощались и ушли. Пройдя 2,5–3 км, остановились на небольшой поляне, чтобы изучить по карте маршрут движения и немного отдохнуть. День был хороший — тихий, солнечный. Своим товарищам я твердо заявил, что мы обязательно выйдем к своим, и потребовал строго выполнять мои указания и сигналы во время движения на марше. Старший лейтенант-артиллерист засомневался в справедливости моих слов и решил возвратиться. За время короткого отдыха он раза два или три покидал нас и снова возвращался. Мы тронулись без него, но через 1,5–2 км он снова догнал нас. Немного прошел и снова стал высказывать свои сомнения. Я был вынужден строго предупредить его, чтобы он выбрал что-то одно: или идти с нами и не разводить паники, или возвратиться в лагерь к своим. И он возвратился. Видимо, человек был морально надломлен, не было у него веры ни в людей, ни в самого себя.

Я уже говорил, что санинструктор приободрил меня, это верно. В том, что я выйду и выведу людей, у меня сомнений не было. И вера людей придавала еще больше сил. Мне было 23 года, перед войной я окончил военное пехотное училище, был вынослив и физически закален. Ответственность за людей и выполнение поставленной задачи не давала мне права терять силу духа и уверенность. Кроме того, я знал, что у немцев не было сплошной линии обороны.

Волновали две очень серьезные проблемы: первая — не угодить в засаду к немцам, вторая — не попасть на минное поле. Шли мы довольно долго. Снежный покров в лесу достигал 60–80 см. Днем уже пригревало солнце, а ночью были морозы, и образовалась снежная корка. Идти по целине было очень тяжело. Через каждые 20–30 шагов приходилось менять направляющего. Ко всему мы были истощены от голода.

Остановки для отдыха делали короткие, так как нужно было до рассвета пересечь передний край противника. Все время шли лесом. Полян, проторенных троп и дорог не пересекали. Придерживались южного и юго-западного направления.

Ночь была лунная, тихая и морозная. Около часа ночи услышали запах дыма. По нашей ориентировке поблизости никаких населенных пунктов быть не могло. До переднего края противника также еще было далеко. Мы остановились, начали прислушиваться и просматривать вокруг себя лес, насколько это было возможно при лунном свете. Впереди справа обнаружили землянку, из трубы шел дым. Тихо подкрались поближе. Я с Эссеновым направился к землянке, остальные нас подстраховывали.

Подойдя вплотную, мы установили, что землянка средних размеров с добротным перекрытием из круглых толстых бревен. Дверь открывалась наружу. Мы заглянули в светящееся окошко и увидели, что там спят человек 5–6 немецких солдат, у стенки составлены винтовки и висят поперечные пилы. Очевидно, это были заготовители древесины.

Необходимо было решить: что делать? Оставлять немцев в живых опасно для нас. Вдруг мы к утру не выйдем и вынуждены будем пережидать день в лесу? Нас тогда по следу смогут обнаружить. Уничтожить их без шума — не рассчитывали на свои физические силы. Тогда мы подтащили лежавшее рядом довольно толстое бревно и подперли им дверь. Потом бросили противотанковую гранату в дымоходную трубу. Раздался сильный взрыв, потрясший глухую лесную тишину. Мы снова подошли к землянке, но признаков жизни в ней не обнаружили и продолжили путь.

Через час-полтора мы заметили, что за нами идет большая группа людей. Мы предположили, что после взрыва нас обнаружили немцы и начали преследовать. Выход был один — принять бой, так как оторваться от преследования мы были не в состоянии.

Мы заняли круговую оборону и стали ждать. Я приказал без команды огня не открывать, подпускать на самое близкое расстояние. Вскоре рассеялось подозрение, что это противник преследует нас — группа двигалась очень медленно, без боевого охранения.

Я с Эссеновым вышел на 20–30 шагов вперед. Когда группа приблизилась к нам на расстояние 50–70 м, я громко скомандовал: «Стой! Старший ко мне! Остальным оставаться на месте, в противном случае все будут уничтожены». Группа остановилась, послышались слова: «Товарищ командир, нас не пускают, требуют вас выйти вперед».

Но я еще не был полностью уверен, что это свои. Могла быть и провокация. Стоя в тени за толстым деревом, я еще раз потребовал старшего подойти ко мне.

Спустя несколько минут подошел небольшого роста человек в полушубке и с автоматом на груди. Когда он стал отвечать на мои вопросы, я узнал в нем комвзвода нашего саперного батальона. Это был кадровый младший командир, которого я хорошо знал. К тому времени ему присвоили звание младшего лейтенанта. В группе было то ли 47, то ли 67 человек, точно не помню, но семерка мне очень запомнилась, так как пришлось их дважды пересчитывать: первый раз вначале и второй — при переходе переднего края противника.

Группа, отстав от своих, уже трое суток бродила по лесу, причем со всем своим саперным имуществом: топорами, ломами, кирками-мотыгами, поперечными пилами и другим имуществом, что крайне затрудняло движение и выматывало последние силы.

Это была довольно неожиданная и непредвиденная встреча и, честно говоря, совсем нежелательная для нас. Посудите сами: выходить с группой в 7 человек или 77, есть ли разница? Но другого выхода не было, и пришлось эту группу взять под свое командование.

Группа к оказанию вооруженного сопротивления была неспособна, солдаты вместе со своим командиром находились в отчаянии. В беседе с ними я объяснил, что мы выходим к своим и осталось совсем немного пройти и мы выйдем из окружения при условии, если все до одного будут четко и беспрекословно выполнять мои требования. Я приказал выбросить шанцевый саперный инструмент и противогазы. Оставить только винтовки, патроны и гранаты. Последних, как выяснилось, в группе совсем не было.

Часа через два-три мы вышли из старого леса на опушку, заросшую молодым кустарником, осиной, березой и ольхой. Остановились, чтобы уточнить, где мы находимся. Местность оказалась совершенно не похожей на ту, куда мы должны были выйти. Предполагали выйти южнее Апраксина Бора, но никакой деревни справа от нас не было. Впереди расстилалось поле, за ним, километрах в полутора, виднелся лес. Кругом стояла предутренняя тишина. Ни выстрелов, ни ракет. Где мы? Где передний край? Ничего не ясно.

Так прошло долгих 30–40 минут. И вдруг далеко справа прострочил немецкий пулемет. Слева, в километре-полутора засветилась ракета, и мы увидели, что находимся в 200 м правее деревушки. Стало ясно, что это передний край противника. Нужно было определить, где находятся его огневые точки и выбрать направление движения.

Я с двумя бойцами продвинулся немного вперед, и перед нами оказалась хорошо проторенная санная дорога. Было ясно, что мы находимся у цели и нужно действовать немедленно, пока нас не обнаружили. У дороги организовали прикрытие. Младшему лейтенанту я указал ориентир и приказал во главе группы, напрягая все силы, броском перебежать дорогу и, не останавливаясь ни на секунду, бежать на поле, что впереди деревни, чтобы оторваться от деревни метров хотя бы на 600–800. Сам я с ординарцем Эссеновым остался на дороге — проверить, чтобы никто не отстал.

Когда группа перебежала дорогу, дал указание прикрытию уходить вместе со мной. В это время Эссенов за что-то зацепился и упал. Обнаружилось, что вдоль дороги был проложен телефонный провод. По моей команде Эссенов вырезал кусок провода 50–60 м.

Спустя несколько минут выяснилось, что мы этим чуть не навредили себе. Младший лейтенант не до конца выполнил мой приказ. Во-первых, уклонился от указанного маршрута в сторону деревни, а во-вторых, отбежал с группой всего метров 200 от дороги и стал располагаться на отдых. Пришлось применить флотские выражения, чтобы поднять их с места.

В это время от деревни по дороге в сторону перерезанного нами провода вышли двое лыжников. Они дошли до места повреждения и один из них сразу же вернулся обратно, очевидно, за куском провода, чтобы ликвидировать обрыв связи. Эта заминка противника дала нам возможность оторваться на 500–600 м. Мы вышли на поле, изрытое воронками от разрывов снарядов и мин. Как выяснилось позже, наши части перед этим несколько дней подряд вели здесь безуспешное наступление.

Противник открыл по нас беспорядочную стрельбу из пулемета со стороны деревни, освещая местность ракетами. Спустя 8-10 минут начал стрелять пулемет справа. Огонь противника был малоэффективен, если не считать мелочей: шальная пуля царапнула одного бойца по кисти, Эссенову и мне прострелили валенки. Легкое касательное ранение задело мою голень. Вторая пуля застряла в портянке, не повредив ноги. Мы вышли из зоны обстрела и стали подходить к лесу, где, по расчетам, должен был находиться передний край нашей обороны, здесь остановились на короткий привал.

Комсорг Борисов спросил у меня: «Товарищ старший лейтенант, мы вышли? Это правда, что мы вышли?» Я ответил твердо и без колебаний: «Да, мы вышли!» Каково же было мое удивление и восторг, когда я увидел в глазах людей радость, прилив сил. Все бросились ко мне, стали подбрасывать и кричать: «Ура! Ура!» Я удивлялся: откуда только взялись сила и энергия у людей? Поистине правду говорят, что сила и энергия русского народа неиссякаемы.

Но спустя некоторое время — снова разочарование. Прошли мы опушку леса, углубились в лес километра на два — и ни единой живой души. Где же наш передний край? Правда, в лесу протоптаны тропы в снегу, далее вышли на наезженную санную дорогу, но и там никого не встретили. На наш зов и крик никто не ответил.

Пройдя еще немного, заметили справа от дороги шалаш из веток хвои. В нем оказались двое пожилых красноармейцев, один из которых спал, а другой подкладывал дрова в костер.

Они были грязные от дыма и копоти костра, небритые. На мои вопросы по существу ничего не могли ответить. Какой они части — не знают, два-три дня как прибыли с пополнением. Какая деревня впереди (откуда мы вышли) — не знают. Где находится штаб батальона или полка — не знают. Ответили лишь, что командиры взвода и роты два дня тому как убиты, политрук роты — вчера ранен, есть старшина, но где он, они не знают. И что в роте осталось всего 7 или 8 человек.

Это было около 7 часов утра. Здесь мы расстались со своими саперами. Младшему лейтенанту и саперам я сказал, что свою обязанность как старший по званию командир я перед ними и перед своим воинском долгом выполнил, вывел их из окружения. Они остались около шалаша ждать старшину, чтобы их покормили. Я со своими бойцами из комендантской роты тронулся в дальнейший путь. Нам нужно было спешить доложить командованию о том, где находится наше командование со штабом дивизии.

Вскоре по единственной проторенной санной дороге мы вышли из леса в поле. Далее эта дорога шла по открытому полю примерно 10 км и привела нас в деревню.

Мы зашли в дом, где располагалось 4-е отделение штаба нашей дивизии. Нас встретили З. В. Иудина (Смирнова) и писарь А. М. Солдатов. Точно не помню, но мне кажется, что начальника отдела Н. А. Смирнова и его помощника Г. Н. Григорьева в доме в этот момент не было.

Я попросил Зину, чтобы она приготовила нам поесть, и предупредил, если усну, не давать ребятам более одного половника супа на первый раз, чтобы они не объелись. Ведь мы больше недели абсолютно ничего не ели. Суп сварили такой: на полведра воды полстакана пшена и одну столовую ложку мясной тушенки. Только мы поели и легли отдыхать, как немцы начали бомбить деревню. Мы выбежали из дома и укрылись в окопах и щелях. И это было вовремя.

Следующая бомба угодила в сарай, стенка которого граничила с крестьянской печкой, на которой только что мы было расположились.

После бомбежки нас и работников 4-го отдела штаба эвакуировали в лес. В землянке мы легли спать, и я проспал беспробудно двое суток.

Когда я проснулся, около меня сидел начсандив Гальперин и военврач 1-го ранга — начсанарм. Я спросил: сколько сейчас времени? А Гальперин ответил, что лучше бы спросил, какой сегодня день. Второй день тебя ожидает К. Е. Ворошилов, а мы не могли тебя разбудить.

После короткого разговора о моем самочувствии меня отправили в деревню, названия которой не помню. При въезде в нее около первых домов меня встретил какой-то младший лейтенант и сказал, что генерал требует немедленно явиться к нему.

Я ответил, что следую по вызову Ворошилова. Однако мои доводы были бесполезны. С крыльца дома раздался сердитый голос генерала: «Почему вы не выполняете приказания старших?»

Пришлось подчиниться. Я зашел в дом и представился генералу. Как позже я узнал, это был генерал-майор Иванов, назначенный командиром опергруппы штаба 2-й ударной вместо снятого с этой должности генерала Привалова.

Я кратко доложил, где и в каком состоянии находятся командование и штаб дивизии и что им требуется срочная помощь, в первую очередь питание и рация. Но, как я понял, генерала это меньше всего интересовало.

Он начал подробно расспрашивать, как я выходил из окружения, какие и где у немцев рубежи, какие имеются заграждения и препятствия.

Я вспылил и в довольно резкой форме сказал, что там люди гибнут от голода и холода, они совершенно обессилены, их нужно немедленно спасать, мне нужно об этом доложить Ворошилову, а вы расспрашиваете, товарищ генерал, про оборону немцев.

Генерал, в свою очередь, повысил голос и, как говорится, поставил меня на место. Разговор наш не клеился.

Зашел адъютант генерала и доложил: «Уже уехал». Я сначала не понял, о ком он говорит. Лишь выйдя от генерала, узнал, что уехал Ворошилов, и меня задержали, чтобы я не смог обо всем доложить ему. Предполагаю, что это было указание командарма Н. К. Клыкова.

Возможно, командование 2-й ударной, да и Волховского фронта пришло к выводу, что спасти попавших в окружение людей нет никакой возможности.

Буквально на второй или третий день после нашего выхода был назначен новый комдив Н. П. Коркин, который начал укомплектовывать штаб дивизии. Начальником штаба был назначен майор Арзуманов, командовавший до этого 559-м сп.

Перед моим выходом в окружении оставались в живых: комдив полковник А. И. Старунин, начштаба майор С. Д. Крупичев, помнач оперотдела старший лейтенант-артиллерист (фамилии не помню), начальник разведки майор Е. Сидоренко, начсвязи подполковник И. А. Зинченко, комиссар дивизии батальонный комиссар С. А. Алексеев, начальник политотдела старший батальонный комиссар С. А. Глазков, комиссар штаба дивизии батальонный комиссар Б. М. Ерохин, старший оперуполномоченный отдела контрразведки СМЕРШ (фамилии не помню, но в дивизии он был с самого начала войны, близорукий, носил очки в темной роговой оправе), политрук комендантской роты, ленинградец, старшина комендантской роты Котов, старший сержант комендантской роты Сидоров, командир взвода отдела контрразведки Быков. Были еще командиры из саперного батальона и медики, но их фамилии память не сохранила. Всего осталось в окружении командиров и красноармейцев 80-100 человек.

В день нашего выхода была направлена группа разведчиков-лыжников около 15 человек во главе с помощником начальника оперотдела штаба старшим лейтенантом Костиным в тыл противника, к нашим людям, находящимся в окружении. Группа несла с собой сухари, сахар, консервы. Но, пробродив безуспешно в лесах трое суток, возвратилась назад, так и не встретив своих.

По словам старшего сержанта Сидорова, он вышел из окружения только в середине июня, полковник Старунин со своей группой после моего ухода возвратился вновь в глубь леса.

Вот это вкратце все, что мне запомнилось из той страшной трагедии.

И. С. Осипов,

бывш. командир комендантской роты штаба 191-й сд