игумен Амвросий (Ермаков)

Простите, но я не только не смотрю мультфильмы (вышел из этого возраста:), но считаю, что старые мультфильмы для детей намного интереснее, полезнее, чем бездарные развлекательные зрелища с существами подозрительного происхождения.

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря Сравнивая современных Ему иудеев, упорно противившихся истине, Спаситель уподобляет их капризным детям, которые все делают по упрямству. В словах Иисуса Христа заключена мысль: Я и Иоанн пришли противоположными путями, но ни Моего, ни его свидетельства Вы не приняли. Одного обвинили в том, что не соблюдает пост, а другого в том, что его соблюдает. У Эзопа в басне «Рыбак» говорится о ловце, который умел играть на дудке. Взял он дудку и невод, пошел к морю, встал на выступе скалы и начал играть на дудке, надеясь, что рыбы сами выйдут из воды на эти приманчивые звуки. Но этого не произошло. Тогда он взял сети, забросил в воду и вытащил много рыб. Когда он их извлек на берег, они стали прыгать. Глядя, как они бьются, он сказал: играл я вам — вы не плясали, перестал — пляшете». Евангельский рассказ и басня Эзопа, несмотря на определенное сходство, имеют смысловые различия. В первом явно выражен этический аспект. В басне же говорится о тех, кто невольно все делает невпопад.

Иеромонах Иов (Гумеров)

Чаша Грааля (старофранц. Graal, лат. Gradalis) в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд с кровью Иисуса Христа, которая была собрана св. Иосиф Аримафейский, совершимшим погребение снятого с Креста тела Спасителя мира. Источниками были некоторые апокрифы.

Древнейшая литературная обработка сказаний о Чаше Грааля в западноевропейских литературе принадлежит Кретьену де Труа, французскому писателю конца XII века (роман Персеваль). История этого сосуда, приобретшего чудодейственную силу, была подробно изложена другим французcким писателем начала XIII века Робертом де Бороном, на основании апокрифических рассказов. Произведение Роберта состоят из трех частей: Иосиф Аримафейский, Мерлин и Персеваль. В первой части рассказывается первоначальная история Чаши Грааля и повествуется о перенесении в ее Англию. Рассказывается и о поисках рыцарем Персевалем этого таинственного и чудесного сосуда. По смерти Персеваля Чаша Грааля возносится на небо. В произведении Роберта христианский апокриф соединяется с бретонским циклом сказаний о короле Артуре.

В средневековых рыцарских легендах Чаша Грааля — таинственный символ высшего духовного блага, ради которых совершаются бесстрашные подвиги.

В книге «Код да Винчи» тема Грааля — не больше, как детективная фантазия, за которой нетрудно увидеть болезненно навязчивый феминизм автора. «Грааль, — подхватил Лэнгдон, — есть символ потерянной богини. С появлением христианства старые языческие религии не умерли. И легенды о поисках рыцарями чаши Грааля на самом деле представляли собой истории о запрещенных поисках утраченного священного женского начала» (гл.58). Столь произвольная интерпретация становится возможной, потому что многочисленные читатели этого детектива (как в России, так и на Западе) оторваны не только от христианских корней, но и от классической культуры. Они не знают в этой области самого элементарного. Тема Священного Грааля профессионально исследована видными историками и филологами. Можно назвать некоторые капитальные работы: Дашкевич Н.П., Сказание о Святом Граале. — в его кн.: Из истории средневекового романтизма. К., 1877; Веселовский А.Н., Где сложилась легенда о Святом Граале? СПБ, 1900; Marx J., La legende arthurienne et le Graal, P., 1952; Markale J. Le Graal, Paris, 1982 и др.

иеромонах Иов (Гумеров)

Произведение это было сначала задумано как «психологический отчет одного преступления». О первоначальном замысле можно судить по письму (сер. сентября 1865 г.) Ф. Достоевского к редактору «Русского вестника» М. Каткову, с которым он вел переговоры о публикации. Писатель собирался показать состояние мучительной борьбы в душе «идейного» убийцы после совершенного им преступления: «Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое… Преступник сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело» (Полн. собр. соч. В 30-ти т. Л., 1985. Т. 28, кн. 2. С. 137). Записи, сделанные в черновой тетради, показывают, что писатель сначала хотел написать от лица главного героя исповедь, записанную вскоре после убийства. Ф. Достоевский глубоко проникает во внутренний мир человека и точно изображает то, что святые отцы постигали духовным опытом. Позже он писал в «Дневнике писателя» (1873 г.): «Я был в каторге и видал преступников, «решенных» преступников… Но, верно говорю, может, ни один из них не миновал долгого душевного страдания внутри себя, самого очищающего и укрепляющего. Я видал их одиноко задумчивых, я видал их в церкви молящихся перед исповедью; прислушивался к отдельным внезапным словам их, к их восклицаниям; помню их лица — о, поверьте, никто из них не считал себя правым в душе своей! Не хотел бы я, чтобы слова мои были приняты за жестокость. Но все-таки я осмелюсь высказать. Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них. Облегчили бы их, а не отяготили. Самоочищение страданием легче — легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же. Вы не верите? Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны! Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду Божию; оставляете его смущенного». Святитель Григорий Богослов пишет о суде собственной совести: «Невозможно убежать от этого одного — от внутреннего в нас самих судилища, на которое одно взирая, можно идти прямым путем».

В ходе работы над произведением, по мере усложнения сюжета и расширения идейного плана, Ф. Достоевский осознает, что форма исповеди ограничивает его возможности: «Исповедью в иных пунктах будет не целомудренно и трудно себе представить, для чего написано. Но от автора. Нужно слишком много наивности и откровенности. Предположить нужно автора существом всеведущим и не погрешающим, выставляющим всем на вид одного из членов нового поколения».

Для религиозной оценки романа «Преступление и наказание» важно обратиться к черновым записям, сделанным к третьей (окончательной) редакции романа: «Православное воззрение, в чем есть Православие: нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания» (ПСС. Т. 7. С. 155).

Автор значительно усложняет сюжет, а идейный центр сдвигает: главной в романе становится идея воскресения духовно мертвого человека. Евангельское повествование о воскрешении Лазаря составляет духовный нерв всего произведения, его идейно-композиционный центр.

Из всего множества чудес, совершенных Господом во дни Его земной жизни, особую значимость имеет воскрешение Лазаря. Выходящий из гроба по голосу Спасителя Лазарь изображает будущее наше восстание из мертвых: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» (Ин. 5: 25). Лазарь не только умер, но прошел «путь всей земли» (3 Цар. 2: 2). Он был положен во гроб, испытал тление. Мы пройдем этот путь, но будем воздвигнуты Тем, Кто имеет власть над жизнью и смертью. Но прежде восстания от телесной смерти человеку предстоит воскреснуть духовно. Сам писатель пережил это на каторге, которую он назвал Мертвым домом. В письме (январь — февраль 1854 г.) к Н.И. Фонвизиной, жене ссыльного декабриста, он говорит по выходе из острога: «Я скажу Вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть».

О чуде воскрешения Лазаря в романе упоминается трижды. Первый раз о нем говорит Порфирий Петрович. Силой своей следовательской логики он пришел к убеждению, что убийство совершил именно Раскольников, но никаких прямых доказательств у него нет. Он принял психологически верное решение: пробудить совесть преступника и привести его к признанию. Когда Раскольников, высказывая свои идеи, упомянул о Новом Иерусалиме, Порфирий Петрович неожиданно спросил:

— Так Вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?

— Верую, — твердо отвечал Раскольников; говоря это и в продолжение всей длинной тирады своей, он смотрел в землю, выбрав себе точку на ковре.

— И-и-и в Бога веруете? Извините, что так любопытствую.

— Верую, — повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.

— И-и в воскресение Лазаря веруете?

— Ве-верую. Зачем Вам все это?

— Буквально веруете?

— Буквально.

Порфирий Петрович не ошибся. В душу Раскольникова упали семена будущего раскаяния. Поэтому он пришел к Соне Мармеладовой.

«На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый Завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете…

— Где тут про Лазаря? — спросил он вдруг.

Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу.

— Про воскресение Лазаря где? Отыщи мне, Соня.

Она искоса глянула на него.

— Не там смотрите… в четвертом Евангелии… — сурово прошептала она, не подвигаясь к нему.

— Найди и прочти мне, — сказал он, сел, облокотился на стол, подпер рукой голову и угрюмо уставился в сторону, приготовившись слушать…

Соня нерешительно ступила к столу, недоверчиво выслушав странное желание Раскольникова. Впрочем, взяла книгу.

— Разве Вы не читали? — спросила она, глянув на него через стол, исподлобья. Голос ее становился все суровее и суровее.

— Давно… Когда учился. Читай!

— А в церкви не слыхали?

— Я… не ходил. А ты часто ходишь?..

Соня все колебалась. Сердце ее стучало. Не смела как-то она ему читать. Почти с мучением смотрел он на «несчастную помешанную».

— Зачем Вам? Ведь Вы не веруете?.. — прошептала она тихо и как-то задыхаясь.

— Читай! Я так хочу! — настаивал он. — Читала же Лизавете!

Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали, голосу не хватало. Два раза начинала она, и все не выговаривалось первого слога.

«Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» — произнесла она наконец с усилием, но вдруг, с третьего слова, голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна. Дух пересекло, и в груди стеснилось.

Раскольников понимал отчасти, почему Соня не решалась ему читать, и чем более понимал это, тем как бы грубее и раздражительнее настаивал на чтении. Он слишком хорошо понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать все свое. Он понял, что чувства эти действительно как бы составляли настоящую и уже давнишнюю, может быть, тайну ее, может быть еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от горя мачехи среди голодных детей, безобразных криков и попреков. Но в то же время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему, чтоб он слышал, и непременно теперь — «что бы там ни вышло потом!»… Он прочел это в ее глазах, понял из ее восторженного волнения… Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую в начале стиха ее голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова. Так дочла она до 19-го стиха:

«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу; Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог».

Тут она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и порвется опять ее голос…

«Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему? Она говорит ему (и как бы с болью переводя дух, Соня раздельно и с силою прочла, точно сама во всеуслышание исповедовала):

Так, Господи! Я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир»

Она было остановилась, быстро подняла было на него глаза, но поскорей пересилила себя и стала читать далее. Раскольников сидел и слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь на стол и смотря в сторону. Дочли до 32-го стиха.

«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев Его, пала к ногам Его; и сказала Ему: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, Сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: Господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как Он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»

Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на нее: да, так и есть! Она уже вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило ее. Голос ее стал звонок, как металл; торжество и радость звучали в нем и крепили его. Строчки мешались перед ней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала. При последнем стихе: «не мог ли Сей, отверзший очи слепому…» — она, понизив голос, горячо и страстно передала сомнение, укор и хулу неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через минуту, как громом пораженные, падут, зарыдают и уверуют… «И он, он — тоже ослепленный и неверующий — он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же, теперь же», — мечталось ей, и она дрожала от радостного ожидания.

«Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дни, как он во гробе». Она энергично ударила на слово: четыре.

«Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший,

(громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы воочию сама видела):

обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами; и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его; пусть идет.

Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него».

Далее она не читала и не могла читать, закрыла книгу и быстро встала со стула.

— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза».

Писатель вводит в повествование одну важную автобиографическую деталь: Раскольников видит у Сони на комоде Новый Завет: «Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете». Ф. Достоевский описывает принадлежавший ему Новый Завет, который был подарен ему в Тобольске 10 января 1850 по пути на каторгу женами декабристов — П.Е. Анненковой, А.Г. Муравьевой и Н.Д. Фонвизиной. Эту святую Книгу он читал постоянно и бережно хранил до конца жизни. В Сибири Ф. Достоевский пережил духовное пробуждение. Его воскресило не только Слово Божие, но также встреча с этими святыми женщинами, жившими по евангельским заповедям христианской любви. Сам Ф. Достоевский писал о них: «Ссыльные старого времени (то есть не они, а их жены) заботились об нас как о родне. Что за чудные души, испытанные 25-летним горем и самоотвержением. Мы видели их мельком, ибо нас держали строго. Но они присылали нам пищу, одежду, утешали и ободряли нас» (ПСС. Т. 28, кн. 1. С. 169). Поэтому в идейно-художественной композиции романа Ф. Достоевский отводит центральное место Соне, которая, как и они, идет за несчастным узником в Сибирь на каторгу. Именно ее любовь к Раскольникову, возвышенная и жертвенная, постепенно помогла ему выйти из мрачного, мертвящего душу состояния себялюбия и бескорыстно полюбить другого человека. «Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».

Через год и два месяца после завершения публикации романа «Преступление и наказание» у Федора Михайловича и Анны Григорьевны в феврале 1868 года родилась дочь. Ее назвали Соней.

иеромонах Иов (Гумеров)

Эти слова были высказаны А.С. Пушкиным в заметке «Александр Радищев», посвященной его книге «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви. 3 апреля 1836 г. СПб.» (ПСС, т.7, Л., 1978. С. 246).

Гениальный поэт поэтической интуицией приблизился к библейскому пониманию этой темы. Древнееврейское слово эмэт (истина) этимологически связано со словом эмуна. Оба они означают также веру и верность, которые, в свою очередь, находятся в тесной связи с понятиями милость и праведность. Эти важнейшие добродетели, в свою очередь, являются гранями и проявлениями царицы добродетелей — любви. В Священном Писании понятие истина часто передается словом свет, а ложь и неведение — словом тьма. Не имеющий любви, не имеет и истины. Все, что основано на гордыне, самомнении, злобе, предвзятости, холодном расчете и эгоизме, искажает внутренний взор и не приводит к истине. Об этом говорит святой апостол Иоанн Богослов: Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме. Кто любит брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна. А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза (1 Ин. 2: 9–11).

иеромонах Иов (Гумеров)

Бориса Годунова А.Пушкин начал в ноябре-декабре 1824 г. в Михайловском по прочтении X и XI томов Истории государства Российского Н.М.Карамзина, а закончил 7 ноября 1825 г. Четыре года спустя в набросках Предисловия к Борису Годунову он писал: «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории. Не смущаемый никаким иным влиянием, Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении планов, Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени. Источники богатые!» (ПСС, Л., 1978, т.7, с. 114–15). В письме к В. А. Жуковскому от 17 августа 1825 г.: «Кстати об элегиях, трагедия моя идет, и думаю к зиме ее кончить; вследствие чего читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! какая жизнь!» (ПСС, т.10, с.135). Сцена Площадь перед собором в Москве, в которой изображен юродивый Николка, входит в третью часть, над которой А.Пушкин начал работать с середины сентября 1825 г. В это время произошло переосмысление образа главного героя трагедии — Бориса Годунова. В письме к П.А.Вяземскому от 13 сентября 1825 г. А.Пушкин писал: «Благодарю тебя и замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное» (ПСС, т.10, с.141). Именно для раскрытия духовно-нравственной стороны образа Годунова и понадобилось поэту создать сцену с участием Христа ради юродивого, который обличает его тайные дела. Для создания образа юродивого Истории государства Российского и летописей было недостаточно. Н.М.Карамзин о современнике Бориса Годунова юродивом Иоанне, называемого в народе Большой колпак, повествует довольно кратко: «Тогда же был в Москве юродивый, уважаемый за действительную или мнимую святость: с распущенными волосами ходя по улицам нагой в жестокие морозы, он предсказывал бедствия и торжественно злословил Бориса; а Борис молчал и не смел сделать ему ни малейшего зла, опасаясь ли народа или веря святости сего человека. Такие юродивые, или блаженные, нередко являлись в столице, носили на себе цепи или вериги, могли всякого, даже знатного человека укорять в глаза беззаконною жизнию… Уверяют, что современник Иоаннов, Василий Блаженный, подобно Николе Псковскому, не щадил Грозного и с удивительною смелостию вопил на стогнах о жестоких делах его (Том 10, гл.4). Из жития святого Иоанна, блаженного Христа ради, известно, что он носил под одеждой тяжелые вериги из толстых железных крестов. В самые суровые морозы ходил в легкой одежде босой. На голове у него всегда был металлический колпак. Он без всякого страха говорил правду всякому, какое бы он положение ни занимал. Даже Борису Годунову, когда тот был фактическим правителем при царе Феодоре Иоанновиче, он часто говорил: «Умная голова, разбирай Божьи дела. Бог долго ждет, да больно бьет». Н.М.Карамзин через П.А.Вяземского прислал о св. блаженном Иоанне некоторые материалы. На это А.Пушкин ответил: «Благодарю от души Карамзина за, что он мне присылает» (ПСС, т.10, с.141). Однако мнение, что в Борисе Годунове изображен св. Иоанн, было бы неверным. Блаженный Иоанн умер 3 июля 1589 г. Борис Годунов стал царем только в 1598 г., а до этого был только лишь реальным правителем при царе Феодоре Иоанновиче. Благоверный царевич Димитрий был убит 15 мая 1591 г. Сцена на соборной площади относится к 1605 году.

А.Пушкин создал собирательный образ блаженного. Работая над трагедией, он интересуется житиями и других святых юродивых. Поэт просит В.А.Жуковского: «нельзя ли мне доставить или жизнь, или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих Минеях — а мне бы очень нужно» (ПСС, т.10, с.135). Интерес поэта к личности св. Василия Блаженного (1469–1552) понять легко. Он был очень почитаем в народе. Св. Василий в шестнадцать лет начал подвиг юродства. Был без крова и одежды. Подвергал себя великим лишениям, отягчал тело веригами. Блаженный словом и примером учил народ нравственной жизни. У него был дар прозрения. Царь Иван Васильевич Грозный чтил и боялся Блаженного, «яко провидца сердец и мыслей человеческих».

Еще один святой 16 века привлек внимание поэта — блаженный Николай Псковский. Он имел благодатные дары Святого Духа и был удостоен дара чудотворения и пророчества. В феврале 1570 года царь Иоанн Грозный, совершив страшный погром Новгорода, приближался к Пскову. Как рассказывает Псковская летопись, «прииде царь… с великою яростию, яко лев рыкая, хотя растерзати неповинныя люди и кровь многую пролитии». По совету св. Николая Псковского все жители Пскова вышли навстречу с хлебом и солью. Это лишь на время уняло ярость царя. После молебна в Троицком соборе он пожелал получить благословение у блаженного Николая, келья которого была под колокольней. Блаженный предложил царю кусок сырого мяса. «Я христианин и не ем мяса в пост», — ответил царь. — «Ты пьешь кровь человеческую», — отвечал ему святой и увещевал Грозного прекратить убийства и не грабить святыни. Не вняв его словам, царь приказал снять колокол с Троицкого собора. Тогда, по предсказанию блаженного Николая, пал лучший конь царя. Напуганный этим, царь Иоанн приказал остановить грабеж, спешно покинул вместе с опричниками Псков. Блаженный Николай скончался 28 февраля 1576 года и был погребен в Троицком соборе.

Образ юродивого Николки убеждает, что А.Пушкин смог понять духовный смысл этого тяжелого подвига. Большинство людей обращает внимание на впечатляющие особенности их образа жизни и внешний вид. При этом ускользает главное: духовная власть и сила соединяется с кажущимся для людей мира сего внешним ничтожеством (почти нагие, бездомные, не имеющие никакого положения в обществе). В Борисе Годунове это изображено весьма рельефно. Блаженный Николушка выглядит совершенно беззащитным. Его обижают даже дети. Когда в окружении бояр появляется царь, блаженный показывает над ним свою силу: Борис, Борис! Николку дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича. Царь беспомощно говорит: Молись за меня, бедный Николка. Однако святой ему отказывает в этом: Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит.

Поэтическая интуиция поэта дала ему возможность увидеть ещё одну важнейшую черту в личности юродивых: они в совершенстве достигли того идеала, на который указывает Спаситель: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном (Мф.18:3–4). Николку в Борисе Годунове поэт изобразил беспомощным ребенком. Он напевает песенку (Месяц светит, Котенок плачет…). Говорит совершенно по-детски: А у меня копеечка есть. Лишившись копеечки, плачет. По контрасту изображен Мальчишка, зараженный пороками взрослых.

Юродивый в Борисе Годунове введен не для полноты изображения исторических реалий. Именно благодаря образу блаженного А.Пушкин смог создать не историко-политическую, а духовно-нравственную трагедию. Обличая царя Бориса как убийцу царевича Димитрия, блаженный Николка указывает на главную причину постигших страну бед. Царь Борис обречен — за него нельзя даже молиться. Святой открыл то, что давно мучило Бориса Годунова как страшное предчувствие: Ни власть, ни жизнь меня не веселят; Предчувствую небесный гром и горе (Царские палаты).

Работа над Борисом Годуновым неоценима с точки зрения духовного развития А.Пушкина как христианина. Мысли о Небесном Суде, о покорности Божественной воле, о муках совести (Да, жалок тот, в ком совесть нечиста), которые нашли выражение в Борисе Годунове, постепенно формируют мировоззрение поэта. Позже он напишет: Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества… («Путешествие из Москвы в Петербург», 1834 г.). Собственное поэтическое творчество постепенно осмысляется А.Пушкиным как духовно-нравственное служение:

Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и землю,
Глаголом жги сердца людей.

Подлинной христианской настроенностью проникнуты стихотворение, написанное за несколько месяцев до смерти:

Веленью Божию, о муза, будь послушна
Обиды не страшась, не требуя венца…

Достиг этого состояния поэт в последние три дня жизни, когда душа его очистилась и умиротворилась. «Пришел священник, исповедал и причастил его. Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с каким он исполнил христианский долг… Данзас, желая выведать в каких чувствах умирает он к Геккерну, спросил его: не поручит ли он ему чего-нибудь?» Требую, ответил он ему, чтобы ты не мстил за мою смерть, прощаю ему и хочу умереть христианином» (П.А.Вяземский — А.Я.Булгакову, 5 февраля 1837). В.А.Жуковский: «А в эту минуту уже начался последний процесс жизни. Я стоял вместе с графом Вьельгорским у постели его, в головах; сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «Отходит». Но мысли его были светлы. Изредка только полудремотное забытье их отуманивало. Раз он подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше… ну, пойдем!» Но, очнувшись, он сказал: «Мне было пригрезилось, что я с тобой лечу вверх по этим книгам и полкам; высоко… и голова закружилась». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать Далеву руку и, потянув ее, сказал: «Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе». Даль, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше; и вдруг, как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь». Даль, не расслышав, отвечал: «Да, кончено; мы тебя положили». — «Жизнь кончена!» — повторил он внятно и положительно… Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «Что он?» — «Кончилось», — отвечал мне Даль. Так тихо, так таинственно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое свершилось перед нами во всей умилительной святыне своей» (В.А.Жуковский — С.Л.Пушкину, 15 февраля 1837 г.).

отвечает иеромонах Адриан (Пашин)

Несомненно, что Джон Рональд Руэл Толкиен — писатель выдающийся, и его книги как литературные произведения представляют немалый интерес. Написанные прекрасным языком, в увлекательной форме, они читаются просто запоем. Присутствует в них и ненавязчивая поучительность — например, в том, что подвиги совершаются абсолютно негероическими людьми (точнее хоббитами).

Однако с православной точки зрения многое в произведениях Толкиена настораживает. Будучи представителем направления «фэнтези», Толкиен не просто выдумывал необычные сказочные сюжеты, но и пытался отобразить в них некую духовную реальность. Надо сказать, что и большинство сказок не так просты, как кажется. Они, как правило, рисуют борьбу сил добра с силами зла, а если взять традиционные русские сюжеты о победе над многоголвым змием, то ясно, что их первоисточником является Откровение Иоанна Богослова, Апокалипсис.

Произведения Толкиена также весьма драматично показывают противостояние добрых и злых сил. Но, хотя в их основе лежат христианские представления, у Толкиена происходит довольно ощутимое смещение акцентов.

Однако если в «Сильмариллионе», этой своеобразной космологии, искажение христианского учения о сотворении мира очевидно, то в других произведениях дело обстоит сложнее. Так, в эпопее «Властелин колец» зло выглядит, да и является значительно более могущественной силой, чем добро. Оно почти всесильно, от него некуда укрыться, не к кому прибегнуть. «Всевидящее око» (один из главных образов книги) оказывается принадлежностью князя смерти в Мордоре, а не Бога (хотя в православной традиции есть даже икона с таким названием).

Бог если и присутствует у Толкиена, то в лучшем случае как Создатель, а не как Промыслитель, без воли Которого и волос с головы человека не упадет. Внутреннее ощущение при чтении книги: страх и напряжение, вызванное тем, что ошибка героев может повлечь за собой гибель всего мира. Кстати, главные герои — хоббиты — для победы над злом должны пройти «во глубину ада», в центр Мордора (аналогия с сошествием во ад Христа здесь невозможна по целому ряду причин, что понятно любому читателю).

Надо ли говорить о том, что христианская идея спасения совершенно противоположна: путь к Царствию Божию, а не в преисподнюю. Сама победа героев выглядит счастливой случайностью, которой могло и не быть.

Впрочем, детали можно долго обсуждать, но главная опасность произведения заключается именно в этом: ощущение силы зла и шаткой слабости, почти ничтожности добра. И если взрослый человек вполне может противопоставить этому «воздуху книги» внутреннее убеждение, то для ребенка это сделать гораздо сложнее, тем более, что форма сказки оказывает на него особенно сильное воздействие.

Кстати, неестественность придуманного Толкиеном мира доказывается таким уродливым явлением, как «толкинизм», когда поклонники писателя отказываются от реальности ради пребывания в виртуальном мире, перенесенном ими со страниц книги на земную жизнь. Впрочем, эта тема требует отдельного разговора…

Можно было бы посоветовать Вам для детского чтения книгу союзника Толкиена по литературному направлению, его друга Клайва С. Льюиса — «Хроники Нарнии». Она ничуть не менее увлекательна, чем «Властелин колец», столь же драматична, так же написана в сказочной форме, но с куда более христианским мироощущением. Порой Льюис в живой сказочной форме без малейшего дидактизма говорит о самых дорогих для христианина вещах: о крестной жертве Спасителя («Льва Аслана») или о других истинах веры. Кстати, «Хроники Нарнии» с огромным интересом читаются и взрослыми, включая самых утонченных интеллектуалов.

Но самое лучшее — приучать детей к чтению православной литературы, Житий Святых.

иеромонах Иов (Гумеров)

Гай Светоний Транквилл (ок. 75 — ок. 160 по Р.Х.) пишет о римском императоре Веспасиане (9 — 79 гг. по Р.Х.): «Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. «Нет», ответил Тит» (Жизнь двенадцати цезарей. Книга восьмая. 23.3). Возникшая позже поговорка non olet pecunia — «деньги не пахнут» приобрела более широкий смысл, поскольку имеет ввиду любой, в том числе нечестно и преступно полученный доход. Римский поэт Децим Юний Ювенал (ок. 60 — ок. 127) использовал этот случай с императором Веспасианом в 14-м стихе своей сатиры: «Запах дохода хорош, каково бы ни было его происхождение».

Святая Библия не только обличает неправедные доходы, но и деньги, полученные от них, называет мерзостью: Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего ни по какому обету, ибо то и другое есть мерзость пред Господом Богом твоим (Втор.23:18). Речь идет о профессиональных блудницах и блудниках (псах), посвятивших себя этому гнусному занятию. Деньги их запрещено принимать на нужды Храма.

История свидетельствует, что общества эпохи упадка бывают особенно сильно поражены двумя болезнями (корыстолюбием и блудной похотью), которые как метастазы захватывают почти весь организм. Это мы видим на примере нашего общества. В результате всепроникающей силы этих пороков у многих людей нравственные принципы и ценности превращаются в труху. Однако Слово Божие говорит о том, что нечестно нажитое не принесет человеку пользы (Прит.10:2). Это алчное желание греховно, потому что оскорбляет Небесного Отца, Который заботится обо всех и дарует каждому все необходимое для жизни (Мф. 6:19–34), но и разрушает любовь к ближнему. Корыстолюбивый человек отрекается от Бога (Пс. 9:24). Св. апостол Павел говорит: А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям (1Тим.6:9-10).

Победить этот губительный недуг легко тому, кто искренне стремится жить по евангельским заповедям: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф.6:33).

иеромонах Иов (Гумеров)

Обращение М.Лермонтова к этой теме не было делом только литературно-творческого выбора, а имело глубоко личные мотивы. Интерес этот прослеживается в течение всей его поэтической жизни, начиная с ранних, недошедших до нас стихотворных опытов. В Сказке для детей (1840) поэт признается:

Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает, где заветная тетрадка?

Появление демонизма в раннем возрасте составляет всегда тайну, в которую проникнуть трудно. Взрослый сам отдает себя во власть темной губительной силы, когда совершает грехи (ожесточенное противление Божественной истине, богохульство, сознательное обращение к темной силе, гордая самонадеянность и др.), которые лишают его охраняющей помощи Божией. Ребенок еще не способен на такие грехи, однако семена их могут запасть в уже в младенческую душу. «Младенцы, — пишет блаж. Августин, — невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата. Кто не знает таких примеров?» (Исповедь. I.VII). Тонкая, еще не огрубевшая как у взрослого, душа ребенка с первых мгновений жизни обладает восприимчивостью к проявлениям добра и зла в окружающем его мире. Когда вся духовная атмосфера в семье проникнута духом благочестия, младенец всем своим существом тянется к нему. Если в той среде, в которой проходит жизнь младенца, присутствует духовно-нравственный яд, то душа ребенка постепенно отравляется. Одним из пагубных последствий этого является гипертрофированный эгоизм. У родителей, живущих по законам мира сего, это вызывает восторг. Они видят в этой «раннее проявление яркой личности». Чем больше в человеке природных дарований, тем более питательной оказывается почва для мощного роста ядовитого корня себялюбия, если нравственное развитие получило с самого начала неправильное направление. Слабые попытки привить здоровые этические понятия оказываются бесплодными. С.А.Раевский, крестник бабушки М.Лермонтова Е.А.Арсеньевой, вспоминал о самом раннем периоде будущего поэта: «все ходило кругом да около Миши. Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимою устраивалась гора, и вся дворня, собравшись, потешала его» (М.Ю.Лермонтов. ПСС., т.10, М., 2002, с.430). Илья Александрович Арсеньев, московский знакомый и дальний родственник Лермонтова писал: «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву. Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери. Действительно, судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничною любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании. Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения. С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностию он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов» (Слово живое о неживых. — М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М., 1989, с. 56). В небольшом наброске «Я хочу рассказать вам…» нетрудно увидеть черты автопортрета: «Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно» (ПСС, т.6, с.201). Светлое начало, которое заложено Богом в каждого человека, не может совсем исчезнуть, ибо образ Божий в человеке неразрушим. Иногда, хотя и очень редко, сумерки души, когда предмет желаний мрачен, сменялись светом и покоем:

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой…
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.

((Ветка Палестины. 1837))

Свет этот не разгонял внутренний мрак, но лишь вел к мучительному сознанию, что

… тайный яд течет в моей крови:
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.
Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном всё чисто, а в другом всё зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.

((1831-го июня 11 дня))

Первое дошедшее произведение, посвященное теме демона (Мой демон), было написано пятнадцатилетним отроком:

Собранье зол его стихия.
…………………………………
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей…

Внешним поводом к написанию этого стихотворения явился «Демон» А.Пушкина (1823, опубл. в 1824). Уже в названии нетрудно почувствовать разницу этих произведений: М. Лермонтов выразительно прибавляет местоимение мой. В расширенном и переработанном варианте стихотворения «Мой демон» (1831). М.Лермонтов признается в непреодолимой зависимости от злобного противника добра:

И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня
И ум мой озарять он станет
Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.

Стихотворение А.Пушкина не более как аллегорическое выражение тех нравственных искушений, которые он пережил в тяжелый для него 1823 год. В.Ф.Одоевского в 1824 году в статье «Новый демон» писал: «С каким сумрачным наслаждением читал я произведение, где поэт России так живо олицетворил те непонятные чувствования, которые холодят нашу душу посреди восторгов самых пламенных. Глубоко проникнул он в сокровищницу сердца человеческого, из нее похитил ткани, неприкосновенные для простолюдина, — которыми облек он своего таинственного Демона. Но не только внутри существует сей злобный гений, он находится и вне нас; последний не так опасен, как первый, — но не менее мучителен».

М.Лермонтов же сознавал себя побежденным демонической силой:

Две жизни в нас до гроба есть,
Есть грозный дух: он чужд уму;
Любовь, надежда, скорбь и месть:
Всё, всё подвержено ему.
Он основал жилище там,
Где можем память сохранять,
И предвещает гибель нам,
Когда уж поздно избегать.
Терзать и мучить любит он;
В его речах нередко ложь;
Он точит жизнь как скорпион.
Ему поверил я — и что ж!
Взгляните на мое чело,
Всмотритесь в очи, в бледный цвет;
Лицо мое вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.

((Отрывок. 1830))

Поэт побежден им, потому что ему поверил. Но не только поверил. В стихотворении Молитва (1829) есть страшное признание, что он сознательно обращается к этой темной силе:

Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от тебя;
……………………………………
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не тебе молюсь….

Внешне приведенное стихотворение может показаться одной из ранних попыток преодолеть демонизм, как тяжкую болезнь духа. Автор обращается к Богу с просьбой не карать его. Но это иллюзия. В произведении нет ни одной покаянной строки, а без возрождения через покаяние и стяжания благодати Божией выйти из этого плена невозможно.

По мнению И.А.Ильина XIX век создал в литературе особый культ демонии: «Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»… Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его «безвредности», «невинности», силе и привлекательности… не понимая, куда это все ведет и чем это закончится… И не замечают, что все это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, т. е. разнузданием человеческой порочности… Можно было бы сказать, что демонический человек заигрывает с сатаною; играя, он «облекается в него», вчувствуется в него, рисуется его чертами, он тяготеет к сатане: испытуя, наслаждаясь, предчувствуя ужас и изображая его, он вступает с ним (по народному поверию) в договоры и, сам, не замечая того, становится его удобным «жилищем» (О демонизме и сатанизме, — Соб. Соч. в 10 томах. М.,1996, т.6).

Трудно найти писателя XIX века, которого бы так сильно занимала тема демона, как М.Лермонтова: поэма «Демон», незаконченный роман «Вадим», поэмы «Азраил» и «Ангел смерти», драмы «Маскарад» и «Два брата», роман «Герой нашего времени», «Сказка для детей» (1840), баллада «Тамара» — дань теме, в которой болезненно выразилось внутреннее состояние М.Лермонтова. Это подтверждается работой над романом «Вадим» (1832-33). Произведение осталось незаконченным. При создании образа главного героя М.Лермонтов прибегает к рефлексии, т. е. к самонаблюдению. Он писал 28 авг. 1832 г. М.А.Лопухиной: «мой роман [Вадим] становится безнадежным предприятием; я проник в свою душу, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть, — и я в беспорядке опрокинул все это на бумагу» (ПСС, М., 2001, т.7, с.33).

Над «Демоном» М.Лермонтов работал более десяти лет (1829-39). Исследователи насчитывают восемь редакций (включая наброски). При работе над первой редакцией (1829) были сделаны два варианта Посвящения и написаны 93 стиха, а также два прозаических наброска плана поэмы. Второй из них составил сюжетную основу всех ранних вариантов: «Демон влюбляется в смертную (монахиню), и она его, наконец, любит, но демон видит ее ангела хранителя и от зависти и ненависти решается погубить ее. Она умирает, душа ее улетает в ад, и демон, встречая ангела, который плачет с высот неба, упрекает его язвительной улыбкой» (ПСС, М., 2000, т.4, с.271). В III редакции (1831) содержится новый вариант Посвящения. Поэт сравнивает себя с демоном:

Как демон, хладный и суровый,
Я в мире веселился злом,
Обманы были мне не новы,
И яд был на сердце моем…

В стихотворении «Я не для ангелов и рая», написанном в том же году, он еще решительней говорит о своем сходстве с главным персонажем своей поэмы:

Как демон мой я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой…

В VI редакции (1837 — нач. 1838) впервые действие перенесено на Кавказ. Появляется имя героини — Тамара. В поздних редакциях демон губит Тамару не по сознательному намерению, а в силу отведенной ему роли губителя. Тем самым М.Лермонтов усиливает богоборческие идеи поэмы, пытаясь снять вину с демона и «оправдать» его.

Идейно-философская основа поэмы совершенно искусственна, лишена внутренней логики: падший ангел желает изменить свою участь посредством любви к деве:

И входит он, любить готовый,
С душой, открытой для добра,
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.

Очевидно, что «любовь» к монахине означает для нее падение и гибель, а для демона — очередное проявление зла, носителем которого он является. Чтобы выйти из этого противоречия, М.Лермонтов вводит в эту центральную сцену поэмы Ангела, который пытается защитить Тамару. Он обличает искусителя. Это решило участь падшего ангела.

Ему в ответ:

Злой дух коварно усмехнулся;
Зарделся ревностию взгляд;
И вновь в душе его проснулся
Старинной ненависти яд.

Желание удержать от падения монахиню и помешать искусителю совершить еще одно преступление лишили демона возможности «возродиться»!

В силу непоследовательности и искусственности основной идеи поэмы она оказалась лишенной и композиционного единства. Фабула составлена из нескольких сюжетных фрагментов. Образ Тамары схематичен, лишен индивидуально-психологической конкретности.

«Демона» М.Лермонтов писал в течение почти всей недолгой, но очень напряженной, поэтической жизни. Нет сомнений, что автора волновала не участь падшего ангела, а собственная. Одним из самых мучительных его состояний была нравственной несвобода, пленение духом нечистоты. «С годами демон кровожадности слабеет, отдавая большую часть своей силы своему брату — демону нечистоты. Слишком рано и слишком беспрепятственно овладел этот второй демон душою несчастного поэта и слишком много следов оставил в его произведениях. И когда, в одну из минут просветления, он говорит о «пороках юности преступной», то это выражение — увы! — слишком близко к действительности. Я умолчу о биографических фактах, — скажу лишь несколько слов о стихотворных произведениях, внушенных этим демоном нечистоты. Во-первых, их слишком много, во-вторых, они слишком длинны: самое невозможное из них есть большая (хотя и неоконченная) поэма, писанная автором уже совершеннолетним, и, в-третьих, и главное — характер этих писаний производит какое-то удручающее впечатление….» (В.С.Соловьев. Лермонтов). М.Лермонтов не мог не искать выхода из этого болезненного состояния. Поэма «Демон» многое нам открывает. Именно в любви он ищет выход из состояния плена. Это приводит к парадоксальным последствиям: он еще больше погружается в глубины демонизма. Происходит это потому, что ищет чистой любви, минуя путь христианского покаяния и духовного возрождения, без которого не может быть подлинного преодоления гибельного демонизма.

Поэт даже в самые тяжелые периоды духовной невзгоды мучительно сознавал, что пьет не из той чаши:

Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был — мечта,
И что она — не наша!

((Чаша жизни))

Иеромонах Иов (Гумеров)

Появление обычая ставить в домах ель в праздник Рождества Христова предание связывает с именем апостола Германии св. Бонифацием (+ 5 июня 754 г.). Проповедуя среди язычников и рассказывая им о Рождестве Христовом, он срубил дуб, посвященный богу грома Тору, чтобы показать язычникам, насколько бессильны были их боги. Дуб, падая, повалил несколько деревьев, кроме ели. Бонифатий назвал ель деревом Младенца Христа. По-видимому, сначала ель ставилась в праздник Рождества Христова без украшений. Она сама, стройная, красивая, источающая густой приятный запах, была украшением дома. Обычай наряжать ель появился после Реформации в протестантских странах.

В России установление елки, по-видимому, восходит ко времени правления Петра I-го. Православная церковь праздновала начало новолетия 1-го сентября в память победы, одержанной Константином Великим над Максентием в 312 г. В 1342 году при митрополите Феогносте решено было начинать как церковный, так и гражданский год с 1-го сентября, что подтверждено и на соборе 1505 г. Празднование нового гражданского года и церковного тесно переплетались.

1700 год в России отметили дважды. Сначала 1 сентября. А 20 декабря 1699 г. Петр I принял указ «о праздновании нового года». Он приказал перенести начало года с 1 сентября на 1-е января 1700 г. Вместе с тем Петр I повелел в этот день украсить дома «сосновыми, еловыми и можжевеловыми ветвями, по образцам, выставленным в Гостином дворе; в знак веселья друг друга обязательно поздравлять с новым годом». На Красной площади были устроены огненные потехи.

Введенный Петром I обычай приживался с трудом. Еще в начале XIX века елки ставились только в домах петербургских немцев. Повсеместным украшением елка в России стала только в конце XIX столетия. Однако в 40-е годы того же столетия она стала входить в быт русского общества. Об этом можно судить по рассказу Ф.М.Достоевского Елка и свадьба, опубликованного в сентябрьском номере «Отечественных записок» за 1848 год: «На днях я видел свадьбу… но нет! Лучше я вам расскажу про елку. Свадьба хороша; она мне очень понравилась, но другое происшествие лучше. Не знаю, каким образом, смотря на эту свадьбу, я вспомнил про эту елку. Это вот как случилось. Ровно лет пять назад, накануне Нового года, меня пригласили на детский бал».

Ставить и наряжать елку на Рождество было любимым делом не только детей, но и взрослых. В рассказе А.П.Чехова. Мальчики (1887 г.) Катя, Соня и Маша с отцом готовят украшения для елки: «После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже восхищался». Елку ставили не только дома, но и в городе на площадях: «Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, — лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, — тычинки. У нашей елки… как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, — потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами» (И.Шмелев. Лето Господне).

В первом поэтическом сборнике О.Э.Мандельштама Камень (1913) запечатлелись его отроческие переживания:

Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!

((1908))

С началом гонений на Православие в немилость попала и Рождественская елка. Ставить ее в доме стало опасно. Но вот 28 декабря 1935 года в газете «Правда» появилась статья «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!» Автором ее был секретарь ЦК ВКП(б) П. П. Постышев. С января 1933 г. он был вторым секретарем ЦК КП(б) Украины с задачей «безусловно выполнить план хлебозаготовок». Постышев вместе с В.М. Молотовым был организатором голода, унесшего на Украине 3,5–4 млн. людей (в том числе сотни тысяч детей). Через два года он проявляет особую заботу том, чтобы дети весело проводили новый год: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые», загибщики ославили это детское развлечение, как буржуазную затею. Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под новый год устроить коллективные елки для детей. В школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах — везде должна быть детская елка. Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины. Организации детской новогодней елки наши ребятишки будут только благодарны. Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком. Итак, давайте организуем веселую встречу нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!». Это был период «безбожной пятилетки» (1932–1937). Активно создавали обряды для новых праздников, чтобы полностью отменить православные праздники. На вершине елки вместо Вифлеемской зведы появилась зведа пятиконечная.

Минули десятилетия. Миллионы детей вновь над украшенной елкой увидели путеводную звезду Вифлеема. А под ней — Богомладенца, Который родился для того, чтобы для нас окончилась духовная ночь.

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.

((Борис Пастернак. 1947 г.))

иеромонах Адриан (Пашин)

Отрицательно отношусь к рок-музыке. Она не созидает духовное устроение человека. Она не привносит мир в человеческую душу. Всякая музыка душевна, скажем так. Даже когда замечательный церковный хор поет песнопения партесные, все равно здесь существует некая душевность, некая, так сказать, страстность в той или иной степени, в меньшей, конечно же, чем во многих других произведениях музыкального искусства. Вот почему древние русские гласы, перешедшие к нам из Византии, особенно знаменный распев, как можно более отделяются от этой страстной человеческой природы. Ну а уж что касается рок-музыки, то это, конечно, разрушительное явление XX века. Хотя говорят, что есть какие-то рок-музыканты верующие, православные. Может быть, кто-то и через это приходит к вере…

Однако случается, что в православных семьях ребенок заболевает пристрастием к рок-музыке. Поэтому родителям надо понимать, что душевную нишу в жизни человека чем-то надо тоже заполнять. Человек состоит из духа, души и тела. Растят детей — дух питают молитвами, чтением слова Божия, познанием, так сказать воли Божией, хождением в Церковь… Тело тоже питают, одевают… А вот душевную часть оставляют на произвол, так сказать, «мира сего». И что читают ваши дети, какую художественную литературу, какую музыку слушают — это считается чем-то второстепенным. Однако второстепенного в жизни человеческой, тем более в жизни ребенка, не существует. И это происходит сплошь и рядом в наших православных семьях — молодые люди культурно не образованы, культурно не воспитаны. Они знают жития святых, они знают наизусть утренние и вечерние молитвы — все это хорошо. Но когда у них в определенном возрасте возникает потребность в душевной, а не в духовной, жизни, то родители порой ничего им предложить не могут: «Художественная литература? Да нет, этого не надо, вот лучше жития святых почитай». Тогда читают дети православных родителей то, что попадается на глаза — далеко не Достоевского, Пушкина или Гоголя, слушают то, что слушают их сверстники — далеко не Чайковского, Глинку или Баха, посещают далеко не Третьяковскую галерею, Пушкинский или Русский музеи…

Да, конечно, надо жития святых читать, надо святых отцов почитать, надо православные песнопения слушать. Но это для духа. А для души тоже же нужна пища, как и для тела нужна. И вот здесь нужно с разумом, с рассуждением, посоветовавшись со священником, но обязательно давать эту душевную пищу: и художественную литературу, и изобразительное искусство, и музыку, но все это в преломлении православного мировоззрения, миросозерцания. Если есть потребность, то надо давать хорошую, качественную пищу, иначе на помойке найдут, и отравятся, и будут болеть, и будете сами потом мучиться.

протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ

Во-первых, здесь необходимо различать роды и жанры искусства. Живопись, как искусство, сродственное иконописанию, безусловно, допускает в идеальных случаях использование религиозных сюжетов. И мы знаем неиконные изображения библейских образов, достигающие больших духовных высот и почти мистических озарений, которые дороги многим людям, по крайней мере на определенном этапе их развития. В русской живописи классический пример — Александр Иванов и его картина «Явление Христа народу». В западноевропейской — целый ряд авторов эпохи Предвозрождения и Возрождения: Боттичелли, Джотто, Эль Греко… А картины Сурбарана так ложатся на сердце при чтении Евангелия в Страстную седмицу… Что касается кино и театра, где предполагается некое слияние актера с образом, то лично я не могу представить, как можно играть Христа, Божию Матерь, апостола Павла… Это было возможно в средневековом театре, в комедии дель арте, когда дистанция между актером и маской того персонажа, которого он должен был явить, была непреложна и очевидна для всех: и для автора, писавшего этот текст, и для исполнителя, и для зрителей. Но сегодня я не знаю, как можно играть в духе и стиле средневековых мистерий, то есть с соблюдением изначальной меры условности. Что касается литературы и вообще словесности, то, с одной стороны, существует жанр мистерий, или церковной драмы, известный еще с византийских времен, когда изображаются события Рождества Христова, Входа Господня в Иерусалим, страстных дней… С другой стороны, существует определенный род богослужебных последований, которые построены на расширении текста евангельского повествования, говорящего о том или ином церковном празднике. К примеру, канон, который в Благовещение читается на утрени, состоит из диалога Архангела Гавриила и благословенной Девы Марии: «Ангел возопи…» — «Богородица рече…» В самом Евангелии говорится об этом совсем кратко. Но слова канона, расширяющие этот диалог, никоим образом не претендуют на то, что они были подслушаны неким неведомым свидетелем той благословенной беседы две тысячи лет назад в городе Назарете. Тем не менее такое гимнографическое творчество было усвоено и принято Церковью как свое. Значит, в принципе предельно деликатное расширение его возможно и в разных сферах светской словесности. Среди удачных примеров я мог бы, пожалуй, назвать известную драму Константина Романова «Царь Иудейский», где отсутствуют евангельские персонажи и все действие построено на рассказах очевидцев того, что происходило в Иерусалиме на Страстной седмице две тысячи лет тому назад.

иеромонах Иов (Гумеров)

Начну с очень печального факта: не было в истории книги самой нелепой, самой бездарной или самой аморальной, у которой не нашлись бы читатели. Подлинно сбывается выражение римлян: nil mortalibus ardui est (нет ничего недоступного смертным). Тот, кто придумал или поверил какой-нибудь кощунственной выдумке и требует показать строки, «где сказано, что этого не было», не знает элементарного правила. Любое утверждение, любая выдумка должны быть доказаны. Пока этого нет, они являются ложью. Не должно опровергать то, что не доказано. Уже 19 веков Иисус Христос является для людей образцом высочайшей нравственности. В наше время появился невежественный кощунник, который пытается опорочить авторитет Создателя самого чистого нравственного учения. Нужно ли его опровергать? Не осквернит ли христианина само прикосновение к этой теме?

Какие строки? Все богодухновенные новозаветные книги проникнуты мыслью об абсолютной святости Иисуса Христа.

— Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его. Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному. Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его вы исцелились (1Пет.2:21–24).

— Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом (1Пет.3:18).

— И вы знаете, что Он явился для того, чтобы взять грехи наши, и что в Нем нет греха (1Ин.3:5).

— Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола.(1Ин.3:7–8).

— Ибо не знавшего греха Он сделал для нас [жертвою за] грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом (2Кор.5:21).

Кто воплотившемуся Богу приписывает человеческие похоти и страсти, тот тяжко глумится над Истиной. Кто проявляет интерес к богохульной книге и оправдывает ее, имеет внутри что-то сродное с автором кощунственной книги. Есть основание задуматься о его духовном здоровье.

Иисус Христос говорит о девстве, как об идеале совершенных: «ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф.19:12). Он дал людям всесовершенный пример целомудрия. Плотские люди и сластолюбивые хулят девство. Святые же отцы, восприняв нравственный дух Евангелия, всегда смотрели на девство как на нравственный подвиг. Великий богослов св. Иоанн Дамаскин пишет: «Сам Христос — слава девства, не только потому, что родился от Отца безначально, без истечения и сочетания, но и потому, что, сделавшись подобным нам, Он превыше нас воплотился от Девы без (супружеского) соединения и Сам в Себе самом показал истинное и совершенное девство. Поэтому, хотя Он и не узаконил девства, ибо не вси вмещают словесе сего (Мф. XIX, II), как Он Сам сказал, но Он Своим примером научил нас девству и дал нам силы для него. Ибо кому не ясно, что девство живет ныне между людьми?» (Точное изложение православной веры. Кн.4, гл.24. О девстве).

Трудно сомневаться, что современное человечество поражено нравственной проказой. Свидетельство тому — особая популярность кощунственной книги, о которой говорится в письме. От Суда никто не уйдет. «Мы дадим ответ не за свои только грехи, но и за все то, в чем служили соблазном для других» (Свят. Иоанн Златоуст).

Иеромонах Иов (Гумеров)

Это последняя приготовительная седмица перед подвигом Великого поста. «Масленица» — название народное. В богослужебных книгах и календаре она называется сырной седмицей, потому что по уставу можно вкушать только сыро-молочную пищу и рыбу. Воздерживаясь от мяса, мы предочищаем себя телесно и постепенно проникаемся светлым предчувствием поста. Богослужебные особенности сырной седмицы и история церковного устава полностью опровергает ложное мнение, что масленица восходит к некоторым языческим обычаям. Как повествуется в Синаксаре (в субботу сыропустную), византийский император Ираклий (610–640) после шестилетней изнурительной войны с персидским царем Хозроем дал обет не вкушать мясо в последнюю седмицу перед Великим постом. Была одержана победа. Приняв благочестивый обет и ходатайство царя, Церковь ввела это в свой устав.

Будучи приготовительной, сырная седмица исключает всякую неумеренность в еде. Её значению противоречит объедение и пьянство. На пороге тихих великопостных дней душа переживает радостный подъем, чтобы потом полнее испытать покаянное настроение. На сырной седмице уже не совершаются таинства венчания. В среду и пятницу не служится Литургия, в эти же дни нет поста. На Часах произносится молитва преп. Ефрема Сирина с преклонением колен. В воскресный день этой седмицы Церковь вспоминает изгнание прародителей из рая за непослушание и невоздержание. «Мир с родоначальниками горько да восплачет: снедию сладкою падший с падшими» (Синаксарь в сырную неделю).

Вечером воскресного дня совершается чин прощения, чтобы войти в спасительные дни поста, находясь со всеми в мире. Родился этот обычай среди древних египетских пустынников, которые собирались в последний день перед постом для совместной молитвы. Испросив друг у друга прощение, они расходились в уединенные места обширной пустыни и проводили св. Четыредесятницу в великих аскетических подвигах. Врата монастыря запирались до недели Ваий.

Сложившийся на Руси обычай проводить масленую седмицу с блинами вполне соответствует особенностям национального благочестия. В эти дни слабели сословные, имущественные, должностные различия. К столу могли быть приглашены люди незнатные, странники, нищие. «Теперь потускнели праздники, и люди как будто охладели. А тогда… все и все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на «убогий блин», до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог на небе, за звездами, с лаской глядел на всех, масленица, гуляйте! В этом широком слове и теперь еще для меня жива яркая радость» (И.Шмелев. Лето Господне). Хождение друг к другу на блины родственников сближало их, давало удобный повод забыть обиды и недовольства, которые накопились за год.

Заканчивается сырная седмица прощённым воскресением. Вечером — заговенье на Великий пост.

священник Владимир Переслегин

В святцах Русской Православной Церкви есть три святых Валентина: мученик Валентин Доростольский (память 24 апреля по ст. стилю, 7 мая по новому); священномученик Валентин Интерамский (Италийский, память 30 июля по ст. ст.); священномученик Валентин Римлянин (6 июля ст. ст.). 14 февраля, в канун Сретения Господня, память святого Валентина в Православной Церкви не празднуется. Традиция празднования этого дня довольно давно существует у католиков и других западных христиан, но назвать церковным этот праздник сложно. Скорее это некий светский праздник, носящий на себе отпечаток языческой культуры. Есть сведения, что 14 февраля юные римлянки-язычницы опускали в специальную урну раскрашенные любовные послания своим поклонникам.

Истинная любовь между мужчиной и женщиной христианами, имеющая своим источника Бога, Который Сам есть Любовь, должна знаменоваться священным брачным союзом. Едва ли упомянутый праздник допускает такое содержание. А по учению Православной Церкви, половые отношения вне брака считаются блудом (или прелюбодейством).

К сожалению, сейчас праздник языческого характера связывают с именем святого, который как бы насильно призывается к благословению любых отношений. Современное общество чувствует пустоту и порочность своих идеалов, а потому и требует хоть какого-то, пусть и придуманного, освящения гражданских ритуалов и обрядов.

иеромонах Иов (Гумеров)

Корнями Борис Пастернак не был связан с христианством. Путь к нему у поэта был долгим. Родители, отец Леонид Осипович (Ицхок-Лейб) (1862–1945) и мать Розалия Исидоровна (Райце Срулевна) (1868–1939), не были крещеными. В мае 1894 г. к Л.О.Пастернаку обратился инспектор Училища живописи, ваяния и зодчества князь А. Е. Львов с приглашением занять место преподавателя училища. Л.О.Пастернак, выражая благодарность, указывал на свое еврейское происхождение. Позже он писал: «Я не был связан с традиционной еврейской обрядностью, но глубоко веря в Бога, никогда не позволил бы себе и думать о крещении в корыстных целях» («Записи разных лет»). Сын же его Борис рано прикоснулся к особому миру православной духовности. «То, что он ходит с няней в церковь, тоже было незаконным и уязвимым. Видимо, она по-своему это преодолела. Окропив его во имя Отца и Сына и Святаго Духа, она уверила его, что нет препятствий к его участию в службе. Детская память жадно впитала в себя напевы и слова, безотчетно создавая глубокое чувство причастности. Далее оно развивалось и менялось по внешним — историческим и собственным — душевным причинам. Тщательно таимое, остающееся предметом жажды, источником вдохновения, а не спокойной привычкой, — это чувство никогда его не оставляло» (Е.Б. Пастернак. Борис Пастернак. Биография. Глава I. Детские годы. 1890–1902). Среди неизгладимых впечатлений детских лет, запечатленных позже в стихотворении «Женщины в детстве» присутствует храм:

Тротуар, мостовую, подвалы,
Церковь слева, ее купола
Тень двойных тополей покрывала
От начала стены до угла.

Речь идет о снесенной в 1935 г. церкви святых Флора и Лавра на Мясницкой улице. Она находилась напротив нынешнего здания Почтамта. Это был ближайший храм. Семья жила на Мясницкой при Училище во флигеле. О своем крещении Борис Пастернак писал в письме от 2 мая 1959 г. к Жаклин де Пруаяр: «Я был крещен в младенчестве моей няней, но вследствие направленных против евреев ограничений и притом в семье, которая от них избавлена и пользовалась в силу художественных заслуг отца некоторой известностью, это вызвало некоторые осложнения и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки. Но я думаю, что здесь источник моего своеобразия. Я жил больше всего в моей жизни в христианском умонастроении в годы 1910–1912, когда вырабатывались корни, самые основы этого своеобразия, моего видения вещей, мира, жизни…» (Борис Пастернак. Стихи и поэмы 1912–1959. Анн Арбор: изд. Мичиганского университета. 1961, стр. XI). Было бы наивно полагать, что сама няня совершила крещение. Речь идет о тех случаях, когда тайно от неверующих родителей кто-то из близких (например, бабушка) ведет в храм, чтобы священник совершил это таинство. В 1959 году Борис Пастернак не мог не знать, что крещение совершается священнослужителями.

Понять происшедшую перемену мировоззрения Бориса Пастернака, когда детская веру заслонило и даже вытеснило увлечение творчеством, может помочь роман «Доктор Живаго». Внутренняя жизнь главного героя Юрия Андреевича близка автору романа. «Десять лет тому назад, когда хоронили маму, Юра был совсем еще маленький…Это недоступно высокое небо наклонялось низко-низко к ним в детскую макушкой в нянюшкин подол, когда няня рассказывала что-нибудь божественное, и становилось близким и ручным, как верхушки орешника, когда его ветки нагибают в оврагах и обирают орехи. Оно как бы окуналось у них в детской в таз с позолотой и, искупавшись в огне и золоте, превращалось в заутреню или обедню в маленькой переулочной церквушке, куда няня его водила…

Совсем другое дело было теперь. Все эти двенадцать лет школы, средней и высшей, Юра занимался древностью и законом Божьим, преданиями и поэтами, науками о прошлом и о природе, как семейною хроникой родного дома, как своею родословною. Сейчас он ничего не боялся, ни жизни ни смерти, все на свете, все вещи были словами его словаря. Он чувствовал себя стоящим на равной ноге со вселенною и совсем по-другому выстаивал панихиды по Анне Ивановне, чем в былое время по своей маме. Тогда он забывался от боли, робел и молился. А теперь он слушал заупокойную службу как сообщение, непосредственно к нему обращенное и прямо его касающееся. Он вслушивался в эти слова и требовал от них смысла, понятно выраженного, как это требуется от всякого дела, и ничего общего с набожностью не было в его чувстве преемственности по отношению к высшим силам земли и неба…Юра шел один, быстрой ходьбой опережая остальных, изредка останавливаясь и их поджидая. В ответ на опустошение, произведенное смертью в этом медленно шагавшем сзади обществе, ему с непреодолимостью, с какою вода, крутя воронки, устремляется в глубину, хотелось мечтать и думать, трудиться над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает» (Часть третья. Елка у Свентицких. 15–17).

От первых опытов (в альманахе «Лирика»; 1913) до «Гамлета», открывающего цикл стихотворений на евангельские темы — путь в полжизни. Поэт прошел увлечение символизмом, умеренным футуризмом (группа «Центрифуга»), временно сблизился с объединением ЛЕФ. Но личность поэта никогда не была до конца в плену у этих идейных программ и ложных концепций. Даже в этот период христианская тема не была ему совершенно чужда. Так, стихотворение «Бальзак» (1927 г.), посвященное изнурительным трудам и тяжким житейским заботам французского писателя, неожиданно заканчивается строфой:

Когда, когда ж, утерши пот
И сушь кофейную отвеяв,
Он оградится от забот
Шестой главою от Матфея?

В 6 главе содержится часть Нагорной проповеди. Господь дает совершенный образец молитвы (Отче наш) и указывает путь к спасению: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. (Мф. 6:33).

Даже в поэме на революционную тему поэт находит уместной такую реминисценцию:

О государства истукан,
Свободы вечное преддверье!
Из клеток крадутся века,
По колизею бродят звери,
И проповедника рука
Бесстрашно крестит клеть сырую,
Пантеру верой дрессируя,
И вечно делается шаг
От римских цирков к римской церкви,
И мы живем по той же мерке,
Мы, люди катакомб и шахт.

Написано в 1927 году. В Советской России начинался новый период гонений.

Важно даже не это эпизодическое обращение к новозаветной теме, а проникающее все творчество этих десятилетий радостное, порой восторженное, отношение к жизни. Поэтический образ сестра — моя жизнь поставлен в название целого сборника (1923), который Борис Пастернак считал началом своей поэтической жизни. В стихах его нет ни того неутолимого себялюбия, которое можно наблюдать у многих поэтов так называемого «серебряного века». Нет также демонической мрачности и трагической изломанности. Трудно согласится с определением, которое дает мироощущению Б.Л.Пастернака Федор Степун, говоря о его «христианском пантеизме» (Б.Л.Пастернак. — Встречи. М.,1998, с. 227). Эти два понятия совместить невозможно. А.А.Ахматова верно усматривает в его творчестве не убывавшее с годами детское отношение ко всему окружающему и чувство сопричастности во всему, что происходит в жизни:

Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследство,
А он ее со всеми, разделил.

Это не было лишь проявлением его нравственной природы, но составляло важнейшую черту мировоззрения. После просмотра балета С.Прокофьева «Золушка» он писал Галине Улановой 13 декабря 1945 года: «Я особенно рад, что видел Вас в роли, которая наряду со многими другими образами мирового вымысла выражает чудесную и победительную силу детской, покорной обстоятельствам и верной себе чистоты».

Годы жестокого разгрома и террора 30-х годов были для всех людей временем нравственного испытания и выбора. Б.Пастернак обнаружил такое устроение души, которое неизбежно должно было привести его к осознанному принятию христианства.

В 1937 году руководство писательской организации собирало подписи литераторов под петицией с одобрением смертного приговора М.Тухачевскому, И.Якиру и др. военачальникам. Позже Б.Пастернак рассказал Ольге Ивинской: «Меня начали уламывать, я стоял на своем. Тогда руководство Союза писателей приехало в Переделкино, но не ко мне, а на другую дачу, и меня туда вызвали. Ставский [занимал в 1936–1941 гг. должность генерального секретаря Союза советских писателей] начал на меня кричать и пустил в ход угрозы. Я ему ответил, что если он не может разговаривать со мной спокойно, то я не обязан его слушать, и ушел домой… В ту ночь мы ожидали ареста. Но, представьте, я лег спать и сразу заснул блаженным сном. Это со мной всегда бывает, когда сделан бесповоротный шаг» (Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени. — М.,1992, с.157). Но 15 июня 1937 года в «Известиях» было обращение писателей «Не дадим житья врагам Советского Союза». Там была подпись Б.Пастернак. 12 марта 1942 года он писал К. Чуковскому: «пять лет назад я отказывал Ставскому в подписи под низостью и был готов пойти за это на смерть, а он мне этим грозил и все-таки дал мою подпись мошеннически и подложно». Узнав об этом, он сразу же поехал к В.П.Ставскому и требовал опровержения, которого не последовало.

У Б. Пастернака была редкая добродетель — переживать боль других как свою. В дневнике Лидии Чуковской 20 июня 1960 года сделана запись: «Пастернак с годами научился чувствовать чужую боль» (Записки об Анне Ахматовой, СПб. — Харьков, 1996, т. II, с. 308). Когда Б. Пастернак узнал о трагической смерти поэта Паоло Яшвили, обвиненного в желании «обмануть советский народ», он в письме от 28 августа 1937 года написал вдове поэта: «Тамара Георгиевна, милая, бедная, дорогая моя, что же это такое! Около месяца я жил, как ни в чем не бывало, и ничего не знал. Знаю дней десять, и все время пишу Вам, пишу и уничтожаю. Существование мое обесценено, я сам нуждаюсь в успокоении и не знаю, что сказать Вам такого, что не показалось бы Вам идеалистической водой и возвышенным фарисейством. Когда мне сказали это в первый раз, я не поверил. 17-го в городе мне это подтвердили. Оттенки и полутона отпали. Известие схватило меня за горло, я поступил в его распоряжение и до сих пор принадлежу ему». В конце жизни поэт, пережив много потерь и утрат, написал:

Душа моя, печальница
О всех в кругу моем!
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.

(Душа. 1956.)

В своих Записках Лидия Чуковская приводит слова А.А.Ахматовой: «Борис Леонидович человек благородный, добрый; помогает многим ссыльным и не ссыльным» (запись 14 мая 1953 года).

Военные годы окончательно определили и сформировали христианское мировоззрение Б.Пастернака. Евангельской мыслью проникнуто стихотворение Смерть сапера. Поэт говорит о бессмертии подвига воина, который жертвует своей жизнью ради других. Это не иллюзорное и риторическое бессмертие, о котором любят говорить атеисты, а реальное бессмертие: исполнивший Божественную заповедь становится наследником вечной жизни:

Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья, —
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.
………………………
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.

В другом стихотворении (Разведчики) говорится о трех бесстрашных воинах, которых хранит молитва:

Их было трое, откровенно
Отчаянных до молодечества,
Избавленных от пуль и плена
Молитвами в глуби отечества.

В стихотворении Ожившая фреска при описании боя смело используются реалии церковной жизни:

Земля гудела, как молебен
Об отвращеньи бомбы воющей,
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища.

Воин между боями вспоминает фреску на стенах часовни, куда водила его мать, и в воображении его встает образ святого Георгия, как бы сошедшего с нее и поражающего врага:

О, как он вспомнил те полянки
Теперь, когда своей погонею
Он топчет вражеские танки
С их грозной чешуей драконьею!
Он перешел земли границы,
И будущность, как ширь небесная,
Уже бушует, а не снится,
Приблизившаяся, чудесная.

В стихотворении Неоглядность, в котором поэт пишет о доблестных русских моряках (Нахимов в звездном ореоле И в медальоне — Ушаков), поэт использует церковный язык:

Непобедимым многолетье,
Прославившимся исполать!
Раздолье жить на белом свете,
И без конца морская гладь.

Исполать — сокращение от: Испола эти деспота (греч. eis polla ete despota — на многие годы, владыка).

Роман «Доктор Живаго», начатый в конце 1945 г. и завершенный 10 декабря 1955 года, явился итогом не только долгого творческого пути, но и попыткой в свете нового христианского мировоззрения осмыслить прожитую жизнь. В письме к своей двоюродной сестре Ольге Фрейденберг (13 октября 1946 г.) писал: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, — эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое. Роман пока называется «Мальчики и девочки». Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности. Атмосфера вещи — мое христианство». Еврейство упомянуто не случайно. Для человека, родившегося в традиционной еврейской семье, национальная идея становится своеобразной религией, являясь причиной отвердевшей веками невосприимчивости к новозаветной истине. В романе «Доктор Живаго» принявший Православие Михаил Гордон выражает мысли самого Б.Пастернака: «Национальной мыслью возложена на него мертвящая необходимость быть и оставаться народом и только народом в течение веков, в которые силою, вышедшей некогда из его рядов, весь мир избавлен от этой принижающей задачи. Как это поразительно! Как это могло случиться? Этот праздник… этот взлет над скудоумием будней, все это родилось на их земле, говорило на их языке и принадлежало к их племени. И они видели и слышали это и это упустили? Как могли они дать уйти из себя душе такой поглощающей красоты и силы, как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда…» (Доктор Живаго. Часть четвертая. Назревшие неизбежности). Упомянутое в письме Ольге Фрейденберг антихристианство, составляло основную стихию того общества, в котором последние 40 лет жил писатель. Воинствующий атеизм соеобразно соединялся с неоязычеством (культ партийных вождей и многочисленные памятники-идолы).

Люди, далекие от веры, по вполне понятным причинам пытаются умалить христианское мировоззрение Б.Пастернака, изобразить его мечтательным и неглубоким. Позиция эта предвзятая. Автор хорошо знает православную традицию. Он с любовью и духовной чуткостью обращается к различным сторонам церковной жизни. «В час седьмый по церковному, а по общему часоисчислению в час ночи, от самого грузного, чуть шевельнувшегося колокола у Воздвиженья отделилась и поплыла, смешиваясь с темною влагой дождя, волна тихого, темного и сладкого гудения. Она оттолкнулась от колокола, как отрывается от берега и тонет, и растворяется в реке отмытая половодьем земляная глыба. Это была ночь на Великий четверг, день Двенадцати евангелий. В глубине за сетчатою пеленою дождя двинулись и поплыли еле различимые огоньки и озаренные ими лбы, носы, лица. Говеющие прошли к утрене» (Доктор Живаго. Часть десятая. На большой дороге). Сын поэта Евгений Пастернак пишет: «20 октября его увезли в Боткинскую больницу с обширным инфарктом миокарда. Он пробыл там до 6 января 1953 года… В разных письмах и стихах Пастернак старался передать пережитое им в больнице чувство близости смерти. Он подробно записал, как остро ощутил он в эти минуты реальное присутствие Бога, горячее желание славить и благодарить его. Он рассказывал, что больничная няня, сидевшая неподалеку, припоминала вместе с ним слова различных церковных служб, удивляясь тому, как многое он знал. Кроме запомненных с детства молитв, в бумагах Пастернака сохранились стертые на сгибах листки с выписками из служебных текстов, которые он носил с собою в церковь и постепенно учил. Он любил тихонько подпевать вместе с хором». В стихотворении, написанном за четыре года до смерти, поэт созерцает красоту окружающей его природы и вспоминает сладость и счастье пережитой им радости во время церковной молитвы:

B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.
Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.

(Как разгуляется. 1956.)

Работу над романом Б.Пастернак воспринимал как свой христианский долг и видел в этом Божественную волю. Во время, когда готовилась над писателем расправа за публикацию романа заграницей, Б.Пастернак написал письмо заведующему Отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарпову: «Люди, нравственно разборчивые, никогда не бывают довольны собой, о многом сожалеют, во многом раскаиваются. Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Может быть, ошибка, что я не утаил его от других. Уверяю Вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он-то оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».

Роман «Доктор Живаго» как по композиции, так и по идейному содержанию, произведение многоплановое. С религиозной точки зрения самая главная тема в книге — тема жизни, смерти и Воскресения. Первое название романа в рукописи 1946 года — Смерти не будет. Писатель взял эти слова из Апокалипсиса св. апостола Иоанна Богослова: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Откр.21:4). Фамилия главного героя романа — Живаго (церковно-славянская форма родительного падежа слова живой) — также указывает на основную мысль. Роман начинается со смерти (похороны матери Юрия) и кончается смертью главного героя. Однако в самом конце книжного корпуса стоит стихотворение Гефсиманский сад, которое говорит о великой победе над смертью.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря

Главными частями Креста (в реальном и символическом значении) были два бруса: один вертикальный (самый большой), другой — горизонтальный, соединенный с первым под прямым углом. К ним был пригвожден Спаситель мира. Римляне называли его — crux immissa (крест вбитый). В верхней части голгофского Креста была небольшая дощечка — titulus (титло). О ней говорится в св. Евангелии: «Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски» (Ин.19:19–20). Третью поперечную перекладину составляло подножие. Без нее прикрепленное к древу тело, висевшее многие часы на одних только гвоздях, могло сорваться.

Полумесяц у основания Креста придает ему сходство с якорем, который у древних христиан был символом надежды, а Церковь — корабль спасения в бушующем житейском море. Мысль эту мы находим у св. апостола Павла (см. Евр.6:18–19). Некоторые исследователи видят здесь символическое выражение апокалипсического образа, относящегося к Божией Матери: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд» (Откр.12:1). Солнцем Правды Церковь называет Иисуса Христа.

Есть еще толкование: полумесяц — Чаша, в которую стекала Кровь Спасителя — символ таинства Евхаристии.

На верхнем конце Креста иногда изображается голубь — символ Святого Духа. Во время Крещения Господня «увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф.3:16–17).

иеромонах Иов (Гумеров)

Сравнение святых благоверных князей Александра Невского и Дмитрия Донского с Александром Македонским относится к военным победам, одержанным великим полководцем древности и не касается религиозной жизни. Что касается книги Александрия (или Александрида), то она не содержит историческое жизнеописание знаменитого царя и завоевателя. Это одна из версий романа об Александре Македонском, созданного в 3 или 2 веке до Р.Х. на греческом языке. Приписывается Александрия Каллисфену, греческому историку, племяннику и ученику Аристотеля. Он сопровождал Александра Македонского во время похода в Индию. Будучи строгих нравов, нелицеприятно говорил Александру, который заковал его в цепи, в которых он умер в 328 году. Однако исследователи решительно отрицают принадлежность ему данного произведения. Поэтому имя неизвестного автора условное — псевдо-Каллисфен.

У славянских народов имеется две редакции: у болгар, сербов и русских в основу легли византийская версия; у поляков и чехов — латинские или западноевропейские. Славянские рукописи не являются простым переводом. В них много добавлений, соответствующих народному сознанию своей эпохи. В рукописях имеются мифологические элементы. Книга начинается с рассказа о том, что отцом Александра был не царь Филипп, а «Нектанафа царь египетский». Речь идет о последнем фараоне Египта Нектанебе II. Он бежал в Эфиопию после победы персов во главе с Артаксерксом III. В Александрии рассказывается о том, что он прибыл в «Филипустъ Македонский град» и явился к «Алимпияде» «в образе бога Аммона» (Амона-Ра). Такое начало явно указывает на то, что произведение это появилось в дохристианском Египте. Нет необходимости упоминать и другие мифологические сюжеты.

На 77 об. — 78 листах русской рукописи XVII века сказано: «И тако благослови его [Александра] пророк Еремей и рече: «Александре не токмо имаши землю свою видети». Такого благословения не могло быть, потому что пророка и царя разделяют 2,5 столетия. После разрушения Иерусалима в 587 (др. — 586) году большая часть евреев была уведена в вавилонский плен. Пророку Иеремии был предоставлен выбор: остаться в Иудее или идти вместе с пленниками в Вавилон. Он остался на родине. Но когда был убит наместник Иудеи Годолия, остававшиеся в стране евреи из-за опасения мести со стороны халдеев бежали в Египет и насильственно увели великого пророка. Там он продолжал возвещать волю Божию. По преданию евреи побили его камнями в Египте около 580 г. до Р.Х. Александр Македонский умер в Вавилоне 13 июня 323 г., не дожив несколько недель до своего 33-летия. Возможно, в рассказе о благословении Иеремии своеобразно преломилось одно историческое событие. Основав при устье Нила Александрию, македонский царь перенес туда из города Тафнис мощи св. пророка Иеремии. Блаженный Иоанн Мосх пишет: «Местность Тетрапила в большом уважении у александрийцев. Говорят, что основатель города Александрии, взявши останки пророка Иеремии, похоронил их там» (Луг духовный, М, 2002, с.132).

При оценке людей, живших в языческом обществе и их деяний, христианин должен избегать двух крайностей. Первая сводится к грубо-упрощенному взгляду, что «все там сплошная бесовщина». Такой взгляд ведет к культурному нигилизму и искаженному взгляду на историю. Вторая крайность сводится к идеализации языческой культуры. Позиция эта сформировалась еще в эпоху Ренессанса. Воспринявший такой взгляд, оставаясь номинально христианином, становится реально внутренним язычником. Иногда это приводит к активной антихристианской настроенности. Идеализация языческого мира возникает, как результат неспособности человека подняться на высоту христианской духовности.

Все лучшее, что было в истории и культуре языческого мира, имело два источника: образ Божий в человеке и естественное откровение (познание Творца через премудрое устроение окружающего мира). Именно образ Божий в человеке имел ввиду св. апостол Павел, когда писал: ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим.2:14–15). Св. апостол Павел говорит и о втором источнике духовного познания: Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим.1:18–20). В отличие от большинства современных людей, страдающих тяжким недугом неверия, представители языческого мира верили в высшее духовное начало. Однако представления эти были неясные и искаженные. Платон отождествлял Божество с идеей добра. Наставник Александра Македонского Аристотель видел в Божестве главным образом источник движения. Первый двигатель, согласно Аристотелю, будучи неподвижным, не может быть материальным. Последнее основание всякого изменения заключается в чистом, совершенном и бесконечном духе. Однако эти отдельные достижения философской мысли не находили выражение в религии. В целом религиозное сознание язычников представляло собой грубую подмену: Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца (Рим.1:25). Эта подмена и была почвой для демонизма, который так явно проявлял себя во всех областях жизни языческого общества.

Язычники, жившие вне Богооткровенной истины, не знали законов духовной жизни. Они не только не имели средств бороться со страстями, но даже не сознавали, что они являются губительными пороками. Плутарх пишет, что Александр «еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. IV). Качество похвальное, но главная причина заключалась в том, что все силы его души были в плену неутолимой жажды славы. Биографы отмечают: отрок Александр, когда гонцы привозили известия об очередной победе его отца, впадал в меланхолию и сетовал, что ему ничего не останется завоевывать. Историк Флавий Арриан (около 90–95 г. — 175 г. по Р.Х.) пишет: «Рассказывают, что он восхищался Диогеном из Синопа, с которым он встретился на Истме. Диоген лежал на солнце; Александр остановился перед ним с «пешими друзьями» и щитоносцами и спросил, не нужно ли ему чего. Диоген ответил, что ему нужно одно: пусть Александр и его спутники отойдут в сторону и не застят солнца. Александр, видимо, не вовсе был лишен понимания того, что хорошо, но жажда славы была сильнее его» (Поход Александра. Кн.7.2.1–2). В словах Диогена выразилось неодобрение предстоящего похода на персов. Плутарх к этому эпизоду прибавляет: «На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: «Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. XIV).

Святитель Василий Великий отмечает одну важную добродетель македонского царя: «Не умолчу и о поступке Александровом. Александр, взяв в плен дочерей Дария, о которых засвидетельствовано, что красота их была удивительна, не удостоил и видеть их, считая постыдным — победителю мужей уступать над собою победу женщинам. Ибо это указывает на одно с заповедью, что воззревший на женщину для услаждения, хотя и не совершит прелюбодеяния самим делом, но за то, что допустил в душу желание, не освобождается от вины (Мф.5,28)» (Беседа22. К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений). Царь Александр нередко проявлял благородство к побежденным. Захватив в плен мать и супругу Дария, он заверил их что относится к ним не как к пленницам, а как царицам и будет относится с почтением к их высокому положению. Но он же через год взял финикийский город Тир и жестоко расправился с его защитниками. Историк Квинт Курций Руф пишет: «О том, сколько было пролито крови, можно судить хотя бы по тому, что внутри укреплений города было казнено 6 тысяч воинов. Печальное для победителей зрелище было подготовлено яростью царя: 2 тысячи человек, на убийство которых уже не хватило ожесточения, были пригвождены к крестам на большом расстоянии вдоль берега моря» (История Александра Великого. Кн. IV. 4.16–17). Во время одного из пиров близкий к царю воин Клит стал обличать его. Александр пытался поразить его копьем, но Лисимах и Леоннат отняли у него копье. Дальше Курций Руф рассказывает так: «Не владея собой, он подбежал к порогу шатра и, выхватив копье у часового, встал у входа, через который должен были выйти пирующие. Все вышли; Клит выходил последним, когда огни уже были потушены. Царь спросил, кто идет. Даже в его голосе чувствовалось, что он задумал преступление. А тот, забыв уже свое недовольство и видя царский гнев, ответил, что он, Клит, и идет с пиршества. Едва он это сказал, как царь пронзил копьем ему бок; обагренный кровью умирающего, он воскликнул: «Отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Атталу»». Тот же историк пишет: «Это был тот самый Клит, который у реки Граника своим щитом прикрыл Александра, сражавшегося с непокрытой головой, и мечом отрубил Ресаку руку, занесенную им над головой царя. Он был старым воином Филиппа и прославился многими военными подвигами. Сестру его, Гелланику, воспитавшую Александра, царь любил, как свою мать» (Кн. VIII. 1.20–21).

Земная жизнь великого завоевателя была короткой. Но еще до того, как с его ранней смертью закончились столь успешные походы, ему пришлось задуматься над тем, насколько печален удел человека на земле. В 324 году, вступив в Пасаргады, он просил вскрыть гробницу знаменитого Кира, чтобы воздать ему почести. Она оказалась разграбленной. Там находились полуистлевший щит Кира, два скифских лука и скифский меч. Александра поразила надпись: «О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ты ни явился, — ибо я знаю, что ты придешь, — я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело». Эти слова навели Александра на горестные размышления о превратностях человеческой судьбы. Они произвели на него столь глубокое и сильное впечатление, что он приказал написать текст также и по-гречески.

Имя Александра упоминается в 1 Маккавейской книге: 1:1–8; 6:2. В ночном видении пророка Даниила царство Александра Македонского символически изображается в виде зверя: «Затем видел я, вот еще зверь, как барс; на спине у него четыре птичьих крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть дана была ему» (Дан.7:6). В пророчестве точно переданы черты будущего царства: кровожадность и необыкновенная быстрота при захвате добычи. Четыре крыла обозначают распространенность до пределов земли (1Макк.1:3). Четыре головы символически указывали на будущий распад на четыре государства: Фракийское, Македонское, Сирийское и Египетское.

После завоеваний Александра Македонского начинается эпоха эллинизма. Возникает синтез греческой и местных восточных культур (IV–II века до Рождества Христова). Преодоление языковой и культурной замкнутости между народами Средиземноморья и Ближнего Востока способствовало апостольской проповеди и победе христианства.

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря Речь идет о разных иконографических традициях. Возникновение их не связано с какими-либо богословскими суждениями. Наше отношение к искупительному подвигу Спасителя совершенно не зависит от решения этого вопроса. В католических храмах Рима встречаются Кресты-Распятия, выполненные как католической, так и православной традициях. Обнаруженное в 1968 г. в Гиват га-Митвар (близ Иерусалима) погребение человека по имени Иоханан Бен-Хгквл, умерщвленного позорной казнью, показывает, что ноги были пригвождены отдельно. Об этом свидетельствует длинна гвоздя, найденная в пятке (11 см.). Длина его недостаточна, чтобы прибить обе ноги вместе (Священник Синельников В., Туринская плащаница на заре новой эры, м.,2001,42–43). Это косвенно свидетельствует, что православная иконографическая традиция исторически точней католической.

иеромонах Амвросий (Ермаков) В литературе есть разные жанры произведений: есть серьезные научные, исторические книги, есть трагедии, лирика, а есть книги ужасов. Так вот творчество Селянинова, Воробьевского и Коняева можно отнести к последнему жанру «ужастиков», кому-то он нравится, а кому-то нет. Мне он не по душе, но, если трепетное впечатление от их «страшных» книг, фильмов способны кого-то заставить задуматься о своей жизни, привести к покаянию, то существование такого творчества оправданно. Если, конечно, такие впечатления не окажутся слишком мимолетными и скоротечными.

иеромонах Иов (Гумеров)

Понятия хаос и абсурд зародились в античной культуре, и первоначально не были связаны концептуально. В греческой мифологии хаос (chaos) понимался как беспредельная первобытная масса, из которой образовалось впоследствии все существующее. В космогонии Гесиода порождением хаоса являются Эреб, Ночь и Эрот. В древнегреческой философии понятию хаоса противопоставлена гармония, означающая упорядоченность и организованность космоса.

В 19 веке в романтической литературе тема возрождения в человеке «древнего хаоса» связывается с нарастанием мирового зла.

О.Мандельштам использовал слово хаос метафорически, противопоставляя свой родовой быт эстетически близкой ему петербургской культуре: «Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался — и бежал, всегда бежал»(Шум времени).

Понятие абсурд у римлян употреблялось преимущественно в логике. Оно означает нелепость, бессмыслицу. Образовалось это слово из двух корней: ab (от) и surdus (глухой). Буквально значит: ответ глухого. Привести к абсурду (ad absurdum) значит доказать, что чье-либо утверждение лишено смысла и поэтому считается опровергнутым.

Соединение понятий хаос и абсурд происходит в мировоззрении французских экзистенциалистов. Для А.Камю человеческое существование, неминуемо завершающееся смертью, приводит мыслящую личность к открытию «абсурда» как своего «вечного удела» на земле. Однако это сознание не должно обезоруживать человека. Напротив эта истина должна пробуждать мужество продолжать жить вопреки хаосу жизни. В литературе 2-й половины 20-го века возникло течение, получившее название театра абсурда. С.Беккет («В ожидании Годо»), Э.Ионеско («Носороги») представляют мир как абсурд. В гротескно-комической форме изображается ложность и бессмысленность человеческого бытия.

Направления эти открыли не хаос истории и не абсурд жизни человека, а тупиковое состояние безрелигиозного сознания, неспособного разрешить великие вопросы о смысле истории и цели человеческого бытия. Жизнь человека в мире — не сизифов труд. Таковым он является только для того, кто не увидел за пределами земной жизни иной, высшей реальности. Тогда, действительно, применимо классическое понятие абсурд, потому что все в конечном счете разрушается и исчезает. Для верующего и живущего с Богом, как история мира, так и жизнь отдельного человека имеют высшую цель: «По нашему учению, конец, для которого все делаем и к которому стремимся, есть блаженная жизнь в будущем веке. И конец сей достигается, когда предоставляем над нами царствовать Богу» (Святитель Василий Великий).

Невозможно говорить о религиозности человека, ограничиваясь одним небольшим периодом. Особенно это трудно в отношении к М.Булгакову. Его жизненный путь, несомненно, представляет собой духовную трагедию. Он происходил из священнического рода. Дед по линии отца был священником Иоанном Авраамьевичем Булгаковым. Отец его матери Варвары был протоиереем церкви Казанской иконы Божией матери в Карачеве — Михаил Васильевич Покровский. В честь него, повидимому, назвали внука. Отец Михаил венчал родителей будущего создателя Белой гвардии (авторское название Белый крест): Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны. Отец писателя священником не стал, но был доцентом (в самом конце жизни — ординарным профессором) кафедры западных исповеданий Киевской духовной Академии.

Отношения в доме были теплые. Родители и семь детей составляли единую дружную семью. Михаил в детстве и отрочестве имел много радостей. Трудно представить, чтобы детям не подавалось христианское воспитание. Вопрос в другом: было ли оно основательным? Определяло ли оно весь строй жизни семьи? То немногое, что мы знаем, убеждает в обратном. По-видимому, было то, что наблюдалось во многих образованных семьях конца 19-го — начала 20 веков: увлечение чисто светской культурой доминировало над религиозными интересами. По воспоминаниям Ксении Александровны (жены брата Михаила Афанасьевича — Николая): «Семья Булгаковых — большая, дружная, культурная, музыкальная, театральная; могли стоять ночь, чтобы иметь билет на какой-нибудь интересный спектакль. Был домашний оркестр» (Собр. соч. в десяти томах, т.1, М., 1995, с.13). Легко понять, почему в разнообразных материалах к биографии М.Булгакова (письмах, дневниковых записях, воспоминаниях) совершенно нет никаких признаков религиозной жизни (ни внешней, ни внутренней). Сказать, что вера была потеряна полностью, нельзя. Какие-то следы ее остались. Об этом можно судить по дневниковым записям 1923 года: «19 октября. Пятница. Ночь.

В общем хватает на еду и мелочи. А одеваться не на что. Да, если бы не болезнь, я бы не страшился за будущее. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»; «26 октября. Пятница Вечер…. Сейчас просмотрел «Последнего из могикан», которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом сентиментальном Купере. Там Давид, который все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге. Может быть, сильным и смелым Он не нужен. Но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче» (СС, т.1, 81–82). Запись эта сделана за несколько месяцев до начала работы над «Собачьим Сердцем». Какое место занимает у Булгакова Православная Церковь именно в то время? Интерес к гонимой богоборческой властью Церкви никак не проявился ни в творчестве, ни в личных документах. Но и сочувствия к гонителям не было. Скорее отвращение. Именно ко времени начала работы над «Собачьим Сердцем» относится интересная дневниковая запись от 4 января 1924 года: «Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника». Она помещается в Столешниковом переулке, вернее в Космодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М.С., и он очаровал меня с первых же шагов. — Что вам стекла не бьют? — спросил он у первой же барышни, сидящей за столом. — То есть, как это? (растерянно). Нет, не бьют (зловеще). — Жаль. … Тираж, оказывается 70 000 и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят… Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее… Этому преступлению нет цены» (СС, т.3,с.24–25; В.Петелин. Счастливая пора). Все, происходившее вокруг, М.Булгаков воспринимал как дьяволиаду. Именно поэтому критик Л.Авербах увидел в сборнике Дьяволиада (1924) злую сатиру на советскую страну: «Тема эта — удручающая бессмыслица, путаность и никчемность советского быта, хаос, рождающийся из коммунистических попыток строить новое общество».

Теперь о самой повести «Собачье Сердце». В ней нет религиозных идей в точном значении этого слова. Это сатира. Верная по своим острым наблюдениям. Сильная и резкая в изображении реальных извращений и деформаций прежней жизни. В ней можно почерпнуть материал для этических размышлений о важности традиционных (можно сказать христианских) понятий о ценности человеческой жизни и опасностях научных экспериментов с человеком (вспомним чудовищные претензии сторонников клонирования). В этом отношение эта фантастическая повесть — заметное явление в истории литературы 20-го столетия.

Однако сатира не воспитывает. Дело не только в законах жанра. Главное в мировоззрении автора. А.Ахматова точно написала на смерть М.Булгакова в марте 1940 года:

Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презрение.

Вера детства ушла. Поэтому роман Белая гвардии (1922 -24), начинающийся с рассказа о смерти матери, не только печален, но и ностальгичен. Мать уносила с собой драгоценную частицу прошлой жизни Михаила, в которой были чистые и радостные переживания детской верующей души: «О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты? … белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе. Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней … Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец (Часть первая. 1) …Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали, ускорили жизнь и появление света лампадки. Елена, прикрыв дверь в столовую, подошла к тумбочке у кровати, взяла с нее спички, влезла на стул и зажгла огонек в тяжелой цепной лампаде, висящей перед старой иконой в тяжелом окладе. Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену. В двух квадратах окон стоял белый декабрьский, беззвучный день, в углу зыбкий язычок огня устроил предпраздничный вечер, Елена слезла со стула, сбросила с плеч платок и опустилась на колени. Она сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и, молча, положила первый земной поклон» (Часть третья. 18).

К 1926 году, по-видимому, произошел духовный надлом писателя. Внешним проявлением этого болезненного события явилась пьеса Бег, которая очень понравилась М.Горькому («будет иметь анафемский успех»). Булгаков давно уже был расцерковленным человеком. Но, помня свое родство и мир, который его окружал в те радостные детские годы, он никогда не писал о священниках насмешливо, тем более едко. В пьесе Бег архиерей и монахи — самые карикатурные фигуры. Пародируется молитва. Едкость в отношении священнослужителя проявляется даже в деталях: Африкан — архиепископ Симферопольский и Карасубазарский, он же химик из Мариуполя Махров. Все пародийно: второй титул, мнимая профессия (химик), мнимая фамилия (прилагательное махровый весьма любили советские идеологи). Изображен он трусливым, неискренним. Художественное произведение всегда типологизирует жизнь. Поэтому очевидно, что М.Булгаков делает все сознательно. Возникает вопрос, как писателю удается так легко пойти на заведомую ложь. Писатель был современником событий. История Церкви в эти годы хорошо изучена по документам. Священнослужители явили высокий дух исповедничества. Многие стали мучениками. В белом движении при Главнокомандующем П.Н.Врангеле в описываемое время был епископ (будущий митрополит) Вениамин (Федченков) (1880–1961), оставивший нам подробные мемуары. Это был достойный архиерей, человек высокой духовной жизни.

Бег был закончен в то время, когда богоборческая власть начала новый этап в гонениях на Церковь. Сознавал это автор или нет, но от факта не уйдешь — пьеса этому способствовала.

В 1928 году М.Булгаков начал работать над книгой Мастер и Маргарита. Этот роман полностью открывает духовную природу происшедшего с ним в середине 20-х годов внутреннего болезненного перелома. Центральный персонаж этой книги является Воланд — князь тьмы. Лишь в начале он окружен определенной тайной. В дальнейшем автор изображает его как сатану, дьявола. Легко видится параллель с Мефистофелем. И само имя взято из «Фауста» И.В.Гете. Так называет себя Мефистофель (сцена Вальпургиевой ночи). Переводы Н.А.Холодковского и Б.Л.Пастернака это не передали. Не нужно доказывать, что по композиции и по повествованию князь тьмы составляет как бы главный нерв романа. М.Булгаков наделяет его особой властью воздействовать на людей и события. Все художественные средства использованы для того, чтобы придать этому персонажу силу и даже обаяние. Это подтверждается не только содержанием романа, но и эпиграфом: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Слова эти взяты из «Фауста», и принадлежат Мефистофелю. Эпиграфом выражает главную идею произведения. Дух злобы изображен повелителем над всем. Он определяет участь людей. В диалоге с Левием Матвеем (этот персонаж кощунственно изображает евангелиста Матфея) князь тьмы говорит: Мне ничего не трудно сделать, и тебе это хорошо известно. Перед этим М.Булгаков рисует такую сцену:

Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый.

— Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? — Заговорил Воланд сурово.

— Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, — ответил дерзко вошедший.

— Но тебе придется примириться с этим, — возразил Воланд, и усмешка искривила его рот…

Кончается эта сцена:

— Передай, что будет сделано, — ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: — и покинь меня немедленно.

— Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за не-го, вы взяли бы тоже, — в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.

Для христианина любой конфессии демонизм романа М.Булгакова очевиден. Мы получили истину священной истории, свидетельство о нашем искуплении из рук богодухновенных апостолов — учеников Спасителя мира. В романе М.Булгакова новозаветная история рассказана устами сатаны. Автор путем продуманной и четкой композиции предлагает нам вместо Священного Писания взгляд на Сына Божия, Спасителя мира, и на евангельскую историю глазами того, кто сам называет себя профессором черной магии.

Мы не можем рассуждениями о культурных ценностях, художественном мастерстве и прочих вещах уклониться от выбора. А выбрать должны сделать между Иисусом Христом и Воландом. Совместить спасительную веру с демонизмом невозможно. Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? (2 Кор.6:15).

иеромонах Иов (Гумеров)

Со дня пророка Божия Илии (20 июля по Юлианскому календарю) в средней России появляются первые признаки приближающейся осени: контраст между дневной и ночной температурой. Поэтому заметно остывает вода в реках и озёрах. По этой причине в старину обычно люди после Ильина дня не купались. До Ильи мужик купается, а с Ильи с водой прощается. Множество поговорок и примет в связи с этим днем — плод народно-поэтической фантазии.

иеромонах Иов (Гумеров)

Купала — древний праздник летнего солнцестояния (24 июня ст. ст.) у славян и некоторых народов Европы. Ф.Буслаев считал корень куп (кип) по смыслу близким с корнями яръ и буй. Образованные от них слова кипучий, ярый, буйный означают яростный, раздраженный, бешенный. Обрядовые обычаи этой ночи вполне подтверждают эту этимологию. В Послании игумена Спасо-Елиазарова монастыря Памфила (1505) к псковскому наместнику и властям обличается языческое буйство жителей Пскова в ночь Купалы: «зело не престала зде еще лесть идольская, кумирное празднование, радость и веселие сатанинское… тому (сатане) я(ко)же жертва приносится всяка скверна и беззаконие богомерзкое празднование… стучат бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание (ударенье в ладоши) и плясание и главам их накивание, устам их неприязнен кличь и вопль, всескверненые песни, бесовская угодил свершахуся, и хребтом их вихляние и ногам их скакание и топтание». Это буйство в ночь, когда совершался праздник Рождества св. Пророка и Предтечи Иоанна — великого пустынника и постника, пастыри Церкви воспринимали как кощунство.

Вековая живучесть в народе некоторых обычаев дня Купалы не свидетельствует о двоеверии, а скорее о неполноте веры. Ведь сколько людей, никогда не участвовавших в этих языческих развлечениях, склонно к суевериям и мифологическим представлениям. Почвой для этого является наше падшее, поврежденное грехом, естество.

иеромонах Иов (Гумеров)

В литературе встречается устойчивая ошибка: это небольшое произведение связывают с праздником Благовещения. Однако из письма А.С. Пушкина к Н.И. Гнедичу (1784–1833) мы узнаем другое: «13-го мая. Кишиневъ. Благодарю вас, любезный и почтенный, за то что вспомнили вы Бессарабскаго Пустынника. Он молчит, боясь надоедать тем, которых любит, но очень рад случаю поговорить с вами об чем бы то ни было […]. Знаете ли вы трогательный обычай рускаго мужика въ светлое Воскресеніе выпускать на волю птичку? вотъ вамъ стихи на это —

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку отпускаю
На светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью:
За чем на Бога мне роптать
Когда хоть одному творенью
Могу я волю даровать?»

((Соб. соч. в 10-ти томах. Т. 10).)

Окончательный вариант, опубликованный в журнале «Литературные листки» (1823, № 2), претерпел небольшие изменения: выпускаю (вместо отпускаю), На светлом празднике (При светлом празднике), За что (вместо — За чем), Я мог свободу даровать (вместо — Могу я волю даровать).

Птичка

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать.

Из приведенного письма видно, что светлым праздником весны в стихотворении названа святая Пасха. Стихотворение написано в 1823 г. Тогда Светлое Христово Воскресение праздновалось 22 апреля (по юлианскому календарю). Письмо к Н.И. Гнедичу было написано 13 мая, ровно через три недели. День этот был воскресный — 4-я неделя по Пасхе (О раслабленном).

Стихотворение «Птичка» проникнуто личными переживаниями. Поэт был в ссылке в Бессарабии (в чужбине). Неволя сильно томила его. На Руси на святой праздник Пасхи был древний христианский обычай: люди, располагавшие средствами, употребляли их на выкуп из тюрьмы попавших туда невинных должников. В обычае выпускать в день святой Пасхи на волю птиц поэт видит символическое выражение данной Богом человеку свободы творить дела милосердия, в том числе и освобождать людей из неволи.

Иеромонах Иов (Гумеров)

Правильно: «Credo quia absurdum est» («Верую, потому что абсурдно»). Афоризм этот представляет более позднюю интерпретацию. У знаменитого апологета формула иная: «Credibile quia ineptum» — «Достойно веры, ибо нелепо» (см.: Майоров Г.Г. Философия как искание Абсолюта. М., 2004. С. 63).

Высказывание: «Верую, потому что абсурдно», — часто используют атеисты для подтверждения своей ложной мысли, что вера несовместима с разумом. Насколько поверхностно и неграмотно такое понимание, очевидно для каждого человека, знакомого с трудами Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана (ок. 160 — после 220). Сын карфагенского сотника получил разностороннее образование. Его работы показывают обстоятельное знакомство с философией, историей, римским правом, поэзией, медициной. Он блестяще владел логикой. В апологии христианства в борьбе с представителями язычества и еретиками он умело пользовался доводами разума. Так, в трактате «О плоти Христа» Тертуллиан пишет: «Чтобы отвергнуть плоть Христа, Маркион отрицал Его рождение; или, чтобы отвергнуть рождение, отверг и плоть, — для того, разумеется, чтобы они не свидетельствовали взаимно в пользу друг друга: ибо нет рождения без плоти и нет плоти без рождения. Хотя сам он мог бы по своему еретическому своеволию либо отвергнуть рождение, допустив плоть (как Апеллес, его ученик, впоследствии покинувший его), либо, признав и плоть и рождение, иначе их истолковать (как соученик Апеллеса и тоже отступник Валентин). Впрочем, тот, кто утверждал, что плоть Христа мнима, равно мог выдать и рождение Его за нечто призрачное, — а тем самым и зачатие, и тягость, и роды Девы, и все события Его детства приравнялись бы к мнимости. Всем этим были бы введены в заблуждение те же глаза и те же чувства, которые обмануло ложное мнение о плоти».

Приведенное выше высказывание: «Достойно веры, ибо нелепо», — направлено против претензий языческого эллинского любомудрия на постижение Истины. Она дается нам в Божественном Откровении и может быть воспринята только живой верой: «Что сходного между философом и христианином, учеником Греции и учеником Неба, между домогающимся славы и ищущим спасения, между мудрецом на словах и мудрецом на деле, между строителем и разрушителем, между другом заблуждения и врагом его, подделывателем истины и верным толкователем ее, между вором ее и стражем ее?» (Апология. 46). Чтобы острее выразить свою главную мысль, Тертуллиан вполне законно прибегает порой к формулировкам, которые в силу своей остроты могут показаться парадоксальными: «Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно» (О плоти Христа. 5).

В своей защите христианского учения Тертуллиан не вводит ничего своего, а следует словам святого апостола Павла: «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков (1 Кор. 1: 23–25).

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря Четками может пользоваться любой христианин. Монахи должны творить молитву постоянно, поэтому они имеют их всегда с собой. Живущим в миру лучше пользоваться четками только во время уединенных молитв.

иеромонах Иов (Гумеров)

Стихотворение Отцы пустынники и жены непорочны написано А.Пушкиным за полгода до гибели. Это было время духовного зрелости и просветления поэта:

Я возмужал среди печальных бурь,
И дней моих поток, так долго мутный,
Теперь утих дремотою минутной
И отразил небесную лазурь.
Надолго ли?.. а кажется прошли
Дни мрачных бурь, дни горьких искушений.

В стихотворении Отцы пустынники выразился личный опыт переживания поэтом молитвы преподобного Ефрема Сирина. Она умиляет его и падшего крепит неведомою силой. Чаще всех других молитв она приходит на уста. Признание это весьма значимо, поскольку стихотворение написано 22 июля через четыре месяца после того, как закончился Великий пост. Последний раз в храме в 1836 году она произносилась 25 марта в Великую среду за Литургией Преждеосвященных Даров. Молитва А.Пушкина Владыко дней моих, которая составляет основную часть стихотворения, в целом представляет точную поэтическую обработку великопостной молитвы: Господи и Владыко Живота моего. Однако А.Пушкин внес определенные изменения. У преподобного Ефрема Сирина десять прошений, а в стихотворении их девять. А.Пушкин два различных греха (праздность и уныние) соединил в один: дух праздности унылой. В результате нравственно-аскетический смысл сузился. Св. Ефрем Сирин просит Господа сохранить его от мрачного духа уныния, последствием которого может быть губительное отчаяние. У А.Пушкина слово уныние используется лишь для образования эпитета праздности унылой. Опытно известно, что не всякая праздность сопровождается унынием. Оно приходит потом, как некое мучительное исчадие. Сам поэт с впечатляющей силой выразил это в Элегии:

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

((1830 г.))

А.Пушкин в своей поэтической молитве, прося Господа избавить его от любоначалия, прибавил: змеи сокрытой сей. Изумляет точность метафоры. Страсть к любоначалию есть внешнее проявление гордости, которая у большинства людей бывает тайной, скрываясь подобно змее. Страсть любоначалия принимает личину заботы и попечения о других. Отсюда желание наставлять, учить, давать советы. Человек даже не замечает, что вместо мира и любви в отношениях между людьми он вносит болезненную напряженность, которая неизбежно кончается враждой.

Поэтическая молитва А.Пушкина существенно уступает великопостной молитве в композиционно-ритмическом отношении. У св. Ефрема Сирина четкая и выразительная последовательность прошений избавить его опасных и гибельных страстей завершается столь же сильной и решительной мольбой: Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего. У А.Пушкина решительный тон первых четырех прошений внезапно сменяется пассивным обращением: Да брат мой от меня не примет осужденья. Необходимо отметить еще одну непоследовательность в стихотворении. Одни духовные дарования поэт просит Господа подать ему, а другие (дух смирения, терпения, любви и целомудрия) просит оживить, что предполагает обладание ими в прошлом при отсутствии других, которые он просит ему дать. Однако святые отцы-аскеты учат, что человек не может стяжать только часть добродетелей. Обладание одной из них не возможно без другой: все добродетели между собою связаны, как звенья в духовной цепи, одна от другой зависит: молитва от любви, любовь от радости, радость от кротости, кротость от смирения, смирение от служения, служение от надежды, надежда от веры, вера от послушания, послушание от простоты (Преп. Макарий Великий. Духовные беседы. Бес.40).

Насколько глубоким и устойчивым было духовное состояние А.Пушкина, запечатленное в стихотворении Отцы пустынники и жены непорочны, можно судить по другим его произведениям этого времени. В издаваемом им журнале Современник он опубликовал в 1836 году (кн.3) рецензию на книгу поэта и драматурга Сильвио Пеллико (1789–1854) Об обязанностях человека. Заметка эта свидетельствует о светлой христианской настроенности поэта: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, — и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее Божественное красноречие… Сильвио Пеллико десять лет провел в разных темницах и, получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее: ждали жалоб, напитанных горечью, — прочли умилительные размышления, исполненные ясного спокойствия, любви и доброжелательства» (ПСС, Л., 1978, т. VII, с. 322–23).