Указом 1700 года Пётр I вводит новую денежную систему.[5]

Очень быстро монетное и медальное дело достигает в России высокого художественного и технического уровня. В своих заграничных поездках Пётр I с интересом изучает технику изготовления медалей, в Лондоне с медальерным производством его знакомит Исаак Ньютон. Нередко Пётр и сам занимается «сочинением» медалей, учась этому у иностранных мастеров, которых он и приглашает на русскую службу с тем, чтобы они не только готовили для него наградные медали, но и обучали своему ремеслу русских мастеров. Реформа денежной системы, военные преобразования стали заметной частью всеобщих изменений, произошедших в России в первой четверти XVIII века.

В 1701 году, когда на новом Московском военно-морском монетном дворе в Кадашевской слободе начала чеканиться первая петровская полтина,[6] соответствовавшая международному курсу, серебряные золочёные копейки, как награды, уступили своё место этим прототипам русских солдатских медалей. Вес полтины равнялся весу пятидесяти вышеуказанных копеек и западноевропейскому полуталеровику.

Вот этими полтинами молодой царь Пётр и награждал за военные действия своих солдат до 1704 года — до появления петровского рубля.[7] (Существовал в 1654 году недолгое время первый российский рубль царя Алексея Михайловича.) И уже при взятии Дерпта в 1704 году, как сообщает И. И. Голиков, солдаты получили «по серебряному рублю»,[8] штемпели для чеканки которого резал Фёдор Алексеев.[9]

На лицевой стороне рубля очень моложавое изображение Петра I, «почти юноши», несмотря на то, что в это время ему было уже тридцать лет. Царь одет в доспехи, украшенные арабесками, он без традиционного венка и короны, с пышной шевелюрой вьющихся волос. На полтине — в лавровом венке, но тоже без короны и в плаще поверх доспехов.

На оборотных сторонах обеих монет изображён Российский герб — двуглавый орёл, увенчанный государственными коронами — вокруг него указаны достоинство монеты и славянскими цифрами год её чекана.

Наградные полтины и рубли Петра ничем не отличаются от обычных его ходовых монет этого же достоинства. Пробитая в них дырочка или напай, оставшийся после ушка, не могут служить достоверным доказательством их предназначения как наград. Дырочка и паяные ушки на них могли предназначаться и для подвешивания их в качестве украшения народами Поволжья и Приуралья. У чувашей и марийцев, как правило, в монетах пробивались дырочки, а у татарских и башкирских народов на них напаивалось ушко. Позолота на таких монетах тоже ничего не говорит о награде, так как нередко для «мониста» наводилась позолота частными деревенскими кустарями.

Чтобы предупредить соблазн при необходимости пустить такую награду солдатами в обращение и чтобы как-то можно было отличить её от обычных полтин и рублевиков, Пётр лично указывает на монетный двор: «…и велите у всех (медалей) сделать на одной стороне баталию…».[10] Но традиция оставалась прежней до самых екатерининских времён. Новые «патреты» чеканились как обычные монеты: без ушка для подвески на одежду. Награждённым нужно было самим пробивать отверстие или припаивать ушко из проволоки.

Впоследствии на медали, посвящённые морским баталиям — «За победу при Гангуте», «За взятие четырёх шведских кораблей», «За Гренгамское сражение», ушки напаивались на монетном дворе, «закрывая отдельные буквы надписи».[11]

Так появились первые настоящие медали для солдат, сражавшихся под Лесной и Полтавой. Но награждение петровскими рублями продолжалось даже после Полтавской битвы. Они выдавались по-прежнему, но за те успехи, которые не были отмечены чеканкой специальных наград.

Традиция награждения рублями сохранилась до конца XVIII века. Сам А. В. Суворов часто награждал своих «чудо-богатырей» екатерининскими рублевиками и полтинами, которые затем передавались из поколения в поколение (от отца к сыну, от деда к внуку) и хранились в почётном месте — под иконами.

Испокон веков Ижорская земля с прилегающими берегами Финского залива была землёй русской. Ещё Александр Невский бивал в 1240 году шведов и немцев за вторжение в эти российские земли. Но в 1617 году, ослабленная войной с Польшей, Россия вынуждена была уступить шведам свои древние прибрежные крепости: Копорье, Иван-город, Орешек, Ям. Русь оказалась отрезанной от европейского мира. Девяносто лет эти земли изнывали под пятой шведов.

И вот наступил новый век — XVIII, век неуёмной деятельности молодого русского царя Петра. Он стремится во что бы то ни стало пробить дорогу к Балтийскому морю, вернуть исконно русские земли России, построить флот и наладить тесные связи с более развитыми западными странами.

19 августа 1700 года Пётр объявил войну Швеции, стянул свои силы к Балтике и осадил крепость Нарву. Армия у Петра была молодая, только что сформированная, не имевшая опыта боёв. Большую часть её составляли солдаты, призванные в строй перед самым выступлением в поход. Пушки — устаревшие, тяжёлые, станки и колёса разваливались под их весом; из некоторых «только камнем можно было стрелять». Шведская же армия представляла собой в то время опытнейшую армию Европы, технически оснащённое профессиональное войско, с прошедшим пол-Европы обстрелянным офицерством.

Исход сражения с войсками Карла XII был предопределён. 34-тысячная армия Петра была разбита шведскими полками, численностью в 12 тысяч. Ещё в начале сражения командование русских полков, состоявшее из иностранцев, и сам командующий перешли к шведам. Только гвардейцы Преображенского и Семёновского полков сумели остановить шведов и дали возможность отступить оставшимся войскам. «Пётр высоко оценил мужество… учредив для офицерского состава этих полков специальный медный знак с надписью: «1700. ноябрь 19N0». «Знак офицеры носили в течение всего существования этих полков, как напоминание о боевых делах…».[12] Нарва была первым серьёзным поражением Петра.

По указанию Карла XII в Швеции отчеканили по этому случаю сатирическую медаль, высмеивающую русского царя. «Где на одной стороне её был изображён Пётр у пушек, обстреливавших Нарву, и надпись: „Бе же Пётр стоя и греяся“. На другой — бегство русских во главе с Петром от Нарвы: шапка валится с головы, шпага брошена, царь плачет и утирает слёзы платком. Надпись гласила: „Изшед вон, плакася горько“».[13] Но Пётр принял поражение как урок, преподнесённый историей. «Шведы бьют нас. Погодите, они научат нас бить их», — сказал он сразу же после «нарвского невезения».[14] «Полки в конфузии пошли в свои границы, велено их пересмотреть и исправить…» Пётр «с бешеной» энергией берётся за перестройку и укрепление армии…

Стразу же после «нарвской конфузии» Пётр переходит к «малой войне». В коротких стычках подрывалась в основном продовольственная база шведов. Тем временем Пётр льёт новые пушки, укомплектовывает полки, обучает солдат военному искусству и поднимает их боевой дух.

Реорганизация армии позволила в дальнейшем перейти от мелких стычек с противником к более широким военным действиям. В сентябре 1701 года русские выбивают шведов из Ряпиной мызы. В этой операции участвовало целое соединение отрядов. По своему значению это была небольшая, но первая победа. Вслед за ней последовал более значительный успех у селения Эрестфер, в пятидесяти верстах от Дерпта.

Разведка Б. П. Шереметева сработала точно. Стало известно, что противник собирается неожиданно атаковать места расположения русских войск. В канун нового 1702 года, в мороз, утопая в снегах, 17-тысячный отряд Бориса Шереметева после пятичасового боя под Эрестфером разбил 7-тысячный отряд Шлиппенбаха. Сам командующий успел скрыться в Дерптской крепости. Вот как описывает А. С. Пушкин в своей «Истории Петра» результат сражения: «3000 неприятеля легло на месте. Весь обоз и артиллерия были взяты в плен, взято 14 штаб- и обер-офицеров, унтер-офицеров и рядовых 356…»[15]

Это была первая крупная победа возрождённой, организованной армии. «Слава богу! — воскликнул Пётр, получив донесение о победе, — наконец мы дошли до того, что шведов побеждать можем… Правда, пока сражаясь два против одного, но скоро начнём побеждать и равным числом».[16]

За это сражение Б. П. Шереметев получил высший чин армии — генерал-фельдмаршала, и А. Д. Меншиков по поручению Петра привёз ему высший российский орден Андрея Первозванного.[17] Офицеры же получили золотые медали,[18] а солдаты — первые серебряные полтины 1701 года.[19]

По словам И. А. Желябовского, за Эрестферское сражение 28 декабря 1701 года в начале 1702 года к Б. П. Шереметеву были посланы с милостивым словом золотые, причём драгунам и солдатам дано по рублю.

Но рублёвых монет до 1704 года не существовало. Здесь произошла какая-то ошибка. Скорее всего сам Желябовский перепутал полтины с рублёвыми монетами, когда писал об этом награждении много лет спустя.

После взятия Эрестферской мызы, весной этого же 1702 года, Пётр едет в Архангельск, строит с помощью опытных поморских мастеров два фрегата «Курьер» и «Святой дух» и за 170 вёрст по суше перетаскивает их волоком сквозь леса, через болота к Нотебургу — бывшему новгородскому Орешку, расположенному на острове Ладожского озера у истока реки Невы.

Вот как рассказывает предание об этой лихой године в начале XVII века: «…высокие-превысокие каменные стены. За ними русские ратники. Вокруг шведские воины, или, как их часто называют, «свеи». Они на воде, в ладьях, на берегу с пищалями и мечами. Множество неисчислимое. Вот герольд, в приметном алом плаще, переправился через реку к крепости, подошёл к стене, прокричал, что славный и могучий король шведский требует сдачи крепости. Орешек молчит.

Тогда ладья, взяв парусами ветер, чёрной тучей надвинулась на остров. На берегу пушки вместе с ядрами выбросили пламя. Вздрогнула земля. Волны пошли по воде.

День за днём, неделю за неделей русские защищали Орешек. Отстреливались. Опрокидывали осадные лестницы. Забрасывали штурмующих камнями, обливали горячей смолой. Выпустили на врага рои пчёл.

Пришла пора, когда, по расчёту шведов, у осаждённых не должно было оставаться ни ядер, ни пороха, ни хлеба. Орешек всё держался. Дружинники дрались мечами, дубинами, кулаками.

Но крепость уже горела. Пламя поднималось выше стен. В такой тяжкий час вдруг заскрипели на пудовых петлях окованные железом двери. Медленно стал спускаться подъёмный мост через ров у воротной башни.

Бой прекратился. Шведы кинулись к мосту, но тут же остановились в изумлении.

Из ворот крепости вышли двое в окровавленных рубахах. Они шли, положив руки на плечи друг другу. Когда один обессиленно падал на колени, его поднимал товарищ. Они не хотели, чтобы враг видел их, хотя и полумёртвых, на коленях. Только эти двое остались в живых из всей русской дружины, и они вдвоём держали крепость в последние дни.

Осаждающие молча расступились перед героями. Шведские солдаты сняли перед ними шлемы. Офицеры обнажёнными клинками салютовали мужеству противника.

Так сдался Орешек.

Случилось это давно…»[20]

Теперь предстояло этот Орешек во что бы то ни стало вернуть. Крепость неприступная, посередине Невы, подойти вплотную к ней нельзя, так как она расположена в двухстах метрах от берегов. На высоких каменных стенах 142 орудия поджидают петровских «охотников». Полковник Густав Шлиппенбах — брат Шлиппенбаха, разбитого в долине Эрестфера, был старым опытным воином. Он задолго приготовил крепость к обороне. Гарнизон расставил так, что каждый вершок стены был под защитным огнём.

Всё произошло неожиданно быстро. Часть войск на подходе Пётр перебросил на противоположный берег реки, осадный корпус развернулся к крепости, и установленные орудия русских уже били с обоих берегов.

Утром 1 октября Шереметев отправил шведам требование о сдаче, но комендант начал вести уклончивые переговоры, чтобы оттянуть время до прихода подкрепления. Пётр решил действовать и дал указание артиллеристам: «…ему на сей комплимент пушечною стрельбою и бомбами со всех наших батарей разом…» С этой минуты орудия били по крепости, не умолкая «до дня штурма 11 октября».

Барабан известил, что шведы хотят говорить. К Петру из крепости прибыл офицер с письмом, в котором жена коменданта умоляла выпустить жён господ офицеров из крепости «…от огня и дыму… в котором обретаются высокородные…» На это Пётр ответил, что он не против, только пусть они забирают с собой и своих «любезных супружников».

Путь в крепость по-прежнему оставался только через укреплённые высокие стены. Пётр решился на штурм. И вот по сигналу множество лодок с десантными отрядами сразу со всех сторон (с озера и с обоих берегов) под прикрытием орудийного огня устремились к крепости.

Штурм был тяжёлым. Силы Петра подходили к пределу. Мнилась опять «нарвская конфузия». В который раз сбрасывают шведы «московитов» со стен. Снова и снова сам М. М. Голицын ведёт солдат на приступ — волнами, непрестанно, чередуя штурмы с отступлениями, чтобы снова с большей силой ударить по крепости. На головы штурмующих льётся кипяток, расплавленная смола и свинец. Непрерывность атак, упорство и презрение к смерти русских воинов принесли Петру победу.

Нотебург был взят 12 октября 1702 года. Не выдержали штурма его каменные, двухсаженной толщины высокие стены, не сдержали боевого натиска петровских солдат и десять его башен.

Сам Шлиппенбах вручил М. М. Голицыну ключи от крепости. Но ключи были ни к чему. Ворота крепости оказались забитыми намертво и пришлось их вышибать вместе с замками.

Пётр садится за бумаги. В «Поденном юрнале» он пишет: «Неприятель от нашей мушкетной, так же пушечной стрельбы в те 13 часов столь утомителен, и видя последнюю отвагу, тот час ударил шамад (сигнал к сдаче) и принужден был к договору склониться».

А польскому королю Августу — «Любезный Государь, брат, друг и сосед… Самая знатная крепость Нотебург, по жестоком приступе, от нас овладена есть со множественною артиллерию и воинскими припасы…

Пётр».

И главному надзирателю артиллерии — Виниусу: «Правда, что зело жесток сей орех был, однокож, слава богу, счастливо разгрызен. Артиллерия наша зело чудесно дело своё исправила…»

Нотебург был Петром переименован и отныне он велел звать эту крепость «Шлиссельбург», что в переводе со шведского — «Ключ-город». Крепость действительно являлась в то время «ключом» к Балтийскому морю — «отверзе, заключенное замком сим море Балтийское, отверзе благополучия российского и побед начало».[21] Это было началом конца пребывания шведов на невской земле.

В честь такой знаменательной победы Пётр велел отчеканить золотые и серебряные медали с историческим напоминанием — «Был у неприятеля. 90 летъ».

На лицевой стороне мастер изобразил царя молодым, в доспехах, с лавровым венком на голове. По обеим сторонам его портрета надписи: «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКСИЕВИЧ» и справа титул — «РОСИ ПОВЕЛИТЕЛ». На обороте изображена крепость посреди реки, на переднем плане, на береговом мысе, далеко выдающемся в Неву, — петровская осадная батарея, ведущая стрельбу по крепости (видны траектории полёта ядер). Слева, в перспективе реки — лесистый берег, и по всей реке, вокруг крепости — множество штурмовых лодок. Поверху медали надпись: «БЫЛ У НЕПРИЯТЕЛЯ. 90 ЛЕТЪ»; под обрезом — «ВЗЯТЪ 1702 ОКТ. 21». Цифры числа перепутаны местами при изготовлении штемпелей, вместо «12» проставлено «21».

Вот такими медалями были награждены все нижние чины, участвовавшие во взятии Шлиссельбурга. Документы о награждении утрачены, но благодаря выпискам А. С. Пушкина, получившего «позволение» на доступ к Государственным архивам для подготовки материалов к своим произведениям, установлено, что за взятие Шлиссельбурга «Офицерам даны золотые медали, капитанам даны по 300, поручикам 200, прапорщикам 100, сержантам 70, капралам по 30; старые солдаты пожалованы капралами, а молодым дано жалованье против старых. Всем серебряные медали».[22] Но не только были одни награждения. Пётр беспощадно наказал дезертиров, которые покинули поле боя: «Несколько беглецов… сквозь строй, а иные казнены смертью».[23]

Медали за взятие крепости выдавались участникам штурма без ушков, как и старомодные «золотые» и рублёвые «патреты». Петровский порядок по «представлению заботы самим награждённым» с приделыванием ушка на медали, выдававшейся в качестве награды, даёт основание судить, что вышеуказанная медаль является наградной.

Существовала и памятная серебряная медаль, диаметром 70 мм, которая отличается от наградной особой тщательностью исполнения. По-видимому, она предназначалась на заграницу, для прославления первой победы Петра на Неве.

Автором-исполнителем этих медалей был русский мастер Фёдор Алексеев, «на монетном денежном дворе работает с начала денежного двора», т. е. у Кадашевского, в Замоскворечье и с 1701 года.

Не прошло и года после взятия Орешка, как Б. П. Шереметев со своей 20-тысячной армией двинулся в поход. 25 апреля он осадил вторую и последнюю крепость на Неве — Ниеншанц, находящуюся недалеко от устья, при впадении в неё Охты.

Переговоры о сдаче никаких результатов не дали. Шведский гарнизон решил отбиваться. Началась жестокая бомбардировка крепости из всех имеющихся пушек. При таком обстреле шведы неожиданно выкинули белый флаг. Штурма не потребовалось. Ниеншанц пал 1 мая 1703 года, и началось строительство северной столицы — «Санкт-Питербурха».[24] Крепость была переименована в Шлотбурх, в переводе — замок, который навсегда закрыл для шведов вход в Неву и Ладожское озеро.

А уже через пять дней после взятия Ниеншанца последовала новая небывалая победа Петра. Из Выборга шла на поддержку крепости Ниеншанц эскадра адмирала Нумерса. Опытный моряк, он из осторожности не решился входить в Неву всей флотилией, а направил с целью разведки к крепости двухмачтовую восьмипушечную шняву «Астрель» и большой адмиральский двенадцатипушечный бот «Гедан». Но они с наступлением ночи и наползавшего с моря тумана вынуждены были встать на якоря в самом устье Невы. В предутреннем рассвете, когда над рекою ещё нависала туманная дымка, в тени берегов уже скрывалось более тридцати лодок с гвардейцами Преображенского и Семёновского полков. По сигналу пистолетного выстрела вся эта армада лодок устремилась к кораблям противника. Шведы заметили опасность, развернули свои суда и начали палить из пушек. Но большинство лодок уже миновали опасную зону, доступную судовой артиллерии, нырнули под борта кораблей и сцепились с ними. Начался абордажный бой.

Одной группой командовал сам бомбардир — капитан Пётр Михайлов (Пётр I). На подходе к кораблю он бросил на его борт гранаты, со всеми вместе ворвался на вражеский корабль, и началось рукопашное сражение. В ход пускались сабли, ножи, приклады, всё, что попадало под руки, и даже кулаки.

Другой корабль штурмовал со своими молодцами дерзкий и нахрапистый поручик А. Д. Меншиков. В считанные минуты русский десант расправился со шведскими экипажами. Корабли «Астрель» и «Гедан» с опалёнными парусами как боевые трофеи привели к крепости с новым названием Шлотбург.

Это была первая победа на водах Балтики, принёсшая огромную радость Петру. Он стал шестым в списке кавалеров ордена Андрея Первозванного. «Орден был на него возложен Ф. А. Головиным „яко первым сего ордена кавалером“»[25] в походной церкви. Такого же ордена удостоился и А. Д. Меншиков. «Данилыч получил ещё одну привилегию, высоко поднимавшую его престиж: ему разрешалось содержать на свой счёт телохранителей, своего рода гвардию. Подобным правом в стране никто не пользовался, кроме царя».[26]

Успех был действительно настоль необычен, что в честь «никогда прежде небывалой морской победы»[27] по личному распоряжению Петра отчеканили золотые и серебряные медали с надписью: «Небываемое бывает».

На аверсе этой медали — поясное профильное изображение Петра, без традиционной короны и лаврового венка, в доспехах, украшенных витиеватыми арабесками. По краю медали, вокруг портрета, надпись: «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКСЕВИЧЪ ВСЕЯ РОСИИ ПОВЕЛИТЕЛЬ». На реверсе — два парусных корабля, окружённые множеством лодок с солдатами петровской гвардии. Сверху, с небесного свода, опущена рука, держащая корону и две пальмовые ветви. Над всей этой композицией (по краю) надпись: «НЕБЫВАЕМОЕ БЫВАЕТЪ»; в самом низу стоит дата — «1703».

Золотыми медалями диаметром 54 и 62 мм (с цепями) были награждены офицеры — участники абордажа.[28] Солдаты и матросы, участвовавшие в схватке, получили серебряные медали диаметром 55 мм без цепей.

Штемпели для этих медалей резал Фёдор Алексеев. Это не вызывает сомнений, так как изображение Петра на них аналогично по характеру исполнения рублёвым алексеевским монетам 1704 года.

Чеканились монеты на Кадашевском монетном дворе — в Москве.

Надписью к оборотной стороне медали — «Небываемое бывает» послужило изречение самого Петра.

Каждую весну из Выборга приходила к устью Невы шведская эскадра адмирала Нумерса. Она поднималась по реке в Ладогу и всё лето до самой осени разоряла на её берегах русские селения и монастыри. Теперь подход к Неве с моря закрывала новая крепость Кроншлот (Кронштадт), заложенная на острове Котлин. На Луст-Эйланде (ныне Петроградская сторона) разворачивалось строительство нового города. Назначенный его губернатором А. Д. Меншиков доносил царю: «Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются».[29]

В ноябре 1703 года пришвартовался первый иностранный корабль с солью и вином. В то же время в Лодейном Поле на Свири уже строились корабли для Балтийского флота. Б. П. Шереметев со своим войском овладел Копорьем и Ямбургом.

Весной следующего 1704 года приказ Петра опять торопил генерал-фельдмаршала в поход — «…Немедленно извольте осаждать Дерпт (Юрьев)». 4 июля передовые отряды подошли к крепости. «Город велик и строение палатное великое», «…пушки их больше наших», «…как я взрос, такой пушечной стрельбы не слыхал», — доносил Петру Б. П. Шереметев. Действительно, артиллерия у шведов была мощнее и числом «в 2,5 раза превосходила русскую».[30]

Дерптом смогли овладеть только после «огненного пира» в ночь с 12 на 13 июля. Пётр спешит. Нарва ещё с 30 мая обложена русскими войсками под командованием другого генерал-фельдмаршала Огильви. Им нужна помощь.

23 июля царь уже четвёртый раз со времени падения Дерпта указывает медлительному, но основательному Б. П. Шереметеву — «днём и ночью итить (к Нарве)». «А есть ли так не учинишь, не изволь на меня пенять впредь».[31]

И вот снова Нарва! Долго ещё держалось оцепенение от той «нарвской конфузии» 1700 года. Но теперь солдаты были обстрелянные, имели большой военный опыт и высокий моральный дух, благодаря успехам последних лет. Из Дерпта и Петербурга была доставлена тяжёлая осадная артиллерия.

На предложение о почётной сдаче крепости старый комендант Горн ответил насмешкой, напомнив русским о «первой» Нарве. Пётр решил проучить его и пустился на военную хитрость. Часть своих войск он переодел в синюю шведскую форму и направил их к крепости со стороны ожидаемой шведами помощи. Инсценировалось сражение между шведским войском и русскими. Вот как Пётр описывал этот маскарад в своём «Поденом юрнале»: «И тако притворные… начали к нашему войску зближаться… начали наши нарочно уступать… И само войско також нарочно аки бы мешалось. И тем тако нарвский гарнизон польщён, что… комендант Горн… выслал из Нарвы… несколько сот пехоты и конницы, и тако… въехали в самые руки мнимого войска. …В залоге поставленные драгуны, выскоча на них напали и… рубя и побивая, их гнали, и несколько сот побили, и много в полон взяли…»[32]

Теперь русские смеялись над шведами. Пётр был доволен — «высокопочтенным господам поставлен зело изрядный нос».

Вторая часть сражения превратилась в драму, которая произошла после 45-минутного штурма крепости. Бессмысленное жестокое сопротивление шведов озлобило русских солдат до крайности. Ворвавшись в крепость, они не щадили никого. И только вмешательство самого Петра остановило это побоище.

Крепость была взята 9 августа 1704 года. Теперь вся Ижорская земля была возвращена России. Ликующий Пётр пишет: «Инова не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава богу, прорвало».[33] О медалях на взятие Дерпта нам ничего неизвестно. Возможно, их не чеканили. Но на взятие такой памятной крепости, как Нарвы, нельзя было не выпустить медаль. И она была отчеканена.[34] На лицевой стороне её изображён Пётр, развёрнутый по традиции вправо, в лавровом венке, доспехах и мантии. Надпись по кругу медали размещена необычно: «РОСИИ ПОВЕЛИТЕЛЬ», справа — «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКИЕВИЧЪ. ВСЕА».

На реверсе — бомбардировка крепости Нарвы. Отчётливо видны траектории полёта ядер и их разрывы. Слева, вдали, Иван-город. Вверху, по кругу, надпись: «НЕ ЛЕСТИЮ, НО ОРУЖИЕМЪ С ПАМОЩИЮ ВЫШНЕГО ПРИЕМЛЕТСЯ». Слева, под обрезом — «НАРВА», справа — «1704».

Предполагается также существование подобных золотых медалей такого же размера. Документы по награждению ими утеряны, но в записках А. С. Пушкина указывается, что после взятия Нарвы в 1704 году медали были розданы чиновным людям, бывшим при её осаде.[35]

Штемпели выполнялись тем же мастером — Фёдором Алексеевым.[36]

После взятия Нарвы 19 августа 1704 года был заключён русско-польский договор о совместных действиях против шведов. По условиям этого договора военные действия должны были переместиться в Литву, где находились в это время главные силы шведов во главе с Левенгауптом. Нужно было отрезать их от Риги и разгромить.

Летом 1705 года войска Б. П. Шереметева подошли к Митаве и взяли её, но столкнувшись у Мур-мызы с главными силами Левенгаупта, потерпели поражение и отступили. Это был единственный проигрыш генерал-фельдмаршала за всю войну со Швецией и то по нелепой случайности, когда он в победе и не сомневался. Через несколько дней Митава снова была взята.

«Взятие Митавы для нас было важно, — писал Пётр Ромадановскому, — ибо неприятель тем отрезан был от Курляндии; и нам далее в Польшу безопасность есть».[37]

А. С. Пушкин в «Истории Петра» отмечает, что «на взятие Митавы была выбита медаль…»,[38] но больше в известной авторам литературе об этом нигде не упоминается.

Карл XII захватил Польшу и в январе 1706 года пытался окружить русское войско под Гродно, но встретив сильное сопротивление, направил свою армию в Саксонию, оставив в Польше часть своих войск под командованием Мардефельда. Для укрепления армии в марте месяце к русским войскам в Польше был послан А. Д. Меншиков. Он обеспечивает её оружием, утверждает «Артикул», в котором предусматривает не только воспитание чувства долга, патриотизма, дисциплины у солдат, но и вводит за насилие и грабежи местного населения смертную казнь.[39] Решающая схватка произошла под Калишем 18 октября 1706 года.

В основном это было кавалерийское сражение. В нём Меншиков использовал свою тактику, которая решила исход боя. Он спешил несколько эскадронов драгун, потеснил фланги противника своей кавалерией и отрезал шведам путь к отступлению. Сам командующий армией Мардефельд оказался в плену.

Пётр получил от Меншикова депешу: «Не в похвальбу вашей милости доношу: такая сия прежде небывалая баталия была, что радошно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились».[40]

Это была одна из значительных побед Северной войны. Даже иностранные дипломаты считали, «что сия победа всех возбудит против шведа смелее поступать».[41]

Обрадованный Пётр наградил своего любимца лично «сочинённой» дорогостоящей тростью стоимостью (внушительной по тем временам) 3064 рубля 16 алтын, украшенной алмазами, крупными изумрудами и гербом А. Д. Меншикова.[42]

Победа под Калишем отмечена массовым пожалованием медалями офицеров и унтер-офицеров. Солдаты же получили награды по старому обычаю — в виде серебряных монет.

Всего медалей было отчеканено шесть типов,[43] в том числе круглые золотые — в 6, 3 и 1 червонец в соответствии с размерами в диаметре 36, 27 и 23 мм.[44]

Особенно интересна полковничья медаль в 14 червонцев, размером 43x39 мм.[45] Она заключена в увенчанную короной ажурную золотую рамку, украшенную финифтью и инкрустированную с лицевой стороны драгоценными камнями и алмазами. Для унтер-офицеров жаловалась медаль серебряная, овальная, размером 42x38 мм.

На лицевой стороне всех медалей изображён портрет Петра I, обращённый вправо, в лавровом венке, простых доспехах; по краю медали надпись: слева — «ЦРЬ ПЕТРЪ», справа — «АЛЕУИЕВИЧЪ». Оборотные стороны всех медалей имеют одинаковое изображение — Пётр на вздыбленном коне, в античном одеянии, на фоне сражения. По краям медали надписи: слева — «ЗА ВЕРНОСТЬ», справа — «И МУЖЕСТВО». Под обрезом дата: «1706».

На аверсе полковничьей медали в отличие от серебряной — царь в богатых доспехах, пышно задрапированных мантией; сама надпись полнее: «Црь Петр Алеуиевичъ всеа Росии повелитель». В обрезе предплечья инициал медальера. На всех золотых медалях пышность портрета царя зависит от ценности медали. Медаль в 6 червонцев имеет богато орнаментированный бортик по всему кругу.[46]

Над калишскими медалями работали в основном два иностранных медальера, находившиеся на русской службе, — Соломон Гуэн (француз), резавший исключительно портретные стороны, и Готфрид Гаупт (саксонец), резавший оборотные стороны медалей. Были выпущены медали и без монограмм — «явно работы русского мастера».[47]

Калишская победа не привела к завершению войны. Карл XII снова вторгся на территорию России. Он намеревался разбить русскую армию и через Смоленск пойти на Москву.

В середине 1708 года шведы заняли Могилёв. Но дальше, на пути к Смоленску, столкнулись с неприступной обороной, остались без продовольствия, фуража и вынуждены были повернуть на Украину. Карл XII надеялся получить там помощь со стороны турок, крымских татар, изменника Мазепы, пополнить запасы и снова через Брянск и Калугу повести наступление на Москву.

Медленное продвижение огромной шведской армии давало возможность лёгкой коннице А. Д. Меншикова и пехоте Б. П. Шереметева наносить врагу внезапные удары. У села Доброго русский авангард сокрушил неприятельскую колонну.

В борьбу с завоевателями включался и простой люд, создавая что-то вроде партизанских отрядов. Жители уходили в леса, увозили с собой продовольствие, угоняли скот, как требовал Пётр в своём указе: «Везде провиант, фураж… жечь… также мосты портить, леса зарубать и на… переправах держать по возможности», и дальше — «…у неприятеля идти сзади и сбоку и всё разорять, также и партиями знатными непристанными на оного нападать».[48]

Карл нёс огромные потери и ждал помощи. Из Прибалтики к нему шёл огромный обоз из семи тысяч подвод, гружённый продовольствием и боеприпасами. Его сопровождал 16-тысячный корпус Левенгаупта. Для его разгрома Пётр решил использовать новую тактику. Был сформирован «летучий отряд — корволан», обладающий большой подвижностью.

Бой шведам навязали на пересечённой, закрытой местности у деревни Лесной (в Белоруссии). Леса перемежались здесь с перелесками и болотами. В такой обстановке шведам трудно было маневрировать своим обозом и пушками.

Русскими войсками командовал сам Пётр. Бой начался утром 28 сентября, длился весь день и отличался большим упорством с обеих сторон. С наступлением темноты сражение закончилось поражением шведов. Весь обоз со снаряжением, ожидаемый Карлом XII, достался русским. Сам Левенгаупт скрылся под покровом ночи и явился к своему королю с небольшим остатком голодных и оборванных солдат.

Эта победа Петра имела решающее значение в дальнейших событиях под Полтавой. Недаром Пётр назвал её «Матерью Полтавской баталии» — шведы под Полтавой остались без артиллерии и боеприпасов.

В память об этом событии было отчеканено шесть типов золотых медалей разного достоинства[49] — в 13, 6, 5, 3, 2, 1 червонец. Они служили для награждения офицеров в зависимости от чина и заслуг. Медали высшего достоинства (с золотым обрамлением, алмазами и финифтью) стоили по тому времени более 800 рублей, назывались они «Нарядные Персоны».[50]

Золотых медалей было выдано 1140 штук. Для награждения рядового состава — участников сражения были отчеканены серебряные медали необычного диаметра — 28 мм. Во многом эти медали похожи на калишские.

На лицевой стороне традиционный портрет Петра I, но круговая надпись изменилась: «ПЕТРЪ. ПЕРВЫ. ИМП. ИСАМОД. ВСЕРОСС.».

На оборотной — изображение Петра на вздыбленном коне на фоне сражения, выше, над всей композицией, — развевающаяся лента с надписью: «ДОСТОЙНОМУ — ДОСТОЙНОЕ». По краям медали надписи: слева — «ЗА ЛЕВЕНГ:», справа — «БАТАЛИЮ». Внизу, под обрезом, дата: «1708».

Документы на награждение не сохранились, но в «Дневнике военных действий Полтавской победы» по этому поводу записано следующее: «…Всех штабных обер-офицеров жаловал Государь золотыми портретами с алмазами и медалями золотыми по достоинству их чинов. А солдатам — медали серебряные и давались деньги».

Неизвестно, сколько было выдано серебряных медалей, но только в одном Преображенском полку было награждено ими «унтер-офицеров 39, сержантов, каптенармусов и капралов 88».[51]

Штемпели резали те же мастера — Гуэн и Гаупт. Обрамления «Нарядных персон» выполнялись русскими золотых дел мастерами.

Осмотрев укрепления Полтавы, Карл XII пришёл к заключению, что крепость падёт после первого выстрела. Но он ошибся. Восемь попыток взять её в течение трёх месяцев никаких результатов не дали. Героический гарнизон под командованием смелого полковника Келина упорно сопротивлялся. Защищали Полтаву и все способные на это горожане. 20 июня 1709 года русская армия переправилась на правый берег реки Ворсклы. Войска Карла XII оказались зажатыми между обороняющейся крепостью и армией Петра. Первая атака шведских войск была предпринята 27 июня в 2 часа ночи. На пути к месту расположения русского авангарда шведы напоролись на линию редутов. Это нововведение Петра оправдало себя. Атакующие попали под перекрестный огонь и были отброшены. Сам командующий одной из колонн — Шлиппенбах (эрестферский) попал в плен.

Решающий этап сражения наступил утром 27 июня. Общее командование войсками Пётр поручил Б. П. Шереметеву, а сам принял пехоту. Перед началом битвы он обратился к войскам с пламенной речью: «Воины! Вот пришёл час, который решит судьбу отечества. — Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. — Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и бога — поборающего по вас! — А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего!».[52]

Обе армии почти одновременно двинулись навстречу друг другу. Вот как описывает один из современников ход битвы:

«09 часу перед полуднем генеральная баталия началась, в которой хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однакож долее двух часов не продолжалось, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали, и от наших войск с такою храбростью вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск, иже притом наивяще удивительно), как кавалерия, так и инфантерия, весьма опровергнута, так что шведское войско не единожды потом не остановилось, но без остановки от наших, шпагами, багетами, и пиками колото, и даже до обретающегося вблизи лесу гнаны и биты».[53]

Находясь в самой гуще сражения, Пётр воодушевлял солдат: «За Отечество принять смерть всегда похвально!» Одна пуля пробила ему шляпу, другая расплющилась о крест, висевший на груди, третья ударила в седло.[54] А под предводителем конницы А. Д. Меншиковым было убито три лошади. В стане противника пушечное ядро разбило носилки раненого Карла XII. Его с трудом сумели вывезти из страшной свалки. Началось беспорядочное бегство деморализованной шведской армии к Днепру.

В преследовании противника отличился со своей конницей Меншиков. Вот как он сам об этом докладывал Ромадановскому: «Божией милостию… взял в плен ушедших с Полтавского сражения под Переволочну генерала… графа Левенгаупта… и 16 275 человек».[55] За эту операцию А. Д. Меншиков получил высший военный чин генерал-фельдмаршала.

Случилось небывалое — 9-тысячный отряд русских взял в плен 16-тысячное войско противника. «Может быть, в целой истории не найдётся подобного примера покорного подчинения судьбе со стороны такого количества регулярных войск», — писал английский посол Витворт.[56] Самому Карлу XII удалось бежать в Турцию, где он долгих пять с половиной лет прожил в качестве «нахлебника» султана.[57]

Так пришёл бесславный конец шведской армии. Весь генералитет был взят в плен вместе с казной, награбленной за девять лет в Польше, Курляндии и Саксонии. Полтавская битва стала поворотным событием в ходе Северной войны. В 1710 году были взяты Рига, Пернов, Аренсбург, Ревель; после осады пала крепость Выборг.

Полтавская победа была отмечена в России небывалыми торжествами. В течение восьми дней в Москве били в колокола, жгли фейерверки, палили из пушек, угощали на улицах народ. Участники сражения были щедро награждены.

В честь такой грандиозной победы были отчеканены золотые и серебряные медали. Об этом Пётр писал в своём «Поденном юрнале»: «Всех штабных и обер-офицеров жаловал Государь портреты с алмазы и медали (золотые) по достоинству их чинов, а солдатам — медали серебряные».[58] И годовое жалование.[59]

Для рядового состава было отчеканено два типа медалей: урядничья — диаметром 49 мм, на оборотной стороне которой изображена кавалерийская схватка (справа, вдали, видна Полтава), и солдатская — диаметром 42 мм, на её обороте — «наивное» изображение перестрелки пехотинцев. Надписи на обеих медалях аналогичны: по верхнему краю — «ЗА ПОЛТАВСКУЮ БАТАЛИЮ»; под обрезом — «1709 г. ИЮНЯ 27 д.».[60]

Различие в портретах лицевых сторон серебряных медалей несущественное. Изображение Петра на солдатской медали несколько мельче, но в отличие от урядничьей имеет плечевую ленту ордена Андрея Первозванного. А в круговой надписи — «ЦРЪ ПЕТРЪ ВСЕРОСИСКИЙ. САМОДЕРЖЕЦЪ» — в урядничьей медали добавлено отчество — «АЛЕКЕВИЧЪ». Работали над штемпелями те же мастера — Соломон Гуэн и Готфрид Гаупт.

В своём письме к И. А. Мусину-Пушкину Пётр I указывает: «А штемпели вырезать вели отведать саксонцу, который на денежном дворе у адмирала режет штемпели для монет».[61]

Медали чеканились без ушков. Но для ношения их на Андреевской (голубой) ленте ушко «припаивалось уже к готовой медали, захватывая её края и закрывая отдельные буквы и надписи».[62]

Изменой Мазепы Пётр был крайне возмущён: «…что учинил новый Иуда Мазепа… ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа».

Надеясь взять Мазепу живым, он заранее даёт указание через А. Д. Меншикова в Ижорскую канцелярию: «Сделайте тотчас монету серебряну весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Иуду на осине повесившегося и внизу тридесять серебряников лежащих и при них мешок, а позади надпись против сего: „Треклят сын погибельный Иуда еже за серебролюбие давится“. И к той монете сделав цепь в два фунта, пришлите к нам на нарочной почте немедленно».[63]

Уже за Переволочной 1 июля в погоню за Мазепой были посланы два драгунских полка бригадира Кропотова с наказом царя: «…его взять, вести за крепким караулом и смотреть того, чтоб он каким способом сам себя не умертвил».[64]

Но Мазепе с двумя бочонками золота и со всем своим скарбом удалось ускользнуть от гнева царя. Пётр был озлоблен неудачей. Он настойчиво требует от турецкого правительства, «чтобы изменника Мазепу, весьма искали, поймать и за караул взять». А позже посылаются ещё три настойчивые просьбы: «Изменника Мазепу… в нашу сторону выдать».[65] Не получив положительного результата, царь предлагает султану поменять Мазепу на главного министра Швеции графа Пипера, попавшего в плен под Полтавой.

Позже Пётр действует через своего посла в Турции П. А. Толстого, который пытался подкупить главу мусульманского духовенства за 300 тысяч талеров.[66]

Нужно было во что бы то ни стало вернуть Мазепу, чтобы публично осрамить его, как это ловко и остроумно умел делать Пётр, и «предать анафеме». Для этого и задумана была «Иудина медаль», работы по изготовлению которой велись на Московском монетном дворе мастером «серебряного дела» Матвеем Алексеевым «из серебра ефимками, четвертаками и полуефимками двенадцать фунтов, да на угар полфунта, итого двенадцать фунтов с полфунтом».[67] В то время «домашнего» серебра в России ещё не было и для «серебряных дел» использовалось иностранное монетное серебро.

К 4 сентября «Орден Иуды» был отправлен Петру, но Мазепы уже не было в живых — он скончался 22 августа в Бендерах.

Орден утратил своё предназначение. Чтобы не отправлять его на переплавку, как напрасную работу, Пётр отдал его своему шуту — алчному на серебро — князю Шаховскому и повелел в торжества носить его «на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи…».[68]

Дальнейшая судьба этой медали-ордена неизвестна, упоминалось только о том, что её видели на придворном шуте Анны Иоанновны.

В феврале 1714 года на финском побережье, возле города Ваза, произошло сражение между наступавшими русскими войсками под командованием М. М. Голицына и шведами.

На это событие последовала наградная медаль, но ею были отмечены исключительно только штаб-офицеры — от майора до полковника.[69] Солдаты, по-видимому, получили по старой традиции рублёвые «патреты».

Выпущенная по этому случаю медаль была необычной. Она имела на оборотной стороне лишь шестистрочную надпись: «ЗА — ВАСКУЮ — БАТАЛИЮ — 1714 — ФЕВРАЛЯ — 19 ДНЯ».

Это единственный пример подобного оформления награды в петровскую эпоху. Позже оно станет типичным.[70]

Уже во второй половине XVIII столетия на всех медалях, исключая Чесменскую, вместо композиционного изображения сражений будут помещены только указывающие на них тексты и даты.

После Полтавской победы Россия предложила Швеции мир. Но упрямый Карл XII из Турции, куда он бежал после поражения, дал категорический отказ: «Хотя бы вся Швеция пропала, а миру не бывать». Чтобы принудить противника, Пётр направляет свои сухопутные силы к побережью Ботнического залива, поближе к самой Швеции, и одновременно энергично строит линейные корабли. В 1713 году он пишет своему дипломату П. П. Шафирову: «Флот наш, слава богу, множица, мы уже ныне тринадцать кораблей… от пушек и выше имеем, и ещё ждём довольного числа к себе».[71]

К 1714 году флот настолько усилился, что «теперь давай боже милость свою! пытаться можно». Пётр открыто двинул корабли к городу Або, чтобы оттуда через Аландские острова ударить по Стокгольму. Но шведский адмирал Ватранг преграждает путь у южной оконечности полуострова Ганге-удд (ныне мыс Ханко). Тогда Пётр решает часть лёгких кораблей перетащить в узком месте на западный берег полуострова «переволокой», рубит лес, жжёт костры и этим приводит в замешательство шведов.

Для перехвата петровских кораблей в конце переволоки Ватранг направляет часть своей эскадры под командованием Эреншильда в западный залив полуострова. В этот же день он делает вторую ошибку, ослабляя свою эскадру, отделяет ещё часть кораблей и направляет их к стоянке русских судов у восточного берега полуострова. В это время над морем ветер стих и тяжёлые шведские парусные суда оказались без движения. Пётр воспользовался этим. На своих многовёсельных галерах он обошёл на недосягаемой для выстрела дистанции шведскую эскадру и в заливе у перешейка, с западной стороны полуострова Гангут, блокировал флотилию Эреншильда. К адмиралу был послан парламентёр с требованием о сдаче, но последовал отказ — «Я никогда в жизни не просил пощады».

27 июля 1714 года, обходя перед решающей схваткой галеры, Пётр воодушевлял экипажи: «Не посрамим знамени русских! Били шведов на земле, побьём и на воде».[72]

Сражение было тяжёлым — 102 пушки в передней линии кораблей противника против 23 пушек русских. Две атаки в лоб были отбиты губительным картечным огнём шведских орудий, но третья, фланговая, имела успех. Все шведские корабли стали трофеями русских.

Вот как описывал обстановку боя сам Пётр в своей реляции: «Воистину нельзя описать мужество русских войск, как начальных, так и рядовых, понеже абордирование так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами и картечами, но духом пороховым разорваны… А взято от неприятеля людей, судов и артиллерии, також сколько побито и ранено, тому при сем реестр».[73]

А шведский адмирал Ватранг сокрушался: «Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события…» И признавался Карлу XII: «К Нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошёл мимо нас в шхеры».[74]

Сам адмирал Эреншильд был захвачен в плен. По этому случаю Пётр пишет князю Куракину: «Правда, как у нас в сию войну… много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого».[75]

Это была первая морская победа Петра, «заставившая заговорить о себе всю Европу». Она дала возможность перенести военные действия на территорию Швеции.

В честь неё «штаб- и обер-офицеры были награждены медалями (золотыми), каждый по пропорции своего чина, а рядовые серебряными медалями и деньгами».[76] Сам Пётр получил чин вице-адмирала и «стал расписываться за получение 2240 рублей годового жалования».[77]

Серебряные медали для награждения нижних чинов чеканили по весу рублевиков и двух разновидностей: для награждения флотских экипажей и армейских десантных полков. Матросская медаль отличается от солдатской более мелким портретом Петра и отсутствием в круговой надписи слова «Повелитель». Оборотные стороны обеих медалей идентичны — изображение морского боя между островами — боевой строй русских галер и шведских парусников в момент решительной схватки. По окружности надпись: «ПРИЛЕЖАНИЕ. И ВЕРНОСТЬ. ПРЕВОСХОДИТЪ. СИЛНО». Под обрезом — «ИЮЛЯ 27 ДНЯ. 1714».

Первоначально было отчеканено всего 1000 штук серебряных медалей, этого явно не хватало для награждения всех нижних чинов, так как участников сражения насчитывалось около 3,5 тысяч человек. В 1715 году было отчеканено ещё 1000 штук серебряных медалей, однако и этого количества было недостаточно. В канцелярию генералитета поступало много обращений с просьбой о выдаче заслуженной награды.

Вот одно из характерных писем на имя Петра, опубликованное в трудах Эрмитажа:

«Державнейший Царь Государь Милостивейший, служу я, раб твой, тебе великому Государю в морском флоте в галерном батальоне в солдатах и в прошлом, Государь, 1714 году был я нижепоименованный при взяте неприятельского фрегата и шести галер на батали, а которые моя братья баталионные солдаты такожде и матрозы были на той баталии и те получили твои государевы монеты, а я раб твой не получил, понеже… по списку, Государь, написано по которому монеты даваны, Дементий Лукьянов, а имя моё Дементий Игнатьев… Всемилостливейший Государь, прошу Вашего Величества, да повелит державство ваше мне рабу твоему за вышеописанную баталию против моей братьи Свой Государев монет выдать и о том свой Государев милостливейший указ учинить…».[78]

Это письмо служит ярким примером того, сколь дороги для нижних чинов были награды Петра.

И только в 1717 году, по требованию Ф. М. Апраксина, было отчеканено в Москве ещё полторы тысячи серебряных медалей, которых хватило с избытком. Оставшиеся 387 медалей были возвращены в канцелярию генерал-адмирала.

Для награждения офицеров отчеканено было шесть различных по ценности золотых медалей: в 100, 70, 45, 30, 11 и 7 червонцев, высшие из которых выдавались с «цепями» для ношения. Всего было награждено золотыми медалями 144 человека, а офицерам высшего ранга выдано к медалям 55 цепей.[79]

Резчики штемпелей, как для чекана золотых, так и серебряных медалей, неизвестны из-за отсутствия на них подписей или монограмм мастеров-медальеров. Лишь на двух типах золотых медалей из шести стоит имя С. Гуэна, работавшего в то время на Московском монетном дворе.

Спустя несколько лет были отчеканены памятные (настольные) медали больших диаметров.[80] Как и на наградных, на них изображены картины морского боя, заимствованные мастерами-медальерами с гравюры XVIII века из «Книги Марсовой» 1713 года.

Гангутская победа окрылила Петра. Он настойчиво овладевает искусством строить линейные корабли, фрегаты и специальные суда более совершенные, чем у иностранцев. Флот Петра растёт и крепнет на глазах у европейских держав. Сметливый ум русского царя нашёл новую экономическую возможность в кораблестроении. При спуске новых судов Пётр дарит их богатым, особенно проворовавшимся, вельможам, и те вынуждены ревностно оснащать и снаряжать их за свой счёт.

Стали появляться плоскодонные суда, приспособленные для «шхерного» побережья Швеции. Таким образом, российский флот становится надёжным стражем завоеваний Петра.

Карл XII был никудышным дипломатом. Вернувшись 14 ноября 1714 года из долголетнего пребывания в Турции, он стал угрожать нападением на Данию и Норвегию, расстроил отношения с Англией. Так, в 1716 году он умудрился рядом бестактных выпадов противопоставить себя Англии. Пётр решил воспользоваться этим моментом: высадить свои войска в Швеции и заставить её подписать выгодные для России условия долгожданного мира.

Под видом спасения Дании от нашествия Карла XII Пётр договорился с Голландией, Англией и Данией о совместных действиях против Швеции. В Копенгагене сосредоточились огромные морские силы союзников. Верховным командующим «всех четырёх флотов» был избран Пётр, как основной распорядитель в Балтике. Он с гордостью принял роль первого флагмана и в память об этом событии повелел выбить медаль, на одной стороне которой находилось погрудное изображение царя, а на другой Нептун на колеснице, с русским штандартом и тремя союзными флагами. На этой же стороне была надпись: «Владычествует четырьмя. При Бернгольме».[81] Бюст царя (на лицевой стороне медали) «воодружён» на обрамлённый знамёнами пьедестал.

Русская армада более чем из семидесяти военных кораблей и «нескольких сот транспортов» 5 августа 1716 года вышла в море на патрулирование и сопровождение караванов торговых судов.

Английский флот, примкнувший к этой коалиции, только делал вид сближения с Россией. На самом же деле Англия не могла допустить полного разгрома Швеции. Поэтому операция по высадке объединённых сил в Бернгольме не состоялась. Англия снова встала на сторону Карла XII.

Но с тех пор Пётр не раз «с гордостью вспоминал, как ему между Копенгагеном и Бернгольмом… привелось командовать в качестве первого флагмана четырьмя первоклассными флотами».[82]

Российские земли были возвращены Петром. Теперь надо было закрепить владение ими мирным трактатом. Но мир не давался.

Переговоры на Аландских островах в мае 1718 года не дали результатов. Даже со смертью Карла XII под норвежской крепостью (пуля навылет пробила ему голову) надежды Петра на успешное заключение мира не оправдались. Он понял, что нужно действовать решительнее, чтобы заставить Швецию принять его трактат.

В мае 1719 года, по данным разведки, Петру стало известно о выходе из порта Пиллау шведских военных кораблей. На перехват их была направлена эскадра Наума Сенявина. Утром 24 мая он настиг шведов между островами Эзелем и Готландом и дал бой, который закончился полной победой русского флота. «Были захвачены линейный 52-пушечный корабль «Вахмейстер», 35-пушечный фрегат «Карлскронваген», 12-пушечная бригантина «Бернгардус». По этому поводу «была отчеканена наградная медаль, известная в пяти вариантах».[83]

Серебряной медалью диаметром 44 мм были награждены унтер-офицеры, а диаметром 41 и 32 мм — матросы и солдаты. Для офицеров были изготовлены золотые медали в зависимости от ранга.

Изображение на медалях, посвящённых морским победам, с 1714 года стало традиционным. На реверсе этой медали тоже изображён морской бой с той же надписью: «ПРИЛЕЖАНИЕ И ВЕРНОСТЬ ПРЕВОСХОДИТЪ СИЛНО». Под обрезом: — «МАИЯ 24 ЧИСЛ. 1719». На аверсе же, как обычно, — портрет Петра, повёрнутый вправо. В обрезе плеча стоят инициалы «КО».

По поводу этой медали в именном указе Петра говорится следующее: «Господин Президент, отпишите в Москву дабы в монетном дворе сделали немедленно монет золотых для раздачи морским офицерам, которые взяли три Шведских воинских корабля майя в 24 день сего 1719 года, а именно числом 67 разных сортов и велите у всех сделать на одной стороне баталию морскую, а на другой стороне обыкновенно Нашу Персону».[84] Медаль выдавалась с Андреевской (голубой) лентой.

Автор (с инициалами «КО»), резавший портретные стороны петровских рублей и выполнявший штемпели для этих медалей, неизвестен. Но есть основания «предполагать», что это был русский мастер.

Наряду с наградными медалями на это же событие существовало также два типа памятных мемориальных медалей.

Под влиянием английской дипломатии переговоры на Аландских островах умышленно затягивались. Пётр был раздражён: «Я пошлю сорок тысяч вооружённых уполномоченных, которые подкрепят то, что говорится на Аланде». Началась высадка десанта в различных пунктах шведского побережья, огромный российский флот был сосредоточен у Лемланда, недалеко от места переговоров. В Стокгольме началась паника, шведы молили англичан о помощи. Но адмирал Норрис не решался на открытые действия против русских.

«Неполезного мира не учиним!»[85] — с этим решением Пётр приказал М. М. Голицыну выбить шведов из района Аландских островов.

26 июля 1720 года русская галерная эскадра подошла к острову Дегерэ. Определив состав шведского флота, Голицын решил использовать новую тактику морского боя. Для занятия удобной позиции эскадра стала отходить к шхерам острова Гренгам, увлекая за собой высокобортные парусные корабли шведского вице-адмирала Шеблота. Когда суда втянулись в мелководный район со множеством островов и подводных камней, русские перешли в контратаку. В упорном, жестоком сражении «два шведских фрегата выбросились на камни», а два других были захвачены, не избежав абордажного боя. Изуродованный в бою флагман противника с девятью мелкими судами спасся бегством. Появление двух новых шведских линейных кораблей и усиливавшийся ветер спасли уходящие суда от преследования и полного разгрома.[86]

О результатах этой победы Пётр не без иронии писал А. Д. Меншикову: «Правда не малая виктория может причесться, а наипаче, при очах английских, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот».[87] Так английский флот и не решился выступить на защиту шведов.

За Гренгамское сражение «штаб-офицерам на цепях золотых жалованы медали золотые ж, которые через плечо носили, а обер-офицерам золотые медали на голубой неширокой ленте, которые прикалывая к кафтанной петле носили, унтер-офицерам и солдатам серебряные патреты на банте голубой ленты, приколотые к кафтанной же петле, нашивали, с надписью на тех же медалях о той баталии».[88]

Золотых медалей отчеканено было три типа. Все они круглые, диаметром 41, 37 и 27 мм. Для награждения солдат — серебряные в размер рублевика, диаметром 41 мм. Изображение на медалях традиционное для морских побед. Но круговая надпись несколько изменена — «ПРИЛЕЖАНИЕ И ХРАБРОСТЬ ПРЕВОСХОДИТ СИЛУ», под обрезом — «1720 ИЮЛЯ ВЪ 27 ДЕ.».

Все четыре типа медалей выполнены одним и тем же неизвестным мастером, резавшим портреты на рублёвых монетах с 1720 по 1722 год. Они помечены (под нижней плечевой ленточкой) монограммным клеймом «К». Оборотные стороны медалей принадлежат, по-видимому, резцу того же мастера, за что говорит «единый стиль рельефа рисунков»; «а на наиболее крупной гренгамской медали полностью совпадает начертание букв лицевой и оборотной сторон с выделяющимися из строки более крупными „О“ и „С“».[89]

Английская эскадра Норриса воочию видела, как петровский галерный флот громил шведскую эскадру. Убедившись в бесплодности попыток вытеснить Россию с берегов Балтийского моря, Англия потеряла интерес к этой войне. Истощённая Швеция, лишившись поддержки союзницы, вынуждена была уступить требованиям Петра.

30 августа 1721 года в городе Ништадте (в Финляндии) был подписан мирный договор на выгодных для России условиях. Весь Финский залив от Выборга до Риги, а также прилегающие к его побережью земли были закреплены за Россией на «вечное владение и… собственность…»[90]

Так завершилась многолетняя борьба Петра I за Балтийское море. Он называл её «трёхвременной школой», имея в виду войну, продолжавшуюся двадцать один год — «все ученики науки и в семь лет оканчивают, обыкновенно, но наша школа троекратное время была, однакож, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».[91]

Современник тех событий французский посол Кампредон отмечает, что в Петре проявился «великолепный гений, подкрепляемый зрелыми размышлениями ясного проникновенного рассудка, чудодейственной памятью и храбростью». Они-то и сделали его «величайшим обладателем земель во всей Европе и самым могущественным государем Севера… Россия, едва известная некогда по имени, теперь сделалась предметом внимания большинства держав Европы, которые ищут её дружбы, или боясь её враждебного отношения к их интересам или надеясь на выгодные от союза с ней».[92]

Заключение мира было торжественно отпраздновано пирами, маскарадами, фейерверками сначала в новой приморской столице — «Питербурхе», а затем в Москве. Во время праздничного карнавала помощники Петра говорили: «Мы из небытия в бытие произведены и в общество политических народов присовокуплены».[93]

Члены сената и синода в дни торжеств ратовали за то, чтобы «он позволил привести всероссийское государство и народ в такую славу через единое своё руковождение».

С этого времени была установлена следующая форма его титула: «Божей милостью, мы Пётр I, император и самодержец Всероссийский».

Если бы можно было перенестись в ту далёкую эпоху, то мы увидели бы, как Пётр праздновал заключение долгожданного мира:

«Радостные возгласы: „Виват! Виват! Пётр Великий!“ „Виват! отец Отечества!“ — заглушались громом орудийных залпов, салютами тридцати трёх полков.

Праздник победы превратился в невиданное народное гулянье. Сотни петербуржцев толпились возле двух фонтанов, из которых непрерывной рекой текло белое и красное вино.

Для знатных гостей в сенате был сервирован обед на тысячу персон.

Вечером скованная гранитными берегами Нева отражала разноцветные фантастические созвездия потешных огней. Несколько дней продолжалось весёлое… и шумное празднество. Неутомимый на хитрые выдумки Пётр затеял диковинный маскарад с участием самого князя-папы и всего „всепьянейшего собора“.

Празднование победы над шведами перенеслось в Москву. Те же балы и фейерверки шумно ворвались в патриархальную жизнь древней русской столицы. Грандиозное маскарадное шествие возвестило начало двухнедельного народного торжества.

По заснеженным улицам Москвы, нарушая тишину морозного дня музыкой и песнями, скрипя полозьями, извивался пёстрой, разноцветной лентой санный поезд, возглавляемый сидящим на колеснице Бахусом. За ним ехали запряжённые медведями, собаками и свиньями разукрашенные сани.

Всешутейший патриарх с высоты своего огромного трона благословлял стоявших по обе стороны дороги хохочущих зрителей. По бокам его ехали верхами на оседланных быках в кардинальских мантиях члены „всепьянейшего собора“.

Сам Пётр, счастливый, радостный и озорной, в костюме голландского матроса восседал на палубе помещённого на санях фрегата. За ним ехала Екатерина в костюме фрисляндской крестьянки. Её окружала толпа придворных, вельмож и иностранных послов, изображавших диких африканцев, черкесов, турок, индейцев и китайцев.

Ради оживлённых и шумных балов, ослепительных фейерверков, разгульных кутежей на две недели были забыты все дела и заботы.

Так праздновал свою победу над шведами Пётр…».[94]

Огромное число участников Северной войны было награждено медалями в честь заключения Ништадтского мира. «Большим тиражом чеканилось восемь различных типов» медалей:[95] для солдат и унтер-офицеров — серебряные, диаметром соответственно 41, 44 мм. Для офицеров — золотые разного достоинства в зависимости от чина и заслуг.

Для прославления успехов России (в дар иностранным влиятельным представителям дипломатических кругов и правительств) было выпущено множество памятных медалей с латинскими надписями.

Все медали были оформлены очень торжественно. Они имели сложное по композиции, с элементами аллегории изображение: Ноев ковчег, а над ним летящий голубь мира с масличной ветвью в клюве; вдали видны Петербург и Стокгольм, соединённые радугой. Надпись поясняет значение изображённого: «СОЮЗОМ МИРА СВЯЗУЕМЫ», а под обрезом слова: «ВЪНЕИСТАТЕ ПО ПОТОПЕ СЕВЕРНЫЯ ВОИНЫ 1721».

Реверсы солдатских и памятных медалей заняты пространной надписью, прославляющей Петра, провозглашающей его императором и отцом Отечества. На офицерских медалях вместо этой надписи помещён портрет Петра I, и эта сторона является для них лицевой.

Ништадтская медаль знаменует собой ещё одно важное событие в жизни Российского государства: она впервые была отчеканена из «злата» и «серебра» «домашняго», т. е. добытого в России, что и отмечено в надписи. Сделаны солдатские медали из серебра Нерченских рудников Большого и Малого Култука.[96]

После заключения Ништадтского мира Пётр решил наладить торговые связи с самыми отдалёнными странами. Прежде всего ему необходимо было найти кратчайший путь в Индию, который пролегал через Каспийское море. Для этого Пётр планировал завладеть им и поставить по берегам свои форпосты.

Через пять месяцев после завершения войны со шведами он готовится к Персидскому походу. На Волге и её притоках строит «островские» и «ластовые» суда, весной собирает их в Нижнем Новгороде, а оттуда вместе с прибывшими войсками перегоняет в Астрахань.

Для того чтобы избежать кровопролитной войны, русский царь ещё в июне 1722 года обратился к народам Востока с воззванием, в котором говорилось, что идёт он на берега Каспия с благими намерениями, а не как завоеватель. Эта мера в дальнейшем оправдала себя.

15 июля 1722 года под командованием генерал-адмирала Ф. М. Апраксина вышла из Астрахани целая флотилия судов и уже «23 августа власти Дербента поднесли Петру серебряные ключи от города. Между дисциплинированными русскими войсками и местным населением сложились тёплые отношения. В преданиях народов Кавказа говорится о Петре как о милостивом покровителе. В литературе о деяниях Петра приводится любопытный пример из рукописного сборника, переведённого на русский язык:

„В 1138 году Геджры повелитель России и Казани, Пётр I, да успокоит бог душу его, с победоносным войском, переправясь через Терек и Койсу, вступил во владение Дербента. Жители оного вышли навстречу сего могущественного царя с ключами города и были осчастливлены ласковым словом его“».[97]

Но дальнейший поход на Баку не состоялся. Поднялась буря, и сильнейший шторм погубил все транспортные суда, гружённые провиантом для войск. Однако экспедиция Саймонова к городу Решту на берегу Энзелинского залива провинции Гилянь увенчалась успехом. Сам же Саймонов отправился на реку Куру выбирать место под строительство нового города — будущего главного «торгового центра Восточного Закавказья».

В последующем 1723 году Пётр, на сделанных наскоро судах, забрасывает под Баку десант. На отказ о сдаче русские корабли начали орудийную бомбардировку укреплений «одновременно с сухопутной артиллерией». После такой демонстрации силы властям города было заявлено, что «если дело дойдёт до штурма, то он (генерал-майор Матюшин) сожжёт Баку и никто из жителей не спасётся». 26 июля 1723 года город открыл ворота и был подписан мир с Персией.

Дербент, Баку, Ленкорань с прилегающим к ним побережьем стали последними завоеваниями Петра. В память об этих событиях было отчеканено несколько типов медалей для награждения участников «военных действий 1722–1723 гг. в районе Баку, Дербента и Астрахани».

Серебряной медалью, диаметром 54 мм, награждались донские казаки за поход на Баку. Называлась она «Наградная медаль для казаков 1723 г.».[98] На лицевой стороне медали традиционное изображение Петра, а на оборотной — Российский герб — двуглавый орёл, увенчанный короной, под ним дата — «1723».

Вот что пишет об этой медали научный работник Государственного Эрмитажа Е. С. Щукина: «Неизвестно, почему она получила такое название. По всей вероятности, она предназначалась для награждения участников военных действий 1722–1723 гг. в районе Баку, Дербента и Астрахани. В письме И. Дмитриева-Мамонова к графу Брюсу от 23 февраля 1723 г. упоминается указ императора о замене присланных серебряных медалей на золотые для раздачи офицерам Преображенского, Семёновского, Ингерманландского и Астраханского полков, бывшим в низовом походе…».[99] И далее следует её заключение: «Медаль 1723 г. включается, таким образом, в число прочих воинских наград, и нет основания связывать её с какой-либо отдельной группой русских войск».

Все эти медали выполнялись неизвестным русским мастером с инициалами «О.К.». Чеканилась медаль без ушка, которое припаивалось позже. Носили её на Андреевской ленте.

И завершает серию Петровского времени медаль на смерть самого Петра I.

На это событие было отчеканено очень много различных типов медалей. Только золотых насчитывается (по степени их ценности) восемь: для вручения высшей военной администрации — в 50, 30 и 20 червонцев, бригадирам — в 16, полковникам — в 10, майорам — в 8, капитанам — в 6 и поручикам — в 4 червонца.[100] Всего золотых медалей было отчеканено 1600 штук, а серебряных — для награждения нижних чинов — унтер-офицеров, капралов и солдат — десять тысяч.[101] Эти медали неповторимы в своём роде и портретом, и аллегорической композицией реверса.

Чеканились они на новом Санкт-Петербургском монетном дворе. Мастера, резавшие штемпели, не оставили своих монограмм. Но по характеру работы угадывается сходство с теми из них, что резали первые рублёвые монеты с пометкой «СПБ» в 1724 и 1725 годах.

Портрет Петра на лицевой стороне медали иного, чем на прежних наградах, типа — «с суровым мужественным лицом и с бюстом в пышном обрамлении богатой мантии».[102]

На оборотной стороне медали — изысканная аллегорическая композиция: «Вечность в виде женской фигуры со своей эмблемой — свившейся в кольцо змеёй, сидя на облаке, уносит ввысь Петра I, облачённого в античные одежды. Внизу на берегу моря — Россия в виде сидящей женщины в короне и порфире, окружённой атрибутами императорской власти, наук, искусств, промышленности и военными трофеями. В море видны суда, знаменующие морскую мощь России. Надпись: „Виждь какову оставих тя“ можно понять адресованной двояко — к России или к Екатерине».[103]

Такие медали выдавались во время похорон Петра вместе с Андреевской лентой военным. Гражданскому населению раздавались памятные жетоны.

После кончины Петра наградные медали в России долгое время не выпускались. Множество интересных событий военной истории не были воплощены в миниатюрные памятники русского народа.

С приходом к власти курляндской племянницы Петра I — Анны Иоанновны началось мрачное время «бироновщины», которое парализовало культурное развитие страны.

После смерти Петра I традиция массового награждения медалями участников войн и отдельных сражений была в России полностью утрачена. И это несмотря на то, что в те годы происходили успешные войны с Турцией (1735–1739 гг.) и со Швецией (1741–1743 гг.), в ходе которых были взяты Перекоп и Очаков, капитулировали шведские войска в Гельсингфорсе, потеряв свою гребную флотилию. Но командование армией и флотом находилось в то время в руках иностранцев и единственным «поощрением» для солдата являлась трость, входившая в комплект формы офицера. Даже выпуск медали для офицеров за взятие города Данцига (Гданьска) в 1734 году, проект которой был предложен на утверждение царице Анне Иоанновне, не получил одобрения.[104]

И только в самом конце царствования Елизаветы Петровны, во время Семилетней войны (1756–1763 гг.), была отчеканена медаль за победу над прусскими войсками под Кунерсдорфом, близ Франкфурта-на-Одере. Эта победа вспоминается нами реже, чем Полтава, Бородино или защита Севастополя, так же как и замечательный русский полководец, выигравший эту битву, генерал-фельдмаршал Пётр Семёнович Салтыков. Однако победа при Кунерсдорфе принесла русскому оружию куда больше славы, чем взятие в 1760 году Берлина. Это была действительно грандиозная баталия, в которой прусская армия, считавшаяся эталоном[105] военной организации во всей Европе, была полностью разгромлена. Сам король Фридрих II едва избежал плена — прусская кавалерия чудом спасла его. После сражения он был в таком состоянии, что даже покушался на самоубийство и писал в Берлин: «Всё потеряно, спасайте двор и архивы». А брату — «Из 48 тыс. армии я в настоящий момент не имею и трёх тысяч. Все бегут и я теряю мужество… Стряслось ужасное несчастье… Я не вижу выхода из положения и чтобы не солгать, считаю всё потерянным… До свидания навсегда…»[106]

Вся Европа после Кунерсдорфа восхищалась могуществом России и благородством русских. «Надлежит удивляться, — писал немецкий историк Ретцов, — тому великодушию, с каким российский полководец поступил с совершенно разбитою и в бегство обратившуюся армией… Ежели бы Фридриху удалось столь решительно поразить россиян, то никакие бы уважения не удержали бы его: он повелел бы коннице ниспровергнуть русских в Одер или искрошить в куски саблями».

В именном указе Елизаветы Петровны от 11 августа 1760 года было сказано, что «…такая славная и знаменитая победа, каковым в новейшие времена почти примеров нет: …повелела сделать приличную сему происшествию медаль и раздать бывшим в той баталии солдатам».[107]

Медаль эта необычна тем, что на оборотной стороне её помещена сложная, насыщенная аллегорическими деталями композиция: на переднем плане воин в древней римской одежде с русским знаменем в одной руке и копьём в другой. Он перешагивает через поверженный сосуд с вытекающей из него водой, на струе надпись: «Р. ОДЕР». На заднем плане вид Франкфурта, перед ним — поле битвы, где среди убитых, брошенного оружия и знамён видны штандарты с монограммой Фридриха Великого. И надпись: вверху — «ПОБЕДИТЕЛЮ», внизу — «НАДЪ ПРУСАКАМИ АВГ. 1. Д. 1759».

На лицевой стороне изображён вправо обращённый бюст императрицы Елизаветы. Под изображением подпись медальера: «Тимофей И.», вокруг портрета надпись: «Б. М. ЕЛИСАВЕТЪ. I. ИМПЕРАТ. И САМОД. ВСЕРОСС».

Основой для выполнения штемпелей послужили проектные рисунки младшего библиотекаря Академии Наук И. К. Тауберта.[108] Вначале было отчеканено 31 000 штук таких медалей, в том числе 1000 без ушков, которыми, по-видимому, награждались воины, не принимавшие непосредственного участия в бою.[109]

В июле 1761 года медали были отправлены в «пяти тюках с пристойным конвоем» на позиции в Пруссию,[110] но их не хватило для награждения всех участников сражения.

В 1763 году, уже при Екатерине II, отчеканили ещё 500 медалей[111] елизаветинскими штемпелями, но и их не было достаточно. И лишь по указу от 19 февраля 1766 года «на дачу бывшим в Пруссии… старшинам и казакам (Войска Донского)… серебряных медалей трёхтысячное число… в коим весом четыре пуда двадцать девять фунтов сорок золотников на Московском монетном дворе сделаны».[112]

Итак, за пятилетний период награждения солдат и унтер-офицеров было выпущено всего 34 500 штук серебряных, по типу рублевиков, медалей, диаметром 39 мм, которые носили на груди на Андреевской ленте.

Вышеописанная медаль оказалась «бельмом на глазу у прусских королей». Сразу же после смерти Елизаветы Петровны, с января 1762 года, под видом миссионеров из Пруссии в Россию стали посылаться торгаши, скупщики, и начинается открытая целенаправленная «охота за медалями со злополучной надписью „Победителю над пруссаками“».[113]

Этому содействовал приход на российский престол гольштинского принца Петра Фёдоровича (Петра III). Новоиспечённый император разговаривал по-немецки, читал только прусские газеты и преклонялся перед прусским королём. Даже носил перстень с портретом Фридриха II и открыто желал ему успехов в войне с русскими.

Вскоре Пётр III вернул Фридриху завоёванную Восточную Пруссию и этим свёл на нет победоносную войну. Такие антинациональные действия вскоре привели к государственному перевороту, в результате которого власть перешла в руки Екатерины II.

Царица в 1762 году, чтобы задобрить верхушку казачьих войск, повелела отчеканить золотые медали диаметром 65 мм и в канун своего коронования 22 сентября наградила этими «особливыми знаками для ношения на шее на голубой ленте»[114] девять полковников Войска Донского — участников знаменитой «Франкфуртской баталии».

Эта медаль выполнена без развёрнутой композиции сражения на реверсе, но с крупной, во всю медаль, трёхстрочной надписью: «Победителю — надъ прусаками — авг. 1. д. 1759». Надпись обрамлена орнаментом из знамён, копий и прочих воинских атрибутов; вверху, над лавровым венком — голова бога войны Марса в боевом шлеме. На лицевой стороне, в память о своих милостях, новая царица велела поместить вместо елизаветинского портрета свой лик.

За Кунерсдорфскую победу были отмечены наградами даже целые боевые подразделения.

Для награждения полков, участвовавших во взятии Берлина в 1760 году, были изготовлены серебряные трубы с надписью: «Поспешностью и храбростью взятие города Берлина. Сентябрь 28 дня 1760 года».[115]

Российская казна постоянно требовала всё новых и новых пополнений. Значительную роль в этом играла добыча драгоценнейшей сибирской пушнины. В XVII веке она являлась основой экспорта, которым покрывался дефицит русского государства в золоте и серебре. В поисках более богатых мест русские зверопромышленники продвигались всё дальше на восток.

В XVII веке вся Сибирь была уже пройдена. В 1639 году казачий отряд в тридцать человек вышел на побережье Охотского моря. В устье реки Ульи (южнее Охотска) они построили зимовье, и это было первое русское поселение на берегах Тихого океана. В 1640 году казаки отряда Москвитина побывали на Сахалине. Спустя восемь лет Попов с Дежнёвым, обогнув Чукотский нос, поднялись по реке Анадырь в её верховья и построили острог. В 1697 году Атласовым была открыта Камчатка, а в 1722 году Евреинов вручил Петру I карту Курильских островов.[116] Таким образом, было завершено открытие и освоение обширных восточных территорий России.

В XVIII веке зверопромышленники начали с Камчатки уходить на промыслы в океан — на острова, изобилующие различным ценным зверем: котиками, каланами, морскими бобрами. Плавание по океану, особенно по северной его части, было опасным. Многие мореходы и промышленники гибли в штормах, от нападения диких островитян и при случайных обстоятельствах — от голода, холода и цинги. Но игра стоила свеч. Из удачного вояжа некоторые промышленники возвращались с тысячами шкурок ценнейших мехов, которые составляли по тому времени огромный капитал — порой в сотни тысяч рублей. Так, например, зверопромышленник Евтихий Санников и сержант Емельян Басов возвратились 13 августа 1744 года с острова Беринга с пятью тысячами ценнейших шкур морских зверей, стоимостью в 64 тысячи рублей.[117] Через год они отправились на промысел ещё дальше — на остров Медный — и возвратились с ещё большим грузом мехов: добыли 8 тысяч шкур котиков, каланов и голубых песцов стоимостью 112 220 рублей. Так была открыта группа Командорских островов.

Случались, конечно, и драматические ситуации в жизни отважных звероловов. В 1753 году группа охотников во главе с купцом Серебренниковым и мореходом Башмаковым у Андреяновских островов потерпела кораблекрушение. Весь богатый груз утонул, а судно было штормом выброшено на берег. Два года пришлось им провести на острове.

В 1755 году компания купцов Красильникова и Трапезникова добралась до одного из первых Алеутских островов. Но встретив на нём множество вооружённых алеутов, вынуждена была повернуть обратно к Командорам. При подходе к острову Медный судно попало в сильный шторм и было разбито о прибрежные скалы. Спаслась только часть команды, которой пришлось провести зиму на острове. Весной, соорудив из наносного леса две примитивные байдары, они сумели перебраться на остров Беринга. И только через три с лишним года удалось им (с помощью промышлявших в этом районе русских судов) вернуться на Камчатку.

Открытие новых островов, несмотря на огромные трудности, продолжалось. Царское правительство извлекало из пушного промысла большую выгоду — купцы платили в казну десятую часть добытых мехов, а с населения вновь открытых островов взимался «ясак». Вся собранная пушнина поступала через Камчатку и Охотск в Иркутское ведомство, а оттуда шла на продажу в Китай. Доход государству был великий, но помощи звероловам от правительства практически никакой не было.

С приходом к власти Екатерины II (в 1762 году) положение купцов-промышленников несколько улучшилось. Видя выгоду от восточных промыслов, она направляет экспедицию Креницына и Левашова для исследования и уточнения уже открытых земель, для приведения в подданство их населения и дальнейших новых открытий. Купеческим компаниям императрица начинает оказывать конкретную финансовую помощь, которая приобретает систематический характер. Кроме того, было предписано выдавать им порох, канифас на паруса и даже иногда пушки.[118] А 7 марта 1774 года было отменено взимание со звероловов десятой доли добытой пушнины, сохранилась только пошлина в пограничных таможнях.[119]

Для поощрения промысловиков, за проявленную при этом «ревность в сыскании за Камчаткою новых островов»[120] Екатерина II в 1762 году, сразу же после вступления на престол, в августе месяце, учредила золотые и серебряные медали (диаметром 42 мм), которые носили на шее на Андреевской ленте.[121] На лицевой стороне их изображён портрет Екатерины II, развёрнутый традиционно вправо, а на обороте помещена в изящном, тонком орнаменте четырёхстрочная надпись: «ЗА ПОЛЕЗНЫЕ — ОБЩЕСТВУ, ТРУДЫ — 1762. ГОДУ — АВГУСТА. 31. ДНЯ».

Одними из первых золотыми медалями были награждены в 1764 году за открытие Лисьих островов (Умнак, Уналашка и Кадьяк) мореход Степан Глотов, передовщик судна Иван Соловьёв и двенадцать купцов-пайщиков этой компании, в том числе Семён Красильников, Афанасий Орехов, братья Пановы, Василий Куликов.[122] Три года они провели на островах. В своём рапорте Большерецкой канцелярии от 12 сентября 1762 года Глотов сообщал ценные сведения об открытиях, а Пётр Шишкин составил карту этих островов.

В следующем 1763 году на этих островах произошла большая трагедия. Четыре судна, прибывших на промыслы, были уничтожены алеутами, а их экипажи перебиты. Из 175 промышленников уцелело только одиннадцать, их вывезли позже на Камчатку Глотов с Соловьёвым, судно которых тоже подверглось нападению. Но Глотову удалось установить мирные отношения с алеутами и даже развернуть с ними широкую торговлю. В процессе обмена он приобрёл два «курьёзных ковра» из пушнины, один из которых был послан в подарок самой императрице Екатерине II.[123]

Позже мореход Степан Глотов участвовал в составе секретной экспедиции Креницына и Левашова. Осенью 1768 года он с отрядом штурмана Крашенинникова на трёх байдарках сумел за двадцать дней обследовать и описать северное побережье полуострова Аляска протяжённостью 160 километров. Зимовать им пришлось в очень тяжёлых условиях на острове Уналашка. Алеуты постоянно грозили нападением, и только пушки сдерживали их агрессивность. Кроме всего прочего свирепствовала цинга. От неё за зиму умерло шестьдесят человек. 4 мая не стало и Степана Глотова.[124]

В 1766 году были награждены медалями купец Андреян Толстых, казаки Пётр Васютинский и Максим Лазарев. Три года они провели на шести вновь открытых островах в средней части Алеутской гряды. Впоследствии эти острова были названы Андреяновскими. В своём рапорте Толстых сообщал в Большерецкую канцелярию: «На оных всех шести островах жительствующего народа под власть ея императорскому величеству и в ясашный платёж приведены».[125] Васютинский и Лазарев, помимо награждения медалями, были произведены за их славные деяния в дворяне.[126]

Три года островной жизни были для них удачными. Но на обратном пути вблизи камчатского побережья случилось кораблекрушение. Никто из экипажа не погиб, однако ящик с путевым журналом и описаниями островов сохранить не удалось. Все документы позже пришлось восстанавливать по памяти. Это был третий вояж Андреяна Толстых, где он потерял судно и, разорившись в прах, снова пошёл на службу к бывшим своим коллегам — купцам-промышленникам.

Позже, в 1766 году, он искал мифическую «Землю Жуана-де-Гамы», затем плавал к югу, вдоль Курильской гряды. На обратном пути (недалеко от входа в бухту, у мыса Шипунского) погиб со всем своим экипажем в шестьдесят человек, чудом спаслись лишь трое.[127]

В 1767 году за успешное путешествие к дальним Алеутским островам были награждены золотыми медалями купцы-промышленники Иван Лапин и Василий Шилов.[128] Годом позже за организацию вояжа на самый дальний остров Алеутской гряды Умнак, отделённый от полуострова Аляска лишь нешироким Исаноцким проливом, был награждён медалью вологодский купец Фёдор Буренин,[129] а затем вся компания Гаврилы Пушкарёва.[130]

Любопытное путешествие, имевшее политическую подкладку, организовал в те годы якутский купец Лебедев-Ласточкин, получивший инструкцию «…следовать под видом звериных промыслов на Курильские дальние острова и до последнего ныне нам известного двадцать второго, Аткиса называемого… и между тем важная услуга принята будет, если с японцами увидясь и учиня знакомство, завесть с ними торг». Для этих целей было взято много различных подарков, сам купец передал капитану Ивану Антипину свои карманные часы.

24 июня 1775 года судно «Николай» отправилось по указанному маршруту, но у восемнадцатого острова Уруп было разбито штормом вблизи берега. Команда не пострадала, но вынуждена была провести всю зиму на острове. Только весной 1776 года послали за помощью на Камчатку байдары.

Узнав о крушении, Лебедев-Ласточкин добился от властей разрешения на использование казённой бригантины «Наталья» и 10 сентября 1777 года направил её на остров Уруп. Капитану был вручён новый указ: «…разведать, не найдёца ли каких вновь неизведанных земель», а также стараться достичь по-возможности и «японских городов»… «Не будут ли они согласными… утверждать торг, где пристойно для того учинить порт».[131]

19 июня 1778 года у острова Аткис капитан встретил японское судно «Танги-мару». Японцы проявили большую деликатность, прислав к русским посыльного узнать, не нуждаются ли русские в помощи. Но торговый контакт с ними не получился. Японские власти запрещали своим подданным вести прямую торговлю с русскими купцами. Им разрешалось лишь «…с первого случаю одними презентами (обменяться)… а торгу не производить».[132] Японцы назначили новые встречи и предлагали наладить торговые отношения через местное население Курильских островов…

8 января 1780 года судно «Наталья», стоявшее возле острова Уруп, при сильном землетрясении было сорвано с якоря и выброшено на сушу более чем за четыреста метров от берега. Узнав об этой трагедии, купцы Камчатки долгое время не решались посылать свои суда промышлять на Курильскую гряду.[133]

И всё-таки, несмотря ни на что, эта экспедиция помогла русскому правительству в начале 90-х годов наладить дипломатические отношения с Японией. Сам Лебедев-Ласточкин в 1779 году был награждён правительством медалью «За полезные обществу труды» за то, что «…имел случай первым свести знакомство с японцами и положить начало к заведению с ними торга».[134]

Здесь нельзя не отметить ещё одно важное событие — создание «Северо-Восточной компании на западных берегах Америки», за что её главные организаторы Шелехов и Голиков 12 сентября 1788 года были награждены золотыми медалями (диаметром 40 мм) «…для ношения на шее с портретом Ея Величества на одной стороне, а на другой с изъяснением, за что даны…»[135] В соответствии с этим же именным указом Екатерины II на оборотной стороне медали была выполнена следующая надпись в восемь строк: «За усердие къ пользе — государственной — распространениемъ — открытия неизвестныхъ — земель и народов — и заведения съ ними — торговли. — 1788 г.». Этим же указом оба купца были жалованы похвальными грамотами «…с изображением всех их к добру общему подвигов и благонамеренных деяний», а также «серебряными» шпагами, которые указывалось «…купить, употребя деньги из Сенатского расхода».[136]

Штемпели для изготовления этих медалей резали известные русские мастера — Тимофей Иванов (аверс) и Самойла Юдин (реверс).

Хорошо передал писатель В. Л. Григорьев в своём романе диалог Г. И. Шелехова с А. Н. Радищевым по поводу купеческой награды:

«— За всё, что претерпели мы, и за всё, что терпеть готовы, получил вот этакую… — мореход пренебрежительно потряс подвешенной на шее медалью с портретом самодержицы.

— Вы медаль получили, а спутники ваши, первооткрыватели, чем их подвиг отмечен? — спросил Радищев[137]».

Проблема сохранения брошенных младенцев существовала издавна. Актуальна она во всём мире и в наши дни.

Ещё в начале IV века Константин Великий пытался в Царьграде организовать воспитание брошенных детей за счёт государственной казны, но это дело оказалось не по силам даже Римской империи.[138] И только впервые на Западе в 787 году миланский архиепископ сумел создать надлежащий приют для подкидышей, где они воспитывались до восьмилетнего возраста, с использованием для вскармливания младенцев наёмных кормилиц.

Но массовая организация своего рода детских домов началась только с возникновением монашеских орденов в XII–XIII веках. Приём подкидышей проводился тайно, не открывая имён родителей. Для этого использовалась специальная колыбелька в стене, в которую со стороны улицы клали младенца, и она под его тяжестью поворачивалась на шарнирах внутрь дома, подавая одновременно сигнал звонком. Впоследствии эта конструкция стала использоваться во всей Европе, перекочевав затем на американский континент.

Заботы о подкидышах возлагались на орденские общины. В своих воспитанниках они приобретали себе прислугу и рабочую силу. По сути, это были будущие члены низшей касты ордена, из которой выходили отличные воины. Но после Европейской Реформации (религиозных преобразований) в XIV веке рыцарско-монашеские ордена были уничтожены и дальнейшее развитие сиротских приютов надолго затормозилось.

Позже европейские правители увидели в воспитании оставленных родителями детей способ пополнения своих армий. Воинственный французский король Людовик XIV высказался по этому поводу следующим образом: «…Должна быть сохранена жизнь подкидыша, так как они в будущем могут быть полезны государству (в качестве солдат)».

А Наполеон Бонапарт надеялся в будущем за счёт сирот пополнить свой королевский флот.[139]

К началу XVIII века в Европе заметно обозначилось стремление к увеличению населения. Оно способствовало подъёму развития воспитательных домов.

В России такие дома существовали ещё в царствование Михаила Фёдоровича. Они находились под попечительством Патриаршего приказа. Позднее, в царствование Алексея Михайловича, был организован по инициативе архимандрита Никона «дом для сирот» в Новгороде. Там же, у Новгорода, в Холмо-Успенском монастыре в 1706 году был учреждён митрополитом Иовом «первый приют для незаконнорожденных, или зазорных младенцев», на содержание которого царём Петром I были выделены средства с монастырских вотчин.

В 1715 году Пётр I повелел в Москве и в других больших городах у церковных оград построить «госпитали» и «…объявить указ, чтобы зазорных младенцев в непристойныя места не отметывали, но приносили бы к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно, через какое закрытие, дабы приносимых лиц не было видно».[140]

С этими нововведениями Петра I подкидывание младенцев потеряло свой преступный характер. Под покровом тайны падшие девушки могли легко освободиться от своего плода любви и встать на праведный путь. Но это продолжалось недолго. После смерти Петра I его преемники не стали уделять должного внимания этому новшеству, и все воспитательные дома, которые уже существовали в России, оставшись без поддержки, постепенно один за другим были закрыты.

С приходом к власти Екатерины II вернулся в Россию после девятнадцатилетнего пребывания за границей видный общественный деятель в вопросах педагогики Иван Иванович Бецкой. Он предложил прогрессивной императрице «Генеральный план Императорского Воспитательного дома в Москве», в основу которого была положена утопическая идея создания «новой породы (свободных) людей» — промышленников, ремесленников и купцов.[141] Екатерине понравился проект. 10 января 1763 года она утвердила его, а уже 21 апреля 1764 года состоялось торжественное открытие воспитательного дома. К этому времени было заготовлено три типа наградных медалей: золотые — диаметром 28 мм, серебряные (шейные) — диаметром 50 мм и нагрудные — 28 мм, выполненные талантливым иностранным медальером Иоганном Георгом Вехтером, находившимся при Академии художеств с момента прихода к власти Екатерины II.[142]

На лицевой стороне медали своеобразный портрет императрицы, развёрнутый по традиции вправо. На оборотной — сложная композиция с изображением здания воспитательного дома и двух женских фигур: левая — во весь рост (с крестом на правом плече) олицетворяет Веру, которая увещевает коленопреклонённую деву, готовую навсегда расстаться со своим младенцем. На фронтоне здания виден вензель Екатерины II «ЕА»; вверху, под бортиком медали, по кругу надпись: «И ВЫ ЖИВИ БУДЕТЕ»; внизу, под обрезом, дата в две строки: «СЕНТЯБРЯ 1 ДНЯ 1763 ГОДА». Медали эти были предусмотрены для ношения на зелёной ленте.[143]

После открытия первого воспитательного дома в Москве И. И. Бецкой был назначен президентом Академии художеств в Петербурге и ему было поручено разработать целый комплекс преобразований в учебных заведениях, а также устроить ещё один воспитательный дом в Петербурге.

Согласно новому положению воспитанники этих домов получали большие привилегии: все они и будущие «…дети их и потомки навсегда остаются вольными и не под каким видом закабалены или сделаны крепостными быть не могут; если питомец женился на крепостной, то жена его делается свободной; если питомица выйдет за крепостного, то она лично всегда остаётся вольною». А ещё они имели полное право «…покупать себе дома, лавки, устраивать фабрики и заводы, вступать в купечество, заниматься всякими промыслами и вполне распоряжаться своим имуществом».[144]

Средства на содержание воспитательных домов государством не отпускались, но были установлены источники доходов, за счёт которых помимо «доброхотных подаяний» они могли существовать. Четвёртая часть доходов на содержание сиротских домов поступала от общественно-развлекательных заведений, которые контролировало государство.

Воспитательные дома получили полную самостоятельность и со временем сильно упрочили своё благосостояние. Большую роль в этом сыграла поддержка главной благотворительницы Марии Фёдоровны (жены Павла I), под её влиянием находились ведомства, в обязанности которых входило финансирование воспитательных домов.

В 1772 году на средства уральского заводчика Прокофия Демидова при Московском воспитательном доме было создано Коммерческое училище и для его воспитанников была учреждена (за отличные успехи) своя наградная медаль, штемпели для которой резал Тимофей Иванов. Позднее, при Павле I, это заведение перевели в Петербург.[145]

Деятельность воспитательных домов продолжала расширяться. Был издан новый указ о свободном приёме туда законнорожденных детей. Такое решение привело к огромному притоку подкидышей. Дома стали переполняться, кормилиц не хватало, теснота и духота в помещениях приводили к большой смертности воспитанников — из каждых четырёх принятых младенцев трое умирало. Тогда опекунский совет решил передавать часть детей на воспитание в деревенские семьи. Но и эта мера не помогла. Большая смертность в самих домах спала, но зато стала косить детей, отправленных в деревни. В этот период из 100 воспитанников до двадцатилетнего возраста выживало только 10–13 человек.[146] А вскоре обнаружилось, что в воспитательных домах находится до 50 процентов законнорожденных детей. Поэтому было решено вести приём младенцев по новой системе, имея дело с конкретной личностью, сдавшей младенца и предъявившей необходимые документы. В 1828 году из-за чрезвычайно большой смертности дальнейшая организация подобных воспитательных домов была запрещена. Ибо «с 1823 по 1827 год из 1572 младенцев умерло 1505, а из принятых в 1815 году 538 младенцев к 1816 году (за один год) не осталось в живых ни одного».[147]

Терялась надежда на создание в России недостававших «третьего чина и нового рода людей» — свободных выходцев из государственных воспитательных домов.

Позднее, во второй половине XIX века, в царствование императора Александра II дело по воспитанию младенцев в России несколько сдвинулось с мёртвой точки. Для вскармливания младенцев привлекали за определённую плату (наравне с приглашёнными кормилицами) их родных матерей. Вознаграждение они получали только по истечении года — когда ребёнок окрепнет. В таких условиях смертность младенцев резко снизилась: до 7 процентов, тогда как в группе с использованием кормилиц она была вдвое выше.

В это же время стали приниматься на воспитание и сироты старшего возраста, не достигшие тринадцати лет. В основном это были дети привилегированного сословия.

К 1 января 1881 года в Петербургском доме насчитывалось уже более 33,5 тысяч воспитанников, из которых 31 тысяча находились на воспитании в деревенских семьях.

Воспитательный дом имел в округе около 100 школ, где учились его воспитанники. Кроме этого, при самом доме имелась учительская семинария и женское училище, готовившее к поступлению в фельдшерские и другие заведения своих питомцев. А 1 марта 1880 года для награждения отличившихся воспитателей сиротских домов были учреждены золотые и серебряные медали (диаметром 50 и 28 мм) на муаровой зелёной ленте.[148]

За золотые медали, жалуемые высшей администрации, взималось «…тридцать рублей в пользу увечных воинов». А «…за серебряные медали деньги не вносились».[149]

В 80-х годах нужда заставила открыть в провинциях новые пристанища для брошенных детей. Организовывались они в основном на частные благотворительные средства. Так, в Иркутске на свои деньги учредил дом некий Вазанов, в Вологде — купец Колесников, в Харькове открыли воспитательный дом на средства, выделенные земской и городской управами, и т. д..[150]

Ещё в 1731 году по предложению генерал-прокурора Сената Павла Ягужинского, бывшего сподвижника Петра I, последовал именной указ Анны Иоанновны от 29 июля об учреждении первого в России кадетского корпуса. В нём императрица давала предписание Сенату о его организации и о том, что «…дядя наш Пётр Великий… неусыпными своими трудами воинское дело в… совершенное состояние привёл… (оно и) поныне ещё в настоящем добром порядке содержится, однакож, дабы такое славное и государству зело потребное наивяше в искусстве производилось, весьма нужно, дабы шляхетство от малых лет к тому в теории обучены, а потом и в практику годны были; того ради указали мы: учредить корпус Кадетов, состоящий из 200 человек… детей, от тринадцати до семнадцати лет… и на содержание того корпуса… определяем сумму 30.000 рублей, и повелеваем нашему Сенату по сему учинить учреждение, каким порядком содержать и обучать, також и штат… и к тому способный дом приискать, и нам о всём том немедленно донесть».[151]

Это привилегированное учебное заведение закрытого типа было основано год спустя после выхода указа. Оно готовило к военной и гражданской службе исключительно дворянских детей и имело официальное название «Корпус Кадет». Размещалось оно в здании бывшего Меншиковского дворца с прилегающей к нему территорией «…в окружности более двух с половиной вёрст»,[152] с находившимися в то время на ней несколькими каменными флигелями, деревянными постройками и евангельской церковью. Главным директором его был назначен генерал-фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних «…в знак особого благоволения императрицы Анны Иоанновны».[153] Являясь в то же время президентом Государственной военной коллегии, он проявил по отношению к кадетскому корпусу большую заботу, вникал во все учебные и хозяйственные дела, знал наперёчет всех своих питомцев и был истинным хозяином вверенного ему учебного заведения.[154]

В соответствии с установленными правилами воспитанникам выдавалось казённое обмундирование: суконный тёмно-зелёный кафтан с красным отложным воротником и такими же обшлагами, штаны (лосиные) кремового цвета и тупоносые башмаки; лёгкий летний мундир и камзол из плотного холста; парадный мундир, украшенный золотым шитьём, и повседневная одежда: сюртук, камзол и штаны. Ко всему этому ещё прилагалась треугольная шляпа с узким золотым позументом, епанча (плащ), пять белых полотняных рубашек, два галстука, три пары белых штиблет из холстины, две пары чулок, три ленты для подвязывания волос в косицу и прочая мелочь.[155]

Согласно уставу в Корпусе был заведён строгий распорядок дня. Подъём (без четверти пять) сопровождался барабанной дробью. После совершения утреннего туалета кадеты шли на молитву и к 5.30 должны были быть готовы к завтраку. Занятия в классах начинались в 6.00, после четырёх уроков — в 10.00 на плацу или в манеже выполнялись военные упражнения. Обед начинался ровно в полдень, затем два часа отводились классным занятиям, а последующие два — снова экзерцициям. Ужин был в 7.30, в 9.00 барабаны били отбой, после чего всякое хождение запрещалось.

Этот режим соблюдался неукоснительно. За малейшие нарушения следовало взыскание: провинившихся заставляли стоять неподвижно один или два часа с тяжёлой фузеей на плече. За более серьёзные проступки кадеты сажались под караул, но на небольшие сроки и без освобождения от занятий в классах и на плацу. Кроме того, в Корпусе имелось несколько чёрных кафтанов, которые одевались на тех, «…кои часто в штрафах бывают».[156]

По воскресным и праздничным дням самые достойные воспитанники отпускались в увольнение, получая строжайший наказ, как вести себя в городе. Особо дисциплинированные (по одному от каждой роты) удостаивались чести (по воскресеньям) исполнять обязанности ординарца у самого Миниха.

Программа обучения в Кадетском корпусе была довольно обширная. Предметы для изучения определялись дальнейшей службой воспитанников, которая могла оказаться не только военной, но и штатской, в том числе и по дипломатической части. Помимо изучения общеобразовательных наук — истории, географии, математики, физики, а также военных — артиллерии, фортификации, топографии, обучения строевой подготовке и стрельбе, кадетам преподавали иностранные языки, рисование, музыку, танцы.

Кроме этого, каждый воспитанник должен был научиться верховой езде и фехтованию. Все кадеты регулярно несли караульную службу, оружием для этого служили укороченные драгунские фузеи со стальными штыками.

Во время праздничных построений заметно выделялись своей амуницией конные кадеты, у которых была своеобразная парадная форма с изображением на ней герба кадетского корпуса из чёрного сукна, нашитого на короткий кафтан. На ногах у них были высокие раструбные сапоги с начищенными шпорами.

Для торжественных маршей каждая рота имела своё разноцветное атласное знамя с золотым вензелем императрицы.

С 1737 года для проверки знаний воспитанников были введены весенние и осенние экзамены — «…не только всех кадетов вообще, но и всякого порознь, во всех частях оных наук, которым они обучаются, свидетельствовать».[157]

23 февраля 1750 года «…Князь Борис Григорьевич Юсупов, определён сенатором и над Кадетским Шляхетским Корпусом директором», а через два с половиной года — 15 октября 1752-го — «…в С.-Петербурге, из сенатской конторы получен указ лейб-гвардии Измайловскаго полку в полковую канцелярию… об учреждении Морского Кадетскаго Корпуса, которому быть в С.-Петербурге… а в Москве что была школа на Сухаревой башне, которая учреждена в 1701 году, оной не быть».

Так был основан Морской кадетский корпус, и в противоположность ему первый Корпус переименовали в «Сухопутный Шляхетский кадетский корпус».

В 1763 году директором этого Корпуса был назначен сам президент Академии художеств Иван Иванович Бецкой — талантливый общественный деятель того времени. Он предложил императрице Екатерине II провести новую учебную реформу, которая впоследствии превратила кадетский Корпус «в общеобразовательное учебно-воспитательное заведение с широкой энциклопедической программой»,[158] новой методикой — «…обучать без принуждения, с учётом склонности ребёнка, не применять телесных наказаний» и т. д..[159] Принимать детей в Корпус стали теперь в возрасте от 6 до 11,5 лет, что более соответствовало их званию «кадет» (младший).

По инициативе Бецкого к 1766 году Корпус был реконструирован и расширен. В нём уже занимались 800 воспитанников, и название у него стало ещё внушительнее — «Императорский Сухопутный Шляхетский кадетский корпус».[160] Ранее существовавшие Артиллерийская и Инженерная школы были в 1762 году при Екатерине II реорганизованы в соответствующие кадетские корпуса — Артиллерийский и Инженерный, которые в 1800 году были переименованы во 2-й кадетский корпус. А «Императорский» стал 1-м кадетским корпусом.

Так постепенно специализированные школы, основанные Петром I и рассчитанные на обучение детей всех сословий, превратились в привилегированные учебные заведения для детей высшего сословия.

Кадетские корпуса находились под особым попечением правительства. В них предусматривалось прежде всего общее образование и воспитание, а затем только специализация. Кадетские корпуса готовили не только офицеров для армии, но и гражданских чиновников — судей, дипломатов и др.

Екатерина II уделяла развитию кадетских корпусов серьёзное внимание, ввела много нового в воспитание дворянской молодёжи. В период её царствования наряду с различными поощрениями за успехи в учёбе для питомцев кадетских корпусов (по инициативе Бецкого) была введена специальная наградная медаль с соответствующей надписью.[161]

Медаль серебряная, покрытая позолотой, овальной формы, на аверсе в стилизованном лавровом полувенке изображён вензель Екатерины II. По гурту медаль оформлена красивым ободком из мелких серебряных бус. Ушко медали поперечное с просунутым в него колечком для подвески к цепочке.

На реверсе — во всю плоскость медали — помещена пятистрочная выбитая пропись: «ЗА — ПРИЛЕЖНОСТЬ — И — ХОРОШЕЕ — ПОВЕДЕНИЕ».

Эта медаль существовала только в период царствования Екатерины II и предназначалась для награждения лучших кадетов по успеваемости и дисциплине. Носить её воспитанники обязаны были в петлице только кадетского форменного мундира. Отметка о награждении медалью вносилась в «формулярный офицерский список».[162]

Кроме наградной медали для ношения в кадетских корпусах были введены ещё и наградные памятные медали для хранения. Они подразделялись на три степени:

«Успевающему» (в науках и поведении).

«Достигающему» (требуемого уровня).

«Достигшему» (требуемого уровня в науках и поведении).

Штемпели для этих медалей резал французский мастер Л. Ферниер, работавший в то время на Петербургском монетном дворе.[163]

Дальнейшая судьба кадетских корпусов такова: в 1794 году директором 1-го кадетского корпуса был назначен М. И. Кутузов. Он пересмотрел программу обучения и ввёл в неё новые, чисто военные дисциплины, одна из которых служит основой основ военного дела — это тактика. Он заставлял постигать её не только воспитанников, но и их учителей — офицеров.[164] Так постепенно к началу XIX века кадетские корпуса стали превращаться в военные учебные заведения, выпускающие только офицеров для армии. Правда, они давали и неплохое общее образование.

С 30-х годов прошлого столетия кадетские корпуса представляли по структуре чисто военные подразделения — батальоны, которые делились на роты и отделения.

В результате проведённой реформы с 1863 года шесть кадетских корпусов были ликвидированы, другие реорганизованы в гимназии и военные училища, которые давали только военные знания. Сохранилось всего лишь четыре кадетских корпуса: Пажеский, Финляндский, Сибирский и Оренбургский.

С приходом к власти Александра III (в 1881 году) кадетские корпуса были снова восстановлены на базе тех же гимназий с сохранением в них общеобразовательных программ, но с усилением военной направленности. Кроме того, гражданские воспитатели были заменены на офицерский состав, а срок обучения был доведён до 7–8 лет.

В последние годы самодержавия кадетских корпусов стало столь много, что они уже существовали почти в каждом губернском городе.[165]

Стараясь не отставать от европейской моды просветительства, императрица Екатерина II решила создать свой свод законов Российской империи. В конце 1766 года она подготовила манифест о создании комиссии по разработке Нового уложения, в котором указывала причины необходимости этого мероприятия и сетовала на старые законы в том, что они вносят «…великое помешательство в суде… и правосудии… а паче всего, что через долгое время и частые перемены… в которых прежние узаконения составлены были, ныне многим совсем неизвес(тны) сделал (ись)…».[166]

Действительно, Россия жила ещё по законам Уложения царя Алексея Михайловича. Пётр I пытался пересмотреть законы своего отца «…и уже в 1700 году было указано сделать уложение вновь…»,[167] основой которого должен был послужить более прогрессивный свод шведских законов. Но исполнить своё намерение он не успел. Последующие монархи — его жена Екатерина I, внук Пётр II и пришедшая за ним на престол Анна Иоанновна — племянница из Курляндии, этим заняться не удосужились. Только дочь его, Елизавета, в 1754 году (и то по инициативе Петра Шувалова) организовала Комиссию и попыталась обновить Уложение своего деда.

К концу 1759 года уже была закончена важнейшая часть нового законодательства — «О состоянии подданных вообще», в которой были учтены все дворянские требования о крепостных, как о живой собственности. Эта статья проекта закона особенно отличалась циничной прямотой крепостнической сути: «…Дворянство имеет над людьми и крестьяны своими мужского и женского полу и над имением их полную власть без изъятия, кроме отнятия живота… и произведения над оными пыток. И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать в приданые и в рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять…»[168] Этому уникальному документу не суждено было увидеть свет из-за смерти императрицы.

Теперь Екатерина II решила сочинить своё Уложение, которое бы соответствовало требованиям современности и отвечало нравам русского народа. Она распорядилась через полгода после обнародования манифеста созвать в Москву выбранных от различных сословий депутатов для разработки Уложения, с помощью которого была бы придана юридическая сила новым законам.

В стране начались выборы депутатов и составление наказов, в которых перечислялись бесконечные просьбы, пожелания, бесчисленные нарекания и жалобы различных слоёв населения. Много говорилось в наказах о рекрутской и постойной повинностях, разорявших деревню и наносивших большой ущерб дворянству. Но в основном жаловались на недостатки местного управления, медлительность судопроизводства, взяточничество и особенно на малоземелье.

При выборах депутатов и составлении наказов на местах возникали предложения, противоречащие интересам властей, начинались споры, на этой почве назревали народные волнения. Особенно бурно они проявились на Украине, где были вызваны отменой гетьманства и назначением Малороссийской коллегии, президентом которой стал П. А. Румянцев — будущий «Задунайский». Он, как генерал-губернатор Малороссии, проводил политику, направленную на ликвидацию её автономии,[169] отменял выборы депутатов, накладывал штрафы на тех, кто подписывал наказы, и даже 38 воинских чинов предал суду, из которых 16 человек были приговорены к смертной казни. Но видя серьёзность положения, сама императрица вынуждена была вступиться и освободить осуждённых.

У сибирских народов были свои проблемы и заботы — о пушнине, которую с каждым годом становилось добывать всё труднее; о непомерном «ясаке», собираемом в государственную казну. Там тоже возникали споры и противоречия. Так проходили выборы и составления депутатских наказов по всей России.

До сборов депутатов в Москве было ещё далеко. Наступала весна 1767 года, и Екатерина отправилась в путешествие по Волге с двумя тысячами сопровождающих. Она посетила Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, откуда сухим путём поспешила в Москву, собирая по пути жалобы и прошения.

Пока императрица находилась в турне, в Москве велась тщательная подготовка к съезду Комиссии. Хозяйственники заготовляли бумагу возами, чернила сливались вёдрами, сургуч покупался пудами; администрация подбирала расторопных курьеров и надёжных сторожей. Для протоколирования речей, обсуждения статей «Наказа» и сочинения различных решений в комиссию были командированы из воинских частей семьдесят самых грамотных офицеров — из дворян и около полусотни лучших студентов Московского университета.

30 июня со всех концов необъятной Российской Империи в Москву съехались 518 избранных депутатов. Их собрали в Чудовом монастыре, и после богослужения в Успенском соборе Кремля они принесли клятву трудиться над составлением Нового уложения с чистосердечным усердием и прилежностью. Затем церемония была продолжена в Грановитой палате. Там в торжественной обстановке в присутствии самой Екатерины II, сидевшей на троне в окружении свиты, депутаты заслушали её речь, прочитанную князем Голицыным. После этого они просили её принять титул «Великой, Премудрой Матери Отечества» и получили такой ответ: «О званиях, кои вы желаете, чтобы я приняла, ответствую: Великая — о моих делах оставляю беспристрастно судить времени и потомству; Премудрая — никак себя такой назвать не могу, ибо премудр — один Бог; Мать Отечества — любить Богом мне врученных подданных я почитаю за долг моего звания, быть ими любимою есть моё желание».

Во время торжественного открытия Комиссии Екатерина II передала депутатам для руководства лично ею сочинённый «Наказ», в котором изложила свои взгляды на все вопросы, касающиеся юриспруденции. Этот толстенный фолиант представлял собою сборник выписок из произведений зарубежных просветителей, которые она трактовала по своему пониманию, беспощадно урезывая и кромсая их.

Затем начались утомительные дни чтения бесконечного числа депутатских наказов, которые исчислялись тысячами. Затея эта не имела конца, и императрица стала утомляться. К тому же и политическая обстановка вокруг России накалялась: резко обострились отношения с Турцией. И держать в Москве такое собрание депутатов не имело смысла.

18 декабря 1768 года в Большом собрании был зачитан указ о прекращении работы Комиссии по той причине, что «…нам теперь должно быть первым предметом защищение государства от внешних врагов…».[170] На этом всё и кончилось.

В Комиссию избирались депутаты от Сената, Синода, от коллегий и канцелярий, от каждого уезда и города, от однодворцев каждой провинции, от пахотных солдат и «разных служб служилых людей», от «черносошных и ясачных крестьян», «от некочующих… разных… народов… крещёные или некрещёные…», «от казацких войск и от войска Запорожского…» и т. д. В Комиссии были представлены все сословия, кроме помещичьих крестьян, а они-то и составляли почти половину всего населения России.

Возраст депутатов должен был быть не менее двадцати пяти лет. Им предназначалось жалованье от казны: «Дворянам по 400 рублей, городовым по 122 рубля, прочим же всем по 37 рублей».[171] И были объявлены льготы — депутат, «…в какое бы прегрешение не впал, „освобождался“ от смертной казни… пыток… и телесного наказания», а кто «на депутатов… нападёт, ограбит, прибьёт или убьёт, тому учинить вдвое против того, что в подобных случаях обыкновенно».[172] А чтобы «…члена Комиссии об Уложении узнать можно было, то носить им всем знаки одинаковые, к тому от нас определённые, которые во всю жизнь их им остаются».[173] Депутатам были выданы знаки в виде золотых медалей овальной формы (размером 42x36 мм) «…для ношения в петлице, на золотой цепочке… с изображением на одной стороне вензелевого императорского величества имени, а на другой пирамиды, увенчанной императорскою короною с надписью: „БЛАЖЕНСТВО КАЖДАГО И ВСЕХЪ“; а внизу — „1766. ГОДА ДЕКАБ. 14“».[174]

«…Депутатам же дворянам по окончании сего дела, а не прежде, дозволяется сии знаки в гербы свои поставить, дабы потомки узнать могли, какому великому делу они участниками были».[175]

В Комиссии в разное время участвовало от 518 до 586 депутатов. А поскольку некоторые из них по каким-либо причинам вынуждены были покинуть работу в Комиссии, то их заменяли другими представителями, которым тоже выдавались медали, поэтому согласно списку регистрации всего числа депутатов было выдано 652 медали.[176]

Любопытный случай, связанный с этой медалью, описал А. С. Пушкин в «Истории Пугачёва». Со всеми подробностями рассказал он о том, как бывший депутат Комиссии — казацкий сотник Падуров сумел обмануть с помощью этой медали полковника Чернышёва, и вместо того, чтобы привести его в Оренбург окольными путями, минуя повстанческие заслоны, он привёл его войско прямо к Пугачёву. Большая часть отряда полковника перешла на сторону восставших, сопротивляющиеся были уничтожены, а сам Чернышёв повешен.

Но самое интересное в этой истории то, что после подавления восстания Падуров был пойман и на основании решения суда подвержен смертной казни.

А как же закон о неприкосновенности депутата «в какое бы прегрешение не впал»?

Здесь А. С. Пушкин в недоумении разводит руками: «Не знаю, прибегнул ли он (Падуров) к защите сего закона; может быть, он его не знал; может быть, судьи о том не подумали: тем не менее казнь сего злодея противузаконна».[177]

Страшная зараза — оспа, перекочевала в Россию из Европы. Сначала она свирепствовала в центральных районах страны, но постепенно проникла дальше — на восток, угрожая существованию народностей Сибири. Эпидемия стала грозить русскому государству всеобщей трагедией.

В 1610 году оспа опустошала целые районы Нарымского ведомства, в 1631 — косила остяков и самоедов по Енисею, в 1651 году этой беде подверглись якуты на Лене. В некоторых районах выживала только четверть населения и те с паническим страхом убегали из селений и скрывались в глухой тайге. С 1691 до 1693 года болезнь безжалостно уничтожала чукотские стойбища, а «…приколымских чукчей почти не осталось».[178]

В Калмыцких степях оспа кочевала от одного улуса к другому, а потом вдруг неожиданно охватывала все разом. Ужас сковывал суеверных степных людей, когда они обнаруживали признаки оспы у своих близких. Обезумевшие от страха мужчины бросали кибитки с семьями на произвол судьбы, а сами со своим скотом уходили далеко в степи. Никакие родственные чувства не могли удержать их перед страхом страшной заразы.

С нашествием оспы население Сибири резко сократилось, а некоторые небольшие народности вымерли целиком. Правительство стало понимать, что в первую очередь нужны какие-то профилактические меры для борьбы с этой эпидемией.

В 1640 году вышло первое правительственное распоряжение о строжайших правилах по обращению с павшими животными: «…А которыя люди того Государева указа не послушают… и со всякия падежныя животины учнут кожи снимать, или которыя падежных лошадей… в землю копать не учнут… тех людей, по Государеву указу, велено бить кнутом без всякия пощады».[179]

В Москве и Петербурге стало развиваться «…дело медицинской полиции», усилился санитарный надзор и был обнародован очередной указ: «…Где у кого учинится во дворе болезнь с язвами… всем о том велено извещать Государю… чтоб их государство здоровое сберечь и беды на Московское Государство не повесить…».[180]

А в 1727 году в Петербурге в связи с эпидемией оспы последовало строгое распоряжение о прекращении доступа населения на Васильевский остров, где находилась в то время резиденция четырнадцатилетнего царя Петра Второго. Но строгие запреты были напрасны. Ближайший фаворит — князь С. Г. Голицын принёс заразу к царю от двух своих больных дочек и «…Понеже по воле Всемогущего Бога, Державнейший Великий Государь, Пётр Вторый Император и Самодержец Всероссийский, болезнуя оспою Генваря 7 дня от времяннаго в вечное блаженство того ж Генваря 18 числа в 1-м часу по полуночи отыде…»,[181] так извещалось в объявлении Верховного Тайного Совета от 4 февраля 1730 года о смерти Петра Второго.

В память о его кончине была выбита серебряная медаль диаметром 45 мм с изображением на лицевой стороне профильного портрета усопшего, а на оборотной — семи кипарисов, все надписи на латинском языке.[182]

Ровно через одиннадцать лет, в царствование дочери Петра I Елизаветы, в 1741 году в Петербурге снова вспыхнула эпидемия оспы. Печальная участь племянника побудила императрицу оградить себя от повторения этой ужасной напасти. Она издала указ «О воспрещении проезда ко дворцу лицам, у которых в домах окажется оспа…».[183] Елизавета понимала, что обычные меры ограничения не дают гарантии от дальнейшего распространения заразы. Изоляция больных — более надёжное средство. Но всё-таки меры не принимались. И, более того, даже на предложение известного греческого врача Дмитрия Монолаки приехать в Петербург и лично ей, Елизавете, сделать «инокуляцию» оспы, она ответила отказом из-за нерешительности своего характера.

И только с приходом к власти императрицы Екатерины II последовал 19 декабря 1762 года указ «Об учреждении особых домов… для одержимых прилипчивыми болезнями и об определении для сего докторов и лекарей…».[184] Дома эти должны были находиться, как правило, за пределами города. Так появился первый «Оспяный дом» при Московском воспитательном заведении. Затем в 1763 году такой же учредят в Сибири — в Тобольске, лекарства для которого «…разрешено было брать из казённой аптеки».[185] Наряду с этим, согласно последним указам, было запрещено больным или имеющим больных в доме посещать церкви, приглашать знакомых на похороны, вносить покойника в кладбищенскую церковь, а кладбищенские священники вообще изолировались от остальной иерархии священнослужителей. Но этого было недостаточно для борьбы с эпидемиями оспы. Нужны были более решительные меры.

На заседании Комиссии по Уложению 11 декабря 1767 года депутат доктор Аш указывал на успехи Западной Европы, особенно Англии, в борьбе с этой заразой. Убеждая в благополучных исходах «инокуляции», он приводил наглядные примеры успешного привития оспы в прибалтийских районах Российской империи: «…Здесь (на заседании комиссии) находятся светлейшая принцесса Гольштейн-Бек и сиятельная графиня Чернышёва, из коих первой в Ревеле, а другой в Лондоне прививали оспу с совершенною удачею, о чём оне ныне и не сожалеют…»[186] Он уверял, «…что вернейшим средством для предохранения русского населения от оспенных эпидемий следует признать искусственное заражение этою болезнью».[187]

Но как убедить простой народ России? Ведь ходили невероятные слухи о том, что «…у многих англичан, коим учинено оспенное привитие, выросли коровьи рога».[188] Как реально решить проблему внедрения оспопрививания в низшие слои населения периферии, если столичное высшее общество считало это шарлатанством? Императрица понимала, что нужен убедительный, наглядный пример для всех. И тогда она решила показательно привить оспу себе и своему наследнику — сыну Павлу. Вот что она писала королю Фридриху II, который тоже был противником этой процедуры: «С детства меня приучали к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу… Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостию не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как вести оспопрививание, не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону, наименее опасную — оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность очень непродолжительную и спасти множество народа? Я думала, что избирая последнее, я избрала самое верное».[189]

Через английского посла она пригласила в Россию инокулятора лейб-гвардии лекаря Димсделя. 12 октября 1768 года он взял лимфу у болевшего в Коломне мальчика Саши Маркова, смочил ею нитку, которую протянул под кожею на руке Екатерины II — в этом и заключалась вся операция оспопрививания. Саше Маркову за лимфу было пожаловано дворянство и новая фамилия — Оспенный.[190]

Этот наглядный пример с привитием оспы самой российской императрице послужил резким толчком к дальнейшему внедрению оспопрививания в России. Сразу же был учреждён петербургский оспенный дом под названием Вульфоваго,[191] императрица обнародовала торжественный манифест, в котором призывала народ не страшиться прививок, действие которых испытала на себе. Начали посылаться во все концы России врачи, лекари и вновь обученные прививальщики. Для более успешного развития этого дела были отчеканены различные по величине и металлу медали с надписью «За прививание оспы».

Все эти медали — золотые, серебряные и бронзовые — диаметром 36 и 62 мм одинаковы по исполнению, на лицевой стороне их изображение императрицы Екатерины II в короне с надписью вокруг портрета: «Б. М. ЕКАТЕРИНА II ИМПЕРАТРИЦА И САМОДЕРЖ. ВСЕРОСС». А на реверсе — изображение богини Гигиеи,[192] укрывающей своей мантией столпившихся возле неё семерых голых ребятишек; вверху (по кругу) надпись: «ЗА ПРИВИВАНИЕ ОСПЫ». Обе стороны штемпелей резал талантливый крепостной[193] русский мастер-самоучка Тимофей Иванов.[194]

Эти медали были введены Вольным Экономическим обществом, которое было учреждено в 1765 году «…в целях распространения в государстве полезных для земледелия и промышленности сведений» и являлось одним из первых подобного рода обществ в мире.[195] Возглавлял его фаворит Екатерины II Григорий Орлов.

В память привития оспы самой императрице, а больше для рекламы оспопрививания по указанию Сената от 14 мая 1772 года была отчеканена мемориальная медаль,[196] на лицевой стороне её погрудное изображение Екатерины II, а на оборотной — храма Эскулапа, перед которым лежит поверженный дракон. На переднем плане представлена во весь рост вышедшая из храма с детьми императрица, показывающая России рубцы от привития оспы на правой руке; слева от неё — чуть приотставший наследник Павел. Над всей этой композицией дуговая надпись: «Собою показала пример», под обрезом, внизу — «октября 12 дня 1768».

Позднее, в 1805 году, по указанию императора Александра I была выбита персональная наградная медаль мулле Аджиеву за содействие по распространению прививания оспы в Астраханской губернии. На лицевой стороне, под лучезарным вензелем «А—I», увенчанным императорской короной, пятистрочная надпись на русском языке: «За полезное — мулле Асан — Даутъ Аджиеву — 1805 г.»; на оборотной — арабская вязь, рассказывающая о его стараниях.

Ещё позднее — при Николае I, 16 февраля 1826 года были отчеканены наградные медали «За прививание оспы» с ушком для ношения на левой стороне груди на зелёной ленте.

Эти медали подразделяются на шесть типов:

Золотая, диаметром 40 мм, без указания медальера.

Золотая, диаметром 40 мм, с надписью «А. П. Лялин».

Золотая, диаметром 40 мм, с надписью «Коп. В. Б.».

Золотая, диаметром 28 мм, без указания медальера.

Серебряная, диаметром 40 мм, без указания медальера.

Серебряная, диаметром 28 мм, с надписью Р. (резал) А. Лялин.

Золотые медали предназначались для награждения священников и чиновников, прививавших оспу. Серебряные — для прививальщиков-простолюдинов.[197]

Несколько позднее были отчеканены ещё два вида серебряных медалей диаметром 28 и 40 мм с надписями на финском языке. Они служили для поощрения прививальщиков оспы на территории Финляндии.[198]

Медали XIX века тоже присуждались Вольным Экономическим обществом. Выполнены они медальерами А. Клепиковым и А. Лялиным.[199]

Согласно статье 727 «Свода Законов Российской Империи за 1910 год» указывается, что «…Прививатели предохранительной оспы вообще, гражданского и прочего ведомств, награждаются золотыми и серебряными медалями по уставу Врачебному».[200]

На рисунке показана медаль, выполненная Александром Лялиным — учеником знаменитого медальера Фёдора Толстого, сработавшего целую серию памятных медалей на различные сюжеты Отечественной войны 1812 года, представляющих собой образцы высшего достижения русского медальерного искусства.

С приходом к власти Екатерины II Россия вступила в полосу новых войн за возврат причерноморских земель и выходов в Чёрное и Средиземное моря.

Подстрекаемая Англией и Францией, Турция 25 сентября 1768 года объявила войну России и организовала прорыв русской границы огромными полчищами крымских татар и ногайцев, намереваясь таким образом углубиться далеко на территорию русского государства. Но враг был вовремя обнаружен, разбит по частям и отброшен назад. Однако 15 января 1769 года крымский хан Гирей снова с 70-тысячным войском вклинился в русские земли, надеясь пройти с грабежами через них в Польшу, где его ждали конфедераты. Много было перебито тогда врагами русских людей, разграблено их селений, много пленено молодых женщин, которые были отправлены в Константинополь в подарок турецкому султану.[201]

Военные действия развернулись одновременно в трёх направлениях: на юго-западе, в Крыму и Закавказье. В районе Хотина действовала 1-я армия, командующим которой был назначен генерал-аншеф А. М. Голицын. Но он в кампании 1769 года не оправдал надежд Екатерины — проводил боевые операции вяло, нерешительно, с чрезмерной осторожностью; все его действия фактически свелись к овладению Хотином, который был взят с огромными трудностями, да и то благодаря тому, что турки оказались в бедственном положении со снабжением.

В сентябре 1769 года Голицын был отозван в Петербург, а командующим армией был назначен герой минувшей Семилетней войны П. А. Румянцев.

Летом 1770 года он двинул свою армию в юго-западном направлении. Это был самый трудный район военных действий — далёкий, с растянутыми коммуникациями; местность открытая, способствующая успеху лёгкой конницы неприятеля, и в довершение ко всему — в придунайском крае свирепствовала чума.

Русские двигались с берегов Днестра, через Яссы, к Дунаю — навстречу сильнейшим группировкам турецких и татарских войск. В июне П. А. Румянцев разбил превосходящие силы противника в ста километрах южнее Ясс, близ урочища Рябая Могила. Следующий удар был нанесён ещё по одной турецкий армии, сосредоточенной на левом берегу Ларги, у места впадения её в реку Прут. Здесь произошло большое сражение. Перед боем 5 июля Пётр Александрович призвал солдат к активным действиям: «…слава и достоинство (воинства российского) не терпят, дабы сносить неприятеля, в виду стоящего, не наступая на оного…»[202]

Восьмичасовое сражение с превосходящими в два раза силами противника закончилось полным разгромом турецкой армии. Уцелевшие турки, «…бросив весь свой лагерь, устремились… в бег», — писал в своей реляции Румянцев.

Во время разгрома турецкого лагеря у реки Ларги русские солдаты проявили исключительную дисциплину и порядок. «Ни один солдат не прикоснулся ни к какой добыче… — писал главнокомандующий, — (хотя) предлежали… по пути многие манящие вещи, то за повиновение дисциплине и в награждение их храбрых дел осмелился я из экстраординарной суммы на каждый корпус выдать солдатам по тысяче рублей (по рублю на солдата)».[203]

Бежавшие в панике турки устремились к Дунаю, где в этот момент визирь заканчивал переброску главных своих сил с южного берега на северный. Часть войск была подтянута от Измаила, и вместе с бежавшими от Ларги турок насчитывалось до 150 тысяч. С такой армией великий визирь шёл на разгром Румянцева, который располагал в этот момент войском в 38 тысяч.

Была и ещё одна угроза русской армии — с тыла наседала 100-тысячная конница крымского хана. «Всяк представить себе может, — писал Румянцев Екатерине, — в каком критическом положении была по сим обстоятельствам армия: пропитание войску давали последние уже крохи, визирь с сту пятьюдесят тысячами был в лице, а хан со сту тысячами облегал уже спину и все провиантские транспорты. Великого духа надобно было, изойти только из сих трудностей».[204] На просьбу о подкреплении Екатерина II ответила командующему напоминанием о древних римлянах, которые не заботились о числе врагов, а только спрашивали, где они находятся.

Несмотря на такую сложную и опасную обстановку, П. А. Румянцев сам 21 июля неожиданно для турок атаковал их лагерь, расположенный на реке Кагул, близ села Вулканешти. Он нашёл единственно правильное тактическое решение в организации своего войска против преобладающей конницы противника. Построенная в несколько взаимно поддерживающих друг друга каре, пехота не давала возможности коннице противника атаковать её. Атакуя одно каре, противник неизбежно попадал под огонь других и нёс огромные потери.

Учитывая пятикратный перевес неприятеля, Румянцев выискивал невыгодные стороны позиции великого визиря, сосредотачивал основные силы против слабого боевого порядка передней линии; 11 тысяч солдат выделил на прикрытие своего тыла от татарской конницы, 8 тысячами сковал правый фланг турок и с 19 тысячами ударил в левое крыло противника. И когда янычары смяли одно центральное каре и стали теснить другое, Румянцев сказал сопровождавшему: «„Теперь настало наше дело“ и с сим словом, презря грозную опасность, бросился к бегущим, кои уже перемешались с лютыми янычарами, под саблю сих последних».[205] Возгласом «Ребята, стой!» он остановил отступающих, снова построил каре, организовал подкрепление артиллерией и резервами.[206] Это и решило исход сражения. Артиллерийские удары в сплошные массы конницы и толпы янычар наносили неприятелю страшный урон.

Хорошо организованное взаимодействие каре «на штыках» с артиллерией и кавалерией в наступлении на противника было настолько успешно, что «…неприятель, видя великий свой урон, бросил обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трёхсот судов… которые послужили к его переправе, но не безбедственной, а затем завладели войски турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию во сте сороку хороших орудиев на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажем».[207]

В итоге русская армия в 1770 году заняла территорию между Дунаем и Прутом с крепостями Бендеры, Измаил, Аккерман, Браилов.

За эту победу нижние чины: унтер-офицеры, солдаты и казаки, а также солдаты датских полков,[208] участвовавших в сражении при Кагуле, были награждены серебряными медалями на Андреевской ленте. Медаль была отчеканена традиционно по размеру и весу рублевика, но уже цельно с ушком для подвески на ленте. Портрет императрицы на лицевой стороне её своеобразный: бюст повёрнут, как обычно, вправо, с ниспадающими на плечи локонами, без традиционного венка на голове, но в короне. Вокруг портрета надпись: «Б. М. ЕКАТЕРИНА II ИМПЕРАТ. И САМОДЕРЖ. ВСЕРОСС». Под обрезом плеча подпись Тимофея Иванова — большого специалиста по исполнению портретных сторон медалей и монет. Оборотная сторона этой медали также принадлежит резцу мастера Иванова. Композиции сражения на медали уже нет, а всю плоскость заполняет прямая четырёхстрочная надпись: «КАГУЛЪ — ИЮЛЯ. 21. ДНЯ — 1770 — ГОДА.».

Награждая этой медалью, Екатерина II писала в своём рескрипте от 27 августа 1770 года: «Наипаче приметили мы, колико военное искуство начальника, всепомоществуемое порядком и доброю волею подчинённых ему воинств, имеет не числом, но качеством преимущество над бесчисленными толпами неустроенной сволочи… За сие жалуем мы всех участвовавших в победе унтер-офицеров и рядовых медалями, а всех, как наших, так и Чужестранных волонтёров обнадёживаем особливым нашим благоговением…»[209]

Позднее, в именном указе Екатерины II, данном Военной Коллегии 23 сентября 1770 года, ещё раз подтверждается награждение нижних чинов этой медалью: «В память одержанной первою Нашею армиею 21 минувшего июля при озере Кагул совершенной над неприятелем победы, повелели мы сделать особливыя медали, и оными всемилостивейше жалуем всех, бывших на сей баталии, унтер-офицеров и рядовых, дабы они сей знак храбрости их и оказанной через то Нам и отечеству услуги носили на голубой ленте в петлице».[210]

Генералы, штаб- и обер-офицеры получили золотые шпаги, ордена, внеочередные чины. П. А. Румянцев в 1770 году был произведён в генерал-фельдмаршалы.

В память Кагульской победы была отчеканена мемориальная медаль с латинскими надписями. Она предназначалась в основном в качестве подарков для иностранных дипломатов. На ней изображена богиня войны и победы — Афина Паллада, а надпись в переводе на русский язык гласила: «Мудростью и оружием турки на суше и на море побеждены. 1770 г.».[211]

В Царском Селе в честь этой славной победы был сооружён в 1771–1772 годах по проекту архитектора А. Ринальди Кагульский обелиск высотой одиннадцать метров. На пьедестале его укреплена бронзовая доска с надписью: «В память победы при реке Кагуле в Молдавии, июля 21 дня 1770 года, предводительством генерала графа Петра Румянцева. Российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турецкого визиря Галилбея с силою полтораста тысячною».[212]

Один из русских поэтов того времени образно выразил в своих стихах Кагульскую победу через турецкий полумесяц, которому Румянцев пообломал рога:

Луны бледнеет свет; уже его рога
Ломает сильная Румянцева рука —
Кагул со ужасом в Дунай вливает волны…

За победу при Ларге Пётр Александрович Румянцев был удостоен ордена св. Георгия 1-й степени, учреждённого годом раньше, и стал первым его кавалером, если не считать учредительницы ордена — Екатерины II. Кроме того, императрица прислала личную, украшенную бриллиантами, золотую звезду к ордену св. Георгия, написав при этом: «Как я вспомнила, что в Молдавии золотошвеи статься может мало, то посылаю к Вам кованую георгиевскую звезду, какую я сама ношу».[213]

За Кагульскую победу Румянцев получил ещё и большую настольную персональную золотую медаль, на лицевой стороне которой изображён по грудь в профиль он сам, увенчанный лавровым венком, в латах, с накинутой на плечи шкурой немейского льва. На оборотной стороне Румянцев изображён уже в полный рост, в одежде древнеримского воина, с оливковой ветвью в правой и копьём в левой руке. По верхнему краю медали крупная короткая надпись: «Победителю и примирителю», внизу, под обрезом, дата подписания мирного договора: «10 июля 1774 года».

Лицевую сторону медали резал Иоганн Каспор Егер, а оборотную — Иоганн Бальтазар Гасс.

Одновременно с успешными действиями армии генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева в придунайских землях в Средиземном море крушила турецкий флот объединённая флотилия под официальным командованием Алексея Орлова, но по сути руководимая адмиралом Г. А. Спиридовым, которая была послана ещё летом 1769 года из Балтики.

Около года добирались до Греческого архипелага одна за другой три эскадры — Григория Спиридова, Джона Эльфинстона и датчанина Арфа. Последняя даже не успела подойти к Чесменскому сражению, но впоследствии пригодилась при блокаде Дарданелл.[214]

Переход был тяжёлым, старые, обветшалые корабли ломались при сильном шторме. От первой эскадры из 15 судов до Англии не дошла и треть их, а в Средиземное море прибыла только половина. За время похода умерло более 300 человек.

Цель экспедиции заключалась в подготовке и поддержке восстания в Греции, нужно было оттянуть как можно больше сил турецкого флота от придунайского театра военных действий, блокировать черноморские проливы и тем самым отрезать Турцию от основных баз снабжения.

И вот 8 апреля 1770 года две эскадры соединились у острова Цериго и двинулись на поиски турецкого флота. С приходом на остров Парос выяснилось, что противник накануне уже побывал здесь и, набрав питьевой воды, ушёл в неизвестном направлении. Стало очевидным, что он избегает боя с объединённой русской эскадрой. Началась долгая погоня, о которой Орлов писал в Петербург, что Спиридов «…в подкрепление Эльфинстону гоняется за турецким флотом, который… бежит сломя голову от них, но они его добудут хотя бы это было в Царьграде (Константинополе)».[215] На поиски противника были посланы многочисленные мелкие греческие суда.

23 июня 1770 года турецкий флот был обнаружен в проливе у острова Хиос. Чтобы он снова не ушёл от сражения дальше — к Дарданеллам, русские обошли остров и блокировали северный выход из пролива. Более чем двойное превосходство в силе турецкой эскадры поколебало уверенность командующего Орлова, но Спиридов настоял на том, чтобы дать бой. Он решил использовать ошибку турецкого адмирала, который слишком тесно расположил свои многочисленные корабли в Хиосском проливе.

В полдень 24 июля, в 11 часов 30 минут, русская эскадра двумя кильватерными колоннами атаковала турецкую боевую линию кораблей. Головным шёл линейный корабль Клокачева — «Европа», за ним флагман «Св. Евстафий», на котором находился командующий авангардом адмирал Г. А. Спиридов; следом шли корабль «Три святителя» и вся первая колонна. Во втором ряду на корабле «Три иерарха» находились командир кордебаталии контр-адмирал С. К. Грейг и сам верховный командующий Алексей Орлов. Замыкал колонну командир арьергарда англичанин Джон Эльфинстон, принятый на русскую службу контр-адмиралом «сверх комплекта». Он находился на корабле «Святослав». Бомбардирским судном «Гром» командовал дед А. С. Пушкина Ганнибал.

Первым под огонь турецкой артиллерии попал корабль «Европа», после повреждения вышедший из строя. Но на смену ему на авангард противника двинулся «Св. Евстафий». Без единого выстрела, с оркестровой маршевой музыкой, он подошёл к турецкому флагману «Реал Мустафа» на расстояние мушкетного выстрела и только тогда, развернувшись бортом, ударил по противнику из орудий. Турецкий корабль запылал. Среди грохота пушек, в пороховом дыму не сразу заметили, как два флагманских корабля сблизились. Музыка была прервана, начался абордажный бой, во время которого горящая мачта «Реал Мустафы» рухнула на «Св. Евстафия», огонь попал в крюйт-камеру, раздался оглушительный взрыв и вся надводная часть корабля взлетела на воздух. Погибло 34 офицера и 437 матросов. Адмирал Г. А. Спиридов, обер-прокурор Сената Фёдор Орлов, младший брат командующего, вместе со штабом были переправлены на другой корабль в самом начале абордажного боя. И тем были спасены.

У шедшего за «Св. Евстафием» корабля «Три святителя» от взрыва было нарушено управление, и он оказался в окружении вражеских боевых судов. Но несмотря на это, наносил с близкого расстояния по врагу сокрушительный огонь с обоих бортов. Проходя «сквозь строй», корабль «Три святителя» успел выпалить по турецким судам более 600 орудийных выстрелов, а команда тем временем починила мачту, и русский корабль сумел вырваться из окружения, продолжая вести бой.

«Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся, и самая смерть, смертных ужасающая, не были довольно сильны произвести робость в сердцах сражавшихся со врагом россиян, истинных сынов отечества», — писал об этом сражении А. Орлов.[216]

Сражение продолжалось с большим упорством около двух часов. Оглушительный гром канонады сотрясал окрестности, весь пролив заволокло пороховым дымом. Турки не выдержали такого сокрушительного огня, начали рубить якорные канаты и отходить в Чесменскую гавань.

Бухта Чесмы была тесной для многочисленного турецкого флота. У русского командования зародилась мысль — сжечь его. Для этого был сформирован особый отряд кораблей с четырьмя брандерами, на который возлагалась комплексная задача: войти в бухту, начать бомбардировку турецкого флота и, используя отвлекающий маневр, атаковать брандерами сосредоточенные в тесноте вражеские корабли. Командование операцией было возложено на контр-адмирала С. К. Грейга.

Четыре греческих судна были переоборудованы в брандеры. Накануне операции они были начинены горючими материалами и взрывчатыми веществами.

25 июля в 23 часа 30 минут русская эскадра заняла позицию у входа в Чесменскую бухту. Линейный корабль «Европа» приблизился к турецким кораблям и открыл артиллерийскую стрельбу. Вскоре к нему примкнуло бомбардирское судно «Гром», и объединёнными усилиями им удалось зажечь один из турецких кораблей. К этому времени стали подходить суда особого отряда, подключаясь к обстрелу турок. Воспользовавшись отвлекающим манёвром, Грейг выпустил первый брандер под командованием капитан-лейтенанта Дугделя, но его перехватили две турецкие галеры и потопили. Второй брандер под командованием Макензи (будущего адмирала) тоже не достиг цели. Он держался ближе к берегу и сел на мель. Макензи был вынужден сжечь его вхолостую. Брандер князя Гагарина сгорел, сцепившись с уже горевшим турецким кораблем. Так и осталось невыясненным, как это случилось. Но брандер лейтенанта Л. С. Ильина, умело лавируя в сложной обстановке боя, сумел подойти к большому линейному кораблю, сцепился с ним и запылал факелом, охватив пламенем рядом находившиеся турецкие суда. Впоследствии на эскадре долгое время пересказывали о том, как Ильин «…подошёл к турецкому кораблю с полным экипажем находящемуся; в глазах их положил брандскугель в корабль, и зажегши брандер возвратился без всякой торопливости с присутствием духа, как и прочие назад».[217]

Тем временем русские корабли продолжали бомбардировать турецкий флот, не давая возможности вражеским экипажам тушить пожары. И под этот гром русских корабельных орудий наступила «навеки» памятная ночь с 25 на 26 июля 1770 года. Турецкие корабли пылали, рангоут и такелаж соседних кораблей вспыхивали как серные спички, летели искры, горящие паруса, головёшки; в бухте сплошной стеной бушевала огненная стихия, языки пламени среди чёрного дыма взметались в небо, слышались оглушительные взрывы…

Вот как писал об этом адмирал Грейг в «Собственноручном журнале»: «Пожар турецкого флота сделался общим к трём часам утра. Легче вообразить, чем описать, ужас, остолбенение и замешательство, овладевшие неприятелем. Турки прекратили всякое сопротивление, даже на тех судах, которые ещё не загорелись; большая часть гребных судов или затонули или опрокинулись от множества людей, бросавшихся в них. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду; поверхность бухты была покрыта бесчисленным множеством несчастных, спасавшихся и топивших один другого. Немного достигли берега… цели отчаянных людей. Командир снова приказал прекратить пальбу с намерением дать спастись по крайней мере тем из них, у кого было довольно силы, чтобы доплыть до берега. Страх турок был до того велик, что они оставляли не только суда, ещё не загоревшиеся, и прибрежные батареи, но даже бежали из замка и города Чесмы, оставленных уже гарнизоном и жителями».[218]

Весь турецкий флот сгорел без остатка. И только один из двух уцелевших турецких кораблей, которые были взяты в плен, — «Радос» — был благополучно выведен из пожарища на буксире и вошёл в состав русской эскадры. Второй же загорелся в пути от попавших на него головёшек.

В четвёртом часу утра всё было кончено. Корабли спецотряда возвращались на свои места в эскадре. Команда во главе с полковником Обуховым сошла на берег для занятия и обследования Чесменской крепости, где уже не было ни гарнизона, ни жителей города. А вдоль и поперёк бухты всё ещё сновали мелкие вёсельные суда — русские моряки, проявляя гуманность к поверженному врагу, спасали оставшихся в живых турок. По приказу командующего, «…дабы флот имел себе более славы», снимались «с прогоревших неприятельских днищ» турецкие медные пушки.[219]

Бухта представляла собой печальное зрелище. Среди горевших обломков кораблей и разного мусора плавало множество растерзанных взрывами мёртвых тел, встречались и живые, которых Орлов приказал собрать и «…привезти на корабль для перевязывания ран и подания возможной помощи».[220]

В этом бою турки потеряли 15 линейных кораблей, 6 фрегатов и более сорока мелких судов: погибло в бою и утонуло 11 тысяч человек. Русский же флот понёс небольшие потери, в основном пострадало парусное оснащение, по которому вели артиллерийский огонь турки, пытаясь парализовать управление судами.

В своём донесении Адмиралтейств-коллегии Г. А. Спиридов докладывал в манере суворовских реляций — коротко и ясно: «Честь всероссийскому флагу! С 25 по 26 неприятельский военный флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили и в пепел обратили… а сами стали быть во главе архипелага… господствующими».[221]

В результате свершившейся победы русский флот стал полновластным хозяином Эгейского моря. Пролив Дарданеллы был блокирован русскими кораблями.

В память о Чесменском сражении Екатерина II приказала воздвигнуть ростральную колонну на озере Екатерининского парка в Царском Селе (ныне г. Пушкин). Постройка её велась архитектором А. Ринальди и была закончена в 1778 году. Возвысилась эта колонна над водой на 22 метра. На пьедестале её помещена пространная надпись, прославляющая подвиги русского флота в Средиземном море.

Участники сражения были щедро награждены. Сам командующий Архипелагской экспедицией Алексей Орлов получил высшую степень ордена св. Георгия и жалован персональной именной золотой медалью с надписью: «Гр. А. ГР. Орлов. Победитель и истребитель турецкого флота» (выполнена мастером Иоганном Бальтазаром Гассом). Вместе с медалью Орлов получил и титул «Чесменского».[222]

Подобными медалями из золота и серебра были жалованы также и некоторые влиятельные участники сражения.[223] «Лейтенант Д. С. Ильин за смелое управление брандером был награждён орденом Георгия 4-й степени».[224]

В память об этом сражении все нижние чины — моряки и солдаты-десантники, получили серебряные медали (диаметром 39 мм) с короткой надписью на оборотной стороне: «БЫЛ». Под ней изображены в клубах дыма пылающие турецкие корабли. Внизу, под обрезом, помещена надпись: «ЧЕСМЕ. 1770. ГОДА ИЮЛЯ 24 Д.». Это, по сути, последняя боевая медаль с развёрнутой композицией сражения. Дата «24 июля» на медали не соответствует действительности — по-видимому, перепутана при изготовлении штемпелей.

Медаль за сражение при Чесме была учреждена именным указом Адмиралтейской коллегии, подписанным самой императрицей 23 сентября 1770 года:

«Желая изъявить Монарше Наше удовольствие находящемуся теперь в Архипелаге Нашему флоту, за оказанную им тамо 24 и 25 прошедшего Июля важную нам и Отечеству услугу победою и истреблением неприятельского флота, Всемилостивейше повелеваем Мы Нашей Адмиралтейской Коллегии учинить находящимся на оном предписанныя Морским уставом за флаги, за пушки, взятые корабли и прочие награждения, кто какое потому имел случай заслужить; сверх же того жалуем Мы ещё всем находившимся на оном во время сего счастливаго происшествия, как морским, так и сухопутным нижним чинам, серебряныя, на сей случай сделанные медали и соизволяем, чтобы они в память того носили их на голубой ленте в петлице».[225]

Автор лицевой стороны медали (она идентична кагульской) Тимофей Иванов, а оборотную сторону выполнял работавший с ним в паре русский мастер Самойла Юдин.

В Эрмитаже находится серия гуашей и картина маслом, выполненные современником Екатерины II — Гаккертом, удивительно талантливо передавшим все этапы Чесменского сражения.

Прежде чем написать эти работы, ему пришлось тщательно изучать ход боя по подробным рассказам самих участников сражения. А для того чтобы художник мог зримо увидеть морской бой, по специальному распоряжению императрицы были даже сожжены на плаву несколько устаревших кораблей.[226]

Очень хорошо передал эту историю Валентин Пикуль в своём романе «Фаворит»:

«…Никто не верил, что для натуры русские пожертвуют двумя кораблями.

— Можно рвать, — конкретно доложил Грейг.

— Так рви, чего публику томить понапрасну…

В небо выбросило чудовищные факелы взрывов, долго рушились в гавань обломки бортов, мачты и реи, а горящие паруса ложились на чёрную воду. Алехан (Алексей Орлов) картины Чесменского боя купил и переправил их в Эрмитаж…»[227]

К периоду Архипелагской экспедиции относятся также интереснейшие медали с надписью «Поборнику православия», они без указания на них каких-либо дат, а потому и не имевшие ранее определённого толкования о причине их выпуска.

Ни проекта, ни документов на изготовление этих медалей в архивах не сохранилось. В публикациях Ю. Б. Иверсена они названы «Медалями на ныняшний военный случай», указано, что чеканили их из золота и разного достоинства — в 20, 15, 12, 5 и 3 червонца. «Предписывается также выпуск серебряных медалей весом в 18, 15, 10, 5 и 2 золотника».[228]

Хранившиеся в Государственном Эрмитаже пять разновидностей этой медали — в 5, 12 и 15 червонцев и две серебряные «размером и весом в рублевик» — тоже ничего не говорили об истории их появления. Некоторые знатоки утверждали, что ими награждалось православное российское духовенство и носилась медаль на шее, на цепи, даже указывали дату утверждения этой медали — 1771 год. Современники считали, что она была выбита в честь рождения великого князя Константина Павловича — второго сына будущего императора Павла I.[229]

И только после поступления в 1901 году в Эрмитажное собрание золотой медали достоинством в 20 червонцев, найденной на дне Чесменской бухты, в затонувших обломках русского флагмана «Св. Евстафий», приоткрывалась в какой-то мере завеса тайны этих медалей.[230] Появилось предположение, что они предназначались для поощрения греческих повстанцев, которые должны были содействовать планам Екатерины II в освобождении христианских народов из-под турецкого гнета, открытии Константинополя для христианства всего Балканского полуострова. Императрица лелеяла надежду водрузить над храмом Святой Софии вместо полумесяца православный крест и сделать новым византийским императором одного из своих внуков.

С этой целью в Средиземное море была снаряжена военная экспедиция Балтийского флота, а в Валахию, Молдавию, Албанию, Черногорию для подготовки восстания были направлены самые деятельные эмиссары.

Командующим всей Архипелагской экспедицией был назначен Алексей Орлов, который со своим братом обер-прокурором Сената Фёдором, прихватив выделенные для начала этого предприятия 200 тысяч рублей, отправился сухим путём через Европу в Италию. Братья действовали под именем «графов Острововых».[231]

В славянских землях они развернули подготовку к восстанию, проводили агитацию среди населения, распространяли «воззвание русского правительства», собирали и вооружали отряды.[232] Екатерина предостерегала Орлова, чтобы дело проводилось «тихостью» и без спешки наступления на турок «малыми и рассыпанными каждого народа кучами», а восстание готовилось всеобщее и одновременное, ибо «восстание каждого народа порознь» не даст нужных результатов.[233]

Греки с нетерпением ждали появления русской эскадры у берегов Мореи, чтобы подняться против турецкого ига. Начались отдельные стихийные вооружённые стычки с турками. Чего остерегалась Екатерина II, то и случилось. Турки разгадали намерения России и стали подтягивать к Морее войска.

«Если бы можно было русскому флоту подойти несколькими месяцами ранее, — писал с сожалением адмирал С. К. Грейг, — пока это всеобщее воодушевление народа ещё было в полной силе… то весьма вероятно, что вся Морея в короткое время была бы очищена от турок и осталась в полной власти греков».[234]

Когда русские корабли пришли 18 февраля 1770 года в порт Витуло (начали разгрузку батарей, принялись за укрепление берегов), то было уже поздно. И хотя греки поднялись на борьбу и был взят даже главный город Майны (Миситрия) совместно с русским десантным отрядом капитана Баркова, повстанцы уже не могли устоять против подготовленных турецких войск. В Черногории организация восстания тоже была сорвана, и посланный туда князь Ю. В. Долгоруков был вынужден бежать.[235] К тому же крестьянское восстание под руководством Пугачёва сорвало дальнейшие планы войны, Россия спешно заключила мир, и екатерининским мечтам не суждено было сбыться.

Возвращаясь к истории медали «Поборнику православия», нужно отметить, что лицевые стороны штемпелей и документы на изготовление медали, компрометирующие императрицу после случившейся неудачи, были, по-видимому, уничтожены.[236]

Что касается золотой медали в 20 червонцев, найденной русскими водолазами на дне Чесменской бухты в 1889 году, то она могла принадлежать одному из влиятельных лиц, находящихся на эскадре, скорее всего обер-прокурору Сената Фёдору Орлову, который покинул «Св. Евстафий» в самый критический момент. Не исключено, что эта медаль могла принадлежать и капитану Крузу, выброшенному в море воздушной волной и удивившемуся «…собственной тяжести… вспоминая, что у него все карманы были наполнены червонцами, которые он перед сражением на случай себе положил… с поспешностью выгрузил их из ближайших карманов и облегчил себя до того, что мог подплыть к плавающей близ него мачте».[237] Возможно, вместе с червонцами он отправил на дно и эту медаль?

Из всех имеющихся в Эрмитаже медалей «Поборнику православия» этот экземпляр (в 20 червонцев) самый крупный, он является уникальнейшим памятником истории Архипелагской экспедиции.

Интересна композиция её оборотной стороны, выполненная Самойлой Юдиным. В перспективе бескрайнего моря, среди бушующих волн, тонущая турецкая мечеть, устроенная из Константинопольского храма Святой Софии. Над ней мрачные грозовые облака, ломаные линии молний разбивают минареты и раскалывают купол бывшего храма. Над всей этой аллегорической композицией помещён лучезарный крест, окружённый облаками. По краям медали надпись: слева — «ПОТЩИТЕСЯ», справа — «И НИЗРИНЕТСЯ», т. е. ниспровергнется власть турок. Внизу, под обрезом — «ПОБОРНИКУ ПРАВОСЛАВИЯ».

На рисунке показана серебряная медаль весом в рублевик. Портрет императрицы Екатерины II на её лицевой стороне подобен тем, что были изображены на рублях этого периода. Штемпели этой стороны медали резал Тимофей Иванов.

После таких крупных побед, как при Кагуле и в Эгейском море, при Чесме, резко обострились отношения России с западными государствами. Опасаясь полного разгрома Турции, Пруссия и Австрия стали предлагать посредничество в заключении мирного договора в Бухаресте. Но из-за вмешательства Франции, которая обещала Турции содействовать в приобретении военных судов, переговоры были сорваны и война продолжилась. В этой ситуации в тыл российской армии могли ударить польские конфедераты. Военные действия против них тоже требовали немало сил и средств.

В такой сложной обстановке и развёртывалась военная кампания 1771 года на Дунае. Армии П. А. Румянцева предписывалось действовать так, чтобы постоянно отвлекать силы турок от Крымского полуострова, а флот Архипелагской экспедиции должен был по-прежнему продолжать блокаду Дарданелл, не давая возможности противнику оказывать помощь своим войскам, действующим против Румянцева, и лишая столицу Турции продовольствия из Египта.

Положение русской армии усложнялось ещё и тем, что район военных действий был совершенно не изучен, командование не имело даже приличных для этого дела карт и планов местности. А фронт по северному берегу Дуная был растянут более чем на 400 километров.[238] Турция противопоставила 45 тысячам русских войск в три раза большую армию, причём взаимодействующую с сильной речной флотилией. Преимущество турок было ещё и в естественной водной преграде Дуная, по правому берегу которого пролегала линия сильных укреплений и крепостей — Видин, Орсову, Никополь, Рущук, Туртукай, Силистрия, Гирсово, Мачин, Исакча, Тульча; а на левом берегу — Журжа и Турно.

Естественно, что русских войск не хватало для перекрытия такого огромного растянутого фронта. В связи со сложившейся обстановкой Румянцев был вынужден принять новую тактику ведения войны. Он разделил всю свою армию на отдельные группировки и стал вести войну в виде комплекса боёв. В своей реляции он писал Екатерине: «…быв раздробленною на многие части и занимая пространство от правого до левого крыла своего до 400 вёрст…».[239]

На правом крайнем фланге (вверх по Дунаю) развернулся корпус Олица, который принял Н. В. Репнин, а затем Эссен. В средней части линии фронта, в междуречье Серета и Прута, находился сам генерал-фельдмаршал со своими главными силами. А на левом фланге, в низовьях Дуная — от впадения в него реки Прут и до самого побережья Чёрного моря, действовал корпус генерал-майора О. А. Вейсмана.

Каждая из этих частей армии на своём участке обживалась, сооружала свои укрепления, чтобы на случай нападения сдержать натиск противника.

Но главной задачей их было проводить согласованные боевые рейды на южный, турецкий, берег, наносить согласно ордерам командующего неожиданные и одновременные удары в разных турецких диспозициях, срывать замыслы противника, не давать ему использовать его численное превосходство, «…а через то будет нам легче над ними нечаемые совершить предприятия на обоих сторонах Дуная», — писал в реляции Румянцев.[240] Он не навязывал конкретных решений боевых задач командирам подразделений своей армии, не давал излишних наставлений, указаний, а предоставлял им полную инициативу в самостоятельных действиях. Такое руководство дало положительные результаты в ходе проведения боевых рейдов.

Для поисков подходящего места будущего форсирования Дуная были организованы оперативные отряды. К этому были привлечены и запорожские казаки, которые вели на рыбачьих лодках обследование противоположного берега Дуная, часто входили в состав рейдовых групп.

На своём участке в низовьях Дуная генерал-майор Вейсман сам подбирал десантные отряды и весьма успешно командовал ими в рейдовых походах.

Отто Адольфович Вейсман (звали его Отто Иванович) — уроженец Прибалтики. Он был другом и соратником А. В. Суворова, участвовал вместе с ним ещё в Прусской войне, пользовался огромным авторитетом в войсках, а в армии П. А. Румянцева считался одним из лучших генералов. Его прозвали «Ахиллом армии» за быстроту действий и внезапность появления перед противником. Турки Вейсмана страшно боялись, а для русских солдат он был подлинным кумиром.[241]

Первый свой рейд Вейсман предпринял ещё осенью 1770 года — после сражений при Ларге и Кагуле, участником которых он был. Переправившись через Дунай 14 ноября, он ворвался со своим отрядом в крепость Исакчу и разгромил её гарнизон. Оставшиеся турки в панике разбежались по окрестностям.[242]

Кампания 1771 года открылась его же действиями, направленными на разведку судоходности Дуная, «…чтоб нам знать точно… где бывает обыкновенный проезд водоходным судам и которые именно места на нашем и том берегу способны для пристани им». Так писал в своём ордере Румянцев.[243]

Чтобы быть хозяином всего северного берега, командующий решил выбить турок из двух крепостей, находящихся на русском берегу. Правофланговый корпус сосредоточил силы и в феврале взял Журжу, но Турно покорить не удалось. По данным разведки, турки успели подтянуть к ней дополнительные войска. Тогда Румянцев приказал Вейсману на левом фланге «…внести своё действие на супротивный берег Дуная»[244] с тем, чтобы оттянуть хотя бы часть турецких войск на себя и этим ослабить позицию турок на нашем правом фланге — на верхнем Дунае.

Вейсман собрал отряд «…из 720 гренадер да 30 канонеров, 23 марта от Измаила переехал с оным на собранных судах через реку Дунай»[245] напротив Тульчи, гарнизон которой насчитывал около пяти тысяч человек при 29 орудиях, «…и высадя свою пехоту на неприятельский берег… одержал над неприятелем победу вне и внутри города Тульчи».[246] «Неприятель… побеждён таким малым числом пехоты без пушек. Потерял он в сей случай при батареях в поле более 500 человек…» Докладывая о результатах рейда, Румянцев писал Екатерине II: «…Осмелюсь, всемилостивейшая государыня, просить… удостоить знаком… генерал-майора и кавалера Вейсмана, так как он между генералами отличает себя искусством и усердием в службе, показав тому отменные опыты в произведённой собою экспедиции на супротивный берег Дуная».[247]

Согласно этому представлению О. А. Вейсман был награждён орденом св. Георгия 3-й степени. В списке он стоит первым из пожалованных кавалеров.[248]

16 апреля Вейсман со своим отрядом снова предпринял рейд за Дунай, взял крепость Исакчу, взорвал её укрепления, склады с продовольствием и снаряжением, взял «…в добычу восемь пушек с батареей, семь знамён, две булавы, одна галера с пятью пушками, 13 шаек, 17 средних судов и три больших плашкоута к мосту, да 86 пленных турок… Урон неприятельский велик, ибо везде лежали побитые трупы. Их должно быть по последней мере более 400, кроме увезённых конницею».[249] Решительные действия русских отрядов на обоих флангах придунайской фронтовой линии основательно расстроили планы противника и сковали его силы.

Но вдруг в конце мая на фланге Репнина, сменившего генерала Олица, турки предприняли боевую операцию и 2 июня взяли обратно Журжу на русском берегу. Крепость была потеряна по вине коменданта Гензеля, артиллерийского офицера Колюбакина и инженера Ушакова. Они были преданы суду, и только сама Екатерина, вступившись, оградила их от смертной казни.[250] После этого обстановка на правом фланге стала усложняться. Ободрённые взятием Журжи, турки двинулись на Бухарест. Корпус Репнина сумел разбить их, но эта победа в конечном результате не решала проблему. Тогда 3 июня Румянцев даёт ордер Вейсману — на левом фланге провести ложную демонстрацию наступления на южный берег с целью уменьшения активности противника в верховьях Дуная. В ордере он указал Вейсману: «…делайте сии виды удостоверительнее собранием к себе людей знающих управлять судами и дороги на супротив нам береге».[251] А 12 июня добавил к этому ещё задание на поиск с целью ослабления активности турок на правом фланге Репнина: «…ежели неприятель от устья Дунайского или Тульчи подвинул свои корабли, то запорожское войско на судах могут пуститься смело искать поверхность над неприятелем» с тем, чтобы «…отвлекти от его предвзятий на Волоску (Валахию) по изобретению вами (возможностей)…»[252]

15 июня Румянцев дополнительно новым ордером указал: «…Вейсману совместно с запорожскими казаками организовать нападение на суда дунайской речной флотилии».[253]

В ночь с 18 на 19 июня Вейсман со своим отрядом вновь переправился через Дунай «…на небольших лодках и то им отнятых разными временами у неприятеля (и несмотря на крайнюю осторожность противника после прежних поисков) атаковал весь его флот у Тульчинской гавани и перевёл пленных оной на свой берег с артиллериею, кроме истреблённой знатной части».[254] Затем он подступил к укреплениям Тульчи и после ожесточённого штурма взял её. Не смог он осилить лишь цитадель, находившуюся в центре крепости. Взорвав укрепления и уничтожив всё возможное, он благополучно вернулся на свой берег с 43 турецкими судами и со всеми находившимися на них орудиями и запасами.

В июле на Дунае началось наводнение. Военные действия почти прекратились, и этот месяц прошёл относительно спокойно.

В августе Румянцев дал задание генерал-поручику Эссену отбить у турок Журжу, которую сдал ещё в июне по слабодушию майор Гензель. Но взять её не удалось. Операция по захвату была плохо подготовлена и ещё хуже проведена. Атака захлебнулась, и много солдат с нашей стороны полегло безрезультатно. После этого до самого октября никаких решительных операций не предпринималось. Случались только мелкие стычки на Дунае во время разведок, которые проводились с обеих сторон с целью выяснения сил и намерений противника. В это время Румянцев делал вид, что не готовится продолжать военные действия и «…велел в октябре месяце всякой части войск готовиться ко вступлению в зимние квартиры, предполагая, что „сии известия турки к совершенному своему успокоению (примут)“».[255] Изучая донесения разведки и принимая во внимание ложные намерения русской армии за реальные, великий визирь стал сосредоточивать силы в районе Рущука и Силистрии с целью наступления на Бухарест, а затем и дальше на север. Румянцев только этого и ждал. Он решил воспользоваться этим случаем и одним решительным ударом разгромить турецкую группировку сил и вернуть Журжу, о потере которой постоянно сокрушался. «…Я во всё сие время, стараясь усыплять его (неприятеля) видами со своей стороны оборонительного положения, не переставал мыслить о возвращении крепости Журжевской в свои руки, и видя уже время удобное приступить к тому…» — так писал он в своём донесении Екатерине II.[256]

П. А. Румянцев, дезориентируя неприятеля, предписывал ордером О. А. Вейсману совершить новый боевой рейд на турецкий берег, имитируя наступление в низовьях Дуная и тем самым отвлекая турок от правого фланга корпуса Эссена, который в это время заменил Н. В. Репнина.

Выполняя предписание, Вейсман в ночь с 19 на 20 октября с отрядом, состоящим из «…семи батальонов мушкетёр и одного батальона егерей, пяти эскадронов гусар и трёх сот казаков»,[257] переправился на турецкий берег, «…рассыпал неприятельский корпус при Тульче, овладел сим городом и замком, так же как и турецким лагерем со всею артиллерию».[258] Преследуя бежавшие в сторону Бабадага турецкие войска, корпус Вейсмана неожиданно по пути, в четырёх верстах от города, обнаружил «…обширный лагерь самого великого визиря».[259] С помощью удачных действий артиллерии он привёл в панику 25-тысячное турецкое войско. На другой день «…21-го сего месяца дошедши со своим корпусом к городу Бабадам, — писал в донесении Румянцев, — …и одолевая по дороге сопротивление визирских войск, огнём брани разбил в тот же день и самого визиря в его величайшем лагере, который со всею артиллерию взят, так как и город Бабады со своим замком. Визирь Селиктар Магмет паша, по рассыпании разбитых его войск, побежал оттуда дорогою к городу Базарчик, а Вейсман, пользуясь ужасом, нанесённым неприятелю и по отправлению пленной артиллерии, коей больше 50 орудиев, на свой берег, 23 числа пошёл ещё атаковать неприятеля, держащегося при Исакче…»[260] и «поразил там 24-го октября хотевшего упорно защищаться неприятеля и овладел сим городом и весьма укреплённым замком со множеством артиллерии и разных воинских запасов».[261]

Разрушив крепость и уничтожив всё возможное, Вейсман возвратился на свой берег, захватив за пятидневную экспедицию у турок 179 орудий.[262]

Параллельно с действиями Веисмана были взяты крепости Мачин (Милорадовичем) и Гирсово (Якубовичем).

Таким образом, успешные операции Вейсмана на левом фланге армии (в низовьях Дуная) дали возможность развернуть успешные наступательные действия на правом фланге. Корпус Эссена разгромил на своём участке крупную группировку противника под Бухарестом и 4 ноября штурмом вернул крепость Журжу.

Армия Румянцева выполнила свою задачу «…разумия тем одержанною Вейсманом при Тульче, а Эссеном при Букарештах (Бухаресте), — писал в донесении Румянцев, — …и окончить так же единовременно оные в 24-й день того же месяца завладением крепостьми в одной стороне Исакченскою, в другой Журжевскою; и в сии дни творимой брани при разделении одной части от другой великою рекою, побивая неприятеля, взят в добыч его все лагери со всем найденным в них богатством, всю артиллерию, в которой кроме истреблённой и в Дунае затопленной, с поля и с крепостей на наш берег получили орудиев 263… Словом (сумели) очистить… берег дунайский, что на оном нигде уже не может неприятель поставить твёрдой своей ноги».[263]

Позже, склоняя императрицу к достойному награждению участников рейда, Румянцев просил её: «…Не имею я и смелости приложить тут своей хвалы виновникам толиких знаменитых побед. Семи… возря вместе с сим на повергаемые к освященным стопам вашим и дела и приобретения, определите высочайшею и толь свойственною Вам к воинству своему милостию оным цену, за долг только почитаю не умолчать той справедливости, что генерал-майор фон Вейсман в сем случае распространил полезные службе… действия предприимчивостью собственного своего мужественного духа далее, нежели я и мог предполагать…»[264]

Отличившиеся в рейдовых операциях офицеры были награждены орденами. Сам Вейсман получил орден св. Георгия 2-й степени и право на командование дивизией.[265] Но для рядовых участников рейда наград, как таковых, не последовало, лишь «…на всякого унтер-офицера и рядового в корпус генерал-майора фон Вейсмана, — писал Екатерине Румянцев, — …дал я по рублю из экстраординарной суммы…»[266] Вейсман обращался с просьбой о награждении нижних чинов, но безрезультатно. И только после гибели его в сражении при Кючук-Кайнарджи 22 июня 1773 года от турецкой пули, «…когда в кармане мундира нашли список отличившихся в прежних сражениях»,[267] при содействии самого генерал-фельдмаршала была учреждена медаль. В письме Екатерине II 8 августа 1773 года, оправдывая отступление с турецкого берега, он напомнил ей о великом значении победы Вейсмана в октябрьском рейде 1771 года, превознося её выше своей Кагульской 1770 года: «…Кагульская победа одержана подлинно с малым числом людей над превосходным противником; но не сей один пример, всемилостливейшая государыня… в 1771 году в октябре месяце, разбит он был весьма знаменитее. Сияние и действия сего всячески затемнено, последствием оного вдруг увидели предположения мирные в прекращении дальнейших действий».[268]

Видимо, после представления списка, найденного в кармане у Вейсмана, и последнего письма Румянцева последовало распоряжение Екатерины II об учреждении специальной медали для награждения нижних чинов, участвовавших в рейде с 20 по 24 октября 1771 года. Для её изготовления была взята лицевая сторона штемпеля Кагульской медали — с необычным портретом Екатерины II, а оборотную сторону с четырёхстрочной надписью: «ЗА ОКАЗАН — НЫЕ ВЪ ВОЙСКЕ — ЗАСЛУГИ — 1771 ГОДА» заново выполнил Самойла Юдин.

За истекшие до награждения два года часть солдат действовавшего отряда погибла, другие по различным причинам выбыли из корпуса, и вполне естественно, что эта медаль является крайне редкой исторической реликвией. Она предназначалась для ношения на груди на Андреевской ленте.

В связи с этими событиями на временном монетном дворе барона Гиттенберга в Яссах была отчеканена памятная мемориальная медаль с латинской надписью, текст которой в переводе звучит так: «Позднейшие века известят о победах русских на берегах Дуная 20–24 октября 1771 г.».[269]

В период турецких войн при Екатерине II существовала особая группа медалей, не входящих в списки государственных наград. Они предназначались для поощрения высоких, особо отличившихся чинов казачества, командовавших во время сражений подразделениями, причисленными к армии П. А. Румянцева. Эти медали с надписями «За службу и храбрость» и «За усердие к службе» заметно отличаются от тех, которыми награждались рядовые казаки наравне с солдатами регулярной армии. Чеканились они преимущественно из золота, больших диаметров — 55–65 мм и предназначались для ношения на шее на орденской ленте.[270] Поскольку к этому периоду существовало лишь два вида лент — Андреевская (голубая) и Георгиевская (оранжевая с тремя чёрными полосами), то в зависимости от заслуг медали выдавались с той или иной лентой.

Выполнялись эти награды в отличие от обычных медалей гораздо изящнее, роскошнее, надпись на их реверсе окружал богатый орнамент из различных вензелей, знамён, копий; а в самом верху, над лавровым растянутым венком, изображена голова Марса — бога войны.

Награждение такими медалями велось до 1788 года, о чём свидетельствует письмо Г. А. Потёмкина к А. В. Суворову, где говорилось, что за Кинбурнскую победу «…полковникам двум Донским пришлются золотые медали».[271] Эти медали могли быть и персональными. Установить это теперь невозможно. Штемпели их не сохранились.[272]

Много золотых персональных медалей было выдано запорожскому казачеству во время первой турецкой войны в 1768–1774 годы,[273] но из них в известной нам литературе упоминается только две — это «Войска Запорожскаго полковнику Мандру»[274] и «Войска Запорожскаго кошевому Кальнишевскому за отлично храбрыя противу неприятеля поступки и особливое къ службе усердие». Последняя была не только золотой, но и «осыпанной бриллиантами».[275]

По старой казачьей традиции награждённые чины завещали свои медали церкви.

С изменением границ России после первой турецкой войны Запорожская Сечь потеряла своё значение южного форпоста и была 4 июня 1775 года ликвидирована. Сам Пётр Кальнишевский, последний кошевой атаман, за намерение перейти к туркам был схвачен и сослан на Соловки, где и умер в возрасте 112 лет.[276] Всё имущество церкви Запорожской Сечи было передано в Никопольскую Петровскую церковь, которая в 1789 году была разграблена. «Среди похищенного было большое число золотых медалей запорожских старшин и награждённых „За прусскую войну“, „За турецкую войну“…»[277]

Что же это за золотые медали для запорожских старшин? По-видимому, здесь упоминаются шейные медали «Победителю над пруссаками» с портретом Екатерины II, что были выданы девяти полковникам Войска Донского. Но откуда они могли появиться в Запорожской Сечи? Не исключено, что ими могли быть награждены и некоторые высшие чины Войска Запорожского. Считали ведь долгое время, что такими медалями жалованы только восемь человек. Однако позже обнаружился документ о награждении девятого — казачьего полковника Василия Машлыкина.[278] Кстати, эти медали в основном схожи с вышеописанной медалью «За службу и храбрость», разница лишь в тексте наименования.

Казачьими медалями с таким же оформлением награждались и представители Северо-Кавказских казачьих войск. Ю. Б. Иверсен в своих трудах упоминает, например, о том, что одна из персональных золотых медалей была вручена с надписью: «Терских нерегулярных войск произведённому прапорщику Ивану меньшому Горичу за его отличную перед прочими в лёгком войске храбрость и усердие к службе».[279] А его отец — старшина Кизлярско-Терского войска за доблесть в сражениях с турками на Дунае в 1771 году (возможно, даже у Вейсмана) получил медаль неименную, по-видимому, — «За службу и храбрость».

Дорогие шейные медали в золоте выдавались не только для задабривания верхушки казачества и не только в качестве поощрения за боевые отличия в войнах с внешними врагами России, но и служили в качестве наград старшинам казачьих подразделений, отличившихся при разгроме крестьянского восстания 1774–1775 годов под руководством Емельяна Пугачёва. «Золотые и серебряные медали» выдавались и тем старшинам иррегулярных войск — башкирских, мещерякских, калмыкских отрядов, которые выступали на стороне правительственных войск против восставших.

Над всеми медалями для казачества работали два русских мастера. Штемпели аверса резал Тимофей Иванов, а реверса — Самойла Юдин.

Затянувшаяся война с Турцией истощала Россию, большая военная сила требовалась и для подавления всё разгоравшегося Пугачёвского восстания, которое охватило огромные пространства Поволжья и Приуралья. Напуганное дворянство толкало царицу к скорейшему заключению мира. Но на переговорах в Бухаресте турки были против условий России. Екатерина II предоставила П. А. Румянцеву все полномочия и даже готова была согласиться с требованиями Турции о запрещении плавания русского флота по Чёрному морю, только бы скорее покончить с войной.

Чтобы заставить султана пойти на уступки, Румянцев решил нанести ещё несколько сокрушительных ударов по его армии. Он тщательно подготовил план действий за Дунаем и сделал так, что наступательные операции стали для турок полной неожиданностью.

Летом 1774 года русские войска переправились через Дунай и 9 июня под руководством А. В. Суворова разбили расположенное в лесу под Козлуджей 40-тысячное турецкое войско. Затем генерал М. Ф. Каменский блокировал главные силы турок и подступил со своими войсками к ставке самого визиря в Шумле.

Действия русских разворачивались очень быстро. Генерал-фельдмаршал П. С. Салтыков нанёс сильный удар под Туртукаем и окружил Рущук. В это время отрядам Заборовского удалось продвинуться далеко за Балканы и разгромить четырёхтысячную группировку противника. Такое решительное наступление русских войск вызвало панику в Константинополе. Турки заторопились с просьбой о перемирии. Но П. А. Румянцев хорошо понимал их намерения затянуть время и использовать его для укрепления своих сил. На их просьбу он дал резкий, категорический ответ: «О конгрессе, а ещё менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать… знайте нашу последнюю волю, если хотите миру, то пришлите полномочных, чтобы заключить, а не трактовать артикулы, о коих уже столь много толковано…»[280]

Пользуясь правами главнокомандующего, он потребовал подписания в пятидневный срок самого договора, а не перемирия. Дата заключения мира — 10 июля была выбрана не случайно. В этот день исполнялась очередная годовщина Прутского мира между Россией и Турцией, когда (в 1711 году) русские вынуждены были отдать туркам Азов, срыть крепости Таганрог, Богородицк и Каменный Затон… Теперь Румянцев давил на великого визиря, заставляя его принять требования России.

В ставку русского командования срочно были посланы турецкие представители. Но узнав об этом, Румянцев не прекратил военных действий, а продолжал их развивать по намеченному плану, давая понять, что в случае неуступчивости турецких дипломатов он готов продолжать наступательные действия до полной победы. С этой же целью он перенёс свою ставку за Дунай, в болгарскую деревню с турецким названием Кючук-Кайнарджи (Кючук — малый, а Кайнарджа — горячий источник), куда прибыли 5 июля 1774 года турецкие представители. Не доехав шагов двести до самой ставки верховного главнокомандующего, они, выйдя из карет, «…умывались по своему обыкновению и переменили платье». Встречены «гости» были с почётом и в тот же день «…вошли в переговоры, мира касающиеся, которые продолжались от 11 часов утра до 2-х часов пополудни».[281]

Русский генерал-фельдмаршал предупредил турецких дипломатов, что наступательные действия будут продолжаться дальше, невзирая на ведущиеся переговоры, и будут прекращены только после подписания договора. Такое положение, естественно, ускорило ведение переговоров, как писал сам Румянцев, «…без всяких обрядов министериальных, а единственно скорою ухваткою военною, соответствуя положению оружия с одной стороны превозмогащего, а с другой — до крайности утеснённого».[282] Так Пётр Александрович решил эту сложную проблему завершения войны, «…держа в одной руке перо для подписания мира, а в другой шпагу, чтобы заставить противника сделать по своему», — писал прусский посланник в Константинополе.[283]

Мирный договор был подписан в Кючук-Кайнардже, находящейся на дороге между Шумлой и Силистрией, в точно назначенный Румянцевым день 10 июля 1774 года. Через пять дней обе стороны обменялись подписанными текстами трактата.[284] Это известие долетело до Петербурга по тем временам в кратчайший срок — 23 июля, а подробности донесения главнокомандующего — к 31 июля. В честь заключения мира был дан артиллерийский салют со стен Петропавловской крепости из 101 выстрела.

Начались праздничные торжества. Улицы Петербурга были заполнены народом. У церкви Рождества Богородицы на «Невской першпективе» было оглашено донесение П. А. Румянцева, а у Аничкова моста — текст правительственного объявления, который громогласно зачитал сам секретарь Сената. Группа всадников конной гвардии рассыпалась по всем улицам северной столицы, извещая жителей о долгожданном мире. Началось торжественное шествие во главе с самой императрицей Екатериной II. В праздничной колонне можно было видеть и вестников мира с белыми кружевными перевязями через плечо и пучками лавровых веток в руках.

Но с торжествами государственная администрация поторопилась. Ратификация договора с Турцией под влиянием европейских держав затянулась. Особенно ретиво способствовала этому французская дипломатическая миссия в Константинополе. Для этого были «искусно» надуманы причины несогласия султана по ряду пунктов договора. Появилось вздорное письмо, на которое Румянцев с горьким упрёком ответил султану, действуя на его самолюбие: «…Дело столь торжественное как мир… в своём исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен Вам сказать не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтоб не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание — искренность и добросовестность. Перемена священных договоров вслед за их постановлением была бы предосудительна достоинству и славе высочайших дворов».

В конечном результате, благодаря твёрдости и умению Румянцева, договор всё же был ратифицирован без каких-либо уступок в январе 1775 года. По условиям договора России были возвращены причерноморские земли. Отошли к ней и важнейшие крепости: Керчь, Еникале, Кинбурн, Азов с прилегающими землями, Таганрог, долины рек Кубани, Терека, а также земли между Бугом и Днестром. По артикулу П — «…Иметь быть вольное и беспрепятственное плавание… Российским кораблям… и свободный проход из Чёрного моря в Белое (Средиземное) и из Белого в Чёрное»,[285] подходить к турецким пристаням, плавать по Дунаю и в отношении торговли русские купцы получили такое же право, каким пользовались Англия и Франция. За расходы, понесённые Россией в войне, Турция обязалась выплатить ей 4,5 миллиона рублей.

Большое значение договор имел для народов Молдавии и Валахии, которые оказались под протекторатом России, оставаясь под властью султана только формально. В конце концов Турция признала и независимость крымских, буджакских и кубанских татар. И хотя по-прежнему на монетах Крыма чеканился профиль султана или его вензель, «ключи от полуострова» уже передавались России.

Один из артикулов мирного трактата предоставлял право России оказывать покровительство всем христианским подданным Турции, что поднимало приоритет России на международной арене.[286] Отныне она могла строить на Чёрном море флот и развивать торговлю богатых южных районов с западными странами.

Екатерина II щедро наградила славных русских военачальников. Особо был отмечен командующий Первой армией П. А. Румянцев. Кроме производства его в чин генерал-фельдмаршала и награждения высшей степенью вновь учреждённого ордена св. Георгия ему было пожаловано:

«…похвальная грамота… со внесением различных его побед и с прибавлением к его названию проименования Задунайского; за разумное полководство алмазами украшенный жезл; за храбрые предприятия — шпага алмазами обложенная; за победы — лавровый венок (на шляпе); за заключение мира — масляная (масляничная с алмазами) ветвь; в знак монаршего за то благоволения — крест и звезда святого апостола Андрея (Первозванного), осыпанные алмазами; в честь ему, фельдмаршалу, и его примерам в поощрение потомству — медаль с его изображением; 5 тыс. крестьян в Белоруссии; 10 тыс. для построения дома; сервиз из серебра на 40 персон и картины из собрания Эрмитажного, какие сам пожелает, — ради украшения дома своего».[287]

Александр Васильевич Суворов был награждён золотой шпагой, осыпанной бриллиантами, лично представлен императрице.

В честь заключения Кючук-Кайнарджийского мира нижние чины получили необычные ромбовидные серебряные медали (37x31 мм). Штемпели для их изготовления выполнял Самойла Юдин.[288]

На лицевой стороне медали — традиционный портрет императрицы, ещё моложавой в свои сорок шесть лет. На оборотной, в верхней части, — лавровый венок и в нём двухстрочная надпись: «ПОБЕДИ — ТЕЛЮ»; в нижней половине помещена надпись в четыре строки: «ЗАКЛЮЧЕНЪ МИРЪ — СЪ ПОРТОЮ — 10. ИЮЛЯ — 1774. г.».

Медаль выдавалась на впервые появившейся Георгиевской (оранжевой, с тремя чёрными полосами) ленте. Появление её связано с учреждением 26 ноября 1769 года, исключительно только для офицеров, Военного ордена святого великомученика и победоносца Георгия.

В честь победы над Турцией была отчеканена ещё и мемориальная медаль (диаметром 71 мм) работы мастеров И. К. Егера (аверс) и И. Б. Гасса (реверс). На ней аллегорическое изображение женщины со знаменем, как символ победы на суше и на море.

По левую сторону от неё — плывущий в море боевой корабль; по правую, на берегу, — знамёна, щиты, пушки с ядрами и другие военные атрибуты.

Вверху, над всей композицией, надпись: «Твёрдостию разумомъ и силою»; внизу — «Миръ съ Оттоманскою Портою заключенъ. 10 июля. 1774 года».[289]

П. А. Румянцев был награждён, как уже говорилось, персональной золотой медалью с его портретом и надписью: «Победителю и примирителю. 10 июля 1774 года». Эта работа также принадлежит иностранным мастерам — Иоганну Каспору Егеру и Иоганну Бальтазару Гассу.

Ещё в бытность Петра I, в 1705 году, была создана по предложению фельдмаршала Огильви регулярная конница драгунского типа,[290] возившая с собой трёхфунтовые пушки. Использовалась она главным образом для самостоятельных ударных атак. Ярким примером тому может служить крупное кавалерийское сражение при Калише в 1706 году под командованием талантливого сподвижника Петра I А. Д. Меншикова.

Затем необходимость борьбы с огромной армией шведского короля Карла XII заставила создать подвижную лёгкую конницу (летучий корпус — корволант), которая показала в сражениях под Лесной и Полтавой образцы эффективного боевого использования этого типа кавалерии.[291]

После смерти Петра I лёгкая конница в связи с новыми порядками в армии утратила своё значение, и в 30-х годах XVIII века были созданы десять кирасирских полков тяжёлой кавалерии. Но поражение неприятеля из огнестрельного оружия непосредственно с коня зачастую приводило к неуправляемости конного строя. В связи с этим в 1755 году ненадолго устанавливаются в какой-то мере петровские традиции использования лёгкой конницы. В это время она показала свои большие возможности в сражениях с сильнейшей в Европе кавалерией прусского короля Фридриха II.[292]

В августе 1762 года, с приходом к власти Екатерины II, была создана комиссия, которая подвергла пересмотру состояние воинского дела и наметила неотложные меры по изменению в армии того, «что можно ещё лучше поставить».[293] Но с кавалерией получилось наоборот. Боевые качества её были ухудшены. Большинство членов комиссии придерживалось консервативного направления, видевшего в тяжёлой кавалерии «мощную силу атаки».

К 1769 году была создана 50-тысячная конница, из которой чуть ли не две трети составляла тяжёлая кавалерия — шесть кирасирских и девятнадцать карабинерных полков.[294] П. А. Румянцев с горечью писал Екатерине II, предвидя в будущей летней кампании 1770 года недостаток армии в лёгкой коннице: «…Что до кавалерии, то иные армии, дознавшие, сколь удобнее для службы вообще, а в вооружении и содержании дешевле легкой всадник, пересадили часть большую своей кавалерии на лёгких лошадей… В прошлую кампанию (с Пруссией) явными опытами доказалось, а кроме того, что оная (тяжёлая) кавалерия с дорогою амуницией… и сколь мало имеет оная способности действовать против… неприятеля (не может употреблена быть так, как лёгкая)».[295]

Эти опасения в дальнейшем подтвердились в ходе сражений с лёгкой татаро-турецкой кавалерией. Маломаневренная тяжёлая русская конница была непригодна для преследования неприятеля. Это показали результаты сражений у Рябой Могилы и Ларги, в которых действия тяжёлой кавалерии П. С. Салтыкова подверглись общему нареканию.

Недостаток маневренности регулярной кирасирской тяжёлой конницы восполнялся казачьими частями, отличавшимися высокими боевыми способностями. Но это не решало общей проблемы кавалерии. Численное и качественное превосходство южного противника в лёгкой коннице заставило Румянцева более решительно указать Екатерине на непригодность тяжёлой кавалерии. По этому поводу он писал ей, что «…кирасирские и карабинерные полки посажены сколько на дорогих, столько и на деликатных и тяжёлой породы лошадях, которые больше на парад (годны), нежели к делу способны… Самая амуниция кавалерийская есть бремя, отяготительное всаднику и лошади (помимо палашей и пистолетов ещё и карабин). Для сего в прошедших операциях и нельзя быть той пользы произвесть нашей кавалерии, к которой могла бы она иметь случай, естьли бы была в ином состоянии… Естьли всемилостивейшая государыня соизволите передать сие в полную мою волю (то я заверяю) что… реформа двум полкам будет проведена, будут куплены лошади… лёгкие пород степных, которые нужду без ослабления переносят».[296] В дальнейшем количество полков тяжёлой конницы было сокращено и увеличены конно-гренадёрские, гусарские, карабинерные и легкоконные полки.[297]

Через год после завершения войны (в 1775 году) войска украинского слободского казачества были ликвидированы, а из бывших казаков создали поселённые гусарские полки. В 1784 году они были превращены в регулярные части и получили наименование легкоконных.[298]

6 ноября 1775 года П. А. Румянцева назначили командующим всей кавалерией «…армии нашей, которая, как всем известно, в бывшую Прусскую войну из неустройства, или паче сказать из небытия, вашими единственно искусством и трудами приведена была в доброе состояние…»,[299] — писала в именном рескрипте императрица.

Для обучения войск Румянцев создал в качестве устава «Обряд службы», в котором давал наставления хорошей езды верхом, учитывавшие требования высокоманевренной лёгкой конницы, показывал приёмы поражения холодным оружием и меткой стрельбы с седла.[300] Он лично очень много занимался обучением этого рода войск, имея большой опыт прусской войны. В 1776 году Румянцев отдал приказ, в котором говорилось: «…чтоб все чины в беспрерывном к службе между собою обращении неотменно находились… Ежедневно от 6 до 12 часов рейтар по одному учить…»[301] Им выдавались инструкции, в которых подробно указывались приёмы обучения построениям, обращению с лошадью, ведению группового и одиночного боя, «чтоб всякий рейтар был господином своей лошади и умел оною и ружьём владеть».[302]

Все эти старания генерал-фельдмаршала не прошли даром. Его инициативу перехватил возглавивший Военную коллегию Г. А. Потёмкин. Он активно взялся за создание стратегической конницы, которую намеревался использовать в предполагавшейся войне с Пруссией. В конечном результате русская армия получила обновление войска лёгкой конницы, с которой А. В. Суворов в дальнейших сражениях с турецкими войсками одержал много славных побед.[303]

Созданная Г. А. Потёмкиным лёгкая конница относилась к привилегированным частям русской армии, и срок службы кавалеристов ограничивался десятью годами. Но в связи с новой войной, чтобы не только сохранить численный состав лёгкой конницы, но и увеличить его, срок службы в этих частях в 1787 году был увеличен до 15 лет.[304] И как вознаграждение за сверхсрочную службу в лёгкой коннице были учреждены для кавалеристов необычные золотые и серебряные медали, на лицевой стороне которых изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной, а на оборотной — крупная, во всё поле медали, двухстрочная надпись: «ЗА — СЛУЖБУ».

Эти медали по сути своей были первыми «выслужными» наградами Российских регулярных войск. Серебряной медалью награждались нижние чины, прослужившие в лёгкой коннице сверх положенных десяти лет три года, а золотой — прослужившие сверхсрочно пять лет.[305]

Медали эти, необычной овальной формы, размером 36x30 мм, предназначались для нагрудного ношения на Андреевской ленте.

1787 год. Снова гроза войны собирается над Россией. Враждебно настроена Пруссия, помышляет о возвращении прибалтийских земель Швеция. Турция намерена вернуть обратно Крым. Она сосредоточила в Анапе крупные военные силы для нанесения удара по Кинбурну, предполагая захватить Херсон, уничтожить судостроительные верфи, а оттуда перебросить войска в Севастополь и навсегда покончить с российским флотом на Чёрном море.

Из Константинополя в Херсон прибыл к генерал-фельдмаршалу Г. А. Потёмкину русский посол Булгаков и сообщил, что на Родосе убит русский консул, а на Кандии (Крите) со здания консульства сорван российский флаг. Кроме того, он известил об ультиматуме, в котором турецкий султан требовал официально признать грузинского царя Ираклия турецким подданным и настаивал на согласии осмотра турецкой таможней всех русских судов, проходящих через Босфор. Потёмкин был взбешён. Он попытался припугнуть султана, но этим только вызвал его гнев. Булгаков, вручивший султану письмо, был арестован и посажен в семибашенный замок. 13 августа 1787 года началась новая война с Турцией.

Вражеская эскадра в составе одиннадцати кораблей неожиданно напала на русские суда «Скорый» и «Битюг» на траверзе Кинбурн, Очаков. Два часа небольшие русские суда с трудом отбивались от наседавших турецких кораблей. И только наступившая темнота помогла им выдержать бой и уйти к Херсону.[306]

Прибывшая под стены Очакова турецкая флотилия в составе двадцати пяти кораблей блокировала устье Днепровско-Бугского лимана. Активные военные действия разворачивались в районе Кинбурна. Эта невзрачная крепость, расположенная на узкой песчаной косе, далеко выступающей в море, имела ключевое значение. Она охраняла подступы к Крыму, закрывала вход в Днепровско-Бугский лиман с подходами к вновь основанным городам — Херсону и Николаеву и противостояла турецкому Очакову.

Турки сосредотачивали огромные силы для её разгрома. А. В. Суворов, которому был поручен этот район, предвидел нападение и решил применить новую тактику для полного истребления неприятеля — дать возможность высадиться всему турецкому десанту и разбить его на голой косе сильнейшим орудийным огнём, а затем добить остатки пехотой и кавалерией. Он тогда писал Потёмкину: «Ах! Пусть только варвары вступят на косу. Чем больше они будут устремляться… больше их будет порублено».[307] Суворов начал усиленно возводить дополнительные укрепления крепости. Надежды на поддержку со стороны молодого Черноморского флота не было — его разбила и разметала буря. Фрегат «Крым» пропал без вести, линейный корабль «Мария Магдалина» унесло к Босфору, и его захватили турки. Возле крепости находилось всего лишь несколько мелких судов, в том числе и знаменитая «Десна» — гребная галера, на которой путешествовала по Днепру сама императрица.

1 октября 1787 года турки высадили десант на Кинбурнскую косу. Корабли противника обстреливали крепость из шестисот орудий. Тысячи янычар — отборных головорезов — ринулись на косу, не встречая сопротивления. Крепость не подавала признаков жизни. Турки уверенно приближались к ней. Неожиданно орудийный залп картечью смял первые турецкие ряды. Начался ураганный огонь из старых и вновь установленных орудий. Распахнулись ворота крепости, пехота шлиссельбуржцев и орловцев со штыками наперевес, взаимодействуя с двумя полками казаков и легкоконным эскадроном, столкнулась с атакующими, и началось сражение. Первые ряды турок были порублены и переколоты, но и Орловский полк потерял почти всех людей.

Во второй атаке Суворов бросил на подмогу два Козловских батальона и сам чуть не погиб в этой схватке от турецкого ятагана. Спас его могучий гренадёр Шлиссельбургского полка Степан Новиков. Он успел подскочить и, действуя ружьём, раскидал и уничтожил янычар. В этой же атаке, при орудийном обстреле, Суворов был ранен картечью в левый бок и засыпан песком, как сам он потом говорил: «Был от смерти на полногтя».[308] Придя в сознание после перевязки, снова принял командование.

В критический момент боя отчаянные действия смелого мичмана Ломбарда, командовавшего «Десной», заставили отступить корабли противника. Он «загримировал» свою галеру под брандер, спрятал в ней вооружённый десант из храбрецов и ринулся на турецкий флот. Урок Чесмы в прошлую войну хорошо помнился туркам, они быстро начали отходить. Неожиданной атакой Ломбард успел потопить одно судно противника, а другое вывести из строя, серьёзно повредив его.

«Оказывается, флот тоже может воевать», — доложил Суворов Потёмкину, назвав капитана «Десны» истинным героем. На таких моряков можно было положиться, и Ломбард был произведён в лейтенанты.[309] Артиллеристы крепости действовали тоже удачно. Они потопили две канонерки и два трёхмачтовых судна.

День потухал, когда Суворов собрал все последние силы, что оставались в крепости, и с подоспевшими мариупольцами и павлоградцами в третий раз повёл их в атаку.

«Оставалась узкая стрелка косы до мыса сажен сто, — писал Суворов в своей реляции Потёмкину, — мы бросили неприятеля в воду… Артиллерия наша его картечами нещадно перестреляла. Ротмистр Шуханов с легкоконными вёл свои атаки по кучам неприятельских трупов, всё оружие у него отбили. Победа совершенная. Незадолго перед полуночью мы дело закончили и перед тем я был ранен в левую руку на вылет пулею… было варваров 5000 отборных морских солдат; из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамён перед вашу светлость представляю».[310]

Полное уничтожение отборных турецких войск привело султана в такое негодование, что он распорядился «отсечь головы одиннадцати военачальникам (и выставить их на обозрение перед дворцом на пиках) в назидание живым».[311]

Это была первая победа войны. Весть о ней пронеслась по всей России. Даже Екатерина высказалась в торжественной обстановке: «Александр Васильевич всех нас поставил на колени, жалко только, что его, старика, ранили».[312] Она пожаловала его высшим российским орденом Андрея Первозванного и золотым плюмажем на треуголку с алмазной буквой «К» (Кинбурн).[313] Суворовские солдаты преподнесли своему кумиру, «купленное в складчину, роскошное Евангелие, весившее тридцать восемь фунтов, и огромный серебряный крест».[314] Командующий армией Потёмкин выслал Суворову «девятнадцать медалей серебряных для нижних чинов, отличивших себя в сражении». И велел: «Разделите по шести в пехоту, кавалерию и казакам, а одну дайте тому артиллеристу… который подорвал шебеку… не худо б было призвать вам к себе по нескольку или спросить целые полки, кого солдаты удостоят между себя к получению медали».[315]

Если в прошлых победоносных кампаниях награждение за участие в них было массовым, то эти девятнадцать медалей получили особо отличившиеся в боевом сражении, демократично избранные самими солдатами. Медаль эта по форме награждения являлась как бы прототипом знака отличия Военного ордена, учреждённого для нижних чинов армии и флота только в 1807 году. Сохранился документ о награждении этой медалью. Однако среди награждённых нет в нём гренадёра Степана Новикова, спасшего в бою А. В. Суворова. Можно предположить, что он получил иную награду за свой подвиг. Вряд ли Суворов мог перепутать имя своего спасителя, вписав в список Трофима Новикова.

Штемпели для чеканки медалей резал крепостной мастер Тимофей Иванов. Лицевая сторона медали идентична с портретной стороной рубля этого же периода. На оборотной стороне медали помещена прямая трёхстрочная надпись: «КИНБУРНЪ — 1. ОКТЯБРЯ — 1787».

Медаль предназначалась для нагрудного ношения на Георгиевской ленте.

Неудостоенные медалей солдаты — участники сражения получили различные суммы денежных вознаграждений. Их величина зависела от степени участия награждаемого в Кинбурнском сражении.[316]

Последующая история Кинбурна такова: во время Крымской войны в 1854 году мизерный гарнизон крепости не мог противостоять сильнейшему английскому флоту и вынужден был сдаться. Англичане разграбили Кинбурн, вывезли всё имущество крепости, в том числе и бронзовый бюст Суворова, который сняли с пьедестала перед крепостью. Не оставили даже и старых трофейных турецких пушек, вкопанных вокруг памятника Суворову.

Николай I, возмущённый сдачей крепости, приказал её после завершения войны снести. И с тех пор Кинбурн перестал существовать.

Над Днепровско-Бугским лиманом, напротив Кинбурнской косы, на тридцатишестиметровой высоте берегового откоса возвышалась грозная турецкая крепость Очаков. Вот на этот «естественный южный Кронштадт», как называла его Екатерина II, и был направлен главный удар русских войск в 1788 году. А флоту была поставлена задача подорвать морские коммуникации турок с крепостью и постоянно отвлекать её внимание от потёмкинских приготовлений к осаде.

С ранней весны сильный турецкий флот подошёл к лиману для поддержки гарнизона Очакова. 20 мая капитан 1 ранга Остен-Сакен начал разворачивать военные действия против турецкой эскадры на лимане.

В одном из разведывательных рейдов к Очакову, в который его послал сам Г. А. Потёмкин, дубель-шлюпка капитана была перехвачена турками. Четыре неприятельских корабля отделились от колонны и помчались наперерез уходящему от них русскому судну. Сам трёхбунчужный паша на головном фрегате сигналил: «Остановитесь!» Но Сакен поднял белый с голубым крестом Андреевский флаг и продолжал уходить в сторону устья Буга.

Спастись бегством не удавалось. Быстроходные корабли турок нагоняли дубель-шлюпку. Тогда капитан приказал всему экипажу покинуть судно и уходить на лодках к ближайшему берегу. Сам же спустился в крюйт-камеру, заложил фитили в бочки с порохом и стал ждать подхода турецких кораблей. И когда они с обеих сторон зажали русское судно, когда уже янычары с ятаганами стали перелезать через его борта, раздался страшный взрыв — словно взорвался вулкан. Огромное пламя ударило в небо, всё заволокло дымом. Когда он рассеялся, на водах устья Буга были видны лишь плавающие обломки.

Обстановка требовала активных действий русского командования. После очередной потери двух лучших морских офицеров — капитана 2 ранга Верёвкина и знаменитого Ломбарда, который осенью 1787 года громил турецкий флот на галере «Десна», возмущённый Г. А. Потёмкин отстранил Н. С. Мордвинова от руководства за неумелое командование флотом, за халатное отношение к подготовке и снаряжению судов.

Адмирал М. И. Войнович тоже не годился в командующие Черноморским флотом. Он не показывал носа из Севастополя, боясь сражений, а ещё больше шторма. Флоту нужен был такой командующий, который бы мог дать достойный отпор султанской эскадре под Очаковом. Таким человеком был Ф. Ф. Ушаков. В своё время Потёмкин хотел поручить ему лиманскую флотилию и пригласил для разговора к себе. Но Н. С. Мордвинов грубо обошёлся с Ушаковым и не допустил к светлейшему. С гордым презрением флотоводец покинул тогда Херсон и уехал обратно в Севастополь.

Теперь парусный флот в лимане состоял из двух линейных кораблей, трёх фрегатов и восемнадцати мелких судов. Командование ими было передано приглашённому из-за границы американцу, бывшему знаменитому чёрному корсару — Полю Джонсу, прославившемуся в войне за независимость Соединённых Штатов Америки. Его имя было популярно на всех морях и океанах. На русскую службу он был принят в чине контр-адмирала и поднял свой флаг на корабле «Св. Владимир».

Лиманская гребная флотилия была доведена до семидесяти судов и передана под командование иностранца с длинным именем Карл-Генрих-Николай-Отто-Нассау-Зиген, неопределённого происхождения, но безрассудно храброго контр-адмирала. Слово «Родина» для него было пустым звуком. От природы авантюрист, он — дерзкий и самолюбивый — служил во многих странах Европы, понахватал наград, титулов, и все люди для него были только материалом для личного преуспевания. На русском языке он знал всего лишь два командных слова — это «вперёд» и «греби», но в его произношении они слышались, как «пирог» и «грибы». Матросы так и прозвали его между собой.

И вот ему, ещё не подготовленному к сражению, пришлось 8 июня столкнуться с посланным к Очакову сильным флотом под командованием опытного турецкого адмирала — «Крокодила морских сражений» капудан-паши Эски Гассана.

Турецкая гребная эскадра во взаимодействии с четырьмя линейными кораблями и шестью фрегатами сама произвела нападение на гребную флотилию Нассау-Зигена, стоявшую цепочкой на якорях поперёк залива.

Несмотря на неподготовленность к сражению, русские дали такой отпор, что турки потеряли две канонерские лодки и одну шебеку. Успех сражения был определён умелыми действиями отряда гребной флотилии под командованием бригадира Алексиано. Смелой контратакой в правый фланг беспорядочно наступающих галер он привёл их в замешательство. Этим воспользовалась остальная часть гребной флотилии Нассау-Зигена. Она нанесла противнику сокрушительный удар и загнала обратно под стены Очакова.

«Поздравляю с победою на лимане над старым турецким великим адмиралом»,[317] — писал Потёмкину Суворов. Предвидя отступление турецкого флота из лимана, он установил на оконечности Кинбурнской косы две замаскированные двадцатипушечные батареи и ядрокалильную печь. Эти меры впоследствии сыграли важную роль в разгроме турецкого флота.[318]

Прошло лишь десять дней с момента первого боя 8 июня. К этому времени из Кременчуга прибыло в лиман пополнение из двадцати двух новых гребных судов.

Накануне сражения, ночью, на лёгкой казачьей лодке, обмотав мокрыми тряпками уключины вёсел, Поль Джонс обошёл под Очаковом турецкую эскадру и на борту флагмана Гассана-паши написал крупными буквами: «Сжечь. Поль Джонс».

Рано утром 17 июня из-под Очакова вышла турецкая эскадра в составе десяти линейных кораблей, шести фрегатов и более двадцати гребных судов с намерением во что бы то ни стало уничтожить весь русский флот.[319]

Бой начался при слабом ветре. Гассан-паша вывел вперёд корабли с медной обшивкой. Первое ядро подняло столб воды у самого борта флагмана Поля Джонса, и сражение начало разгораться по всей линии. Корабли противников сходились на выстрел. Слабые ветер и течение не давали возможности оперативно маневрировать. Но недаром за плечами Поля Джонса была огромная корсарская школа. Ему удалось развернуть «Св. Владимир» бортом и ударить по турецкому флагману всем лагом. Корабль Гассана-паши потерял управление и сел на мель, отстреливаясь одной пушкой. Другой турецкий корабль, чтобы не столкнуться с ним, хотел отвернуть и тоже уткнулся носом в подводную песчаную косу.

Из просветов между парусными кораблями эскадры Поля Джонса вынырнули гребные суда Нассау-Зигена и устремились к передней линии неприятеля — послышалась команда: «Пирог! Грибы!»

Течение гнало «Св. Владимира» к тем же мелям, где сидели турецкие корабли. И когда корма флагмана Гассана-паши оказалась рядом, рявкнули пушки Поля Джонса, раскатился визг картечи и турецкий флаг с полумесяцем и звездой пополз вниз по мачте. Турки сдавались. Но невзирая на это, Нассау-Зиген шлюпочными брандерами поджёг стоящие на мели турецкие корабли, которые могли бы ещё послужить русскому флоту. Он явно уводил себе призы из-под носа возмущённого Поля Джонса.[320]

Гром боя удалялся в сторону открытого моря. Где-то там русская гребная флотилия громила турецкие парусные суда. А здесь, у отмелей, пылали два огромных костра. Корабли горели, разбрасывая искры, огромные языки пламени взметались в небо. На пылающем флагмане метался «Отважный крокодил». Но ему удалось избежать русского плена — он прыгнул за борт и на шлюпке ушёл к Очакову.

Один за другим два страшных взрыва потрясли окрестности, остатки кораблей огненным смерчем взметнулись высоко над водой, и всё это разом рухнуло в воду лимана. Это огонь добрался до трюмов, где хранились боеприпасы турецких кораблей.[321]

Наступала ночь. Бой закончился. Остатки турецкой эскадры ушли под прикрытие крепостных батарей Очакова. «Ура, светлейший князь. У нас шебека 18-пушечная. Корабль 60-пуш не палит, окружён. Адмиральский 70-пуш спустил свой флаг, наши на нём», — поздравлял Потёмкина Суворов, наблюдая за ходом боя с берега Кинбурнской косы.[322] Турки в этом бою потеряли два главных судна и «19 повреждённых».[323] А на другой день Михаил Кутузов со своим подразделением начал вести работы по подъёму сорванных с турецких судов пушек со дна лимана.

Потерявший надежду на успех Гассан-паша в ночь на 18 июня стал выводить флот из-под Очакова в открытое море. Но в узкой горловине выхода из лимана, где Кинбурнская коса замыкает залив, турецкая эскадра нарвалась на замаскированную Суворовым артиллерийскую батарею. Прицельный огонь нещадно крушил султанский флот. Удар был так силён и неожидан, что турецкие корабли смешались, потеряли фарватер и стали садиться на мель. Раскалённые докрасна ядра огненными трассами прочерчивали темень ночи и обрушивались на неприятельские корабли. Подоспевшие эскадры Нассау-Зигена и Поля Джонса после четырёхчасового боя довершили разгром турецкой эскадры. «Виктория… мой любезный шеф! 6 кораблей», — писал в восторге Александр Васильевич Суворов.[324] «Эта первая победа на море, одержанная пехотным генералом, — сказал Поль Джонс, — передайте ему мои поздравления».[325] «Генерал Суворов много вреда сделал неприятелю батареями…» — доносил в реляции Потёмкин.[326]

Турки у выхода из лимана потеряли пять линейных кораблей, два фрегата, две шебеки, один бомбардирский корабль, одну галеру, мелкие суда и «шесть тысяч человек убитыми и утонувшими».[327]

Потери русских были незначительны. Остатки турецкого флота вырвались в открытое море и ушли в Босфор. На лимане осталась только гребная эскадра, которую Нассау-Зиген блокировал, а 1 июля сокрушил остатки её прямо под стенами Очакова.

За эти три смелые операции Нассау-Зиген был произведён в вице-адмиралы, награждён орденом Георгия 2-й степени и «3020 крепостными душами в Могилёвской губернии».[328]

Нижние чины гребной флотилии, действовавшие на лимане против турецкого флота 7, 17 и 18 июня, были награждены серебряными медалями (диаметром 39 мм).[329]

Лицевая сторона медали подобна Кинбурнской. На оборотной — помещена прямая пятистрочная надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ОЧАКОВСКИХЪ — ИЮНЯ 1788».

Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.

После разгрома и уничтожения десанта на Кинбурнской косе и освобождения Днепровско-Бугского лимана от турецкого флота главной задачей русской армии было взятие османской твердыни — Очакова. Он считался в турецких владениях на Чёрном море главным портовым городом. Крепость представляла собой неправильный, удлинённый четырёхугольник. Узкой, восточной, стороной она примыкала к лиману, а три другие, обращённые в степь, имели мощные каменные стены с нагорным ретраншементом, покрытым камнем и земляным валом; а в самой южной части находилась цитадель, возвышавшаяся перед Кинбурном над высоким откосом лимана.

Всё лето и до самой глубокой осени Очаков держал основные силы армии Г. А. Потёмкина возле своих стен. На предложение А. В. Суворова о штурме верховный командующий отвечал: «Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я всё употребляю, надеясь на бога, чтобы он достался нам дёшево».[330]

Нерешительность и бестолковое выжидание возмущало Суворова. Он пытался вынудить Потёмкина к штурму и однажды предоставил ему такую возможность.

27 июля Суворов воспользовался вылазкой большого отряда турок из крепости и завязал с ними бой. Турки выслали подкрепление, и началось настоящее сражение. Всё внимание противника было приковано к нему. В это время можно было нанести удар со стороны открытого фланга противника и ворваться в крепость. Но Потёмкин опять проявил нерешительность, упустив реальный шанс овладеть Очаковом. И даже обвинил Суворова в потере пехотных финагорийцев: «Солдаты не так дёшевы, чтобы их терять попусту. К тому же странно мне, что вы в моём присутствии делаете движения без моего приказания. Не за что потеряно бесценных людей столько, что довольно было и для всего Очакова».[331] Потёмкин представил императрице это дело так, что она заявила в присутствии приближённых: «Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до 400 человек и сам ранен: он конечно был пьян».[332] А у Суворова было сквозное ранение шеи. Он лежал в своей Кинбурнской крепости и сам чуть не погиб от случайного взрыва в мастерской, «где начинялись бомбы и гранаты».[333]

Не прошло и месяца после этого случая, как 18 августа турки снова предприняли вылазку, но уже на правом фланге с намерением захватить русскую батарею, которой командовал М. И. Голенищев-Кутузов. Короткими перебежками, укрываясь во многочисленных канавах и балках, они выскочили к установленным орудиям, и завязался жестокий бой. Егеря штыковой контратакой отбросили янычар и погнали их обратно к крепости, чтобы на их плечах ворваться в Очаков. Кутузов в это время, держа белый платок для сигнала, прильнул к амбразуре укрепления и тут же опрокинулся на спину. Пуля ударила ему в правую щёку и вышла через затылок.[334] Голова Михаила Илларионовича была вторично пробита почти в том же месте, что и при первом ранении во время взятия штурмом укреплений в Крыму, у татарской деревушки Шумы.[335] Оба ранения были тяжёлыми. Врачи писали о нём: «Если бы такой случай передала нам история, мы бы сочли её басней».[336] А лечивший его врач, предугадывая будущее, оставил такую запись: «Надобно думать, что провидение охраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелён от двух ран, из коих каждая смертельна».[337]

Лето проходило в бесплодных ожиданиях. Уже были выкуплены фортификационные планы Очакова у французских инженеров, которые вели работы по укреплению крепости. Но Потёмкин всё не решался на штурм. Он боялся турецкой артиллерии на маленьком острове Березань, который находился у входа в лиман, к югу от Очакова. Огонь её доставал до Кинбурна и не давал возможности штурмовать Очаков со стороны моря, где было больше возможностей на успех. «Сия ничтожная фортеция» была неприступна. Несколько раз её пытались взять русские моряки, но зоркие сторожа крепости вовремя поднимали тревогу, и она ощетинивалась всеми огнестрельными средствами.

Уже наступила осень, а Потёмкин всё выжидал, держа армию в окопах на холоде и под дождями. При этой «осаде Трои», как язвительно называл Румянцев бестолковое сидение под крепостью, войска несли огромные потери. Морозы предзимья застали солдат в лёгком платье, голод от недостатка продовольствия и болезни косили людей сотнями. Трижды прав был Суворов, который говорил: «Одним гляденьем крепости не возьмёшь. Послушались бы меня, давно бы Очаков был в наших руках».[338] Даже адмирал Нассау-Зиген ещё летом по этому случаю высказал своё уверение, что «…крепость можно было взять ещё в апреле».[339]

Потёмкин мрачнел и целыми днями злым взором смотрел на крепость. Не хотел он связываться с казачеством, напоминавшем о бунтаре Пугачёве, да некуда было деваться. Бывшие запорожцы, а ныне «верные казаки», проглотившие обиду за свою Сечь, умели издревле применяться к подобной обстановке. Им было не привыкать ходить даже на Константинополь в своих ладьях. А эта крепость на острове Березань была доступна только им. Суворов сочувствовал Потёмкину: «Боже, помози на Березань!» — писал он ему.[340]

Долго не решались бывшие запорожцы на операцию, но в одну из тёмных, холодных ночей они изловчились и взяли эту «фортецию». Другая часть казаков, посланная в Гаджибей (Одессу), сожгла там склады с продовольствием и снаряжением для Очакова. Теперь Грицко Нечеса, как называли Потёмкина казаки за его вьющуюся шевелюру волос, был уверен, что крепость долго не продержится.

Но прошёл ещё месяц, а истощённый гарнизон не сдавался. Сложившаяся тяжёлая зимняя обстановка вынудила Потёмкина к решительным действиям. В метель и мороз шесть колонн одновременно с двух сторон крепости — с западной и восточной — начали её штурм, который продолжался «час с четвертью». Сражение было жестоким.

Суворов не без иронии послал Потёмкину поздравление с затянувшейся до крайности победой: «С завоеванием Очакова спешу вашу светлость нижайше поздравить. Боже, даруй вам вящие лавры…».[341]

За эту кампанию Г. А. Потёмкин был незаслуженно награждён высшей степенью ордена св. Георгия и получил в память потомству именную золотую медаль с изображением его персоны, о чём сама императрица указывала в рескрипте: «…почтили мы Вас знаком 1-й степени военного Нашего ордена… жалуем Вам фельдмаршальский повелительный жезл, алмазами и лаврами украшенный… и в память оным сделать (приказали) медаль…»[342]

Она (диаметром 80 мм) была выполнена мастером Карлом Леберехтом. Надпись вокруг «монументального портрета» самого Потёмкина гласила: «Князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический генерал-фельдмаршалъ». На оборотной стороне изображён план штурма крепости Очаков с надписью в верхней части: «Усердием и храбростью».[343]

«А. В. Суворов… получил в награду бриллиантовое перо на шляпу ценой в 4450 рублей»,[344] Кутузов — орден св. Анны 1-й степени и Владимира 2-й степени.[345] Особо отличившиеся офицеры были награждены орденами Георгия и Владимира, а «незаслужившим» их при штурме Очакова «…жаловали мы знаки золотые для ношения в петлице на ленте с чёрными и жёлтыми полосами…».[346] Этот крест с закруглёнными концами представлял собой нечто среднее между офицерским орденом и видоизменённой крестообразной медалью. Исключительная редкость его объясняется сравнительной малочисленностью награждённых. И хотя знак этот по рангу стоит ниже боевых орденов, в историческом смысле он представляет бесспорно больший интерес.

На лицевой стороне его, в середине, в двойной овальной рамке помещена трёхстрочная надпись: «ЗА СЛУЖБУ — И — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной, точно в такой же рамке — четырёхстрочная надпись: «ОЧАКОВЪ — ВЗЯТЪ. 6. — ДЕКАБРЯ — 1788».

Награждённому этим крестом сокращался срок службы на «три года из числа лет, положенных для заслужения ордена военного…». И по истечении его офицер «…должен получить этот орден (св. Георгия), яко за подвиг…».[347]

В своём рескрипте Екатерина пишет очень много об офицерских пожалованиях, а о награждении солдат обмолвилась лишь одной фразой: «…Нижним чинам и рядовым, на штурме Очаковском бывшим, за храбрость их, Всемилостивейше жалуем серебряные медали…»[348]

Медали эти — необычной формы: узкий овал с изображением вензеля Екатерины II, увенчанного императорской короной; под ним лавровая и пальмовая ветви, перевязанные лентой.

На оборотной стороне медали изображена девятистрочная надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — ОКАЗАННУЮ — ПРИ — ВЗЯТЬЕ — ОЧАКОВА — ДЕКАБРЯ — 6 ДНЯ — 1788».

Медаль эту получили участники штурма крепости Очаков, а носили её солдаты на груди на Георгиевской ленте.

Война с Турцией велась полным ходом. В связи с этим все войска были сосредоточены на юге России. В то время, когда русская гребная флотилия в лимане перед Кинбурном громила турецкий флот и велась подготовка к осаде Очакова, Швеция на севере 21 июня 1788 года без объявления войны начала военные действия против России. Король Густав III был намерен вернуть все прибалтийские земли, завоёванные Петром I, и снова превратить Балтийское море в шведское озеро. Кроме этого, он требовал от своей двоюродной сестры Екатерины II отдать Турции Крым и восстановить с ней границы, существовавшие до Кючук-Кайнарджийского мира.

Итак, Россия вынуждена была вести войну на два фронта. «Матушка, всемилостивейшая государыня! — писал с горьким сочувствием Г. А. Потёмкин императрице, — заботят меня ваши северные беспокойства!»[349] Действительно, создавалась серьёзная угроза — подступы к Петербургу оставались почти обнажёнными. Императрица сетовала на Петра: слишком-де «близко расположил столицу».[350] Из Петербурга вызваны были гвардейские части, и 19-тысячная армия под командованием генерала Мусина-Пушкина была направлена к границе, навстречу Густаву III с 38-тысячным войском. Шведский флот в это время шёл прямым курсом на Кронштадт, минуя береговые пограничные укрепления с целью разгромить русскую эскадру и с помощью десанта захватить Петербург.

Король Швеции не сомневался в своей победе. Он уже назначил коменданта города и с полной уверенностью обещал сбросить с пьедестала статую Петра I на Сенатской площади, а своим придворным дамам устроить роскошный бал в Петергофе.

Старый герой Чесмы адмирал С. К. Грейг со своей флотилией встретил противника у острова Гогланд — в центральной части Финского залива — и 6 июля 1788 года дал сражение. Его активные действия вынудили шведов отступить и уйти в Свеаборг.

По стечению дипломатических обстоятельств, а также из-за неповиновения финских частей в военных действиях против России Швеция была вынуждена вернуть сухопутные войска в свои границы, и остальные два года война продолжалась только на море.

Весна 1789 года принесла русским первый сюрприз. Двадцатичетырёхпушечный катер «Меркурий» лейтенанта Кроуна взял в плен сорокачетырёхпушечный шведский фрегат «Венус» с экипажем 302 человека. За эту смелую удачу Кроун получил звание капитана 2 ранга и под своё командование отремонтированного пленника «Венуса», на котором в дальнейшем показывал чудеса отваги.[351]

К этому времени русский флот лишился С. К. Грейга, который умер от простуды, и на его место вступил медлительный и нерешительный адмирал П. В. Чичагов. На сомнения императрицы о его способностях ответил, что шведы «Бог милостив, матушка, не проглотят!» и убедил её своими дальнейшими действиями.[352] В июле он дал шведам сражение у острова Эланд, после которого они вынуждены были уйти в Карлскрону зализывать раны.

Командование русской гребной флотилией принял бывший гонитель турецкого флота под Очаковом Карл Нассау-Зиген. После ссоры с Потёмкиным он покинул Чёрное море и уже намеревался пуститься в очередное авантюристическое путешествие через Хиву в далёкую Индию. Но случившаяся война со Швецией и уговоры русской императрицы — послужить России, привели его на Балтику.[353]

После июльского успешного сражения этот «паладин Европы» принёс России 13 августа 1789 года новую победу. У финских берегов в сражении под Роченсальмом он наголову разбил шведскую гребную флотилию адмирала Эренсверда, а остатки её загнал в устье реки Кюмень — в то место, где теперь находится город Котка — напротив Нарвы через Финский залив. На радостях от таких успехов Екатерина II возложила на победителя высший российский орден — Андрея Первозванного. В указе императрицы по поводу этой победы перечислены и расписаны все подробности: «…Адмиральское и ещё четыре судна, большие суда, одна галера и куттер, множество штаб- и обер-офицеров и более тысячи человек нижних чинов досталися победителям. Остаток флота шведского по претерпении великого вреда и поражения по сожжении всех транспортных его судов обратился в бег и, преследуем будучи, загнан к устью реки Кюмень».[354]

За эту победу офицеры получили ордена и очередные чины, а все матросы флотских экипажей и солдаты десантных подразделений армии, участвовавшие 13 августа 1789 года в разгроме шведского гребного флота, были награждены серебряными медалями, диаметром 49 мм.

Лицевая сторона этой медали идентична предыдущей «За храбрость на водах очаковских», а оборотная имеет шестистрочную надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ФИНСКИХЪ — АВГУСТА 13 — 1789 ГОДА».

Обе стороны штемпелей для чеканки медалей резал тот же мастер — Тимофей Иванов.[355]

Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.

1789 год. А. В. Суворов, получив в Причерноморье под своё командование корпус и полную свободу действий, успешно громил турок на юге России. И в тот момент, когда он после Фокшан готовился к знаменитому разгрому 100-тысячной армии у реки Рымник, на Балтийском море после Роченсальмского сражения вице-адмирал Нассау-Зиген добивал в шхерах устья Кюмени остатки шведской гребной флотилии Эренсверда, объединившись со своими сухопутными частями.

Разгромить эту группировку можно было только одновременным ударом и с моря, и с суши. Но огонь шведских батарей не давал возможности высадить десант, чтобы сосредоточить силы для удара по неприятелю с тыла. Тогда Нассау-Зиген пошёл на хитрость. Под покровом предосенней ночи, 21 августа, он сам с группой егерей из Семёновского полка, взяв с собой три пушки, скрытно высадился на одном из островов недалеко от расположения шведской артиллерии. Незаметно перетащив на руках пушки почти вплотную к позиции шведов (на расстояние 120–130 метров), он прямой наводкой накрыл неприятельскую оборонительную линию. Под прикрытием артиллерийского огня русский десант с фланга высадился на берег и с боем овладел шведской артиллерийской батареей.[356]

За эту операцию и за блестящую победу при Роченсальме (по заключении Верельского мира) императрица наградила Нассау-Зигена чином полного адмирала и золотой шпагой, украшенной алмазами.[357]

Для награждения участников этого события — нижних чинов — была отчеканена серебряная медаль, подобная предыдущей.[358] Отличается она лишь реверсом, на котором изображена прямая, крупная, во всё поле, надпись в три строки: «ЗА — ХРАБРО — СТЬ».

О документах по награждению этой медалью в литературе нигде не упоминается; судя по её исключительной редкости, она была, вероятно, выдана только егерям Семёновского полка — непосредственным участникам этой операции.[359] Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.

В начале войны со шведами в 1788 году сухопутными частями на финском берегу командовал А. И. Мусин-Пушкин — знаменитый коллекционер и историк.[360] Сложившаяся обстановка заставила отстранить его от командования, и на эту должность был прислан с Кавказа командующий армией граф Н. И. Салтыков.[361] Два корпуса на Кубани остались без главного начальника. Одним из них — Кавказским — командовал Юрий Богданович Бибиков, поднявшийся по служебной лестнице до генерал-поручика, благодаря покровительству П. И. Панина, при котором он находился во время подавления Пугачёвского восстания.[362] На сей раз ему представлялась возможность отличиться и обеспечить себе дальнейшую служебную карьеру. Воспользовавшись отсутствием главного командования, он взял на себя всю инициативу и самостоятельно предпринял поход на Анапу.

Анапа — древнейшее поселение синдов на берегу Чёрного моря, которое в XV веке было захвачено Портой. После присоединения Крыма к России турки переселили татар (как единоверцев) в окрестности Анапы, а её превратили в сильнейшую крепость с 40-тысячным гарнизоном.[363] Вот на эту крепость и направил свои стопы генерал Бибиков.

В январе 1789 года, перейдя по льду реку Кубань, по глубоким снегам и незнакомой местности русская армия двинулась к морю. Первые дни похода проходили благополучно, только на лошадях сказывалось ограничение фуража и отсутствие подножного корма. Затем стали случаться стычки с черкесами. А 15 февраля произошло целое сражение с большим отрядом горцев известного в тех краях «пророка» Шейха Мансура. Ещё в 1785 году против него Г. А. Потёмкин направлял отряд с пушками, но неудачно. Пушки были отняты, а весь отряд перебит.[364]

Бибикову на этот раз повезло. Многочисленное войско генерала отразило нападение горцев, и теперь черкесы стали нападать на его армию только из засад.

С каждым днём продвижение становилось всё труднее. Весна наступала на пятки. Разливались горные реки, люди шли по колено в воде, одежда не просыхала. Сказывались никудышная подготовка и организация похода. Не были взяты с собой ни палатки, ни понтоны. Надеясь на быстрый переход к морю, продовольствия и фуража взяли всего лишь на двадцать дней. Сухари были на исходе, солдаты питались сырой кониной, а лошадей стали кормить изрубленными рогожами.

Продвигаясь дальше к югу, часть корпуса напоролась на завал, устроенный турецким заслоном, и попала под перекрёстный артиллерийский огонь. После этого случая были попытки со стороны офицеров уговорить командующего, пока не поздно, вернуться обратно. Но несколько удачных операций по разгрому небольших турецких отрядов обнадёживали Бибикова в этом предприятии.

И вот, после сорокадневного испытания непомерными трудностями и лишениями измотанный корпус вышел 24 марта в долину перед Анапой. Разбили лагерь для отдыха, но ночью повалил снег, ударил мороз, и под утро пало около двухсот изнурённых походом лошадей. К тому же с рассветом русский лагерь был подвергнут вражескому нападению сразу с двух сторон. Из крепости его атаковал 15-тысячный отряд турок, а с тыла напали горцы. Бой был жестокий. В нём «особенно отличился поручик Мейнц, врубившийся со своим эскадроном в массу турецкой конницы».[365] В результате умелого взаимодействия русской пехоты и кавалерии турки вынуждены были отступить и закрыться в крепости. Такая удача толкнула Бибикова на штурм Анапы. Но неподготовленность атаки, отсутствие штурмовых средств предопределили её исход. Под стенами крепости погибло около 600 русских солдат. Надежд на взятие Анапы больше не оставалось. К тому же горцы снова предприняли нападение на русские подразделения. «Спасли положение майоры Верёвкин и Офросимов. Первый, жертвуя собой, с двумя батальонами пехоты бросился навстречу черкесам и заслонил отступавших товарищей».[366]

Всего три дня простояли русские под стенами крепости. И чтобы не погубить весь корпус, Бибиков вынужден был направить его в обратный переход.

Погода в этот год стояла очень холодная, войско осталось без продовольствия и почти без лошадей. Командующий намерен был вести его обратно кратчайшим путём через горы. Все понимали, что этот маршрут гибельный. Солдаты взбунтовались и отказались идти. Их поддержали некоторые офицеры, в том числе и отличившийся в сражении под крепостью майор Офросимов, которого за категорические возражения арестовали и приковали к пушке.

В конце концов военный совет принял решение возвращаться прежним путём.

Обратный переход был ещё труднее. Голод, холод, частые переправы по горло в ледяной воде, стычки с черкесами, в одной из которых Уральский казачий полк потерял всех лошадей. Тяжёлые орудия приходилось тащить самим артиллеристам. И наконец, переправа через Кубань, разлившуюся как море. Всё это унесло много солдатских жизней. Из 7600 человек, отправившихся в поход, вернулось менее 5000,[367] из которых ещё около тысячи умерло от болезней после возвращения.[368] Но несмотря на страшные трудности, не было брошено ни одного орудия.

В мае 1789 года Ф. Ф. Ушаков со своей эскадрой, согласно ордеру Г. А. Потёмкина, направился к Синопу, разбомбил его, там же заставил выброситься на берег пять турецких транспортов с продовольствием для армии, захватил восемь судов, освободил невольников, которых турки взяли на продажу в Константинополе, и направился к Анапе.

29 мая, при подходе к крепости, турки встретили его артиллерийским обстрелом. Ушаков понял, что Бибикова там нет. Восемь турецких судов под стенами крепости привлекли его внимание. Но наступившая темнота не дала возможности действовать.

Утром Ушаков обрушил всю мощь своей артиллерии на корабли и крепость. Меткий огонь нанёс огромный ущерб туркам, а главное — лишил их заготовленного провианта и снаряжения для высадки десанта в Крыму. Но отсутствие Бибикова не позволило овладеть крепостью.[369] Лишь через два с лишним года, перед самым заключением Ясского мира, в 1791 году Анапа будет взята войсками генерала И. В. Гудовича.[370] А теперь Потёмкин сетовал на неудачу Бибикова: «Сколько сим возгордятся турки!» и писал Екатерине о нём, как о бездарном, недальновидном начальнике и подлеце. Возмущённая императрица отвечала ему: «Экспедиция Бибикова для меня весьма странна и ни на что не похожа; я думаю, что он с ума сошёл, держав людей сорок дней в воде и без хлеба, удивительно, как единый остался жив. Я почитаю, что немного с ним возвратилось; дай знать, сколько пропало — о чём я весьма тужу. Если войска взбунтовались, то сему дивиться нельзя, а более надо дивиться их сорокадневному терпению. Ещё дело схоже с Тотлебеном и Сухотиным в прошедшую войну».[371] Бибиков был отдан под суд и отстранён от службы.

По ходатайству генерал-фельдмаршала Г. А. Потёмкина и по личному указанию императрицы все оставшиеся в живых солдаты — участники этого трагического похода на Анапу, которые, «…невзирая на неизреченные трудности и самый голод, с усердием и терпением беспримерным исполнили долг свой…»,[372] были награждены серебряными овальными медалями с крупной трёхстрочной надписью на оборотной стороне — «ЗА — ВЕРНО — СТЬ», которую императрица сама указала «…проставить на сих медалях…».[373] Это была, пожалуй, единственная награда за неудачный поход и проигранные сражения.

На лицевой стороне изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной. Медаль выдавалась с Андреевской лентой и предназначалась для ношения на груди.

А позже, по заключении Ясского мира, в своём именном рескрипте о награждении медалями «За победу при Мире» императрица ещё раз упомянула о верности этих солдат: «…много и различно прославившихся и верностью к Ея Императорскому Величеству и отечеству преодолевших все трудности…»[374]

Весной 1790 года на Балтике снова развернулись морские сражения, которые принесли новые победы и неудачи русскому флоту.

2 мая шведы атаковали на ревельском рейде запертую льдами эскадру П. В. Чичагова, но, потеряв два корабля от сильного огня русских батарей, ретировались за острова Нарген и Вульф. Сам флагман — герцог Зюдерманландский (брат шведского короля) — едва не попал в плен к русским.

В это время на другой стороне Финского залива другая шведская эскадра во главе с самим королём Густавом III атаковала Фридрихсгам. Но защитники крепости оказали такое яростное сопротивление, что шведы вынуждены были отвести свои корабли в открытое море.

Пользуясь моментом, когда Чичагов находился в ревельском ледовом плену, шведский король решился на отчаянный шаг. Он направил свой флот прямо на Петербург, надеясь разгромить кронштадтскую эскадру из старых судов и снова попытаться взять русскую столицу. Но опытный, поседевший на корабельной палубе Круз — герой Чесмы, а ныне вице-адмирал, командующий кронштадтской эскадрой, встретил шведов у Красной Горки и 23 мая в тяжёлом бою сумел устоять против сильного флота противника. С вырвавшейся из Ревельской бухты, подоспевшей к нему на выручку эскадрой П. В. Чичагова он загнал шведов в Выборгский залив, который с суши контролировала армия Н. И. Салтыкова, сменившего А. И. Мусина-Пушкина.

Казалось бы, наступил конец войне. Сам шведский король со всем своим флотом почти в 200 судов и армией в 14 тысяч десантных войск находился теперь в этой мышеловке. Екатерина II торжествовала. Она не сомневалась, что хвальбишка-кузен теперь у неё в руках. Но случилось иначе. Спустя месяц, 22 июля, шведы всё-таки вырвались из ловушки, потеряв при этом шесть кораблей и четыре фрегата. Во время их прорыва из залива по каким-то необъяснимым причинам Чичагов не предпринял решительных мер и даже не разрешил Крузу преследовать противника. Эта неудача повлекла за собой другую.

После бегства от Выборга шведская флотилия обосновалась у Роченсальма — в шхерах устья Кюмени. Дождавшись подхода Нассау-Зигена и пользуясь неблагоприятными для него условиями, 28 июня, как раз в годовщину прихода к власти Екатерины II, она полностью уничтожила русскую гребную эскадру. Строптивый адмирал чуть сам не погиб в бушующей морской стихии, которая помогла шведам. Это было его первое поражение на службе России. Потрясённый этим, Нассау-Зиген отослал Екатерине II все её пожалования — ордена, шпагу и отличия. Успокаивая, императрица писала ему: «Одна неудача не мешает истребить из моей памяти, что вы семь раз били моих врагов на юге и на севере»[375]

И всё-таки война шла к концу. Истощённая Швеция отошла от союза с Турцией, поражения на море и сложная обстановка внутри страны заставили её 3 августа 1790 года подписать Верельский мирный договор с Россией. Территории обоих государств сохранились в прежних границах.

Конец войны на севере развязал России руки для решительного удара на юге. Через три месяца и восемь дней будет взят турецкий оплот на Дунае — крепость Измаил.

В связи с завершением войны со Швецией всем командующим эскадрами русского флота посыпались царские милости. Офицеры были награждены орденами и очередными чинами, а солдатам армии и нижним чинам флотских экипажей, «принимавших участие в сражениях со шведами в 1788, 1789 и 1790 годах»,[376] были выданы необычные восьмиугольные серебряные медали, размером 39x27 мм. Получил такую медаль как свою первую награду и гардемарин В. М. Головнин — будущий знаменитый адмирал, побывавший в плену у японцев.

На лицевой стороне медали, в овальной рамке, — погрудное, вправо обращённое, изображение императрицы Екатерины II в лавровом венке, под обрезом плеча подпись медальера — «Леберехт»; внизу, под рамкой, лавровая и дубовая ветви, перевязанные лентой. На оборотной стороне, в лавровом венке, помещена надпись в три строки: «ЗА СЛУЖ — БУ И ХРА — БРОСТЬ», а под обрезом — «МИРЪ СЪ ШВЕЦ. — ЗАКЛ. 3 АВГ. — 1790 г.».

В именном указе императрицы от 8 сентября о награждении этой медалью говорится следующее: «…Похваляя весьма храбрые деяния и неутомимые труды сухопутных Гвардий, полевых и морских войск Российских, столь много и различно паки прославившихся и вероятностию к Ея Императорскому Величеству и к отечеству преодолевших все трудности, Ея Императорское Величество в память той их службы повелевает на все войска, кои противу неприятеля в деле были, раздать на каждого человека по медали на красной ленте с чёрными полосами».[377]

Эта Владимирская лента (с двумя чёрными полосами по краям и красной в середине) выдавалась впервые с медалью в связи с учреждением 22 сентября 1782 года ордена Святого Равноапостольского князя Владимира.

Штемпели для изготовления медалей выполнялись Карлом Леберехтом — уроженцем Саксонии, приехавшим в Россию в 24-летнем возрасте. Впоследствии он получил звание академика, дослужился до чина статского советника.[378]

Окончание войны со Швецией было отмечено также памятной медалью (диаметром 62 мм) работы Тимофея Иванова. На аверсе её изображён портрет Екатерины II, развёрнутый вправо, в короне, лавровом венке, мантии, с лентой Андрея Первозванного через плечо. На реверсе — лавровая ветвь в венке из лавровых листьев; вверху — дуговая надпись: «Соседственный и вечный»; внизу, под обрезом — «Миръ съ Швецией) заключенъ 3 августа 1790 года».[379]

В 1789 году А. В. Суворов получил возможность перейти к самостоятельным действиям и, объединившись с союзными войсками австрийского принца Кобургского, 21 июня нанёс поражение туркам при Фокшанах. Не прошло и двух месяцев, как 11 сентября он устроил грандиознейший разгром 100-тысячной турецкой армии на реке Рымник.

К этому времени у А. В. Суворова скопилось столько наград, что Екатерина II, давая ему титул графа Рымникского и посылая для него высшую степень ордена св. Георгия, писала Потёмкину по этому поводу: «…Хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерии Егорья… он… достоин».[380]

Солдаты, несмотря на неоднократные требования Суворова о поощрении их, так и остались ненаграждёнными. Тогда Суворов прибег к необычному способу чествования своих героев-солдат. Он построил их, обратился к ним с речью о победе и славе, а потом, как было условлено, солдаты наградили друг друга лавровыми ветвями.

В то время как главная армия Потёмкина бездействовала, на плечи Суворова валились всё более сложные операции этой войны. И уже в следующем 1790 году перед ним была поставлена одна из решающих задач, от которой зависел весь дальнейший исход войны, — взятие Измаила с гарнизоном в 35 тысяч человек при 265 орудиях.

Два раза уже русская армия пыталась овладеть этой крепостью, но неприступность её была очевидна. Изучив подступы к ней и её укрепления, Суворов доносил Потёмкину: «Крепость без слабых мест».[381] Действительно, окружённая земляным валом высотой восемь метров, заполненным водой рвом глубиной до десяти и шириной двенадцать метров, она имела в плане форму треугольника, две стороны которого имели общую протяжённость семь километров, а южная сторона примыкала к Килийскому рукаву Дуная.

Когда-то, в древние времена, на месте Измаила стоял город Антифалу, основанный греками. Позже римский император Траян построил здесь крепость Смирнис, которую местное население называло по-своему — Смил. В начале XVI века крепость захватили турки, перестроили её на свой лад и переименовали в Ишмасль, что означает в переводе на русский язык — «услышал бог».[382] Теперь Измаил вмещал целую полевую турецкую армию.[383]

Подготовка к штурму велась в очень быстром темпе: заготовлялись штурмовые средства, оборудовались огневые позиции, войска обучались на специально построенных укреплениях, подобных измаильским; велась и моральная подготовка солдат к штурму. Александр Васильевич сам наглядно показывал, как надо преодолевать рвы, засеки, волчьи ямы, как бить, колотить противника и врываться на укрепления Измаила. «Валы высоки, рвы глубоки, а всё-таки нам надо его взять!» — приговаривал он.

Через девять дней после своего прибытия к Измаилу Суворов закончил все приготовления и собрал военный совет, где с уверенностью сказал: «Крепость сильна, гарнизон — целая армия, но ничто не устоит против русского оружия…»[384]

7 декабря он послал в Измаил ультиматум: «…Магмет Паше Айдозле, командующему в Измаиле; …соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость… требую сдачи города без сопротивления… о чём и ожидаю от сего двадцать четыре часа решительного от вас уведомления… В противном же случае поздно будет… когда не могут быть пощажены… (не только мужчины) и самые женщины и невинные младенцы от раздражённого воинства… и за то, как вы и все чиновники перед богом ответ дать (будете) должны».[385] Но комендант крепости решительно отверг требование о сдаче: «Скорее Дунай остановится в своём течении и небо упадёт на землю, чем сдастся Измаил», и советовал Суворову «…убираться поскорее, если они не хотят умереть от холода и голода».[386]

9 декабря, перед самым штурмом, Суворов направил в Измаил ещё одно предупреждение: «Получа… ответ… (с отказом о сдаче), ещё даю вам сроку сей день до будущего утра на размышление».[387] С рассветом 10 декабря русская артиллерия начала обстрел крепости, который продолжался два дня.

В три часа ночи 11 декабря 1790 года по сигналу первой ракеты войска без шума выступили на исходные позиции. А в пять утра девять штурмовых колонн, по три с каждой стороны крепости, двинулись на штурм. Лиманская флотилия под командованием адмирала де Рибаса атаковала приречную сторону крепости. Высадка десанта, несмотря на темноту и сильный огонь противника, и последующая атака береговых укреплений были проведены успешно.

Одновременный штурм со всех сторон заставил противника рассредоточить внимание. Забрасывая рвы фашинами, связывая лестницы между собой и подставляя их к валу, атакующие взбирались вверх на бастионы под ураганным огнём турок. Потери были огромные. С обеих сторон били сотни орудий. «Крепость казалась настоящим вулканом, извергающим огненное пламя», — писал, вспоминая, впоследствии Ланжерон.[388]

Один из первых до бастиона с вражеской батареей добрался майор Неклюдов. Шестой колонной на левом крыле командовал генерал-майор М. И. Голенищев-Кутузов. Она одновременно с первыми двумя достигла вала, но перед превосходящими силами турок вынуждена была остановиться. Суворов послал к Кутузову из резерва Херсонский полк и велел передать, что он назначает «его комендантом Измаила и уже послал в Петербург известие о покорении крепости».[389] Не зря говорил Потёмкин Суворову, когда посылал его под Измаил: «Будешь доволен Кутузовым». Но Суворов и без этой аттестации хорошо знал Михаила Илларионовича и при штурме крепости полностью полагался на него, о чём упоминал после боя: «Мы друг друга знаем, ни он, ни я не пережили бы неудачи…» А в реляции писал: «Твёрдая в той стороне нога поставлена, войски простирали победу по куртине к другим бастионам… Кутузов находился на левом крыле, но был моей правой рукою».[390]

Получив подкрепление от Суворова, колонна Кутузова опрокинула турок и овладела бастионом.

После огромных трудностей, выпавших на долю пятой колонны, с помощью подошедшего кутузовского пехотного батальона командующий М. И. Платов тоже сумел утвердиться на валу и повернул турецкие пушки на бастионе стволами внутрь города. Бугские егеря захватили Бендерские ворота, а к восьми часам были уже открыты и Бросские ворота, бои развернулись внутри крепости. В неё завозили пушки и били картечью вдоль узких улиц. Двери каменных зданий вышибались из орудий прямой наводкой, и пехота штыками уничтожала засевших в них янычар. На рыночной площади крымский хан Каплан-Гирей организовал с почти тысячей янычар такое сопротивление, что опрокинул черноморских казаков и даже отбил у них две пушки. И только Кутузов с генералом Ласси тремя батальонами сумели уничтожить эту отчаянную группировку противника.

В одном из зданий крепости засел с сильным отрядом янычар сам престарелый комендант крепости Айдоз Махмет-паша. Его губительный огонь мешал дальнейшему продвижению. Пришлось орудийным залпом заставить его выкинуть белый флаг.

Исступлённое сопротивление противника было сломлено в основном только к двум часам следующего дня, когда Суворов распорядился ввести в крепость ещё восемь эскадронов кавалерии и два казачьих полка. Весь турецкий генералитет был уничтожен. Гарнизон крепости потерял более 26 тысяч убитыми.[391] Измаил был забит трупами. «…Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся…» — писал Кутузов своей жене, став комендантом крепости.

В «непобедимом» Измаиле были взяты огромные трофеи: все 265 пушек, 364 знамени, 42 судна, 3 тысячи пудов пороха, около 10 тысяч лошадей, а войскам досталась добыча в 10 миллионов пиастров.

«Не было крепче крепостей, обороны отчаянней, чем Измаил, только раз в жизни можно пускаться на такой штурм», — писал в донесении Суворов.

За такую великую и славную победу он не был награждён по достоинству этого подвига — не получил ожидаемого фельдмаршальского звания. А был всего лишь произведён в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка, полковником которого числилась сама Екатерина II, и удостоен памятной персональной медали.[392] Причиной тому послужили его обострившиеся отношения с Г. А. Потёмкиным. И более того, когда в Петербурге устраивались торжественные празднества по случаю взятия Измаила, Екатерина II отправила самого триумфатора — Суворова, в Финляндию на инспектирование границы со Швецией и строительство тамошних укреплений. Это была, по сути, полуторагодичная почётная ссылка.[393] Это оскорбление — «измаильиский стыд» — осталось горьким воспоминанием до конца жизни Александра Васильевича.

Зато Потёмкин был осыпан царскими милостями: ему был преподнесён фельдмаршальский мундир, осыпанный алмазами, в его честь была сооружена триумфальная арка, поставлен в Царском Селе обелиск.

Командный состав и офицеры были награждены орденами и золотым оружием. А по поводу тех, кто не получил орденов, Екатерина II в своем рескрипте князю Потёмкину от 25 марта 1791 года писала: «…Мы представляем Вам… объявить с одарительным листом каждому, означающим службу его, убавляя срок, к получению военного ордена св. Георгия положенный… и с дачею каждому же золотого знака по образцу, нами утверждённому…»[394]

Этот крест напоминает по своей форме Очаковский и официально именуется «Знаком золотым для ношения в петлице мундира на ленте с чёрными и жёлтыми полосами на левой стороне груди». Размеры его такие же, как и Очаковского — 47x47 мм.

На лицевой стороне, в двойной овальной рамке, помещена трёхстрочная надпись: «ЗА — ОТМЕННУЮ — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной, в такой же рамке — «ИЗМАИЛЪ — ВЗЯТЪ — ДЕКАБРЯ 11 — 1790».

Отличившиеся в штурме крепости Измаил нижние чины сухопутных войск и дунайской флотилии были награждены серебряными медалями. Они были отчеканены овальной формы, размером 35x30 мм. На аверсе, как и у Очаковской медали, крупное изображение вензеля Екатерины II, увенчанного императорской короной, но без веточек; на реверсе — восьмистрочная прямая надпись: «ЗА — ОТМЕННУЮ — ХРАБРОСТЬ — ПРИ — ВЗЯТЬЕ — ИЗМАИЛА — ДЕКАБРЯ 11 — 1790».

Эта медаль была утверждена вместе со «Знаком золотым» императрицей, о чём указывается в именном рескрипте, данном 25 марта 1791 года генерал-фельдмаршалу князю Григорию Александровичу Потёмкину-Таврическому[395] накануне заключения Ясского мира. К сожалению, подлинник этого рескрипта, отправленного Потёмкину в Яссы, был затерян во время его последней поездки «в свой Николаев». Причиной тому послужила смерть князя в дороге, как раз в этот период, и установить дословно указание по награждению этой медалью не представляется возможным. Сохранился лишь именной указ от 31 марта 1792 года графу Салтыкову:

«О приведении в надлежащее исполнение Рескрипта, данного покойному Генерал-фельдмаршалу Князю Потёмкину-Таврическому, касательно награждения подвигов Генералов и прочих чинов, отличившихся при взятии города и крепости Измаил». Указ этот подробно передаёт порядок награждения генералов и офицеров, а о награждении нижних чинов упоминается лишь вскользь: «…Нижним чинам, в завоевании означенным городом участвовавшим, жалуем медаль с надписью: „За отменную храбрость“, поручая вам вновь объявить всем и каждому Монаршее к их усердию и неустрашимости благоволение».[396]

Сохранился и более ранний именной указ Екатерины II о награждении участников взятия Измаила от 26 ноября 1791 года, данный кавалерской Думе ордена св. Георгия, в котором вопрос о награждении нижних чинов вообще не упоминается.[397]

После взятия Измаила, напуганные силой русского оружия, Пруссия и Англия стали проводить активную политику, направленную на консолидацию западных государств в целях защиты Турецкой империи. Они начали распространять нелепые слухи о том, что Россия угрожает всей Европе. Премьер-министр Уильям Питт, не желавший усиления русского флота на Чёрном море, снарядил тридцать шесть кораблей для вторжения в Финский залив. Он требовал от России возвращения туркам крепости Очаков. Но благодаря разоблачительным действиям русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова, эта акция двух великих держав была сорвана. Новые кредиты на военные нужды напугали почтенных лордов, голоса их в парламенте разделились. Купцы боялись лишиться своих барышей от балтийской торговли, матросы не имели желания «лезть на неприступный Кронштадт», а народ лондонский писал на стенах домов: «Не хотим войны с Россией».

Усилия господина Питта пропали даром. Не поддержали Пруссию и другие западные державы. Сама же она в единственном числе по опыту прошлых лет не решалась выступить на защиту турецкого султана.

Тем временем, 25 июня 1791 года, генерал И. В. Гудович штурмовал Анапу и после жестокого боя овладел ею, захватив в плен самого предводителя горцев — знаменитого «пророка» Шейха Мансура. Вслед за Анапой пала и приморская крепость Суджук-Кале (Новороссийск).

А турки всё ждали и надеялись на помощь Англии, не решаясь на заключение позорного мира. Они собрали новые силы в районе Бабадага и Мачина (на Дунае) для решительного удара по русским, чтобы вернуть Измаил. Но армия Н. В. Репнина разбила турок.

Командующий тамошними русскими войсками — комендант Измаила М. И. Кутузов вместо оборонительной тактики в ночь на 14 июня тайно переправил войска через Дунай в районе Тульчи, проделал ночной марш-бросок через лесной массив к Бабадагу и утром неожиданно для неприятеля напал на него. Удар был настолько силён, что превосходящие силы турок, потеряв более полторы тысячи убитыми, бросили лагерь со всеми запасами снаряжения и в панике бежали в Базарджик и Шумлу. Не давая туркам опомниться, Кутузов 9 июля искусным манёвром, преодолев 25-километровый переход по болотистой местности, обрушил всю свою мощь на 30-тысячную турецкую армию под Мачином и наголову разбил её. Путь на Балканы был свободен, и впервые в этой войне «Блистательная Порта» запросила мира.

Переговоры велись медленно. Турки явно тянули время, надеясь на сильный султанский флот, который был намерен разгромить русскую эскадру и высадить свои десантные войска на побережье Крыма.

Но 31 июля, утром, Ф. Ф. Ушаков необычной своей морской тактикой разбил турецкий флот у мыса Калиакрия и разметал остатки его по всему Черноморью. Сам флагманский корабль «Капудания»— разбитый, с расстрелянными парусами — еле добрался до Босфора. «Турки даже не знают, куда девались рассеянные корабли, — писал Потёмкин Екатерине II, — (и только) шесть судов вошли ночью в Константинопольский канал весьма повреждённые. Адмиралтейский корабль тонул и просил помощи».[398] Турецкую столицу охватила паника. Султан в страхе экстренно послал гонца с согласием немедленно заключить мир, только бы русский главнокомандующий остановил «Ушак-пашу». А Ушаков действительно направил всю свою флотилию на Константинополь, но при подходе к Варне получил известие князя Н. В. Репнина о предписании перемирия и вынужден был вернуться в Севастополь.

На этот раз турецкие дипломаты стали сговорчивее — разгром флота придал им решительность. В переговорах Репнин пошёл туркам на уступки, чтобы скорее скрепить договор и этим присвоить себе честь завершения войны. Потёмкин опоздал. Прибыв в Галац через сутки, где проводились переговоры, Григорий Александрович, возмущённый случившимся, изорвал договор и перенёс переговоры в Яссы — в свою ставку. Он начал всё сызнова и, намереваясь с турками поступить суровее, потребовал уплаты двадцати миллионов пиастров за понесённые военные расходы. Но довести дело до конца так и не сумел. Застаревшая болезнь резко ухудшила состояние его здоровья. Предчувствуя близкую смерть, 5 октября выехал в свой любимый Николаев, но по дороге умер в степи.

«Великий человек и человек великий; велик умом, велик и ростом…» — отозвался о нём А. В. Суворов, узнав о его смерти. Г. А. Потёмкина в переговорах сменил А. А. Безбородко — секретарь и ежедневный докладчик императрицы по важнейшим вопросам. Переговоры шли медленно, затянулись надолго, и только 29 декабря 1791 года в Яссах был заключён мир. Россия окончательно утвердилась на берегах Чёрного моря. К ней отошли земли всего Северного Причерноморья — от Днестра до Кубани — с Очаковом и Хаджибеем (Одессой). Турция навсегда отказалась от Крыма и целиком признала Кючук-Кайнарджийский мирный договор «Между ея императорским величеством самодержцею всероссийскою и его султановым, их наследниками и преемниками престолов, також между их верноподданными государствами, от ныне и на всегда…».[399]

Этим миром была завершена вековая борьба России за доступ к незамерзающему Чёрному морю, необходимому ей для экономического развития. Попытки Англии ослабить русское государство руками Турции закончились полным провалом.

В память о Ясском мире для нижних чинов армии и флота, участвовавших в войне с Турцией с 1787 по 1791 год, были изготовлены серебряные медали овальной формы, похожие на измаильские, но несколько крупнее размером — 41x32 мм.

На лицевой стороне — вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной; вдоль края медали, между бортиком и обводной линией, расположены равномерно восемь бусинок.

На оборотной стороне помещена прямая пятистрочная надпись: «ПОБЕ — ДИТЕЛЯМЪ — ПРИ МИРЕ — ДЕКАБРЯ 29 — 1791». Бусинок на этой стороне медали насчитывается только семь — под ушком одна отсутствует.

Медаль по неизвестным причинам была утверждена с большим опозданием. В первом пункте Манифеста от 2 сентября 1793 года указывается, что «Похваляя храбрые деяния сухопутных и морских Российских войск, много и различно прославившихся, и верностию к Ея Императорскому Величеству и отечеству преодолевших все трудности, в память той службы их, раздать на все помянутыя войска, которыя в походе противу неприятеля находилися, на каждого человека из нижних чинов по серебряной медали для ношения в петлице на голубой ленте».[400]

В честь заключения Ясского мира была отчеканена и мемориальная медаль работы двух иностранных медальеров — Карла Леберехта из Саксен-Майнингема, резавшего аверс медали, и Иоганна Георга Вахтера из Гейдельберга, работавшего над реверсом.[401]

Нередко встречаются в коллекциях бронзовые и серебряные жетоны в память об этом же событии (диаметром 23 мм), на лицевой стороне которых изображён вензель Екатерины II; край жетонов обрамляет сплошной лавровый венок. На оборотной стороне прямая четырёхстрочная надпись: «Миръ — съ Портою — декабря 29 дня — 1791». Изредка можно встретить точно такие же жетоны, но исполненные в золоте.

На протяжении более двухсот лет царские власти безуспешно пытались подчинить чукчей и заставить их платить в казну ясак.

Впервые попытка привести их в российское подданство была предпринята ещё в 1644 году, когда был основан Нижнеколымский острог. Но кочевая жизнь этого народа на бескрайних просторах тундры и его вольнолюбивый нрав очень усложняли это дело. К тому же получить ясак с чукчей ценными мехами было просто пустой затеей — откуда их взять в тундре. Но зато они могли добыть моржовую кость, один фунт которой равнялся по стоимости примерно одному среднему соболю. Прельщённый такими возможностями Сибирский указ старался любыми средствами замирить Чукотский край и включить его в состав Российской империи. Воеводам давались указания: «…Призывать… чукоч и велеть им за государев ясак платить тем моржевым зубом… сколько кому в мочь».[402]

Но своенравный, воинственный народ упорно не поддавался этому. Все старания якутских воевод оставались безрезультатными.

В 1653 и 1655 годах вновь были попытки покорить «…непослушных… чукчей», но они только ожесточили их. Чукчи подошли к Нижнеколымскому ясачному зимовью, но уже более организованно, «…человек двести и больши за щитами и приступили к зимовью накрепко».[403] Эти нашествия чукчей стали повторяться периодически и особенно в 1659 году, а в 1662 они «Колымское нижнее ясачное зимовье обсадили»,[404] «…служилые люди живут в заперти… от чухоч», — писал в 1679 году десятник Сорокоумов. В 1685 году опять «…чухочи были около Нижнеколымского острога».[405]

С 1682 по 1688 год предпринималось несколько походов, о которых упоминал в своей челобитной казак Фёдоров, находившийся в то время на службе в Анадырском остроге: «…на немирных… чухчи с служилыми людьми ходил, и на многих боях был».[406]

После нескольких столкновений с русскими чукчи начали действовать более решительно. В 1689 году они уже намеревались «…Анадырский острожек и ясачное зимовье взять».[407] В том же году были убиты сборщики ясака, после чего до конца столетия его с чукчей не получали.

К этому времени усиленно осваивалась Камчатка. Открывались новые, более короткие пути к ней через Охотское море; сухопутный же постепенно отпадал. Да и сам Анадырский острог утратил своё былое значение. Снабжение его ухудшалось, и казакам приходилось самим заботиться о продовольствии. Начались новые столкновения с чукчами из-за промысловых мест, и взаимоотношения с ними до крайности обострились. Кроме того, чукчи стали часто нападать на коряков и юкагиров, угонять у них стада оленей и заниматься грабежами тех племён, которые платили в государственную казну ясак. Эти обстоятельства побудили администрацию к решительным действиям.

К 1720 году гарнизон в Анадырске был доведён до 300 человек и стал самым большим из всех гарнизонов якутского воеводства. В марте 1727 года был организован особый сухопутный отряд в 400 казаков, начальником которого Сенат назначил якутского казачьего голову Афанасия Шестакова, а помощником — капитана Тобольского драгунского полка Дмитрия Павлуцкого.[408]

По оперативному плану Шестаков из Охотска, а Павлуцкий из Якутска должны были прибыть со своими отрядами в Анадырск, «…оттуда по Анадырю-реке плыть вниз и призывать… носовых чукоч, а оттуда идти на острова».[409] Шестаков прибыл в Охотск только весной 1729 года, а потом на судне «Восточный Гавриил» направился на северо-восток, в Пенжинскую губу. Но в пути, недалеко от Тауйска, случилась авария, люди высадились на берег и, отдохнув в Тауйском остроге, двинулись к Анадырску на оленях. Их сопровождали более 100 человек якутов, коряков, эвенков. 14 марта 1730 года отряд внезапно столкнулся с чукчами у реки Парень, и в схватке с ними командующий экспедицией Шестаков был убит. Прибывшему в Анадырск Павлуцкому было предписано принять весь состав экспедиции под своё командование, но «чукч… войною до указу… не поступать… а призывать в подданство ласкою».[410] Такая осторожность свидетельствует о растерянности официальных властей. Это же подтверждают и следующие строки из указа от 10 августа 1731 года: «…из Анадырского острогу на немирных иноземцев отправления никакого в поход не иметь».[411]

Пока данное предписание шло из Петербурга на Дальний Восток, Павлуцкий, пользуясь старыми инструкциями, в феврале 1731 года на более семистах оленьих упряжках, взятых у коряков и юкагиров, выступил в поход против чукчей. Отряд двинулся вниз по Анадырю, затем поднялся по реке Белой, перешёл через перевал к побережью Ледовитого океана и повернул дальше на восток вдоль побережья. Во время перехода происходили частые стычки с чукчами.

За 8 месяцев похода у чукчей было отбито 12 табунов оленей, «в коих было по 1 тысячи и по 2». Но все попытки пригнать стадо до Анадырска оказались напрасными — олени постепенно отбивались «по малому числу» и уходили обратно к чукчам. В этом походе были освобождены из плена 42 коряка и двое русских, а также найдены личные вещи Шестакова. Но чукчи так и остались незамирёнными. От этого похода опять же пострадали коряки и юкагиры, у которых было взято для его проведения более трёх тысяч оленей. Последующие обманные грабежи служилых людей вызвали среди коряков и юкагиров волнения. Кроме того, и чукчи не прекращали свои опустошительные набеги на них, продолжали брать в плен людей и угонять в свои края стада оленей. Государственная казна от этого несла немалые убытки, что вызвало серьёзные беспокойства в Сенате.

6 июня 1740 года иркутскому генерал-губернатору Лангу и капитану-командору Берингу был дан указ о решительных действиях против чукчей. Им предписывалось «…разведать подлинно, в каком месте и сколь… чукчи находяца… и, собрав… служилых людей, сколь потребно… идти на тех чукоч военною рукою и всеми силами стараться не токмо верноподданных… коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их, чукоч самих, в конец разорить и в подданство ея императорского величества привесть».[412]

Находясь в это время в Якутске, воевода Павлуцкий имел уже горький опыт прежних лет. Для решения вышепоставленной задачи он предложил свои условия организации экспедиции.

С большими трудностями Павлуцкий со своим отрядом в 407 человек 7 ноября 1743 года добрался из Якутска до Анадыря, потеряв в переходе около тысячи лошадей. 2 февраля 1744 года, присоединив к своему отряду верноподданных коряков и юкагиров, на оленьих упряжках он двинулся вниз по Анадырю.

К лету отряд Павлуцкого оказался в критическом положении. Кончились запасы продовольствия, и даже тех оленей, «… на коих команда следовала, прибили». Потребовались дополнительные запасы из Анадырска. Возвращаясь обратно, отряд опоздал к промысловому сезону охоты на диких оленей, и это повлекло за собой новые несчастья — острог остался на всю зиму без запасов продовольствия. Спасли от голода корякские олени, которых было забито около пяти тысяч голов. От этого похода опять больше всего пострадали коряки. Они не только не получили обратно угнанных чукчами оленей, а потеряли ещё в общей сложности около десяти тысяч голов. А положение с чукчами оставалось прежним. Для выполнения правительственного указа нужно было готовиться к новым походам.

В марте 1746 года в сопровождении коряков и юкагиров Павлуцкий отправился «с оленями и санками» уже в третий поход на чукчей, который оказался совсем неудачным. В пути было встречено всего шесть юрт и взято всего 650 оленей. На это чукчи в марте 1747 года ответили грандиозным набегом на стойбища коряков и из под самого носа гарнизона острога захватили семь табунов оленей, среди которых были и принадлежавшие анадырским казакам. Павлуцкий с небольшим отрядом пустился в погоню и 14 марта настиг чукчей на реке Орловой. В короткой, жестокой рукопашной схватке казаки были перебиты, погиб и сам Павлуцкий. Чукчи захватили оленей, всё снаряжение и даже «пушку с припасы» и ушли в просторы северной тундры.

Карательные экспедиции казаков не остановили чукчей. Они так же продолжали разбойничать и угонять оленьи стада других кочевых народов. Подчинить их и обложить ясаком никак не удавалось. А об «искоренении» их не могло быть и речи. Походы приводили, как правило, только к ещё большему разорению коряков и юкагиров. Русское правительство решило действовать по-другому. Поскольку вторая Камчатская экспедиция капитан-командора Беринга открывала возможности продвижения на восток к американской земле водным путём, то уже не было необходимости вести борьбу с чукчами для прокладывания пути к Берингову проливу по суше. А для защиты ясашных народов от набегов чукчей решено было построить ряд крепостей на естественных границах их земель.

В 1753 году начальником Анадырской партии был назначен секунд-майор Шмалев. Он со своими сыновьями Василием и Тимофеем стал вести в отношении чукчей гуманную, мирную политику, которая впоследствии сыграла большую роль в налаживании нормальных контактов с населением тех мест — Чукотки и Камчатки. В дальнейшем, благодаря проведению подобной политики, сама собой отпала и надобность в строительстве крепостей. Чукчи полностью стали доверять Шмалеву. Зимой 1755 года они прислали в Анадырск делегацию, где обещали «…никаких ссор и кровопролития верноподданному её императорского величества народу не чинить…», а 27 марта «…объявили, что в подданстве быть и ясак платить желают».[413] О причинах таких пожеланий Шмалев сообщил в Иркутск: «…По большей части их настоящее желание к приходу в подданство состоит в том, что им по берегу Анадыра-реки и в других к жилищу их угодных местах жить в покое и в безопасности и к удовольствию их в промыслах».[414]

Чукчам было разрешено обосноваться на южном берегу реки Анадыря. Большую роль в склонении чукчей к миру сыграла, конечно, торговля металлическими изделиями, в которых они крайне нуждались.

Так начали постепенно налаживаться добрые отношения с чукчами. В летний период в промысловых местах русские казаки бок о бок охотились с ними на диких оленей, заготовляя себе на зимний период мясо.

С приходом к власти Екатерины II начальником Анадырска был назначен бывший участник экспедиции Беринга полковник Плениснер. Он присмотрелся к условиям края, к народам Севера, их быту и сделал выводы, с которыми согласился и Шмалев: «…Чукчей в подданство приводить в рассуждении бедного их места, а притом негодного сих народов состояния, никакой нужды не было и ныне нет».[415]

Действительно, Плениснер подсчитал, что только за 53 года существования острога доход был получен меньше затрат на его содержание чуть ли не в двенадцать раз, не считая убытков, нанесённых ясачным народам, которые составляли около миллиона рублей. А государство понесло убыток чуть ли не в полтора миллиона рублей. Плениснер приводил и такие доводы, что коряки и юкагиры от нападения чукчей уже могли защищаться сами. У них в это время уже было огнестрельное оружие, в то время как чукчи его ещё не имели.

5 марта 1764 года Сенатом был представлен указ на утверждение Екатерине II о ликвидации Анадырского острога. Подписан он был только 28 сентября 1766 года, а в 1771 году острог был сожжён «дотла». Сей форпост «…заведением своим был не бесполезен». Только благодаря ему Атласов проник на Камчатку, а затем были открыты Алеутские острова, расширены границы русского государства.

К берегам Чукотки начали приходить иностранные корабли. Эти обстоятельства вынудили Екатерину II отказаться от обязательного обложения ясаком чукчей, войти с ними «ласкою» в миролюбивый контакт и «…на случай прихода туда впредь иностранных судов (императрица) указать изволила сделать гербы и отослать их к чукчам для развешивания в удобных местах их берегов по деревьям и показывания сходящим с судов, чтобы они узнавали через то принадлежность тех земель империи».[416]

Чтобы задобрить чукчей, в октябре 1789 года Екатерина II подписала новый указ о принятии их «…в Российское подданство с правом производить торговлю и промышленность без всяких стеснений».[417] К этому времени прямо на льду реки Анюй открылась Анюйская ярмарка, которая стала основой новых отношений России с северными народами. А уже в 1791 году императрица разрешила выдавать ежегодно по пятьсот рублей на приобретение подарков влиятельным чукчам.

12 ноября того же года «…Иркутскому наместническому управлению было послано предписание с препровождением 20 серебряных и 80 медных медалей — «сих людей приласкать и раздать медали первейшим из них».[418]

В 1794 году место Анюйской ярмарки было по просьбе чукчей перенесено «…к урочищу, называемому Обром», на одном из островов реки Большой Анюй, в 200 верстах от Нижнеколымска. Во время открытия ярмарки «…тойонам были вручены в знак „признавания их верноподданными“ указы наместнического управления с присовокуплением медалей каждому по одной».[419]

Для большего сближения с чукчами сибирские власти стали искать в их среде более надёжную опору. Естественно, передовыми элементами во взаимоотношениях в первую очередь являлись торговые люди из среды самих чукчей. Через них-то и виделась возможность влияния на чукотский народ. Правители Сибири стали «…выдавать им именные печати, щедро награждать медалями, кафтанами, кортиками», наделяя их званиями тойонов.[420]

Известно, что эти медали имели несколько разновидностей. Одни были серебряные, другие — медные; на одних было изображение вензеля Екатерины II — на лицевой стороне и государственного герба (двуглавого орла) — на оборотной; на других — на лицевой стороне был изображён профильный портрет императрицы, а на оборотной — вензель её.

Медали с гербом имели внизу, под «орлом», в обрезе, дату — «1791».

Они служили избранным чукчам знаком власти и предназначались для ношения на шее на соответствующей цепи. Диаметр всех медалей был одинаков — 50 мм. Штемпели резал русский мастер Тимофей Иванов, о чём свидетельствует надпись под портретом.

Но как ни ухитрялось русское правительство задобрить верховных правителей — тойонов, чтобы через них привести чукотский народ в российское подданство, всё было напрасно. Никакие подарки и знаки внимания не помогали продвижению этого дела. Чукчи оставались по-прежнему независимыми. Чукотские тойоны по приглашению сибирских властей приезжали в Якутск, договаривались об условиях, получали подарки, уезжали обратно, и всё оставалось без изменений.

Даже в XIX веке, в царствование Александра II, в 1858 году, в Якутск приезжал главный чукотский Эрем и «…удостоен был всемилостивейших наград: кафтаном, кортиком и серебряною медалью на Анненской ленте», он «…показал менее дикости, чем якутские инородцы, много наблюдательности и при нескрываемом чувстве самостоятельности и своего собственного достоинства показал большое уважение и покорность начальству».[421]

Обещал прислать на учёбу в Якутск своего сына, но всё же в конце концов отказался от своих намерений.

Уже в нашем веке потомки бывших тойонов ещё хранили как семейные реликвии царские награды своих предков — кортики, медали и подобные знаки отличия.[422]

Одни от царского гнева, другие по служебной надобности или в поисках лучшей доли уходили в Сибирь, строили на реках кочи, спускались на них к холодным полярным морям и пускались в плавание вдоль северных берегов России дальше на восток.

Ещё во времена Ивана Грозного ватага новгородцев на кочах проходила через пролив между Азией и Америкой. Но шторм разметал утлые судёнышки по бушующему морю. А один коч унесло далеко за Чукотский нос и выбросило на дикие берега Аляски.

Вышли люди на новый континент и поселились на берегу большой реки, взяли себе в жёны туземок из соседних диких племён и стали приспосабливаться к новой жизни.

Шли годы, люди старились, умирали, и со смертью последнего русского поселенца канула в вечность и память о них. Лишь изредка удивляло жгуче-черноволосых от природы индейцев и алеутов рождение в их семьях белобрысых ребятишек.[423]

Возможно, такой же трагический случай произошёл и в 1648 году с тремя из семи кочей Семёна Дежнёва, о которых он в своём отчете о переходе северного пролива «За Чукотским камнем» не смог сказать ничего определённого. То ли они погибли, то ли были отнесены штормом и льдами к берегам Аляски — об этом никто ничего не знал.[424]

Но слухи о бородатых людях, живущих за проливом — на американской земле, которые «молятся богу и русских называют братьями», упорно ходили по острогам и кочевьям.[425] И слухи эти были не без основания.

Землепроходец и исследователь Тарас Стадухин — современник Дежнёва, говорил, что к востоку от Чукотского носа есть большая земля, на которой живут бородатые люди, которые, как и русские, носят длинную одежду и делают деревянную посуду,[426] «…которая с русской работой во всём сходна».[427] И якобы эти люди просили чукчей, которые у них бывали, привезти им хотя бы одного русского человека.

Узнав об этом, казак Решетников чуть не уехал с торговавшими чукчами к бородатым людям. Он уже сел в байдарку, но подоспевший тойон ясачных чукчей (чукотский начальник) запретил увозить русского. Он не допускал связей с жителями Аляски служилых людей, боясь государственных властей.

Казачий сотник Иван Кобелев, живший в Анадырском остроге, слышал все эти истории от своего отца, а тот от своего — Родиона Кобелева, служившего с 1668 года начальником Анадырской земли и хорошо знавшего Семёна Дежнёва.

Позднее землепроходец Николай Дауркин — чукча-толмач, коротая время в Анадырском остроге, рассказывал Кобелеву о том, как он в 1763 году был у своих родичей на Чукотском носу зимой, когда пролив был скован льдами,[428] и там встречался с островными людьми, которые дали ему подробные сведения о том, что супротив Чукотского носа, прямо за проливом, есть «Большая земля, называемая Кыгман», и на ней устье большой реки Хевуврен, и что живут возле неё люди с большими бородами и имеющие укрепления.[429] Казак сумел побывать и на втором острове пролива, где жили «люди с моржовыми зубами», и привёз в Анадырский острог новые сведения, по которым начертил карту Аляски с изображением русской крепости. На ней показаны «Земля Кыгман», а к югу от неё устье реки Хевуврен. На правом берегу Хевуврена изображена крепость. «…Её охраняет дозор из семи человек… Четыре из них стоят на вышке, два человека… на… стене, а ещё один выглядывает из-за угла крепости… Тела (пяти) белых были окрашены в светло-розовый цвет», а «два остальных человека были изображены темнолицыми». Карта эта впоследствии «воспроизводилась» в печати и помечалась в библиотечных каталогах как «Русская крепость».[430]

Узнав от Дауркина такие подробности, Иван Кобелев не мог оставаться равнодушным к этим сказаниям. Он хотел непременно сам увидеть тех бородатых людей, узнать историю их появления за проливом.

По долгу службы позже он попадает из Гижигинской крепости на Охотское море — на побережье Чукотки — для проверки слухов о приходе иностранных судов Джеймса Кука и их дальнейшем продвижении.[431] Этот одержимый английский мореплаватель уже успел побывать в 1778 году в русских владениях Алеутских островов, встречался там с русским исследователем Тимофеем Шмелевым, которому подарил неизвестный тогда ещё в России прибор для метеорологических наблюдений на острове Уналашка, здесь же он откорректировал свою неправильную карту Алеутских островов у морехода Герасима Измайлова.[432]

Кобелев спешил к устью морской губы, за Ягагинским острожком, куда заходили когда-то корабли Беринга и Чирикова, и который никак не мог миновать капитан Кук. Но казачий сотник опоздал. Иностранные корабли уже давно покинули его. Англичане на трёх шлюпках подходили к берегу и меняли свой бисер и красные платки с белыми крапинками на драгоценные чукотские меха. Теперь залив был пуст.

И вот — 1779 год. В феврале на Гавайях в схватке с туземцами был убит Кук. Все острова Алеутской гряды уже были открыты российскими мореплавателями, они проникли в Кенайский залив и дальше — за Кадьяк — к северо-восточной части Тихого океана с огнедышащей громадой Святого Ильи. Уже велась и разведка к югу — в сторону Северной Калифорнии. Часто стали появляться на Алеутах и иностранные торговые суда. А таинственная земля за проливом так и оставалась неизведанной.

Душа Ивана Кобелева рвалась к ней. Все помыслы его были полны мечтой о поисках русских поселений на Аляске.

26 июля 1779 года он добрался до Чукотского носа, а потом до первого острова в проливе (Ротманова). Там он встретил людей, питавшихся рыбой и мясом морских зверей. Оттуда он сумел перебраться на другой остров (Диомида, а позже Крузенштерна), откуда «…ему и американский берег открылся, куда он отправиться и намерен был».[433] На восточном горизонте виднелась туманная полоска американского берега. До него оставалось всего вёрст тридцать. Но старшина островитян отказался переправить сотника на Аляску. Ему было запрещено (чукотским ясачным тойоном) переправлять через пролив российских служилых людей. Чукчи боялись ответственности перед русскими властями за дальнейшую судьбу казака на американском берегу.

Когда Кобелев ближе сошёлся со старшиной, то узнал от него, что сам он родом с Аляски и что есть там река Хевуврен, «…а при ней стоит острожек Кымговей, где имеют жительства российские люди. Они знают грамоту, почитают иконы и от коренных американских жителей отличаются широкими и густыми бородами».[434] Старшина дал сотнику много новых сведений об американской земле. Слушая его, он вспоминал рассказы своего приятеля-чукчи из одного острожка — казака Ехипки Опухина, который много раз уже бывал на земле за проливом. Кобелев сравнивал их с данными островного старшины. Они вполне подтверждались. Но кроме того, Ехипка ему когда-то рассказывал историю о деревянной доске, которая была исписана с обеих сторон красными и чёрными письменами. Посылали её бородатые люди с того берега через одного островного жителя и велели передать в Анадырский острог. Он сам видел эту доску, но взять не решился, так как она была довольно большая — «…три на пять четвертей, толщиной же с вершок».[435]

Эта давняя история подала мысль Кобелеву связаться с бородатыми людьми посредством письма. Он написал им пространное послание с просьбой ответить ему на целый ряд вопросов:

«Прелюбезные мои по плоти братцы, жительствующие на большой, почитаемой американской земле, если вы веры греческого исповедания, кои веруют в распятого господа нашего Исуса Христа и просвящённые святым крещением люди имеитесь, то изъясняю Вам, что я, во-первых, послан из Гижигинской крепости в Чукотскую землицу для примечания, и ис той землицы, быв на Имагле-острове (Деомида), который против самого Чукотского носу, и через тутошнего старшину Каигуню Мамахунина разведал об Вас…».[436] Дальше он просил их подробнее описать, где они живут, что за река возле них, куда она впадает, и намекал, чтобы они поставили на берегу «на приметном месте высокий деревянный крест так, чтобы его хорошо было видно с моря».[437] И дальше напоминал им о пропавшем в этих местах в давние времена русском коче.

Пребывая на островах, Кобелев изучал их взаимное расположение, исследовал приливы, отливы и течения между ними, собрал новые данные о Большой земле за проливом. По этим сведениям впоследствии была выполнена «Карта северных полярных морей».[438] Но земля за проливом для русских служилых людей так и оставалась пока недосягаемой.

И только спустя двенадцать лет после странствия сотника Кобелева в экспедиции с Беллингсом и Сарычевым по холодным морям и необъятным просторам Чукотской земли осуществилась его давняя мечта.

В 1791 году с сопровождающими казаками на девяти чукотских байдарах Кобелев переправился через пролив и достиг берега американского континента. Он был первым русским человеком, ступившим на этот таинственный берег. Изучая его, он нашёл старое, заброшенное селенье из пяти десятков «юрт»; первым побывал в устье Хевуврена (Юкона), но русских бородатых людей так и не нашёл.

Старания и достижения Ивана Кобелева были высоко отмечены самой императрицей Екатериной II. По её указанию была выполнена персональная золотая медаль для ношения на шее. Штемпели для чеканки её резал Карл Леберехт.

На лицевой стороне медали изображён портрет Екатерины II, в короне, с Андреевской лентой через плечо. А на обороте, во всё поле, помещена многословная надпись (мелкими буквами) в девять строк: «ГИЖИГИНСКОЙ — КОМАНДЫ СОТНИКУ — ПОРУТЧИКУ — ИВАНУ КОБЕЛЕВУ — ВЪ ВОЗДАЯНИЕ ЗАСЛУГЪ — ОКАЗАННЫХЪ ИМЪ ПРИ — СЕВЕРОВОСТОЧНЫХЪ — ЭКСПЕДИЦИЯХЪ — 1793 ГОДА».[439]

Иван Кобелев был человек необыкновенной судьбы. И, конечно, заслуги его не ограничиваются вышеописанными. Он прожил на свете более ста лет. Но жизнь и деятельность Ивана Кобелева пока ещё не изучены. Многое в его жизни остаётся загадкой.

Обширные польские земли в XVII веке в ходе беспрерывных войн стали отходить к соседним государствам. Так, в 20-х годах Швецией была захвачена часть Восточной Прибалтики — Лифляндия с Ригой. Затем в 1657 году Польша вынуждена была отказаться от Восточной Пруссии в пользу Бранденбурга. И наконец в ходе Северной войны она была оккупирована шведскими войсками.[440]

В середине XVIII века на польские земли стали претендовать Австрия и Пруссия, требуя их раздела. Россия была против, но политическая обстановка заставила Екатерину II дать согласие на частичное разделение Польши. Такой ценой она получила возможность благополучно завершить первую турецкую войну в 1774 году. А в 1793 году прусский король вынудил русскую императрицу пойти на второй раздел Польши, в котором Россия получила только часть белорусских земель с Минском и Правобережную Украину.[441] Пруссия заняла свою долю земель и утвердила в ней свои порядки. Со своей стороны Россия ввела в Польшу 8-тысячное войско, на которое опирался полномочный посол Екатерины II генерал И. А. Игельстром.

На угрозу полной ликвидации национальной независимости польский народ ответил организованным восстанием, главными руководителями которого были Тодеуш Костюшко, Игнатий Потоцкий и Колонтай.

Восстание началось 6 апреля 1794 года в Кракове, затем перекинулось на Варшаву и Вильно. Русский гарнизон был застигнут врасплох и понёс огромные потери. Более двух тысяч русских солдат было перебито в узких улицах города и 1764 человека взято в плен. Сам генерал Игельстром с оставшимися успел спастись.

Восстание приняло грандиозные масштабы и превратилось в войну против интервенции сразу двух государств — Пруссии и России. Главнокомандующим польскими войсками был назначен Тодеуш Костюшко — высокообразованный генерал, окончивший рыцарскую школу в Варшаве и военную академию (с отличием) в Париже. В былое время он в чине генерала участвовал в войне за независимость Америки.[442] Своей народной политикой Костюшко привлёк к восстанию основную массу крестьянства. И его войска вначале уверенно одерживали победы над прусскими и российскими войсками. Но шляхта своей несговорчивостью даже в немногих уступках крестьянству предопределила исход восстания.

Прусский король Фридрих Вильгельм II взял Краков и осадил Варшаву, но вскоре вынужден был снять осаду и направить войска в свои районы Польши, которые тоже поднялись против своих поработителей.

Восстание вызвало переполох среди 15-тысячного польского войска, находящегося на русской службе под Белой Церковью. Польские воины решили пробиваться на родину с оружием в руках. Престарелый П. А. Румянцев, командовавший в то время всеми юго-западными пограничными силами от Минска до устья Днестра, приказал Н. И. Салтыкову перекрыть границу, а А. В. Суворова вызвал из Херсона, где тот прозябал в опале, и направил его на укрощение польских полков. 12 июля он излюбленным своим приёмом — внезапностью — ошеломил поляков и сумел без кровопролития разоружить их.[443]

В это время повстанческие войска наносили ощутимые удары по русской армии генерала Ферзена. Фельдмаршал П. А. Румянцев вынужден был без согласия императрицы послать в Польшу А. В. Суворова для соединения с войсками Ферзена, чтобы общими усилиями разгромить повстанческую армию. Костюшко решил предупредить этот манёвр. Он пошёл навстречу войскам Ферзена и при деревне Мациовицы, недалеко от Варшавы, произошло жестокое сражение. «…Поляки… дрались с отчаянным ожесточением, — вспоминал один из русских участников, — …и не раз во время боя виделся их перевес, но все атаки кавалерии разбивались о стойкость русских штыков, и поляки обратились в бегство под градом картечи и были преследуемы по пятам нашей конницей. А казакам удалось взять в плен самого Костюшку, когда его лошадь завязла в болоте. Он был весь изранен и взят после ожесточённого сопротивления… Едва ли четверть всей армии спаслась, остальные погибли или были взяты в плен».[444] И сразу же последовал указ Румянцева: «…по высочайшему повелению е.и.в. (Екатерины II) бунтовщик Костюшко в препровождении лекаря, что его лечит, и другие, кое вы за тех знаете, что в сем возмущении главнейшее возмущение брали, и его секретарь… именно наискорее и без всякой огласки и под надёжным присмотром в Петербург к господину генералу прокурору».[445] Позже, в сопровождении генерал-майора А. И. Хрущева, под усиленным конвоем Тодеуш Костюшко был доставлен в Петербург и заключён в Петропавловскую крепость.

После этого поражения поляки стали стягивать свои силы к Варшаве. Командующим был назначен Макрановский.

Суворов в это время, соединившись с войсками Ферзена, разбил крупное соединение поляков при Кобылке. Добровольно сдавшихся повстанцев он распустил по домам. Согласно приказу Суворова — «Извольте поступать весьма ласково и дружелюбно»[446] — за ранеными поляками был налажен надлежащий уход: найденных приносили на руках к месту сбора, обмывали и перевязывали, поили, кормили их зачастую сами русские солдаты запасами из своих ранцев. Эта политика сыграла впоследствии немаловажную роль.

На пути к Варшаве теперь находилось одно из важнейших препятствий, которое решало исход всей кампании, — это предместье столицы — Прага. Укрепления её были неприступны: шесть рядов «волчьих» ям, с поставленными в них заострёнными спицами, высокие валы (с глубокими рвами), на верху их — башни и обложенные камнем батареи; внизу — тройные палисады, и всё это было нашпиговано сотнями орудий. 30-тысячное войско защищало не только крепость, но и свою национальную независимость.

Подготовку к штурму А. В. Суворов вёл очень тщательно, как в своё время под Измаилом. Но читая приказ перед штурмом Праги, Александр Васильевич предупреждал о том, чтобы «…В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют — царство небесное, живым — слава! Слава! Слава!».[447]

«23 (октября) на рассвете со всех сторон по крепости огонь открыт», — писал в реляции Суворов.[448] Ровно через сутки, 24 октября, в пять часов по сигналу ракеты передовые отряды русских воинов с фашинами, плетнями и лестницами осторожно, без всякого шума устремились к крепости. Было ещё темно. Многочисленные штурмующие колонны были обнаружены поляками уже на подступах к крепости. Вспышки орудийных выстрелов и летящие раскалённые ядра озаряли окрестности Праги с бесчисленными русскими войсками. Начался штурм, успех которого облегчился разбродом среди командного состава защитников. Генерал Вавржецкий, заменивший Костюшко, был паникёром, безвольным и неорганизованным командующим.

Русские войска, завладев внешними укреплениями и не давая полякам опомниться, двинулись дальше; ворвались в крепость, взорвали подземные склады с ядрами и бомбами; «…изгоняя (повстанцев) из улицы в улицу, на плечах их дошли до мосту, — писал Суворов, — …множество положили на месте… и, от мосту отрезав, взяли в плен двух генералов и знатное число мятежников». В это время «Седьмая колонна… очистила занятый лес, перешла через залив, отрезала неприятельскую тамо конницу…»,[449] загнала её на речную косу между Вислой и её болотистым притоком. Подоспевшая артиллерия довершила дело.

Беспощадный в бою А. В. Суворов был великодушен с побеждёнными после сражения. Перед взятием самой Варшавы он обещал всех сдавшихся распустить по домам (офицеров без изъятия у них оружия), не трогать горожан, оставить в сохранности их имущество и «…всё предать забвению».

Слух о гуманности русского генерала давно уже доходил до многих сражавшихся польских отрядов. Он произвёл на повстанцев должное впечатление: они стали уходить из отрядов и сдаваться на милость победителям. Благодаря такой политике Суворова Варшава была сдана русским войскам без лишней крови.[450]

«Ура! — конец. Бог милостлив!» — поздравлял Ферзена с завершением боевых действий Суворов.[451]

«Виват, Великая Екатерина! Всё кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена», — сообщал Румянцеву в своём донесении Суворов.[452]

«Господин генерал-фельдмаршал… поздравляю Вас…» — присвоив, наконец, высший военный чин А. В. Суворову, писала ему Екатерина II.[453] И тут же следующим письмом поясняла: «…Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего, но Вы сами произвели себя фельдмаршалом…».[454]

Суворов был несказанно рад. Он давно мечтал развязать на себе потёмкинские путы. Да и как было не радоваться, когда он скакнул по званию выше своих предшественников — Салтыкова, Репнина, Прозоровского и других генералов.

Как судьба переменчива! Должен быть фельдмаршалом за Измаил, а стал им за такое вынужденное жандармское дело. Но польский народ понимал Суворова, чтил его за гуманность и справедливость. Варшавяне преподнесли ему в подарок золотую, разукрашенную лаврами из бриллиантов табакерку с надписью: «Варшава — своему избавителю, дня 4 ноября 1794».[455]

Суворов воевал против повстанческой армии, не зная помыслов высшей власти России. А за его спиной уже готовился новый раздел Польши, в результате которого к России отошли Западная Белоруссия, Литва, Курляндия (Латвия) и часть Волыни. А Польша перестала существовать как самостоятельное государство.

От прусского короля Фридриха Вильгельма II Суворов получил в награду ордена: Красного Орла и Большого Чёрного Орла. За победы при Крупчице и Бресте 6 и 7 сентября 1794 года («…за суть новые доводы вашего неутомимого к службе нашей рвения, предприимчивости, искусства и мужества…») Екатерина пожаловала ему в награду «Алмазный бант к шпаге… (и) при том три пушки из завоёванных Вами (Суворовым)».[456]

Штаб- и обер-офицеры за взятие Праги были награждены орденами Георгия и Владимира. А те, которые не получили их, были жалованы золотыми крестами с четырёхстрочной надписью на лицевой стороне «ЗА — ТРУДЫ — И — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной — «ПРАГА ВЗЯТА — ОКТЯБРЯ 24 — 1794».

В именном рескрипте Екатерины II, данном генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву-Задунайскому от 1 января 1795 года, по поводу награждения этими крестами пишется следующее: «…Получив ныне подробные донесения о сих знаменитых происшествиях, а вместе с совершенным уничтожением сил мятежнических, в руки наши отдавшихся, усматриваем тут и паче следствия добрых и искусных распоряжений Главного Начальства, усердие и храбрость всех от мала до велика, нам служащих, при помощи божьей столь славными успехами увенчанные, — мы воздаём оным Нашею особливою Монаршею милостию и благопризнанием, как-то в росписи у сего приложенной означено… Всем бывшим действительно на штурме Прагском Штаб- и Обер-Офицерам, которые тут не получили орденов военного Святого Георгия и Святого Владимира, жалуем золотые знаки для ношения в петлице на ленте с чёрными и жёлтыми полосами, с тем, что в пользу награждаемого таковым знаком убавляется три года…».[457]

Этот крест по размерам такой же, как Очаковский и Измаильский — 47x47 мм, и отличается от них лишь менее закруглёнными концами. Он стал третьим по счёту из серии подобных наград и представляет собой тоже уникальную редкость, так как его получили всего несколько десятков человек, причём из числа самых бедных офицеров, которые заменяли их при нужде бронзовыми, продавая золотые подлинники.

Для награждения нижних чинов были отчеканены серебряные медали совершенно необычной, квадратной, формы со слегка закруглёнными концами — размером 35x35 мм.

На лицевой стороне её изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной, а на обороте — во всё поле медали — помещена мелкая восьмистрочная надпись: «ЗА — ТРУДЫ — И — ХРАБРОСТЬ — ПРИ ВЗЯТЬЕ — ПРАГИ — ОКТЯБРЯ 24 — 1794 г».

Этой медалью награждались не только за взятие Праги, но и за другие сражения на территории Польши в 1794 году.

В именном рескрипте императрицы по награждению этой медалью пишется следующее: «…Что касается до нижних чинов и рядовых, как в сем штурме мужественно подвизавшихся, так и прочих, в течение действий оружия нашего на укрощение мятежа в Польше произведённых, находилися в разных сражениях, Всемилостивейше уважая их усердие и храбрость воинству Российскому сродную и многие труды ими подъятые, жалуем всем таковым, разумея и тех, которые в войсках под начальством Генерала Князя Репнина в различных противу неприятеля сражениях действительно находилися, серебряные медали с надписью: «За труды и храбрость» для ношения в петлице на красной (Александровской) ленте, которые по сделании и собрании ведомостей, велено от вас доставить немедленно…»[458]

Ровно через полгода после смерти Петра I в Петербурге, в Троицкой церкви, совершилось бракосочетание царевны Анны с герцогом Карлом Фридрихом Голштинским. Они остались жить при дворе. Царица Екатерина I предоставила своему зятю высокую должность при Верховном тайном совете.

Вскоре у Анны от брака с герцогом появился сын — Карл Пётр Ульрих — будущий царь Пётр III— «голштинский чертушка», как звала его потом царица Анна Иоанновна.[459] Но сама мать его Анна Петровна 4 марта 1728 года, едва достигнув двадцати лет, скончалась. Тело её перевезли из Голштинии в Петербург и похоронили рядом с отцом, Петром I, в Петропавловском соборе.

В 1735 году в память своей супруги Анны Петровны и в честь десятилетия со дня бракосочетания с ней Карл Фридрих Голштинский учредил орден Святой Анны. На звезде его начертан девиз, который в переводе на русский язык гласил: «Любящим справедливость, благочестие и веру». В первых буквах этих слов «AJPF» был зашифрован титул любимой супруги герцога: «Анна императора Петра дочь». Первым кавалером и гроссмейстером этого ордена стал семилетний сын Анны Карл Пётр Ульрих.

Шло время, сменялись на российском троне правители. Место Петра II заняла курляндская герцогиня Анна Иоанновна — племянница Петра I, на смену ей принесли к трону двухмесячного царя Ивана Антоновича — будущего шлиссельбургского узника; затем его сменила дочь Петра I — Елизавета. После неё единственным представителем петровской крови оставался его внук по женской линии — тот самый «чертушка»— сын Анны Петровны, в память которой был учреждён орден св. Анны. Его-то, тринадцатилетнего, и привезли из Голштинии, где он обитал круглым сиротой, попав в плохие руки к грубому обер-камергеру Брюммеру. В Петербург к Елизавете племянника доставил в феврале 1742 года майор Н. Ф. Корф. Об этом случае вспоминает в своих «записках» его современник В. А. Нащёкин: «…Ея Императорского Величества вселюбезный племянник, государыни цесаревны и герцогини Голстино-Готторпской сын, в Петербург прибыл благополучно». И тут же продолжает — «…От того времени орден Святыя Анны в России оказался: в день его высочества рожденья февраля 10 дня, пожалован многим».[460] А 7 ноября 1742 года в придворной церкви Московского Яузского дворца подросток Карл Пётр был крещён в православие и наречён Петром Фёдоровичем.[461]

Когда ему исполнилось шестнадцать лет, для него подыскали в Германии пятнадцатилетнюю невесту с длиннейшим именем — Софья-Августа-Фредерика-Ангалдт-Цербтская. Это была будущая российская царица Екатерина II. Через год их поженили. Судя по её дневникам, муж удивлял Екатерину умственной и физической недоразвитостью, грубостью и дурными наклонностями. После смерти Елизаветы власть перешла к Петру Фёдоровичу (Петру III). В самом начале царствования он проявил свою несостоятельность в управлении государством, подписав «вечный мир» с Пруссией и возвратив Фридриху II все завоёванные земли; открыто презирал всё русское, умудрился провести целый ряд нелепых реформ, заменил русскую гвардейскую форму прусскими образцами и объявил поход на Данию. Являясь с семилетнего возраста гроссмейстером ордена св. Анны, ввёл его в русскую наградную систему.

После дворцового переворота, в июле 1762 года, когда к власти пришла жена Петра III Екатерина II, гроссмейстером ордена св. Анны стал её сын Павел. В 1773 году императрица отказалась от всех прав на Голштинские владения и титулы. В связи с этим орден св. Анны утратил государственную значимость. Однако Павел сохранил за собой звание гроссмейстера ордена и право награждать им, вернее, подписывать грамоты тем, кого награждала его мать, а она щедро раздавала Голштинский орден. Но тайно от неё Павел тоже пытался жаловать его своим приближённым. Выданные им знаки должны были привинчиваться к эфесу шпаги таким образом, чтобы их всегда можно было прикрыть рукой.

После смерти матери, Екатерины II, русские награды были игнорированы Павлом I, и в день его коронования 5 апреля 1797 года орден св. Анны был окончательно введён в число российских орденов. Вот в этот момент и появилась новая солдатская награда — Анненская медаль, которая по установлению от 5 апреля 1797 года стала относиться к ордену св. Анны как знак его отличия для нижних чинов. Учреждена она была несколько раньше — 12 ноября 1796 года, и в 1797 году ею было уже награждено 6042 человека.[462]

«Знак… состоит из серебряной вызолоченной медали…», диаметром 24 мм, на лицевой стороне изображён красный эмалевый «орденский» крест, с уширенными концами, увенчанный императорской короной, которая разделяет вверху красную эмалевую кайму вокруг него. На оборотной стороне — такая же красная эмалевая кайма вдоль края медали и в середине вырезан тот номер, под которым имеющий знак внесён в список пожалованных знаком».[463]

Этой медалью награждались унтер-офицеры и солдаты за двадцатилетнюю беспорочную службу. Награждённые ею освобождались от телесных наказаний и получали прибавку к жалованью.

В 1800 году Анненская медаль ненадолго уступила место донату Мальтийского ордена, но впоследствии, после смерти Павла I, в связи с изменением сроков службы нижних чинов в армии её статут менялся.

С 11 июля 1864 года награждение за выслугу лет было прекращено. Этой медалью стали награждать только за особые подвиги и заслуги по службе.

С 12 декабря 1888 года по ходатайству военного министра медалью стали награждать и унтер-офицеров, беспорочно прослуживших десять лет на сверхсрочной службе в должностях фельдфебелей, вахмистров и старших унтер-офицеров строевых рот, эскадронов и батарей.

К 1806 году Анненской медалью было уже награждено 45 893 человека, к 1820 году — 94 207 и к 1831 году — 171 841 человек.[464]

Носили медаль в петлице на ленте ордена св. Анны (Анненской — красной с золотистыми краями); награждённые за особые подвиги и заслуги — с бантом из той же ленты, шириной 22 мм, а за выслугу лет — без банта. Жалованную медаль носили и после получения офицерского чина, и даже в случае награждения орденом св. Анны.

С 1844 года на всех знаках, предназначавшихся для награждения «иноверцев», место красного эмалевого креста занял российский государственный герб чёрного цвета.

По статье 486 Свода законов Российской империи «нижние чины, получившие уже знак отличия ордена св. Анны до 11 июля 1864 года за двадцатилетнюю службу, в случае приобретения ими, согласно сему уставу, права на получение того же знака за отличие удостаиваются присоединения банта к имеющемуся у них знаку».

В статье 488 приводятся примеры заслуг, за которые нижние чины могут быть удостоены этим знаком: «1) особые подвиги, последствием коих была очевидна польза правительства; 2) поимка важного государственного преступника; 3) открытие важных сведений, до правительства относящихся, и 4) особенные подвиги самоотвержения, совершённые с опасностью для жизни».

В статье 491 указывается, что награждённым этим знаком «…Назначаются… единовременные денежные выдачи, в различных количествах, соображаясь с подвигами и заслугами… в размере не менее десяти и не более пятидесяти рублей». А в особых случаях выдавали и более этой суммы.

Издавна Россия поддерживала дружеские связи с единоверцами Балканского полуострова — греками, сербами, черногорцами, долматинцами и другими народностями. Они тоже в свою очередь тянулись к России как к дружественной стране, с помощью которой надеялись освободиться от многовекового гнёта турецкого ига.

Ещё в самом начале царствования Петра I, когда он обдумывал планы возвращения старых русских земель Северного Причерноморья, балканцы предлагали ему свою помощь в общей борьбе с Османской империей. «…Если б дойти (тебе) до Дуная, не только тысячи — тьмы нашего народа, нашего языка, нашей веры, и все мира не желают» (с турецкими угнетателями).[465] То есть русский царь может надеяться на основательную поддержку братских народов, находящихся на территории самой Турции. Так разворачивалась история Прутского похода — похода «Московской рати», как называли его западные единоверцы.

Во время подготовки к этой кампании один из русских дипломатов, находившийся в тех местах, просил Петра I изготовить ему наградные медали для поощрения руководителей восставших народов за помощь русским в войне с турками. Он писал по этому поводу: «…Чтобы они (балканцы) склонились к лучшей ревности… потребно… медалей… всякому по одной». И дальше пишет: «…что ежели они зачнут (восстание) как обещают и будут следовать им многие народы, то… надобно иметь патенты и медали, ибо медали придадут немалую крепость тем людям… А как получу для них… медали, то смотря на них, и другие подымутся к тому начинанию и, понеже то касается к их свободе, надеюся, что (они) будут стараться».[466]

И хотя Прутский поход оказался неудачным, Пётр I в 1715 году передал на Балканы через митрополита Данилу Негоша — Черногорского правителя — золотые медали разного достоинства для награждения организаторов борьбы с турками, содействовавших русской армии в этом походе. Часть наград была вручена бывшим бойцам лично, когда они приехали в Россию с миссией Черногорского митрополита. Медали эти имеют овальную форму, на лицевой стороне их изображён погрудный портрет императора Петра I, развёрнутый вправо, а на оборотной — российский герб (двуглавый орёл) с датой под ним — «1711».

По размеру и весу они были разными и выдавались награждаемым в зависимости от знатности и чина.[467]

Связь с балканскими народами поддерживалась и в царствование Елизаветы Петровны. Она по примеру своего отца Петра I жаловала медали видным представителям и членам различных делегаций, приезжавшим в Россию из Балканских стран. А однажды с Черногорским архиереем, прибывшим в Россию со своей делегацией, послала «…к Черногорскому народу 1000 золотых портретов и жетонов (коронационных) ценою, примерно, 1000 (рублей)».[468]

При Екатерине II, в связи с новой полосой турецких войн за обладание Черноморьем, широко развернулась взаимная деятельность Средиземноморской экспедиции Алексея Орлова с населением Греческого архипелага, которое надеялось избавиться от турецких угнетателей с помощью русских моряков. В связи с этим появились золотые и серебряные медали «На нынешний военный случай» разных достоинств для награждения греческих повстанцев за активные военные действия против турок в Морее и за содействие России в русско-турецкой войне 1768–1774 годов.[469]

В связи со второй турецкой войной 1787–1791 годов Екатерина II намеревалась снова отправить экспедицию в Средиземное море в составе 20 кораблей под командованием адмирала Грейга. Решено было заготовить для награждения греков новый запас медалей с использованием старых штемпелей.[470] Но экспедиция сорвалась. Шведы неожиданно развернули военные действия против России, и флот был необходим в Балтийском море для защиты Петербурга. А медали уже были отчеканены, и не прежними штемпелями, а вновь изготовленными — с надписью «За усердие к вере и Отечеству».[471]

Часть этих медалей была передана фельдмаршалу Г. А. Потёмкину «…на предназначенное ему употребление»,[472] а затем они, «…находившиеся для награждения (после смерти) у покойного… князя Потёмкина-Таврического для употребления на пользу службы…»,[473] были «…записаны в расход» в Кавказское наместничество, и дальнейшая судьба их остаётся загадкой.

Кроме того, в конце царствования Екатерины II были изготовлены именные персональные золотые медали для награждения двух балканских капитанов за отличие в боевых действиях при Мачине — Танасия Селионы и Николая Крушевича, а также — «За водворение архипелагских греков в новозавоеванном Гаджибее (ныне г. Одесса) — подполковнику греческого происхождения Афанасию Кес-Оглу».[474]

Две тяжёлые войны за Северное Причерноморье в царствование Екатерины II значительно ослабили Турецкую империю. Это облегчило борьбу балканских народов за своё освобождение. Особенно активно она развернулась в Черногории во времена Петра Петровича Негоша. Этот глава страны, как и его предок Данило Негош, имел тесную связь с российскими государями — сначала с Екатериной II, затем с её сыном Павлом I и позже, в XIX веке, с Александром I. А в процессе последней русско-турецкой войны 1787–1791 годов дружба с русскими особенно укрепилась. Россия поддерживала и поощряла борьбу балканских народов против турок. Ослабленная Турция не могла уже противостоять сопротивлению свободолюбивого черногорского народа, и турецкие войска под командованием скадарского визиря Махмуда-паши Бушатли сначала в июле месяце — при Мартиновицах, а затем 22 сентября этого же 1796 года при Крусах были разбиты. Пётр Негош торжествовал, народ Черногории праздновал свою независимость. Одновременно с черногорцами и сербы добились себе внутренней автономии.

В солидарность с балканскими народами и в честь их побед над турецкими войсками для награждения участников сражения по распоряжению русского императора Павла I были изготовлены специальные золотые и серебряные наградные медали. Они не имели надписей, отражающих события, по чисто дипломатическим соображениям. На лицевой стороне этих медалей — погрудное, профильное, вправо обращённое, изображение императора Павла I с Мальтийским крестом на груди и орденской лентой через правое плечо. Внизу, под обрезом, инициалы: «С.М.Р.» — «Скуднев Михаил резал». По окружности медали, вокруг портрета, надпись: «Б.М. ПАВЕЛЪ I ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОСС.». А на обороте, под государственной короной, — изображение витиеватого вензеля императора Павла I.

Золотые медали были отчеканены двух размеров — диаметром 59 и 39 мм, а серебряные — только малого диаметра.

В 1798 году они были переправлены по дипломатическим каналам в Черногорию и Сербию для награждения особо отличившихся бойцов в сражениях с турками: золотые — для командного состава, а серебряные — для нижних чинов.

Медаль носили на чёрной муаровой ленте Мальтийского ордена.

В том же 1798 году черногорский правитель Пётр Негош получил от Павла I в награду орден Александра Невского, а вскоре, может, даже вместе с орденом, к нему поступили из России ещё 8 золотых и 10 серебряных медалей; но как ни странно, они были подвешены на Александровских (красных) лентах. Скорее всего, это продиктовано было вышеуказанным орденом на «алой» ленте, посланным в награду Черногорскому митрополиту.[475]

Серебряные павловские медали использовались Негошем и в XIX веке для награждения за боевые отличия, вплоть до 1835 года. По-видимому, он сохранил и продолжал использовать старый запас.[476]

Эти же медали при Павле I были приняты в 1800 году и для поощрения начальников иноверческих подразделений иррегулярных казачьих войск на Оренбургской пограничной линии после введения кантонной системы управления. Как подтверждает Ю. В. Иверсен, на основании архивных документов С.-Петербургского монетного двора, медали с вензелем Павла I — точно такие же, какими награждались черногорцы и сербы, — жаловались «…разным начальникам полков Братских иноверцев», то есть «иррегулярных мещерских (мещерякских), калмыцких, башкирских и пр.». Лента и в этих случаях была принята чёрная, муаровая — Мальтийского ордена.[477]

Первые монашеские объединения католиков, называемые орденами (с ударением на букву «о»), начали возникать в Западной Европе ещё в средние века. Они, как правило, размещались в монастырях, имели свои уставы и являлись опорой папства. Ордена способствовали расширению влияния католической церкви. Первым таким объединением ещё в VI веке был орден бенедиктинцев. Позднее, уже в XI и XII веках, в связи с крестовыми походами стали возникать духовно-рыцарские ордена в Прибалтике и Палестине.[478]

Тот же меч, которым завоёвывались чужие земли, служил и крестом, обращающим покорённые народы в свою веру. Так произошло и в Иерусалиме. Вначале приезжавшие туда со своими товарами купцы добились разрешения у фатимидских халифов построить себе пристанище. А уже в 1048 году они основали в Иерусалиме монастырь, построили дом для паломников с капеллой святого Иоанна Крестителя. Обитателей его стали называть иоаннитами. Этот опорный пункт европейцев на Ближнем Востоке пополнялся новыми приезжими и становился год от году всё многолюднее. Наладилась хорошая связь с Европой, странствующие купцы, возвратившись оттуда, рассказывали о несметных богатствах тех краёв. Эти рассказы распаляли воображение западных завоевателей.[479]

В 1096 году папой Урбаном II был предпринят первый крестовый поход, который закончился в 1099 году взятием Иерусалима. В этом немалую роль сыграли иоанниты. При обороне города они ударили в спину защитникам его и открыли ворота крестоносцам. С тех пор и повелось у мусульман называть православных «неверными».[480]

С основанием Иерусалимского королевства монастырская община совместно с крестоносцами постепенно стала складываться в орденскую духовно-рыцарскую организацию, а в 1113 году был принят устав и получено благословение папы.

Так возник и получил свою самостоятельность орден святого Иоанна Иерусалимского. Члены его приобрели полную свободу от имущественных и семейных уз. Это обеспечивало ордену мобильность. Высокая организованность и строгая дисциплина содействовали укреплению ордена, а обязанность каждого участвовать в походах против мусульман с целью приобретения новых владений превращала его в грабительскую организацию. Имелась у рыцарей ордена и своя форма с нашитыми на одежде крестами. Позже эти кресты постепенно превратились в самостоятельные драгоценные ювелирные украшения. Так появились ордена в том смысле, в каком мы их сейчас понимаем, и заняли надлежащее им место на рыцарях-кавалерах. Там, где у бедра висело «оружие господне» — меч или шпага, помещался знак высшей степени ордена, подвешенного на широкой ленте через плечо; а поверх нательного святого креста — «хранителя жизни», висевшего на шее, стал подвешиваться знак ордена степенью пониже.[481]

Главным делом ордена святого Иоанна была война. Она приносила ему огромные богатства и вызывала зависть европейских монархов. Орден приобрёл большие земельные владения на Ближнем Востоке и в Западной Европе, сделался крупной военной силой. Его подразделения появились во многих странах.

В XII веке в Средиземноморье стали нарастать противоречия между европейскими странами. Это повлияло на взаимоотношения внутри ордена и начало ослаблять его единение. Воспользовавшись этим, египетский султан Салах-ад-дин в 1187 году завоевал Иерусалим. До 1291 года орден святого Иоанна ещё удерживался в Сирии, а позже был вынужден перебраться на остров Кипр, в королевство своих соплеменников. Но жизнь с хозяином острова Гвидо Лузиньяном в мире и дружбе не получилась, и иерусалимские иоанниты вынуждены были искать новое прибежище.[482] Они завоевали византийский остров Родос у юго-западного побережья Малой Азии, переселились на него и стали называться родосскими рыцарями. Но в 1522 году под давлением турок орден был вынужден снова покинуть насиженное место. С этого момента начался его упадок. В связи с Реформацией он потерял большие владения в Северной Европе, от него откололась бранденбургская ветвь, и организовался самостоятельный орден. А иоанниты перебрались в Италию и до 1530 года кочевали по её территории, пока не получили в своё владение остров Мальту с близлежащими малыми островами и небольшой клочок земли на африканском побережье с городом Триполи.

Переселившись на отведённые ему земли, орден стал называться Мальтийским.[483] С этого момента корсарские замашки его проявились в полную силу. Пленники становились рабами рыцарей, местные жители строили им крепости и столицу Ла-Валетту.

Орден занимался грабежами, морским разбоем и нападал не только на мусульманские суда, но не гнушался и кораблями христиан. Он делал частые набеги на африканское побережье, воевал с маврами и даже нападал на своих единоверцев. Орден приобрёл сильный флот и политический вес в Европе.

Россия впервые пыталась наладить взаимоотношения с этим орденом в 1698 году. На Мальту был направлен российский военачальник Борис Шереметев для сколачивания союза с рыцарями ордена против османов в войне за Чёрное море.

Прибыл он на Мальту 2 мая и был принят с великим почётом. Как военный стратег, он в первую очередь интересовался строительством военных укреплений. Осматривая одну из крепостей, он с восхищением писал: «…Зело искусно зделана и крепка и раскатами великими окружена, а паче же премногими и великими орудиями снабдена».[484]

Истратив 20 500 рублей, по тем временам колоссальные деньги, он вернулся в Россию рыцарем. «…Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем… с изображением креста на груди; нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почёте у царя».[485] Б. П. Шереметев стал первым русским кавалером Мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского.

В дружбе с орденом Россия имела свои интересы, но не настолько, чтобы очень дорожить им. Взаимные связи поддерживались лишь посланиями по случаю смены наследников престола или избрания гроссмейстера ордена.

Екатерина II была более других заинтересована в этой дружбе. Она видела в рыцарях Мальтийского ордена помощников в осуществлении её заветной мечты — возрождения Византийской империи и непременно зависимой от России. Императрица под всякими предлогами посылала в Ла-Валетту своих офицеров — то для прохождения морской практики на кораблях ордена, то для переговоров об освобождении пленников христианской веры, взятых рыцарями ордена во время морских сражений с турецких кораблей. Поэтому на многих портретах екатерининских флотоводцев и на портретах самой императрицы можно видеть рогатые белые знаки Мальтийского ордена.

Но раздел Польши и некоторые претензии Мальты к тесным отношениям России с греками нарушили и без того слабый союз с иоаннитами. И только после смерти Екатерины II, с приходом к власти её взбалмошного сына Павла I, этот орден нашёл себе надёжного покровителя в лице российского императора.

Будучи всегда в оппозиции к своей матери, он начал теперь проводить крайне реакционную политику, что и привело его в дальнейшем к скорому трагическому концу. Он игнорировал учреждённые матерью русские ордена, заключил в 1797 году конвенцию с Мальтой, ввёл орден св. Иоанна Иерусалимского и сам стал его гроссмейстером.

Мальтийский орден в России занял место высшей награды. Павел I, облачившись в орденское одеяние, любил покрасоваться в обществе сподвижников, придворных дам и иноземных гостей броским восьмиконечником высшего ордена. С мальтийскими крестами он изображён и на многих своих портретах.

Французской революцией ордену иоаннитов был нанесён удар её сторонниками на острове, а в 1798 году последовал окончательный крах — Мальта была захвачена войсками Наполеона Бонапарта. Капитул ордена был перенесён в русскую столицу, а император Павел I получил титул «Великого Магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского». В Петербурге он предоставил ордену прекрасный воронцовский дворец, капеллу на Садовой улице, Инвалидный дом, выделил кладбище, выдал щедрые дотации из государственной казны и даже обещал военную помощь.

Сам знак ордена в русском приорстве остался без изменений — та же чёрная муаровая лента, прежней формы белый эмалевый остроконечный крест под короной. Павел даже ввёл его изображение в государственный герб России.

Официально Мальтийский орден св. Иоанна Иерусалимского был введён в русскую систему награждения по царскому манифесту от 29 ноября 1798 года.[486] Он предназначался для награждения российского потомственного дворянства за военную и гражданскую службу. Знаки ордена были трёх степеней и имели вид белого крестика с раздвоенными концами. Лента чёрная. Награждались этим орденом и женщины высшего дворянского сословия, для них были установлены две его степени — «Большой крест» и «Малый крест».

А в 1800 году в российской наградной системе появился (вместо Анненской медали) донат Мальтийского ордена, как придаток к нему, для награждения нижних чинов — солдат и унтер-офицеров за двадцатилетнюю беспорочную службу.[487] Донат ордена представляет собой маленький, примитивно сделанный латунный крестик с раздвоенными концами, между которыми находятся украшения в виде лилий. Крестик встречается разных размеров, но в пределах 25x25 мм.

С левой стороны из вышепредставленных экземпляров помещён обычный латунный знак (размером 22x22 мм), а справа — уникальный крестик доната, выполненный в золоте (24,5x24,5 мм). Первый напоминает Мальтийский орден в миниатюре — даже концы его, кроме одного верхнего, покрыты, как и у ордена, белой эмалью. Выполнен он, по-видимому, по частному заказу какой-то ювелирной мастерской.[488] Всего было роздано 1129 таких знаков, из них 17 отобрано за преступления.

Носили знак на груди на чёрной шёлковой муаровой ленте ордена св. Иоанна Иерусалимского. Этот донат просуществовал недолго, сразу же после смерти Павла I, в 1801 году, он был снова заменён Анненской медалью.

Император Александр I не пожелал идти по стопам отца. Он сложил с себя звание гроссмейстера этого чуждого для России ордена, убрал знак его из государственного герба и возродил традицию награждения прежними русскими орденами.[489]

К 1811 году Мальтийский орден утратил своё значение и навсегда прекратил существование в России.

Примечания:

1

Петербургские ведомости, 1841, 28 января.

2

Собр. указ., 730, доп., прав., ст. 31, июль, 9, 1892.

3

Свод учрежд. гос., т.1, ч. II, ст. 756, СПб, 1882.

4

Учреждение орденов и других знаков отличия. СПб, 1892, с. 17.

5

Спасский И.Г. Русская монетная система. Л., 1970, с. 144.

6

Там же, с. 114.

7

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1961, т. IV, с. 130–132.

8

Там же.

9

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 14.

10

Двиняников С. Подробное описание редких монет. Казань, 1913, с. 58–59.

11

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1961, т. IV, с. 132.

12

Прочко И.С. История развития артиллерии. М., 1945, т. 1, с. 80.

13

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 71.

14

Журнал, или Поденная записка императора Петра Великого. М., 1770, ч. 1, с. 24.

15

Пушкин А.С. Собр. соч., М., 1981, т. IV, с. 72.

16

Соколов А. Меншиков. М., 1965, с. 147–148.

17

Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981, с. 23.

18

Епифанов П.П. Россия в Северной войне // Вопросы истории, 1971, № 6, с. 127.

19

Спасский И.Г. Русская монетная система. Л., 1970, с. 146.

20

Вересов А. Нарвская легенда. Л., 1968, с. 11–12.

21

Русская старопечатная литература. XVI — первая четверть XVIII вв. М., 1979, с. 90.

22

Пушкин А.С. Собр. соч., М., 1981, т. IV, с. 77.

23

Там же.

24

Военное прошлое русского народа. XVII — начало XIX вв. Л., 1939, с. 32

25

ПСЗ, т. IV, № 193.

26

Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1985, с. 26.

27

Монеты и медали Петровского времени. Л., 1974, с. 27–28.

28

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 14–16, 41.

29

Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981, с. 27.

30

Павленко Н.И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1988, с. 43.

31

Там же, с. 45.

32

Бескровный Л.Г. Хрестоматия по русской военной истории. М., 1947, с. 131–135.

33

Павленко Н.И. Пётр Первый. М., 1976, с. 104–105.

34

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 18.

35

Пушкин А.С. Собр. соч., М., 1981, т. IV, с. 88.

36

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 16–18.

37

Пушкин А.С. Собр. соч., М., 1981, т. IV, с. 97.

38

Там же, с. 98.

39

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 37.

40

Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981, с. 40.

41

Там же.

42

П и Б, т. 4, ч. 1, с. 523.

43

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 38.

44

Гинсбург С.М. Русские награды. Алма-Ата, 1964, с. 2, п. 6—10.

45

Медали и монеты Петровского времени. Л., 1974, с. 31–32, поз. 27–30.

46

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 24.

47

Там же, с. 38

48

П и Б, т. 8, с. 72, 73, 119.

49

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 38.

50

Спасский И.Г. Медали и монеты Петровского времени. Л., 1974, с. 31.

51

Рихтер В.Г. Собрание трудов по русской военной медалистике и истории. Париж, 1972, с. 109.

52

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 80.

53

Военное прошлое русского народа. XVII — начало XIX вв. Л., 1939, с. 34.

54

Хрестоматия по истории СССР. М., 1949, т. II, с. 38.

55

Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981, с. 57, 104.

56

Тельпуховский Б.С. Северная война 1700–1721 гг. М., 1946, с. 131–132.

57

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 51.

58

Бескровный Л.Г. Хрестоматия по русской военной истории. М., 1947, с. 139–142.

59

Пушкин А.С. Собр. соч. М., 1981, т. VIII, с. 151.

60

Иверсен Ю.Б. Медали на деяния императора Петра Великого. СПб., 1872, с. 22.

61

П и Б, т. 9, вып. 1, с. 2959.

62

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1961, т. IV, с. 132.

63

Платонов С.Ф. Орден Иуды. 1709. Летопись занятий историко-археологической комиссии. Л., 1927, т. 1, с. 194.

64

Голиков И.И. Деяния Петра Великого. М., 1789, ч. XIII, с. 29–30.

65

П и Б, т. 9, вып. 1, с. 202, 311–313.

66

Костомаров Н.И. Соч. СПб., 1905, с. 710.

67

Труды Рязанской учёной архивной комиссии. Рязань, 1894, т. IX, вып. 1, с. 69.

68

Юст Юль. Записки. М., 1900, с. 91–92.

69

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 38.

70

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 78.

71

Павленко Н.И. Пётр Первый. М., 1975, с. 219.

72

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 83.

73

Ведомости Петра Великого. М., 1906, с. 200–204.

74

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1943, с. 49.

75

Там же, с. 49–50.

76

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1961, т. IV, с. 135–137.

77

Там же.

78

Там же.

79

Там же.

80

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 32.

81

Веселый Ф. Очерк русской морской истории. СПб., 1875, с. 189, 190.

82

Там же, с. 56.

83

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 39.

84

ПСЗ, т. V, № 3394.

85

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 84.

86

Питерский Н.А., Чернов Ю.И. Страницы морской славы. М., 1971, с. 28

87

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 94.

88

Записки Василия Александровича Нащёкина. СПб., 1842, с. 7.

89

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 34, 36.

90

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 96.

91

Павленко Н.И. Пётр Первый. М., 1975, с. 291.

92

Сб. РИО, т. XLIX, с. 313–314.

93

Павленко Н.И. Пётр Первый. М., 1975, с. 292.

94

Мир коллекционера. Альманах. Алма-Ата, 1967, с. 206, 207.

95

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 39, 40.

96

Максимов М.М. Очерк о серебре. М., 1981, с. 111

97

Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. М., 1949, с. 110.

98

Иверсен Ю.Б. Медали на деяния императора Петра Великого. СПб., 1872, с. 57.

99

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 40.

100

Гинсбург С.М. Русские награды. Алма-Ата, 1964, п. 53–63.

101

ПСЗ, собр. 1, т. VI, № 4665.

102

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 34

103

Там же, с. 34, 36, 42.

104

ЦГАДА, ф. 20, оп. 1, д. 88, л. 1.

105

Дуров В.А., Можейко И.В. Русские наградные медали // Вопросы истории, 1973, № 12, с. 115–116.

106

Военное прошлое русского народа. XVII — начало XIX вв. Л., 1939, с. 43.

107

ПСЗ, собр. 1, т. XV, № 11089.

108

ЦГАДА, ф. 2, оп. 13, д. 44, л. 435, 443.

109

ПСЗ, собр. 1, т. XV, № 11089.

110

ЦГАДА, ф. 25, оп. 1, д. 390, л. 2.

111

ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, д. 120, л. 43.

112

ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, д. 120, л. 65.

113

Мир коллекционера. Альманах. Алма-Ата, 1967, с. 124, 125.

114

ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, д. 104, л. 309.

115

Иверсен Ю.Б. Медали, пожалованные императрицей Екатериной II некоторым лицам Войска Донского. СПб., 1870, с. 5.

116

Ефимов А.В. Из истории Великих русских географических открытий. М., 1950, с. 149.

117

Магидович И.П., Магидович В.И. Очерк по истории географических открытий. М., 1984, т. III, с. 220.

118

ЦГАВМФ, ф. 1216, д. 85, л. 256, 268, 269.

119

ПСЗ, т. XIX, № 14129.

120

Макарова Р.В. Русские на Тихом океане. М., 1968, с. 139.

121

Марков С. Земной круг. М., 1976, с. 522.

122

Макарова Р.В. Русские на Тихом океане. М., 1968, с. 139 (сноска).

123

Там же, с. 67.

124

Магидович И.П., Магидович В.И. Очерк по истории географических открытий. М., 1984, т. III, с. 224.

125

ЦГАДА, ф. 199, д. 538, ч. 1, л. 237.

126

ЦГАДА, ф. 199, д. 539, ч. 1, тетр. 7, л. 4.

127

Магидович И.П., Магидович В.И. Очерк по истории географических открытий. М., 1984, т. III, с. 221.

128

Там же.

129

Берг В. Хронологическая история открытия Алеутских островов. СПб., 1823, с. 71.

130

ЦГАДА, Госархив, разряд VII, д. 2539, ч. 1, л. 191.

131

Марков С. Земной круг. М., 1976, с. 500, 499.

132

ЦГАДА, Госархив, разряд VII, д. 2539, ч. 1, л. 148.

133

Марков С. Юконский ворон (летопись Аляски). М., 1977, с. 204–210.

134

ЦГАДА, Госархив, разряд VII, д. 2539, ч. 1, л. 149, 192.

135

ПСЗ, т. XXII, № 16709.

136

Тихменев П. Историческое обозрение образования Русско-Американской компании…, ч. 1. СПб., 1861, Приложения, с. 1.

137

Григорьев В.Л. Шелехов. М., 1961, с. 185.

138

БСЭ. М., 1970, т. 13, с. 44 (120).

139

Б и Е. СПб., 1892, т. 13, с. 274–280.

140

Там же, с. 276.

141

БСЭ. М., 1970, т. 3, с. 288 (851–852).

142

Гинсбург С.М. Русские награды. Алма-Ата, 1964, с. 13, п. 69–71.

143

Там же.

144

Б и Е. СПб., 1892, т. 13, с. 276.

145

Тальская О.С. Русские исторические медали Свердловского обл. краевед. музея. Свердловск, 1960, с. 27.

146

Б и Е. СПб., 1892, т. 13, с. 276.

147

Там же, с. 278.

148

Гинсбург С.М. Русские награды. Алма-Ата, 1964, с. 82, 83, п. 156–159.

149

Свод законов Российской империи. Книга первая, т. I–IV. М., 1910, ст. 431.

150

Б и Е. СПб., 1892, т. 13, с. 278–279.

151

Вслед подвигам Петровым. Документы. М., 1988, с. 471–472.

152

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 18, 19, 23.

153

Там же, с. 20.

154

БСЭ. М., 1974, т. 16, с. 290 (856).

155

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 17–18.

156

Там же, с. 24.

157

Там же, с. 28.

158

Тальская О.С. Русские исторические медали… Свердловск, 1960, с. 32.

159

БСЭ. М., 1970, т. 3, с. 288 (852).

160

БСЭ. М., 1973, т. 11, с. 127 (369).

161

История СССР. М., 1974, ч. 1, с. 391.

162

Дуров В.А. Русские наградные медали. М., 1977, с. 10.

163

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 336–338, 358.

164

Тальская О.С. Русские исторические медали… Свердловск, 1960, с. 32.

165

Зайончковский П. Военные реформы 1860–1870 гг. в России. М., 1952, с. 240.

166

ПСЗ, т. XVII, № 12801, с. 1092.

167

Там же, с. 1094.

168

Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. М., 1986, с. 67–68.

169

БСЭ. М., 1975, т. 22, с. 392 (1164).

170

Сб. РИО, т. X, с. 52.

171

Там же, с. 53.

172

Западов А. Новиков. ЖЗЛ. М., 1968, с. 49.

173

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1965, т. XIV, с. 36.

174

Пушкин А.С. Избранное. Публицистика. М., 1980, с. 93, 183.

175

Западов А. Новиков. ЖЗЛ. М., 1968, с. 50.

176

Там же, с. 48.

177

Пушкин А.С. Избранное. Публицистика. М., 1980, с. 239.

178

Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.—Л., 1965, с. 105.

179

Губерт В.О. Оспа и оспопрививание. СПб., 1896, с. 192.

180

Там же, с. 193.

181

Там же, с. 195.

182

Там же, с. 194.

183

Сб. РИО, т. XI, № 8512.

184

Там же, т. XIII, № 11728.

185

Губерт В.О. Оспа и оспопрививание. СПб., 1896, с. 189.

186

Исторический очерк до конца XIX столетия. СПб, 1896, т. 1, с. 232.

187

Там же.

188

Петров М.Т. Румянцев-Задунайский. Саранск, 1985, кн. II, с. 17.

189

Сб. РИО, т. XI, с. 295.

190

Драчук В.С. Рассказывает геральдика. М., 1977, с. 43.

191

Губерт В.О. Оспа и оспопрививание. СПб., 1896, с. 199.

192

Грибанов Э.Д. Медицина в необычном. М., 1988, с. 114.

193

Там же, с. 112.

194

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 117.

195

Грибанов Э.Д. Медицина в необычном. М., 1988, с. 114.

196

Там же, с. 113.

197

Гинсбург С.М. Русские награды. Алма-Ата, 1964, с. 30, 31, 38.

198

Там же, п. 167–172.

199

Тальская О.С. Русские исторические медали… Свердловск, 1960, с. 24, 25.

200

Свод законов Российской империи. Книга первая, т. I–IV. М., 1910, ст. 431.

201

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1965, т. XIV, с. 288.

202

Румянцев П.А. Документы. М., 1953, т. II, с. 331.

203

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1868, л. 237–247.

204

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1820, л. 79 об.

205

Фельдмаршал Румянцев. Сб. М., 1947, с. 173.

206

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1868, л. 292–303 об.

207

Фельдмаршал Румянцев. Сб. М., 1947, с. 176.

208

Определение военной коллегии. СПб., октябрь 1771, № 107.

209

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1852, л. 63–65.

210

ПСЗ, т. XIX, № 13511.

211

Вопросы истории, 1973, № 12, с. 117.

212

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 154.

213

ЦГАДА, ф. 6, Госархив, разряд V, д. 103, л. 32–33.

214

Соловьёв С.М. История России с древнейших врёмен. М., 1965, т. XIV, с. 463.

215

Тарле Е.В. Собр. соч. М., 1959, т. X, с. 40.

216

Антонов В.Ф. Книга для чтения по истории СССР… М., 1976, с. 193–194.

217

Тарле Е.В. Собр. соч. М., 1959, т. X, с. 56.

218

Морской сборник, 1849, декабрь, с. 811.

219

Там же, с. 55.

220

Там же, с. 53.

221

Записки географического департамента. СПб., 1849, ч. VI, с. 301.

222

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 95–96.

223

Вопросы истории, 1973, № 12, с. 117.

224

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 109.

225

ПСЗ, т. XIX, № 13512.

226

Военное прошлое русского народа в памятниках искусства и предметах вооружения. XVII — начало XIX вв. Л., 1939, с. 51.

227

Пикуль В.С. Фаворит. Л., 1984, с. 453–454.

228

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 83, 111.

229

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1971, с. 184.

230

Там же.

231

Тарле Е.В. Собр. соч. М., 1959, т. X, с. 16–23.

232

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. СПб., 1820–1879, т. XXVIII, стб. 584–585.

233

Сб. РИО, т. 1, с. 1—13.

234

Морской сборник, октябрь, 1849, с. 653.

235

Тарле Е.В. Собр. соч. М., 1959, т. 10, с. 16–23.

236

Труды Гос. Эрмитажа. Л., 1971, вып. XII, с. 184.

237

Глотов А.Я. Отечественные записки. СПб., 1820, т. III, с. 64–65.

238

Клокман Ю.Р. Фельдмаршал Румянцев в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. М., 1951, с. 114.

239

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 277–284.

240

Там же.

241

Б и Е. СПб., 1892, т. 10, с. 728.

242

Там же.

243

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 877, л. 7, 8 об.

244

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 74–75.

245

Там же.

246

Там же.

247

Клокман Ю.Р. Фельдмаршал Румянцев в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. М., 1951, с. 117.

248

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 74–75.

249

Румянцев П.А. Документы. М., 1953, т. II, с. 349.

250

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1877, л. 52–54.

251

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1965, т. XIV, с. 450.

252

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1877, л. 76–76 об.

253

Румянцев П.А. Документы. М., 1953, т. II, с. 456–457.

254

Там же, с. 459.

255

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 277.

256

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 167–168.

257

Журнал военных действий Русской императорской армии против турок в 1769–1771 гг. СПБ., 1771, ч. 1–3.

258

Клокман Ю.Р. Фельдмаршал Румянцев в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. М., 1951, с. 120.

259

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1965, т. XIV, с. 450.

260

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 270–271.

261

Клокман Ю.Р. Фельдмаршал Румянцев в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. М., 1951, с. 120.

262

Б и Е. СПб., 1892, т. 10, с. 728.

263

Румянцев П.А. Документы. М., 1953, т. II, с. 495.

264

Там же, с. 494.

265

Никифоров В.П., Помарнацкий Л.В. А.В. Суворов и его сподвижники. Аннотированный каталог. Л., 1964.

266

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1925, л. 277–284.

267

Михайлов О.Н. Суворов. ЖЗЛ. М., 1973, с. 149.

268

Румянцев П.А. Документы. М., 1953, т. II, с. 664.

269

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 84, 85, 149, 356, 362.

270

Николаев. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Соч. СПб., 1899, т. II, с. 166.

271

Русское чтение, издаваемое Фёдором Глинкой. СПб., 1845, ч. II, с. 253.

272

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке Л., 1962, с. 103.

273

Там же, с. 104.

274

Там же.

275

Вопросы истории, 1973, № 12, с. 118.

276

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1965, т. XIV, с. 48.

277

Короленко П.П. Церковные древности//Тр. XII археолог. съезда. М., 1905, т. III, с. 48, 49.

278

ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, д. 120, л. 15.

279

Иверсен Ю.Б. Неизданные и редкие русские медали. СПб., 1874, № 134.

280

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2011, л. 270–271.

281

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 166.

282

Там же, с. 167.

283

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 110.

284

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 167.

285

Хрестоматия по истории СССР. М., 1953, т. 2, с. 303–306.

286

Там же.

287

Елпатьевский К.В. Учебник русской истории. СПб., 1906, с. 358.

288

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 118, 119.

289

Там же, с. 97.

290

Б и Е. СПб., 1895, т. 31, с. 11–12.

291

Золотарёв В.А., Межевич М.Н. Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984, с. 54.

292

БСЭ. М., 1973, т. 11, с. 106 (306).

293

Инструкция полковничья пехотному полку… СПб., 1764.

294

Лещинский Л.М. Военные победы и полководцы русского народа. М., 1959, с. 55.

295

П.А. Румянцев. Документы, М., 1953, т. II, с. 261.

296

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1868, л. 368–369.

297

ПСЗ, т. XII, № 16606.

298

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 176.

299

ЦГВИА, ф. 20, оп. 1/47, св. 224, д. 46–52.

300

Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987, с. 176.

301

Там же.

302

Там же.

303

Золотарёв В.А., Межевич М.Н., Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984, с. 54.

304

Вопросы истории, 1973, № 12, с. 119.

305

Гинсбург С.М. Русские награды, Алма-Ата, 1964, с. 16, п. 86, 87.

306

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. 1, л. 14.

307

Равич Н.А. Две столицы. М., 1982, с. 156.

308

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. III, л. 9.

309

Там же.

310

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. III, л. 14–15.

311

Михайлов О.Н. Суворов. ЖЗЛ. М., 1984, с. 237.

312

Гимов Г. Суворовские победы в боевых наградах. Памятники Отечества, альманах, 1984/2, с. 58.

313

Там же, с. 58.

314

Михайлов О.Н. Суворов. ЖЗЛ. М., 1984, с. 236.

315

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 103.

316

Гимов Г. Суворовские победы в боевых наградах. Памятники Отечества, альманах, 1984/2, с. 59.

317

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 415.

318

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 220.

319

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 415.

320

Яхонтова М. Корабли выходят в море. М.—Л., 1945, с. 167–170.

321

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 419.

322

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 238.

323

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 419.

324

Яхонтова М. Корабли выходят в море. М.—Л., 1945, с. 162–174.

325

Шторм Г.П. Дети доброй надежды. М., 1962, с. 301

326

Там же, с. 295, 297.

327

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 420 (сноска).

328

Никифоров В.П., Помарнацкий Л. В. А.В. Суворов и его сподвижники. Аннотированный каталог. Л., 1964, с. 45.

329

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 418, 419.

330

Равич Н.А. Две столицы М., 1982, с. 160.

331

Михайлов О.Н. Суворов. М., 1984, с. 249.

332

Равич Н.А. Две столицы. М., 1982, с. 160.

333

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 331–333, 370.

334

Полководец Кутузов. Сб. М., 1955.

335

Там же.

336

Брагин М. Кутузов. ЖЗЛ. М., 1970.

337

Михайлов О.Н. Кутузов. М., 1984, с. 248.

338

Там же.

339

Там же, с. 251.

340

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 307.

341

Там же, л. 480.

342

ПСЗ, т. XXIII, № 16756.

343

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 99—102.

344

Гимов В. Суворовские победы в боевых наградах. Памятники Отечества, альманах, 1984/2, с. 59.

345

Михайлов О.Н. Кутузов. М., 1988, с. 102.

346

ПСЗ, т. XXIII, № 16756, 16819.

347

Там же.

348

Там же.

349

Шторм Г.П. Дети доброй надежды. М., 1962, с. К12.

350

Давыдов Ю.В. Головнин. ЖЗЛ. М., 1968, с. 22.

351

Михайлов М.А., Баскаков М.А. Фрегаты, крейсера, линейные корабли. М., 1986, с. 33.

352

Давыдов Ю.В. Головнин. ЖЗЛ. М., 1968, с. 23.

353

Военная энциклопедия. Петроград, 1914, Нассау-Зиген.

354

Собрание… реляций о военных действиях против неприятелей Российской империи. М., 1791, ч. II, с. 53.

355

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 103, 120, 121.

356

Собрание… реляций о военных действиях против неприятелей Российской империи. М., 1791, ч. II, с. 53.

357

Военная энциклопедия. Петроград, 1914, Нассау-Зиген.

358

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 118, п. 22.

359

Вопросы истории, 1973, 12, с. 120.

360

БСЭ. М., 1974, т. 17, с. 129.

361

Давыдов Ю.В. Головнин. ЖЗЛ. М., 1968, с. 30.

362

Потто В. Кавказская война. СПб., 1887. т. 1.

363

БСЭ. М., 1970, т. 1, с. 572 (1692).

364

История СССР: в 12 т. М., 1967, т. III, с. 648–649.

365

Потто В. Кавказская война. СПб., 1887, т. 1.

366

Там же.

367

Зиссерман А.Л. История 80-го пехотного Кабардинского полка. СПб., 1881, с. 195.

368

Потто В. Кавказская война. СПб., 1887, т. 1.

369

Шторм Г.П. Дети доброй надежды. М., 1962, с. 335–336.

370

БСЭ, М., 1972, т. 7, с. 436 (1296).

371

Военная энциклопедия. Пг., 1914, Анапа.

372

Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа. СПб., т. II, с. 220.

373

Там же.

374

ПСЗ, т. XXIII, № 17149.

375

Военная энциклопедия. Пг., 1914, Нассау-Зиген.

376

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 86, 88.

377

ПСЗ, т. XXIII, № 16904.

378

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 120, 121.

379

Там же, с. 117, 118.

380

Гимов В. Суворовские победы в боевых наградах. Памятники Отечества, альманах, 1984/2, с. 61–62.

381

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 527.

382

БСЭ. М., 1972, т. 10, с. 72(204).

383

Золотарёв В.П., Межевич М.А., Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984, с. 136.

384

Пигарев К.В. Заветы Суворова. Суворовские изречения. М., 1943, с. 9.

385

ЦГВИА, ф. 52, оп. 194, д. 577, л. 16.

386

Михайлов О.Н. Кутузов. М., 1988, с. 122.

387

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. III, л. 281.

388

Равич Н.А. Две столицы. М., 1982, с. 234.

389

Михайлов О.Н. Суворов. М., 1984, с. 239.

390

Там же, с. 279.

391

Оськин Г.И., Марачев Н.Н. Изучение боевого прошлого нашей Родины. М., 1971, с. 117.

392

А.В. Суворов. Документы. М., 1951, т. II, с. 578.

393

ЦГАДА, ф. 20, д. 825, ч. 1, л. 17.

394

ПСЗ, т. XXIII, №№ 16999 А, 17036.

395

Там же.

396

ПСЗ, т. XXIII, № 17036.

397

ПСЗ, т. XXIII, № 16999.

398

Адмирал Ушаков. Материалы для истории русского флота. Сб. М., 1957, т. I, с. 219.

399

Хрестоматия по истории СССР. М., 1941, т. II, ч. 1.

400

ПСЗ, т. XXIII, № 17149

401

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 119, 120.

402

Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.—Л., 1965, с. 103.

403

Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океане. Л.—М., 1952, с. 258.

404

Колониальная политика Московского государства в Якутии в XVII веке. Л., 1936, с. 309.

405

ААН, ф. 21, оп. 4, кн. 32, л. 122.

406

ЛОИИАН, Якутские акты, картон 39 (1687–1688).

407

ААН, ф. 21, оп. 4, кн. 32, л. 155.

408

ПСЗ, т. VII, с. 771.

409

ААН, ф. 21, оп. 4, кн. 33, л. 210.

410

Там же, л. 243.

411

Там же, л. 246.

412

ЦГАВМФ, Экспед. Беринга, д. 2, л. 140–141.

413

ЦГИАЛ, ф. Сенат, Секретная экспедиция, д. 158, л. 9—12, 26.

414

Там же, л. 128.

415

ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. I, тетр. 10, л. 7 об.

416

Архив Гос. Совета, т. 1. СПб., 1869, с. 259.

417

Морской сборник, июль, 1849, с. 31.

418

Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.—Л., 1965, с. 103.

419

Чтения в обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1858, кн. 4, с. 106.

420

Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.—Л., 1965, с. 141.

421

Там же, с. 148.

422

Народы Сибири. М., 1956, с. 54–55.

423

Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1950, с. 159, 161.

424

Греков В.И. Очерки истории географических исследований в 1725–1765 гг. М., 1960, с. 203.

425

Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1950, с. 115, 120.

426

Берг Л.С. Очерки истории русских географических открытий. М., 1962, с. 72.

427

Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. 1950, с. 223.

428

Марков С. Земной круг. М., 1976, с. 481.

429

Там же, с. 480.

430

Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1950, с. 51.

431

Марков С. Летопись. М., 1978, с. 122.

432

Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII века, М., 1968, с. 12.

433

Марков С. Юконский ворон (летопись Аляски). М., 1977, с. 237.

434

Марков С. Земной круг. М., 1976, с. 565.

435

Там же, с. 566.

436

Чекуров М.В. Загадочные экспедиции. М., 1984, с. 26, 153.

437

Там же.

438

Марков С. Летопись. М., 1978, с. 122.

439

Щукина Е.С. Медальерное искусство России в XVIII веке. Л., 1962, с. 103, 105.

440

История Польши. М., 1954—58, т. I–III.

441

БСЭ. М., 1975, т. 20, с. 292 (864–865).

442

БСЭ. М., 1973, т. 13, с. 280 (828–829).

443

ЦГВИА, ф. 43, оп. 1, д. 90, 103 об.

444

Исторический вестник, декабрь 1900, т. XXXII, с. 976–977.

445

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2730, л. 301, 301 об.

446

Отечественные записки. СПб., 1822, кн. 24, ч. 10, с. 105–106.

447

Русский инвалид, 1912, 24 июня, № 138.

448

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2731, л. 302.

449

Там же, с. 302, 321.

450

А.В. Суворов. Документы. М., 1952, т. III, с. 432.

451

Отечественные записки. СПб., 1822, кн. 24, ч. 10, с. 107–108.

452

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2731, л. 401.

453

А.В. Суворов. Документы. М., 1952, т. III, с. 437.

454

Михайлов О.Н. Суворов. М., 1984, с. 325.

455

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2731.

456

А.В. Суворов. Документы. М., 1952, т. III, с. 424.

457

ПСЗ, т. XXIII, № 17287.

458

Там же.

459

Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. М., 1986, с. 14.

460

Вслед подвигам Петровым. М., 1988, с. 352.

461

ПСЗ, т. IX, №№ 8658, 8771.

462

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 87, 97, 115.

463

Свод законов Российской империи. Книга первая, т. I–IV. М., 1910.

464

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 87, 997, 115.

465

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. М., 1962, кн. VII, с. 606.

466

ЦГАДА, ф. 41, д. 2, л. 27–37 об.

467

Новые нумизматические исследования // Тр. Гос. ист. муз.: Нумизматический сб. М., 1986, ч. 9, с. 114–115.

468

Политические и культурные отношения России с югославскими землями в XVIII в. Сб. док. М., 1984, с. 221.

469

Щукина Е.С. Наградные медали Архипелагской экспедиции 1769–1770 гг.//Тр. Гос. Эрмитажа, выпуск XII, с. 181–184.

470

БСЭ. М., 1972, т. 10, с. 365 (1082). СПб., 1869, стб. 529.

471

ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 567, л. 14 об.

472

Там же.

473

ЦГАДА, ф. 1239, оп. 3, ч. 5, д. 61801, л. 110.

474

Новые нумизматические исследования… М., 1986, ч. 8, с. 120.

475

Там же, с. 122.

476

Политические и культурные отношения России с югославскими землями в XVIII в. Сб. док. М., 1984, с. 382–383.

477

Новые нумизматические исследования… М., 1986, ч. 9, с. 122.

478

Рихтер В.Г. Собрание трудов… Париж, 1972, с. 87, 90, п. 53; с. 115, 155, п. 1.

479

БСЭ. М., 1974, т. 18, с. 492 (1463).

480

БСЭ. М., 1974, т. 13, с. 395 (1171).

481

БСЭ. М., 1972, т. 1, с. 365 (1082).

482

Гиленков Г.Г. Чеканные листья истории. Горький, 1980, с. 4.

483

БСЭ. М., 1972, т. 10, с. 365 (1082).

484

Там же.

485

Павленко Н.И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1985, с. 19, 20.

486

Там же.

487

Спасский И.Г. Иностранные и русские ордена до 1917 года. Л., 1963, с. 27, 31.

488

Каталог отечественных орденов, медалей и нагрудных знаков. Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи / Сост. Е. Шевелева. Л., 1962, с. 43–45, табл. 19.

489

Спасский И.Г. Иностранные и русские ордена до 1917 года. Л., 1963, с. 27, 31.