КНИГА ШЕСТАЯ

Антисфен, сын Антисфена, был афинянин, но, по слухам, нечистокровный. Впрочем, когда его этим попрекнули, он сказал: "Матерь богов — тоже фригиянка".[420] Собственная его мать, как кажется, была фра-киянкой. Поэтому-то, когда он отличился в сражении при Танагре, Сократ заметил, что от чистокровных афинян никогда бы не родился столь доблестный муж.[421] А сам Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотою крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков. Сперва он учился у ритора Горгия:[422] из-за этого так заметен риторический слог в его диалогах, особенно же в «Истине» и в «Поощрениях». Гермипп говорит, что однажды на истмийских празднествах он даже хотел произнести речь и в порицание и в похвалу афинянам, фивянам и лакедемонянам, но отказался от такой мысли, увидев, как много народу пришло из этих городов. Потом он примкнул к Сократу и, по его мнению, столько выиграл от этого, что даже своих собственных учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за сорок стадиев,[423] чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо, и приводил в пример из эллинов великого Геракла, а из варваров — Кира.[424] Он первый дал определение понятию: "Понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тот или иной предмет". Часто он говорил: "Я предпочел бы безумие наслаждению", а также: "Сходиться нужно с теми женщинами, которые сами за это будут благодарны". Один мальчик с Понта собирался слушать его и спросил, что для этого нужно приготовить; Антисфен ответил: "Приготовить книжку, да с умом, и перо, да с умом, и дощечки, да с умом".[425] На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он ответил: "Красивая будет общим достоянием, некрасивая — твоим наказанием".[426] Узнав однажды, что Платон дурно откликается о нем, он сказал: "Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное".[427] Когда он принимал посвящение в орфические таинства и жрец говорил, что посвященные приобщатся в Аиде несчетным благам, он спросил жреца: "Почему же ты не умираешь?" Однажды его попрекали тем, что он происходит не от свободнорожденных родителей. "Но ведь и атлетами мои родители не были, — возразил Антисфен, — а я тем не менее атлет".[428] На вопрос, почему у него так мало учеников, он ответил: "Потому что я гоню их серебряной палкой". На вопрос, почему он так суров с учениками, он ответил: "Врачи тоже суровы с больными". Увидев прелюбодея, спасавшегося от погони, он сказал ему: "Несчастный! От какой опасности мог бы ты избавиться за какой-нибудь обол!"[429] Как сообщает Гекатон в «Изречениях», он говаривал, что лучше попасться стервятникам, чем льстецам:[430] те пожирают мертвых, эти — живых. На вопрос, что блаженнее всего для человека, он сказал: "Умереть счастливым". Однажды ученик пожаловался ему, что потерял свои записи: "Надо было хранить их в душе", — сказал Антисфен. Он говорил, что, как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный нрав. Те, кто хочет обрести бессмертие, говорил он, должны жить благочестиво и справедливо. По его словам, государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных. Когда его однажды хвалили дурные люди, он сказал: "Боюсь, не сделал ли я чего дурного?"[431] Братская близость единомыслящих, заявлял он, крепче всяких стен. Он говорил, что в дорогу надо запасаться тем, чего не потеряешь даже при кораблекрушении. Его попрекали, что он водится с дурными людьми; он сказал: "И врачи водятся с больными, но сами не заболевают". Нелепо, говорил он, отвеивая мякину от хлеба и исключая слабых воинов из войска, не освобождать государство от дурных граждан. На вопрос, что дала ему философия, он ответил: "Умение беседовать с самим собой".[432] Однажды на пирушке кто-то сказал ему: "Спой!" — "А ты подыграй мне на флейте", — ответил Антисфен. Когда Диоген просил у него хитон, он посоветовал ему вместо этого сложить свой плащ вдвое. На вопрос, какая наука самая необходимая, он сказал: "Наука забывать ненужное". Сдержанность, говорил он, нужнее тем, кто слышит о себе дурное, нежели тем, в кого бросают камнями. Над Платоном он издевался за его гордость. Увидев однажды в процессии норовистого коня, он сказал Платону: "По-моему, и из тебя вышел бы знатный конь!" — дело в том, что Платон постоянно нахваливал коней. Однажды, когда Платон был болен, Антисфен, зайдя к нему, заметил лохань с его рвотой и сказал: "Желчь я в ней вижу, а гордыни не вижу". Он советовал афинянам принять постановление: "Считать ослов конями";[433] когда это сочли нелепостью, он заметил: "А ведь вы простым голосованием делаете из невежественных людей — полководцев". Кто-то сказал ему: "Тебя многие хвалят". — "Что же, — спросил он, — я сделал дурного?" Когда он старался выставлять напоказ дыру в своем плаще, то Сократ, заметив это, сказал: "Сквозь этот плащ я вижу твое тщеславие!"[434] Фений в книге "О сократиках" сообщает, что на чей-то вопрос, как стать прекрасным и добрым, он ответил: "Узнать от сведущих людей, что надо избавляться от тех пороков, которые в тебе есть". Кто-то восхвалял роскошную жизнь. "Такую бы жизнь детям врагов наших!" — воскликнул Антисфен. К юноше, который с гордым видом позировал ваятелю, он обратился так: "Скажи, если бы бронза умела говорить, чем бы, по-твоему, стала она похваляться?" — «Красотою», сказал тот. "И тебе не стыдно гордиться тем же, что и бездушный истукан?" Юноша, приехавший с Понта, обещал наградить Антисфена, как только прибудет его корабль с соленой рыбой.[435] Антисфен, взяв его с собой и прихватив пустой мешок, отправился к торговке хлебом, набил мешок зерном и пошел прочь; а когда та стала требовать денег, сказал: "Вот этот юноша заплатит, когда придет его корабль с соленой рыбой!" Он же, говорят, был причиною изгнания Анита и смерти Мелета: повстречав однажды юношей с Понта, привлеченных в Афины славою Сократа, он отвел их к Аниту, заявив, что тот превзошел Сократа и мудростью и нравственностью; это вызвало такое возмущение присутствующих, что они изгнали Анита. Если он встречал женщину в пышном наряде, то отправлялся к ней домой и требовал, чтобы ее муж показал ему свои доспехи и коня: если они у него есть, он может позволить ей наряжаться, всегда имея против нее оружие, если нет, он должен снять с нее дорогой наряд. Мнения его были вот какие. Человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель — одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым: для этого ничего не нужно, кроме Сократовой силы. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний. Мудрец ни в чем и ни в ком не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководится не общепринятыми законами, а законами добродетели. Он женится, чтобы иметь детей, притом от самых красивых женщин; он не будет избегать и любовных связей — ибо только мудрец знает, кого стоит любить. Диокл приписывает ему также и следующие мнения. Для мудреца нет ничего чуждого или недоступного. Хороший человек достоин любви. Все, кто стремится к добродетели, друзья между собой. Своими соратниками надо делать людей мужественных и справедливых. Добродетель — орудие, которого никто не может отнять. Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших. Не пренебрегай врагами: они первыми замечают твои погрешности. Справедливого человека цени больше, чем родного. Добродетель и для мужчины, и для женщины одна. Добро прекрасно, зло безобразно. Все дурное считай себе чуждым. Разумение — незыблемая твердыня: ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений. Свои беседы он вел в гимнасии Киносарге,[436] неподалеку от городских ворот; по мнению некоторых, отсюда и получила название киническая школа. Сам же он себя называл Истинный Пес. Он первый, как сообщает Диокл, начал складывать вдвое свой плащ,[437] пользоваться плащом без хитона и носить посох и суму; Неанф тоже говорит, что он первым стал складывать вдвое свой плащ; а Сосикрат (в III книге "Преемств"), напротив, приписывает это Диодору Аспендскому, равно как и обычай отпускать бороду и носить посох и суму. Из всех учеников Сократа только один Антисфен заслужил похвалу Феопомпа, который говорит, что он был искусный оратор и сладостью своей речи мог приворожить кого угодно. Это видно и по его сочинениям, и по «Пиру» Ксенофонта.[438] По-видимому, именно он положил начало самым строгим стоическим обычаям, о которых Афиней, сочинитель эпиграмм, говорит так: О знатоки стоических правд! О вы, что храните В ваших священных столбцах лучший завет мудрецов! Вы говорите: единое благо души — добродетель, Ею сильны города, ею живет человек. А услаждение плоти, для многих — предельная радость, Есть лишь малый удел только единой из Муз.[439] Он был образцом бесстрастия для Диогена, самообладания для Кратета, непоколебимости для Зенона: это он заложил основание для их строений.[440] Ксенофонт сообщает,[441] что он был очарователен в беседе и сдержан во всем остальном. Известны десять томов его сочинений.[442] В первом томе: "О слоге" (или "Об особенностях слова"), «Аянт» (или "Аянтова речь"), «Одиссей» (или "Об Одиссее"), "Апология Ореста" (или "О судебных речетворцах"), «Тождесловие» (или "Лисий и Исократ"), "Возражение на Исократову "Речь без свидетелей"". Во втором томе: "О природе животных", "О деторождении" (или "О браке, речь любовная"), "О событиях, речь физиологическая", "О справедливости и мужестве, речь поощрительная" в трех книгах, "О Феогниде" 2 книги. В третьем томе: "О благе", "О мужестве", "О законе" (или "О государстве"), "О законе" (или "О прекрасном и справедливом"), "О свободе и рабстве", "О вере", "О блюстителе" (или "О повиновении"), "О победе, речь домоводственная". В четвертом томе: «Кир», "Геракл больший" (или "О силе"). В пятом томе: «Кир» (или "О царской власти"), «Аспазия». В шестом томе: «Истина», "О собеседовании, речь возражающая", «Сафон» (или "О противоречии") в трех книгах, "О наречии". В седьмом томе: "О воспитании" (или "Имена") — 5 книг, "Об употреблении имен, речь спорящая", "О вопросе и ответе", "О мнении и знании" 4 книги, "О смерти", "О жизни и смерти", "Об Аиде", "О природе" 2 книги, "Вопрошение о природе" — 2 книги, «Мнения» (или "Речь спорящая"), "Вопросы о науке". В восьмом томе: "О музыке", "О толковании", "О Гомере", "О несправедливости и нечестии", "О Калханте", "О дозорном", "О наследовании". В девятом томе: "Об Одиссее", "О посохе", «Афина» (или "О Телемахе"), "О Елене и Пенелопе", "О Протее", «Киклоп» (или "Об Одиссее"), "Об употреблении вина" (или "О пьянстве", или "О киклопе"), "О Цирцее", "Об Амфиарае", "Об Одиссее, Пенелопе и псе". В десятом томе: «Геракл» (или "Мидас"), «Геракл» (или "О разумении или силе"), «Кир» (или "Возлюбленный"), «Менексен» (или "О власти"), «Алкивиад», «Архелай» (или "О царской власти"). Таковы его сочинения. Тимон, издеваясь над их многочисленностью, называет его "болтуном на все руки". Умер он от чахотки, как раз тогда, когда к нему пришел Диоген и спросил: "Не нужен ли тебе друг?" А однажды Диоген принес с собою кинжал, и, когда Антисфен воскликнул: "Ах, кто избавит меня от страданий!", он показал ему кинжал и произнес: "Вот кто". — "Я сказал: от страданий, а не от жизни!" — возразил Антисфен. По-видимому, он и в самом деле слишком малодушно переносил свою болезнь, не в меру любя жизнь. Вот наши стихи о нем: В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава, Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел. Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй: И по дороге в Аид нужен для нас проводник.[443] Антисфенов было трое: один — последователь Гераклита; другой из Эфеса; третий — родосский историк. Теперь, как мы перечислили в своем месте учеников Аристиппа и Федона, так пересмотрим тех киников и стоиков, которые берут начало от Антисфена. Порядок будет такой: 2. ДИОГЕН Диоген Синопский, сын менялы Гикесия. По словам Диокла, его отец, заведовавший казенным меняльным столом, портил монету и за это подвергся изгнанию. А Евбулид в книге "О Диогене" говорит, что и сам Диоген занимался этим и потом скитался вместе с отцом. И сам Диоген в сочинении «Барс» признает, что он обрезывал монеты Некоторые рассказывают, что его склонили на это работники, когда он был назначен заведовать чеканкой, и что он, отправившись в Дельфы или в делийский храм на родине Аполлона, спросил, сделать ли ему то, что ему предлагают. Оракул посоветовал ему "сделать переоценку ценностей",[444] а он не понял истинного смысла, стал подделывать монету, был уличен и, по мнению одних, приговорен к изгнанию, по мнению других, бежал сам в страхе перед наказанием. Некоторые сообщают, что он получал деньги от отца и портил их и что отец его умер в тюрьме, а сам он бежал, явился в Дельфы и спросил оракула не о том, заниматься ли ему порчей монеты, а о том, что ему сделать, чтобы прославиться: тут-то он и получил ответ, о котором было сказано. Придя в Афины, он примкнул к Антисфену. Тот, по своему обыкновению никого не принимать, прогнал было его, но Диоген упорством добился своего. Однажды, когда тот замахнулся на него палкой, Диоген, подставив голову, сказал: "Бей, но ты не найдешь такой крепкой палки, чтобы прогнать меня, пока ты что-нибудь не скажешь". С этих пор он стал учеником Антисфена и, будучи изгнанником, повел самую простую жизнь. Феофраст в своем «Мегарике» рассказывает, что Диоген понял, как надо жить в его положении, когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений. По некоторым сведениям, он первый стал складывать вдвое свой плащ, потому что ему приходилось не только носить его, но и спать на нем; он носил суму, чтобы хранить в ней пищу, и всякое место было ему одинаково подходящим и для еды, и для сна, и для беседы. Поэтому он говаривал, что афиняне сами позаботились о его жилище, и указывал на портик Зевса и на Помпейон.[445] Сперва он опирался на палку только тогда, когда выбивался из сил, но потом носил постоянно и ее, и свою суму не только в городе, но и в дороге (так сообщают афинский предстатель[446] Олимпиодор, ритор Полиевкт и Писаний, сын Эсхриона). Однажды в письме он попросил кого-то позаботиться о его жилище, но тот промешкал, и Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке при храме Матери богов;[447] так он сам объясняет в своих «Посланиях». Желая всячески закалить себя, летом он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом. Ко всем он относился с язвительным презрением. Он говорил, что у Евклида не ученики, а желчевики;[448] что Платон отличается не красноречием, а пусторечием; что состязания на празднике Дионисий[449] — это чудеса для дураков, и что демагоги — это прислужники черни. Еще он говорил, что когда он видит правителей, врачей или философов, то ему кажется, будто человек — самое разумное из живых существ, но когда он встречает снотолкователей, прорицателей или людей, которые им верят, а также тех, кто чванится славой или богатством, то ему кажется, будто ничего не может быть глупее человека. Он постоянно говорил: "Для того, чтобы жить как следует, надо иметь или разум, или петлю". Однажды, заметив, что Платон на роскошном пиру ест оливки,[450] он спросил: "Как же так, мудрец, ради таких вот пиров ты ездил в Сицилию, а тут не берешь даже того, что стоит перед тобою?" — "Клянусь богами, Диоген, — ответил тот, — я и в Сицилии все больше ел оливки и прочую подобную снедь". А Диоген: "Зачем же тебе понадобилось ехать в Сиракузы? Или в Аттике тогда был неурожай на оливки?" (Впрочем, Фаворин в "Разнообразном повествовании" приписывает эти слова Аристиппу.) В другой раз он повстречал Платона, когда ел сушеные фиги, и сказал ему: "Прими и ты участие!" Тот взял и съел, а Диоген: "Я сказал: прими участие, но не говорил: поешь".[451] Однажды, когда Платон позвал к себе своих друзей, приехавших от Дионисия, Диоген стал топтать его ковер со словами: "Попираю Платонову суетность!" — на что Платон заметил: "Какую же ты обнаруживаешь спесь, Диоген, притворяясь таким смиренным!" Другие передают, будто Диоген сказал: "Попираю Платонову спесь" — а Платон ответил: "Попираешь собственной спесью, Диоген". Именно за это Платон и обозвал его собакой (как пишет Сотион в IV книге). Диогену случалось просить у него то вина, то сушеных фиг; однажды Платон послал ему целый бочонок, а он на это: "Когда тебя спрашивают, сколько будет два и два, разве ты отвечаешь: двадцать? Этак ты и даешь не то, о чем просят, и отвечаешь не о том, о чем спрашивают". Так он посмеялся над многоречивостью Платона. На вопрос, где он видел в Греции хороших людей, Диоген ответил: "Хороших людей — нигде, хороших детей — в Лакедемоне". Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто его не слушал; тогда он принялся верещать по-птичьему; собрались люди, и он пристыдил их за то, что ради пустяков они сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся. Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву,[452] но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. Он удивлялся, что грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире и не могут сладить с собственным нравом; математики следят за солнцем и луной, а не видят того, что у них под ногами; риторы учат правильно говорить и не учат правильно поступать; наконец, скряги ругают деньги, а сами любят их больше всего. Он осуждал тех, кто восхваляет честных бессребреников, а сам втихомолку завидует богачам. Его сердило, что люди при жертвоприношении молят богов о здоровье, а на пиру после жертвоприношения объедаются во вред здоровью. Он удивлялся, что рабы, видя обжорство хозяев, не растаскивают их еду. Он хвалил тех, кто хотел жениться и не женился,[453] кто хотел путешествовать и не поехал, кто собирался заняться политикой и не сделал этого, кто брался за воспитание детей и отказывался от этого, кто готовился жить при дворе и не решался. Он говорил, что, протягивая руку друзьям, не надо сжимать пальцы в кулак. Менипп в книге "Продажа Диогена" рассказывает, что когда Диоген попал в плен и был выведен на продажу,[454] то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: "Властвовать людьми". — и попросил глашатая: "Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?" Когда ему не позволили присесть, он сказал: "Неважно: ведь как бы рыба ни лежала, она найдет покупателя". Удивительно, говорил он, что, покупая горшок или блюдо, мы пробуем, как они звенят, а покупая человека, довольствуемся беглым взглядом. Ксениаду, который купил его, он заявил, что хотя он и раб, но хозяин обязан его слушаться, как слушался бы врача или кормчего, если бы врач или кормчий были бы рабами. Евбул в книге под названием "Продажа Диогена" рассказывает, что Диоген, воспитывая сыновей Ксениада, обучал их кроме всех прочих наук ездить верхом, стрелять из лука, владеть пращой, метать дротики; а потом, в палестре, он велел наставнику закалять их не так, как борцов, но лишь настолько, чтобы они отличались здоровьем и румянцем. Дети запоминали наизусть многие отрывки из творений поэтов, историков и самого Диогена; все начальные сведения он излагал им кратко для удобства запоминания. Он учил, чтобы дома они сами о себе заботились, чтобы ели простую пищу и пили воду, коротко стриглись, не надевали украшений, не носили ни хитонов, ни сандалий, а по улицам ходили молча и потупив взгляд. Обучал он их также и охоте. Они в свою очередь тоже заботились о Диогене и заступались за него перед родителями. Тот же автор сообщает, что у Ксениада он жил до глубокой старости и когда умер, то был похоронен его сыновьями. Умирая, на вопрос Ксениада, как его похоронить, он сказал: "Лицом вниз". — "Почему?" — спросил тот. "Потому что скоро нижнее станет верхним", — ответил Диоген: так он сказал потому, что Македония уже набирала силы и из слабой становилась мощной. Когда кто-то привел его в роскошное жилище и не позволил плевать, он, откашлявшись, сплюнул в лицо спутнику, заявив, что не нашел места хуже. Впрочем, другие приписывают это Аристиппу.[455] Однажды он закричал: "Эй, люди!" — но, когда сбежался народ, напустился на него с палкой, приговаривая: "Я звал людей, а не мерзавцев". (Так пишет Гекатон в I книге "Изречений".) Говорят, что даже Александр сказал: "Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном". «Сума-сшедшими» называл он не умалишенных, а тех, кто не ходит с сумой.[456] Метрокл в «Изречениях» рассказывает, что однажды он явился к юношам на пир полуобритым, и его поколотили; тогда он написал имена колотивших на доске и ходил с этой доскою напоказ, пока не отплатил им, выставивши их так на позор и поношение. Он говорил, что для людей с добрым именем он пес, но никто из этих людей почему-то не решается выйти с ним на охоту. Человеку, сказавшему: "На Пифийских играх я победил многих мужей", он ответил: "Нет, многих рабов;[457] а мужей побеждать — это мое дело". Тем, кто говорил ему: "Ты стар, отдохни от трудов", он отвечал: "Как, если бы я бежал дальним бегом и уже приближался к цели, разве не следовало бы мне скорее напрячь все силы, вместо того, чтобы уйти отдыхать?" Когда его позвали на пир, он отказался, заявив, что недавно он пошел на пир, но не видел за это никакой благодарности. Босыми ногами он ходил по снегу; о других его поступках такого рода уже говорилось.[458] Он пытался есть сырое мясо, но не мог его переварить. Однажды он застал оратора Демосфена в харчевне за завтраком; при виде его Демосфен перешел во внутреннюю комнату. "От этого ты тем более находишься в харчевне", сказал Диоген. Когда приезжие хотели посмотреть на Демосфена, он указывал на него средним пальцем[459] со словами: "Вот вам правитель афинского народа". Желая наказать человека, который, уронив хлеб, постеснялся его поднять, он привязал ему горшок на шею и поволок через Керамик.[460] Он говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим. Большинство людей, говорил он, отстоит от сумасшествия на один только палец: если человек будет вытягивать средний палец, его сочтут сумасшедшим, а если указательный, то не сочтут. Драгоценные вещи, по его словам, ничего не стоят, и наоборот: например, за статую платят по три тысячи, а за меру ячменя — два медных обола. Ксениаду, когда тот его купил, Диоген сказал: "Смотри, делай теперь то, что я прикажу!" — а когда тот воскликнул: "Вспять потекли источники рек!"[461] — сказал: "Если бы ты был болен и купил себе врача, ты ведь слушался бы его, а не говорил бы, что вспять потекли источники рек?" Кто-то хотел заниматься у него философией; Диоген дал ему рыбу и велел в таком виде ходить за ним; но тот застыдился, бросил рыбу и ушел. Спустя некоторое время Диоген вновь повстречал его и со смехом сказал: "Нашу с тобой дружбу разрушила рыба!" Впрочем, у Диокла это записано так: кто-то попросил: "Научи меня разуму, Диоген"; философ, отведя его в сторону, дал ему сыр ценою в пол-обола и велел носить при себе; тот отказался, и Диоген сказал: "Нашу с тобою дружбу разрушил сырок ценою в пол-обола!" Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: "Мальчик превзошел меня простотой жизни". Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба. Рассуждал он следующим образом. Все находится во власти богов; мудрецы — друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам. Увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, и желая избавить ее от суеверия, он (по словам Зоила из Перги) подошел и сказал: "А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?" В храм Асклепия он подарил кулачного бойца, чтобы он подбегал и колотил тех, кто падает ниц перед богом. Он часто говорил, что над ним исполнились трагические проклятия, ибо он не кто иной, как Лишенный крова, города, отчизны, Живущий со дня на день нищий странник.[462] Говорил он также, что судьбе он противопоставляет мужество, закону — природу, страстям — разум. Когда он грелся на солнце в Крании, Александр, остановившись над ним, сказал: "Проси у меня, чего хочешь": Диоген отвечал: "Не заслоняй мне солнца".[463] Когда кто-то читал длинное сочинение и уже показалось неисписанное место в конце свитка, Диоген воскликнул: "Мужайтесь, други: виден берег!" Софисту, который силлогизмом доказал ему, что он имеет рога,[464] он ответил, пощупав свой лоб: "А я-таки их не нахожу". Таким же образом, когда кто-то утверждал, что движения не существует, он встал и начал ходить. Рассуждавшего о небесных явлениях он спросил: "Давно ли ты спустился с неба?" Когда один развратный евнух написал у себя на дверях: "Да не внидет сюда ничто дурное", Диоген спросил: "А как же войти в дом самому хозяину?" Умастив себе ноги благовониями, он объяснял, что от головы благоухание поднимается в воздух, а от ног — к ноздрям. Афиняне просили его принять посвящение в мистерии, уверяя, что посвященные ведут в Аиде лучшую жизнь. "Смешно, — сказал Диоген, — если Агесилай и Эпаминонд будут томиться в грязи, а всякие ничтожные люди из тех, кто посвящен, — обитать на островах блаженных!" Заметив мышей, подбиравшихся к его еде, он воскликнул: "Смотрите, и при Диогене кормятся нахлебники!" Платону, обозвавшему его собакой, он ответил: "И верно: ведь я прибежал обратно к тем, кто меня продал".[465] Выходя из бани, на вопрос, много ли людей моется, он ответил: «Мало», а на вопрос, полна ли баня народу: «Полна». Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: "Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев",[466] Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: "Вот платоновский человек!" После этого к определению было добавлено: "И с широкими ногтями". Человеку, спросившему, в какое время следует, завтракать, он ответил: "Если ты богат, то когда захочешь, если беден, то когда можешь". Видя, что в Мегарах овцы ходят в кожаных попонах,[467] а дети бегают голыми, он сказал: "Лучше быть у мегарца бараном, чем сыном". Когда кто-то задел его бревном, а потом крикнул: "Берегись!" — он спросил: "Ты хочешь еще раз меня ударить?" Он говорил, что демагоги это прислужники толпы,[468] а венки — прыщи славы. Среди бела дня он бродил с фонарем в руках, объясняя: "Ищу человека". Однажды он голый стоял под дождем, и окружающие жалели его; случившийся при этом Платон сказал им: "Если хотите пожалеть его, отойдите в сторону", имея в виду его тщеславие. Когда кто-то стукнул его кулаком, он воскликнул: "Геракл! как это я не подумал, что нельзя ходить по улице без шлема!" Но когда Мидий ударил его кулаком и сказал: "Вот тебе три тысячи на стол!"[469] — он на следующий день надел ремни для кулачного боя[470] и отколотил Мидия, приговаривая: "А вот тебе три тысячи на стол!" Торговец снадобьями Лисий спросил его, верит ли он в богов. "Как же не верить, — сказал Диоген, когда тебя я иначе и назвать не могу как богом обиженным?" (Впрочем, некоторые приписывают это Феодору.)[471] Видя, как кто-то совершал обряд очищения, он сказал: "Несчастный! ты не понимаешь, что очищение так же не исправляет жизненные грехи, как и грамматические ошибки". Он порицал людей за их молитвы, утверждая, что они молят не об истинном благе, а о том, что им кажется благом. Тем, кто боялся недобрых снов, он говорил, что они не заботятся о том, что делают днем, а беспокоятся о том, что приходит им в голову ночью. Когда на олимпийских играх глашатай возвестил: "Диоксипп победил всех мужей!", Диоген сказал: "Он побеждает рабов, а мужей побеждаю я".[472] Однако афиняне его любили: так, например, когда мальчишка разбил его бочку, они его высекли, а Диогену дали новую бочку. Стоик Дионисий говорит, что при Херонее Диоген попал в плен, был приведен к Филиппу и на вопрос, чем он занимается, ответил: "Слежу за твоею ненасытностью". Изумленный таким ответом, царь отпустил его. Александр однажды прислал в Афины к Антипатру письмо с человеком по имени Афлий ("Жалкий"); Диоген сказал: — Шел Жалкий с жалким к жалкому от жалкого… Когда Пердикка грозился казнить Диогена, если он не явится к нему,[473] Диоген ответил: "Невелика важность: то же самое могли бы сделать жук или фаланга" и "Хуже было бы, если бы он объявил, что ему и без меня хорошо живется". Часто он объявлял во всеуслышание, что боги даровали людям легкую жизнь, а те омрачили ее, выдумывая медовые сласти, благовония и тому подобное. По той же причине он сказал человеку, которого обувал его раб: "Ты был бы вполне счастлив, если бы он заодно и нос тебе утирал; отруби же себе руки, тогда так оно и будет". Однажды, увидев, как храмоохранители вели в тюрьму человека, укравшего из храмовой казны какую-то чашу, он сказал: "Вот большие воры ведут мелкого". Увидев, как мальчик швыряет камешки в крест, он сказал: "Славно ты попадаешь в свою цель!"[474] Мальчишкам, обступившим его и кричавшим: "Берегись, он кусается!", Диоген сказал: "Не трусьте, ребята: такой белой свеклы[475] ни одна собака в рот не возьмет". Человеку, который хвалился львиной шкурой, он сказал: "Перестань позорить облачение доблести". Когда кто-то, завидуя Каллисфену, рассказывал, какую роскошную жизнь делит он с Александром, Диоген заметил: "Вот уж несчастен тот, кто и завтракает и обедает, когда это угодно Александру!" Нуждаясь в деньгах, он просил друзей не "дать ему деньги", а "отдать его деньги". Рукоблудствуя на глазах у всех, он приговаривал: "Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!" Увидев мальчика, который шел на пир к сатрапам, он оттащил его в сторону и отдал домашним под надзор. А когда мальчик в пышном наряде обратился к нему с вопросом, он сказал, что не ответит, пока тот не скинет наряд и не покажет, мужчина он или женщина. Мальчику, забавлявшемуся в бане игрой в коттаб,[476] он сказал: "Чем лучше играешь, тем хуже тебе!" На одном обеде застольники швырнули ему кости, как псу; он отошел и помочился на них, как пес. Ораторов и вообще всякого, кто хотел прославиться красноречием, он называл "трижды человеком", то есть "трижды несчастным". Невежественного богача он называл златорунным бараном. Увидев дом одного распутника с надписью: «Продается», он сказал: "Я так и знал, что после стольких попоек ему нетрудно изрыгнуть своего владельца". Мальчику, жаловавшемуся, что все к нему пристают, он сказал: "А ты не выставляй напоказ все признаки своей похотливости". Об одной грязной бане он спросил: "А где мыться тем, кто помылся здесь?" Он один хвалил рослого кифареда,[477] которого все ругали; на вопрос, почему он это делает, он ответил: "Потому что, несмотря на свои возможности, он занимается кифарой, а не разбоем". Кифареда, от которого постоянно убегали слушатели, он приветствовал: "Здорово, петух!" — "Почему петух?" — "Потому что ты всех поднимаешь на ноги". Один юноша разглагольствовал перед народом. Диоген набил себе пазуху волчьими бобами,[478] сел напротив него и стал их пожирать. Когда все обратили взгляды на него, он сказал: "Удивительно, как это вы все забыли о мальчишке и смотрите на меня?" Один человек, известный крайним суеверием, сказал ему: "Вот я разобью тебе голову с одного удара!" — "А вот я чихну налево, и ты у меня задрожишь!"[479] — возразил Диоген. Гегесий просил почитать что-нибудь из его сочинений. "Дурак ты, Гегесий, — сказал Диоген, — нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока не замечаешь и требуешь писаных правил". Кто-то корил Диогена за его изгнание. "Несчастный! ответил он. — Ведь благодаря изгнанию я стал философом". Кто-то напомнил: "Жители Синопа осудили тебя скитаться". "А я их — оставаться дома", — ответил Диоген. Увидев, как один олимпийский победитель пас овец, он сказал: "Быстро же ты, милейший, променял ристалище на пастбище!"[480] На вопрос, почему атлеты такие тупицы, он ответил: "Потому что мясо в них свиное и бычье". Он просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: "Чтобы приучить себя к отказам". Прося у кого-то подаяния (как он делал вначале по своей бедности), он сказал: "Если ты подаешь другим, то подай и мне; если нет, то начни с меня". Тиран спросил его, какая медь лучше всего годится для статуй. Диоген сказал: "Та, из которой отлиты Гармодий и Аристогитон". На вопрос, как обращается Дионисий с друзьями, он ответил: "Так же, как с мешками: полные подвешивает в кладовой, а пустые выбрасывает". Один новобрачный написал на своем доме: Зевесов сын, Геракл победоносный Здесь обитает, да не внидет зло! Диоген приписал: "Сперва война, потом союз". Алчность он называл матерью всех бед. Увидев мота, который ел в харчевне оливки, он сказал: "Если бы ты так завтракал, не пришлось бы тебе так обедать". Добродетельных людей он называл подобиями богов, любовь — делом бездельников. На вопрос, что есть в жизни горестного, он ответил: "Старость в нищете". На вопрос, какие звери опаснее всего кусаются, он ответил: "Из диких — сикофант,[481] из домашних — льстец". Увидев двух скверно нарисованных кентавров, он спросил: "Какая лошадь поплоше?"[482] Вкрадчивую речь он называл медовой удавкой, желудок — харибдой жизни" Услышав, что флейтист Дидим ["Двужильный"] попался с чужой женой, он сказал: "Его следовало бы повесить за его имя!" На вопрос, почему у золота такой нездоровый цвет, он сказал: "Потому что на него делается столько покушений". Увидев женщину в носилках, он сказал: "Не по зверю клетка". Увидев беглого раба, который сидел над колодцем,[483] он сказал: "Не провалиться бы твоему побегу!" Заметив мальчишку, ворующего одежды в бане, он спросил: "Что ты хочешь делать с этим добром, мыться или смываться?"[484] Увидев женщин, удавившихся на оливковом дереве, он воскликнул: "О если бы все деревья приносили такие плоды!" Увидев вора, крадущего платье, он спросил: Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?[485] На вопрос, есть ли у него раб или рабыня, он ответил: «Нет». — "Кто же тебя похоронит, если ты умрешь?" — спросил собеседник. "Тот, кому понадобится мое жилище". Увидев хорошенького мальчика, беззащитно раскинувшегося, он толкнул его и сказал: "Проснись — Пику тебе, берегися, вонзят лежащему, сзади!" А пирующему моту сказал: Скоро конец тебе, сын мой, судя но тому, что вкушаешь[486] Когда Платон рассуждал об идеях и изобретал названия для «стельности» и «чашности», Диоген сказал: "А я вот, Платон, стол и чашу вижу, а стельности и чашности не вижу". А тот: "И понятно: чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть стельность и чашность, у тебя. нет разума". (И на вопрос: "Что, по-твоему, представляет собой Диоген?" Платон ответил: "Это безумствующий Сократ").[487] На вопрос, в каком возрасте следует жениться, Диоген ответил: "Молодым еще рано, старым уже поздно".[488] На вопрос, по какому месту лучше получать удары, он ответил: "По шлему". Увидев прихорашивающегося мальчика, он сказал ему: "Если это для мужчин — тем хуже для тебя; если для женщин — тем хуже для них". А увидев краснеющего мальчика: "Смелей! Это краска добродетели". Услышав, как спорили двое сутяг, он осудил обоих, заявив, что, хоть один и украл, другой ничего не потерял. На вопрос, какое вино ему вкуснее пить, он ответил: «Чужое». Ему сказали: "Тебя многие поднимают на смех"; он ответил: "А я все никак не поднимусь". Человеку, утверждавшему, что жизнь — зло, он возразил: "Не всякая жизнь, а лишь дурная жизнь". Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. "Смешно, — сказал Диоген, — если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета". Когда он завтракал оливками, ему принесли пирог; он отбросил его со словами: Прочь, прочь с дороги царской, чужеземец![489] а в другой раз сказал: Бич на оливу занес…[490] Его спросили: "Если ты собака, то какой породы?" Он ответил: "Когда голоден, то мальтийская, когда сыт, то молосская,[491] из тех, которых многие хвалят, но на охоту с ними пойти не решаются, опасаясь хлопот; так вот и со мною вы не можете жить, опасаясь неприятностей". На вопрос, можно ли мудрецам есть пироги, он ответил: "Можно все то же, что и остальным людям". На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: "Потому что они знают: хромыми и слепыми они, быть может, и станут, а вот мудрецами никогда". Он просил милостыню у скряги, тот колебался. "Почтенный, — сказал Диоген, — я же у тебя прошу на хлеб, а не на склеп!"[492] Кто-то попрекал его порчей монеты. "То было время, сказал Диоген, — когда я был таким, каков ты сейчас; зато таким, каков я сейчас, тебе никогда не стать". Кто-то другой попрекал его тем же самым. Диоген ответил: "Когда-то я и в постель мочился, а теперь вот не мочусь". Придя в Минд и увидев, что ворота в городе огромные, а сам город маленький, он сказал: "Граждане Минда, запирайте ворота, чтобы ваш город не убежал". Увидев однажды, как поймали человека, воровавшего пурпур, он сказал: Очи смежила пурпурная смерть и могучая участь.[493] В ответ на приглашение Кратера явиться к нему[494] он сказал: "Нет уж, лучше мне лизать соль в Афинах, чем упиваться в пышных застольях Кратера". Однажды он подошел к ритору Анаксимену, который отличался тучностью, и сказал: "Удели нам, нищим, часть своего брюха, этим ты и себя облегчишь, и нам поможешь". В другой раз среди его рассуждений он стал показывать его слушателям соленую рыбу и этим отвлек их внимание; ритор возмутился, а Диоген сказал: "Грошовая соленая рыбка опрокинула рассуждения Анаксимена". Однажды его упрекали за то, что он ел на площади; он ответил: "Голодал ведь я тоже на площади". Некоторые относят к нему и такой случай: Платон, увидев, как он моет себе овощи, подошел и сказал ему потихоньку: "Если бы ты служил Дионисию, не пришлось бы тебе мыть овощи"; Диоген, тоже потихоньку, ответил: "А если бы ты умел мыть себе овощи, не пришлось бы тебе служить Дионисию".[495] Ему сказали: "Многие смеются над тобою". Он ответил: "А над ними, быть может, смеются ослы; но как им нет дела до ослов, так и мне — до них". Увидев мальчика, занимавшегося философией, он воскликнул: "Славно, философия! любителей тела ты возводишь к красоте души". Кто-то удивлялся приношениям в Самофракийской пещере.[496] "Их было бы гораздо больше, — сказал Диоген, — если бы их приносили не спасенные, а погибшие". Впрочем, некоторые приписывают это замечание Диагору Мелосскому. Хорошенькому мальчику, отправлявшемуся на пирушку, он сказал: "Сейчас ты хорош, а вернешься поплоше". Вернувшись, мальчик сказал ему на следующий день: "Вот я и вернулся, а не стал поплоше". — "Не стал лошадь, так стал кентавр",[497] — ответил ему Диоген. Однажды он просил подаяния у человека со скверным характером. "Дам, если ты меня убедишь", — говорил тот. "Если бы я мог тебя убедить, — сказал Диоген, — я убедил бы тебя удавиться". Однажды он возвращался из Лакедемона в Афины; на вопрос: "откуда и куда?" — он сказал: "Из мужской половины дома в женскую".[498] Возвращаясь из Олимпии, на вопрос, много ли там было народу, он ответил: "Народу много, а людей немного". Расточителей он уподоблял смоковницам, растущим на обрыве, плоды которых недоступны людям и служат пищей воронам и коршунам. Говорят, что, когда Фрина посвятила в Дельфы золотую статую Афродиты, он написал на ней: "От невоздержности эллинов". Однажды Александр подошел к нему и сказал: "Я — великий царь Александр". — "А я, — ответил Диоген, — собака Диоген". И на вопрос, за что его зовут собакой, сказал: "Кто бросит кусок, — тому виляю, кто не бросит — облаиваю, кто злой человек — кусаю". Как-то раз он обирал плоды со смоковницы; сторож сказал ему: "На этом дереве недавно удавился человек". — "Вот и я хочу его очистить", — ответил Диоген. Увидев олимпийского победителя, жадно поглядывающего на гетеру,[499] он сказал: "Смотрите на этого Аресова барана: первая встречная девка ведет его на поводу". Красивых гетер он сравнивал с медовым возлиянием подземным богам.[500] Когда он завтракал на площади, зеваки столпились вокруг него, крича: "Собака!" — "Это вы собаки, — сказал Диоген, — потому что толпитесь вокруг моего завтрака". Двое мягкозадых прятались от него. "Не бойтесь, — сказал он им, — собака свеклы не ест". На вопрос, откуда родом был один мальчик, он сказал: "Из тегейского блудилища".[501] Увидев борца-неудачника, который занялся врачеванием, он спросил его: "Почему это? Или ты хочешь этим погубить тех, кто когда-то одолевал тебя?" Увидев сына гетеры, швырявшего камни в толпу, он сказал: "Берегись попасть в отца!" Мальчик показал ему собаку, подаренную ему любовником. "Собака-то хороша, — сказал Диоген, — да повод нехорош".[502] Люди хвалили человека, который подал ему милостыню. "А меня вы не похвалите за то, что я ее заслужил?" — спросил Диоген. Кто-то требовал с него плащ: "Не дам, — сказал Диоген, — если ты его мне подарил, он у меня в собственности, если ссудил, он у меня в пользовании". Один подкидыш ему сказал: "А у меня в плаще золото". "То-то ты его ночью под себя подкидываешь", ответил Диоген. На вопрос, что дала ему философия, он ответил: "По крайней мере готовность ко всякому повороту судьбы". На вопрос, откуда он, Диоген сказал: "Я — гражданин мира". Кто-то приносил жертвы, моля у богов сына. "А чтобы сын был хорошим человеком, ради этого вы жертв не приносите?" спросил Диоген. С него требовали взноса на складчину. Диоген ответил: Всех остальных обирай, но от Гектора руки подальше![503] Гетер он называл царицами царей, ибо те делают все, что угодно любовницам. Когда афиняне провозгласили Александра Дионисом, он предложил: "А меня сделайте Сараписом".[504] Тому, кто стыдил его за то, что он бывает в нечистых местах, он сказал: "Солнце тоже заглядывает в навозные ямы, но от этого не оскверняется". Когда он обедал в храме и обедавшим был подан хлеб с подмесью, он взял его и выбросил, говоря, что в храм не должно входить ничто нечистое. Кто-то ему сказал: "Не знаешь, а философствуешь!" Он ответил: "Если бы я лишь притворялся мудрецом, то и это было бы философией!" Человека, который привел к нему своего сына и расхваливал его великие дарования и отличное поведение, он спросил: "Зачем же тогда я ему нужен?" Человека, который говорил разумно, а поступал неразумно, он сравнивал с кифарой, которая не слышит и не чувствует собственных звуков. Он шел в театр, когда все выходили оттуда навстречу ему. На вопрос, зачем он это делает, он сказал: "Именно так я и стараюсь поступать всю свою жизнь". Увидев однажды женственного юношу, он спросил: "И тебе не стыдно вести себя хуже, чем это задумано природой? Ведь она тебя сделала мужчиной, а ты заставляешь себя быть женщиной". Увидев невежду, крепившего струны на лиру, он сказал: "И не стыдно тебе, что дереву ты даешь говорить, а душе не даешь жить?" Человеку, сказавшему "Мне дела нет до философии!", он возразил: "Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы хорошо жить?" Сыну, презиравшему отца, он сказал: "И тебе не стыдно смотреть свысока на того, кто дал тебе стать так высоко?" Увидев прекрасного мальчика, болтающего вздор, он спросил: "И тебе не стыдно извлекать из драгоценных ножен свинцовый кинжал?" Когда его попрекали, что он пьет в харчевне, он сказал: "Я и стригусь в цирюльне". Когда его попрекали, что он принял плащ в подарок от Антипатра, он сказал: Нет, не презрен ни один из прекрасных даров нам бессмертных![505] Человека, который толкнул его бревном, а потом крикнул: "Берегись!", он ударил палкой и тоже крикнул: "Берегись!" Человека, преследовавшего своими просьбами гетеру, он спросил: "Зачем ты так хочешь, несчастный, добиться того, чего лучше совсем не добиваться?" Человеку, надушенному ароматами, он сказал: "Голова у тебя благовонная, только как бы из-за этого твоя жизнь не стала зловонной". Он говорил, что как слуги в рабстве у господ, так дурные люди в рабстве у своих желаний. На вопрос, почему рабов называют "человеконогими",[506] он ответил: "Оттого что ноги у них — как у человека, а душа — как у тебя, коли ты задаешь такой вопрос". У расточителя он просил целую мину; тот спросил, почему он у других выпрашивает обол, а у него целую мину. "Потому, — ответил Диоген, — что у других я надеюсь попросить еще раз, а доведется ли еще попросить у тебя, одним богам ведомо". Когда его попрекали, что он просит подаяния, а Платон не просит, он сказал: "Просит и Платон, только Голову близко склонив, чтоб его не слыхали другие".[507] Увидев неумелого стрелка из лука, он уселся возле самой мишени и объяснил: "Это чтобы в меня не попало". О влюбленных говорил он, что они мыкают горе себе на радость. На вопрос, является ли смерть злом, он ответил: "Как же может она быть злом, если мы не ощущаем ее присутствия?" Однажды Александр подошел к нему и спросил: "Ты не боишься меня?" — "А что ты такое, — спросил Диоген, — зло или добро?" — «Добро», — сказал тот. "Кто же боится добра?" Он говорил, что образование сдерживает юношей, утешает стариков, бедных обогащает, богатых украшает. Развратнику Дидимону, который лечил глаз одной девушке, он заметил: "Смотри, спасая глаз, не погуби девушку".[508] Кто-то жаловался, что друзья злоумышляют против него. "Что же нам делать, — воскликнул Диоген, — если придется обращаться с друзьями, как с врагами?" На вопрос, что в людях самое хорошее, он ответил: "Свобода речи". Зайдя в школу и увидев много изваяний муз и мало учеников, он сказал учителю: "Благодаря богам, у тебя ведь немало учащихся!" Все дела совершал он при всех: и дела Деметры, и дела Афродиты. Рассуждал он так: если завтракать прилично, то прилично и завтракать на площади; но завтракать прилично, следовательно, прилично и завтракать на площади. То и дело занимаясь рукоблудием у всех на виду, он говаривал: "Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!"[509] О нем есть много и других рассказов, перечислять которые было бы слишком долго.[510] Он говорил, что есть два рода упражнения (ascesis): одно — для души, другое — для тела; благодаря этому последнему, привычка, достигаемая частым упражнением, облегчает нам добродетельное поведение. Одно без другого несовершенно: те, кто стремится к добродетели, должны быть здоровыми и сильными как душой, так и телом. Он приводил примеры того, что упражнение облегчает достижение добродетели: так, мы видим, что в ремеслах и других занятиях мастера не случайно добиваются ловкости рук долгим опытом; среди певцов и борцов один превосходит другого именно благодаря своему непрестанному труду; а если бы они перенесли свою заботу также и на собственную душу, такой труд был бы и полезным и ценным. Он говорил, что никакой успех в жизни невозможен без упражнения; оно же все превозмогает. Если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, мы должны достичь блаженной жизни; и только неразумие заставляет нас страдать. Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением; и как люди, привыкшие к жизни, полной наслаждений, страдают в иной доле, так и люди, приучившие себя к иной доле, с наслаждением презирают самое наслаждение. Этому он и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было "переоценкой ценностей",[511] ибо природа была для него ценнее, чем обычай. Он говорил, что ведет такую жизнь, какую вел Геракл, выше всего ставя свободу.[512] Он говорил, что все принадлежит мудрецам и доказывал это такими доводами, которые мы уже приводили:[513] "все принадлежит богам; мудрецы — друзья богов; а у друзей все общее; стало быть, все принадлежит мудрецам". А о законах он говорил, что "город может держаться только на законе; где нет города, там не нужны городские прихоти; а город держится на городских прихотях; но где нет города, там не нужны и законы; следовательно, закон — это городская прихоть". Знатное происхождение, славу и прочее подобное он высмеивал, обзывая все это прикрасами порока. Единственным истинным государством он считал весь мир.[514] Он говорил, что жены должны быть общими, и отрицал законный брак: кто какую склонит, тот с тою и сожительствует; поэтому же и сыновья должны быть общими. Нет ничего дурного в том, чтобы украсть что-нибудь из храма или отведать мяса любого животного: даже питаться человеческим мясом не будет преступно, как явствует из обычаев других народов. В самом деле, ведь все существует во всем и чрез все: в хлебе содержится мясо, в овощах хлеб, и вообще все тела как бы парообразно проникают друг в друга мельчайшими частицами через незримые поры. Так разъясняет он в своем «Фиесте», если только трагедии написаны им, а не его учеником Филиском с Эгины и не Пасифонтом, сыном Лукиана, который, по словам Фаворина в его "Разнообразном повествовании", писал уже после смерти Диогена. Музыкой, геометрией, астрономией и прочими подобными науками Диоген пренебрегал, почитая их бесполезными и ненужными. В ответах он отличался находчивостью и меткостью, как это явствует из всего сказанного. Когда его продавали в рабство, он вел себя с необыкновенным достоинством. Дело было так: когда он плыл на корабле в Эгину, его захватили в плен пираты во главе со Скирпалом; они увезли его на Крит и продали в рабство. На вопрос глашатая, что он умеет делать, он сказал: "Властвовать людьми" — и добавил, указав на богато одетого коринфянина — это был вышеупомянутый Ксениад: "Продай меня этому человеку: ему нужен хозяин". Ксениад купил его, отвел в Коринф, приставил его воспитателем к своим сыновьям и доверил ему все хозяйство. И Диоген повел его так, что хозяин повсюду рассказывал: "В моем доме поселился добрый дух". Клеомен в сочинении под заглавием "О воспитании" говорил, будто ученики хотели выкупить Диогена, но он обозвал их дураками, ибо не львам бывать рабами тех, кто их кормит, но тем, кто кормит, рабами львов, потому что дикие звери внушают людям страх, а страх — удел рабов. Этот человек обладал поразительной силой убеждения, и никто не мог противостоять его доводам. Говорят, что эгинец Онесикрит послал однажды в Афины Андросфена, одного из двух своих сыновей, и тот, послушав Диогена, там и остался. Отец послал за ним старшего сына, вышеупомянутого Филиска, но Филиск точно так же не в силах был вернуться. На третий раз приехал сам отец, но и он остался вместе с сыновьями заниматься философией. Таковы были чары Диогеновой речи. Слушателями Диогена были и Фокион, прозванный Честным, и Стильпон Мегарский, и многие другие политики. Говорят, что он умер почти девяноста лет от роду. О его смерти существуют различные рассказы. Одни говорят, что он съел сырого осьминога, заболел холерой и умер;[515] другие — что он задержал себе дыхание. Среди последних — Керкид из Мегалополя, который так говорит в мелиямбах: …Не таков был мудрец из Синопа, С палкой, в двойном плаще, под открытым небом живущий: Принял он смерть, закусив себе губы зубами И задержавши дыхание. Был он поистине Отпрыском Зевса и псом-небожителем. Третьи говорят, что, когда он хотел разделить осьминога между собаками, они искусали ему мышцы ног, и от этого он умер. А рассказ о том, что он задержал дыхание, — это, по словам Антисфена в «Преемствах», домысел его учеников: Диоген жил в это время в Крании — так назывался гимнасий поблизости от Коринфа; однажды, явившись к нему, как обычно, ученики увидели, что он лежит, закутавшись в плащ, и подумали, что он спит, — вообще же он не страдал сонливостью; а когда откинули плащ, то увидели, что он уже не дышит, и подумали, что он сделал это умышленно, чтобы незаметно уйти из жизни. Между учениками, говорят, разгорелся спор, кому его хоронить, и дело даже дошло до драки; но вмешались родители и старейшины и указали похоронить Диогена возле ворот, ведущих к Истму. На его могиле поставили столб, а на столбе — собаку из паросского камня.[516] Впоследствии сограждане Диогена также почтили его медными изображениями, написав на них так: Пусть состарится медь под властью времени — все же Переживет века слава твоя, Диоген: Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь, Ты указал нам путь, легче которого нет.[517] А вот моя эпиграмма, прокелевсматическим размером: — Диоген, какая доля увела тебя от нас, В дом Аида? — Злой собаки поразил меня укус.[518] Некоторые рассказывают, что, умирая, он приказал оставить свое тело без погребения, чтобы оно стало добычей зверей, или же сбросить в канаву и лишь слегка присыпать песком; а по другим рассказам — бросить его в Илисс, чтобы он принес пользу своим братьям.[519] Деметрий в «Соименниках» сообщает, что Александр в Вавилоне и Диоген в Коринфе скончались в один и тот же день. Он был уже стариком в 113-ю олимпиаду. Ему приписываются следующие сочинения: диалоги «Кефалион», «Ихтий», «Галка», «Леопард», "Афинский народ", «Государство», "Наука нравственности", "О богатстве", "О любви", «Феодор», «Гипсий», «Аристарх», "О смерти"; послания; семь трагедий — «Елена», «Фиест», «Геракл», «Ахилл», «Медея», «Хрисипп», «Эдип». Однако Сосикрат в I книге «Преемств» и Сатир в IV книге «Жизнеописаний» говорят, что все это Диогену не принадлежит, а трагедийки, по словам Сатира, написаны Филиском из Эгины, учеником Диогена. Сотион в VII книге говорит, что Диоген написал только следующие сочинения: "О добродетели", "О благе", "О любви", «Нищий», «Толмей», «Барс», «Кассандр», «Кефалион», «Филиск», «Аристарх», «Сисиф», «Ганимед», «Изречения», «Послания». Диогенов было пять: первый — физик из Аполлонии, сочинение которого начиналось так: "Приступая ко всякому рассуждению, следует, как мне кажется, за основу взять нечто бесспорное"; второй — сикионец, который писал о Пелопоннесе; третий — тот, о котором шла речь; четвертый стоик, родом из Селевкии, которого называют также вавилонянином, потому что Селевкия находится недалеко от Вавилона; пятый — из Тарса, писавший о вопросах поэтики, которые он пытался разрешить. О философе Афинодор в VIII книге «Прогулок» сообщает, что он всегда казался блестящим благодаря притираниям. 3. МОНИМ Моним Сиракузский, ученик Диогена, раб одного коринфского менялы (как сообщает Сосикрат); к его хозяину часто приходил Ксениад, купивший Диогена, и своими рассказами о его добродетели, о его словах и делах возбудил в Мониме любовь к Диогену. Недолго думая, он притворился сумасшедшим, стал перемешивать на меняльном столе мелкую лихву с серебряными деньгами, пока наконец хозяин не отпустил его на волю. Тогда он тотчас явился к Диогену, стал следовать ему и кинику Кратету, жил, как они, а хозяин, глядя на это, все больше убеждался в его безумии. Он достиг такой известности, что его упоминает даже Менандр, сочинитель комедий; в представлении под заглавием "Конюший"[520] он говорит: — А Моним — он не столько знаменит. Ты знал его. Филон? — Который Моним? Тот, что с сумой? — И не с одной — с тремя; Но, поклянусь, никто и никогда Не слышал от него ни слова, кроме "Познай себя", — а сам был нищ и грязен, А все иное почитал тщетой. В самом деле, он был очень строг, всякое мнение презирал и стремился лишь к истине. Написал он "Безделки, с которыми незаметно смешаны важные вещи", 2 книги "О порывах" и «Поощрение». 4. ОНЕСИКРИТ Онесикрит — некоторые говорят, что он был с Эгины, а Деметрий Магнесийский — что с Астипалеи. Он тоже был одним из самых известных учеников Диогена. Его судьба похожа на судьбу Ксенофонта: как тот ходил в поход с Киром, так этот — с Александром; как один написал "Воспитание Кира", так другой — о том, как рос Александр; как первый сочинил похвальное слово Киру, так второй — Александру. Даже в слоге он сходствовал с Ксенофонтом, хотя и был ниже его как подражатель, который ниже образца. Учениками Диогена были и Менандр, по прозвищу Дуб, поклонник Гомера, и Гегесий Синопский, по прозвищу Ошейник, и Филиск Эгинский, о котором уже упоминалось.[521] 5. КРАТЕТ Кратет, сын Асконда, фиванец. Он тоже был одним из славнейших учеников Пса (хотя Гиппобот и говорит, будто он учился не у самого Диогена, а у Брисона Ахейского). От него сохранились такие шутливые стихи: Некий есть город Сума посреди виноцветного моря, Город прекрасный, прегрязный, цветущий, гроша не имущий, Нет в тот город дороги тому, кто глуп, или жаден, Или блудлив, похотлив и охоч до ляжек продажных. В нем обретаются тмин да чеснок, да фиги, да хлебы, Из-за которых народ на народ не станет войною: Здесь не за прибыль и здесь не за славу мечи обнажают.[522] Есть у него и пресловутая "Поденная запись" с такими стихами: Получит драхму врач, но десять мин — повар; Льстецу талантов — пять, но ничего другу; Философу — обол, зато талант — девке. У него было прозвище Дверь-откройся за его обычай входить во всякий дом и начинать поучения.[523] Ему же принадлежат такие стихи: Все, что усвоил я доброго, мысля и слушаясь Музы, Стало моим; а иное богатство накапливать тщетно;[524] и о том, что философия его научила Жевать бобы и не знавать забот. Известны и такие его стихи: Чем излечиться от любви? Лишь голодом И временем, а если нет — удавкою. Расцвет его пришелся на 113-ю олимпиаду. Антисфен в «Преемствах» говорит, будто к кинической философии он обратился, когда увидел в какой-то трагедии Телефа в жалком виде и с корзиночкой в руках:[525] обратив имущество в деньги (а он был из самых видных граждан), он набрал около 200 талантов и распределил их между гражданами, а сам бросился в философию с таким рвением, что даже попал в стихи Филемона, комического поэта. У того сказано: Он, как Кратет, зимой одет во вретище, А летом бродит, в толстый плащ закутавшись. Диокл сообщает, что Диоген убедил Кратета все свои земли отдать под пастбища, а все свои деньги бросить в море.[526] По его словам, именно в доме Кратета останавливался Александр, как в доме Гиппархии — Филипп. Часто к нему приходили родственники, чтобы отговорить его, но он был непоколебим и прогонял их палкой. Деметрий Магнесийский сообщает, что свои деньги Кратет положил у менялы, договорившись так: если его дети будут, как все, тот отдаст им деньги, если же они станут философами, то раздаст деньги народу, потому что философам деньги не надобны. А Эратосфен сообщает, что от Гиппархии (о которой будет речь далее) у него был сын по имени Пасикл, и когда он стал юношей, то Кратет отвел его к блуднице и сказал: "Так и отец твой женился". Кто блудит, как в трагедиях, говорил он, тому награда — изгнание и смерть; а кто блудит, как в комедиях, с гетерами, тот от пьянства и распутства выживает из ума. У него был брат Пасикл, ученик Евклида. Забавную шутку его приводит Фаворин (во II книге "Записок"): Кратет, заступаясь за кого-то перед начальником гимнасия, ухватил его за ляжки, тот возмутился, а Кратет сказал: "Как? Разве это у тебя не все равно, что колени?"[527] Невозможно, говорил он, найти человека безупречного: как в гранатовом яблоке, хоть одно зернышко да будет в нем червивое. Кифареда Никодрома он довел до того, что тот разбил ему лоб; тогда Кратет положил на рану повязку с надписью: "Никодромова работа".[528] Блудниц он бранил неустанно, приучая этим и себя терпеть поношения. Деметрий Фалерский послал ему хлеба и вина — он стал попрекать его и воскликнул: "Ах, если бы источники текли и хлебом!" — ибо, конечно, пил он только воду. Афинские блюстители порядка наказали его за то, что он был в сидонской ткани.[529] "А я вам и Феофраста покажу в сидонской ткани!" — сказал Кратет; и когда те не поверили, то отвел их в цирюльню, где Феофраст стригся. В Фивах его однажды выпорол начальник гимнасия (а иные говорят, что это в Коринфе его выпорол Евтикрат), и, когда его уже тащили за ноги, он сказал как ни в чем не бывало: Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного прага[530] Впрочем, Диокл говорит, что за ноги тащил его Менедем Эретрийский: дело в том, что Менедем был хорош собою и слыл любовником Асклепиада Флиунтского, и вот однажды, ухватив Менедема за ляжку, Кратет провозгласил: "Вот где Асклепиад!" Менедем рассвирепел и поволок его прочь, а он на это произнес вышеприведенные слова. Зенон Китийский в «Изречениях» сообщает, что к своему плащу он пришил напоказ овчину; выглядело это безобразно, и в гимнасии все над ним смеялись, а он то и дело восклицал, воздевая руки к небу: "Смелей, Кратет, и верь глазам своим и телу своему: сейчас они смеются над твоим видом, а скоро скрючатся от болезней и станут тебе завидовать, а себя ругать за свою лень!" Заниматься философией, говорил он, нужно до тех пор, пока не поймешь, что нет никакой разницы между вождем войск и погонщиком ослов. Кто окружен льстецами, говорил он, тот одинок, как теленок среди волков: ни там, ни здесь ни в ком вокруг содействия и во всех вражда. Почуяв смерть, он спел над собою такие стихи: Спешишь, горбун, в аидовы обители… (потому что на старости лет он и вправду стал горбат). Александр спросил его: "Хочешь, я восстановлю твой город?"[531] — "Зачем? — сказал Кратет. Какой-нибудь новый Александр возьмет и разрушит его опять". "Родина моя, — говорил он, — это Бесчестие и Бедность, неподвластные никакой Удаче, и земляк мой — недоступный для зависти Диоген". А Менандр в комедии «Сестры-близнецы» упоминает о нем так: Пойдешь со мною, в грубый плащ закутана, Как некогда жена Кратета-киника, Который хвастал, будто бы и дочь свою Давал на месяц в пробное замужество Ученики у него были такие. 6. МЕТРОКЛ Метрокл из Маронеи, брат Гиппархии, который сперва был слушателем Феофраста, но по слабости своей однажды во время занятий испустил ветер и от огорчения затворился дома, решив уморить себя голодом. Узнав об этом, Кратет пришел к нему без зову, нарочно наевшись волчьих бобов, и стал его убеждать, что по всему смыслу он не сделал ничего дурного, — напротив, чудом было бы, если бы он не предоставил ветрам их естественный выход; а под конец он взял и выпустил ветры сам, чем и утешил Метрокла: подобное исцелилось подобным. С этих пор Метрокл стал его слушателем и выказал немалые способности в философии. Сочинения свои он сжег (говорит Гекатон в I книге "Изречений") со словами: Се — привиденья преисподних снов![532] (то есть пустые, праздные); а другие говорят, что сжег он записи феофрастовых чтений, сказавши: Бог огня, поспеши, твоему ты надобен граду.[533] Вещи, говорил он, покупаются или ценою денег, например дом, или ценою времени и забот, например воспитание. Богатство пагубно, если им не пользоваться достойным образом. Умер он от старости, сам задержав дыхание. Ученики его Феомброт и Клеомен; ученик Феомброта — Деметрий Александрийский, а Клеомена — Тимарх Александрийский и Эхекл Эфесский. Впрочем, Эхекл слушал и Феомброта, а Эхекла слушал Менедем, о котором речь далее. Отличился среди них также Менипп Синопский. 7. ГИППАРХИЯ Этими же учениями была пленена Гиппархия, сестра Метрокла. Оба они были родом из Маронеи. Она полюбила и речи Кратета, и его образ жизни, так что не обращала внимания ни на красоту, ни на богатство, ни на знатность своих женихов: Кратет был для нее все. Она даже грозила родителям наложить на себя руки, если ее за него не выдадут. Родители позвали самого Кратета, чтобы он отговорил их дочь, — он сделал все, что мог, но не убедил ее. Тогда он встал перед нею, сбросил с себя, что было на нем, и сказал: "Вот твой жених, вот его добро, решайся на это: не быть тебе со мною, если не станешь тем же, что и я". Она сделала свой выбор: оделась так же, как он, и стала сопровождать мужа повсюду, ложиться с ним у всех на глазах и побираться по чужим застольям. Однажды, явившись на пиру у Лисимаха, она сокрушила самого Феодора по прозвищу Безбожник с помощью вот какого софизма: если в чем-то нет дурного, когда это делает Феодор, то в этом нет дурного и когда это делает Гиппархия; когда Феодор колотит Феодора, в этом нет дурного, стало быть, когда Гиппархия колотит Феодора, в этом тоже нет дурного. Феодор не нашелся ничего возразить на это и только разодрал на ней плащ; но Гиппархия не показала ни смущения, ни женского стыда. А когда он ей сказал: Вот она, что покидает свой станок и свой челнок![534] она ответила: "Да, это я, Феодор; но разве, по-твоему, плохо я рассудила, что стала тратить время не на станок и челнок, а вместо этого — на воспитание?" Вот какой рассказ есть об этой женщине-философе, а есть и несчетное множество иных. Известна книга Кратета под заглавием «Письма», полная отличной философии, а по слогу порою близкая и самому Платону. Писал он и трагедии, хранящие печать высокой философии, — например, в таких стихах: Мне родина — не крепость и не дом, Мне вся земля обитель и приют, В котором — все, что нужно, чтобы жить. Скончался Кратет в преклонных годах и погребен в Беотии. 8. МЕНИПП Менипп тоже киник, был по происхождению финикиец и даже раб (по словам Ахаика в его "Этике"), а хозяин его, по имени Батон, был с Понта (так пишет Диокл). Но по неуемным своим просьбам, внушенным жадностью, ему удалось сделаться гражданином Фив. Важности в нем не было нимало: книги его полны смеха и отчасти даже схожи с книгами его современника Мелеагра. Гермипп говорит, будто он занимался суточными ссудами и за это даже получил прозвище. Он ссужал деньги корабельщикам, брал страховку и накопил большое богатство; но в конце концов стал жертвой злоумышленников, впал в отчаянье и удавился. Мы написали о нем также насмешливые стихи: Раб финикийский, пес лаконской выучки, Прослывший поделом менялой суточным, — Вот пред тобою Менипп; Но в Фивах вором дочиста ограбленный, И о собачьем позабыв терпении, Дух испустил он в петле.[535] Некоторые полагают, что книги его писаны не им, а Дионисием и Зопиром Колофонскими, которые, сочинив их смеха ради; приписали их Мениппу как наиболее на такое способному. Всего было шесть Мениппов: первый писал о лидийцах и делал сокращение Ксанфа; второй — тот, о ком была речь; третий — софист из Стратоникеи, кариец родом; четвертый ваятель; пятый и шестой — живописцы, о которых упоминает Аполлодор. Киник Менипп написал тринадцать книг: "Вызывание мертвых", «Завещание», "Письма от лица богов", «Возражения» физикам, математикам, грамматикам, "Рождение Эпикура", "Празднование двадцатого дня эпикурейцами" и др. 9. МЕНЕДЕМ Менедем, ученик Колота Лампсакского. По словам Гиппобота, он так увлекался чудесным, что расхаживал, одетый Эринией, и говорил, что вышел из Аида к дозору за грешниками, чтобы потом вновь сойти под землю и доложить о том преисподним божествам. Одежда эта была такая: темный хитон до пят, поверх него пурпурный пояс, на голове аркадский колпак, расшитый двенадцатью небесными знаками, трагические котурны, длиннейшая борода и ясеневый посох в руке. *** Таковы жизнеописания каждого из киников. Добавим к этому те мнения, которые для них были общими, — если только мы считаем эту школу философией, а не просто образом жизни. Логику и физику они отвергают (наподобие Аристона Хиосского) и сосредоточиваются единственно на этике; именно Диогену (по утверждению Диокла) принадлежат слова (приписываемые иными Сократу[536]) о том, что исследовать нужно, Что у тебя и дурного и доброго в доме случилось.[537] Равным образом они пренебрегают и общим образованием: так, Антисфен утверждал, что достигший здравомыслия не должен изучать словесность, чтобы не сбиться с пути вслед за другими. Отвергают они и геометрию, и музыку, и все подобное. Так, Диоген, когда ему показали солнечные часы, сказал: "Полезная штука, чтобы не опоздать на обед!" — а когда ему показали музыкальные приемы, сказал: Не звоном струн, не дуновеньем флейт — Мужским умом стоят и дом и град.[538] Далее, мнение их таково, что предельная цель есть жизнь, согласная с добродетелью (так говорит Антисфен в "Геракле"), — точно так же, как и у стоиков, ибо между этими школами есть некоторая общность. Оттого и о кинизме говорят, что это кратчайшая дорога к добродетели, и Зенон Китийский вел свою жизнь таким же образом. Далее, мнение их таково, что жить нужно в простоте, есть в меру голода, ходить в одном плаще; богатство же, славу и знатность они презирают. Некоторые из них едят зелень и пьют только холодную воду, а живут в первом попавшемся укрытии — даже в бочке, как Диоген, заявлявший, что богам дано не нуждаться ни в чем, а мужам, достигшим сходства с богами, — довольствоваться немногим.[539] Далее, мнение их таково, что добродетели можно научить (так говорит Антисфен в "Геракле"), а потерять ее невозможно. Мудрец достоин любви, непогрешим, друг себе подобным и ни в чем не полагается на случай. Что лежит между добродетелью и пороком, то они почитают безразличным (вместе с Аристоном Хиосским). Таковы киники. Теперь нам следует перейти к стоикам, первым из которых был Зенон, тоже ученик Кратета.

Примечания:

4

Даты отсчета в хронологии Диогена: "падение Трои" — 1184 г. до н. э., "переправа Ксеркса" — 480 г. до н. э., покорение Египта и Азии Александром Македонским 331 г. до н. э. Датировка Зороастра у Диогена фантастична; действительнее возникновение зороастризма — между Х и VI вв. до н. э.

5

По-видимому, по недоразумению Диоген приписывает Myсею взгляды милетских философов.

42

Популярный фольклорный сюжет (Эзоп, басня 40); в применении к Фалесу — уже у Платона ("Феэтет" 174 а).

43

ПА VII 83.

44

Здесь и далее приводятся поучительные песни (позднейшего сочинения) и нравственные сентенции, произвольно приписываемые то одному, то другому из семи мудрецов.

45

Т. е. время до сотворения мира следует считать ночью. Несколько иначе у Плутарха ("Александр", 64).

46

В рукописях Диогена Лаэртского указано: аполлодоровская дата рождения Фалеса. — 35-я олимпиада (пер. по чтению Дильса).

47

Геродот. Ист. I 75: Фалес отводным каналом разделил течение Галиса (пограничной реки между Лидией и Мидией) надвое и этим понизил в ней уровень воды.

48

ПА VII 84 и 85.

49

Всеионийский праздник (Панионии) справлялся двенадцатью ионийскими городами в честь Посидона близ Милета (Геродот. Ист. I 1148).

50

Платон. Протагор 343а.

51

Все письма мудрецов, приводимые Диогеном в книгах I–II, фиктивны и представляют собой позднейшие риторические упражнения.

52

Подробнее о снятии бремени (сисахфии) см.: Плутарх. Солон, 15; Аристотель. Афинская полития, 6.

53

Законы Солона были вырезаны на деревянных четырехгранных столбах, которые можно было поворачивать, и поставлены близ афинской площади (агоры) (Аристотель. Афинская полития, 7).

420

Культ Кибелы, Матери богов, пришел в Грецию из Малой Азии.

421

Ср. выше, II 31.

422

Потом Антисфен сам нападал на Горгия (Афиней. Пир софистов V 220 d).

423

Около 8 км от Пирейского порта до Афин.

424

Кир Старший, трудолюбие которого описано в "Воспитании Кира" Ксенофонта.

425

Та же игра слов, что и выше, II 118 и прим. 107 к кн. II.

426

Ср. выше, IV 48. В подлиннике игра слов koinen — poinen.

427

Это изречение обычно связывается с именами царей (напр., Плутарх. Александр, 41).

428

Киник считает себя атлетом, как борец с пороками.

429

Т. е. за малую плату ты мог бы нанять гетеру.

430

Игра слов: korakes — «вороны», kolakes "льстецы".

431

Ср. ниже, VI 8.

432

Ср. выше, II 68.

433

Ср. слова Сократа у Платона ("Федр" 260 be).

434

Ср. выше, 1136.

435

По-видимому, это свидетельствует, что Антисфен брал плату с учеников и еще не жил, как нищий.

436

Буквально "Зоркий пес" — название гимнасия при храме Геракла.

437

"Трибон" — грубый короткий плащ спартанского образца, который киники носили, надев на голое тело, наряду с нищенским посохом и сумой как знак простоты своей жизни; ср. выше, IV 6 и далее. VI 2.2.

438

Ксенофонт. Пир 4, 61–64.

439

ПА IX 496.

440

Текст испорчен, перевод по смыслу.

441

Имеется в виду «Пир» Ксенофонта, одним из персонажей которого выступает Антисфен.

442

Т. е. свитков (Бирт) или кодексов (Ричль).

443

ПА VII 115.

444

По-гречески одно и то же слово (nomisma) означает "ходячую монету" и "общественное установление". Ср. ниже, VI 71.

445

Портик Зевса — на афинской агоре (главной площади); Помпейон — склад утвари для торжественных процессий у Дипилонских ворот.

446

Простат, покровитель метэков-иноземцев.

447

Так называемый «Метроон» на афинской агоре, упомянутый выше (II 40). Глиняные круглые бочки (пифосы) служили в Греции для хранения зерна и вина.

448

Игра слов: schole — chole далее diatribe — katatribe.

449

Т. е. театральные зрелища.

450

Плоды оливкового дерева были дешевым общераспространенным кушаньем; в Аттике культура оливок была особенно развита и находилась под покровительством государства.

451

Выражение принять участие (metaschein) взято из Плато-нова учения об идеях и «причастности» к ним конкретных вещей (ср. ниже, VI 53); Диоген насмешливо дает понять, что такая «причастность» лишь пустое слово.

452

Групповая игра — спортивное упражнение в палестре.

453

Возможный вариант перевода: "Он хвалил тех, кто хотел жениться и не хотел жениться…".

454

Скорее всего, рассказ о продаже Диогена в рабство выдуман по аналогии с рассказом о продаже Платона в рабство и восходит к популярным сочинениям Мениппа. Дион Хрисостом, много рассказывавший о Диогене, об этом не упоминает. Рассказ о смерти Диогена у Ксениада (VI 32) не совпадает с обычной синхронизацией смерти Диогена и Александра (VI 79).

455

Ср. выше, II 75.

456

Игра слов: anaperos (убогий) и рега (сума).

457

Т. е. рабы своих страстей. Ср. ниже, VI 43.

458

См. выше, VI 22–23.

459

Вытянутый средний и прижатые указательный и безымянный пальцы считались в Греции непристойным и оскорбительным жестом.

460

Афинский квартал, где жили бедняки.

461

Еврипид. Медея, 410: хор дивится дерзости Медеи, которая идет против мужа.

462

Отрывок из неизвестной трагедии.

463

Этот знаменитый рассказ вполне легендарен: в большинстве версий Александр в нем уже называет себя повелителем мира, а это анахронизм. О Крании см. ниже, VI 77.

464

См. выше, II, прим. 101.

465

Намек на то, что Платон хотя и поплатился продажею в рабство за свою поездку в Сицилию, но все же поехал туда и во второй и в третий раз.

466

Псевдо-Платон. Определения 415 а.

467

Кожаные чепраки защищали шерсть тонкорунных овец от колючек.

468

Ср. выше, VI 24.

469

Имеется в виду стол менялы-заимодавца: Мидий был известный богач.

470

Кулачные бойцы обвязывали руки ремнями для силы удара.

471

Ср. выше, II 102.

472

Ср. выше, VI 33.

473

Анахронизм: имеется в виду время после смерти Александра, когда Пердикка был регентом в его царстве.

474

Т. е. "тебе суждено кончить жизнь на кресте".

475

Свекла — насмешливое прозвище развратников (ср. ниже, VI 61).

476

Очень популярная застольная игра, в которой по плеску вина гадали "любит — не любит".

477

Кифареды (см. прим. 67 к кн. III) слыли в Греции глупцами и были обычным предметом насмешек за свое пустое чванство.

478

Люпин, пища для скота.

479

Чихание справа считалось добрым знаком, слева — дурным.

480

Игра слов; слова Диогена можно было понять: "променял Олимпию на Немею" (другое, менее славное место общегреческих состязаний).

481

См. выше, V, прим. 10.

482

Точнее: "Который из них — Хирон?"; имя кентавра Хирона по-гречески созвучно со словом "худший".

483

Колодцем называлось одно из отделений ("дикастериев") афинского суда.

484

Игра слов: aleimmation — «умащение», all'himation — "плащ".

485

Гомер. Ил. Х 387.

486

Там же, VIII 95 и XVIII 95.

487

Интерполяция, находящаяся только в поздних рукописях.

488

Ср. выше, 1 26.

489

Еврипид. Финикиянки, 40.

490

Гомер. Ил. V 366. "Бич, погоняя, занес…" (игра двумя значениями слова elaan).

491

Мальтийские собачки были маленькими и ласковыми, молосские охотничьи псы отличались свирепостью. Ср. выше, VI 33.

492

Т. е. на один раз, а не впрок на всю жизнь. Игра слов: trophe — «пища», taphe — "могила".

493

Гомер. Ил. V83.

494

Анахронизм: ср. VI 44.

495

Ср. выше, II 68.

496

Пещера на острове Самофракии, посвященная Гекате, куда приносили свои дары люди, спасшиеся от смертельной опасности.

497

Игра слов: "Не стал Хироном ("худшим"; см. прим. 60), так как стал Евритионом ("раздвинутым")". Хирон — имя кентавра, знаменитого мудростью, Евритион — имя кентавра, знаменитого буйством.

498

Лакедемоняне (спартиаты) славились суровым военным образом жизни, который киники считали примером для себя и для всех.

499

По Элиану ("Пестрые рассказы" XII 58), это был упомянутый выше (VI 43) Диоксипп.

500

Медовое возлияние — одна из самых употребительных форм бескровной жертвы, приносившейся одинаково всем богам, в том числе и страшным подземным.

501

Непереводимая игра слов.

502

Игра слов: labe — «повод» к чему-либо и «рукоять» кинжала.

503

В каноническом тексте «Илиады» этого стиха нет.

504

Анахронизм: египетский культ Сараписа был введен Птолемеем уже после смерти Александра.

505

Гомер. Ил. III 85.

506

Буквальное значение слова andrapodon.

507

Гомер. Од. I 157; IV 70.

508

Игра слов: kore — «девушка» и "зрачок глаза".

509

Ср. выше, VI 46.

510

В поздних рукописях здесь вставка: "Когда Филипп объявил, что идет войной на Коринф, и все бросились готовиться против него, Диоген принялся катать туда и сюда свою собственную бочку. Его спросили: "Зачем это, Диоген?" Он ответил: "У всех сейчас хлопоты, потому и мне нехорошо бездельничать; а бочку я катаю, потому что ничего другого у меня нет". А увидев пригожего мальчика, который беззаботно прыгал то взад, то вперед, он сказал:

Скоро б тебя, Мерион, несмотря, что плясатель ты быстрый, Скоро б мой дрот укротил совершенно, когда б я уметил!

(Гомер. Ил. XVI 617–618).

511

См. выше, VI 20.

512

"Я перестал быть рабом с тех пор, как меня освободил Антисфен" (слова Диогена у Эпиктета, III 24, 67).

513

Ср. выше, VI 37.

514

Отсюда — стоическое понятие «космополит» (cosmos, мир как politeia, государство).

515

Так по Афинею ("Пир софистов", VIII 341 е).

516

Этот памятник видел еще Павсаний, II 2, 4 (II в. н. э.).

517

ПА XVI 334.

518

ПА VII 116. Прокелевсматш, очень редкий стихотворный размер из одних кратких слогов, переданный в переводе лишь условно.

519

Илисс — речка близ Афин (по этой версии, Диоген умер не в Коринфе, а в Аттике); братья — собаки.

520

Несохранившаяся комедия.

521

См. выше, VI 75.

522

АПл. V 13; начало — подражание «Одиссее» XIX 172 сл.: "Остров есть Крит посреди виноцветного моря…".

523

Юлиан (речь VI 201 b) замечает, что при этом вел он себя с кротостью и жители его любили: они писали на дверях: "Открыто для Кратетова доброго духа".

524

ПА VII 326. Это — пародия на знаменитую эпитафию Сарданапала:

Все, что съел я на пиршествах, все, чем уважил я похоть, Стало моим; а иное богатство осталося втуне. (ПА IX 497).

525

Телеф, раненый царь, в виде нищего пробиравшийся через всю Грецию к Ахиллу, чтобы тот его исцелил, — трогательный образ нескольких несохранившихся греческих трагедий.

526

Эту наиболее красочную версию принимает Филострат ("Жизнь Аполлония Тианского" I 13).

527

Насмешка над греческим обычаем, умоляя, касаться колен собеседника.

528

Ср. выше, VI 33.

529

Тонкое финикийское полотно, считавшееся предметом роскоши; очевидно, им повязывали цирюльники важных клиентов.

530

Гомер. Ил. 1 591. — 242.

531

Фивы, разрушенные Александром в 335 г. до н. э.

532

Отрывок из неизвестной трагедии.

533

Подражание рассказу об обращении Платона, выше III 5 и прим. 7.

534

Еврипид. Вакханки 1236.

535

АПл. V 41.

536

Ср. выше, 1145.

537

Гомер. Од. IV 392.

538

Отрывок из несохранившейся трагедии Еврипида "Антиопа".

539

Слова Сократа у Ксенофонта ("Воспоминания о Сократе" 16, 10).

КНИГА СЕДЬМАЯ