"На этой ступени странствие воина основывается на пребывании в состоянии воина, а не в борьбе за то, чтобы сделать следующий шаг. Воин переживает чувство освобождения от напряжения…. свободы от агрессивности. Так странствие воина становится подобным распускающемуся цветку — это естественный процесс расширения."

(Чогьям Трунгпа)

Путь должен иметь сердце…

(Дон Хуан)

Последние десятилетия мы уделяем особое внимание культуре ориентальной. Это своего рода комплекс вины, развившийся у народов-покорителей. Все началось с изумления Гумбольдта, нашедшего в Индии один из древнейших языков человечества, с восхищения Шопенгауэра, которому философские воззрения буддистов как-то сразу пришлись по вкусу. Немало мифов принесли с собой британские колонизаторы — тут и о сверхъестественных способностях факиров, о чудесах йоги, о мудрых махатмах, хранящих изначальное знание древнейшей цивилизации. Заволновались будущие теософы, загрезили о тайнах Востока путешественники, забредили писатели и художники — в Европе конца XIX века все бурлило и готовилось встречать откровение.

Комплекс вины, правда, зародился по-настоящему вместе с явлением на благодатной земле Америки Вивекананды Свами — с его великой миссией от самого Рамакришны нести "свет Востока" на гибнущий и заблудший Запад. За ним воспоследовали другие вестники, и вскоре Старый и Новый Свет преклонились перед мудрейшими — словно ожил и вышел из глубины веков культ предков, словно притча о блудном сыне получила, наконец, масштабное культурологическое воплощение. Индо-буддистское могущественное знание (а за ним — знание Китая, Тибета, Японии), подняв на свое знамя великих и древних, взяло философский (больше — мировоззренческий, метафизический, экзистенциальный) реванш над европейским прагматизмом, а если говорить с точки зрения творца — над мастером, делающим вещи вне себя, над техником, над инженером и архитектором европейского жилища.

И по сей день высшую мудрость бытия все еще ожидают с гималайских хребтов, из тибетских монастырей, из уединенных ашрамов восточных созерцателей. И в этом, быть может, причина той осторожности, с которой многие мистические искатели принимают книги Кастанеды.

Дело в том, что американским индейцам изначально не повезло в смысле антропологической популярности. Ко времени прихода испанцев древнейшие центры их цивилизации по большей части уже представляли собой руины, тайна их письменности была утрачена, а последовательное истребление уцелевших представителей мощного, но обессилевшего этноса свело к нулю даже то немногое, что мы могли бы узнать о них.

Дон Хуан называет себя «толтеком» — но что говорит нам это позабытое слово? «Неуместная» интеллигентность полунищего индейца просто наталкивает на мысль о фальсификации, о вымышленности образа. Откуда он взялся вдруг среди скудных мексиканских пустынь, где, кроме нищих бродяг и «странных» (мы теперь избегаем слова «примитивный», чтобы не обижать аборигенов) скульптур, не встретишь ничего, достойного названия «цивилизация»? Доисторическое сельское хозяйство в деревнях, повальная безграмотность, пьянство, дикие суеверия, безобразные ритуалы, пародирующие (на взгляд европейца, довольно бездарно) строгие католические церемонии, однообразные и глуповатые песни про девушек и цветы, разрозненные полусказки-полупредания, которым не верят даже те старики, что по привычке их рассказывают молодым односельчанам. Агония культуры, утрата самобытности, жалкое эпигонство с мечтою хоть в чем-то походить на "старших братьев" из США.

И вот, среди всего этого хлама, мы вдруг завели речь о высоком, древнем, могущественном знании, способном, быть может, переменить человека так, как не переменили его ни Библия, ни Эйнштейн, ни трансцендентальная медитация. "Вы нашли бриллиант в навозной куче?" — посмеиваются высоколобые созидатели НТР, а восточные гуру недоуменно пожимают плечами.

Возможно. Как бы то ни было, народ дона Хуана — по сей день неразгаданная тайна, и судить об интеллигентности их культуры было бы, по меньшей мере, самонадеянно.

Антропологи знают о мексиканских народах немного, но даже в этих крупицах есть кое-что, заслуживающее размышления.

Во-первых, народы, считающие себя потомками «толтеков» (ацтеки, тацкоканцы, чолултеки, тлакскалтеки и др.), еще в начале XVI века были объединены узами хорошо развитого языка — нагуатл. «Толтеки» в представлении этих народов превратились в сообщество совершенных людей — мастеров всех искусств и наук. Сами слова «мастерство», "наивысшее достижение" в языке нагуатл стало звучать как толтекайотл ("толтектность"). Куда ушли толтеки и какова их историческая судьба — тайна, которая современной науке неведома. Но уцелевшие народы связывают с толтеками все собственные достижения — как в архитектуре, математике, астрономии, так и в религии, метафизике и философии. Эту этническую общность, считающую себя наследником толтеков, связанную единым и древним языком, сходством культурных традиций, а ныне рассеянную по обширным землям Северной Мексики, антропологи называют народами нагуа.

Никто из ученых не сомневается, что у народов нагуа существовала изумительная архитектура, искусство скульптуры, точная наука о времени, сложная религия и организованная торговля. Во многих отношениях их цивилизация ничем не уступала древнеегипетской, индийской или вавилонской. К сожалению, древних источников почти не сохранилось. Уже после конкисты первые монахи-исследователи обращались к тламатиниме (ученым, хранителям традиционных знания нагуа) с вопросом: "Когда вы обратились к богам и стали считать их богами?" Ответ всегда звучал так: "Это было очень давно". То, что тламатиниме имели в виду времена толтеков, доказывает их утверждение, будто истинные боги — в Туле, Гуапалкалко, Хучатлапане, Теотигуакане (древние города толтеков).

Антропологические тексты и исследования (в частности, "Анналы Куаутитлана" и сообщения информаторов Саагуна) всегда указывают, что самым глубоким и абстрактным рассуждениям относительно божества приписывается толтекское происхождение. Недаром древнейшие сказания народов нагуа обычно начинаются словами: "И толтеки знали…" Во всех текстах, где описывается образ и основные черты певцов, художников, ювелиров и т. д., о них всегда говорится, что они толтеки, что их творения — результат толтекайотла.

Нагуасские ученые тламатиниме рассказывали о своих предках:

"Толтеки были искусным народом,

все их произведения были хорошими, правильными,

все было хорошо сделано, все восхитительно.

Их дома были прекрасны,

дома с мозаичными инкрустациями из бирюзы,

изящно оштукатуренные, были чудесны.

Словом, толтекский дом -

это хорошо сделанное, во всех отношениях прекрасное

произведение…

Художники, скульпторы, резчики по камню,

мастера по изделиям из перьев, гончары, прядильщики,

ткачи, искусные во всем,

они совершали открытия и стали способными

отделывать зеленые камни, бирюзу.

Они знали бирюзу, ее рудники,

они нашли рудники и горы, где имелось серебро,

золото, медь, олово и лунный металл…

Эти толтеки действительно были учеными, могли разговаривать с собственным сердцем… Они заставляли звучать барабаны и бубны, были певцами, слагали песни, распространяли их

и держали в своей памяти,

своим сердцем обожествляли

чудесные песни, которые они слагали…»

("Textos de los informantes de Sahagun" (ed. facs. de Paso у Troncoso, vol. VIII, fol. 172 v. a 176 r.)

"Эти толтеки действительно были учеными… " Те искаженные фрагменты воззрений на мир, чудом сохранившиеся метафоры и обрывки философских диалогов, что дошли до нас через обедневшие сердца их покоренных и униженных потомков, демонстрируют подлинную глубину мысли и напряженную работу чувства. Они "могли разговаривать с собственным сердцем…" Ощущение нереальности мира, постигаемое только через интеллектуальное восхождение к абстракции, к восприятию сквозь пелену категорий, концепций и схем (см. подраздел "Сны разума"), настигло толтеков много веков тому назад:

Мы приходим только грезить, приходим только спать:

неправда, неправда,

что на землю мы приходим жить…

("Ms. Cantares Mexicanos", fol. 17, r.)

Укоренившееся убеждение, заставляющее утверждать, что жизнь — это сон, содержится не только в песнях, собранных Саагуном, но и в моральных поучениях Гуэгуэтлатолли или в беседах старцев, хранящих древнее знание. Отрицание всякой основы и постоянства у всего, что существует в "этом мире", вызывает один из самых глубоких и насущных вопросов: есть ли какая-либо надежда на то, что человек, обладая более истинным бытием, сможет избавиться от фикции снов, от мира того, что уходит навсегда? "Здесь лишь как сон, — повторяют певцы нагуа, — мы просыпаемся ото сна…" Поэтому направление поиска — выйти за пределы этого мира грез и постичь истинную науку о "том, что стоит над нами, что на той стороне".

Поэтический дифразизм как нельзя лучше выражает сущность этого Непознанного и Непостижимого — "ночь и ветер", невидимое и неосязаемое, как говорили тламатиниме.

Но как можно выразить нечто истинное относительно того, что находится по ту сторону всякого опыта? Ибо, несомненно, существует опасность, что все наши слова "будут земными" и не будет никакой возможности отнести их к "стоящему над нами, к потусторонности", потому что жизнь наша — всего лишь сон. В таком случае человеку останется в качестве утешения лишь "напиваться грибным вином", чтобы забыть, что "за один день мы уйдем и за одну ночь спустимся в область тайны… " ("Ms. Cantares Mexicanos", fol. 25, v.)

И еще тламатиниме говорили, что выйти из сна мира можно, лишь создав в себе "настоящее лицо и настоящее сердце". Что это за особый путь, что за таинственная метафора? Когда же читаешь, что мир — это "зеркало, благодаря которому возникают вещи", как не вспомнить о "пузыре восприятия" и о том, что наш мир отражается на его стенках?

В целом мировоззренческий и философский подход ученых нагуа (т. е. наследников толтеков) к проблеме истинности Вселенной и человека сильно отличается от обычного пути культуры через мифологию к религии и метафизике. Вместо того, чтобы создавать бесчисленное множество гипотез (как происходит обычно), они сначала поставили себе вопрос, противостоящий верованиям их религии: возможно ли "сказать истину на земле"? Ибо, придав своей мысли ясную внефизическую направленность, они поняли, что если на земле все гибнет, все является сном, то "здесь не то место, где находится истина". Поэтому представлялось необходимым идти дальше того, "что осязается, что видимо", за тем, "что нас превосходит, область мертвых и богов".

Цивилизация ацтеков, потерявшая загадочные толтекские пути к этим запредельным областям, но сохранившая смутные воспоминания о древних людях, ставших богоподобными в особых битвах и почитавших себя воинами, породила так называемую "военно-мистическую доктрину". Ацтеки считали себя "народом Солнца" — своего главного бога, часто изображаемого ими в виде Орла. (Вот они, обрывки толтекских сказаний, древних «видящих» — по дону Хуану!) Но вот странная деталь, которую мы постичь не можем: со времен толтеков мыслители испытывали серьезные опасения по поводу сохранности Вселенной в ее пространственно-временной форме, стремились противостоять ее разрушению и полагали себя в этом смысле сотрудниками богов. Таким образом возник лейтмотив ацтекской мысли: человек становится воином, чтобы спасти и сохранить свое Солнце, чтобы не позволить мирозданию рухнуть и прекратиться.

Эту доктрину мистического воина, объединив основные сказания, излагает знаменитый исследователь мексиканской культуры Касо Альфонсо:

"Молодой воин каждое утро рождается в утробе старой богини Земли и умирает каждый вечер, чтобы освещать своим угасающим светом мир мертвых. Но, рождаясь, бог должен вступить в борьбу со своими братьями — звездами и со своей сестрой — Луной, и, вооруженный огненной змеей — солнечным лучом, он каждый день обращает их в бегство, его победа означает для людей новый день жизни. После его победы души воинов, погибших в борьбе или на жертвенном камне, триумфально ведут его до середины неба, а когда начинается вечер, его подхватывают души женщин, погибших при родах, которые приравниваются к мужчине, потому что они погибли, забирая в плен человека, новорожденного… Это божественное сражение происходит каждый день; но для победы Солнца необходимо, чтобы оно было крепким и сильным, так как оно должно бороться против многочисленных звезд… Поэтому человек должен питать Солнце, которое, будучи божеством, презирает грубую пищу людей и может питаться лишь самой жизнью, волшебной субстанцией, содержащейся в крови человека — Чалчиуатл (драгоценной жидкостью), этим ужасным нектаром, которым питаются боги.

Ацтеки, народ Гуитцилопочтли, этот народ, избранный Солнцем, ему поручено найти для него пищу, поэтому война для ацтеков — это форма культа и необходимая деятельность… " (Caso Alfonso, "La Religion de los Aztecas", pp. 10–11.) Воин, питающий своею "драгоценной жидкостью" (энергией осознания?) Солнце-Орла, чтобы существовала Вселенная… Если позабыли, прочтите еще раз книгу Кастанеды "Дар Орла" — вы найдете много сходного. Только система дона Хуана предлагает как раз спасение из круговорота жертв — свободу, которую Орел добровольно отдает воину, пришедшему к вершине своих достижений.

И никаких перерождении! Орел не знает такого бессмысленного круговращения «корма». Все философы нагуа в один голос твердят: есть только один опыт земной жизни, так как "я снова не могу посеять свою плоть ни в своей матери, ни в отце". Так что идея наказания в следующей жизни или в потустороннем мире не имела для нагуа никакого значения.

И последнее, что хотелось бы сказать о культуре наследников толтеков. В их образном языке для описания человека есть два ключевых слова — «лицо» и «сердце». «Лицо» в языке нагуатл обозначает сокровенное «я» каждого человека, его сущность, его основной характер или, выражаясь более современно, его эго. А «сердце» — это главный источник энергии, желания, действия. Но главная характеристика «сердца» — это движение, а в конечном счете, стремление к цели. Даже этимологически слова эти непосредственно связаны: и-олло-тл (сердце) — и-олли (движение). Кроме того, знак пятого Солнца, под которым (по календарю ацтеков) живет наш мир — тоже «движение». Стоит призадуматься, какой древний и глубокий смысл, связующий времена, взгляды и мифы, заключен в простой фразе дона Хуана: "Путь должен иметь сердце…»

Итак, человек, вступивший на путь дона Хуана, традиционно именуется «воином». Конечно, это не тот воин, что сражается с врагами во спасение своего Солнца-Орла; скорее, дон-хуановский «воин» в своих бескровных сражениях добивается от Орла особой милости — свободы: он не хочет быть «пищей», он стремится, сохранив всю целостность своей энергетической природы, странствовать в этом чудесном мире и вечно постигать его грандиозное великолепие.

Можно предположить, что "военно-мистическая доктрина" ацтеков явилась своего рода реакцией на «дезертирство» древних магов; возможно, им даже поставили в вину какие-то значительные катаклизмы в истории индейской цивилизации. Как бы то ни было, «воин» дона Хуана питает Орла совсем иными энергиями, чем их кровожадные наследники — ацтеки.

Практика данной традиции последовательно ведет ко все большему погружению адепта в нагуаль — Реальность вне всякой интерпретации, что позволяет произвольно выбирать для функционирования любые участки энергетического спектра бытия. Природа человека при этом подвергается решительной трансформации во всей целостности его существа.

Значит, нам вновь приходится поднять вопрос о целостности, ибо вне целостности никакие достижения (по дону Хуану) в счет не идут. Вновь нам придется вспомнить, как человеческий тональ за века и тысячелетия своего становления видоизменил восприятие не только внешнего мира, но и самого человека — субъекта, личности, организма. То есть, нам придется говорить о ведущей идее сознания, которая то скрытно, то явно дает о себе знать во всех философиях, оккультных, религиозных, мистических доктринах, — о дихотомии тела и духа, Материи и Сознания, физического и психического.

Происхождение этой дихотомии очевидно, хотя и опирается более на догадки, чем на точно установленные наукой закономерности. Ясно, например, что некоторые ключевые идеи тоналя о физическом теле входят в противоречие с его же идеями о психике, или духовной жизни индивида. Даже непрерывность в психической сфере манифестирует себя иначе, допуская чередование принципиально отличных друг от друга состояний (сна и бодрствования, например). По всем основным параметрам (ожидаемость, повторяемость, пространственно-временная локализация) психические процессы ведут себя совершенно не так, как физические. Такие явления, как память, воображение, ассоциативность мышления и др., создают в интерпретации тоналя как бы принципиально иной космос, и естественно было ожидать, что он превратится в отдельную, оригинально структурированную область, если не оторванную, то, по крайней мере, удаленную от грубого движения материальности.

В начале миф, а затем религия превратили эту дуалистическую интерпретацию в закон, постулат, в кредо, "Этот мир" и "тот мир", мир тела и мир души — это практический фундамент большинства религий. В том же русле послушно следуют некоторые философы, значительная часть мистиков и духовных учителей. Дуализм тела и духа из умозрительной посылки давным-давно перешел в бытовое сознание всякого человека; и напротив, монистические идеи мировой философии, хотя и признаются верными, все же не осознаются нами как чувственная данность. Мы не спорим о них, но смотрим на предлагаемое положение как бы издалека, теоретически, словно это такое же туманное дело, как кривизна пространственно-временного континуума, в котором сами же и живем.

В оккультизме дихотомия тела и духа представляет серьезную проблему. Вплоть до революционного шага Шри Ауробиндо, декларировавшего телесную трансформацию существа под влиянием высших (психических) энергий, пропасть между телом и духом никто переступить не смел. Даже новое время не изменило этого древнего подхода к человеческой природе.

Меррел-Вольф уже в нашем веке пишет: "Кажется несомненным (!), что пока человек занимает тела, построенные из плотного материала этого плана, он может сознавать Трансцендентный мир лишь в сумеречном свете." (Ф. Меррел-Вольф. Пути в иные измерения. Киев: «София», 1993. С. 325.) И повсюду он подтверждает: тело (как инструмент) ограничено, отождествляясь с телом, мы впадаем в иллюзию, и только чистое «Я» свободно, безгранично, бессмертно. Иными словами, оставим прах праху, и пусть "ангелы унесут нашу бессмертную и бесплотную часть" к высотам духовного совершенства. Шри Ауробиндо очень ясно показал, к чему ведет подобная позиция, и представил ее как совершенно несостоятельную:

"Если мы утверждаем только чистый Дух и механическую, неразумную субстанцию, или энергию, называя одно Богом или Душой, а другое — Природой, то в конце концов неизбежно придем либо к отрицанию Бога, либо к бегству от Природы. Ибо тогда выбор для Жизни и Мысли делается необходимым: Мысль приходит к отрицанию одного в качестве иллюзии воображения, либо к отрицанию другого в качестве иллюзии чувств; Жизнь же приходит к сосредоточению на нематериальном, бежит от самой себя в отвращении, в забытьи экстаза, либо начинает отрицать собственное бессмертие, направившись прочь от Бога к животному состоянию. Пуруша и Пракрити — пассивная просветленная Душа и механическая, активная Энергия (у санкхьяиков) — не имеют ничего общего, как и противоположные аспекты инерции там же; их антиномии могут быть разрешены только путем прекращения инертной, ведомой извне Активности в неизменном Покое, где безрезультатно рассеивается бесплодное шествие ее образов. Безмолвное, пассивное Я и его Майя, имеющая множество имен и форм, у Шанкары (основатель монистической философской школы в Индии — А. К.) — сущности, в равной степени коренным образом отличные друг от друга и непримиримые; их жесткий антагонизм может завершиться только растворением многообразной иллюзии в единственной Истине вечной Тишины" ("The Life Divine", Ch. II. Two negations.)

Вообще же можно сказать, что само представление о материи как о воплощенной инерции, о малоподвижном начале, механически детерминированном, трудно поддающемся трансформации и наделенном строго очерченным набором фундаментальных качеств, как раз и было составлено человеческим тоналем в смысле формально-логической оппозиции зыбкому царству психической жизни. Подстегиваемое биологическими потребностями хищника, внимание выбрало и зафиксировало те перцептивные данные о внешнем, что позволило тоналю создать образ биологического объекта — предмета охоты, вожделения, или сигнал об опасности. Включившись в подобную систему отношений, мы, разумеется, не имели ни малейшего основания исключать себя из биологии воспринимаемой среды.

Наше собственное тело так же инертно, так же не склонно к принципиальным трансформациям, в конечном счете, так же механистично, как и преследуемые нами формы окружающей жизни. Для духовного искателя, открывшего бесценное сокровище внетелесного бытия, собственный организм — в худшем случае тюрьма, в лучшем — строптивый инструмент, своим сопротивлением превращающий духовный праксис в каторгу. Религиозные институты возвели такое положение в догму, и Шри Ауробиндо, будучи яростным противником подобных взглядов, не мог не сказать об этом:

"Нам, безусловно, кажется, что тело изначально представляет собой величайшее затруднение для души, постоянный камень преткновения. Потому страстный искатель духовной реализации предает свое тело анафеме, и его неприятие этого мира оказывается предметом особого отвращения в первую очередь. Тело — это темная ноша, которую не вынести; неизбежная материальная плотскость становится для него каким-то наваждением, избавиться от которого можно только обратившись к аскетической жизни. В стремлении к такому освобождению он заходит настолько далеко, что отрицает существование собственного тела и реальность материальной вселенной. Большая часть религий наложила на Материю проклятие и превратила отречение от бренной физической плоти, усмирение ее, в критерий духовности и религиозной истины " (Ibid., Ch. XXIV. Matter.)

И тем не менее, испокон веков известно, что тело и психика вовлечены в тесные и многосторонние отношения. Поневоле кажется, что они нерасторжимы — настолько согласованы и взаимозависимы их движения. Материалисты особо акцентировали этот факт, пытаясь саму идею души превратить в фикцию, свести к специфическому способу функционирования центральной нервной системы. Многие оккультные практики, начиная с йогов и гимнософистов, путем специальных воздействий на телесные функции вызывали желаемые ими состояния сознания, измененные режимы восприятия и т. п. В подобных же ситуациях часто наблюдали обратную связь: самоиндукция измененного состояния сознания порою решительным образом изменяла работу человеческого организма, начиная с вмешательств в гормональную его активность и заканчивая «стигматическими» эксцессами у фанатиков — вроде "язв Христовых" и др. подобных явлений. Самое простое и яркое доказательство безусловной связи физиологических процессов с высшими психическими проявлениями тысячелетия назад обнаружили индийские йоги: контролируя ритм, глубину и скорость своего дыхания, они управляли тончайшими аспектами своих медитаций или другими процессами психических преобразований.

Ортодоксальная религиозность без особых симпатий относится к монистическому взгляду на природу, принятую философами. И дело здесь вовсе не в самой идее единства, признание которой неизбежно, если мы считаем, что Бог творил мир из Самого Себя. В рамках институированной религиозности монизм заводит слишком далеко, он как бы «снимает» пропасть, разделяющую Творца и творение, что само по себе уже исключает ту форму поклонения и богобоязненности, которую религия ради своего существования обязана провозглашать и культивировать. Ибо, если мы последовательно придерживаемся монистического взгляда на Реальность, «общение» с Божеством (которое религией допустимо, хотя и требует соблюдения почтительной дистанции) неминуемо перерастает в «слияние» с Ним. (И недаром исламский мистик Аль-Халладж был казнен в X веке за то, что в экстазе сказал "я есмь истинный", т. е. Бог.) Мы вновь прибегнем к мысли великого индийского философа Шри Ауробиндо, который ясно формулирует ту же проблему и находит для нее разрешение в индо-буддистской традиции:

"При обычном расположении жизненной активности индивидуум считает себя отдельным существом, включенным во вселенную, а также считает себя и вселенную зависимыми от того, что по отношению к ним запредельно. Именно эту Запредельность мы сейчас именуем Богом, который таким образом становится в нашем представлении не столько супракосмическим, сколько экстракосмическим. Умаление и принижение того и другого — личности и вселенной — оказывается естественным следствием такого разделения: растворение космоса и индивидуума при достижении Запредельного должно логически стать их наивысшим итогом.

Целостный взгляд на единство Брахмана устраняет такие последствия. Так же, как нам нет необходимости отказываться от телесной жизни, чтобы достичь жизни умственной и духовной, мы вполне можем прийти к точке зрения, где сохранение индивидуальной активности более не является несовместимым с нашим восприятием космического сознания или с нашим достижением трансцендентного и супракосмического. Поскольку Мировое Запредельное охватывает вселенную, едино с нею и не исключает ее, равно, как и вселенная охватывает личность, едина с нею и не исключает ее. Личность — это центр всего универсального сознания; вселенная же есть форма и выражение, содержанием которых является непрерывная имманентность Бесформенного и Невыразимого. " (Ibid., pp. 36–37)

Итак, "Мировое Запредельное охватывает вселенную, единое нею и не исключает ее, равно, как и вселенная охватывает личность, едина с нею и не исключает ее." Эта мысль, казалось бы, очевидная и лежащая на поверхности всякого подлинного мистицизма, в индийских условиях начала XX века не пользовалась особенной популярностью. В ней чувствовался дух позабытой свободы, где вся "жизненная целостность" человека полноправно соучаствовала в Реальности через интуицию единой космической силы жизни. Такую традицию (теперь уже, скорее, архаичную для Востока) долгое время хранили китайские даосы.

Даосский мудрец равно "заботится о теле, оберегает дух"; у него "крепкое тело, ясный ум, чуткий слух и зоркое зрение". Речь идет о гармонии, проявляющейся в саморегуляции организма и динамическом взаимодействии его жизненных циклов и функций; гармонии принципиально неформализуемой, допускающей всевозможные порядки и, более того, находящей завершение в творческом беспорядке. В мудреце у Чжуан-Цзы (как пишет В. Малявин) нет ничего от бездушной механической упорядоченности. Напротив, у него "силы инь и ян спутаны, а сердце невозмутимо-покойно". Сложность проблемы взаимоотношения духовного и телесного состоит в том, что мы не можем ни отождествить себя с телом или духом, ни противопоставить себя тому или другому в отдельности. Мы не можем логически определить соотношение того и другого в той же мере, в какой мы не можем сделать и предметом рефлексии самих себя как конкретную целостность. Развитие нашего самосознания неизбежно сопровождается выталкиванием тела в орбиту физического мира, но эта тенденция ведет к фактической самоликвидации нашего «я». Очерчивающая границы самосознания сфера интроспекции служит неизбывным источником пессимизма. Преодолению такого пессимизма и служит философская декларация Шри Ауробиндо — эта действительно достойная уважения попытка в рамках индо-буддистского монизма синтезировать тело и дух, предназначив им общее «божественное» будущее:

"Но мы должны достичь наивысшего, продолжая участвовать в космической протяженности. Брахман всегда сохраняет Свои два проявления — свободу внутри и творение вовне, свободу выражения и свободу от этого выражения. И мы, будучи Тем, можем достичь такого же божественного овладения собой. Гармония этих двух начал — условие для всякой жизни, стремящейся стать подлинно божественной. Свобода, достигаемая с помощью исключения выходящего за рамки факта, ведет через отрицание к неприятию того, что считается Богом. Активность, достигаемая через поглощенность действием, энергией, ведет к утверждению примитивного и к отрицанию Высшего. Но если Бог сочетает и синтезирует, отчего человек должен настаивать на разделении? Быть таким же совершенным, как Он, — вот условие Его целостного достижения. " (Ibid., p. 40.)

Мировой оккультизм накопил достаточно опыта и в разработке иных, менее «революционных» путей в работе с телом и духом. Тем более, что переживания «астральных» путешествий вне тела должны были найти свои «строгие» метафизические объяснения. Например, американский оккультист Эдвард Пич (Офиель) в своей книге "Астральная проекция" для начинающих поясняет просто: "Итак, будем считать, что Вы — исследователь оккультизма, который изучал эти вопросы некоторое время и который должен был узнать, что человек — это нечто большее, чем просто физическое тело и «нечто» другое, называемое душой. Вы должны были узнать, или, по крайней мере, слышали, что человек состоит из ряда «вещей», называемых «телами». Физическое тело, эфирное тело, астральное тело (высшее астральное тело и низшее астральное тело), ментальное тело и каузальное тело. И, возможно, из других «вещей» тоже. " (Цит. изд., сс. 26–27.)

Как видите, пытаясь разумно объяснить разнообразие переживаний в иных режимах восприятия оккультисты с самого начала «разрывают» человеческую природу на несколько областей, расположенных, как всегда, иерархически, и, как всегда, по отношению к Абсолюту (Богу, Демиургу и т. п.)

"Вы, как человек, обладаете несколькими телами, посредством которых и в которых Вы функционируете всю свою физическую жизнь. Каждое из этих тел имеет соответствующий ему «план» (?), через который оно получает то, что составляет Вашу жизнь на этом физическом плане. Поэтому Вы не являетесь незнакомцем для этих тел и для этих планов! Утверждается, что во время сна Вы всегда покидали физическое тело, делали много разных вещей и отправлялись во много разных мест. " (Там же, сс. 17–18.)

Таким образом, перед нами предстает строгая картина оккультного мироздания, где все уже готово для странствий человеческого сознания — построены планы, тела и т. п. Научиться осталось немногому. "Вы будете учиться проецировать свое сознание в имеющееся у вас тело, которое соответствует телу того плана, на который вы хотите отправиться. " (Там же, с. 18.) Ниже следует подробное описание каждого из существующих (выше физического) планов, что создаст обусловленность, рамки, шаблоны для восприятия не хуже, чем это делает тональ в ординарном состоянии сознания. И здесь работа тоналя (как всегда) совершенно, всесторонне и плотно закрывает сознание от Реальности.

"Первый из этих планов, ближайший к плану физическому, это эфирный план. Следующий план, который находится немного дальше от физического, хотя и близок к нему, это низший астральный план. Следующий план, по мере удаления от физического, высший астральный. Существуют, конечно, еще более высокие планы, чем эти, но на этих высших планах все формы начинают «утоньшаться», так что там просто не во что проецироваться. Эти высшие планы и соответствующие им Ваши высшие тела в действительности являются ничем иным, как абстрактными принципами (Курсив мой — А. К.), Вы являетесь ими. Тем не менее, с ними можно контактировать, но это другое, более высокое исследование, о котором можно прочитать в последней главе." (Там же, с. 18.)

Тут мы уже подбираемся к «ангелам», "высшим властям", «стихиям», которые в магическом содружестве и сотворили всю эту громадину для воспитания и просветления человека.

Наш антропоцентризм не желает сдавать позиций даже у самого океана Непостижимого. Как автор предлагаемого исследования, я не могу проигнорировать господствующие воззрения современных оккультистов на "астральные проекции", но лично меня они нисколько не убеждают — свою философскую позицию я уже высказал в первых главах этой книги. Если читателю любопытны классификации Офиеля и ему подобных, что вполне естественно, и если он последует им, то лучше изначально отдавать себе отчет: все его переживания и восприятия будут нести на себе весомый «отпечаток» тоналя и не будут иметь никакого отношения к свободной практике дона Хуана.

В системе дона Хуана конкретная "жизненная целостность" природы человека проявляется незамедлительно, стоит ему столкнуться со второй частью себя, со второй частые "истинной пары" — нагуалем. Ибо здесь, как в Реальности подлинной, неразложимой и неопредмеченной, тело, подобно всякому объекту, неоспоримому только для «описания», для инвентаризационного списка тоналя, превращается в энергетическую форму — совокупность полей, пересекаемых иными полями, нигде и ничем не отделенную от всепроникающих потоков единой ткани бытия.

Когда тональ сталкивается с собственным телом в нагуале, оно для интерпретации так же непостижимо, как любая органическая и неорганическая форма, как любая структура, движущаяся в общем движении и сохраняющая свою относительную непрерывность, нисколько не сообразуясь при этом с законами самого тоналя. "Ты — пучок," — говорит дон Хуан. "Текучее существо", "движущийся центр восприятия" — вот и все, что можно сказать. Не душа, оторвавшаяся от неповоротливого материального агрегата, чтобы воспарить бог знает куда, не "тонкое тело", не "астральный двойник" и не Пуруша, растождествившийся с Природой! Вся твоя "жизненная целостность", до последней клеточки, до последнего волоска играет в жуткую игру с нагуалем. Всякое движение энергетики внутри нас — это шаг, совершаемый целостной структурой; иногда он незаметен тональному зрению, иногда охватывает только те области, что лежат за порогом обычного восприятия, но его эффекты всегда распространяют свои последствия на целое существо.

"Тело — это первое внимание, — объясняет Ла Горда, ученица дона Хуана, — внимание тоналя. Когда оно становится вторым вниманием, оно просто входит в другой мир…

<…> Ла Горда сказала, что в своем путешествии между тоналем и нагуалем я подтвердил возможность того, что все наше существо становится целиком вторым вниманием в большом масштабе. В значительно меньших масштабах это происходило, когда я сегодня довел их до затерянности в мире второго внимания, а также когда она транспортировала нас на полмили, чтобы удрать от союзников." (V, 603)

Получив доступ к энергетическим составляющим нашего «тела» ("светящегося существа", как называл его дон Хуан), мы просто снимаем саму проблему разделенности материи и сознания. Внимание (т. е. способность резонировать с избранным потоком энергии) движет не «душой», не «сознанием» — оно движет той неразрывной целокупностью, которой являемся мы. Возможно, как раз о такой «трансформации» страстно мечтал Шри Ауробиндо, но не нашел практического способа ее достижения в ориенталистской модели мира.

Вот разъяснение дона Хуана, последовавшее за «сверхъестественными» прыжками в пропасть Карлоса Кастанеды:

"Где находилось мое тело, когда все это происходило со мной? — выпалил я, и он схватятся за живот от смеха.

— И это последний трюк мага, — сказал оy. -…До этого момента твой разум готов был принять идею, что мир не соответствует обычное описанию, и что в мире есть намного больше, чем способен увидеть глаз. Разум почти хочет и готов признать, что твое восприятие действительно скакало вверх и вниз по тому утесу. И какая-то часть тебя или даже весь ты прыгал на дно ущелья и осматривал глазами тоналя то, что там находится… В тот миг ты не только видел, но и знал все о дубле, о другом.

<…> Секрет дубля в пузыре восприятия, который той ночью у тебя был одновременно и на вершине скалы и на дне ущелья, — сказал он. — Пучок чувств можно воспринимать здесь и там одновременно.

<…> Прошлой ночью ты испытал невыразимое — нагуаль. Твой разум не может бороться с физическим знанием о тебе как безымянном пучке ощущений. В этой точке твой разум даже может признать, что есть другой центр — воля, которым можно судить, или оценивать, или использовать необычные эффекты нагуаля. Наконец-то твоему разуму стало ясно, что нагуаль можно отражать через волю, хотя объяснить его нельзя никогда.

Но затем приходит твой вопрос: "Где я находился, когда все это происходило? Где было мое тело?" Убеждение, что есть реальный «ты» — следствие того, что ты перекатил все, что у тебя было, поближе к разуму. В данный момент твой разум признает, что нагуаль невыразим не потому, что его в этом убедили доказательства, но потому, что для него безопаснее признать это. Твой разум на безопасной почве, все элементы тоналя на его стороне." (IV, 278–280)

Таковы законы нагуаля: если у вас нет тела, то нечего и беспокоиться о том, как вы можете одновременно воспринимать из двух перцептивных центров одновременно. Вы ведь уже не пользуетесь глазами, не так ли? Глаза остались в мире тоналя, да и то лишь в качестве воспоминания. Ведь если ты в нагуале — ты целиком нагуаль.

Как же мы выглядим на самом деле? Если руки, ноги, туловище и голова — только предметы инвентаризационного списка тоналя? то какими мы предстаем перед безличным взором Реальности, не знающей ничего человеческого?

"Люди выглядят иначе, когда их видишь. Дымок поможет тебе увидеть их как волокна света.

— Волокна света?

— Да, похожие на белую паутину. Очень тонкие. Они тянутся от головы к пупку, и человек похож на яйцо из текучих волокон: руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.

— И так выглядит каждый?

— Каждый. Кроме того, любой человек постоянно находится в контакте со всем остальным миром. Правда, связь эта осуществляется не через руки, а с помощью пучка длинных волокон, исходящих из середины живота. Этими волокнами человек соединен со всем в мире, благодаря им он сохраняет равновесие, они придают ему устойчивость. Так что и ты сам это когда-нибудь увидишь, человек — это светящееся яйцо, будь он нищий или король… " (II, 195)

Кастанеда в своем интервью Psychology Today говорит об этом весьма определенно: "В магии все тело в целом используется как восприниматель. Как европейцы, мы видим мир где-то вовне… Наши глаза питают наш разум, так что мы не имеем прямого знания вещей. Согласно магии, эта нагрузка на глаза не нужна — мы познаем всем телом целиком…"

Таким образом, физическая целостность человека приобретает в нагуале свою подлинную, хотя довольно удивительную для нас форму. Маги изобрели для этой структуры целый ряд названий, каждое из которых, разумеется, мало отражает сложную переплетенность силовых полей, признаваемую в тонале собственным телом: «кокон», "светящееся существо", "энергетическое тело" и т. п.

С точки зрения современной физики материя — явление довольно странное, и чем более наука погружается в уточнение, детализацию, структурность субстанции, тем причудливей вырисовываются онтологические лабиринты, тем призрачней соразмерность представлений, а идеальная обертка, в которую упаковываются мыслимые конструкты, светится таким преувеличенно абстрактным светом, что вся эта микромеханика бытия просто непредставима, неуловима никакими аналогиями тоналя — неосязаема, туманна, и практически иррациональна.

Позвольте напомнить вам то, что известно всякому интеллигентному читателю: тела во вселенной (в том числе и наше собственное тело) состоят из «дыр». Никакой компактности материальный субстрат не знает. Бесчисленное решетообразное нечто, сплошное зияние «пустот», в котором редкими пылинками снуют вихреподобные частички — вот и все, что на деле содержит устойчивая, плотная, осязаемая «объективность». При сравнении расстояний между ядром атома и электронным облаком, его окружающим, выплывают астрономические пропорции; между ними — огромные «залежи» чистого пространства, где и следа не сыщешь никакой материи. А далеко ли отстоят друг от друга атомные системы? Уверяю вас, это сравнимо с дистанциями между звездными скоплениями в галактических просторах. И все это — внутри компактного объекта, даже самого тривиального, куска базальта или древесно-стружечной плитки, в стакане воды или в медной статуэтке на вашем столе.

Каким же образом эти «дырявые» до безобразия формы упрямо сталкиваются друг с другом, не желая свободно протекать сквозь, подобно двум пересекающимся световым лучам? Физики объяснят вам подробно. Мы же, оставаясь в общем-то дилетантами в области уравнений и исчислений, укажем только на главное: все эти ничтожные пылинки связаны между собой полем. Точнее, полями — ядерных взаимодействий, атомных взаимодействий, молекулярных и т. п. Эта пористая, дырявая громадина словно бы невидимым клеем держится вместе совокупностью малопостигаемых и трудновообразимых полей. Не думаю, что будет слишком большим преувеличением, если мы скажем, что человек (да и всякое материальное тело, «вещь» мира) есть многосложная полевая структура, и именно от поведения этих самых полей зависит вся совокупность его физических, осязаемых характеристик.

Если же мы по простоте душевной попробуем понять, что же есть такое поле в реальном мире, то, скорее всего, обнаружим, что оно представляет собой пространство, наделенное специальными (в каждом случае) характеристиками. Все мироздание — это огромное поле, а поле всегда есть потенциальная форма, ибо те же призрачные частички материальности порождаемы полем и растворяемы им. Как пишет доктор физико-математических наук В. Барашенков: "Пары частиц плюс- и минус-вещества могут рождаться вообще из ничего — из чистого вакуума… Они могут рождаться в любой точке пространства и, саморазгоняясь, разлетаться по всем направлениям, а законы сохранения этого просто "не заметят"… Из собственного опыта мы знаем, что если на тело действует сила, значит, где-то есть ее материальный источник — другое тело или «облако» плавающего в пространстве энергетического поля. Самопроизвольных, "возникающих из ничего" сил не бывает. И вот оказывается, что это верно далеко не всегда. Бывают случаи, когда силы возникают прямо из пустоты — само пустое пространство воздействует на погруженные в него тела. Этот неожиданный вывод вытекал из расчетов, которые Казимир выполнил, изучая энергию квантовых флуктуаций в промежутке между параллельными пластинами." Впрочем, оставим физику физикам. Тем более, что ее выводы нисколько не опровергают учение дона Хуана о "светящемся теле" воина. Совокупность полей, законы взаимодействия которых нам не ясны, силы, возникающие в полях, природа которых выясняется — вот наше естественнонаучное обоснование. Шаткий фундамент, на котором держится мир объектов и мы с вами — такие призрачные, неопределенные, «текучие» (по словам дона Хуана). Это близко к Реальности — здесь уже слышен неумолкающий гул нагуаля, с которым мы не знаем, как обращаться, потому что не имеем инструментов, кроме собственного внимания и восприятия.

По дону Хуану, светящееся тело воина может, например, двоиться — а почему бы нет? "Могу сказать тебе только, что дубль, хоть к нему и приходят через сновидение, реален настолько, насколько это возможно." (IV, 61) Дубль может совершать поступки и действует при этом от себя, так как "энергетический кокон" сохраняет свою целостность даже в таких необычных условиях.

"Насколько я знаю, дубль — это осознание нашего состояния как светящихся существ. Хенаро как дубль может делать все, что угодно, и тем не менее он предпочитает быть ненавязчивым и мягким." (IV, 62)

Цитированный выше Эдвард Пич (Офиель) по-своему (в традиции европейского оккультизма) трактует такое явление, как дубль:

"Существует вид магии, позволяющий человеку добиться контроля над своим эфирным телом и с его помощью делать много странных и могущественных вещей на физическом плане. В определенные часы суток можно так «уплотнить» эфирное тело, что окружающие будут видеть и ощущать его. В древнем Египте этот вид магии был развит до большой степени. У них был широко распространенный символ для эфирного двойника или Ка, как они его называли." (Цит. изд., с. 20.)

Метаморфозы энергетического тела мага удивительны и беспредельны, они зависят только от степени его мастерства в овладении вниманием и восприятием. При этом он привлекает значительную энергию, об источнике которой мы еще будем говорить достаточно подробно. Дубль может развить каждый, кто идет по "пути воина", т. е. следует рекомендуемой дисциплине, которую последовательно описывает дон Хуан.

"Дубль — это сам маг, развившийся через свои сновидения, объяснил дон Хуан. — Дубль для мага — это действие силы, но лишь сказка о силе — для тебя. В случае с Хенаро его дубль неотличим от оригинала. Он воин, и его безупречность выше всяких похвал. Поэтому сам ты никогда не замечал разницы. Но за те годы, что ты его знаешь, ты встречался с оригиналом Хенаро только дважды. Все остальное время ты был с его дублем." (IV, 48)

Еще одной метаморфозой своего энергетического тела занимались дон Хуан и его последователи. Свобода манипуляции силовыми потоками, составляющими "светящийся кокон" воина, поневоле соблазняет придавать ему произвольные и экзотические формы. Такие игры в «превращения» совсем не предназначены развлекать или будоражить воображение. Можно отметить, что определенная форма «кокона» практически более приспособлена для совершения тех или иных действий в мире нагуаля. Через особую практику сновидения (см. ниже) маг открывал для себя возможность видоизменять структуру собственных энергетических полей именно так, как этого требовала поставленная задача (изучение скрытых аспектов Реальности), чтобы двигать свою «странную» науку дальше. Здесь нет ни малейшего намека на религиозный пиетет, на поиски некоей "точки Омега". поскольку только практическое исследование, а не «умственная» идея может привести к реальному постижению закономерностей бытия. Например, однажды дон Хуан, вспоминая долгую историю своей традиции, собрал учеников и сказал, "что собирается рассказать… о том, каким образом древние видящие пришли к формированию тела сновидения, и что они с ним делали.

— Древние видящие стремились получить совершенно точную копию тела, продолжил он. — И это им почти удалось. Единственным, что им так и не удалось воспроизвести, были глаза. Вместо глаз у тела сновидения было просто свечение осознания. Когда раньше Хенаро показывал тебе свое тело осознания, ты об этом не догадывался.

Новых видящих воссоздание точной копии тела интересует мало. фактически, копирование тела их не интересует вообще. Однако название "тело сновидения" они сохранили. Так они называют чувство, сгусток энергии, который сдвигом точки сборки может быть направлен в любое место этого мира или любое место какого угодно из семи миров, доступных человеку.

Затем дон Хуан в общих чертах описал методику достижения "тела сновидения". Все начинается с исходного действия, которое, будучи повторяемым с непреклонностью, порождает несгибаемое намерение. Несгибаемое намерение приводит к внутреннему безмолвию, а то, в свою очередь, генерирует внутреннюю силу, необходимую для сдвига точки сборки в нужные позиции во время сна.

Эту последовательность дон Хуан назвал фундаментом. Когда работа над фундаментом завершена, наступает очередь контроля. Его развивают посредством систематического сохранения позиции сновидения. Для этого используется практика упорного удержания картины сна. Благодаря настойчивой практике появляется способность свободно сохранять новые позиции сновидения, пользуясь для этого новыми снами." (VII, 413) Тех же, кто опасается за свое психическое здоровье, хочу лишь предупредить: необходимая для подобных опытов энергия достигается интенсивнейшей практикой самоконтроля, исключающего всякое «безумие»: "Без уравновешенности точка сборки перемещается хаотично, что соответствует хаосу, царящему в наших обычных снах. Таким образом, в конечном счете тело сновидения достигается безупречностью нашей обычной жизни." (VII, 414)

Мы приблизились к исключительно важному моменту в учении дона Хуана. Впрочем, проблема, встающая здесь перед нами, имеет гораздо более широкий характер и непосредственным образом касается природы человеческого существа вообще, его судьбы м роли в космических масштабах, его оригинальной и неповторимой сущности, делающей человека уникальным явлением во вселенной. Мы будем говорить о природе и функции внимания — тончайшего, но основополагающего процесса во всей психической организации личности.

Достаточно сказать, что внимание — это ключ к восприятию Реальности. Для человека оно является сложнейшим продуктом — результирующей функцией всего психологического комплекса индивида. До сих пор мы очень подробно говорили о различных типах отношения к Реальности и способах интерпретации ее, потому что именно здесь, в работе со вниманием, познавательные, эмоционально-оценочные и иные установки могут сыграть решающую роль. Мы даже позволим себе заявить, что все своеобразие, весь ошеломляющий эффект учения дона Хуана, а значит, и исключительное его значение в истории человеческой самореализации, в конце концов, может быть сведен именно к предложенным им познавательным (перцептивным) установкам.

Ибо установка «настраивает» внимание, а внимание есть основной инструмент, при помощи которого воин постигает Реальность и защищается от ее разрушительного воздействия. И тем более удивительно (а впрочем, может быть, как раз неудивительно), что внимание как психический феномен был и остается одним из самых "темных мест" в психологии. Что современная психология может сказать о внимании? "Характеристика психической деятельности, выражающаяся в сосредоточенности и в направленности сознания на определенный объект. Под направленностью сознания понимается избирательный характер психической деятельности, осуществление выбора данного объекта из некоторого поля возможных объектов." А так как нас интересует, безусловно, внимание произвольное, то в круге проблем неминуемо оказывается проблема воли. "Если выбор производится сознательно, преднамеренно, то внимание является произвольным, или активным. Произвольное внимание является актом воли (Курсив мой — А.К.), оно присуще только человеку." (Цит. по: Философский энциклопедический словарь. М., 1983.) Что же касается воли, то здесь дела обстоят еще хуже. "Воля, способность к выбору, цель деятельности и внутренние усилия, необходимые для ее осуществления. Воля — специфический акт, не сводимый к сознанию и деятельности как таковой." (Там же. Курсив мой — А. К.) Час от часу не легче! В простеньких пособиях по основам психологии от определения внимания вообще отмахиваются: "Избирательный, направленный характер психической деятельности называется вниманием." (Основы общей и медицинской психологии. К., 1984.) Иными словами, внимание — это внимание, и точка. Что же касается генезиса произвольного внимания, то мы с признательностью узнаем, что "изучается фило- и онтогенез произвольных (происходящих из воли) действий и высших психических функций (произвольного восприятия, запоминания и т. д.). В процессе развития психики ребенка первоначально непроизвольные процессы восприятия, памяти и т. д. приобретают произвольный характер, становясь саморегулируемыми." (ФЭС, статья Воля.) Вас не взволновали эти сухие академические фразы? А зря. Ведь речь идет о подлинной тайне человеческого рода, обо всем, что именно составляет сущность человека — хотите онтологическую, хотите социальную, хотите — магическую, или экзистенциальную. При изучении поведения внимания выясняюсь немногое, но это немногое для нас имеет исключительную важность. Из отечественных ученых здесь больше всех сделал

Д. Н. Узнадзе, предложив известную ныне "теорию установки". "Предполагается, что в психической структуре готовности к действию (т. е. установки — А. К.) можно выделить иерархическую систему предрасположенностей (диспозиций) на разных уровнях регуляции поведения в виде: неосознаваемых простейших установок относительно простейших ситуаций и объектов; более сложных социальных установок, регулирующих социальные поступки; ценностных ориентаций личности, являющихся продуктом взаимодействия высших социальных потребностей и условий и опосредующих целостные программы социального поведения в различных сферах деятельности." (См.: Узнадзе Д. Н. Психологические исследования. М.,1966.).

Как видите, внимание (определяющее, между прочим, перцептивную картину мира в сознании личности) «работает» (т. е. движется, переключается, концентрируется под давлением огромного механизма тоналя, ибо все описанное выше относится к фундаментальным характеристикам мира тоналя.

Наука практически ничего не знает о том, как это выглядит сэнергетической точки зрения. Правда, давно известно, что при активном вовлечении внимания в процесс мышления (разрешения мыслительной задачи, например) резко возрастает электросопротивление кожного покрова. То есть, процесс энергообмена организма со средой «угасает», существо в большей, чем обычно степени «изолируется» от внешнего, так как, судя по всему, в этот момент особо нуждается в сохранении энергостазиса. Особенно ярко это проявляется в экспериментальных ситуациях, где испытуемые тестируются на адаптивность к измененным условиям "описания мира" — когда вводится некий элемент «странности», «чужеродности» или парадоксальности. Дон Хуан сказал бы, что тональ тратит энергию на создание защитной оболочки, чтобы "описание мира" не рухнуло — ведь позади него устрашающий и гибельный вихрь нагуаля.

Мы еще будем говорить о том, почему дон Хуан так часто называет внимание «щитом» воина. Сейчас же нам важно отметить одну особенность воздействия тоналя на работу внимания — тональное внимание тем эффективнее, чем более узкую площадь перцептивного поля ему предлагают. Вспомните еще раз тот особый способ ходьбы, который дон Хуан предложил Кастанеде для остановки внутреннего диалога. Главный фокус этого приема в том, что внимание получает инструкцию расширить свое поле до границ 180-градусного обзора. Заметьте: это не связано с движением глаз — вам не нужно перебегать с максимальной скоростью от одного объекта к другому при созерцании представленного ландшафта. Кое-кто наивно полагает (и я встречал таких), что речь идет о предельном разведении глазных осей и вообще как-то связано с мышечным аппаратом глазного яблока. Увы, дело обстоит несколько сложнее. Расфокусировка внимания (а не зрения!) — вот предмет дон-хуановских упражнений. Здесь внимание используется воином не как «щит» перед лицом Реальности, а уж, скорее, как «меч», разрубающий оковы тоналя. В специальной статье В. Я. Романова "Перцептивное внимание и иллюзии восприятия" (Сб. "Психическая саморегуляция — 3", М., 1983) автор очень кратко информирует нас о результатах экспериментальных исследований в этой области. В частности, он замечает: "Наконец, стойкий иллюзорный эффект достигается при инструкции настроить внимание на всю площадь объекта." Что же означает в данном случае возникновение перцептивных иллюзий? Энтузиаст уже готов воскликнуть: да что вы, никакие это не иллюзии! Знаки и образы Непостижимого рвутся к нам сквозь пелену повседневности! Экстрасенсорные сигналы с глубоким, но недоступным пока для нас содержанием!.. Боюсь, что это все же иллюзии, обычные искажения восприятия, и конкретика их (даже когда впечатляет) вполне «внутренняя», собственного изготовления. Иными словами, кривое зеркало тоналя передразнивает само себя. Важно совсем другое: тональ — этот великолепный делатель — наконец-то начинает совершать ошибки! Его "описание мира" уже не безупречно, оно колеблется, оно имеет "слабое место", а значит, его можно заставить капитулировать.

Энергетика мозга в этом любопытном состоянии, видимо, представляет собою парадоксальную «кризисную» картину. Общее возбуждение значительного числа нейронов в едином комплексе перцептуального аппарата тут оказывается совершенно бессмысленным, так как не ведет к локализации сигнала, его вычленению, обработке и т. д. Подобное возбуждение естественным образом ведет к такому же бессмысленному торможению — причем, в первую очередь тормозятся как раз те нейронные структуры, что отвечают за «поиск» сигнала. На какое-то время "луч внимания" освобождается от перцептивных стереотипов тоналя, и вот тут — если повезет! — в его сфере может оказаться сенсорный сигнал, тоналю принципиально недоступный. Используя его как «крючок», «зацепку», можно переключить внимание в неизвестный до сих пор режим функционирования — то, что дон Хуан называет вторым вниманием, вниманием нагуаля. В начале это всегда случай, шанс, удача. Одному повезет через неделю, другому — через десять лет. Никто не знает, как это бывает. Внимание и Реальность — две великие тайны — встречаются друг с другом непредсказуемым и неожиданным образом. Нам придется поверить на слово дону Хуану, который описывает процесс человеческого внимания, «увиденный» без докучливых интерпретаций тоналя.

"Как видящие описывают внимание?

— Они говорят, что внимание — это упорядоченное и усиленное процессом жизни осознание, — ответил он. <…> Внимание — величайшее и, по сути, единственное достижение человека. Исходное осознание животного уровня трансформируется до состояния, охватывающего всю гамму человеческих проявлений. А видящие совершенствуют его еще больше — до тех пор, пока оно не охватит объем человеческих возможностей.

<…> Примером человеческого проявления может служить наш выбор, сообразно которому мы считаем человеческое тело материальным объектом, подобным множеству прочих материальных объектов. А пример одной из человеческих возможностей — достижение видящих, благодаря которому они воспринимают человека как яйцеобразное светящееся существо. Тело как материальный объект относится к сфере известного. Воспринимая тело как светящееся яйцо, мы имеем дело со сферой неизвестного. Человеческие возможности, таким образом, поистине неисчерпаемы.

— Видящие считают, что существует три типа внимания, продолжал дон Хуан. — Ты понимаешь, конечно, что речь идет только о человеческих существах, а не о живых существах вообще. Но это не просто типы внимания. Это, скорее, три уровня достижения, три уровня развития. Их называют первым, вторым и третьим вниманием. И каждое из них являет собою совершенно независимую самодостаточную область.

Первое внимание человека — это животное осознание, которое в процессе накопления жизненного опыта развилось в замысловатое, многоплановое и исключительно хрупкое образование, функция которого — иметь дело со всем, что существует в нашем обычном мире повседневной жизни. Иначе говоря, все, о чем можно думать, относится к сфере функционирования первого внимания.

<…>… изучать то, каким видящий видит первое внимание, довольно важно. Это дает первому вниманию ученика уникальную возможность — понять принципы и механизмы своего собственного функционирования.

— Так вот, видящий видит первое внимание как светимость осознания, развитую до состояния сверхинтенсивного излучения, — продолжал дон Хуан. — Но эта часть светимости зафиксирована, тек сказать, на поверхности кокона. Это светимость, покрывающая зону известного.

А теперь поговорим о втором внимании, которое является более сложным и специфическим состоянием светимости осознания. Второе внимание относится к сфере неизвестного. Оно начинает работать, когда задействуются эманации внутри человеческого кокона, которые обычно не используются.

<…>Еще дон Хуан сказал, что второе внимание также называют левосторонним осознанием, и что это — огромнейшая область. Фактически эта область кажется беспредельной, настолько она огромна. " (VII, 317–320)

По сути дела, наше первое внимание есть непосредственная и всеохватывающая проекция человеческой личности, эго, где безраздельно царит разум как веками отшлифованный механизм, готовый интерпретировать и упорядочивать все, поступающее извне. Именно здесь производятся все эти «установки», «сценарии», «целеобразование» и подчиняющие перцепцию мотивы, эмоции, и многообразные продукты мышления. В самом широком понимании разум — это не только аппарат для интеллектуальных операций, умозаключений, постижения закономерностей и т. д.; разум — это опора внимания, фундамент, на котором созидается монументальный комплекс "описания мира". Внимание и разум так долго находились в одной упряжке, что почти слились воедино, и теперь оказались во власти друг друга. Хотя разум безраздельно правит вниманием, любая трансформация внимания неминуемо ведет к изменению (иногда принципиальному) всего аппарата разума. Ла Горда, вспоминая объяснения дона Хуана на этот счет, помогла Кастанеде еще раз понять призрачность словоупотреблений в области магии:

"Он (дон Хуан) говорил, что мой разум является демоном, который держит меня в оковах, и что я должен победить его, если хочу достичь осознания его учения. Проблема, следовательно, заключалась в том, как победить разум. Мне никогда не приходило в голову потребовать от него определения понятия «разум». Я всегда считал, что он подразумевает способность строить умозаключения или мыслить упорядоченным и рациональным образом. Из того, что сказала мне Ла Горда, я понял, что для него «разум» означал "внимание".

Дон Хуан говорил, что ядром нашего существа является акт восприятия, а его тайной — акт осознания. Для него восприятие и осознание было обособленной нерасчленимой функциональной единицей, которая имела две области. Первая — это "внимание тоналя"… Дон Хуан называл еще эту сферу внимания "первым кольцом силы"…

Второй областью было "внимание нагуаля" — способность магов помещать свое осознание в необычный мир. Он называл эту область внимания "вторым кольцом силы" или совершенно необыкновенной способностью, которая есть у всех нас, но которую используют только маги, чтобы придавать порядок восприятию необычного мира." (V, 553–554)

Первое внимание «нормального» человека, с точки зрения дона Хуана, устроено так, чтобы в процессе своей работы поглощать всю психическую энергию личности, предназначенную для восприятия. Оно очень требовательно, по-своему экономно и, подталкиваемое тоналем, пускает в ход все средства ради тотальной вовлеченности индивида в создаваемое "описание мира". Если помните, дон Хуан называл тональ «стражем» или «охранником». Биологической форме инстинкт самосохранения предписывает в первую очередь хранить свой гомеостазис. С одной стороны, надежной гарантией подобного гомеостазиса было вовлечение всего энергетического потенциала существа в поддержание оптимального (с точки зрения выживания) режима восприятия и функционирования. С другой стороны, всякий избыток энергии, если таковой имеется, должен существовать в организме как неприкасаемый запас, доступ к которому возможен лишь в ситуации подлинно критической, угрожающей опять-таки выживанию биологической формы в окружающей среде. Многочисленные барьеры, поставленные природой на пути к "неприкасаемому запасу", делают невозможными «бессмысленные» энергетические всплески и любую биологически нерациональную утилизацию хранимой энергии. А внимание — это в первую очередь энергия.

"Человеческие существа рождены с ограниченным количеством энергии, которая, начиная с момента рождения, непрерывно развертывается таким образом, что может быть использована модальностью времени наиболее выгодным образом.

— Что ты имеешь в виду, говоря о модальности времени? — спросил я.

— Модальность времени — это определенный узел энергетических полей, находящихся в зоне восприятия, — ответил он. — … и овладение модальностью времени — этими несколькими избранными полями — отнимает всю имеющуюся у нас энергию, не оставляя нам возможности использовать какие-нибудь другие энергетические поля.

<…>Именно это я имею в виду, когда говорю, что среднему человеку недостает энергии для занятий магией, — продолжал он. Если он использует лишь имеющуюся у него энергию, он не сможет постичь миры, которые воспринимают маги. Чтобы воспринимать их, магам необходимо использовать обычно не употребляемый пучок энергии. Естественно, что обычный человек для восприятия мира магов и понимания их восприятий должен использовать тот же пучок, которым пользовались они. Однако для него это невозможно, так как вся его энергия уже задействована.

<…>Подумай об этом так: все это время ты учился не магии, но скорее умению сохранять энергию. И эта энергия дает тебе возможность овладеть некоторыми из энергетических полей, недоступных для тебя сейчас. Вот что такое магия: умение использовать энергетические поля, которые не участвуют в восприятии известного нам повседневного мира. Магия — это состояние осознания. Магия — это способность воспринимать нечто, недоступное обычному восприятию." (VIII, 8–9) (Курсив везде мой — А. К.)

Итак, перед нами встает проблема, с первого взгляда кажущаяся неразрешимой и просто нереальной: мы должны отыскать в себе необыкновенно мощный источник энергии, который без вреда для своей жизненной целостности можем отвлечь на такое грандиозное предприятие, что в случае успешного его завершения мы полностью трансформируем собственное существо и переходим на качественно иной уровень бытия. Шри Ауробиндо, глубоко почитавший авторитет ведических писаний, искал разрешение тайны такого преображения ("трансмутации" — он любил употреблять этот алхимический термин) в медитационных упражнениях древних риши — духовных искателей и мудрецов эпохи Вед. Он полагался на Силу, пребывающую вне человека и наделенную сверх-сознанием, — Силу Матери, Силу Супраментального Света. Он хорошо знал отчаяние человеческого существа, не способного преодолеть разорванность Духа (Пуруши) и Материи (Пракрити), несмотря на десятилетия упорной интроспекции и медитативных трансов. Для воцарения «божественной» жизни на Земле ему как воздух был необходим источник удивительной Силы, которая разрешит эту вековечную проблему, разрубит этот Гордиев узел, чтобы родился новый вид Homo Sapiens — гностическое существо, наделенное всеми атрибутами Абсолютного Бытия. Религиозное чувство вынудило философа обратиться к Божеству, иначе тупик казался безнадежным.

Но последователи дона Хуана утверждают, что нашли "благодатный источник" без помощи Космического Сверх-Разума и завоевали свободу собственными силами. В следующей главе мы попробуем разобраться, что это за энергия и каково ее происхождение — и неужели мы действительно всемогущи, как Боги, даже когда не призываем их и не поклоняемся им?

Чем мы на самом деле обладаем, кроме внимания, восприятия и осознания, которых на нынешнем этапе едва хватает, чтобы кое-как протащить неминуемо дряхлеющее тело семь-восемь десятилетий по этой однообразной Земле? Правда, у нас есть «щиты» — наилучшие щиты древних толтеков, но спасут ли они нас?

Помните? Смерть и нагуаль — всегда рядом. Один неверный шаг, и воин обращается в пыль под натиском Непостижимого. И никакие молитвы Будде, Иегове, Аллаху, даже всемогущей Матери Кали не спасут сорвавшегося в пропасть путника, если его внимание не послужит ему "щитом".

"… Ты знаешь, что с тобой случилось в тот день, когда ты видел союзника и мне дважды пришлось тебя купать?

— Нет.

— Ты растерял свои щиты.

— Какие щиты? Ты о чем?

— Я сказал, что воин отбирает то, что составляет его мир, отбирает осознанно, потому что каждая вещь, которую он отбирает, становится его щитом, защищающим от нападения сил, тех сил, которые он старается использовать. Щиты, например, используются воином для защиты от собственного союзника.

Обычный средний человек точно так же, как и воин, живет в окружении тех же самых непостижимых сил. Но он им недоступен, так как защищен особыми щитами другого типа.

<…>Все обычные люди непрерывно чем-то заняты. Они делают то, что они делают. Это — их щиты. Когда маг встречается с какими-то из непостижимых и неумолимых сил, его просвет открывается. [Речь идет о «просвете» в энергетическом коконе человека. Через это отверстие в него могут войти энергии, способные «развалить» кокон вообще. Об этой смертельной опасности нагуаля мы еще скажем в следующем разделе. — А. К.] Маг становится в большей степени подверженным смерти, чем обычно. Я говорил тебе, что смерть входит в нас через этот просвет. Поэтому тот, у кого он открыт, должен быть готов в любой момент заполнить его своей волей. Конечно, если он — воин. Но ты пока что не воин. А если человек не является воином, то ему не остается ничего другого, как использовать житейские проблемы для отвлечения сознания от устрашающих встреч с непостижимыми и неумолимыми силами. Тем самым человек закрывает свой просвет.

… Однако использовать подобного рода "житейские щиты" так же эффективно, как их использует обычный человек, ты уже не способен — слишком много знаешь о силах. Поэтому сейчас ты вплотную приблизился к тому, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые щиты разбиты.

<…>Воин принимает на себя ответственность по защите своей жизни. Поэтому если какая-либо из этих сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен намеренно бороться за то, чтобы закрыть его самому. Для этой цели ты должен иметь избранный ряд вещей, которые дают тебе спокойствие и удовольствие. Вещей, которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы убрать свои мысли от испуга, закрыть просвет и сделать себя цельным.

— Что это за вещи?

— Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной жизни воин выбирает путь сердца. Именно это отличает его от обычного человека. Воин знает, что он на пути сердца, когда един с этим путем, когда переживает огромное спокойствие и удовольствие, идя по нему. Вещи, которые выбирает воин, чтобы сделать свои щиты, — это частицы пути сердца." (II, 391–393)

"Частицы пути сердца" — переживания и воспоминания, вызывающие в нас "огромное спокойствие и удовольствие"… И это все? В чем же здесь защита, в чем сила, закрывающая гибельный просвет в энергетическом теле? Дон Хуан говорит об искусстве произвольного манипулирования вниманием. Осознанно целенаправленное внимание — это не только и не столько психический процесс, о котором так неясно толкуют психологи; это определенная энергетическая формация (как и все сущее в Реальности), имеющая свой особенный тип движения и устойчивые связи со всеми потоками энергии, циркулирующими в "светящемся коконе" воина. Так или иначе направляя собственное внимание, мы производим изменения в конфигурации энергетических волокон, составляющих нашу целостность: что-то уходит из области осознанного восприятия, что-то «угасает» в столкновении с ответным потоком, что-то приходит из «затененных» сфер и блокирует нежелательные внешние воздействия. Передвижение внимания — это передвижение энергии внутри нас, вот почему дисциплина воина подразумевает управление различными фиксациями внимания и эмоциональными реакциями на восприятие.

Долгое время для Карлоса лучшим «щитом» (т. е. хорошо отработанным переключением внимания) оставались его записки, которые он вел, беседуя с доном Хуаном и другими магами. И нередко дон Хуан вынуждал Кастанеду использовать этот «щит», когда тональ ученика угрожал «рассыпаться» под давлением нагуаля.

"Что я должен делать? — спросил я.

— Быть самим собой. — сказал он. — Сомневаться во всем. быть подозрительным.

— Но мне не нравится быть таким, дон Хуан.

— Не имеет никакого значения, нравится тебе это или нет. Значение имеет то, что ты можешь использовать как щит. Воин должен использовать все доступные ему средства, чтобы прикрыть свой смертельный просвет, когда тот открывается. Поэтому неважно, что тебе на самом деле не нравится быть подозрительным или задавать вопросы. Сейчас это — твой единственный щит.

— Пиши, пиши. Иначе ты умрешь, — сказал он." (IV, 78)

Особенности внимания могут затруднить достижение нагуаля или облегчить его. Интересно, что некоторые преимущества в этом отношении имеют маги-женщины. Ла Горда, в частности, была куда более способной ученицей, чем сам Кастанеда. Она объясняла это так:

"Мы удерживаем своим вниманием образы мира. Обучать мужчину-мага очень трудно, потому что его внимание всегда закрыто, сфокусировано на чем-нибудь. А вот женщина всегда открыта. Поэтому она большую часть своего времени ни на чем не фокусирует свое внимание, особенно в течение менструального периода. Нагваль рассказал мне, а затем продемонстрировал, что в эти дни я могу полностью отвлечь свое внимание от образов мира. Если я не фиксирую его на мире, то мир рушится." (V, 528–529)

В реальности нагуаля, где все сущее состоит из энергетических потоков, волокон, эманаций, "светящийся кокон" человеческого существа кажется включенным в необозримую сеть вытянутым, яйцевидным «клубком», наполненным специфическими структурами и формациями. Именно там легко заметить резонансную природу восприятия, и внимания в особенности. Сложно представить себе настолько отличающийся от нашего мир, но, подводя итоги наших рассуждений о внимании, нельзя не обратиться еще раз к опыту видящих, и пусть он даст нам пищу для размышлений.

"Затем дон Хуан объяснил, что сфокусировать воспринимаемый нами обычный мир первое внимание может, лишь выделив и усилив определенные эманации, выбранные из узкой полосы эманаций, в которой находится человеческое осознание. Не задействованные при этом эманации никуда не исчезают. Они остаются в пределах нашей досягаемости, но как бы дремлют. Поэтому мы так ничего и не узнаем о них до конца жизни.

Выделенные и усиленные эманации видящие называют правосторонним или нормальным осознанием, тоналем, этим миром, известным, первым вниманием. Обычный человек называет это реальностью, рациональностью, здравым смыслом.

Выделенные эманации составляют значительную часть полосы человеческого осознания, но лишь маленькую толику всего спектра эманаций, присутствующих внутри кокона человека. Незадействованные эманации, относящиеся к человеческой полосе, это что-то вроде преддверия к неизвестному. Собственно же неизвестное составлено множеством эманаций, которые к человеческой полосе не относятся и выделению никогда не подвергаются. Их видящие называют левосторонним осознанием, нагуалем, другим миром, неизвестным, вторым вниманием.»

"Настоящей новой земли в той или иной науке можно достичь лишь тогда, когда в решающий момент имеется готовность оставить то основание, на котором покоится прежняя наука, и в известном смысле совершить прыжок в пустоту."

(Гейзенберг)

С точки зрения нынешней науки мы уже прыгнули в пустоту, заявив, что человеческое восприятие практически невероятно удалено от Реальности, и именно поэтому общение человека с Реальностью крайне неэффективно. Академический подход твердит о том, что процесс восприятия предполагает обнаружение объекта в воспринимаемом поле, различение в этом объекте отдельных признаков и их синтез. При этом следовало бы задать вопросы: определяется ли каким-то внешним законом объем воспринимаемого поля и следует ли считать предлагаемую систему интерпретации сенсорных сигналов, имеющихся в данном поле, оптимальной? Ведь не станем же мы отрицать, что именно от разрешения этих вопросов зависит судьба человека как познающего субъекта. Или, как писал американский психолог У. Найссер (Cognition and Reality. San Francisco, 1976.): "восприятие представляет собою основную когнитивную активность, порождающую все остальные виды." И здесь же он утверждает идею, которая неминуемо приводит нас к вопросу о природе и объеме воспринимаемого поля: "Однако еще важнее то, что в восприятии встречаются когнитивная активность и реальность. Я не думаю, что большинство психологов правильно понимают природу этой встречи. Доминирующая точка зрения состоит в превознесении воспринимающего: утверждается, что он перерабатывает, трансформирует, перекодирует, ассимилирует и вообще придает форму тому, что в противном случае было бы бессмысленным хаосом. Этот подход не может быть правильным; назначение восприятия, как и эволюции, несомненно, состоит в раскрытии того, что же действительно представляет собой окружающая среда, и в приспособлении к ней." (Курсив мой — А. К.)

Представленное в силу определенных причин человеку поле восприятия — это часть Реальности, превратными путями транспортируемая нашему сознанию тоналем; скорее, карикатура на Реальность, а не стройное здание, выросшее из "бессмысленного хаоса". Ибо мы не имеем права называть «бессмысленным» Непостижимое. (Помните? "Твой драгоценный разум является только центром сборки, зеркалом, которое отражает нечто, находящееся вне его… Тональ каждого из нас является просто отражением неописуемого неизвестного, наполненного порядком, а нагуаль каждого из нас — только отражением неописуемой пустоты, которая содержит все." — IV, 280–281)

Так, уже в четвертой книге мельком упоминается концепция, которая начиная с книги "Огонь изнутри" (VII) станет определяющей для всего учения дона Хуана. В энергетической реальности нагуаля, где "мы являемся чувством, ощущением, а то, что мы называем своим телом, — это пучок светящихся волокон, наделенных осознанием" (IV, 97), вопрос выбора полей восприятия разрешается с точки зрения позиции точки сборки.

"Следующая истина состоит в том, — продолжил дон Хуан, — что восприятие возможно благодаря точке сборки — особому образованию, функция которого заключается в подборе внутренних и внешних эманаций, подлежащих настройке. Конкретный вариант настройки, который мы воспринимаем, как мир, является результатом того, в каком месте кокона находится точка сборки в данный момент." (VII, 354–355)

Иначе говоря, ряд энергетических потоков, воздействующих на человеческую форму извне, могут собираться в целостную картину восприятия, только оказавшись в сфере действия определенного элемента на светящемся коконе живого существа — в области, именуемой доном Хуаном точкой сборки. Остальная масса энергетических потоков минует эту область тем или иным способом и потому оказывается за порогом человеческого восприятия.

Как видите, ограниченность живой формы все-таки неизбежна: мы никогда не имеем дело со всей Реальностью целиком, мы воспринимаем лишь то, что соответствует положению единственной точки нашего энергетического тела. Выражаясь фигурально, это наш единственный и подлинный «глаз», благодаря которому нагуаль обретает свои непостижимые черты. "Каждый из нас покрыт энергетической оболочкой, имеющей форму кокона. Внутри кокона заключена небольшая часть эманаций, составляющих вселенную. Осознание возникает вследствие постоянного давления эманаций, находящихся вне кокона и именуемых большими, на эманации, находящиеся внутри кокона. Восприятие является следствием осознания и возникает, когда внутренние эманации настраиваются на соответствующие им большие." (VII, 354)

Дон Хуан рассуждает с такой тщательностью и настолько систематично, что начинаешь понимать всю невероятную сложность и значительность явления, с которым сталкивается воин на этом этапе. Ведь, в конечном счете, все достижения дон-хуановской традиции оказываются связанными с управляемым изменением позиции точки сборки — вплоть до окончательной реализации абсолютной свободы.

Фиксированное положение точки сборки контролируется, в первую очередь, тоналем — вот почему мы столько времени уделили рассмотрению его механизма. Дон Хуан объяснял, что человеческие существа выбирают для восприятия все время одни и те же эманации по двум причинам. Во-первых (и это главное), нас научили, что именно эти эманации доступны восприятию. "Описание мира" из поколения в поколение поддерживает себя, консервирует, сохраняется в потомках как бесценное сокровище накопленного опыта. Во-вторых, такой биологической форме, как человек, определенное положение точки сборки было присуще изначально — как результат специфики его энергообмена, как результат борьбы за выживание среди подобных биологических форм. Тональ и научение тоналя сделали фиксацию точки сборки жесткой, и теперь ее почти невозможно сдвинуть с места.

Но маги нашли немало способов нарушить фиксацию и заставить точку сборки двигаться.

"Сообразно команде Орла (о Вселенной Орла — в следующей части этой книги. — А. К.), точка сборки располагается на коконе в пределах определенной области, — сказал дон Хуан. — Но точное ее местоположение определяется привычками, то есть постоянно повторяющимися действиями. Сначала мы узнаем, что она может находиться в каком-то конкретном месте, а затем сами приказываем ей там быть. Наша команда становится командой Орла, требующей, чтобы точка сборки находилась именно в данном месте." (VII, 364)

Чтобы изменить такое положение, нам необходима только энергия. Первое внимание, или внимание тоналя, "описания мира", ведет к тому, что дон Хуан называет «самопоглощенностью» — то есть, таким режимом энергообмена, который представляет собой замкнутый цикл: всякая производимая энергия поглощается структурой, ее порождающей. Например, в жизни древних «видящих» ритуалы и заклинания выполняли отвлекающую роль — они на время «освобождали» первое внимание от самопоглощенности — мощнейшего фиксатора точки сборки.

"Навязчивая вовлеченность первого внимания в самопоглощенность или рассудочность является очень мощной фиксирующей силой. Ритуальное поведение, повторяясь изо дня в день, заставляет первое внимание высвободить часть энергии, занятой созерцанием инвентаризационного перечня. В результате жесткость фиксации точки сборки несколько уменьшается." (VII, 364)

Однако каким же образом наше внимание, связанное и ограниченное тоналем, "описанием мира", работающее вполне определенным образом (вспомните схему перцептуального аппарата человека?), привлекающее инвентаризационный список и другие подобные вещи, способно транслировать сознанию целостную перцептивную картину, находясь в контакте с энергетическими полями, совершенно ему незнакомыми? Дон Хуан объясняет это так:

"Первое внимание воспринимает эманации блоками или пучками. Организация такого восприятия тоже является функцией точки сборки. Примером пучка эманаций, которые выделяются и усиливаются в виде единого блока, может служить человеческое тело в том виде, как мы его обычно воспринимаем. Остальные же части нашего существа — светящегося кокона — никогда не выделяются и не усиливаются. Они обречены на забвение. Ведь функция точки сборки — заставить нас не только воспринимать определенные пучки эманаций, но и игнорировать все прочие.

Я настоятельно потребовал подробнее остановиться на блочной организации восприятия. Дон Хуан объяснил, что точка сборки излучает свечение, которое группирует внутренние эманации в пучки, которые затем настраиваются на соответствующие им большие эманации, тоже собранные в пучки. Формирование пучков происходит даже тогда, когда видящий имеет дело с никогда не использовавшимися эманациями. Как только эманации выделены и усилены, вступают в действие законы блочного восприятия, свойственного первому вниманию." (VII, 367–368)

У нас с вами возникнут некоторые трудности, если мы попытаемся, опираясь исключительно на книги К. Кастанеды, точно выяснить обычное местоположение точки сборки в энергетическом коконе человека. В книге VII ("Огонь изнутри") он устами дона Хуана дает следующую информацию:

"Точка сборки расположена высоко, примерно на уровне в три четверти высоты кокона, на его поверхности." (VII, 366)

В книге же девятой, "Искусство сновидения", автор мельком упоминает, что точка сборки расположена на задней стенке кокона, приблизительно "между лопаток". Как бы то ни было, этот элемент светимости находится в "полосе человеческого восприятия" — группы энергетических волокон, пересекающих "светящееся яйцо" наискось и насквозь. Ее движение вдоль «полосы» (или, точнее, диска — т. е. сечения внутри кокона) обычно воспринимается видящими как сдвиг влево (ведь кокон прозрачен), хотя на самом деле точка сборки просто погружается внутрь, по направлению к сердцевине «кокона». Оттого и возникли термины — "правостороннее осознание" и "левостороннее осознание", что соответствует в той же терминологии первому и второму вниманию.

Ниже мы будем более подробно говорить о типах перемещения точки сборки, а также о связанных с ними переживаниях и восприятиях. Сейчас же для нас важнее разобраться в том, какие ощущения и симптомы сопровождают сдвиг точки сборки как таковой.

Незначительные перемещения точки сборки мы испытываем повседневно. Флуктуации внутреннего психического состояния, уровень физического или эмоционального тонуса — все влияет на местоположение этого перцептивного центра. Но дон Хуан говорит о куда более масштабных движениях энергетической структуры. Более того, он утверждает, что всякий человек, обладающий для этого достаточным количеством силы, способен совершать такие движения:

"Прежде всего, человек должен осознать тот факт, что воспринимаемый нами мир является, результатом определенного положения точки сборки на коконе. После того, как понимание этого достигнуто, точка сборки может быть смещена волевым усилием в результате приобретения новых привычек." (VII, 363)

Можно сказать, что такое объяснение ничего не объясняет. Оно лишь утверждает возможность этого достижения, но ставит одновременно целый ряд вопросов:

а) как осознать, что восприятие есть результат определенного положения точки сборки?

б) какова природа волевого усилия, необходимого для ее сдвига?

в) что означает "приобретение новых привычек"?

"Теоретическое" осознание первого вопроса заняло у нас всю первую часть книги, но речь идет прежде всего о практическом осознании этого фундаментального положения. Оно может прийти, конечно же, лишь после того, как в вашем личном опыте «сработает» хоть одна из предложенных доном Хуаном методик. Сейчас каждый из вас готов испытать изменение режима восприятия, используя исключительно приемы толтекской «магии» и никакой другой. Проблема в том, что вам необходима энергия. Когда мы с вами последовательно проанализируем, откуда и каким образом накапливается энергия, вы увидите, что и эта проблема разрешима.

Сложнее обстоят дела с рациональным пониманием волевого усилия. В главе, посвященной намерению, вы сможете убедиться, что автор почти безуспешно пытается прорваться за языковой предел, потому что говорить об этом мы так и не научились. Возьмите, к примеру, любой волевой акт — например, поднимите руку. Проще простого. А теперь опишите мне, пожалуйста, как вы это сделали? Меня не интересует последовательность операций, как там двигались у вас мышцы и проч. Объясните, как вы решили поднять руку, в результате чего подняли ее. Это и есть волевое усилие, перед которым мы немеем.

Что же касается "приобретения новых привычек", то, с одной стороны, это касается способов накопления энергии, о которых мы будем еще говорить, а с другой — проблемы научения вообще. Когда вы учились ходить, вы пытались — падали, поднимались и снова падали. Точно так же научаются сдвигу точки сборки. Через некоторое время новый навык становится "новой привычкой", т. е. проделывается автоматически и без особых усилий. Таким образом мы ходим, разговариваем и делаем еще уйму всяких вещей.

Но вернемся к осознанию специфики человеческого восприятия. Мы здесь, не имея ни дона Хуана, ни любого другого «видящего» (экстрасенсы занимаются, как вы поняли, другими вещами), вынуждены были составить целую монографию на сей предмет. Дон Хуан действовал практически: "Учитель перестраивает картину мира. Я назвал эту картину островом тональ. Я сказал, что все, чем мы являемся, находится на этом острове. Объяснение магов говорит, что остров тональ создан нашим восприятием, выученным концентрироваться на определенных элементах. Каждый из этих элементов и все они, вместе взятые, образуют нашу картину мира. Работа учителя относительно восприятия ученика состоит в перенесении всех элементов острова на одну половину пузыря. К настоящему времени ты, должно быть, понял, что чистка и перестройка острова тональ означает перегруппировку всех этих элементов на сторону разума. Моей задачей было разделить твою обычную картину мира: не уничтожить ее, а заставить ее перекатиться на сторону разума. Ты сделал это лучше, чем любой, кого я знаю." (IV, 257)

Опутевшая половина «пузыря» наполняется волей — т. е. той энергией, что может воздействовать на точку сборки и двигать ее. Правая сторона (сторона разума) именуется тоналем, а левая — нагуалем, так как непосредственно связана с восприятием его эффектов. И если сторона нагуаля берет верх в нужный момент, может случиться невообразимое:

"Знаешь ли ты, что можешь навечно расширить свои границы в любом из указанных мною направлений?.. Знаешь ли ты, что одно мгновение может быть вечностью?

<…>Пока у тебя все равно недостаточно личной силы… Иначе моих слов хватило бы, чтобы собрать свою целостность и направить ее на прорыв собственных границ.

Он подошел ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди.

— Вот границы, о которых я говорю, — сказал он. — Можно выйти за них. Мы — это чувство, осознание, заключенное здесь." (IV, 15)

Теперь мы лучше понимаем метафорическую загадку дона Хуана. Свободное движение точки сборки — вот о чем он говорит, вот для каких достижений не было энергии у Карлоса Кастанеды. Поэтому на первых порах учитель использует собственную энергию для того, чтобы «сбить» точку сборки Карлоса с фиксированного места.

Итак, мы с вами уже вплотную подошли к области так называемых "измененных состояний сознания" — той сфере явлений, что для современной науки лежит где-то между экспериментальной психологией и психиатрией. Коли так, давайте рассмотрим симптомы сдвига точки сборки в тех масштабах, когда ее перемещение приводит к заметным изменениям в способе восприятия. Описание симптомов для психиатрии дело нужное и обязательное. Начнем:

"В какой-то момент я услышал гудение, похожее на обыкновенный звон в ушах, и поначалу не обратил на него никакого внимания. Он усилился, все же не выходя за пределы обычных телесных ощущений. Я помню, что внимание как бы разделилось между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком, который слышал. Это был переломный момент. Лица людей вдруг стали ярче, как будто включили свет. В то же время это не было похоже ни на электрический свет, ни на свет керосиновой лампы или вспыхнувшего костра. То, что я видел, скорее напоминало люминесценцию, розовое свечение, очень размытое, но, тем не менее, заметное с того места, где я сидел. Звон в ушах, казалось, усиливался." (II, 227)

Стоит обратить внимание, что Карлос в этот момент, хоть и присутствовал на митоте (ритуальном поглощении пейота), сам никаких галлюциногенов не принимал, оставаясь в роли наблюдателя. В другом случае звук тоже присутствует, но это происходит под воздействием мескалина. На этот раз сила звука потрясает.

"Раньше я никогда не слышал этого слова, и хотел переспросите что он сказал, когда заметил звук, похожий на звон в ушах. Звук становился все громче, пока не превратился в рев. На несколько мгновений рев стал нестерпимым, а затем постепенно стих, и наступила полная тишина. Мощь и глубина звука устрашили меня до полусмерти. Я так трясся, что едва держался на ногах, и все же мысли оставались совершенно ясными." (I, 83)

Следующие симптомы повторяются с некоторыми модификациями:

"Я был поглощен своей чудесной способностью видеть в темноте… Временами все было так ясно, что казалось, сейчас утренняя или вечерняя заря…

Меня полностью захватило это открытие, когда вновь появился прежний странный звук… Звук был таким громоподобным, таким всепоглощающим, что все остальное потеряло значение…" (I, 84–85) И снова Карлос, спустя несколько минут, слышит рев — "мощный, как гул ураганного ветра".

Конечно, психиатрия все это легко спишет на "интоксикационный галлюциноз", а первый случай сведет к так называемому "индуцированному бреду" (в психиатрических справочниках пишут, что индуцированию способствует "убежденность, с которой больной высказывает свои мысли, авторитет, которым он пользовался до болезни" — очень смахивает на дона Хуана, если принять его за больного, не так ли?). Мы не будем касаться проблем психического здоровья, тем более, что дон Хуан само «безумие» рассматривает как результат неуправляемого сдвига точки сборки. Что же касается галлюциногенов, то по их поводу он говорит следующее:

"Затем дон Хуан сказал, что в начале моего обучения он пользовался растениями силы, поскольку так рекомендуют поступать новые видящие. Опираясь на опыт своего видения, они знают, что растения силы очень сильно раскачивают точку сборки, «стряхивая» ее с обычного места… Дезориентирующее влияние такого сдвига используется затем учителем для закрепления в уме ученика понимания того факта, что восприятие мира никогда не может быть окончательным и однозначным." (VII, 483)

Итак, нам следует отметить три характерных признака сдвига точки сборки в субъективном переживании: а) внезапность начала процесса; б) появление звука, похожего на звон в ушах или жужжание — по мере усиления звук может вызвать явственную вибрацию в теле, после чего звук доходит до "ужасающего рева"; в) появление люминесценции, что воспринимается как изменение освещенности, обычно в сторону желтоватых или розовых тонов. Это именно люминесценция, а не внешний источник света, так как объекты при этом не отбрасывают тени, но возникает иллюзия необыкновенно отчетливого различения всех деталей окружающего мира, вплоть до мельчайших.

Кроме того, из других подобных опытов выясняется, что непосредственно в момент сдвига воспринимаемое поле своим расширением провоцирует временную расфокусировку внимания ("внимание как бы разделилось между людьми… и звуком").

(Исходя из отчетов К. Кастанеды, результатов экспериментальных исследований и собственного опыта, я могу предположить, что сила, резкость и тембр субъективно переживаемого звука непосредственно связаны с характером и скоростью сдвига точки сборки. Неравномерная локализация и «перемещение» источника звука во внутреннем аудиальном поле могут свидетельствовать о том, что точка сборки движется скачкообразно или хаотично.)

Вообще же, нельзя не отметить: звук так часто сопровождает сдвиг точки сборки, что может вызывать обратную связь условнорефлекторного типа. Вспомните, каким странным прибором под названием "ловец духов" порой вооружались индейские «маги»! Прибор издавал неповторимый звук, после чего требовалось "прислушиваться к тишине". Явлению «союзника» всегда аккомпанирует специфическая акустика — все тот же рев, звук дробления камней, хруста веток и т. д. и т. п. "Зов бабочки" в виде ритмичного постукивания тоже может провоцировать сдвиг точки сборки. Не забывайте и о странном "щелчке в основании шеи", сигнализирующем о выходе «дубля». Неуправляемая "обратная связь" с акустическим эффектом может стать даже серьезной опасностью. Дон Хуан в конце первой книги прерывает занятия с Кастанедой из-за некоторого необычного симптома: ученику кажется, что любой рокочущий и вибрирующий звук может "унести его сознание". Дон Хуан называет это "потерей души", и в определенном смысле это именно так — неуправляемый сдвиг точки сборки может лишить рассудка или даже убить неопытного ученика. Словом, акустические эффекты разнообразны и присутствуют почти всегда. То же касается внезапности и перемены в освещенности. Они могут не описываться специально, но при внимательном изучении кастанедовских отчетов обязательно присутствуют как бы на втором плане.

Подобные симптомы отмечали и другие мистики, особенно те, кто испытывал пристрастие к "астральным путешествиям", и различные духовидцы. Еще Сведенборг, рассказывая о своем обращении в путешественника по миру духов, свидетельствовал о каких-то "громогласных звуках", вибрациях, толчках, "как от столкновения ветров". (Иллюстрированная история суеверий и волшебства // Сост. д-р Леманн. М., 1900. С. 170.) Можно сказать, что это явление само по себе встречается чаще, чем принято думать. Многие медитаторы отмечают "внезапный шум в ушах и появление желтоватого света", но специального внимания этому не уделяют, так как считают подобные эффекты помехой на пути своего "духовного развития". Даже люди, не занимавшиеся оккультизмом, порою сталкиваются с чем-то подовым, например, в результате внезапного пробуждения.

Из трех типов перемещения точки сборки (о которых немного ниже) мы пока рассматриваем только сдвиг. С одной стороны, он достаточно ярко демонстрирует изменения в режиме восприятия, а с другой — позволяет говорить об областях, все еще достаточно близких к человеческому опыту в широком смысле этого слова. Здесь мы остаемся еще в сфере «обычных» мистических упражнений и можем ссылаться на подобные результаты у иных исследователей.

Например, особый интерес вызывает поперечный сдвиг точки сборки. Аналогию этому феномену мы нашли у Джона Лилли, который дал в своей книге развернутую классификацию состояний. Но сначала вспомним, что говорит о поперечном сдвиге дон Хуан:

"Подобного рода видения (речь идет о видениях миров-призраков, во многом подобных нашему собственному — А. К.) — продукт человеческой инвентаризации, — продолжал дон Хуан. — Они не имеют никакой ценности для воина, стремящегося к абсолютной свободе, поскольку формируются за счет поперечного сдвига точки сборки.

Дон Хуан замолчал и взглянул на меня. Я знал, что под "поперечным сдвигом" он понимает перемещение точки сборки не вглубь человеческой полосы, а поперек — от края к краю. Я спросил, правильно ли я понял.

— Именно это я имел в виду, — подтвердил он. — По обоим краям человеческой полосы находятся странные скопления мусора — невообразимые кучи человеческого хлама. Этакий склад зловещих патологий…

<…>… в принципе любой человек может попасть в этот хламник, просто остановив внутренний диалог. Если сдвиг минимален, результатом является то, что называют игрой воображения. Если сдвиг существенен, возникает то, что известно как галлюцинации.

<…>На правом краю мы обнаруживаем бесконечные видения физической активности, насилия, убийств, чувственных проявлений. На левом краю — духовность, религиозность, все, что связано с Богом. " (VII, 376)

Как тут не вспомнить Эммануила Сведенборга, полжизни потратившего на блуждания в этих "поперечных сдвигах"? И сколько еще ему подобных продолжают эти бесплодные поиски!

Джон Лилли подошел к этому делу с научной тщательностью. Результатом его опытов с измененными состояниями сознания стала очень показательная таблица. (См.: Лилли Дж. Центр циклона. Киев: «София», с. 125.) Он оценил состояния по 48-балльной шкале. Не вдаваясь в подробности его концепции, просто укажем: если +48 — это нормальное состояние "человеческого биокомпьютера", то + 12 — это Ананда, состояние блаженства (цель многих религий), а -12 — "чрезвычайно отрицательное состояние, как при сильнейшем приступе мигрени. Сознание сжато и подавлено, отдает отчет о настоящем и о боли… Ограничения над самостью, вы изолированы". То есть, состояния изменяются симметрично в ту или иную сторону. Например, +6 — "делание Будды, астральное путешествие, ясновидение, слияние с другими сущностями во вселенной". А -6 — "подобно +6, за исключением того, что крайне отрицательно. Адоподобное состояние, в котором человек является только точечным источником сознания и энергии. Страх, боль, вина в крайней степени, бессмысленность всего очевидна." И так далее. Состояние +3, между прочим, характеризуется как "союз с Богом". Таким образом, крайнее погружение на левую сторону одной-единственной полосы эманаций превращается в наивысшее достижение человека как духовного существа. Дж. Лилли постарался примирить всех с помощью достаточно искусственной схемы, симметричность каковой для него просто аксиоматична и является следствием универсального закона симметрии бытия. Только дон Хуан, как нам кажется, ставит на свое место эту безусловно полезную и поучительную классификацию. Но для него это лишь аккуратный список "кучи человеческого хлама".

Кроме того, точка сборки может сдвигаться вниз, но там "положение зверя", и дон Хуан не советует Кастанеде практиковать подобные фокусы.

"Благодаря этой практике, — говорит он, — древние видящие стали мастерами по части принятия форм животных. В качестве точек отсчета они выбирали различных животных, называя их своим нагуалем. Толтеки верили, что, сдвигая точку сборки в определенные положения, они приобретают свойства избранных ими животных — их силу, мудрость, коварство, ловкость или свирепость." (VII, 377)

Многие сочтут подобное заявление дона Хуана метафорой, хотя на самом деле речь идет о вполне реальном и всестороннем превращении. Дело в том, что изменение положения точки сборки в значительных масштабах приводит к изменению всего энергетического кокона, а в мире тоналя это и есть наше "физическое тело". Кстати, по той же причине неуправляемый или неверно направленный сдвиг точки сборки может убить человека.

Рис. 2. Энергетическое тело воина: просвет и точка сборки

Взгляните на рис. 2. Энергетическое тело человека неоднородно. Согласно описанию «видящих» оно имеет «просвет» где-то на уровне пупка или солнечного сплетения. Сквозь этот «просвет» внутрь кокона проникают как те внешние эманации, что питают, поддерживают нашу форму, так и те, что стремятся разрушить ее. При обычном положении точки сборки этот «просвет» невелик и отлично справляется со своей функцией — поглощает нужные эманации и отбрасывает гибельные. Но при сильном сдвиге точки сборки в любую сторону просвет соответственно меняет свою форму. Он может раскрыться до такой степени, что кокон будет уничтожен внешним океаном бушующих энергий. Воина спасают «щиты» внимания, о которых мы говорили в предыдущем разделе. Внимание возвращает точку сборки в безопасную зону, и просвет закрывается. Не сделать это своевременно, значит, подвергнуть риску не только свою психику, но и всю "жизненную целостность" организма.

Подытоживая краткий обзор по поводу перемещений точки сборки, следует сказать о нашей классификации этих энергетических процессов. Исходя из наблюдений, отчетов Кастанеды и других сообщений, мы пришли к выводу, что можно говорить о трех типах перемещения точки сборки. Кастанеда, со слов дона Хуана, упоминает лишь два типа: сдвиг (shift) и движение (movement), несмотря на то, что первый (неупоминаемый) тип встречается куда чаще и является как бы преддверием к остальным двум. По природе своей этот тип перемещения вполне может быть отнесен к сдвигу, и только его особая роль в подготовке энергетического тела воина к решительным трансформациям и странствиям в нагуале заставляет говорить о нем отдельно.

Рис 3. Типы перемещения точки сборки.

Обратите внимание на рис. 3.

а) Первый (изначальный) процесс мы назвали углублением. Для него характерно весьма незначительное перемещение. (Мы изображаем точку сборки в виде цилиндрического объекта, отрезка энергетической трубки, собирающей и упорядочивающей входящие извне эманации.) Очень важно, что в этой области продолжает функционировать первое внимание, т. е. внимание тоналя. В зоне сборки остаются практически те же эманации, что и в режиме ординарного восприятия. Интерпретация восприятия изменяется только за счет некоторого расширения вглубь резонансных процессов, из-за чего меняется внутренняя дистанция осознания, ведущая к нарушениям ординарного эмоционально-чувственного реагирования, заданного тоналем. С этим состоянием мы сталкиваемся, прежде всего, при усиленной практике безупречности и сталкинга (см. следующие главы). Ярким примером такого перемещения точки сборки может служить достижение "места без жалости", подробно описанное Кастанедой в книге VII. Главным достоинством этой позиции точки сборки является постоянное порождение избытка перцептуальной энергии, неминуемо «толкающей» центр восприятия к более масштабным перемещениям. Это, так сказать, "энергетические ворота", через которые достигается сдвиг и движение точки сборки.

б) Собственно сдвиг точки сборки рассматривается у Кастанеды наиболее подробно. В этом случае в поле восприятия попадают эманации, никогда ранее не собиравшиеся, поэтому эффект от их сборки столь разительно отличается от ординарной картины перцепции, что говорят о включении второго внимания, или внимания нагуаля. Если точка сборки ушла недалеко от привычной перцептивной зоны, тональ может активно использовать остатки знакомых ему соответствий и «синтезировать» любопытные ряды восприятий. Именно в таких случаях дон Хуан говорит Кастанеде: "Я не знаю, что ты видел. Это зрелище только для тебя." Игра "сбитого с толку" тоналя с новыми, незнакомыми эманациями, которые невозможно игнорировать, — всегда предельно субъективна. Так было с видением «базара» в Мехико после «телепортации», так было с "разговаривающим койотом" во время "остановки мира" в пустыне Сонора.

в) В девятой книге Кастанеды "Искусство сновидения" мы, наконец, встречаемся с ясным определением в различии между сдвигом (shift) и движением (movement) точки сборки. Для последнего процесса (движения) характерны такие эффекты, как выделение «дубля» и развитие "тела сновидения". Точка сборки в данном случае выходит за пределы энергетического тела человека и начинает свое странствие вовне, т. е. среди энергетических волокон эманаций внешнего мира. Разумеется, точка сборки при этом не теряет связь с основным коконом и образует за собою след из специфически вытянутых соединительных пучков собственной энергии. Форма светящегося кокона претерпевает значительные метаморфозы. По словам дона Хуана, светящееся тело воина в этой позиции напоминает курительную трубку с длинным чубуком, гае роль чубука выполняет соединительная ткань, образовавшаяся между основным коконом и вышедшей вовне точкой сборки. Именно в этом явлении заключена разгадка физических телепортаций магов, поскольку при наличии определенных условий и мастерском обращении с энергетическими потоками воин может перетянуть всю целостность собственного кокона в то место, где окажется его странствующая точка сборки. Тем же способом воин может покидать мир обычного восприятия и перемещаться в другие энергетические планы вместе со своим физическим телом.

Мы можем принимать или не принимать концепцию точки сборки — в конце концов, для нас она целиком умозрительна, так как опирается на опыт, никогда нами не переживавшийся. Однако нельзя не согласиться с тем, что даже логически такая идея сводит, наконец, воедино разнообразие "измененных состояний сознания" и объясняет феномены, прежде не находившие места в других «описаниях». Мы полагаем, что предложенный доном Хуаном взгляд на природу человека открывает исключительные и ни с чем не сравнимые перспективы развития. Ни Бог, ни дьявол не ограничивают больше наших постижений — весь бесконечный спектр Реальности оказывается доступным трансформированному человеческому существу. "И если точка сборки выстраивает эманации внутри кокона в положении, отличном от нормального, человеческие органы чувств начинают воспринимать мир самым непостижимым образом." (VII, 369)

тонал(ли) — день, судьба

нагуал — колдун, двойник

((Из словаря языка нагуа))

Расхожие представления о внутренней противоречивости, неопределенности, спутанности душевного мира человека, все эти поэтические вздохи "ах, две души живут во мне…" и т. п., утаивают за пеленой тривиальностей нечто действительно важное, потаенную и неосознанную осведомленность о нашей реальной двойственности, не имеющей, правда, ничего общего с известным божеством антиков. Их прямолинейная аллегория, воплотившаяся в двуликом Янусе — боге начала и конца, входа и выхода, взирающем из настоящего на прошлое и будущее, — может стать для нас любопытным символом, пригодным для прояснения давно забытого лика человека Реальности. Мы раздвоены, и это не метафора, а серьезный факт фундаментальный для бытия индивидуума самого по себе и для его бытия в космосе, так как служит помехой восстановлению его подлинной целостности.

Наша двойственность простирается до самых основ психического, разрывая осознание на две неравные части — неравные настолько, что одна из них погружается в глубочайшее забвение, становясь как бы несуществующей, а другая (ущербная, но преувеличенно внятная) претендует охватить все в целостном и всеобъемлющем виде. О нашем «позабытом» лике дон Хуан напоминает почти непрестанно. Обратите внимание, как последовательно делит он человеческую природу надвое: первое и второе внимание, тональ и нагуаль, правостороннее осознание и левостороннее. Сюда же относятся загадочные выражения — "твое тело знает", "твое тело помнит", "твоему телу нравится", "тело любит такие штучки" и т. д. и т. п. Некая смутная область не-сознательного, а, выражаясь точнее, наделенная принципиально иным качеством осознания, постепенно высвобождается, и проясняется ее могущественный, даже устрашающий облик. Нет, это вовсе не "темная сторона" человека — она не злобствует, не ненавидит, не наносит вреда. Она может только напугать: кто же готов открыть в самом себе такого невообразимого двойника! Мало того, что у него иное, гораздо более широкое восприятие, — у него иная память, иное намерение, и даже иной характер! Но, тем не менее, все это — вы, все это — ваше, только без громоздкой маски тоналя, без его суетливой мелочности, поверхностной алчности и тщедушного эгоизма.

Ваша вторая часть, лик затененный и позабытый, хоть и живет за воротами бодрствующего сознания, отнюдь не дремлет и не замыкается в себе. Он жадно впитывает все ему доступное (а ему доступно многое), он копит впечатления и опыт, он всегда к чему-то готовится — жаль, что очень часто ему за всю жизнь ни разу не выпадает шанс проявить себя. И лишь в момент смерти (по словам дона Хуана), когда кокон рассыпается под натиском сокрушительной энергии бытия, на какое-то мгновение величественный и незнакомый лик поворачивается к своему жалкому близнецу — но миг узнавания слишком краток, как и горечь подступающего небытия: всего лишь вспышка, крохотный взрыв расчлененной структуры, обратившейся в однородную каплю, тут же смытую стремительным потоком светящихся нитей в ту безбрежность, о которой мы никогда не слыхали. Только бессмысленные обрывки кокона, неизвестно отчего почитаемые человеком и называемые «покойным», истлеют в земле согласно своим медленным законам, впустую рассеивая огромную еще память, силу, мастерство, рассеивая и превращая в ничто.

Подобным образом древние скульптуры, переполненные сознательным искусством и мастерством человека, стираются ветрами в пыль — из века в век, из тысячелетия в тысячелетие…

Кстати, вы обратили внимание, что на протяжении последних четырех книг Кастанеда практически только и делает, что вспоминает? Вспоминает свою вторую жизнь, своего магического «двойника», свое "левостороннее осознание"… Там сохранилось многое. Дон Хуан искусственно разделил надвое и процесс обучения, и круг общения, да и всю свою жизнь с будущим продолжателем традиции. Уходя в свое вечное странствие, он оставил Кастанеде идеально составленную задачу: вспомнить свое левостороннее осознание и, тем самым, научиться свободно сдвигать точку сборки в эту вечно незадействованную часть «кокона». Иными словами, научиться преодолевать великую силу фиксации.

"По утверждению видящих, каждый ребенок окружен сотнями учителей, которые учат его, в каком точно месте следует зафиксировать точку сборки. Ведь поначалу точка сборки не фиксирована. Эманации внутри его кокона перемешаны и находятся в суматошном движении. Точка сборки при этом гуляет по всей человеческой полосе. Поэтому ребенок может с необычайной силой сфокусировать внимание на эманациях, которые в дальнейшем будут начисто изъяты из употребления и напрочь забыты. Но ребенок растет. Его окружают взрослые человеческие существа. Они имеют над ребенком значительную власть. Посредством усложнения внутреннего диалога они делают фиксацию точки сборки ребенка все более и более жесткой. Внутренний диалог — это процесс, все время поддерживающий положение точки сборки." (VII, 374) (Курсив мой — A. К.)

А сила фиксации точки сборки у человека особенно мощная — ее поддерживает развитый через разум и язык механизм тоналя, что делает положение человека в ряду других биологических форм особенным.

"… он объяснил, что точка сборки человека не только обеспечивает настройку эманаций, необходимую для собственно восприятия, но также убирает определенные эманации из зоны настройки с целью получения большей четкости восприятия. Это похоже на снятие сливок — замысловатый, чисто человеческий прием, не имеющий параллелей.

Новые видящие обнаружили, что только человеческое существо способно составлять блоки из блоков эманаций. Говоря о снятии сливок, дон Хуан воспользовался испанским словом «деснате», которым обозначается собирание самых вкусных сливок с кипяченого молока после того, как оно остынет. Нечто подобное происходит в случае человеческого восприятия. Точка сборки отбирает некоторую часть уже отобранных для настройки эманаций и формирует из них более рафинированную конструкцию.

— Сливки, которые собирает человек, — продолжал дон Хуан, — более реальны, чем то, что воспринимают другие существа. Это — ловушка, в которую мы попадаем. То, что мы воспринимаем, выглядит таким реальным! И мы забываем — все это мы построили сами, скомандовав точке сборки занять то место, в котором она находится. Мы забываем — все это реально лишь постольку, поскольку мы дали команду: воспринимать как реальное! Мы обладаем властью снимать сливки с настройки, но не способны защитить самих себя от собственных команд." (VII, 380) (Курсив мой — А. К.)

Но наша задача — вспомнить. Вспомнить ту огромную часть опыта и восприятия, что живет постоянно где-то рядом своей собственной жизнью, словно под панцирем противоестественной амнезии. Состояние "повышенного осознания", которое дон Хуан вызывал у Кастанеды неоднократно, связывает наш "первый лик", наше первое внимание, с углубленной областью неосознаваемых энергетических волокон собственного тела. Каждый из нас хранит в этом своеобразном «подвале» широкую осведомленность как о внешней Реальности, так и о внутренних процессах, игнорируемых тоналем. Эта область может неожиданно активизироваться и косвенно заявлять о своем существовании «случайными» поступками, неожиданными для бодрствующего сознания действиями. Как-то в разговоре о насилии и способности воина быть «неуязвимым» дон Хуан, как бы невзначай, сделал любопытное замечание. Карлос спросил, как бы дон Хуан смог уцелеть, если бы его ожидали в засаде с винтовкой, снабженной оптическим прицелом, — ведь даже «воин» не может остановить пулю. Учитель безмятежно ответил: "В таком случае я там просто не появлюсь." Завороженные приключениями мага и его ученика, мы даже забываем задать себе вопрос: "А откуда он узнал бы о такой засаде?" В другом эпизоде Карлос, во время их совместного странствия среди скал, вдруг остановился, чтобы поправить развязавшийся шнурок. А через минуту в нескольких метрах дальше по тропе случился небольшой горный обвал. ("Сила хранит вас, — сказал Кастанеда, — но вы не знаете, как.") Все можно списать на случайность. Но безупречный воин сталкивается со «случайностями» почему-то чаще, чем обычный человек. У него словно бы объявляется «ангел-хранитель» или нечто вроде спонтанно включающейся интуиции. Дон Хуан утверждает, что так работает второе внимание — наш нагуаль, наше левостороннее осознание. И недаром он называет его "притягателем шанса". Наша вторая половина, знающая обо всем гораздо больше первой, вмешивается в активность существа и направляет его, скромно обходя пороги рационального сознания. Все это — проблески, догадки, положения, до тех пор, пока не будет достигнута целостность, пока первое внимание не воссоединится с обширным психическим полем второго через особое воспоминание.

"Но почему получается так, что человек все забывает? — спросил я.

— Потому что эманации, дающие особую четкость восприятия и ясность сознания, остаются выделенными и усиленными только пока воин пребывает в состоянии повышенного осознания, — ответил дон Хуан. А без их усиления любые ощущения, которые испытал воин, и любые картины, которые он созерцал, тают без следа.

Поэтому одна из задач, которую новые видящие ставят перед своими учениками — вспомнить. Для этого ученик должен самостоятельно добиться выделения и усиления соответствующих эманаций — тех, которые были задействованы в состоянии повышенного осознания." (VII, 359)

По сути дела, каждый человек обладает двойственным восприятием и раздвоенной памятью о восприятии. В обычных условиях вряд ли кто-нибудь из нас отдает себе отчет в этом. То, что дон Хуан время от времени называет «телом», — не просто психофизиологическая конституция индивида, но специфический восприниматель, пребывающий за границами тоналя.

"Дон Хуан говорил нам, что человеческие существа разделены надвое. Правая сторона, которую он называл тональ, схватывает все, что может воспринимать интеллект. Левая сторона — нагуаль, — царство, черты которого неописуемы, мир, который невозможно заключить в слова. Левая часть до какой-то степени воспринимается (если это можно назвать восприятием) всем нашим телом, отсюда и его сопротивление построению концепций.

Дон Хуан говорил нам также, что все способности, возможности и достижения магии, от самых простых до самых немыслимых, заключаются в самом человеческом теле." (VI, 135)

Пожалуй, здесь может скрываться объяснение тому, что ориентальные мистики все высшее, вплоть до Абсолюта, помещают внутрь человеческой психики. Помните высшее «я» дзэн-буддистов? Неосознаваемые дороги, начало которых лежит в нашем собственном теле, могут завести как в смутные пучины субъективного подсознательного, так и в неописуемую безбрежность внешней Реальности — к такому выводу можно прийти, исследуя знание дона Хуана.

Магу предлагается развернуть принципиально иной способ восприятия, доступный ему в измененном режиме перцепции, так, чтобы тот оказался приемлемым и для первого внимания, сообщив тем самым целостность, последовательность и полноту всем сохранившимся впечатлениям.

"Мы понимали, что в этих состояниях повышенного осознания мы воспринимали все одним целым куском, монолитной массой неотделимых деталей. Мы назвали эту способность воспринимать все сразу интенсивностью. Годами мы считали невозможным использовать отдельные составляющие части этих монолитных кусков опыта. Мы не могли синтезировать эти части в такую последовательность, которая имела бы смысл для интеллекта. Поскольку мы были не способны на такой синтез, мы не могли и вспомнить, эта наша неспособность вспомнить была фактически нашей неспособностью расположить воспоминания в линейной последовательности. Мы не могли, так сказать, разложить наши переживания перед собой и собрать их последовательно, одно за другим. Подученные переживания были доступны для нас, но в то же время мы не могли до них добраться, так как они были замурованы стеной интенсивности.

Следовательно, задачей воспоминания было соединить наши левые и правые стороны, объединить эти две стороны различных форм восприятия в единое целое. Это была задача по конденсации целостности самого себя путем расположения интенсивности в линейной последовательности." (VI, 137–138)

В пятой книге ("Второе кольцо силы") мы становимся свидетелями впечатляющего воспоминания "параллельного восприятия" (так сказать, восприятия нагуаля), которое настигло Кастанеду после яркой демонстрации «сестричками» (ученицами дона Хуана) своих магических способностей. Тональное восприятие после некоторой борьбы как бы «уступило» второму вниманию, но уже задним числом, спустя какое-то время после восприятия этих событий. Сцена воспоминания начинается с типичного описания сдвига точки сборки (см. подраздел "Точка сборки"):

"…со мной случилось нечто чрезвычайно интригующее. Наиболее точно это можно было бы описать, сказав, что мои уши внезапно лопнули. Вслед за этим я ощутил лопанье в области середины своего тела как раз над пупком, причем еще более резко, чем в ушах. Сразу после этого все стало невероятно отчетливым: звуки, картины, запахи. Затем я услышал интенсивный шум, который, как ни странно, не нарушал моей способности слышать самые тихие звуки. Казалось, я слышал шум какой-то другой частые себя, не имеющей отношения к моим ушам…" (V, 551)

И тут Кастанеда вспомнил свое восприятие энергетических потоков, которыми пользовались «сестрички» для исполнения немыслимых акробатических этюдов, вспомнил, что воспринимал их физические тела как сгустки свечения и еще многое другое. Любопытно, что при этом он ясно помнил свое тональное восприятие, где все эти детали, разумеется, отсутствовали, и зрелище оставалось просто совокупностью необъяснимых действий.

"Когда я рассказал им об этих сосуществующих видах памяти, сестрички посмотрели на меня с недоумением. Только одна Ла Горда, по-видимому, поняла, что со мной случилось. Она с неподдельным удовольствием засмеялась и сказала, что Нагваль (так члены отряда магов называют своего лидера, в данном случае — дона Хуана — А. К.) был прав: я слишком ленив, чтобы помнить, что видел, поэтому заботился только о том, на что "смотрел".

Возможно ли это, спрашивал я себя, чтобы я мог бессознательно отбирать, что мне помнить? Или все это дело рук Ла Горды? Если это было правдой, значит, я сначала отобрал свои воспоминания, а затем освободил то, что было подвергнуто цензуре. Значит, тогда правда и то, что и в действиях дона Хуана и дона Хенаро я воспринимал намного больше, чем помнил сейчас. И вот теперь я мог вспоминать только отобранную часть моего целостного восприятия тех событий.

— Трудно поверить, — сказал я Ла Гордо, — я могу теперь вспомнить нечто такое, что совсем недавно вообще не знал.

— Нагваль сказал, что каждый человек может видеть, но почему-то мы предпочитаем не помнить того, что мы видели, сказала она. Теперь я понимаю, что он был прав. Все мы можем видеть в большей или меньшей степени." (V, 552–553)

В этой растянувшейся главе мы, конечно же, рассмотрели далеко не все из того, что касается энергетической сущности природы человека. Но даже одни лишь ключевые концепции представленные здесь в самых общих чертах, могут произвести настоящий переворот в наших традиционных представлениях о том, что есть человек и каковы его возможности. Теперь наступил момент, когда следует коснуться особой и значительной темы — нам предстоит попытка понять, за счет каких ресурсов совершаются столь решительные трансформации в человеческом существе, из какого источника воин черпает силу для развития своих непостижимых умений и способностей, почему этот путь, остающийся доступным любому, тем не менее, так труден в своем практическом воплощении.

До сих пор мы говорили о теоретических предпосылках знания дона Хуана. Мы старались показать, опираясь на всевозможные достижения философской и психологической мысли, что такой путь постижения Реальности вообще возможен. Вкратце мы коснулись и другой обширной темы: с помощью каких инструментов человек может постигать Реальность, двигаться и действовать в ней — что привело к кардинальному пересмотру его как субъекта, пониманию его как существа в первую очередь энергетического, а не телесного. Его нельзя назвать даже биокомпьютером с сильным полевым оснащением (как предпочитают думать некоторые биофизики и многие современные экстрасенсы). Мы можем сказать, что человек в Реальности представляет собой сложную энергетическую формацию, целостную и гибкую, но утратившую большую часть своей подвижности в результате определенной эволюции его психологического устройства. Мы также можем утверждать, что ограничения, наложенные плодами этой психологической эволюции на природу человека, не абсолютны. Более того, благодаря открытиям Карлоса Кастанеды, которому это специфическое знание было доверено, мы имеем возможность познакомиться с дисциплиной, ведущей к раскрытию целостного энергетического потенциала человека как существа подлинной Реальности, Реальности без интерпретаций, чья сущность — бессмертие и свобода. Традиция дона Хуана именует эту дисциплину "путем воина", а центральным и решающим ее элементом называют безупречность. Перефразируя того же дона Хуана, можно сказать, что без безупречности все, о чем вы прочитали выше, навсегда останется для вас только "сказкой о силе", интеллектуальной игрой и полетом фантазии. Пора поговорить о том, как "сказки о силе" превращаются в невероятную правду.

"Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу, радуясь тому, что даровано им, и самозабвенно возвращаясь к своему естеству. Разум таких людей погружен в забытье, облик бесстрастен, чело величественно. Прохладные, как осень, и теплые, как весна, они следовали в своих чувствах течению времен года. Они пребывали в безграничной гармонии с миром, и неведомо, где положен им предел…"

(Чжуан-цзы)

Дон Хуан утверждает: чтобы на практике реализовать высшие достижения магического искусства, т. е. преодолеть ограничения тоналя и прийти к непосредственному контакту с энергетическими полями Реальности, не разрушив при этом ни тела своего ни разума, необходимо следовать пути воина, что означает, в первую очередь, быть безупречным.

Безупречность — особая тема кастанедовских книг, и, по-видимому, одна из наиболее объемных. Внимательный читатель легко обнаружит, что большую часть проблем, возникающих у Карлоса, в процессе обучения сдвигу точки сборки и любым другим магическим техникам, дон Хуан рекомендует разрешать при помощи безупречности. Фактически, это постоянная оговорка учителя. "Безупречный воин может делать то-то и то-то", — обычно так заявляет дон Хуан. Благодаря своей безупречности воин достигает того-то", — говорит он, и никакие другие условия, обходные пути или компромиссы учителя не устраивают. В данной традиции отсутствие безупречности у мага для него равносильно смерти. Энергетика человека, ведущего обычный образ жизни, не выдерживает соприкосновений с нагуалем, «кокон» разрушается либо так меняет свою форму, что личность становится недееспособной — в конечном итоге, безумной. Здесь не до морали — таковы энергетические законы Бытия, не имеющие ничего общего с нравственными проблемами человечества. Опасно и неразумно пытаться обойти этот пункт дон-хуановского учения, надеясь чудесным образом добраться до его высот и миновать кардинальную перестройку психических процессов, которую подразумевает это исключительно важное слово — безупречность.

Это принципиальный этап в развитии человеческой психологии и особое состояние духа. Это трансформация практически всех жизненных установок личности, влекущая за собой явление нового существа, мало в чем подобного человеку в его нынешнем, ординарном состоянии. Концепция безупречности содержит столько коренных, фундаментальных приемов по изменению психики, а эффективность ее и воздействие на индивидуума столь значительны, что вполне можно утверждать: безупречность заслуживает того, чтобы следовать ей безо всяких «потусторонних», магических или сверхъестественных целей. Безупречность сама по себе достойна того, чтобы ею жить. Более того, практикуемая исключительно ради высоких плодов дон-хуановской магии, она перестает быть безупречностью и превращается в обычную разновидность аскетизма, тренировку воли для демонстрации своего характера ближним, не более того. Уже здесь, в самом начале главы, я хотел бы подчеркнуть особенную деталь, на которую не всегда обращают внимание читатели Кастанеды. Каждый отряд магов, не исключая и отряда дона Хуана, перед тем, как достичь высшего акта трансформации — третьего внимания, — вынужден был пройти через период своеобразного отречения от цели. Все они знали момент крайнего отчаяния и безнадежности, все какое-то время искренне верили, что им не суждено добраться до вершины, и все выбирали единственный выход: жить безупречно ради самой безупречности. Собственно говоря, только в этот момент и достигается абсолютная (а не относительная) безупречность, необходимая для наивысшего взлета. Психология, как всегда, парадоксальна: лишь отказавшись от цели, получаешь возможность ее достижения. Поэтому мы будем рассматривать безупречность, в основном, саму по себе, как бы оторвавшись от полетов в Непостижимое и прочих сложностей нагуаля. И тогда мы поймем, что имеем дело с подлинным искусством жизни во всех ее аспектах и проявлениях. А так как жизнь сложна и многообразна, то говорить о безупречности — очень трудная задача. Слишком часто приходится обращаться к метафорам и аллегориям. Выразительный намек дал дон Хуан Кастанеде после того, как тот чуть не попал под сорвавшийся кусок скалы во время их прогулки в горах.

"Он сказал, что сила, которая правит нашими судьбами, находится вне нас и не обращает внимания на наши действия или волеизъявления. Иногда эта сила заставляет нас на нашем пути наклониться, чтобы завязать шнурки на ботинках, как это только что сделал я. И, заставляя нас остановиться, эта сила заставляет нас добраться до точно определенного момента. Если бы мы продолжали идти, этот огромный валун явно раздавил бы нас насмерть. Однако в некоторый день, в другом ущелье, та же самая руководящая сила заставит нас наклониться и завязать шнурки, в то время как другая глыба сорвется в точности над тем местом, где мы будем стоять. Заставив нас остановиться, эта сила заставит нас упустить точно определенный момент. На этот раз, если бы мы продолжали идти, то спаслись бы. Дон Хуан сказал, что поскольку у меня полностью отсутствует контроль над силами, которые решают мою судьбу, моя единственная свобода в этом ущелье состоит в безупречном завязывании своих ботинок." (V, 562)

Именно в этом пассаже исключительно ярко выражено извечное отношение между ограниченным человеком и непостижимой Реальностью — отношение, наполненное особым трепетом и неопределенностью, сплошной и никогда не разрешимой таинственностью самого процесса существования. Где-то здесь обнаруживается сокровенная суть всякого мистицизма как особенного и нерасчленимого сплава смирения и дерзости перед безличной мощью нагуаля. В этой загадке отношения человека к бесконечно превосходящей его силе и заключен, должно быть, исток эмоционального состояния, лежащего за гранью страха или надежды, за гранью любой человеческой привязанности, — исток безупречности как таковой. Выражаясь условно, мы все "прижаты к стене" и уже не можем позволить себе даже испугаться, поскольку Реальность не знает такого чувства, не может испытывать симпатий, и раздавит нас, стоит совершить одно неверное движение. В мире тоналя она тоже мстит за ошибки не так очевидно, но, в конце концов, так же сокрушительно. И все наши судьбы (не воинов, а обычных людей) — сплошная вязь, состоящая из удач и поражений, из движений вслепую, наощупь, рискованная игра в судьбу, где интуиция заменяет безупречность, иногда совпадая с ней (и тогда мы на коне), иногда — противореча ей (и тогда мы несчастны). Следуя безупречности, мы всегда "то, что есть", и все, что происходит с нами, истина нашего пути, а не слепая игра случая. «Безупречно» завязывая шнурки, мы не попадем под горный обвал или, что куда прозаичнее, под трамвай. Почему? Никто не знает, никто не объяснит. В этом — самое впечатляющее проявление мистики повседневного, демонстрация того, что жизнь насквозь пронизана непостижимым и является великой тайной отношения "человек — мир". Невозможно умствовать на этот счет, невозможно строить гипотезы и делать теоретические выкладки: оно случается неизвестно как. Вы можете только попробовать и убедиться на собственном опыте. Тем более, что в самой работе над безупречностью нет абсолютно ничего мистического. Безупречность полностью и целиком принадлежит тоналю. Это тональное действие, контролируемое разумом, рациональностью, здравым смыслом. Вспомните, с чего начинается безупречность: "… дон Хуан указал на кажущееся противоречие, заключенное в идее изменения. С одной стороны, мир магов призывал к полной трансформации, с другой — объяснение магов говорит, что остров тоналя является цельным, и ни один из его элементов не может быть перемещен. В таком случае изменение не означает уничтожения чего бы то ни было, а скорее замещение значения, которое мы придаем этим элементам.

— Жалость к самому себе, например, — сказал он. — Нет никакого способа избавиться от нее, освободиться от нее с пользой. Она имеет определенное место и определенный характер на твоем острове, определенный фасад, который видно издалека. Поэтому каждый раз, когда предоставляется случай, жалость к самому себе становится активной. У нее есть история. Если ты сменишь фасад жалости к самому себе, то ты уберешь и ее выдающееся положение.

Я попросил его объяснить значение этих метафор, особенно идею смены фасадов. Я понял это как возможность играть несколько ролей одновременно.

— Фасады изменяешь, изменяя использование элементов острова, сказал он. Возьмем опять жалость к себе. Она была полезной для тебя, потому что ты чувствовал свою важность, и считал, что ты заслуживаешь лучших условий, лучшего обращения. Она, может быть, еще и потому имела значение, что ты не хотел принимать ответственность за поступки, которые побуждали тебя жалеть самого себя, или потому, что ты не был способен принять идею своей нависшей смерти как свидетеля твоих поступков и советчика. Стирание личной истории и три сопутствующие ей техники являются средствами магов для изменения фасадов элементов острова. Например, стиранием личной истории ты отрицал использование жалости к самому себе. Для того, чтобы жалость к себе сработала, тебе необходимо быть важным, безответственным и бессмертным. Когда эти чувства каким-либо образом изменены, ты уже не можешь жалеть самого себя.

То же справедливо и в отношении всех других элементов, которые ты изменил на своем острове. Без использования этих четырех техник ты бы никогда не добился успеха в перемене их. Смена фасадов означает только то, что ты отводишь второстепенное место первоначально важным элементам. Твоя жалость к себе все еще предмет на твоем острове. Она будет там, на заднем плане, точно так же, как идеи нависшей смерти, или смиренности, или твоей ответственности за свои поступки уже находились там раньше без всякого использования." (IV, 244–245)

Итак, прежде всего важно понять, что подлинная трансформация психики заключается в перестановке ее элементов согласно тому порядку, которому мы намеренно хотим следовать. Решение о такой перестановке принимает разум и начинает работу с собой и другими частями тоналя, не прибегая ни к каким «внешним» средствам. Все совершается на острове тональ. Нагуаль со своей магией придет гораздо позже. И здесь возникает сильное искушение: обращаться со своим внутренним миром теми же способами, что и с внешним, т. е. подавлять, подчинять, сражаться, завоевывать позиции и т. д. Дон Хуан предостерегает против этой очень серьезной ошибки:

"Он указал вокруг меня быстрым движением руки, а затем коснулся моей записной книжки.

— Это твой мир, и ты не можешь этого отрицать. Бесполезно сердиться или разочаровываться в самом себе. Все, что в данном случае происходит, — это то, что твой тональ ушел в свою внутреннюю битву. Битва внутри собственного тоналя — это одно из самых нежелательных состояний, какие только можно представить. Безупречная жизнь воина предназначается для того, чтобы закончить эту битву. Для начала я обучил тебя, как избегать опустошенности и измотанности. Теперь в тебе больше нет войны. Нет в том смысле, в каком она была, потому что путь воина — это сначала гармония между действиями и решениями, а затем гармония между тоналем и нагуалем.

В течение всего времени, что я тебя знаю, я говорил, обращаясь как к твоему тоналю, так и к твоему нагуалю. Именно таким способом должны даваться инструкции.

Сначала следует разговаривать с тоналем, потому что именно тональ должен уступить контроль. Но он должен сделать это с радостью. Например, твой тональ без особой борьбы уступил часть своего контроля, потому что ему стало ясно, что в противном случае твоя целостность была бы разрушена. Иными словами, тональ должен отказаться от таких ненужных вещей, как чувство собственной важности и потакание себе, которые лишь погружают его в скуку. Но проблема в том, что тональ цепляется за все это, хотя он должен был бы радостно избавиться от подобной мути. Необходимо сначала убедить тональ стать свободным и текучим. Прежде всего магу необходим сильный, свободный тональ." (IV, 158–159) Внутренняя битва — это враг безупречности, состояние, ни в коем случае несовместимое с безупречностью. Тибетский мистик Чогьям Трунгпа издал в 1984 г. замечательную книгу "Шамбала: священный путь воина". Разумеется, тибетская традиция сильно отличается от дон-хуановской, в первую очередь, тем, что ставит перед собой иные цели, иначе описывает психологический механизм и технику трансформации (в частности, автор, как и другие ориенталисты, проповедует медитативную технику «свидетель», уже рассмотренную нами выше), так что совпадения в словах не должны вводить читателя в заблуждение. И все же некоторые подходы и приемы оказываются близкими, в чем легко убедится всякий, кто возьмет на себя труд прочесть эту действительно полезную книгу. Например, Чогьям Трунгпа, как и дон Хуан, подчеркивает пагубность "внутренних битв" любого рода: "С точки зрения Шамбалы, когда мы говорим, что люди обладают глубинным добром, мы имеем в виду то обстоятельство, что они обладают всеми необходимыми им качествами, так что не следует бороться против своего мира. "Подозревая в себе непоследовательность и огромное количество недостатков, мы часто побаиваемся самих себя, так как знаем лишь один способ самоулучшения — внутреннюю войну, войну с самим собой. А воевать не хочется. Тибетский автор справедливо спрашивает: "Как часто вы желали посмотреть на свое лицо в зеркале, не испытывая при этом замешательства? Сколько раз вам приходилось скрываться от самих себя при помощи чтения газет, телевизора или прогулок?" Но если мы знаем, что воевать с собой не придется, ничто не помешает пристально разглядеть собственную природу и спокойно разобраться, что и на каком месте в ней должно находиться. Подобную процедуру дон Хуан называет "стратегической инвентаризацией".

"Безупречность есть не более чем адекватное использование энергии, сказал он. — И все, что я говорю, к вопросам морали и нравственности не имеет ни малейшего отношения. Я обладаю энергией, и это делает меня неуязвимым. Чтобы понять, тебе необходимо самому накопить достаточное количество энергии.

<…>Воин проводит стратегическую инвентаризацию. Он составляет список всего, что делает. А затем решает, какие пункты этого перечня можно изменить, чтобы дать себе передышку в расходовании энергии.

Я возразил, что в такой перечень должно входить все, что только есть под солнцем. Дон Хуан терпеливо пояснил, что стратегической инвентаризации, о которой идет речь, подвергаются только те поведенческие структуры, которые не являются существенными с точки зрения выживания и благополучия." (VII, 274–275)

Конечно, на первых порах нелегко понять, о чем именно идет речь и как подобную «инвентаризацию» производить. К счастью, большую часть этой работы проделали до нас, и достаточно квалифицированно. По сути, речь идет об определенных стереотипах реагирования на окружающий мир, — стереотипах, неоправданно энергоемких и мотивирующих поведение, с точки зрения воина безрассудное и бессмысленное. Даже обычный человек порою ощущает нелепость своих реакций и поступков, особенно если легко поддастся настроению минуты или врожденной импульсивности собственного темперамента. В таких случаях мы часто раскаиваемся, но нашего здравомыслия хватает ненадолго, и вскоре все повторяется с обидным однообразием. Кроме того, в нашей психике существует масса нелепых и ненужных стереотипов, о наличии которых мы и не догадываемся. Однако именно эти стереотипы, будучи неосознанными, каждодневно выкачивают из нас силы, делая жизнь такой утомительной и болезненной. Можно сказать, что тональ обычного человека всегда несовершенен, в той или иной степени уродлив и проявляет свое уродство в самом обычном, повседневном мире. Парадоксальным образом он направлен в основном на саморазрушение, хотя его первейшая забота — выживание индивида.

В четвертой книге ("Сказки о силе", гл. 3 "День тоналя") Кастанеда убедительно повествует о том, как дон Хуан демонстрировал ему различные гримасы человеческого тоналя. Там же учитель объясняет Карлосу, что такое правильный тональ, который, к сожалению, встречается у людей довольно редко. Дон Хуан говорит:

"… у каждого тоналя есть две стороны. Одна — внешняя сторона, бахрома, поверхность острова. Эта часть связана с действием и деятельностью — беспорядочная сторона. Другая часть — это решения и суждения, внутренний тональ — более мягкий, более нежный, более сложный.

Правильный тональ — это такой тональ, где оба уровня находятся в гармонии и равновесии." (IV, 145–146)

Это еще не тональ воина, который является воплощением безупречности во всех аспектах своего функционирования, но тот тип, который легче всего поддается внутренней работе и расположен к необходимому самосовершенствованию. Организация и оформление правильного тоналя — это фундамент для достижения безупречности воина.

Нельзя не сказать, что понятие безупречности, несмотря на то, что ему уделяется много внимания в книгах Кастанеды, все же зачастую остается несколько расплывчатым. Охватывая сразу столько аспектов жизнедеятельности, безупречность не открывает свою подлинную суть поверхностному взгляду. Чтобы более четко определить характер этого особенного состояния, нам проще обратиться к общеизвестной терминологии и назвать его «растворением» или «преодолением» эго. Подобная дисциплина широко распространена и хорошо известна почти во всех направлениях мистических и оккультных школ, особенно на Востоке. Каждая школа, конечно, предлагает собственную модификацию процесса, собственную метафизику и метапсихологию, объясняющую и оправдывающую путь "отречения от эго", каждое направление полагает свою технику наиболее эффективной, но в сущности речь идет об одном и том же. Ортодоксальная йога, тибетские учения калачакры, древние школы буддизма, даосизм, дзэн — все они провозглашают различные теории, как онтологические, так и психологические, декларируют различные цели своих дисциплин, но в отношении эго всегда единодушны и категоричны: эго — главное препятствие на пути духовной практики. Дон Хуан, владеющий знанием совершенно иной цивилизации, своими суждениями как бы еще раз подтверждает истинность этой идеи:

"Затем он заговорил о древнем человеке. Он сказал, что древний человек самым непосредственным и наилучшим образом знал, что делать и как делать что-либо. Но, выполняя все действия так хорошо, он начал развивать эгоизм, из-за чего у него возникла уверенность в тем, что он может предвидеть и заранее намечать действия, которые он привык выполнять. Вот так появилось представление об индивидуальном «я», которое начало диктовать человеку характер и диапазон его действий… Современный человек, пожиная плоды этого процесса, в конечном счете обнаруживает, что безвозвратно утратил связь с источником всего сущего и что ему под силу лишь насильственные и циничные действия, порожденные отчаянием и ведущие к саморазрушению…

<…> Битва для воина — ото тотальная борьба против индивидуального «я», которое лишает человека его силы." (VIII, 146)

Эго, или представление об отдельном, индивидуальном «я», порождает весь комплекс психологической деятельности современного индивидуума. Это истинный генератор мотивов и целей всей человеческой цивилизации. В первую очередь, эго понуждает личность к целенаправленной деятельности либо к отказу от деятельности, если для эго она не мотивирована. Поэтому одним из первых шагов в работе по преодолению власти эго является известная практика т. н. "незаинтересованного действия", т. е. практика совершения действий при полном безразличии к их «плодам» — поощрению, награде, удовлетворению каких бы то ни было ожиданий или амбиций, достижению цели. Этот принцип усиленно пропагандируется еще в древней «Бхагавадгите», и с тех пор известен как "кшатрийская этика незаинтересованного действия". Особое развитие он получил в карма-йоге, но используется практически во всех школах индо-буддистского мистицизма. Китайская мистическая доктрина тоже включает его в качестве важного элемента с древнейших времен. Помните, как писал Чжуан-цзы? "Правда мира в том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы…" Дон Хуан также обучал этому принципу своих учеников и называл его "действием ради действия".

Действие ради результата — это стереотип, выработанный аппаратом эго. Действие без результата — это разрушение стереотипа. Эго вообще является кладезью всех и всяческих шаблонов восприятия и действия, гарантируя неизменность мира и монотонность переживаний. Как пишет Чогьям Трунгпа, "мы пользуемся привычными стереотипами, чтобы изолировать себя и изобразить в лучшем виде". И дальше: "Привычные стереотипы позволяют вам видеть перед собою лишь на три шага вперед. Вы всегда смотрите на землю, никогда не взглянете вверх, на синее небо или горные вершины. Вам не дано улыбнуться при виде тумана, поднимающегося над ледниками. Практически вас приводит в замешательство все, что находится выше головы — там нет для вас ничего интересного." Отбрасывая действие ради плодов и культивируя действие ради действия, мы обретаем неожиданную широту восприятия и начинаем переживать мир в большем объеме. Бескорыстное внимание замечает красоту бытия, возвращая ему первозданную яркость и насыщенность.

Результат безупречности — это, собственно говоря, анатман, т. е. отсутствие «я», как это состояние именуется в некоторых школах буддизма. Мы проводим последовательную работу по отключению механизмов эго, мы делаем эго все более тонкой и гибкой структурой, мы сокращаем его притязания до нуля и неожиданно открываем, что в самой сердцевине нашего существа, кроме центра восприятия, вообще ничего нет. Буддисты говорят, что находят в себе «пустоту». Это необыкновенное чувство не имеет ничего общего с эмоциональным оцепенением или абсолютным безразличием. Эта «пустота» удивительным образом оказывается более полной, чем наша обычная эгоистическая суета. Полноценное восприятие и яркое переживание буквально врываются в открывшееся пространство. В большей, чем когда-либо, степени мы оказываемся способны чувствовать, и сложный комплекс «чувствований» воина частично описан самим Кастанедой в его поздних книгах. Легкость и подвижность психики дают ни с чем не сравнимое ощущение освобожденности, воспринимаемый мир как бы проясняется, все становится прозрачнее, отчего кажется, будто нас стало больше, и мы проникаем в окружающую Реальность шире и глубже. Все обострено до предела, и явным делается неразделимое чувство обретения и разлуки, полноты и пустоты, единства с потоком жизни и одиночества. Печаль и радость — непременные спутники этого нового состояния. Новая печаль и новая радость, прежде незнакомые, они приходят в жизнь воина, подтверждая значительность пройденного пути, ибо много обретено и много оставлено. Он уже не совсем человек или, можно сказать, он уже слишком человек — в зависимости от того, где мы помещаем точку отсчета.

Все эти странные чувства невыразимы и необъяснимы для тоналя. Он лишь свидетельствует некое превращение, сути которого ему не постичь. В мире нагуаля видящий может воспринимать изменение энергетической формы такого существа. Точка сборки у безупречного воина находится несколько глубже, она лишена жесткой фиксации на поверхности светящегося кокона и собирает воспринимаемые эманации внутри волокнистой массы энергетического света. Столь необычные субъективные переживания связаны, видимо, с расширением зоны перцепции и соответственным изменением в качестве энергообмена между внутренними и внешними эманациями. Преимущества такого положения точки сборки очевидны — отсюда она может с легкостью изменять свою позицию, так как уже не связана привычной фиксацией, вырабатывавшейся на протяжении всей предыдущей жизни.

Такое понимание перцептивного механизма объясняет, наконец, почему безупречность сама по себе может вызывать изменения в режиме восприятия. Удивительный факт! Не используя никаких медитативных приемов, специальных психотехник, следуя только последовательной дисциплине по изменению отношений между личностью и окружающим ее миром, мы спонтанно входим в сферу «магического» видения и открываем для себя состояния, обычно относимые к области парапсихологии. Примеры подобных явлений, прежде необъяснимых, можно найти во множестве известных ситуаций, когда человек в силу религиозных убеждений или жизненных испытаний начинал неосознанно применять элементы безупречности в повседневной жизни.

Итак, обретение безупречности достигается благодаря преодолению эго. Каким образом эго манифестирует себя в наших ежедневных переживаниях? Что наиболее характерно в нашем реагировании на мир отражает природу эго и работу его механизма? Именно это становится предметом выяснения при проведении воином стратегической инвентаризации, о которой мы сказали выше.

Первейшая функция эго — это забота о выживании существа как уникальной психофизиологической и социальной единицы. Знание дона Хуана сообщает нам, что основными плодами такой заботы в психологии индивида оказываются страх и чувство собственной важности. И то и другое вполне способно довести личность до крайнего энергетического истощения, так как почти постоянно имеет почву для своего проявления. Когда мы говорим о страхе, то имеем в виду прежде всего страх смерти. Ниже читатель сможет убедиться в реальных масштабах этого чувства, которое распространяется не только на непосредственную угрозу гибели, но и на значительную область повседневной жизни. Подобным же «айсбергом» является и чувство собственной важности. Те явные всплески, что мы обычно замечаем, — лишь крохотная часть его подлинного присутствия в нас.

Обратной стороной вышеназванных продуктов эго неминуемо оказывается жалость к себе. Как результат эгоистической рефлексии она постоянно настигает нас в случае фрустрации, когда работа эго в области самосохранения подвергается угрозе или не достигает желаемого.

Кроме того, отдельное явление в процессе рефлексии представляет потакание себе (как его называют изобретательные переводчики Кастанеды на русский язык, «индульгирование» — от англ. слова indulge). Это общая способность человеческой психики искусственно затягивать, продлевать любое переживание, будь то приятное или неприятное. Потакание себе можно назвать своеобразной психической реверберацией, когда испытанное раз чувство благодаря многократному отражению в механизме эго гулким эхом блуждает во внутреннем мире личности, требуя огромного количества психической энергии, которая уходит в пустоту. Каждый из нас прекрасно знает, что такое «индульгировать» или потакать себе. Иногда мы способны удерживать какое-то чувство в себе годами — например, обиду, раздражение или злость. Дон-хуановский воин не может позволить себе такой роскоши. Любое потакание себе в данной дисциплине совершенно исключено как необоснованное и вредное растрачивание сил, необходимых для неуклонного продвижения вперед.

Следующий раздел мы посвятили рассмотрению трех самых серьезных препятствий на пути к безупречности — страху смерти, чувству собственной важности и жалости к себе.

Живя,
Будь мертв,
Будь совершенно мертв —
И делай все, что хочешь,
Все будет хорошо.
Бунан

Когда речь заходит о страхе смерти, мы нередко сталкиваемся с заявлениями такого рода: "Я смерти не боюсь". Человек, утверждающий подобные вещи, очень часто бывает совершенно искренен и не надо обвинять его в легкомыслии или браваде. Обычно мы имеем дело просто с неточным пониманием сути этого выражения, с представлением о смерти как физическом факте — агонии тела и последующем провале в небытие (во всяком случае, для атеистически воспитанного сознания). Только внимательно рассмотрев всю объемную психологическую подоплеку смерти как явления бытия, мы начинаем понимать, что страх смерти есть один из важнейших детерминаторов человеческого поведения. Будучи фактом для обычного сознания неизбежным, смерть редко становится предметом серьезных раздумий или насущной озабоченности — какой резон страшиться того, что неминуемо произойдет рано или поздно, независимо от нашего отношения и степени нашей осмысленности этого? Так рассуждает почти всякий, и страх смерти совершенно естественным образом уходит в подсознательное, скрывается за целым комплексом защитных механизмов и реакций, уходит так глубоко, что личность искренне погружается в утешительную иллюзию: страх смерти побежден, для меня он больше не существует. У интеллектуалов такое заблуждение приобретает особенно рафинированный вид — познакомившись с идеями объективного идеализма и целым рядом подобных в этом отношении философских доктрин, а иногда восприняв умозрительно религиозные учения, где смерть всегда есть особо важный момент, рассматриваемый с пристальным вниманием, они находят там для себя приемлемые, успокоительные воззрения (творческие натуры, кроме того, могут создать свои собственные) и выстраивают в уме миф о смерти и миф о себе.

Каким же образом происходит разоблачение страха смерти? Во-первых, следует показать, что страх смерти — вовсе не игрушка, а одно из важнейших препятствий на пути духовного знания, а для этого его надо извлечь из подсознательного и раскрыть все многообразие масок, надеваемых этим чувством, когда оно доминирует во внутреннем мире человека. Мы рассмотрим лишь важнейшие деформации страха смерти в сознании человека:

1) Первейшей и наиболее явной маской страха смерти является страх одиночества. Их связь в подсознательном настолько очевидна, что нет нужды останавливаться здесь подробно. Достаточно сказать, что общаясь с себе подобными, мы так или иначе делимся с ними своим внутренним бытием, делая его как бы шире, и радуемся призрачному своему продолжению, отдавая другим часть своей энергии и получая соответственно от них — данный процесс носит обоюдный характер. Особое выражение страх одиночества получает в желании иметь детей, так как здесь обмен энергиями имеет исключительно сильный характер.

2) Привязанность и любовь — непосредственный и логический результат страха одиночества. Встречая личность наиболее подходящую нам в эмоциональном и психологическом плане (особенно в тех случаях, когда поиск был долгим и трудным), человек испытывает чувство чуть ли не экстатическое, — ярче всего это бывает в юности, когда социальные связи не устоялись, а уверенность в своих силах невысока, безудержная благодарность легко превращается в привязанность или дружбу (если личность одного с ним пола), либо в любовь (если личность противоположного пола). С такой точки зрения смерть и любовь действительно тесно связаны друг с другом, и психоанализ, достаточно много раскрывший в этой области, здесь как нигде близок к истине — если оставить в стороне мифические спекуляции вокруг либидо и танатоса.

3) Влечение к чувственным удовольствиям и впечатлениям, прежде всего, имеет весьма косвенное отношение к физиологическим потребностям организма. То, что чувственность, хотя и является результатом в первую очередь органической конституции физического существа, у человека служит главным образом средством защиты от страха смерти, легко подтверждается обычным наблюдением: интенсивность чувственности часто сильно изменяется в сторону уменьшения, когда индивид находит другой предмет для сосредоточенного внимания, если тот с успехом может исполнять ту же роль (творчество, наука, бизнес и т. п.). То же касается и впечатлений — зрелища и путешествия превращаются в манию, если другие виды активности по какой либо причине оказываются неудовлетворительными.

4) К иной группе метаморфоз страха смерти относится страх потери времени. Спешка и нетерпение, широко распространенные в современном обществе, обязаны своим возникновением глубоко скрываемому в подсознательном страху конца, страху перед ограниченностью существа во времени.

5) Отсюда рождается страсть к деятельности. Погружение в активность, которую нам не следует недооценивать, ибо она есть причина всего масштабного прогресса человечества, есть, тем не менее, все тот же страх смерти, который здесь, как и во многих других случаях, исполняет роль движущего импульса, порой весьма плодотворного, но имеющего источник пагубный и разрушительный.

6) Воля к славе и борьба за лидерство — наиболее отвлеченные к этом ряду. Они естественным образом вырастают из страсти к деятельности и влечения к чувственным удовольствиям (впечатлениям), которые мы уже упоминали. При вдумчивом анализе здесь легко найти и желание расширить себя на более долговечные явления (история, искусство и т. д.), и желание повысить собственную значимость, чтобы личная смерть индивидуума стала серьезным событием для продолжающих жить — еще одна защитная конструкция перед лицом страха смерти.

7) Влечение к сексуальной активности, которое фрейдистская школа ставит во главу угла всей своей психологической доктрины, есть лишь наиболее универсальное средство в раду всех защитных конструкций. Потому оно и может показаться центральным или основополагающим. Ибо оно черпает силы изо всех приведенных выше явлений начиная со страха одиночества и заканчивая борьбой за лидерство. Конечно, следует помнить, что мы отвлекаемся здесь от чисто физиологической стороны дела, так как сексуальность в чистом виде есть продукт биологической эволюции вида, и только в мифологии человеческого сознания приобретает эту специфическую защитную функцию.

Мы не перечислили все проявления страха смерти, но сказанного уже достаточно для того, чтобы понять простую истину: всякое сознание, не видоизмененное при помощи специальной дисциплины, несет в себе страх смерти, даже когда всячески его отрицает. Перед тем, как обратиться непосредственно к дисциплине, цель которой — устранение страха смерти, надо отметить следующее: страх смерти понуждает личность к действию, и потому в данной структуре мира выполняет исключительно важную роль. Ординарное сознание, лишенное этого движителя, обречено на апатию, полное оскудение, психологический распад и бесцельное прозябание. Вот почему по мере исчезновения страх смерти в дисциплине дона Хуана заменяется другими, более адекватными ее целям стимулами.

Преодоление страха смерти требует немало времени и сил, но вполне достижимо. Дон Хуан предлагает Кастанеде целый ряд приемов, помогающих в этой работе, — приемов, демонстрирующих прекрасное понимание парадоксальности человеческой психологии, ничуть не уступающее по своей глубине пониманию древних мудрецов Востока. Прежде всего, дон Хуан как бы "выворачивает наизнанку" отношение к смерти вообще.

"Нет, — сказал он убежденно. — Смерть не является врагом, хотя и кажется им. Смерть не разрушает нас, хотя мы и думаем, что это так.

— Но если она не является нашим разрушителем, тогда что же она такое? спросил я.

— Маги говорят, что смерть является единственным стоящим противником, который у нас есть, — ответил он. — Смерть — это вызов дня нас. Мы все рождены, чтобы принять этот вызов, — и обычные люда, и маги. Маги знают об этом, обычные люди — нет.

— Лично я думаю, дон Хуан, что жизнь, а не смерть является вызовом.

— Жизнь — это процесс, посредством которого смерть бросает нам вызов,

— сказал он. — Смерть является действующей силой, жизнь — это арена действия. И всякий раз на этой арене только двое противников — сам человек и его смерть.

— Я предпочел бы думать, дон Хуан, что именно мы, человеческие существа, являемся теми, кто бросает вызов, — сказал я.

— Вовсе нет, — возразил дон Хуан. — Мы пассивны. Подумай об этом. Мы действуем только тогда, когда чувствуем давление смерти. Смерть задает темп для наших поступков и чувств и неумолимо подталкивает нас до тех пор, пока не разрушит нас и не выиграет этот поединок, или же пока мы не совершим невозможное и не победим смерть.

Маги побеждают смерть, и смерть признает поражение, позволяя магам стать свободными и навсегда избежать нового вызова." (VIII, 113)

Из далекой и непостижимой силы, внушающей только смиренный ужас, смерть в учении дона Хуана превращается в равноправного партнера, противника, с которым можно вступить в поединок и даже победить его. Более того, как основной побудитель к действию, смерть оказывается совершенно необходимой идеей в жизни воина. Она не является более просто неизбежным горем, она способствует продвижению воина по пути, и вызывает, таким образом, не столько страх, сколько признательное уважение. И наоборот — идея бессмертия, полюбившаяся религиозным учениям и дающая ложное чувство безопасности, по дону Хуану, — вредное и губительное представление.

"Идея смерти является колоссально важной в жизни магов, продолжал дон Хуан. — Я привел тебе неисчислимые аргументы относительно смерти, чтобы убедить тебя в том, что знание о постоянно угрожающем нам неизбежном конце и является тем, что дает нам трезвость. Самой дорогостоящей ошибкой обычных людей является потакание ощущению, что мы бессмертны, как будто если мы не будем размышлять о собственной смерти, то сможем избежать ее.

<… > Без ясного взгляда на смерть нет ни порядка, ни трезвости ума, ни красоты. Маги борются за достижение очень важного понимания…: у них нет ни малейшей уверенности, что их жизнь продлится дольше этого мгновения. <…>

— Да, — продолжал он, — мысль о смерти — это единственное, что может придать магу мужество. Странно, правда? Она дает магу мужество быть искусным без самомнения, но самое главное — она дает ему мужество быть безжалостным без чувства собственной важности." (VIII, 110–111)

Действительно, странно. Благая весть о спасении бессмертной души, выходит, нужна только тем, кто ищет на этой земле убежища, кто бежит в страхе от смерти и спасается сладкими грезами о всеблагом Господе, чьею Силою он будет избавлен от небытия. Устранение страха смерти через ее отрицание (что достаточно популярно как в мировых религиях, так и в ряде мистических школ всех направлений), по дону Хуану, — просто глупость. Во-первых, это обманчивая мечта, во-вторых — красивая обертка, скрывающая горькую пилюлю нашего человеческого бессилия. Смерть как решающий факт существования должен быть почтительно признан, и только так достигается подлинное бесстрашие, высокий покой перед лицом надвигающейся бездны. Быть может, такая позиция для большинства людей просто невыносима.

"Когда воина начинают одолевать сомнения и страхи, он думает о своей смерти.

— Это еще труднее, дон Хуан. Для большинства людей смерть — это что-то неясное и далекое. Мы никогда всерьез не думаем о ней.

— Почему?

— А зачем?

— Зачем? Потому что идея смерти — единственное, что способно закалить наш дух." (II, 220)

Собственно говоря, это известный психологический факт, чем меньше мы думаем о смерти, тем больше боимся ее. Именно страх заставляет нас не думать о смерти, считать ее "чем-то неясным и далеким", хоть подсознательно мы знаем, что это неправда. Смерть — штука достаточно близкая и предельно конкретная в своих ужасных симптомах. Но как превратить эту идею в определенное, постоянное, более того — позитивное чувство? Непостижимость любого волевого акта останавливает нас и погружает в недоумение.

"Дон Хуан всегда говорил, что единственным средством, сдерживающим отчаяние, является осознание смерти как ключа к магической схеме существования. Он утверждал, что осознание нашей смерти является единственной вещью, которая даст нам силу вынести тяжесть и боль нашей жизни и боязни неизвестного. Но он никогда не говорил мне, как вывести это осознают на передний план. Каждый раз, когда я просил его об этом, он настаивал, что единственно важным фактором является волевой акт, — иначе говоря, я должен принять решение сделать это осознание свидетелем своих действий. " (V, 516)

Значительную помощь в совершении подобного волевого акта может оказать максимальное приближение факта смерти к чувственному его переживанию. Например, Мирра Ришар, духовная сподвижница Шри Ауробиндо (известная среди последователей под именит "Мать"), сказала по этому поведу: "Одно из самых сильных средств для преодоления страха — решительно обратиться лицом к тому, чего вы боитесь. Вы оказываетесь лицом к лицу с опасностью и больше не боитесь ее. Страх исчезает. Этот способ рекомендуется с йогической точки зрения, с точки зрения дисциплины. В древних обрядах инициации, особенно в Египте, чтобы практиковать оккультизм, как я рассказывала вам в прошлый раз, необходимо было полностью избавиться от страха смерти. Один из методов, который практиковали в те времена, заключался в том, что неофита укладывали в саркофаг на несколько дней, словно он умер. Разумеется, его не оставляли умирать от жажды или удушья, он просто лежал там, как мертвый. Считалось, что это избавит от всех страхов." (Мать. Собрание сочинений, т. 6, с. 50.)

Проблески этого важного понимания довольно часто посещали Карлоса, так что он зря расстраивается, думая, что не получил от дона Хуана достаточных инструкций. Понимание превращается в чувство всякий раз, когда смерть действительно кажется нам близкой и неизбежной. Даже простенькая песенка может в подобной ситуации вызвать подлинное переживание, как это случилось с Кастанедой, которого дон Хуан и дон Хенаро привели на ужасающее рандеву с древними видящими:

"Услышав, как они (дон Хуан и дон Хенаро — А. К.) распевают слова, которые я всегда считал сентиментальной дешевкой, я вдруг подумал, что постиг дух воина. Дон Хуан намертво вбил в меня формулу: воин всегда живет бок о бок со смертью. Воин знает, что смерть — всегда рядом, и из этого знания черпает мужество для встречи с чем угодно. Смерть — худшее из всего, что может с нами случиться. Но поскольку смерть — наша судьба, и она неизбежна, мы — свободны. Тому, кто все потерял, нечего бояться.

Я подошел к дону Хуану и Хенаро и обнял их, чтобы выразить бесконечную благодарность и восхищение." (VII, 462)

И Чогьям Трунгпа пишет о том же: "трусость — это попытка прожить жизнь так, как если бы смерть совсем не существовала."

С точки зрения психологии можно утверждать, что страх смерти — источник большей части всех видов страха, знакомых человеку. Рефлексивная природа нашего ума на этой почве создает любопытную разновидность потакания себе — страх страха. Таким образом, даже когда мы не испытываем страха самого по себе, нас преследует ожидание страха, которое уже есть страх, и выбраться из этого порочного круга нет никакой возможности. Страх постоянен и вездесущ.

"Мы предпочитаем прятаться в джунглях и пещерах своей личности. Когда мы таким образом прячемся от мира, мы чувствуем себя в безопасности. Мы можем полагать, что успокоили свой страх, но на самом деле мы заставили себя онеметь от страха… Мы так опасаемся собственного страха, что омертвляем свое сердце.

Путь трусости состоит в том, чтобы прочно заключить себя в кокон, в котором мы увековечиваем свои привычные стереотипы. Когда мы постоянно воссоздаем основные стереотипы поведения и мышления, у нас никогда не возникнет желание вырваться на свежий воздух, встать на новую почву." (Чогьям Трунгпа. "Шамбала: священный путь воина.")

Как видите, страх, кроме всего, является мощной фиксирующей силой. Если вспомнить, чпо обязательным условием сдвига точки сборки является возникновение новых привычек (т. е. изменение всех стереотипов поведения и мышления), то станет ясно, почему страх парализует всякое движение по пути воина. Нагуаль открывается только в моменты абсолютного бесстрашия, что есть, по сути, готовность умереть в любой момент без трепета и сожаления о себе.

"Скажем так, основным правилом для тебя должна быть готовность к смерти, когда ты приходишь встречаться со мной, — сказал он. — Если ты приходишь сюда, готовый умереть, то не будет никаких ловушек, неприятных сюрпризов и ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место, потому что ты не ожидаешь ничего." (IV, 157)

Более того, готовность к смерти в дисциплине дона Хуана настолько абсолютна, что переходит в качественно новое состояние, когда воин уже считает себя мертвым.

"Видишь ли, воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен." (IV, 32)

Не правда ли, очень яркая и доступная иллюстрация к абстрактной концепции анатмана (отсутствие "я"), провозглашенной буддизмом? Сила учения дона Хуана как раз и заключается в этой удивительной конкретности подхода, коггда безо всяких теоретических рассуждений само чувство непосредственно поражает сознание и тем самым интенсивно трансформирует его. "Символическая смерть" мага, о которой дон Хуан как-то рассказал Кастанеде, вспоминая годы своего ученичества в молодости, есть не что иное как жизненная реализация вышеприведенной метафоры. Если хоть раз столкнулся с полным крушением всех надежд и всякого смысла эгоистического существования, то можешь "рассматривать себя мертвым" с достаточным основанием, опираясь на реально пережитый опыт.

Конечно, на самом деле все не так просто. Эго обладает удивительной живучестью и «воскресает» при малейшей возможности, потому проблема воина состоит прежде всего в концентрации внимания на достигнутом чувстве, в постоянном укреплении и стабилизации его. Всякая жизненная ситуация должна служить напоминанием об этом важном опыте, и с этой целью дон Хуан вводит идею «смерти-советчицы». Уже на ранних этапах обучения он предлагает Кастанеде прочно усвоить новый стереотип поведения и мышления в отношении к смерти. Простой, но эффективный прием заключается в визуализации смерти как тени, неотступно сопровождающей человека немного позади его левого плеча.

"Когда ты в нетерпении или раздражен — оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты уловишь ее движение, или просто почувствуешь, что твой попутчик — всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает." (III, 483)

Смерть-советчица — очень сильный и неожиданный образ. Принятый всерьез, он может радикально изменить весь строй жизни человеческого существа. Например, дон Хуан утверждает, что смерть-советчица помогает воину пробудить волю, т. е. способность непосредственно манипулировать энергетическими потоками, исходящими из его тела: "Когда воин достиг терпения, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке. Они друзья. Смерть загадочным образом советует ему, как варьировать обстоятельства и как жить стратегически. И воин ждет. Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что знает, что ждет свою волю." (II, 325)

Каким же образом смерть помогает воину добиться своего? В первую очередь, благодаря тому, что отсутствие страха смерти способствует развитию таких важных качеств, как терпение и отрешенность.

"Только мысль о смерти может дать человеку отрешенность, достаточную для того, чтобы принуждать себя к чему бы то ни было, равно как и для того, чтобы ни от чего не отказываться…

<Воин> должен полностью понимать, что он сам целиком отвечает за свой выбор и что если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или упреков в свой адрес." (II, 324)

Здесь выявляется психологическая основа для того особого отношения к собственным действиям, что дон Хуан называет принятием ответственности за свои поступки. Он постоянно требует от Кастанеды именно такого отношения к жизни — отношения, не допускающего истощающих колебаний или сомнений. Любопытно, что подобная позиция одновременно исключает и оборотную сторону страха — надежду. Мы нечасто отдаем себе отчет, как тесно связаны между собой эти два психологических феномена. Чогьям Трунгпа в уже цитированной нами книге разъясняет:

"Чтобы преодолеть страх, необходимо также избавиться от надежды. Когда вы надеетесь на что-то и ваша надежда не сбывается, вы испытываете разочарование и шок. Если же надежда сбывается, вы приходите в возбуждение — успех окрыляет вас. Вы как бы постоянно катаетесь на "американских горках" — то вверх, то вниз. Неистовый воин никогда не испытывает ни малейшего сомнения в самом себе, поэтому ему не на что надеяться и нечего бояться. Сказано, что неистовый воин никогда не попадает в ловушку надежды, благодаря чему достигает бесстрашия."

Глубокие метаморфозы личности, о которых здесь шла речь, могут вызвать у читателя неприятное чувство. Как-то слишком далеко заходит дон Хуан в своем требовании исключить из жизни целую область человеческих эмоций и переживаний. Что-то холодное и мертвенное мерещится в образе воина, победившего страх смерти. К сожалению, путь нелегок, и в нем действительно встречаются этапы, малопривлекательные для обычного человека. Даже надежда, которая, как известно, "умирает последней", здесь мертва с самого начала. Это путь. Он жесток, но прекрасен. Мастер дзэн-буддизма Сэкисо Кэйсе, хорошо знающий все перипетии подобной дисциплины, описал путь кратко, но ярко. Быть может, его слова послужат для вас проводником в безупречный мир воина:

"Оставьте все ваши страстные стремления. Забудьте детские забавы. Превратитесь в куски безупречной глины. Пусть вашей единственной мыслью будет вечность. Станьте подобием холодного и безжизненного пепла или старого подлампадника над заброшенной могилой…

Обладая простой верой в это, упражняйте, соответственно, свое тело и ум, превращая их в лишенные жизни куски камня или дерева. Когда будет достигнуто состояние полной неподвижности и бессознательности, все признаки жизни исчезнут, но вместе с ними исчезнут также и все ограничения. Никакая мысль не будет беспокоить ваше сознание. И вдруг — о чудо! — совершенно неожиданно вас озарит божественный свет. Это можно сравнить с лучом света в кромешной мгле или сокровищем, найденным бедняком… Все станет так легко и свободно. Все ваше существо лишится всяких ограничений. Вы почувствуете себя свободным, легким и прозрачным. Ваш просветленный взор проникнет в самую природу вещей, которые отныне станут для вас подобием множества сказочных цветов, воздушных и неосязаемых. Так проявляется наше простое «я», наша истинная первозданная природа, во всей своей удивительной прекрасной наготе."

"Всякий человек, будь то свободный, или подневольный, или облеченный властью, согласится, что наивысшее счастье смертных — личность."

"Западно — Восточный Диван"

В процессе своего становления эго (когда оно еще было фактом зыбким, непрочным, плохо обоснованным) в первую очередь сотворило для себя отличный аппарат самосохранения, сделавший эго консервативным и невероятно изобретательным в применении разнообразных способов защиты.

Пожалуй, здесь и заключена причина той всеохватывающей лжи, в которую погружено эгоистическое сознание. Эта ложь таится в самом корне эго, в его истоке, и потому почти всегда скрыта от личности, — подобным образом глаз, смотрящий на мир, не способен увидеть самого себя. Только временно отстранившись от эго, мы можем вычленить эту изначальную фальшь, что превращает жизнь в бесконечную череду страданий, страхов, амбиций и разочарований. На деле это — некая совокупность мифов, имеющая под собой довольно призрачное основание (если взглянуть объективно), но, тем не менее, обладающая для эгоистического сознания непререкаемым авторитетом, так как любое сомнение в них для эго самоубийственно. Однако подобное сомнение — первый и обязательный шаг на пути к освобождению из-под власти тоналя и его основного продукта — индивидуального образа себя. Задача нелегкая: ведь чаще всего это расставание с самыми интимными представлениями, с теми идеями, что, казалось бы, и держат нас на этой земле, спасают и защищают перед миром изменчивого и равнодушного к нам бытия. Но и здесь мы находим ту же ложь — мифы сознания покоятся на мифе об их необходимости для индивидуума. Сознанию подлинному, чистому и свободному, нет нужды в мифах, оно живет только истиной, и в истине черпает силу для своего существования.

Из этого нагромождения защитных мифов сознания мы рассмотрим один из главных: в учении дона Хуана он называется чувством собственной важности. Интересна, в первую очередь, его многосторонняя экспансия в психическом мире и удивительная живучесть, способность надевать бесконечное число масок и таким образом сохраняться даже тогда, когда остальные мифы разоблачены и осмеяны.

В самой простой форме миф о собственной важности имеет вид бытовой (социальной) роли, причем сама роль никакого отношения к чувству собственной важности не имеет. Всякий человек, живущий в мире, невольно исполняет ту или иную роль: роль слуги или хозяина, отца или матери, жены или сына, деспота или жертвы, друга или врага, созидателя или потребителя. В любой из этих ролей эго находит почву для сотворения излюбленного мифа. "Я — хороший семьянин и примерный отец", — говорит себе, например, человеческое эго и, безмолвно любуясь собой, делает вывод: "Значит, я чего-то стою. Пусть я не правитель и не гений, но то, что я делаю, тоже важно." Если других подкрепляющих мифов создано не было, резкое разоблачение такой простой конструкции может стать для человека величайшей трагедией его жизни. Жестоко и неразумно проводить подобные эксперименты, если внутреннее чувство человека не пробудилось и еще не способно быть опорой в его дальнейшем существовании. Принявший роль деспота говорит себе: "Я — сильный, я всех подчиняю своей воле, я могу вершить большие дела. Такие, как я, соль земли." И это не игра, это искренняя вера, которая и делает мир просто ужасным. Жертва твердит свое: "Я слаб, я беззащитен, меня всякий может обидеть, потому что я добр, мягок, у меня нежная душа. И я готов жертвовать собой — посмотрите, как это красиво!" Конечно, подобные вещи скрываются в подсознательном. Никто не отважится выражать такое открыто. Вряд ли человек признает эту затаенную мысль даже в том случае, когда ему прямо укажут на нее. Творец гордится своим творчеством, потребитель — своим вкусом, и так далее и тому подобное. Мир переполнен этим. Миф о собственной важности уже давно стал мифом глобальным, общечеловеческим.

Легко представить себе, какую благодатную почву находит это чувство среди тех, кто трудится на благо других, создает реальные и нужные ценности, строит дома, больницы, создает институты, охраняет порядок, занимается благотворительностью. Конечно, зло заключено не в реальных делах, совершать которые необходимо, — зло в мифе, в чувстве собственной важности, замыкающем эго на себе и скрывающем истину, всегда большую, чем наше маленькое "я".

Наверное, самый опасный и трагический вариант мифа о собственной важности подстерегает тех, кто ступил на путь "духовного развития", не выработав в себе должной проницательности и способности к самонаблюдению. Ибо здесь этот миф приобретает поистине космические масштабы. Разве редко видим мы чванливых и самодовольных существ, тем не менее, называющих себя «йогами», а порой даже "учителями духовности"? Эго наделено исключительной коварностью, и борьба с ним иногда кажется успешной, в то время, как на самом деле мы приближаемся к страшному поражению. Люди такого сорта обычно утверждают, что обрели высшее знание, что имеют доступ к загадочным и могущественным сущностям, способным чудесным образом вмешиваться в естественный ход вещей. Их излюбленное кредо — "кто не с нами, тот против нас". Они искренне верят в значительность своей миссии, делят мир на «светлых» и «темных», избирая во всех случаях критерий, удобный для них, и не замечают этого! Они легко принимают ответственность за судьбы других людей, смело берутся судить, верным или неверным путем движется данный человек, и склонны всеми доступными способами навязывать собственный взгляд другим, иногда даже всему человечеству. В самых страшных случаях такие доморощенные духовидцы создают вокруг себя самодельные миры из оболваненных и подавленных последователей, беззастенчиво манипулируя их сознанием с глубокой убежденностью, что так нужно для великой цели. Тогда бывает, что мир потрясают трагедии. Именно к подобным людям в первую очередь относится библейское выражение "благими намерениями вымощена дорога в ад". А как же иначе? Утверждая «дух», они отрицают свободу — его непременную основу, без которой невозможно никакое развитие, без которой нельзя достичь Истины. За такими людьми стоит только превращенное, гипертрофированное эго, использующее рафинированную демагогию, скрывающую их подлинные цели. Искренняя вера в свои заблуждения нисколько не оправдывает такого положения дел, но лишь усугубляет зло.

Отказавшись от чувства собственной важности, человек не способен унижать других, фанатично исповедовать единственный (а потому всегда узкий) взгляд на вещи, предавая все остальное анафеме. Он смотрит на мир широко открытыми глазами, и это дает ему шанс отличить подлинное от ложного. Напряженность и борьба, упоенность успехом и разочарование — все это лишь продукты эго, мечтающего о своей иллюзорной неповторимости. Усмиренное эго больше не жаждет самоутверждения ни в какой форме, ему больше нечего отстаивать и защищать.

В системе дона Хуана чувство собственной важности выделяется как особо важный принцип, а избавление от него рассматривается как великая победа воина. Мы уже упоминали такое замечательное упражнение, как разговор с растениями. Заставляя Кастанеду разговаривать с "маленькими друзьями", дон Хуан, как уже было сказано, разрушал описание мира и присущие описанию перцептивные стереотипы. С той же целью он заставлял Карлоса преодолеть чувство собственной важности.

"Сейчас нам нужно разобраться с чувством собственной важности. Пока ты чувствуешь, что наиболее важное и значительное явление в мире — это твоя персона, ты никогда не сможешь по-настоящему ощутить окружающий мир. Точно зашоренная лошадь, ты не видишь в нем ничего, кроме самого себя." (III,472)

Как видите, дона Хуана заботит вовсе не моральная сторона дела — он как подлинный прагматик требует от своего ученика раскрепощения восприятия, и чувство собственной важность для него — помеха перцептивная (и энергетическая, как будет показано ниже).

"Неважно, что говорить растению, — сказал он. — Говори, что угодно, хоть собственные слова выдумывай. Важно только, чтобы в душе ты относился к растению с любовью и обращался к нему как равный к равному.

Собирая растения, объяснил он, нужно извиняться перед ними за причиняемый вред и заверять их в том, что однажды и твое собственное тело послужит им пищей.

— Так что в итоге мы с ними равны, — заключил дон Хуан. — Мы не важнее их, они — не важнее нас.

— Ну-ка, поговори с растением сам, — предложил он. — Скажи ему, что ты больше не чувствуешь себя важным.

Я заставил себя опустится перед растением на колени, но заговорить с ним так и не смог. Я почувствовал себя глупо и рассмеялся. Однако злости не было.

Дон Хуан похлопал меня по плечу и сказал, что все нормально, мне удалось не рассердиться, и это уже хорошо.

— Теперь всегда говори с растениями, — сказал он. — Пока полностью не избавишься от чувства собственной важности. В конце концов тебе должно стать безразлично, смотрит на тебя кто-то в этот момент или нет. Ступай-ка вон туда, в холмы, и потренируйся сам." (III, 472–473)

Утрата чувства собственной важности приводит воина в особое состояние, называемое здесь смирением. Крайне важно понять, что смирение воина в учении дона Хуана сильно отличается от наших обычных представлений, связанных с этим словом.

"Воин берет свою судьбу, каковой бы она ни была, и принимает ее в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.

Каждому из нас требуется время, чтобы понять это и сделать своим достоянием. Я когда-то ненавидел само слово «смирение». Я — индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и только и делали, что опускали головы. Я думал, что смирению не по пути с воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина и смирение нищего — невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволит опускать голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метет пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.

Вот почему я сегодня сказал тебе, что не знаю, что чувствуют учителя. Я знаю только смирение воина. А оно никогда не позволит мне быть чьим-то учителем." (IV, 24)

В этой жизни для воина любая ситуация является вызовом его безупречности. Вдумайтесь только, какое огромное напряжение должен испытывать в подобном положении всякий, в ком осталась хоть капля чувства собственной важности! Постоянная мысль о том, смогу ли я справиться с ситуацией, смогу ли добиться подлинного самоизменения и т. д., способна довести до измождения. Ничто не сдвинется с места — навязчивый страх совершить ошибку, потерпеть фиаско в собственных глазах обрекает любое действие на заведомую неудачу. И тогда путь превращается в неуклюжее топтание на месте.

"Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Похоже, ты гоняешься за радугой вместо того, чтобы стремиться к смирению воина. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина — это безупречность в поступках и чувствах." (IV, 13)

Давно известно, что практика самоизменения иногда приводит адепта в ужасные психологические состояния — вызывает, например, глубокую неудовлетворенность собой, меланхолию, даже депрессию, доходящую до отчаяния. Все эти муки издерганного сознания, кажущиеся неизбежными и непреодолимыми, имеют единственную причину — все то же чувство собственной важности. Подобные моменты настолько тягостны, что воин почти готов потерпеть поражение, уйти в сторону и все забыть, как кошмарный сон. Но обычно человек не способен забывать такие вещи. Даже отступившись, он будет терпеть свою муку до конца. Само осознание и принятие пути производит в нас необратимые изменения. Проиграть сражение можно, только умерев. Поэтому бессмысленно поддаваться депрессиям и хандре, лучше уяснить их происхождение и честно устранить самый корень собственной меланхолии.

"…дон Хуан объяснил, что чувство собственной важности является той силой, которая мотивирует любые приступы меланхолии. И добавил, что воин имеет право на состояния глубочайшей печали, но печаль эта дается ему лишь для того, чтобы заставить его смеяться." (VII, 372)

Да, именно смеяться. Смех над собственной важностью — наилучшее лекарство. Кто может искренне посмеяться над собой, тот никогда не примет всерьез свои стенания по поводу мнимой «нереализованности». К несчастью, люди вообще слишком серьезно относятся к своей персоне. Вы обратили внимание, как часто дон Хуан и Хенаро хохочут до слез? Настолько часто, что порой это кажется неестественным. Но если иметь в виду, что смех — лучшая защита от собственной важности (а это чувство склонно проникать в нас ежесекундно), то веселье индейских магов перестает смахивать на идиотизм. Каждый воин находит собственный трюк, чтобы обмануть свой тональ. Смех, возможно, наилучший из всех трюков. Хотя мы знаем, что были среди дон-хуановских воинов и те, что избрали, например, маску постоянной мрачности или что-нибудь совсем эксцентричное. И все же смех нам, пожалуй, симпатичнее.

Однако может возникнуть вполне естественный вопрос: есть ли на самом деле прямая взаимосвязь между таким в общем-то, повседневным свойством человека, как чувство собственной важности, и сложнейшими процессами, ведущими к постижению нагуаля через сдвиг точки сборки и восприятие недоступных человеку энергетических полей Реальности? На первый взгляд, мы находим здесь как будто условность или дань традиции. Но дон Хуан утверждает иное, и его объяснение кажется нам чрезвычайно важным.

"Дон Хуан сообщил об открытии магами того, что любой сдвиг точки сборки означает отход от чрезмерной озабоченности своей индивидуальностью, которая является отличительным признаком современного человека. Еще он сказал, что, как полагают маги, именно позиция точки сборки является причиной убийственной эгоистичности современного человека, совершенно поглощенного своим образом себя.

Потеряв надежду когда-либо вернуться к источнику всего, человек искал утешения в своей личности. Занимаясь этим, он преуспел в закреплении своей точки сборки в строго определенном положении, увековечив тем самым свой образ себя. Итак, с уверенностью можно сказать, что любое перемещение точки сборки из ее привычного положения в той или иной степени приводит человека к избавлению от саморефлексии и сопутствующего ей чувства собственной важности.

Дон Хуан описал чувство собственной важности как силу, порождаемую человеческим образом самого себя. Он повторял, что это именно та сила, которая удерживает точку сборки в ее нынешнею положении. По этой причине главной задачей на пути воина является уничтожение чувства собственной важности. Все, что делают маги, направлено на достижение этой цели." (VIII, 147)

В последней книге ("Искусство сновидения") Кастанеда еще раз подчеркивает связь между достижением второго внимания и потерей чувства собственной важности: "Дон Хуан считал, что именно на удовлетворение чувства собственной важности уходит подавляющая часть нашей энергии. С особой очевидностью это проявляется в нашей постоянной обеспокоенности тем, как нас воспримут, как нам себя подать, какое впечатление мы производим… Если бы нам удалось хотя бы частично избавиться от чувства собственной важности с нами произошли бы два необычайных события. Первое — высвободилась бы энергия, которой питается наша иллюзия собственного величия. Второе — появилась бы свободная энергия, достаточная для проникновения в сферу второго внимания, что позволило бы нам хотя бы мельком взглянуть на истинное величие вселенной." (IX, 61)

Итак, по словам дона Хуана, связь между сдвигом точки сборки и чувством собственной важности — взаимная и непосредственная. Сдвиг точки сборки снимает чувство собственной важности, а преодоление собственной важности в конце концов сдвигает точку сборки. И снова нельзя не вспомнить описание симптомов отравления мескалином, сделанное Хаксли: "принявшие мескалин… находят причины, в обычном состоянии побуждающие их к действиям и страданиям, глубоко неинтересными. Они не могут волноваться из-за этих причин…" Разумеется, за этими причинами как раз и стоят страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе. Иной режим восприятия, вызываемый мескалином, в качестве побочного продукта дает некое подобие безупречности. Иными словами, эти два явления неразлучно сопровождают друг друга — таков закон психической конституции человека.

О способах преодоления чувства собственной важности из книг Кастанеды мы узнаем следующее: "Дон Хуан рассказывал, как во время ночных путешествий по пустыне нагваль Хулиан [учитель дона Хуана — А. К.] основательно просветил его относительно природы чувства собственной важности и движения точки сборки. По словам нагваля Хулиана, чувство собственной важности — это чудище о трех тысячах голов. Противостоять ему и победить его можно лишь в трех случаях. Во-первых, если отсечь все головы последовательно; во-вторых, — достичь того загадочного состояния, которое называется местом без жалости, постепенно разрушающего чувство собственной важности; и в-третьих — если за мгновенное истребление трехтысячеголового чудовища заплатить своей собственной символической смертью. (VIII, 233–234)

В работе с Кастанедой дон Хуан избрал первый способ, но не пренебрег и вторым. Ниже мы еще скажем об этом любопытном феномене — месте без жалости. Заметьте, однако, что символическая смерть оказывается в данном случае самым решительным и кардинальным способом самоизменения. Но символическую смерть невозможно «разыграть» или искусственно смоделировать — только сама жизнь (дух, как выражается здесь дон Хуан) располагает обстоятельства таким образом, что воин попадает в эту ужасную, но предельно важную ситуацию. Мы не станем пересказывать историю символической смерти дона Хуана — желающие могут еще раз перечитать этот эпизод в книге "Огонь изнутри". Психологи назвали бы подобное состояние "крайней степенью фрустрации", но это мало о чем говорит. Можно лишь указать, что результатом символической смерти является полное осознание личностью невозможности жить в обычном режиме реагирования на окружающую среду, когда безупречность оказывается не итогом спокойного и рационального выбора, а единственной возможностью выжить в условиях неумолимого кризиса личного бытия. Страх смерти и чувство собственной важности оказываются непозволительной роскошью — весь этот мусор выбрасывается в целях элементарного самосохранения, почти инстинктивно. Не всякий выдержит погружение в этот кромешный ад. Но еще удивительнее, что дон-хуановские воины иногда сами ищут крайне неприятных и рискованных ситуаций, чтобы разделаться с чувством собственной важности. Речь идет о поиске мелких тиранов.

"Мелкий тиран — это мучитель, — объяснил дон Хуан. — Некто либо обладающий властью над жизнью и смертью воина, либо просто раздражающий его до безумия." (VII, 275)

Новые видящие со свойственным им юмором создали целую классификацию подобных мучителей и всячески настаивали на огромной полезности общения с ними.

"… в подкласс мелких тиранчиков входят четыре категории. Первая — те, что мучают посредством жестокости и насилия. Вторая — те, кто своей хитростью и нечестностью создают невыносимую обстановку неуверенности и постоянных опасений. Третья категория мелких тиранчиков нажимает на жалость — эти терроризируют посредством своего собственного страдания. Ну и последняя категория — те, которые просто приводят воина в бешенство." (VII, 276–277)

Нам странно себе представить, как можно считать встречу с подобными людьми великой удачей, особенно если учесть, что наилучший "мелкий тиран" — это тот, кто может безраздельно властвовать над твоей жизнью и смертью. Поединок с таким тираном — просто счастье для воина.

"Мой бенефактор часто говорил, что воин, которому удалось случайно наткнуться на мелкого тирана, — просто счастливчик. Он имел в виду, что если мелкий тиран сам возник на твоем пути, тебе крупно повезло. Потому что в противном случае тебе придется покинуть насиженное место и отправиться на поиски своего мелкого тирана.

Затем дон Хуан рассказал мне, что одним из величайших достижений видящих времен Конкисты было открытие конструкции, которую он назвал "трехфазной прогрессией". Постигнув человеческую природу, видящие того времени смогли прийти к неоспоримому заключению: если видящий способен добиться своего, имея дело с мелким тираном, то он определенно сможет без вреда для себя встретиться с неизвестным и даже выстоять в столкновении с непознаваемым.

— Обычный человек, — продолжил дон Хуан, — расположил бы эти три утверждения в обратном порядке. Тогда получится, что видящий, способный остаться самим собой в столкновении с неизвестным, гарантированно может справляться с мелкими тиранами. Но в действительности это не так. Именно из-за такой ошибки погибли многие великолепные видящие древности. Однако теперь мы в этом разобрались получше. И знаем — ничто так не закаляет дух воина, как необходимость иметь дело с невыносимыми типами, обладающими реальной властью и силой. Это — совершенный вызов, и только в таких условиях воин обретает уравновешенность и ясность, без которых невозможно выдержать натиск непознаваемого." (VII, 278)

Стратегия борьбы с мелкими тиранами относится к другой области магического знания дона Хуана — сталкингу, и мы еще поговорим о ней в соответствующем месте.

Между прочим, дон Хуан искренне сожалеет, что времена изменились, и теперь воину почти невозможно отыскать действительно достойного мелкого тирана — подлинного мучителя, имеющего реальную власть погубить свою жертву. Чтобы победить такого, надо с особенной легкостью преодолевать чувство собственной важности, иначе и сгинуть недолго. "К счастью", наше общество еще может предоставить относительно богатый материал для подобных упражнений. Но следует поторопиться — вдруг нравы станут мягче и мы окажемся в тех же сложных условиях, что и современные мексиканцы?

Задумывались ли вы когда-нибудь, какое это всепоглощающее и изнурительное чувство — жалость к себе? Огромное число людей переживают его регулярно и с большой силой, если даже не сознают этого. Когда наша жизненная реализация протекает благополучно, жалость к себе отступает на задний план, в темное хранилище подсознательного, но и там оно, словно дремлющий червь, потихоньку тянет из нас соки, неприметно распространяет по всему организму некое напряжение, подавленность — мертвящие миазмы, всегда готовые проступить на поверхность сквозь наигранную бодрость бескризисного существования. Гладкий путь жизни всегда обманчив, и сколько бы мы ни уверяли себя, что все у нас в порядке, в глубине души мы хоть чуть-чуть, но жалеем себя. Мы полагаем, что достойны лучшего, что судьба не совсем справедлива, что уходят годы, а заслуженного счастья все не видать…

Бог ты мой, как часто мы бываем сентиментальны и считаем это хорошей чертой своего характера! Мы говорим себе, что способность испытывать жалость — это свидетельство доброты, и порой даже радуемся, что еще можем почувствовать накатывающую тяжесть в горле при виде бездомной собаки или нищего, просящего подаяние. Человек, жалеющий других, словно бы от одного этого чувства становится в собственных глазах альтруистом, а если не альтруистом, то, по крайней мере, способным на альтруизм. Мы не желаем замечать, как часто подобная «чувствительность» парадоксальным образом соседствует с черствостью и даже жестокостью, мы не видим, насколько избирательна и неадекватна наша жалость. Ведь если приглядеться к себе, многие заметят, что жалость как особое переживание возникает при вполне определенных условиях, никак не связанных на деле с пресловутым «добросердечием». Конечно, существует такое явление, как умственная жалость — скажем, если мы знаем, что в обществе существуют социальные слои, действительно нуждающиеся в помощи, и принимаем участие в благотворительной деятельности "по зову сердца". Такая жалость уже не совсем эмоция, скорее, это простое осознание необходимой взаимовыручки в человеческом общежитии. Скажем, это прагматичное и трезвое понимание. Но гораздо чаще мы не столько помогаем ближнему, сколько глотаем слезы, читая добрые книжки об "униженных и оскорбленных" или глядя в телевизор, где демонстрируют что-нибудь волнующе сентиментальное. Этакие "добрые самаритяне", способные в лучшем случае подать нищему мелочь, и составляют абсолютное большинство человеческого рода. Мы — добрые люди, не так ли? Жалость в представлении массового сознания — противоположность эгоизму, а потому признается чем-то вроде добродетели. Хотя, если быть до конца честным, это еще одна разновидность самообмана. Та жалость, которую мы лучше всего знаем, которую чаще всего испытываем, есть прямой результат эгоистического сознания, и без эгоизма невозможна. Наверное, большинство психологов согласится, что все виды этой жалости имеют единственный источник — жалость к самому себе.

Механизм, который лежит в основе данного процесса, называется отождествлением. Мы видим страдающее существо и на какой-то миг отождествляемся с ним. Что, если бы я страдал так же, как он? Тут-то и подступает комок к горлу, тут и начинается жалость вообще — бессознательно, автоматически, инстинктивно. Две фундаментальные проблемы человеческого эго — страх смерти и чувство собственной важности — порождают то, что дон Хуан называл озабоченностью собственной судьбой. Непосредственным переживанием этой озабоченности является жалость к себе, а основной проекцией при восприятии окружающего мира — жалость к другим.

"Ты слишком много думаешь о своей персоне, — сказал он и улыбнулся. — А из-за этого возникает та странная усталость, которая заставляет тебя закрываться от окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому кроме проблем у тебя не остается ничего " (II, 179)

Особенно «чувствительные» личности хорошо это знают. Не правда ли, наилучшим способом избавления от жалость оказывается «бегство»? Отвернуться от страданий мира, как будто их не существует, не замечать обездоленных и ежеминутно гибнущих существ — вот единственное средство, обеспечивающее необходимый нам внутренний покой. Мы опираемся на надежду, что с нами подобного не случится Жалкий способ, но это все, чем мы располагаем.

Дон-хуановский воин не имеет права бежать от истины, поскольку истина

— его цель и его «спасение». Смотреть правде в глаза и не страдать от нее (потому что правда болезненна и неутешительна) можно только при том условии, что вы преодолели чувство жалости к себе. Безжалостность воина, которая часто упоминается в книгах Кастанеды, и означает такую позицию. Это не черствость и не жестокость — качества, позволяющие человеку без особых уколов совести приумножать зло. Воин не приумножает зла, потому что не ищет для себя ничего, кроме свободы. Моралисты, конечно, могут утверждать, что подобная пассивность уже является злом, поскольку исключает из круга необходимых действий помощь другим существам в преодолении невзгод и страданий. Во-первых, мы должны честно признать, что учение дона Хуана лежит вне морали и этики ("по ту сторону добра и зла", как выразился в свое время Ницше), так что подобные претензии в данном случае бессмысленны в такой же мере, в какой они были бы бессмысленны по отношению к физическим законам, например. С другой стороны, морализм никак не может считаться безусловным насаждением добра, поскольку, следуя ему, люди склонны распространять на внешний мир собственные, ограниченные представления о добре, что неминуемо приводит к ошибкам, а в конечном итоге — к распространению страданий (что, очевидно, мы и называем злом — об этом было достаточно сказано во введении к данной книге).

"Нагваль сказал, что только маг, который видит и является бесформенным (т. е. потерявшим человеческую форму, о чем мы еще поговорим ниже — А. К.), может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь ли ты, что можешь ходить повсюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им?" — спрашивает у Кастанеды Ла Горда. (V, 588–589) Высокая степень ответственности (а вовсе не безразличие) за все живое не дает воину по собственной прихоти вмешиваться в естественный ход вещей. Карлос в связи с этим вспоминает такой случай:

"Как-то в городе я поднял улитку, лежавшую посреди тротуара, и бережно положил ее под какой-то виноградный куст. Я был убежден, что оставь я ее на тротуаре, люди рано или поздно раздавили бы ее. Я считал, что убрав ее в безопасное место, спас ее. Дон Хуан тут же показал мне, что это не так. Я не принял во внимание две важные возможности. Одна из них была такой: улитка избежала верной смерти на виноградных листьях от яда. А другая — улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, чего она с таким трудом достигла. Когда я захотел положить улитку туда, где нашел ее, он не позволил мне и этого. Он сказал, что такова была судьба улитки — что какой-то идиот пересечет ей путь и прервет ее продвижение. Если я оставлю ее там, где положил, она, быть может, будет в состоянии собрать достаточно личной силы и дойти туда, куда собиралась." (V, 589).

Обратной стороной этого аспекта безжалостности оказывается тот факт, что и сам воин не нуждается ни в помощи, ни в утешении. Жалея себя, мы часто с удовольствием делимся личной ношей с окружающими, перекладываем на кого-то ответственность за свои действия, требуя понимания или поддержки. Воин этого не делает. Но и здесь соображения этического порядка никакой роли не играют. Стремясь высвободить как можно больше психической энергии, воин прекращает жалеть себя, в результате чего просто перестает нуждаться в такого рода поведении. Он прекрасно сознает свое экзистенциальное одиночество на пути (то одиночество, что обычному человеку представляется непереносимо ужасным) и слишком ясно видит, что всякое обращение за помощью, как и всякое перекладывание ответственности, всегда есть только самообман и свидетельство недопустимой слабости.

"Никогда не думал, что тебе нужна помощь, — говорит дон Хуан. Ты должен культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для этого экстравагантного путешествия, которым является твоя жизнь… Жизнь — это маленькая прогулка, которую мы предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и заполняет. Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов — это быть воином. <…>

— Если воин нуждается в утешении, — продолжал дон Хуан, — он просто выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях. В конечном счете, воин не ищет ни понимания, ни помощи. Говоря, он просто облегчает свою ношу. Но это при условии, что у воина есть талант к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем." (IV, 57)

Космическое одиночество, в которое неминуемо погружается дон-хуановский воин, для человека, не преодолевшего собственное эго, состояние действительно ужасное. Ощущение абсолютного равенства всего перед всем, соположенности себя со всем остальным миром, приходящее в результате аннигиляции эгоистических механизмов, кардинальным образом переиначивает видение и переживание бытия, устраняя одиночество и любые виды страдания. Но прежде, чем произойдет подобная трансформация, воин последовательно испытывает труднейшие этапы становления, пока одни чувства уходят из его жизни, а другие — приходят. Его оставляет и страдание, и сострадание, и многое другое.

"Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.

— Hе хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?

— В известном смысле да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его «я» становится абстрактным и неличным." (VIII, 42–43)

Как видно, психология человека и впрямь переполнена парадоксами. Воин, для которого "все начинается и заканчивается собой", т. е., как считает ординарное сознание, — закоренелый «эгоист», приходит к безличному — высшему проявлению не-эгоистического бытия личности, а человек, поглощенный озабоченностью и жалостью ко всему окружающему, всю жизнь оттачивает и совершенствует только свой рафинированный эгоизм.

Как определенная психотехника преодоление жалости к себе непосредственно связано со "стиранием личной истории", о которой мы говорили выше в контексте разрушения описания мира и образа себя. Однако, по утверждению дона Хуана, стирание личной истории (совершенно необходимое для разрушения перцептивных стереотипов, скрывающих от человеческого восприятия подлинную Реальность) чревато серьезными психологическими конфликтами, если не опирается на техники, связанные с достижением безупречности, в том числе — с избавлением от чувства собственной важности и жалости к себе.

"Он объяснил, что в помощь стиранию личной истории нужно было обучить меня еще трем техникам. Они заключались в избавлении от чувства собственной важности, принятия ответственности за свои поступки и использование смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник стирание личной истории могло вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.

Дон Хуан попросил меня вспомнить, какой у меня была наиболее естественная реакция в моменты стресса и замешательства до того, как я стал его учеником. Он сказал, что его естественной реакцией была ярость. Я ответил, что моей была жалость к самому себе.

— Хотя ты не можешь вспомнить этого, но тебе нужно было хорошо поработать для отключения своей головы, чтобы это чувство стало естественным, — сказал он. — Сейчас ты и представить себе не можешь, какие бесконечные усилия тебе потребовались, чтобы утвердить жалость к себе как отличительную черту на твоем острове. Жалость к себе была постоянным свидетелем всего, что ты делал. Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика и свидетеля всего, что ты делаешь, вместо жалости к себе или ярости. После невероятной борьбы ты научился чувствовать жалость к самому себе. Но точно так же ты можешь научиться чувствовать свой неизбежный конец, и теперь уже иметь на кончиках идею своей смерти. Как советчик жалость к себе ничто по сравнению со смертью." (IV, 244)

Пусть различные наименования «техник» и их детализации не сбивают нас с толку — речь идет все о тех же трек фундаментальных достижениях воина: преодолении страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе. Скажем, принятие ответственности за свои поступки настолько тесно связано с победой над страхом смерти и чувством собственной важности, что может рассматриваться как частный результат применения этих техник. Мы все время имеем дело с неразрывным комплексом работ по самоизменению, где каждый аспект невозможен без целого, а целое опирается на ряд частностей. Вы можете начать с любой концепции, входящей в эту структуру, но обязательно придете ко всей совокупности идей — без осознания этой совокупности реализация частной концепции натыкается на непреодолимые трудности и грозит серьезным нарушением психического равновесия. Ту же неразрывную связь всех техник, ведущих к безупречности, иллюстрирует рассуждение дона Хуана по поводу жалости к себе и чувства собственной важности:

"Это звучит неправдоподобно, но это на самом деле так, — сказал он. Жалость к себе — это реальный враг и источник человеческого страдания. Без некоторого количества жалости к себе человек не был бы в состоянии быть таким важным для себя, каков он есть. Но когда включается чувство собственной важности, оно начинает набирать свою собственную силу, и именно эта, на первый взгляд независимая, природа чувства собственной важности придает ему мнимую ценность." (VIII, 147)

Вы видите, как плавно переходят друг в друга три основные техники, имеющие единственную цель в практике дона Хуана — разрушение фиксации положения точки сборки. В восьмой книге Кастанеды отдельно рассказывается о достижении особой позиции точки сборки под названием "место без жалости". Как нам кажется, здесь речь идет о том сдвиге точки сборки, который происходит в результате безупречности воина вообще. Дон Хуан «загоняет» Карлоса в "место без жалости", разыграв сцену с превращением в отвратительного, вредного и безумного старика, в общении с которым опасно проявлять жалость и к нему и к себе. Но это лишь один из бесчисленных способов добиться того же эффекта. Непрерывно практикуемая безупречность с течением времени неминуемо приводит воина в "место без жалости", где разрушается саморефлексия и ограничивающая фиксация.

"Моя точка сборки достигла места без жалости, когда под влиянием превращения дона Хуана она была вынуждена покинуть свое привычное положение саморефлексии.

— Находясь в положении саморефлексии, — продолжал дон Хуан, точка сборки собирает мир ложного сострадания, который на поверку оказывается миром жестокости и эгоцентризма. В этом мире единственно реальными чувствами оказываются лишь те, которые каждому из нас удобно испытывать в данный момент.

Для магов безжалостность — это не жестокость. Безжалостность — это противоположность жалости к самому себе и чувству собственной важности. Безжалостность — это трезвость." (VIII, 150).

Более того, только это особое состояние способно дать энергию для любых перемещений точки сборки. Как-то дон Хуан прямо сказал об этом:

"Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для перемещения своей собственной или чьей-либо еще точки сборки, — продолжал он, — им необходимо быть безжалостными. То есть, им должно быть известно особое положение точки сборки, называемое местом без жалости…" (VIII,130).

Подводя итог рассмотрению фундаментальных, реализаций на пути достижения безупречности, мы можем указать на два важнейших эффекта этой практики. Во-первых, безупречность экономит психическую энергию воина и позволяет ему накапливать личную силу, необходимую для осуществления любой магической техники. Во-вторых, эта дисциплина приводит к ослаблению фиксации точки сборки, к медленному, но верному углублению ее, что дает возможность расширить зону восприятия и произвести все необходимые энергетические трансформации, о которых речь пойдет ниже.

Теперь мы обсудим дальнейшие эффекты последовательного применения безупречности в жизни воина.

"Послушайте, вы, искатели истины, если вы хотите достичь подлинною понимания Дзэн, не позволяйте другим обманывать вас! Если у вас на пути препятствия, внешние или внутренние, — уберите их! Если вам попадется Будда, убейте его. Если вы встретите Патриарха, убейте его.

Если столкнетесь с архатом, родителем или родственником, убейте их без колебаний, так как это — единственный путь к спасению. Не привязывайтесь ни к чему, будьте выше всего, проходите мимо и оставайтесь свободны."

(Линь-цзы)

В свое время Хенаро рассказал Карлосу замечательную притчу о своей встрече с «союзником» и о "путешествии в Икстлан". Если вы читали третью книгу Кастанеды, то непременно запомнили эту историю. В ней заключена действительно потрясающая сила тоски, безысходного одиночества и странного очарования, которое знакомо только тем, кто превыше всего ценит свободу.

Ведь несмотря на обилие абстрактных рассуждений о свободе, мы совсем не знаем этого чувства. Вряд ли мы когда-либо переживали свободу во всей ее конкретности, а потому имеем только некий идеализированный призрак у себя в голове — что-то смутно прекрасное, безоблачное и возвышенное. Кто из нас задумывался над тем, что существо, никогда не знавшее свободы и вдруг обретшее ее, испытывает в первую очередь обнаженную трагичность своего нового состояния? Ибо свобода приносит с собой отрешенность, одиночество и печаль по утраченному маленькому миру, где было уютно и безопасно. Свобода — состояние, не свойственное нашему виду, да и любой иной биологической форме. В одно неуловимое мгновение вы отрываетесь от реальности, разделяемой всеми остальными, и навсегда теряете способность переживать мир так, как его переживают ваши сородичи. Вы — чужак, вас выбрасывает неведомая сила из общего гнезда, увлекает в пустоту, где вы сможете полностью осознать свою излюбленную свободу как добровольное изгнание, как горькую отрешенность и уже потом — как восторг вечного странствия. По инерции вы все еще стремитесь домой, не понимая, что теперь ваш дом — бесконечность, и не осталось ничего, что соединяло бы вас с прежним миром. Те, кого вы встречаете на пути, чаще всего кажутся нереальными существами из какого-то царства теней. Сначала это пугает, но с приходом понимания исчезает страх и остается только печаль. Когда-нибудь уйдет и она.

После свидания с «союзником», Хенаро перестал видеть людей — они превратились в фантомов, и он бежал от них. Никогда уже не вернуться ему на родину, в Икстлан.

"Я никогда не дойду до Икстлана, — твердо, но очень-очень тихо, едва слышно проговорил он. — Иногда бывает — я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг — и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым…

— И только призрачные путники ветре чаются мне по пути в Икстлан, мягко сказал дон Хенаро.

— Все, кого встречает Хенаро на пути в Икстлан — лишь эфемерные существа, — объяснил дон Хуан. — Взять, например, тебя. Ты тоже — лишь призрак. Твои чувства и желания — это преходящие чувства и желания человека. Они эфемерны, и, заставляя тебя суетиться и запутываться во все новых и новых проблемах, исчезают, рассеиваясь как дым. Вот он и говорит, что по пути в Икстлан встречает лишь призрачных путников." (III, 719–720)

Только встреча с себе подобными возвращает чувство реальности в этом навсегда превращенном мире. Хенаро указывает на дона Хуана, своего товарища-мага, и говорит так:

"Вот он — настоящий. Только он один. Только когда я с ним, мир становится реальным." (III, 720)

Отрывок из гневной и решительной речи чаньского учителя Линь-цзы, который мы использовали в качестве эпиграфа к этому разделу, следовало бы продолжить. Линь-цзы говорит об ограниченности, обусловленности человеческого разума, он красноречив и дерзок — быть может, излишне эмоционален для чаньского учителя, но не нам об этом судить. Любопытно другое: он, как и Хенаро, не видит больше людей. Кругом одни призраки, а ведь его речь обращена к монахам и духовным последователям — чего же ожидать от мирян? "Смотрю я на этих так называемых "приверженцев истины", — говорит Линь-цзы, которые приходят ко мне из разных частей страны, и вижу, что никто из них не достиг свободы и независимости от вещей. Встречая их, я бью их везде, где могу. Если они полагаются на силу своих рук, я им немедленно отрубаю руки; если они полагаются на красноречие, я затыкаю им рты. Если они полагаются на остроту зрения своего, я лишаю их последнего. Никто из них еще не представал передо мною в своем одиночестве, свободе и неповторимости. Их неизбежно сбивают с толку праздные трюки старых учителей. Я действительно ничего не могу вам дать; все, что я могу сделать, — это излечить вас от болезней и спасти от рабства. Слушайте, вы, приверженцы истины, покажите здесь, что вы не зависите ни от чего… Последние пять или десять лет я тщетно ждал таких людей, да и теперь их пока нет. Все они — какие-то призраки, бесчестные гномы, живущие в лесах и бамбуковых рощах; это стихийные духи пустыни. Они с восторгом едят куски грязи… Я говорю вам: нет Будд, нет священных доктрин, нет обучения, нет подтверждения достижении. Что вы ищете в доме вашего соседа? Эх, вы, слепцы." (Курсив мой — А. К.)

Отрешенность и беспристрастие — вот чего ожидает Линь-цзы от "последователей истины". Он желает видеть печать одиночества и свободы на их самодовольных лицах. Ему отвратительны их беспомощные рассуждения о «Божественном», и потому, как заметил Д. Т. Судзуки, "его речь была подобна грому небес". Вряд ли европейский (и даже индийский) мистицизм действительно знает такую свободу и такое одиночество.

Конечно, в духовных учениях о беспристрастии говорится достаточно часто. Однако легко убедиться в том, что беспристрастие, проповедуемое многими «учителями», страдает некоторой односторонностью. Обычно весь пафос подобных проповедей направлен на культивирование равного отношения к внешним явлениям — богатству и бедности, удовольствию и неприязни, славе и безвестности и т. д. и т. п. Реже говорится об интеллектуальном беспристрастии, т. е. о равном отношении к любым идеям, доктринам, концепциям, умственным (когнитивным) установкам, а если и говорится, то всегда (явно или неявно) подразумевается некое табу на идеи, составляющие фундамент того учения, в рамках которого беспристрастие проповедуется. Лишь мастера дзэн имели достаточно интеллектуального мужества, чтобы провозгласить "убей Будду, убей Патриарха". О преодолении интеллектуальной обусловленности, зависимости разума (а следовательно, восприятия) от всякой метафизики много говорил великий Кришнамурти — его беседы оставляют незабываемое и пугающее впечатление нависшей пустоты, где любая концепция бессмысленна, а Реальность как никогда близко подступает к безъязыкому, изумленному сознанию освобожденного человека. К сожалению, понимание такого рода беспристрастия дается нелегко. Начинается оно с общей незаинтересованности в результате своих действий, ибо всякая концепция, к которой мы неравнодушны, есть не что иное, как показатель необходимости в скрытом мотиве — необходимости цели, достижения, результата. Сама природа разума вынуждает нас строить интеллектуальные схемы, о-смыслять мир, т. е. наделять его условным движением от начала к концу и помещать себя внутрь воображаемой цепи, чтобы убежать от пустоты и обрести выдуманную перспективу.

"Учитель должен обучить своего ученика… способности действовать не веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия", — говорит дон Хуан (IV, 240). С этой целью он заставлял Кастанеду выполнять множество «бессмысленных» действий:

"Абсурдные работы, типа укладки дров особым образом, окружение его дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем, переметание мусора из одного угла в другой и тому подобное, — вспоминает Карлос. — В эти задачи входили также и "домашние задания", например, носить белую шапку или всегда в первую очередь завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево. <…>

После того, как он напомнил все те задания, которые давал мне, я сообразит, что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он действительно воплотил во мне идею действовать, не ожидая ничего взамен." (IV, 241)

Такая установка неминуемо ведет к высокой степени отрешенности по отношению к собственной судьбе, что является обязательным элементом безупречности воина. "Он сказал, что если мне суждено погибнуть, то это должно случиться в борьбе, а не в сожалениях или чувстве жалости к себе. И не имеет значения, какой будет наша собственная судьба, пока мы лицом к лицу встречаем ее с предельной отрешенностью." (VIII, 107)

Кроме того, отрешенность воина — быть может, единственная защита от возможного безумия. С точки зрения дона Хуана, эмоциональная вовлеченность в переживания измененных режимов восприятия вызывает патологическую фиксацию точки сборки в необычной позиции или ее неуправляемое движение, а это и есть в данном случае психическое заболевание.

"Безупречные воины никогда не становятся душевнобольными. Они пребывают в состоянии постоянной отрешенности. Я не раз говорил тебе: безупречный видящий может увидеть устрашающие миры, я в следующее мгновение — как ни в чем не бывало шутить и смеяться с друзьями и незнакомыми людьми." (VII, 365)

Вы должны были заметить, как часто дон Хуан употребляет слово «трезвость» (sobriety). Он имеет в виду психологическое состояние, неразрывно связанное с отрешенностью и являющееся его продолжением. Неудивительно, что в данной традиции на трезвомыслии делается особый акцент, так что это качество превращается даже в определенную доктрину, отдельно разработанную и часто упоминаемую. Причина повышенного внимания к трезвости воина, возможно, заключена в горьком уроке, который был извлечен новыми видящими из судьбы древних индейских магов. Вспомним, как рассказывал об этом дон Хуан:

"После того, как некоторые из этих людей научились видеть, а на это ушли столетия экспериментов с растениями силы, наиболее предприимчивые из них взялись за обучение видению других людей знания. И это стало началом их конца. С течением времени видящих становилось все больше и больше, но все они были одержимы тем, что видели, ибо то, что они видели, наполняло их благоговением и страхом. В конце концов одержимость их приобрела такие масштабы, что они перестали быть людьми знания. Мастерство их в искусстве видения стало необыкновенным, доходило даже до того, что они были способны управлять всем, что было в тех странных мирах, которые они созерцали. Но это не имело никакой практической ценности. Видение подорвало силу этих людей и сделало их одержимыми увиденным.

— Однако среди видящих были и такие, которым удалось избежать этой участи, — продолжал дон Хуан. — Это были великие люди. Несмотря на свое видение, они оставались людьми знания. Некоторые из них находили способы положительного использования видения и учили этому других людей. Я убежден, что под их руководством жители целых городов уходили другие миры, чтобы никогда сюда не вернуться.

Те же видящие, которые умели только видеть, были обречены. И когда на их землю пришли завоеватели, они оказались такими же беззащитными, как и все остальные." (VII, 265)

Таким образом, трезвость, дающая возможность не «увлекаться» увиденным, а продолжать работу по объективное постижению Реальности, оказывается вещью практически необходимой. Так что нет ничего удивительного в том, что подобные истории продолжают повторяться, постоянно обрекая оккультизм на блуждания в мифах и галлюцинациях. Может быть, именно по этой причине мистические учения никак не могут поладить с наукой и часто вызывают у естествоиспытателей только чувство раздражения. В "Беседах с Павитрой" Шри Ауробиндо, хорошо понимавший сложности такого рода, разъясняет причины кризиса Теософского Общества. Он использует при этом свою терминологию, выделяя различные планы бытия (витальный, ментальный и др.) как особые зоны восприятия."… Они никогда не выходили дальше витального плана (который в их терминологии соответствует плану астральному). Я также отбрасываю возможность мошенничества. Но здесь мы, возможно имеем дело с непроизвольным самообманом [wilful self-direct], ведь на витальном плане видят то, что желают видеть ментально. Это сложное и чудесное царство, где истина и ложь безнадежно спутаны. Здесь все представляется в логичной; организованной и соблазнительной (но в конечном счете иллюзорной) форме.

Е. П. Б. [Е. П. Блаватская — А. К.] была удивительной женщиной с мощными прозрениями, но у нее все как-то путалось, она не в состоянии была критически относиться к фактам психического опыта."

История повторяется непрерывно, и вышеприведенные слова Шри Ауробиндо можно было бы отнести к очень многим школам, сектам или направлениям оккультного толка. Да и как могло быть иначе? Страх перед Непостижимым заставляет человека концептуировать, формализовать любой перцептуальный опыт, чем и заканчивается его «общение» с Реальностью, не успев еще толком начаться Дальнейшее — только бесконечное повторение избранного способа галлюцинировать, победа тоналя в расширенном поле восприятия, т. е. сведение к нулю всех предыдущих достижений. Дон-хуановский воин, вооруженный трезвостью, выбирает другую установку — на первый взгляд, парадоксальную, но, тем не менее, самую эффективную и прагматичную для дела познания. Воин "верит, не веря", "принимает, не принимая". Опорой для подобной установки оказывается то, что все элементы его "острова тональ" уже перемещены на сторону разума. Иными словами, его критические способности без ущерба для целостности картины мира могут быть распространены на любой перцептивный факт. ("Моей задачей было разделить твою обычную картину мира: не уничтожить ее, а заставить перекатиться на сторону разума".- IV, 257) Поскольку мы всегда в неведении по поводу масштабов искажений, которые тональ накладывает на восприятие, остается только один разумный подход — "путь воина".

"Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь, сталкиваясь с необычными жизненными ситуациями. Во первых, мы можем отрицать очевидное и чувствовать себя при этом так, словно ничего не случилось. Это — путь фанатика. Второе — мы можем все принимать за чистую монету, как если бы мы знали, что происходит. Это — путь религиозного человека. И третье — мы можем приходить в замешательство перед событием, когда мы не можем ни искренне отбросить его, ни искренне принять. Это путь дурака. Не твой ли? Есть четвертый, правильный — путь воина. Воин действует так, как если бы никогда ничего не случайтесь, потому что он ни во что не верит. И, однако же, он все принимает за чистую монету. Он принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя знающим, и в то же время никогда не чувствует себя так, как если бы ничего не случалось. (IV, 56–57)

Воин — это человек, сочетающий в себе, казалось бы, несовместимые качества — здравый смысл и открытость к любым видам мистического, иррационального, необъяснимого. Его разумность и умеренный скептицизм не превращаются в косность и слепоту рационалиста, потому что имеют иную психологическую природу. Воин ничто не абсолютизирует, он беспристрастен и способен трезво взглянуть как на безрассудные восторги мистика, так и на тупую ограниченность рациональности. Он верит в то, что делает, но это особенная вера, не имеющая ничего общего с догматизмом и религиозностью, ибо в его вере нет ни страха, ни амбиций, ни стремления обрести убежище.

"Воин должен быть текучим и изменяться в гармонии с окружающим миром, будь это мир разума или мир воли (т. е. мир тоналя или нагуаля — А.К.).

Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир — это ни то и ни другое. Считается, что единственный выход из этой критической ситуации — продолжать действовать так, как если бы ты верил. Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется, воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это по собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин не верит, воин должен верить." (IV, 110–111) (Курсив мой — А. К.)

Видение, позволяющее бесконечно расширять диапазон воспринимаемых энергетических полей мироздания, — это серьезное испытание на прочность. Если, добившись видения, мы сохранили какие-то пристрастия, предпочтения, предрассудки, очень легко не только впасть в иллюзию, но и поддаться искушению — свернуть с пути, приметив для себя удобную гавань, как это сделал, например, "бросивший вызов смерти" — маг, продлевающий свою жизнь за счет чужой энергии (см. книги VIII и IX), или те древние видящие, что навсегда приковали себя к энергетической форме «союзника», чтобы обрести невиданную долговечность этих неорганических существ. Каждый значительный сдвиг точки сборки таит в себе разного рода искушения и соблазны, а воин ищет только свободу. Это единственный путь, по которому можно прийти к высшей реализации. Собственно говоря, свобода (подлинная, всеохватывающая, безграничная) и есть та самая "высшая реализация" — разве не так?

"При каждом удобном случае дон Хуан любил повторять, что если точка сборки сдвигалась кем-либо, кто не только видел, но еще и имел достаточно энергии для того, чтобы привести ее в движение, то она могла скользить внутри светящегося кокона в то положение, куда ее направляли. Ее свечения было достаточно, чтобы воспламенить нитевидные энергетические поля при соприкосновении с ними. Результирующее восприятие мира оказывалось таким же полным, как обычное восприятие повседневной жизни, но отличным от него. Поэтому при перемещении точки сборки решающее значение имеет трезвость." (VIII, 65–66)

И все же мы возвращаемся к странной и неизбывной тоске, то и дело накатывающей на воина, сопровождающей его в трезвой и отрешенной жизни. О природе этого чувства стоит подумать. Удивительно, но тоска рождается как некое объединяющее чувство, как натянутая струна между утраченным и обретенным. Мир ординарного сознания (мир утраченный) упрямо присутствует перед нами повсюду — мы удалены от него, отстранены новым внутренним чувством, но вынуждены свидетельствовать его близкую, до боли знакомую маету, которая продолжается в монотонном пространстве этой жизни. И это свидетельство преисполнено печали. Мир нового откровения (мир обретенный), вопреки профаническому представлению, вовсе не осыпает нас всевозможными «благами» духа и не предоставляет всю необоримую свою полноту, все свои запредельные восторги. Мир обретенный — это, прежде всего, дорога, медленно и скупо расстилающая перед нами свои ландшафты, это томительное ожидание следующего шага, это тоска по Реальности, на которую мы глядим пока только мельком, украдкой, узнаем лишь частично, желая жить ею в полную силу, погрузиться целиком, безоговорочно, навсегда. Мир обретенный — это ожидание Реальности ("воин ждет, и он знает, чего ждет"). Ожидание, которое неразлучно с печалью, тоской, ностальгией.

Желание жить свойственно всему живому. Для воина жизнь — это способность воспринимать, постигать и переживать все большие объемы раскрывающейся Реальности. Для обычного человека жизнь — это способность овладевать, подавлять, управлять, получать удовольствие. Невозможно уйти от экспансии жизни. Это способ нашего движения, способ нашего бытия, подразумевающий тоску. Пока мы движемся, мы тоскуем, так как пребываем всегда между чем-то уже утраченным и чем-то еще не обретенным. Обычный человек избегает тоски, регулярно останавливаясь в процессе жизни. Но воин не может остановиться — у него слишком мало времени. Тоску такого движения прекрасно описал Мамардашвили: "Хотеть жить — это хотеть занимать еще точки пространства и времени, то есть восполнять себя или дополняться тоже и тем, чего мы сами не можем и чем не обладаем. Скажем, мне кажется, я люблю Нану, существо, наделенное определенными качествами и в силу этих качеств вызвавшее наше движение и наше стремление. Но в действительности наше движение и наше стремление вызвано расширительной силой жизни…. пока мы завоевали следующее различение между реальностью и представлением. Нана, любимая мною, потому что у нее голубые глаза и она верх совершенства, это представление, а реальность (…) — это нечто другое.

… Когда я говорил, как нас охватывает ностальгия, как мы ощущаем отстраненность от окружающих нас людей, от родины, от страны, от нравов и обычаев, тогда что-то неизвестное — другое — манит нас и вызывает в нас тоску. Эта тоска забудется, она закроется, и мы ее вспомним, когда различим, так как нам долго будет казаться, что именно качества Наны — предмет, вызывающий любовь.

Еще долго мы не будем различать представление и реальность, и мы еще по очень крутой орбите будем возвращаться к первоначальной юношеской тоске, тоске другого мира." (М. Мамардашвили. Что значит мыслить и что значит мыслить не мысля.)

Печаль от соприкосновения с Реальностью — чувство куда более масштабное и трагическое, чем ностальгия по утраченному комфорту ограниченного бытия. Если одно лишь представление о Реальности способно смутить беспечность нашего существования, то действительное восприятие ее поистине сокрушительно.

"Дон Хуан заметил, что для воина совершенно естественно испытывать печаль без каких бы то ни было явных причин. Видящие говорят, что светящееся яйцо как поле энергии начинает чувствовать окончательность своего предназначения, едва лишь нарушены границы известного. Одного краткого взгляда на вечность за пределами кокона достаточно для разрушения того чувства внутренней благоустроенности, которое дает нам инвентаризация. В результате возникает меланхолия, настолько сильная, что может даже привести к смерти.

<…>Нет более глубокого одиночества, чем одиночество вечности. И нет ничего более уютного и удобного для нас, чем быть человеческими существами. Вот тебе еще одно противоречие: как, оставаясь человеком, радостно и целеустремленно погрузиться в одиночество вечности? Когда тебе удастся решить эту головоломку, ты будешь готов к решающему путешествию." (VII, 345–346)

Даосы тоже знали это чувство. В. Малявин, рассуждая о чувстве печали в даосизме, пишет: "Неизбывное и беспричинное, оно превосходит все другие чувства. Чтобы увидеть его исток, нужно вспомнить, что даосский покой пустоты предполагает степень отстраненности, недостижимую для рассудочного мышления. Даосское видение соответствует абсолютно покойному созерцанию самого семени движения мира, созерцанию жизни вещей как абсолютно быстротечного и мимолетного. И печаль, внезапно открывшаяся Юй Синю, сопоставима с тем, что Хайдеггер называл "болью слова" — неисцелимой поэтической болью, сопутствующей сознанию ненужности представлять вещи обычными именами, ведь все сказанное — только метафора. Эта боль — неизбежная спутница внутренней отрешенности от ограниченных форм жизни. Но онтологическая "боль слова", согласно Хайдеггеру, предполагает нерасторжимое единство радости и печали. Человек печален, отстраняясь от мира и созерцая близкое как бы издалека. И он испытывает радость, открывая в отстраненности высшее единство и прозревая далекое в близком." (В. Малявин. Чжуан-цзы, с. 213.)

Это непередаваемое ощущение печали и радости, сливающихся в чем-то ином, сродни тому чувству дерзости, о котором сказал дон Хуан:

"Воистину, человеческие существа ничтожны, дон Хуан, — произнес я.

— Я совершенно точно знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. Совершенно верно, мы — ничтожны. Однако именно в этом и состоит наш решающий вызов. Мы — ничтожества — действительно способны встретиться лицом к лицу с одиночеством вечности." (VII, 346)

"Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, " — сказал дон Хуан в другой книге (II, 254).

И когда наступил момент окончательной разлуки с доном Хуаном и доном Хенаро, Карлос с особой остротой пережил свое экзистенциальное одиночество, куда более страшное, чем одиночество обычного человека.

"Мы все одиноки, Карлитос, — сказал дон Хенаро мягко, — и это наше условие.

Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.

— Мы одиноки, — сказал дон Хуан. — Но умереть одному — это не значит умереть в одиночестве." (IV, 291)

Быть может, кому-нибудь печаль и тоска покажутся вовсе не обязательными чувствами на пути дона Хуана; возможно, кто-нибудь решит, что эту неприятную сторону можно как-то обойти и добраться до цели, не расставаясь с блаженством и покоем. На наш взгляд, это вряд ли возможно. Более того, в приступах печали дон Хуан даже склонен видеть верное доказательство движения по пути. Например, однажды Кастанеда пожаловался учителю, что "не хочет больше жить". В ответ маги принялись радостно хохотать. "Чем большим было мое отчаяние, тем сильнее они веселились. Наконец, дон Хуан сдвинул меня в состояние повышенного осознания и объяснил, что их смех вовсе не злорадство или проявление странного чувства юмора. Они смеялись от переполнявшей их радости за меня, потому что видели, что мне удалось продвинуться далеко вперед по пути знания. " (VII,391)

Дон Хуан сказал: "То, что происходит с тобой, случается с каждым, кто накопил достаточно энергии и смог заглянуть в неизвестное.

Нагваль Хулиан говорил им, что они изгнаны из дома, в котором провели всю свою жизнь. Результатом накопления энергии явилось разрушение гнезда — такого уютного, но сковывающего и скучного — в мире обыденной жизни. И подавленность их, по словам нагваля Хулиана, была не печалью потерявших старый дом, но печалью обреченных на поиски нового." (VII, 391)

Все приведенные выше примеры как раз доказывают, что безупречность ни в коем случае не связана с эмоциональным отупением. Напротив, это новое психическое состояние обостряет не только восприятие, но и наше реагирование на него. Здесь все в несколько ином свете, все переживается "под знаком вечности", но сила чувствования от этого только возрастает, приобретая специфическую утонченность и окраску. Недаром тибетский проповедник Калачакры Чогьям Трунгпа пишет так: "Чтобы оказаться хорошим воином, нужно иметь печальное и нежное сердце. Если человек не ощущает одиночества и печали, он совсем не может быть воином."

Здесь мы вправе спросить: что же удерживает воина на этом одиноком, отрешенном и печальном пути? Способен ли он испытывать подлинную радость от общения с миром, есть ли в этом пути хоть что-то, искупающее страдания и тоску, помимо далеких приключений в устрашающих мирах нагуаля? Этот же вопрос задавал себе и сам дон Хуан: "Есть ли у этого пути сердце? Если есть, то это хороший путь; если нет, то от него никакого толку. Оба пути ведут в никуда, но у одного есть сердце, а у другого — нет. Один путь делает путешествие по нему радостным: сколько ни странствовать, ты и твой путь нераздельны. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь. Один путь дает тебе силы, другой — уничтожает тебя." (I, 93)

И здесь, как ни странно, на помощь воину приходит любовь. Это вполне естественное чувство, когда глаза ваши, наконец, прозрели и вы сподобились увидеть чудо и красоту мира. Эгоистическое сознание, озабоченное только собой, ропщет, жалуется, стонет, скучает наконец — ему нет дела до великолепия окружающей его вселенной, до этой восхитительной земли, повсюду разметавшей свой сокровенный и непостижимый блеск, изобилие, очарование… Эти сокровища открыты теперь взору, и воин принимает их как дар, с почтением и любовью. Мир более не является оппонентом, врагом, пассивной средой, требующей покорения, переделки, «благоустройства». Мир прекрасен сам по себе, помимо человека, и воин любит его самой чистой любовью, потому что ничего от мира не хочет.

"Любовь Хенаро — этот мир, — сказал он. — Только что он обнимал эту огромную землю, но из-за того, что он такой маленький, он может только плавать в ней. Но земля знает, что Хенаро любит ее, и дарит ему свою заботу. Вот почему жизнь Хенаро полна до краев, и, где бы он ни был, он всегда будет иметь это богатство. Хенаро странствует по дорогам своей любви, и повсюду ощущает свою полноту.

Дон Хуан присел перед нами на корточки. Он нежно поглалил землю.

"Это предрасположение двух воинов, — сказал он. — Эта земля, этот мир. Для воина нет большей любви."

Дон Хенаро поднялся и присел рядом с доном Хуаном на какое-то мгновение, в течение которого они пристально глядели на нас, а затем одновременно сели, скрестив ноги.

"Только если любишь эту землю с неизменной страстью, можешь освободиться от свое и печали, — сказан дон Хуан. — Воин всегда весел, потому что любовь его неизменна, и земля, его возлюбленная, обнимает его, осыпая непостижимыми дарами. Печаль принадлежит только тому, кто ненавидит то самое, что дает ему убежище."

Дон Хуан снова с нежностью погладил землю.

"Это прекрасное существо, живое до самой последней черточки своей, понимающее любое чувство, утешило меня, исцелило меня от боли, а в конечном счете, когда я окончательно понял свою любовь к нему, научило меня свободе." (IV, 295–296)

Так, между радостью и печалью, между отрешенностью и любовью странствует великое воинство толтеков. Это сочетание печали и восторга, боли и благоговения действительно напоминает влюбленность. Чогьям Трунгпа отмечает эту особенность и в тибетском "пути воина":

"Переживание возвышенности мира — это радостная ситуация, однако она также приносит печаль. Она подобна влюбленности. Когда вы влюблены, присутствие возлюбленной приносит одновременно восторг и сильную боль."

Этот же автор напоминает о другом, не менее важном моменте — о том, что только радость позволит адепту пройти путь до конца. Не война с самим собой, а радость и любовь делают возможными высшие достижения безупречности.

"… В прошлом мы видели, как некоторые люди пытались стать воинами при помощи напряженного усилия. Но результатом оказывалось дальнейшее смятение, когда такой человек открывал в себе целые залежи проблем и некомпетентности. Если вы не чувствуйте радости, не ощущаете магического характера практики, то вам кажется, что вы просто наткнулись на высокую стену безумия."

В самой первой книге Кастанеды ("Уроки дона Хуана") учитель поведал Карлосу о так называемых "врагах человека знания". Их четыре — страх, ясность, сила и старость. Все то, о чем мы говорили в этом разделе, оказывается могущественной зашитой перед этими «врагами». Пока воин "верит, не веря", "принимает, не принимая", ясность не победит его. Он никогда не придет к выводу, что постиг суть всех вещей и не превратится в пленника этой иллюзии. Пока воин способен испытывать печаль и отрешенность, а пуще всего — любовь, сила не ослепит его. ("Это — самый грозный враг…. Ведь в конце концов ее обладатель действительно непобедим. Он хозяин, который вначале идет на обдуманный риск, а кончает тем, что устанавливает закон, потому что он — хозяин… Он превращен своим врагом в жестокого, капризного человека." — I, 73)

Ну, а старость — печальная пора слабости и угасания — не сможет вступить в свои права, если столкнется с подлинным, высоким беспристрастием воина. Ибо беспристрастие рождает свободу, а свобода указывает путь к бессмертию.

Небо пустое -

Вот твой путь в этот вечер.

Откройся же мне:

Где, одинокий ворон,

Ты сыщешь себе ночлег?

(<Подражая Сайгё>)

Если вдуматься, безупречность — довольно странная вещь. Будучи вполне рациональной дисциплиной, она в какой-то неуловимый миг погружает нас в самые пучины мистики. Таким же странным образом безупречность, опираясь на личные достижения воина, все более обособляя его от других представителей рода человеческого, делая его ярким и уникальным явлением, вдруг заводит его в пустыни безличного, неосязаемого, неопределимого и неприметно исчезающего на фоне грубого эгоизма серой массы посредственностей. "Одинокая птица" — вот, пожалуй, наиболее удачный образ, раскрывающий всю парадоксальность жизненного пути воина. Одинокая птица, как вы помните, "поет очень тихо". И "нет у нее окраски определенной". Словом, даже трудно сказать, есть ли она на самом деле — тень, призрак, порыв ветра, устремленный в бескрайние небеса, на которые мы так редко глядим из-под своего тяжеловесного панциря — заботы о выживании. При помощи безупречности воин достигает неимоверной личной силы, но личность его словно делается невесомой, далекой и безвестной. Как говорил Чжуан-цзы — "неизвестно, где положен им предел". Казалось бы, личная сила — это завоевание тоналя, но и сам тональ ничего не может сказать по этому поводу.

"Мы — светящиеся существа, — сказал дон Хуан. — А для светящихся существ значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят." (IV,15)

Действительно, странно. Безупречность (как мы уже сказали, являющаяся делом тоналя) есть усиление именно тоналя, но ведет эта дисциплина к раскрытию, проявлению, реализации эффектов нагуаля.

"… маги знают, что только путем усиления тоналя может появиться нагуаль. Понятно, что я имею в виду? Это усиление называется личной силой." (IV, 163)

Непостижимым образом сильный тональ привлекает к себе Реальность, как будто она «знает», что все части существа уравновешены и могут выдержать натиск энергетических полей нагуаля. Разум в своем развитии и самоконтроле достигает некоего качественного скачка — теперь неповрежденный разум может отойти в сторону и безразлично созерцать разрушительные явления, бесцеремонно отрицающие всякую ценность его рассудочности. Цепи разорваны: смерть на пороге вызывает только смех, собственная важность — пыль на дороге, до которой нет никакого дела, жалость перед лицом Реальности глупа и бессмысленна. Только непреклонная сила свидетельствует каждый шаг — несгибаемое намерение идти вперед вопреки всему, пусть даже пропасть мерещится в конце тропы. Безупречный воин не может страшиться таких пустяков.

"Мне нужна только безупречность, энергия… — понял Кастанеда. — А начинается все с какого-нибудь одного действия, которое должно быть целенаправленным, точным и осуществляемым с непреклонностью. Повторяя такое действие достаточно долго, человек обретает несгибаемое намерение. А несгибаемое намерение может быть приложено к чему угодно. И как только оно достигнуто — путь свободен. Каждый шаг повлечет за собой следующий и так будет продолжаться до тех пор, пока весь потенциал воина не будет полностью реализован." (VII, 410)

Такая нечеловеческая устремленность почти отталкивает, но не забывайте, что на ее достижение уходят иногда десятилетия, и то, что сейчас кажется непонятным и чуждым, спустя время вполне может стать самой природой вашего существа. Тем более, что правила далеки от догматизма и учитывают особенности индивидуума. Даже в отношении сексуальных отношений ("больная" тема для любой аскетической дисциплины) здесь не существует однозначного запрета.

"А нагваль Хулиан, — начал Хенаро, — говорил, что заниматься сексом или не заниматься — вопрос наличия энергии. Сам он с сексом проблем не имел никогда: у него ее была прорва. Но мне он с первого же взгляда сказал, что мой член предназначен только для того, чтобы мочиться. Потому что у меня не хватало энергии на секс. Бенефактор сказал, что мои родители были ужасно утомлены, когда делали меня, и им было скучно. Он назвал меня результатом исключительно тоскливого совокупления — "конда абуррида". Таким я и родился — скучным и утомленным. Нагваль Хулиан вообще не рекомендовал людям моего типа заниматься сексом. Тем самым мы можем сэкономить то небольшое количество энергии, которым обладаем." (VII, 312–313)

Через некоторое время нагваль Хулиан, чтобы продемонстрировать важность своего совета, взял свой отряд в один из параллельных миров вместе с их физическими телами. Хенаро и несколько других учеников, таких же "скучных и утомленных", но не послушавшихся рекомендаций Хулиана, "чуть не погибли там", по словам самого Хенаро. Как видите, в некоторых случаях экономия половой энергии оказывается жизненно необходимой но совсем не по той причине, о которой говорят моралисты и религиозные проповедники.

Совсем другое дело, если речь находит о желании. Человек — любопытно устроенное существо. Он способен испытывать желание (в том числе половое), даже когда не чувствует никакой физиологической потребности. На этом, по сути, строится вся человеческая цивилизация. Желание — это продукт человеческого эго, лишь иногда совпадающий с биологической необходимостью. Мы знаем об этом со времен Будды, но никак не способны принять эту идею практически, так как подсознательно относим ее к этическим или нравственным условностям.

"Желание — вот что заставляет нас страдать, но как только мы научились уничтожать свои желания, любая полученная нами мелочь превратится в бесценный дар… Бедность и нужда — это только мысли; то же касается ненависти, города, боли." (II, 315)

Практика безупречности дает воину возможность понять, что даже такие конкретные чувства, как голод и боль, в гораздо большей степени относятся к нашей способности саморефлексии, чем к непосредственно переживаемому опыту. Задумывались ли вы, что человек больше страдает не от боли, а по поводу боли, не от голода, а по поводу голода? Если вам трудно понять разницу, попробуйте поразмышлять над этим.

"Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и потому, какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если он хочет есть, то найдет путь, потому что не голоден. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что сила голода или боли уничтожает тебя." (II, 315)

Прекращение саморефлексии — поистине революционный шаг в развитии психологии личности. Этот качественный скачок — плод десятилетий упорного труда — так перестраивает всю систему ценностей, всю совокупность способов переживания окружающего мира, что невольно напоминает даосскую притчу о "великом сне" и "великом пробуждении". ("Но есть еще великое пробуждение, после которого узнаешь, что все это — великий сон.") Мы не можем выйти из сновидения тоналя, даже когда обретаем способность перемещаться в другие участки энергетического спектра Реальности. Тональ неустраним, как неустранима сама точка сборки, выстраивающая по своим законам блоки или пучки из энергетических потоков бытия. Мы можем бесконечно расширять способности своего тоналя, делать его гибким и послушным, чтобы максимально приблизиться к Реальности, но навсегда уничтожить перцептуальный аппарат вместе с его условностями и ограничениями, значит, просто перестать быть. Поэтому единственная свобода заключается в осознании сна. Как пишет В. Малявин, "только спящий не знает, что он спит и смешон в своей самоуверенности. Но только "великое пробуждение" открывает нам существование "великого сна". Иными словами, чем более я сознаю себя спящим, тем более я кажусь себе спящим. Миг пробуждения вмещает в себя бесконечно долгий сон. Не сон и не явь, а бодрствование во сне и сон наяву или даже, точнее, "пробуждение к Сну во сне" — вот правда Чжуан-цзы."

И если "пробудившийся во сне" смотрит на других «спящих», он, безусловно, осознает их призрачность, подобно тому, как Хенаро по дороге в Икстлан видел только фантомов — бессознательных героев одного "великого сна". Отсюда — глубокая пропасть, разверзающаяся между человеком и безупречным воином. Остается ли он человеком после пробуждения? С точки зрения нагуаля, вряд ли. Что-то необратимо меняется в структуре энергетического кокона — индейские маги называют это "потерей человеческой формы". Дон Хуан так описывает этот процесс:

"… видящие называют человеческой формой неодолимую силу настройки эманаций, зажженных свечением осознания в том месте, где располагается точка сборки человека в нормальном состоянии. Это сила, благодаря которой мы являемся человеческими личностями. Таким образом, быть человеческой личностью — значит быть вынужденным подчиняться этой силе настройки, а следовательно, быть жестко привязанным в своих действиях к тому месту, откуда она исходит.

Благодаря практике воина его точка сборки в определенный момент начинает сдвигаться влево. Этот сдвиг устойчив, он приводит к необычному чувству отстраненности, или контроля или даже самоотрешенности. Смещение точки сборки влечет за собой перенастройку эманаций. (Вот оно, "пробуждение во сне"! — А. К.) Новая настройка становится началом целой серии еще более значительных сдвигов. Первоначальный же сдвиг видящие очень точно назвали потерей человеческой формы, поскольку он знаменует собой начало неумолимого движения точки сборки прочь от ее исходной позиции, в результате чего необратимо утрачивается наша привязанность к силе, делающей нас человеческими личностями." (VII, 446)

В классификации перемещений точки сборки, которую мы предложили ранее, этот изначальный сдвиг нами назван углублением. Теперь, когда мы разобрали основные идеи безупречности, понятно, почему данная традиция называет его "потерей человеческой формы". Дон Хуан неоднократно предупреждает, что в этом состоянии прежние «щиты» внимания перестают функционировать, и потому потеря человеческой формы гибельна для личности, которая не смогла добиться подлинной безупречности в повседневной жизни. Раскрывшийся «просвет» впускает внутрь кокона такое чудовищное количество энергии, что при малейшей оплошности разрушение целостности неизбежно.

Это рискованная игра, и, тем не менее, находятся счастливчики, способные удержать точку сборки в измененном положении и уцелеть, не следуя при этом практике безупречности. Они относятся к особой категории видящих. Такой случай упоминается доном Хуаном только для того, чтобы показать дисгармоничность и неполноту подобного достижения. Например, в книге "Отдельная реальность" он говорит следующее:

"Видящий не должен жить, как воин, или как кто-то еще, ему это ни к чему. Он видит, следовательно, для него все в мире предстает в обличье своей истинной сущности, должным образом направляя его жизнь. Но, учитывая твой характер, я должен сказать тебе, что, возможно, ты так никогда и не научишься видеть. В этом случае тебе придется всю жизнь быть воином.

Мой бенефактор говорил: встав на путь знания, человек постепенно осознает, что обычная жизнь для него навсегда осталась позади, что знание — страшная вещь, и средства обычного мира уже не могут его защитить. Поэтому, чтобы уцелеть, нужно жить по-новому. И первое, что необходимо сделать на этом пути, — захотеть стать воином. Важное решение и важный шаг. Путь знания не оставляет выбора — идти по нему может только воин." (II, 322–333)

В другом месте дон Хуан подчеркивает: "Те же видящие, что умели только видеть [но не были безупречными воинами — А. К.], были обречены. И когда на их землю пришли завоеватели, они оказались такими же беззащитными, как и все остальные." (VII, 265)

Здесь мы касаемся довольно тонкой проблемы, связанной с отношением друг к другу трех важных аспектов дон-хуановского знания: видения, безупречности и намерения. О намерении речь впереди — это сложная и серьезная тема. Пока же следует только указать на сущность возникшей ситуации. Разумеется, для достижения видения требуется определенное накопление энергии, но только путь воина (т. е. безупречность) дает возможность пользоваться намерением и, таким образом, произвольно манипулировать всеми энергетическими полями, доступными воину благодаря видению. С другой стороны, воины, имевшие достаточно личной силы, чтобы входить в контакт с намерением, могли, однако, так и не обнаружить того энергетического состояния, что приводит к видению. В этом случае, как говорил дон Хуан, они были "великими магами, но не были видящими". Манипулируя энергиями «наощупь», они добивались замечательных результатов, и все же многое оказывалось для них скрыто по причине магической «слепоты». Об энергетической стороне этих процессов еще будет сказано в заключительной части этой книги — "Реальность нагуаля".

Теперь, рассмотрев детально всю концепцию безупречности, с такою основательностью представленную нам в книгах Кастанеды, и осознав грандиозные масштабы личностной трансформации, необходимой на пути воина, можно оценить емкость и содержательность "магической формулы", оставленной Карлосу Сильвио Мануэлем (книга "Дар Орла"), — своеобразного заклинания, которое возвращает силы воину в тяжелые минуты его жизни.

Каждая сентенция здесь содержит как бы краткий итог пройденного за годы ученичества этапа и очерчивает самые важные положения практики в краткой афористической форме. В каждой фразе заключено отрицание и утверждение — отрицание одного из основополагающих аспектов личностной установки ординарного сознания и утверждение новой установки, снимающей или преодолевающей прежнюю.

(1) Я уже отдан Силе, что правит моей судьбой.

С самого начала мы сталкиваемся с отрицанием экзистенциальной озабоченности собственной судьбой. На первый взгляд, смысл сентенции негативен: она утверждает подчиненность (не-свободу) человеческого существа перед лицом неумолимого закона, осуществляющего его судьбу. Парадокс, заключенный в таком утверждении, постоянно присутствует в учении дона Хуана, как и в ряде иных метапсихологических доктрин оккультизма. Сила, о которой идет речь, принципиально непостижима, работа ее неумолима и загадочна, а потому она как бы космически удалена от индивида — удалена в обоих значениях этого слова: устранена из внутренне освоенного пространства и, одновременно, отодвинута в немыслимую даль. Словом, она обесчеловечена, дегуманизирована; это холодный и фатальный образ — ему нельзя молиться, он не знает жалости и безразличен к страданию. Но есть и другая сторона этой Силы: будучи чем-то бесконечно большим, чем человек, она все же включает в себя человека, некою частью словно резонирует с ним и растет из него же. (Быть может, следует говорить пронизывает его, что скорее соответствует действительности. Но в данном случае нам хочется подчеркнуть участие субъекта в этом над-субъективном процессе, — тем более, что Сила абсолютна, и любая точка оказывается источником ее, оставаясь в равной степени предметом ее приложения.) В конечном счете, это непостижимый союз между человеком и универсумом, блистательно осуществляющий бытие в его гармонии. Так преодолевается отчужденность человека Судьбе. Парадоксальным образом он, осознавая себя игрушкой в руках могущественной стихии мира, становится подлинно свободным: судьба его реализуется в истинной гармонии с его сущностью, а дух избавляется от каторжного груза страхов, забот, ожиданий. Негативная подчиненность есть на самом деле подчиненность себе же, но в содружестве с Реальностью, а не в противостоянии ей. Тональ личности, осознав свои границы и незначительность свою перед лицом Бытия, отдает право на власть нагуалю, оставив себе лишь сталкинг — сложную игру, о которой мы поговорим в следующей главе. "Нет ни раба, ни свободного, ни того, кто стремится к свободе", — сказано в Упанишадах.

(2) У меня ничего нет, и (потому) мне нечего защищать.

Смысл этой фразы достаточно прозрачен, хотя в системе дона Хуана имеет особую прагматическую ценность. Одной из центральных уловок, питающих чувство собственной важности (то есть, аспект эгоистического, «отделенного» сознания), является идея собственности в самом широком смысле: субъект владеет опытом, знанием, навыками, пытается владеть людьми (т. е. их чувствами по отношению к нему), не говоря уже о владении материальном. Это то, что создает один из главных бастионов эго, так как именно обладание отличает (т. е. изолирует) личность от всего остального, т. е. от мира. Самый тяжелый порок идеи обладания заключается в том, что любая вещь, явление, факт перестает быть собой, а превращается в комплекс искаженных представлений субъекта. Мы защищаем свою собственность, отвергая, замалчивая, игнорируя те черты или явления универсума, что своим существованием посягают на нашу собственность. Иллюзорное владение чем-либо или кем-либо истощает субъекта, ничего не давая взамен. Сознание отрезано от Реальности и слабеет, пытаясь такую отрезанность культивировать.

(3) У меня нет желаний, и (потому) я ничего не боюсь.

На протяжении многих лет обучения дон Хуан теоретически и практически демонстрирует пагубность страха. В наиболее широком смысле изначальной причиной всякого страха является желание. В случае страха смерти это — желание жить. Любое желание иметь неизбежно порождает страх утраты.

(4) У меня нет мыслей, и (потому) я буду видеть.

Четвертая сентенция, быть может, — самый краткий способ декларировать сущность магической практики. Это главный ключ к практическому постижению Реальности, ко всем чудесам нагуаля. Конечно, здесь подразумевается остановка внутреннего диалога. Его рассмотрение заняло у нас много места, и теперь мы знаем, что "отсутствие мыслей" — лишь одна, и, быть может, наиболее поверхностная характеристика данного состояния. Здесь, как видите, остановка внутреннего диалога прямо названа причиной, предпосылкой непосредственного восприятия нагуаля. По сути дела, весь корпус идей, формирующий безупречность, направлен на облегчение достижения внутреннего безмолвия. Можно даже сказать, что непосредственная практика безупречности — уже есть затухание или ослабление внутреннего диалога, а интенсивная концентрация на молчании укрепляет безупречность во всем поведении субъекта.

Взглянув на дон-хуановскую практику во всей ее полноте, мы находим для концепции безупречности далеко идущие обоснования. Так, мы видим, что безупречность воина постоянно связывается с накоплением личной силы, а та, в свою очередь, является универсальным триггером для всякого движения точки сборки, что и есть, по сути, овладение искусством магии. Что же такое личная сила? Дон Хуан так часто намекает на ее связь со всеобщей Силой, движущей мироздание, что вполне можно допустить: личная сила есть частный аспект Силы универсальной. Мы еще будем подробно останавливаться на этом непостижимом и мощном феномене в реальности нагуаля. Дон-хуановская традиция именует его намерением, духом или абстрактным.

"Никто ничего не решает, — как-то сказал дон Хуан, — дух или решает это за нас, или нет. Если да, то маг обнаруживает себя действующим в магическом мире, сам не зная как. Вот почему я всегда настаивал, что безупречность — это единственное, что идет в счет. Маг живет безупречной жизнью — и это, кажется, привлекает решение. Почему? Никто не знает." (VIII, 214)

Следовательно, личная сила есть лишь наша личная способность отвечать чему-то большему — намерению, сливая воедино личный и безличный аспекты энергии.

"Безупречность, как я уже говорил тебе много раз, это не мораль, — сказал он. — Она только напоминает мораль. Безупречность — это только наилучшее использование нашего уровня энергии. Естественно, это требует и бережливости, и благоразумия, и простоты, и моральной чистоты, но прежде всего это подразумевает отсутствие саморефлексии. И хотя это напоминает выдержку из монастырского устава, но это не так.

Маги говорят, что для того, чтобы управлять духом, — а под этим они подразумевают управление движением точки сборки, — необходима энергия. Единственная вещь, которая сберегает для нас энергию, — это наша безупречность." (VIII, 214)

Теперь нам легко понять, почему безупречность ведет к накоплению личной силы. Первоначальное и достаточно элементарное объяснение дона Хуана — там, где речь идет о сохранении и перераспределении внутренней энергии существа за счет отказа от совокупности эгоистических оценок, ложных установок и переживаний, — соблазняет своей простотой, но содержит далеко не всю истину. Мы знаем, что на практике безупречность ведет в первую очередь к ослаблению и постепенному растворению эго, т. е. к усилению в существе начала безличного, каковым и является намерение, дух, абстрактное.

"Реальным сдвигом [точки сборки — А. К.] занимается дух, абстрактное. Нечто такое, чего нельзя увидеть или почувствовать, чего, казалось бы, нет, но что существует реально. По этой причине маги утверждают, что точка сборки смещается сама собой. Но они также говорят, что ее сдвигает Нагваль [лидер отряда магов — А. К.]. Нагваль, будучи проводником абстрактного, имеет возможность выражать его посредством своих действий.

Я вопросительно взглянул на дона Хуана.

— Нагваль смещает точку сборки, и все же не он сам делает это, сказал дон Хуан. — Возможно, тебе будет понятнее, если я скажу, что дух проявляется в соответствии с безупречностью Нагваля. Дух может смещать точку сборки в результате простого присутствия безупречного Нагваля." (VIII, 157)

Пронизывая мироздание и в каждой точке его зарождаясь, эта универсальная сила делается явной, подчеркнуто эффективной, когда встречает свободное, ничем не затрудненное пространство для своей манифестации. Конечно, мы не можем объяснить этого иначе, как прибегая к метафорам или аналогиям. Мы не знаем и, быть может, не способны знать природу и сущность этого процесса. Древние находили достаточным объяснение подобных вещей симпатическими связями. Как бы то ни было, безличное, утвердившись во внутреннем мире существа, притягивает (усиливает, актуализирует, раскрывает?) безличное универсума во всей его невыразимости, необъяснимости, с его загадочной устремленностью и скрытой мощью.

Таким образом, безупречность — практика, смахивающая, казалось бы, лишь на рациональную психотерапию, дисциплина, позволяющая избежать стрессов, разочарований и других огорчений, а также повышающая эффективность любого действия, предпринимаемого субъектом, — оказывается в сокровенном смысле дверью, путем в Непостижимое и раскрывает поистине магические перспективы.

Сновидение — полноценное психическое явление. Оно — осуществление желания.

(З. Фрейд)

Сновидение — важнейшая техника в дон-хуановской магии. Именно через сновидение воин получает регулярный доступ к измененным режимам восприятия, используя мир грез как тренировочную площадку для развития экзотических умений и способностей. Очевидно, пристальное внимание ко сну и вывело дисциплину дона Хуана на столь высокий уровень в деле освоения энергетики нагуаля. Многие оккультные течения прилагают массу усилий для достижения экстаза, признавая за этим состоянием исключительную роль в развитии магической потенции субъекта, а ведь состояние сновидения остается, пожалуй, самой доступной и регулярно настигающей человека разновидностью «экстаза». Мы, конечно, не станем утверждать, будто Кастанеда первым открыл цивилизованному миру возможность использования сновидений в оккультных целях, однако способ, предложенный в его книгах, степень разработанности метода, да и сам подход к природе сновидений — все это глубоко оригинально. Масштабы данной темы столь огромны, а значение ее столь велико, что следовало бы посвятить сновидению отдельную книгу. Так что, мы сможем предложить вашему вниманию только самые важные моменты этой особенной методики, нисколько не претендуя на ее исчерпывающее описание.

Прежде чем погрузиться в пучины магического опыта (к чему нас неминуемо приведет исследование сновидения), надо твердо уяснить: мы будем постоянно иметь дело с необычными играми тоналя, пересекающего неизмеримый и неописуемый нагуаль. О самом нагуале как реальном источнике опыта мы вряд ли будем рассуждать много, хотя бы потому, что разуму о нем нечего сказать. Читатель конечно, вправе спросить: зачем же тогда автор так настойчиво и подробно описывает дорогу в нагуаль, если маг в конечном счете не достигает его? Во-первых, следует помнить, что будучи Реальностью вне интерпретации, бытием вне человека и помимо него, нагуаль не может быть достигнут так, как это воображает тональ. Реальность — это не конечный пункт интеллектуального поиска и не высший взлет интуиции, это не конкретность знания или чувства, хотя безусловно включает в себя и это. Человек способен постигать только эффекты бытия, но не само бытие. Мы уже говорили, что нагуаль безразличен к информации, но предоставляет субъекту самого себя как поле для операций на основе резонансных процессов, присущих восприятию (см. главу 4). Все нижеследующее только подтверждает данный тезис. Постижение нагуаля не информативно, а потому представлено сознанию лишь в виде эффекта или функции, зато в этом виде оно исчерпывающе. Мы не можем описать его, так как не можем составить адекватной интерпретации его восприятия, но в момент действия нагуаль при определенных условиях целиком вовлекается в «магическую» работу воина. Что же это за условия? Прежде всего, речь идет о совершенстве внимания и гибкости всего перцептуального аппарата человека, что достигается через осознание нагуаля в предложенной концепции дон-хуановского знания. Другими словами, только всестороннее постижение условности любой интерпретации восприятия позволяет использовать эффект нагуаля во всей его полноте. Можно также сказать, что нагуаль — это квинтэссенция свободы, и лишь свободное сознание способно вкусить его дары. Свобода же познается через осознание несвободы и последовательное растождествление с механизмом ограничений. Вот почему крайне важно вначале постичь работу тоналя, разрушить "описание мира" и указать на реальность того, что лежат за описанием, определив направление, следуя которому можно приблизиться к внеразумному бытию. Нагуаль — это дыхание чистой энергии и сущность воли. Любой его образ всегда наивен — как во сне, так и наяву. Потому техника сновидения, о которой мы собираемся рассказать, не должна служить материалом для мифа или давать повод к еще одному бегству в мир иллюзий. Как и все в системе дона Хуана, сновидение — крайне трезвая и прагматическая техника. Иначе говоря, это отрешенное погружение в иллюзорную реальность с целью научиться жить в реальности подлинной. Но прежде чем приступить к самой технике, нам необходимо разобраться в природе сновидения, по сей день остающегося довольно загадочным явлением в психической жизни человека. История цивилизации знает два полярно противоположных подхода к проблеме сновидения. Если в древности люди были склонны верить в реальность всего происходящего во сне, то затем развитие абстрактного мышления и углубление интроспекции привело к полному отрицанию объективности восприятия во сне. Как нам кажется, сама возможность столь крайних идей по поводу одного предмета должна наводить на размышления. В самом деле — что заставляло древних видеть в ночных грезах реальные странствия души? Некоторые исследователи придерживаются мнения, что наши предки вообще плохо различали реальность и галлюцинацию. В подобное слабоумие человека, отчаянно боровшегося за выживание (и, между прочим, добившегося своего), трудно поверить. Ведь опыт сновидения и реальной жизни при всей их схожести все-таки довольно различен. Далеко не всегда мы видим во сне нечто последовательное и вразумительное, о практической же ценности ночных видений можно говорить исключительно редко, хотя подобные отучай действительно привлекают к себе внимание. Но достаточный ли это повод для широкого распространения религиозных фантазий среди различных культур и цивилизаций?

Практически все народы и племена в свое время воспринимали сновидение как путешествие некоторой летучей части существа по реальным, но недоступным наяву пространствам. В отдельных случаях разрабатывались целые теории о множественности душ, одной из которых обязательно приписывалась способность покидать тело во сне. Такие воззрения можно найти у древних китайцев, индусов, греков и египтян. У многих примитивных народов идеи этого рода бытуют до сих пор. Например, североамериканские индейцы-алгонкины полагают, что одна душа выходит из тела, чтобы видеть сны, а другая остается хранить жизненную силу. Страна духов, куда отправляется сновидец, — не просто причудливый и далекий край. Это очень важное место, где можно обрести силу и знание, т. е. вещи, практически необходимые для человеческого сообщества. Именно тот, кто видел яркие и продолжительные сны, считался наиболее подходящей кандидатурой на шамана или духовного вождя племени. Сама инициация шамана или знахаря включала в себя интенсивное погружение в мир сновидений. Э. Тайлор, например, пишет:

"Для посвящения австралийского туземного врача считается необходимым, чтобы он в течение по крайней мере двух или трех дней оставался в царстве духов. Кондский жрец перед своим посвящением остается от одного до четырнадцати дней в усыпленном состоянии вследствие того, что одна из его душ отлетает к высшему божеству. У гренландских ангекоков душа покидает тело, посещая домашних демонов. Туранский шаман лежит в летаргии, пока его душа странствует, отыскивая мудрость, скрытую в стране духов." (Первобытная культура, с. 219.)

Тот же исследователь упоминает о повериях североамериканских индейцев, будто "душа спящего оставляет его тело и ищет предметов, которые для нее привлекательны". Подобные идеи распространены среди новозеландцев, тагалов с острова Люсона и других туземных племен. Упоминаются Веданта и Каббала — в качестве учений, признающих странствия души во время сна. В связи с этим любопытно узнать отношение зулусов к своим прорицателям: "Что касается человека, впадающего в болезненное состояние духовидца по профессии, призраки постоянно приходят говорить с ним во сне, пока он не сделается, по меткому выражению туземцев, "жилищем снов". (Там же, с. 221.)

Как видите, отношение к ночным грезам однотипно у представителей различных культур. Подобных примеров можно привести множество. Нельзя не учитывать, что американские индейцы относятся как раз к той этнической общности и тому культурному пространству, где сны играли чрезвычайно важную роль. Эту особенность отмечает, например, чешский американист Милослав Стингл: "[Магическая сила]… по представлениям прерийных индейцев, могла находиться в птице, рыбе, дереве, траве, цветке или былинке. Общение с этой таинственной силой могло осуществляться либо в полном уединении, либо во сне… В жизни индейца сны играли исключительную роль. Женщины, увидев во сне орнаменты, украшали ими типи [жилища — А. К.] и нарядные пояса. Юношам, будущим воинам прерий (например, у омаха), "божественный сон" часто предвещал изменение всей прежней жизни. "(М. Стингл. Индейцы без томагавков.)

Таким образом, в общеиндейском культурном контексте дон-хуановская техника, использующая сновидения, кажется вполне органичной, хотя сами взгляды на сон как на реальность у современного человека вызывают, в основном, недоумение. Еще бы! Двадцатый век подарил нам целый букет теорий, довольно убедительно разъясняющих сущность, механизм сновидения, его особую роль в жизни как личности, так и социума. Величайшим толкователем снов и автором оригинального учения о снах был, конечно, Фрейд. Его ученик Карл Юнг, в большей степени склонный к «мистическому» в науке, ввел понятие "коллективного бессознательного", что объяснило (по мнению юнгианцев) целую область однотипных моментов сновидений, плохо поддававшихся фрейдистской интерпретации. Помимо психоаналитических теорий есть немало таких, что рассматривают психофизиологическую природу сна, его биохимию, биоэнергетику и т. д. Нельзя не согласиться с тем, что психоанализ прояснил один весьма существенный момент в отношении сновидений: мы наконец поняли, какая сложная работа подсознательного лежит между содержанием сна и его смыслом. Как нам кажется, именно в этом пункте зарождаются новые сомнения в привычном рационализме научного подхода. Поначалу это вовсе не бросается в глаза: содержание сна настойчиво определяется как совокупность субъективных переживаний галлюцинаторного типа, осуществляющих подсознательные влечения или страхи индивидуума. Но тут напрашивается спровоцированный психоанализом вопрос: если то, что мы видим во сне, может быть таким сложным превращением подсознательных импульсов, скрытых от нас и в процессе сновидения и по окончании его, если дистанция между смыслом и содержанием видений столь значительна, как можно знать наверняка природу всякого человеческого сна? Парадоксальным образом психоанализ удалил от нас источник сновидения в непроглядный мрак неосознаваемого пространства. Если прежде сумбурность и непредсказуемость грез очевидно доказывали их иллюзорность, то теперь мы знаем, что подсознательное может «зашифровать» подлинное содержание импульса самым невероятным на первый взгляд способом. В расшифровке сна аналитики сталкиваются по крайней мере с двумя серьезными проблемами: во-первых, с крайней аморфностью и семантической подвижностью символов, что позволяет наделить смыслом практически все и, во-вторых, с принципиальной непостижимостью источника или триггера сновидения. Вторая проблема лишь вначале может показаться чисто теоретической. Вот самый простой пример: пациенту снится, что его душит змея. Если тому причиной подсознательный конфликт, то аналитик имеет шанс вскрыть его содержание. Но ведь могут быть и иные причины: духота в спальне, неудобная поза, нарушение сердечной деятельности, начальная стадия бронхиальной астмы и т. д. и т. п. Конечно, в таком простом случае все выяснится рано или поздно

— но как быть, если источник впечатлений не столь очевиден? Например, Зигмунд Фрейд в известной лекции "Сновидение и оккультизм" не отрицает возможности телепатической перцепции, способной послужить элементом, обусловливающим содержание сна. Напротив, оставаясь на позициях объективного исследователя, он показывает, как работа подсознательного могла бы исказить телепатический сигнал почти до неузнаваемости, и видит немалую заслугу психоанализа в том, что подобные расшифровки вообще стали возможны. Карл Юнг, также много занимавшийся сновидениями, нашел фрейдистский метод недостаточным, а его выводы не всегда корректными. Многообразный материал, поставляемый сновидцами, заставил Юнга ввести в концепцию новую область психики — "коллективное бессознательное" — и новый символический язык архетипов. Однако проблема вовсе не разрешена. Ничего не зная о способности восприятия во сне, мы ничего не можем сказать о реальном содержании сновидений. Известно только, что чувствительность психики к слабым сигналам во сне порою значительно возрастает.

Вообще, из многовековых наблюдений складывается впечатление, что источник сна может находиться чуть ли не где угодно: в подсознательном, в телесных (проприоцептивных) ощущениях, в раздражении от внешних сенсорных сигналов, во флуктуациях любых полей, даже в параллельных мирах, если мы станем утверждать их существование. Несомненным кажется лишь одно — сновидение свидетельствует о странной работе перцептуального аппарата, а значит внимания и осознания. Их деятельность носит в данном случае специфический характер, большая часть функций плохо поддается контролю, но общая сенситивность сновидящего и его отдаленность от привычных каналов перцепции позволяет ожидать занимательных результатов.

Попробуем разобраться, в какой ситуации восприятия оказывается человек, переживающий сновидение, и насколько далеко заводят нас дон-хуановские представления об этом процессе. Известно, что состояние сна у человека имеет две фазы, именуемые медленной и быстрой, причем только быстрая фаза предположительно сопровождается сновидениями. Медленный сон, очевидно, связан с полной неподвижностью сознания, а потому именуется еще "глубоким сном без сновидений". Биологическая целесообразность такого механизма обусловлена генетически. Можно предположить, что фаза быстрого сна как частичное пробуждение сознания обеспечиваема нашим далеким предкам должную чуткость в ночное время, позволяя спастись от неожиданного нападения хищников и прочих опасностей дикой жизни. Надо думать, что сон приматов был более поверхностным и сопровождался частыми пробуждениями, что являлось необходимым условием для выживания в природной среде. Таким образом, быстрых сон — это, скорее всего, любопытный атавизм, который мы назовем повышенной готовностью к пробуждению: перцептивные способности в этом состоянии частично активизируются, внимание начинает поиск сенсорных сигналов, о чем свидетельствуют быстрые движения глаз, учащение пульса, дыхания и изменение ритмов электрической активности мозга. При этом внимание оказывается в несколько необычной ситуации: внешняя сенсорика заметно ограничена, волевые акты затруднены из-за широко распространенного торможения психических процессов. Естественно, что зона поиска перемещается туда, где приток информации осуществляется с наибольшей легкостью. Чаще всего это область внутренних впечатлений — работа подсознательного, которая у обычного человека остается источником наибольшего напряжения. Однако вполне возможны ситуации, когда интенсивность сигнала из других областей «перекрывает» внутренние импульсы, исходящие от подсознательного. В любом случае биологическая природа внимания вызывает сосредоточение на зоне сильнейшего раздражения, где бы она ни оказалась в данной ситуации восприятия. Таков автоматизм перцептуального аппарата. Бодрствующее сознание то и дело вмешивается в данный автоматизм, произвольно переключая внимание с одного объекта на другой, чего обычно не бывает во сне. Отсюда следует один замечательный вывод: чем более развита у нас способность контролировать внимание во сне, тем меньше содержание наших сновидений обусловлено работой подсознательного. Однако возможен ли какой-то контроль в малосознательном состоянии сна? Практика показывает, что возможен. Стоит проявить должное упорство, и вы заметите, как переменился характер сновидений. Есть множество фактов, подтверждающих, что произвольная установка бодрствующего сознания может осуществляться во сне и даже с большей легкостью, чем мы обычно воображаем. Например, мы гораздо лучше запоминаем сны, если наяву специально задаемся такой целью — это общеизвестное наблюдение. Видимо, не существует принципиальных преград для тренировки внимания в состоянии сновидений, хотя успех здесь возможен при соблюдении специфических условий, о которых мы скажем ниже. Таким же особенным образом во сне осуществляется не только поиск сигнала, но и интерпретация его. «Галлюцинируемое» (см. схему на рис. 1) представлено здесь в грандиозных объемах. Этот феномен может вызываться двумя основными причинами: недостаточностью или неясностью сенсорного сигнала и полным отсутствием разделения между экзогенным (внешним) и эндогенным (внутренним) сигналом. И то и другое, конечно же, связано с неполноценной работой внимания во сне. Если наяву работа тоналя искусно скрыта от сознания и мы не находим повода подвергать сомнению воспринимаемую картину мира, то во сне, когда функционирование тоналя осложнено, иллюзорность его продукта делается нарочито очевидной. Здесь ярче всего представлена удаленность Реальности от воспринимаемого. Разительное отличие интерпретаций во сне от интерпретаций бодрствующей психики лишний раз подтверждает могущественную власть "описания мира" над человеческой перцепцией. Суженное (или измененное) сенсорное поле становится почвой для самых необузданных фантазийтоналя: гром превращается в артиллерийскую канонаду, запах духов провоцирует видение цветущих садов, сползшее одеяло — сцены с обнажением в самых неподходящих местах и т. д. и т. п. Воспоминания и ассоциации полностью окутывают восприятие, и этот процесс, между прочим, продолжается наяву. Ведь содержание сна подвергается самому значительному искажению при попытке утром восстановить его содержание. Это явление отмечалось издавна: "В действительной жизни факты проходят перед нами в виде непрерывной цепи причин и следствий; поэтому ум наш невольно вносит эту причинную зависимость и в события пережитого нами сновидения. Цепь образов в сновидении соединена вовсе не по законам причинности, а как мы знаем, по закону ассоциации; каждое же забытое звено пополняется таким образом, что между ними невольно вводится привычная причинная связь, а вместе с тем смысл, которого вовсе не было во сне. Таким образом и оставшиеся действительные воспоминания постепенно приобретают характер связных и разумных событий." (Иллюстрированная история суеверий и волшебства, с.313.)

Как видите, оппозиция тоналя и нагуаля в сновидении обостряется, но именно здесь применение дисциплины дона Хуана дает самые удивительные результаты. Ведь столь значительное смещение воспринимаемого поля неминуемо ослабляет фиксацию картины мира, а неполнота сенсорного сигнала провоцирует внимание на поиск новых источников впечатлений. Наверное, можно согласиться с тем, что сновидение очень напоминает сдвиг точки сборки. Дон Хуан прямо заявляет об этом и утверждает, что возникновение техники сновидения обязано как раз данному открытию: "Еще одним прорывом, который, по утверждению древних магов, имел фундаментальное значение и о котором дон Хуан рассказывал мне самым подробным образом, было сделанное древними магами открытие того, что точка сборки очень легко смещается во время сна. Это открытие повлекло за собой еще одно: сны обусловлены смещением точки сборки. Маги древних времен увидели — чем значительнее сдвиг, тем более необычные сны видит человек, и наоборот, чем более необычные сны видал человек, тем значительнее сдвиг точки сборки. Дон Хуан рассказал, что эти наблюдения привели к разработке древними магами весьма экстравагантных приемов смещения точки сборки, таких как употребление внутрь растений, вызывающих изменение состояния сознания, а также использование с этой целью голода, крайней усталости и стрессовых ситуаций. Особое же внимание они уделили разработке практики управления снами. Тем самым, вероятно, даже не подозревая об этом, они создали метод, получивший впоследствии название практики сновидения." (IX, 37–38)

Если мы принимаем концепцию точки сборки со всеми вытекающими отсюда последствиями, то можем легко понять двойственную природу сновидений и ее прямую зависимость от работы внимания. Поглощенность человека своим внутренним содержанием, всегда значительная и возрастающая пропорционально усложнению описания мира, обусловливает почти исключительную направленность внимания внутрь. В такой ситуации естественный сдвиг точки сборки во время сна характеризуется интенсивной переработкой подсознательного материала с тем эффектом, который подробно изучен психоанализом. Если же самопоглощенность по каким-то причинам не может конкурировать с внешним сигналом, природа сновидений являет собою интерпретацию энергетических влияний извне посредством подсознательных или сознательных образов, впечатлений и ассоциаций. Когда в результате определенной практики активность внимания возрастает, торможение интерпретационного аппарата снижается, и он все более начинает работать согласно модели, принятый в бодрствующем состоянии. Иными словами, эндогенные образы отходят на второй план, а внешний сигнал постепенно становится доминирующим. Индейское искусство сновидения пошло по этому пути и нашло здесь удивительные перспективы:

"Маги рассматривают сновидение как исключительно сложное искусство, сказал дон Хуан, — искусство намеренного смещения точки сборки из ее привычного положения с целью расширения диапазона восприятия и углубления его интенсивности.

И он рассказал, что в основу своего искусства сновидения древние маги-видящие положили пять особенностей энергетического потока человеческих существ.

Во-первых, древние маги увидели, что те энергетические волокна, которые проходят непосредственно сквозь точку сборки, могут быть собраны в адекватное восприятие.

Во-вторых, они увидели, что если точка сборки смещается в новое положение, то, независимо от того, насколько мало ее смещение, сквозь нее начинают проходить новые, ранее не задействованные волокна. Тем самым изменяется осознание, и новые, ранее не задействованные поля энергии собираются в устойчивое связное восприятие.

В-третьих, они увидели, что когда человек видит обычные сны, точка сборки легко смещается в новые положения вдоль поверхности светящегося яйца и внутрь него.

В-четвертых, они увидели, что можно заставить точку сборки смещаться в положения, находящиеся вне светящегося яйца — в большой внешней вселенной. И в-пятых, они увидели, что посредством соответствующей дисциплины во время обычного сна и созерцания обычных сновидений можно выработать и систематически практиковать целенаправленное смещение точки сборки." (IX, 38–39) Используя потенциальную способность воспринимать в состоянии сновидения и развивая ее, система дона Хуана превращает ночные грезы в поучительный перцептивный опыт, позволяющий пробудить навыки и способности, скрытые от сознания тоналя. Мы уже говорили о том, как трудно преодолеть силу фиксации точки сборки — на восстановление ее подвижности тратится огромное количество энергии и уходят долгие годы тренировки. Однако каждую ночь мы безо всякого труда преодолеваем силу фиксации во сне — почему же не воспользоваться этим? К сожалению, кастанедовские сообщения о технике сновидения часто встречают либо непонимание, либо довольно странные интерпретации со стороны профессиональных психологов. Например, психоаналитик Дональд Ли Вильямс, написавший комментарий к работам Карлоса Кастанеды ("Border Crossing. А Psychological Perspective on Carlos Castaneda's Path of Knowledge", 1981.

— Русский перевод: СПб, 1994.), сравнивает дон-хуановское сновидение с методом "активного воображения" в юнгианском психоанализе. Сновидение сводится к работе с собственным бессознательным, т. е. к разновидности психотерапии. Даже повод к обучению технике сновидения этот автор находит в психическом состоянии Карлоса. Судите сами: "Как-то Карлос пожаловался, что с той поры, как он пережил встречу с Мескалито, его мучают "яркие сны и кошмары", и дон Хуан убедил его учиться сновидению. Согласно дону Хуану сновидение — это способ взаимодействия с гиперактивностью нагуаля (бессознательного). [Вряд ли дон Хуан согласился бы с такой формулировкой Вильямса! — А. К.] Это прямая аналогия тому, что Юнг называл активным воображением — "наилучшее средство… уменьшить чрезмерную продукцию бессознательного" — в нашем случае ночные кошмары Карлоса." (Русское издание, сс. 87–88) Тому, кто хоть раз прочитал книги Кастанеды, подобное утверждение покажется по меньшей мере неожиданным и безосновательным. Выходит, дон Хуан обучал Карлоса способу избавления от неприятных снов? В таком случае он мало преуспел: в мирах сновидения Кастанеда сталкивался порой с довольно жуткими образами. Если же принимать содержание его снов за "продукцию бессознательного" (как, очевидно, это делает Вильямс), то техника дона Хуана вовсе не может считаться "наилучшим средством" для снижения подобной активности — скорее, наоборот. Тем не менее, автор настаивает: "Как в сновидении, так и в активном воображении сознательная личность активно участвует в развертывании бессознательного процесса, либо вводя сознание непосредственно в само сновидение или включая его на период после пробуждения." Как видите, Вильямс даже мысли не допускает, что содержание сновидения может быть обусловлено чем-то помимо нашего бессознательного. Идея восприятия внешней Реальности во время контролируемого «магического» сна для него просто не существует, хотя Кастанеда говорит об этом часто и подробно.

Мы же будем рассматривать технику сновидения, строго следуя тому смыслу, который вкладывается в нее учением дона Хуана, т. е. как технику тренировки внимания и управления восприятием. В этом смысле для нас гораздо интереснее сообщение американского мистика Офиеля (Эдвард Пич), описавшего метод управления снами в своей книге "Астральная проекция". Под астральной проекцией Офиель имеет в виду путешествие воспринимающего сознания вне физического тела (дон Хуан называет это "путешествием в теле сновидения"). Честь открытия метода сновидения Э. Пич отдает некоему «энтузиасту-самоучке» по имени Оливер Фоке, который в первой половине 20-х годов опубликовал книгу с описанием этой техники. Обратившись к изданной в России (1993) книге Офиеля, вы найдете в главе "Метод сновидения" практические рекомендации, напоминающие советы дона Хуана. Правда, вам придется отсеивать каббалистические ритуалы и суеверия, к которым Эдвард Пич питает слабость. Зато в результате вы получите ряд неплохих упражнений по тренировке внимания во сне. Однако послушаем, что нам рассказывает Кастанеда:

"Начинать следует с какого-нибудь простого действия, — сказал дон Хуан. Сегодня ночью посмотри на свои руки. <…>

— Как, интересно, во сне можно посмотреть на собственные руки?

— Очень просто: перевести на них взгляд. Вот так.

И он наклонил голову и, разинув рот, уставился на свои руки. Выглядело это настолько комично, что я расхохотался.

— Нет, серьезно, как это делается? — переспросил я.

— Я же тебе показал, — отрезал дон Хуан. — В принципе можешь смотреть на что хочешь — на свои ноги, на свой живот, хоть на свой нос, в конце концов. Я советую смотреть на руки только потому, что мне лично так было легче всего. Только не думай, что это шуточки. Сновидение — это так же серьезно, как видение, как смерть, как все, что происходит в этом жутком таинственном мире." (III, 545)

С самого начала дон Хуан пытается убедить Кастанеду, что во сне он может иметь дело с реальными энергетическими структурами, воздействующими на него извне. Он предупреждает его об осторожности и учит серьезному подходу к тренировке. Развитие произвольного внимания — вот первая цель его уроков. "Каждый раз, когда ты смотришь во сне на какой-нибудь предмет, он меняет форму, произнес он после долгой паузы. — Когда учишься формировать сновидение, весь фокус заключается в том, чтобы не просто посмотреть на объект, а удержать его изображение. Сновидение становится реальностью тогда, когда человек обретает способность фокусировать глаза на любом объекте. Тогда нет разницы между тем, что делаешь, когда спишь, и тем, что делаешь, когда бодрствуешь. Понимаешь?" (III, 546)

Обратите внимание на эту знаменательную фразу "сновидение становится реальностью". Это далеко не метафора, как станет ясно из последующих книг Кастанеды. Реальность, нагуаль, постоянно вторгается в нашу психику, но только внимание обеспечивает энергетическое взаимодействие с ним на уровне сознания. В данном случае — это внимание сновидения. Главное, не забывать об иллюзиях тоналя — что, впрочем, относится в той же степени к жизни наяву. ("А с другой стороны, ты, приятель, в мгновение ока запутаешься и погибнешь, если жизнь твоя окажется в зависимости от твоей способности отличить реальное от нереального. Хотя ты и уверен, что знаешь, что такое этот твой реальный мир." — III, 546) Если бы речь шла о "продукте бессознательного", вряд ли дон Хуан стал бы так настаивать на реальности действий сновидящего.

В дальнейших инструкциях маг рекомендует последовательно расширять объем внимания в сновидении. Для этого следует пользоваться быстрыми взглядами, так как при длительном созерцании объекты сновидения начинают смешаться или претерпевать различные метаморфозы. Собственные руки в данной практике оказываются своего рода отправной точкой внимания, устойчивым элементом. помогающим закрепить контроль над перцептивной ситуацией. ("Но всегда, как только начинаешь терять контроль, — возвращайся к рукам." — III, 561) Дон Хуан считает, что лучше начинать с фиксации небольшого количества объектов во сне — например, с четырех. Постепенно увеличивая их число, можно добиться управляемого восприятия всей картины сновидения.

"Следующим шагом в формировании сновидения является обучение перемещению в пространстве, — продолжал он. — Тем же способом, каким ты научился смотреть на руки, ты заставляешь себя двигаться, перемещаться в пространстве. Сначала определи место, в которое ты хотел бы попасть. Выбирай места, которые хорошо знаешь, — университет, соседний парк, дом кого-нибудь из твоих друзей. А потом пожелай попасть в выбранное место. Этот прием очень сложный. Он состоит из двух частей. Первая: волевым усилием заставить себя переместиться туда, куда наметил. Вторая: проконтролировать точное время своего путешествия." (III, 561–562)

Спустя некоторое время дон Хуан сообщает новые подробности относительно этого приема:

"Чтобы облегчить себе задачу, тебе следует избрать вполне определенный предмет, который должен находиться в том месте, куда ты хочешь попасть. На этом объекте необходимо сосредоточить внимание… Например, ты можешь выбрать на этой вершине какой-нибудь вполне конкретный куст и смотреть на него до тех пор, пока он прочно не отпечатается в твоей памяти. И впоследствии ты сможешь попадать сюда в сновидении, просто вызвав образ этого куста… Вероятнее всего, университет тоже является для тебя местом силы. Используй его. Сначала сосредоточься на любом объекте, который там есть, а потом отыщи этот объект в сновидении. С объекта, который тебя интересует, переведи взгляд на руки. Потом — на любой другой объект и так далее." (III, 605)Интересно, что и в технике сновидения важную роль играет остановка внутреннего диалога.

Инициируя первоначальный сдвиг точки сборки, она одновременно позволяет удержать ее в области, где легче всего осуществить контроль — т. е. посредине "человеческой полосы" в энергетическом коконе, о чем подробнее будет сказано в следующей главе. Таким образом, если вы хотите создать благоприятные условия для сновидения, попробуйте заснуть в состоянии выключенного внутреннего диалога:

"Объяснение магов относительно выбора темы для сновидения заключается в следующем, — сказал дон Хуан. — Воин выбирает тему сознательно, прервав внутренний диалог и удерживая образ в голове. Иными словами, если он сможет на какое-то время прервать беседу с самим собой, а затем, пусть даже на мгновение, удержать мысль о желаемом в сновидении образе, он увидит то, что ему нужно… <… > Он добавил, что судя по моим успехам в сновидении, я, видимо, научился останавливать внутренний диалог по своему желанию." (IV, 18–19)

Остановка внутреннего диалога — необходимое условие для успешной настройки сновидения. ("Настроить сновидение — значит обрести практическую способность точно управлять общим ходом развития ситуации в сновидении. Например, тебе снится, что ты в учебном классе. В данном случае настройка сновидения будет заключаться в том, что ты не дашь ситуации, развивающейся во сне, переметнуться в другое место. Ты не перепрыгнешь из класса в горы. Другими словами, ты контролируешь вид класса и не позволяешь ему исчезнуть до тех пор, пока сам того не захочешь." — IX, 41) Помимо правильного сдвига точки сборки внутреннее безмолвие обеспечивает некоторый избыток перцептивной энергии, обычно расходуемой на поддержание описания мира. Сновидение, безусловно, требует значительных энергетических ресурсов, о чем мы еще поговорим отдельно. Теперь же нам следует осознать подлинное значение внимания во сне, развитие которого так высоко ценится магами. Дело в том, что внимание сновидения — это, по сути, управление точкой сборки, регулирующей как способ восприятия, так и форму воспринимающего субъекта. А ведь манипуляция точкой сборки — это сущность магии и "непостижимая грань осознания".

"Дон Хуан описал внимание сновидения как контроль, который человек обретает над сном, фиксируя точку сборки в любом новом положении, где она оказывается вследствие ее смещения во сне." (IX, 42)

Мы подошли к чрезвычайно важному моменту объяснения магов. Как вы понимаете, сновидение никогда бы не стало одной из центральных дисциплин в учении дона Хуана, если бы ограничивалось простым управлением иллюзорными образами. Сокровенная сущность этой магической техники таится не в сновидении, но, скорее, в пробуждении ото сна. Чем более мы искушены в управлении снами, тем более бодрствуем, когда спим. Это утверждение парадоксально лишь на первый взгляд. Мы уже говорили, что даже обычное сновидение можно считать частичным пробуждением осознания. Отталкиваясь от необычного режима восприятия, присущего состоянию сна, дон-хуановский воин развивает тонкое искусство полноценной активизации всех функций бодрствующего сознания без возвращения к «дневному» восприятию мира. В таком случае момент пробуждения знаменует переход от внимания сновидения ко второму вниманию что необыкновенно трудно осуществляется помимо фазы «засыпания». В связи с этим следует отметить любопытный факт: Кастанеда систематически сообщает о своеобразных разрывах непрерывности в потоке сознания при переходе от первого внимания ко второму и назад. Он обнаруживает себя в другой позе и даже в другом месте по окончании дон-хуановских экспериментов, ничуть не отдавая себе отчет, как это произошло. Моменты «засыпания» так часто сопровождают вовлечение сознания в новый режим восприятия, что их можно описать как регулярный симптом. Конечно, при абсолютном овладении вниманием подобные «провалы» должны исчезнуть, но до той поры они, очевидно, неизбежны. Внимание сновидения и второе внимание — очень близкие формы сосредоточения, легко переходящие друг в друга. Это практическое открытие явилось ключевым элементом для магии нагуаля.

"Дон Хуан напомнил мне, как когда-то, обучая меня искусству сновидения, он уже рассказывал о сосредоточении, необходимом для осознания того, что видишь сон. Так вот, это сосредоточение — предшественник второго внимания. Форма, в которой пребывает сознание при таком сосредоточении, принципиально отличается от формы, необходимой для того, чтобы иметь дело с миром обычной жизни. Еще дон Хуан сказал, что второе внимание также называют левосторонним осознанием и что это — огромнейшая область. Фактически эта область кажется беспредельной, настолько она огромна." (VII, 319–320)

В определенный момент сновидящий попадает в довольно сложную ситуацию. Дело в том, что полное пробуждение к внешнему восприятию протекает плавно и незаметно. Интерпретационный механизм перестраивается бессознательно и именно таким способом, чтобы избежать немотивированных (в рамках "описания") трансформаций. Тем не менее, воспринимаемая картина остается специфически отличной от той, которую обычно строит бодрствующее сознание в любом режиме функционирования. Все это изрядно запутывает сновидящего, и он никак не может постичь степень реальности происходящего. В какой мере эндогенные импульсы обусловливают воспринимаемый образ? Иными словами, является ли перцепция в данном сновидении уже отражением внешней Реальности или еще остается продуктом бессознательного творчества нашей психики? Воин "верит, не веря". На каком-то этапе он учится различать энергопорождающие (т. е. реальные) структуры во сне при помощи видения, но и это не разрешает проблему окончательно. Вопрос о реальности должен быть выяснен в самом начале пути для формирования когнитивной установки, охраняющей нас от неминуемых заблуждений. Необыкновенно тонкий баланс между иррациональностью и трезвостью воина — единственное спасение для сновидящих.

"Живя в соответствии с учением магов, сновидящие освобождают и запасают энергию, необходимую для прекращения рациональных рассуждений, и тем самым содействуют предполагаемому изменению. Он объяснил, что если мы делаем выбор в пользу перенастройки нашей системы интерпретации мира, окружающая нас реальность становится подвижной и рамки того, что мы считаем реальным, расширяются, не подвергая нас опасности потерять ощущение целостности мира. Поэтому сновидение фактически является дверью в другие аспекты того, чем на самом деле является реальность.

Если же мы выбираем второй путь, путь отбрасывался системы интерпретации, — масштабы того, что — можно воспринимать без возможности объяснить, невероятно возрастают. Расширение сферы ощущений в этом случае так велико, что те несколько оставшихся средств интерпретации не способны вместить всего разнообразия мира. При этом нас охватывает чувство потрясающей реальности того, что казалось нереальным, и полной нереальности того, что всегда казалось реальным, но в действительности не являлось таковым." (IX, 132)

Угроза оказаться вовлеченным в игру реальных энергетических потоков без осознания этого для сновидящего действительно велика. Сновидение становится реальностью — согласитесь, в это трудно поверить. Легкомыслие человеческого тоналя здесь имеет две причины: во-первых, он привык считать реальностью только один и вполне определенный образ внешнего мира, автоматически отбрасывая все непривычное как разновидность иллюзии, и во-вторых, он нуждается в разрыве непрерывности для разделения сна и яви. Иногда он попадается на собственную удочку, многие из нас имели замечательные сны, состоящие из нескольких частей — вспомните, какое странное ощущение настигает человека, когда ему снится собственное пробуждение и он еще не знает, что это лишь продолжение сна! В этом случае разрыв непрерывности сообщает нам ложное чувство реальности, которое может быть преодолено либо явными несоответствиями восприятия "описанию мира", либо еще одним разрывом непрерывности. Если же разрыв отсутствует, а восприятие изменено, наш тональ всегда будет уверен в продолжении сна, ибо иных критериев для различения состояний он попросту не имеет.

Итак, сновидение оказывается серьезным и даже опасным занятием. Недаром дон Хуан называл его "смертельной игрой".

"… ты сейчас впервые оказываешься в состоянии понять, что сновидение — это ситуации, в которых возможно порождение энергии. В первый раз ты можешь сейчас понять, что обычные сны — это медленно действующее средство, чтобы переместить точку сборки в положение, создающее условия для производства энергии, которую мы называем сновидением.

Он предупредил меня, что поскольку сновидящие соприкасаются с реальными мирами и входят туда, где возможны любые неожиданности, они должны постоянно находится в состоянии непрерывного внимания и крайней осторожности, любая неосторожность, связанная с риском, может оказаться для сновидящего более чем ужасной." (IX, 220–221)

Сновидение — этот, на первый взгляд, невинный прием — оказывает столь сокрушительное воздействие на сознание человека, что его можно сравнить с "символической смертью", о которой мы упоминали, рассматривая безупречность. Нужно хорошо понимать особенности психических процессов, инициируемых волевым контролем сновидения, чтобы не поддаться легкомысленной тяге к опасным экспериментам.

Очевидно, когда Д. Л. Вильямс и ему подобные называют нагуаль «бессознательным», они в первую очередь опираются на впечатление, произведенное на них кастанедовскими приемами галлюциногенов и техникой сновидения. С их точки зрения, здесь имеет место вторжение сознания в бессознательное с целью корректировки и гармонизации подсознательных рефлексов. И с этим вполне можно согласиться, если не забывать, что подобная психотерапия — всего лишь частный момент магической дисциплины, безусловно, крайне важный, но связанный только с одним аспектом всесторонней трансформации, являющейся целью воина. Впрочем, даже при таком упрощенном толковании проблемы делается явной рискованность всего предприятия.

Оставим ненадолго в стороне онтологическую сущность таких категорий, как тональ и нагуаль, и сосредоточимся на их психологическом эффекте. Велико искушение на прямую связать их с сознанием и подсознательным (бессознательным), ибо нагуаль действительно никогда не манифестирует себя в сознательной перцепции, а тональ широко управляет работой осознания в нашем психическом мире. Однако реальное взаимопроникновение тоналя и нагуаля гораздо масштабней и распространяет себя, не считаясь с идеями современной психологии. Более того, именно бессознательное является самым благоприятным полем для активного противостояния нагуалю, так как тональ стремится осуществлять свои основные программы помимо сознания — слишком неуклюжего и слишком развлеченного абстрактными образами и идеями. Через бессознательное тональ эффективно охраняет нашу жизнь и через него же совершает самоубийство, если считает, что бесповоротно утрачивает власть. Скрытая агрессивность тоналя, конечно же, происходит от его «жесткости» и автоматического отождествления со всей целостностью существа. Все установки и программы тоналя, теперь целиком бессознательные, когда-то формировались в ограниченной зоне сознания — если не считать его «вегетативной» или животной части, унаследованной биологией вида. Будучи прямым результатом социализации, он обеспечивал рост эго и развиваются вместе с ним. Однако его усовершенствование не прекращается до конца жизни и любые впечатления (будь то сознательные или бессознательные) обязательно влияют на базовые структуры функционального аппарата. Видимо, сновидение в этом смысле формируется как неприкасаемая область, служащая непрерывным источником подкрепления тоналя, его самоосмысления и самоутверждения. Отделяясь от бодрствующей жизни, он скрывает от сознания центральные механизмы саморегуляции, фундаментальные смыслы и цели бытия эго.

Вряд ли мы отдаем себе отчет, насколько бодрствующее сознание может быть пагубно для успешной работы тоналя. Ведь сознание по своей функции — зона психики, где торжествует интеллект и рациональность, а изначальные посылки тоналя не-рациональны, по-своему примитивны, в самом неприглядном виде отражая ограниченность эго, его самолюбование и тягу к безграничной экспансии. Что же касается интеллекта, то он в значительной мере освобожден от влияния глубинных импульсов, и потому позволяет себе критику любого явления как внешней, так и внутренней жизни. Он анализирует и оценивает, пользуясь общим механизмом абстрактного мышления, развившегося в качестве побочного продукта в поиске специфических для человека путей выживания. Таким образом, бодрствующее сознание не слишком озабочено инстинктом самосохранения, возложив эту задачу на глубинные (бессознательные) области тоналя.

Что же происходит, когда эта беспечная и привыкшая к самовольному образу жизни структура вторгается в сновидение? Приводит это к двум решительным изменениям. Во-первых, описание мира — главная опора тоналя в его работе — демонстрирует сознанию свою условность и малообоснованность. ("Сновидения" предполагали культивирование контроля над снами до такой степени, что опыт, приобретенный в них, становился равнозначным опыту бодрствования. По мнению магов, при практике «сновидения» обычный критерий различия между сном и реальностью становился недействительным." — IV, 16) Утрата столь важных критериев — это значительная дезориентация тоналя, ибо нарушает структуру опыта в целом. Подобное нарушение, как мы знаем, главный симптом серьезных душевных заболеваний. Правда, психиатрические наблюдения показывают, что корень болезни кроется не в перцептивных экспериментах, но тональ — это хрупкое образование, существующее благодаря слаженной работе всех своих систем. Во-вторых, проникновение сознательных оценок и бодрствующего аппарата смыслопорождения грозит девальвацией главных мотивов эго, что для тоналя практически равноценно самоубийству.

"Он предупредил меня, что даже начальный этап подготовительной работы, называемый им "настройка сновидения", — это смертельная игра, в которую разум человека играет сам с собой, и какая-то часть меня будет делать все возможное, чтобы воспрепятствовать выполнению этой задачи." (IV, 16)

И это далеко не пустые угрозы. Ибо главное, что подвергается интеллектуальному пересмотру в случае расширения сферы бодрствующего сознания, — это проблема смысла. Обычно она благоразумно скрыта от оскорбительных манипуляций «рассудка», ибо последний никогда не в силах с ней справиться. В принятом описании мира смысл может быть отнесен только к схеме, уже наделенной смыслом. Иначе говоря, смысл, которым оперирует интеллект, возможен как частность, идея же абсолютного смысла или смысла смыслов — не более, чем фикция, метафизическая спекуляция, ибо внутри описания мира просто недостижима. Хорошо развитый, крепкий тональ всегда находит обходные пути для разрешения этого экзистенциального конфликта, тем или иным способом устраняя реальную ситуацию из сознания. Когда этот механизм работает плохо, общая жизнеспособность разумного существа снижается — в каком-то смысле он уподобляется известной сороконожке, парализованной попытками осознать собственное движение. Например, подростки иногда страдают "метафизической интоксикацией" — своеобразной депрессией, вызванной умствованиями о "тщетности всего сущего". Если тональ так и не сможет обезопасить сознание страдальца, его недомогание может зайти слишком далеко — вплоть до паранойи.

Однако не думайте, что разум взрослого человека гарантирует отсутствие этих крайностей. Например, по мнению известного психолога В. Франкла, "утрата смысла" — главная причина алкоголизма, наркоманий, суицидальных влечений, неврозов и других психологических расстройств. Утрата смысла гораздо чаще убивает человека, чем мы обычно предполагаем. Программа саморазрушения включается как естественная реакция тоналя на навязанную интеллектом бессмысленность существования, причем взрослый человек может пострадать куда серьезнее, чем подросток. Тому есть множество причин. Одна из них — в увеличении дистанции между сознанием и бессознательным, сопровождающем формирование эго. Хочется еще раз напомнить трагический случай Джона Лилли, который едва не погиб, растормозив активность собственного бессознательного (См.: " Центр циклона". Киев: «София», 1993. Гл. 1–2.)

Техника сновидения — это серьезная попытка расшатать равновесие психических структур, размыть границы, отделяющие нас от собственной целостности. Она намного эффективней (и, следовательно, намного опасней), чем традиционный аутотренинг или ориентальные медитации. Недаром даже разговор о сновидении вызывает у Кастанеды странную реакцию:

"Мы беседовали довольно долго. Под конец моего отчета он встал и направился к кустам. Поднялся и я. Я нервничал. Это было ничем не обоснованное чувство, так как для страха или тревоги у меня не было никаких оснований. Вскоре дон Хуан вернулся. Он заметил мое возбуждение. <…>

— Почему я так разнервничался? — спросил я.

— Это естественно, — сказал он. — Твоя деятельность в сновидениях угрожает чему-то в тебе самом. Пока ты о ней не думал, с тобой было все в порядке. Но теперь, раскрыв свои действия, ты готов упасть в обморок." (IV, 17)

И все же, следуя технике сновидения, мы можем добиться цели, миновав коварную программу саморазрушения и не утратив своего психического здоровья. Но такое достижение возможно лишь при комплексном использовании всех центральных дисциплин системы — очистки тоналя, безупречности и сталкинга (о последнем будет сказано ниже). Если же учесть, что в качестве триггера сновидения воин пользуется остановкой внутреннего диалога, то становится ясным: дон-хуановская практика — это глубоко продуманная, целостная совокупность методов, и ни один из ее компонентов не может быть изолирован или устранен. Рассмотрим, например, роль безупречности в овладении снами:

"Поначалу новые видящие вообще сомневались в том, что сновидение может быть взято ими на вооружение. Они полагали, что оно не только не развивает силу воина, но более того — ослабляет его, делает капризным и склонным к одержимости. Все древние видящие отличались этими качествами. Но ничего, что заменило бы сновидение, новым видящим найти не удалось. Тогда они разработали весьма сложную многоэлементную систему поведения, которая была призвана компенсировать отрицательное воздействие «сновидения». Эта система получила название пути или тропы воина.

Эта система позволила новым видящим обрести внутреннюю силу, необходимую для того, чтобы направлять сдвиг точки сборки во сне. Причем сила эта не являлась только убежденностью. Никто не обладал убежденностью, которая могла бы превзойти убежденность древних видящих. А ведь они были слабы, и сердцевина у них была напрочь гнилая. Внутренняя сила — это чувство равновесия, ощущение почти полного безразличия и легкости, но прежде всего — естественная и глубокая склонность к исследованию и пониманию. Такую совокупность черт характера новые видящие назвали уравновешенностью." (VII, 409–410)

Такого рода «уравновешенности» можно достичь только благодаря безупречности, которая, в свою очередь, опирается на реорганизацию и очистку тоналя. Избавление от страха, жалости к себе и чувства собственной важности создают "безразличие и легкость", а растождествление с описанием мира, чему дон Хуан в свое время уделил особое внимание, вырабатывает "склонность к исследованию и пониманию". Примером взаимосвязанности отдельных техник, так или иначе имеющих отношение к сновидению, служит объяснение дона Хуана, приведенное Кастанедой в четвертой книге (глава "Стратегия мага"). Учитель показывает в этом эпизоде, что практическое вторжение в нагуаль происходит в момент остановки внутреннего диалога, а сновидение неминуемо развивает эту способность:

"Он сказал, что существует два основных вида деятельности, используемых для ускорения эффекта остановки внутреннего диалога: стирание личной истории и сновидение." (IV, 241)

"Эффект этих двух техник был бы совершенно разрушительным, если бы они практиковались во всей их полноте. И главной заботой каждого учителя является не дать ученику сделать что-либо такое, что швырнет его к помрачению разума и истощению.

… Каждому ученику для страховки необходимы уверенность и сила. Вот почему учитель знакомит ученика с путем воина или способом жить как воин." (IV, 243)

Затем мы узнаем, что для стирания личной истории (т. е. устранения фиксированного образа себя) понадобились: избавление от чувства собственной важности, принятие ответственности за свои поступки и использование смерти как советчика. Те же техники позволяют реорганизовать и очистить тональ, уже изрядно поколебленный в своем отношении к описанию мира. И, наконец, воин обучается еще трем техникам, способствующим сновидению: разрушению распорядка жизни, бегу силы и неделанию. "По идее дона Хуана, знание отдельного практического мира сновидения делалось возможным при помощи использования этих трех техник.

Сновидение, — это практическая помощь, разработанная магами. Они не были дураками, они знали, что делают, и искали полезности нагуаля, обучая свой тональ, так сказать, отходить на секунду в сторону, а затем возвращаться назад. Это утверждение не имеет для тебя смысла. Но этим ты и занимался все время. Обучал себя отпускаться, не теряя при этом своих шариков. Сновидение, конечно, является венцом усилия магов, полным использованием нагуаля." (IV, 254) Совокупный эффект всех приведенных техник должен производить впечатление. Только представьте масштабы изменений, вызванных ими в бессознательном!

Внутренние конфликты, сопротивления, неосознаваемые импульсы, влечения и программы делают нашу жизнь хаотической, иногда непредсказуемой и почти всегда — малопродуктивной. Человек не склонен задумываться о причинах такого положения и совсем не сознает, какую роль в этом играет разделенность его собственной психики. Работа, которую вынуждены исполнять сновидящие, меняет ситуацию кардинальным образом. Все в жизни воина обретает целостность и направленность. Избавившись от "подводных течений" тоналя (препятствующих не только сновидению, но и реализации любой сознательной установки), сновидящий находит удивительное единство в процессе повседневной жизни. Судьба более не противостоит ему, словно уступая магической силе.

"Человек способен формировать свою жизненную ситуацию в соответствии со своими установками, — настаивал дон Хуан. — Сновидящие делают это. Это звучит дико? Вовсе нет, особенно если учесть, как мало мы о себе знаем. <…> — Говоря о формировании жизненной ситуации, — продолжал дон Хуан, — маги имеют в виду формирование осознания процесса жизни. За счет формирования этого осознания мы можем обрести энергию, достаточную для формирования последствий каждого сделанного нами выбора и всего хода нашей жизни." (IX, 56)

Энергия, достигнутая благодаря осознанию, — это и есть сила, высвобожденная из бессознательной напряженности и вошедшая во взаимодействие со структурами внешнего бытия. Говоря о растворении бессознательных сопротивлений (которые являются сильной помехой даже для простого запоминания снов), нельзя не упомянуть о перепросмотре. Эта техника, обычно рассматриваемая как раздел сталкинга, способствует успеху сновидения как раз потому, что значительно уменьшает груз отрицательных эмоций, содержащийся в прошлом опыте и «забытый» (вытесненный) сознанием. (О перепросмотре см. следующую часть данной главы.)

Как и во всей системе дона Хуана, в технике сновидения важную роль играет энергетический аспект. Маг неоднократно повторяет, что успех сновидения обусловлен наличием определенной энергии. Львиную ее долю сохраняет безупречность. Отказываясь от эмоциональной вовлеченности в описание мира (страха, жалости, озабоченности и т. п.), воин находит необходимый ему энергетический ресурс. Давно замечено, что дети чаще, чем взрослые, видят сны и ярче их переживают. Нам кажется, этот факт косвенно подтверждает дон-хуановскую концепцию: в детстве описание мира выглядит проще, а эмоциональная вовлеченность поверхностна из-за большей подвижности внимания и относительно слабого функционирования эго. Возможно, люди, выросшие в примитивном социуме, сохраняют эту особенность и в зрелом возрасте. Яркость сновидений по тем же причинам возрастает в условиях сенсорной и эмоциональной депривации. Нетрудно догадаться, что древние пользовались здесь заметным преимуществом.

По мнению дон-хуановских магов, наличие сексуальной энергии также серьезно влияет на качество сновидения: "… если сновидение используется для контроля этого естественного сдвига [точки сборки — А.К.] и наша сексуальная энергия задействована в сновидении, то когда эту энергию растрачивают на секс вместо сновидения, — результат подчас оказывается катастрофическим. В этом случае точка сборки у сновидящих сдвигается в неправильное положение и они лишаются рассудка. <…> — Наша сексуальная энергия — вот что управляет сновидением, — повторил он, — Нагваль Элиас учил меня, — а я учил тебя, — что ты используешь свою сексуальную энергию или для занятий любовью, или для сновидения. Третьего не дано…

Так же было и со мной, — продолжал он, — Только когда моя сексуальная энергия освободилась от пут мира, все стало на свои места. Для сновидящих это является правилом. У сталкеров все наоборот." (VIII, 46–47)

Таким образом, «профессиональное» занятие сновидением требует определенного аскетизма. Для того, чтобы лучше понять, каким образом дисциплинирование наших желаний связано с контролем сновидений, нужно хорошо представить себе всю тонкость манипуляций точкой сборки, которая достигается исключительным равновесием психики. Сущность этого механизма налагается у Кастанеды в следующем отрывке:

"Дон Хуан объяснит, что сновидящий должен уметь добиваться очень тонкого равновесия. Ведь нельзя ни вмешиваться в сны, ни управлять ими посредством сознательного усилия сновидящего. И в то же время сдвиг точки сборки должен происходить в соответствии с его командами. Разрешить это противоречие рационально — невозможно. Зато можно практически.

На основании наблюдения сновидящих, древние видящие пришли к заключению: сны должны следовать по своему естественному руслу. Толтеки увидели — одни сны сдвигают точку сборки сновидящего довольно глубоко влево, другие — не так глубоко. Разумеется, они задались вопросом: а что первично? Содержание сна заставляет точку сборки смещаться или то, что человек видит во сне, определяется сдвигом точки сборки вследствие использования незадействованных эманаций?

Довольно скоро они определили: первичное значение имеет сдвиг точки сборки влево — им определяется характер сновидений. Чем сдвиг глубже, тем более фантастические и живые картины человек видит во сне. Отсюда неизбежно последовали попытки древних видящих управлять снами с целью добиться максимально возможной глубины сдвига точки сборки влево. [Под "сдвигом влево" везде имеется в виду погружение точки сборки вглубь светящегося кокона. Об этом см. гл. 8, раздел "Эманации Орла". — А. К.] Немного поэкспериментировав, толтеки обнаружили, что любая попытка сознательного или даже наполовину сознательного управления сном немедленно возвращает точку сборки в ее обычное положение. Поскольку же их интересовало обратное, они пришли к неизбежному выводу: вмешательство в сон является помехой естественному сдвигу точки сборки. <…> Дон Хуан объяснил, что хотя я до сих пор и считал сновидение искусством управления снами, оно таковым на самом деле не являлось. Несмотря на то, что каждое из упражнений, которые он предлагал мне отрабатывать — например, находить во сне свои руки, — целью своей имело, казалось бы, именно обучение управлению снами. В действительности цель всех этих упражнений — фиксация точки сборки в том месте, куда она сдвинулась во время сна естественным образом. Это как раз тот момент, в котором сновидящий должен добиться тончайшего равновесия. Управлять можно только фиксацией точки сборки. Сновидящий подобен рыболову, вооруженному самозакидывающейся удочкой: единственное, что он может сделать, — это удерживать грузило там, где оно затонуло." (VII, 408–409)

Очень важно помнить: сдвиг точки сборки обусловлен количеством и качеством имеющейся у нас энергии. И если количество ее может быть увеличено за счет самых различных приемов (в частности, употребления растений силы, дыхательных упражнений, диеты и т. п.), то качество целиком зависит от психологического состояния личности. Сильный, но неправильный сдвиг точки сборки вполне может вызвать патологическую фиксацию, то есть безумие. В конце концов, нас не должно сбивать с толку употребление терминов — ведь речь идет о психических процессах, подчиняющихся психическим законам. Засыпая, сновидящий больше не контролирует себя: развитие ситуации во власти его бессознательных или подсознательных интенций, а внимание сновидения лишь фиксирует комплекс эндогенных или экзогенных впечатлений. Скажем, подсознательный страх приводит к ярким и навязчивым кошмарам, а патологическая фиксация на страхе вызывает саморазвивающийся ужас, доводящий до истощения. Психическое истощение, в свою очередь, делает невозможным разрушение патологической фиксации — порочный круг замкнулся. Можно сказать, что направление сдвига точки сборки есть непосредственный результат намерения субъекта, а его намерение формируется наиболее активными областями психического пространства, т. е. бессознательным. Реорганизация бессознательного должна непременно сопутствовать практике сновидения. Дон Хуан иллюстрирует этот процесс конкретным примером одного из глубинных «постижений» Кастанеды:

"И он объяснил, что моя точка сборки сдвинулась, а сила уравновешенности переместила ее в положение, давшее мне понимание. Будь движущей силой этого прихотливость и капризность, точка сборки сдвинулась бы туда, где находится непомерное чувство собственной важности, как случалось уже не раз." (VII, 410–411)

Именно в силу непостижимости процесса восприятия и способе его активизации во сне, о самой технике сновидения многого не скажешь. По сути, основной объем информации касается обеспечения наилучших условий для работы сновидящего. Находясь в бодрствующем состоянии, мы имеем целый ряд средств, способствующих необходимому состоянию внимания и сознания:

1) Остановка внутреннего диалога;

"Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, которое дон Хуан называл "остановкой внутреннего диалога" или "неделанием разговора с самим собой". Чтобы научить меня выполнению этого, он обычно заставлял меня усиливать периферическое зрение." (VI, 112)

2) Концентрация внимания на определенных точках тела;

"Дон Хуан говорил мне, что наилучший способ войти в сновидение — концентрировать внимание на кончике грудины, на верхней части живота. Он сказал, что энергия, нужная для «сновидения», исходит из этой точки. Та же энергия, которая нужна, чтобы перемещаться в сновидении, исходит из области, расположенной на 2–5 см ниже пупка. Он называл эту энергию «волей», или силой собирать воедино и выбирать. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки." (VI, 112)

3) «Неделание», или фиксация внимания на тех аспектах картины мира, которые обычно не привлекают внимание;

"Ла Горда сказала, что, по словам дона Хуана, облегчить сновидение могло все что угодно в качестве «неделания» — при условии, что внимание будет удерживаться фиксированным. Например, он заставлял ее и других учеников пристально смотреть на камни и листья…" (VI, 113)

4) Пристальное созерцание объектов;

По словам дона Хуана, сновидящие вначале должны стать созерцающими. Он рекомендовал ученикам разглядывать сухие листья и утверждал, что это способствует остановке внутреннего диалога и пробуждению второго внимания, которое затем активно влияет на качество сновидения. Ла Горда рассказывает: "Вначале Нагваль положил на землю сухой лист и заставил меня смотреть на него часами. Каждый день он приносил лист и клал его передо мной. Сначала я думала, что это один и тот же лист, но потом заметила, что они были разные. Нагваль сказал, что когда мы осознаем это, мы уже не смотрим, но созерцаем.

Затем он стал класть передо мной кучу сухих листьев. Он велел мне чувствовать их, разбрасывая левой рукой и созерцая их при этом. Сновидец рассматривает листья по спирали, а затем сновидит узоры, образуемые листьями. Нагваль говорил, что если сновидящий вначале видит в сновидении узоры, а назавтра находит их в своей куче листьев, он может считать, что овладел созерцанием листьев." (V, 572)

Эта простая техника, открытая древними толтеками, в конце концов приводит к остановке мира. Созерцание листьев пробуждает второе внимание, а сновидение расширяет его объем. Остановив мир, воин может успешно развивать второе внимание, созерцая другие объекты: маленькие растения, деревья, затем — мелких насекомых и камни. Лучшее время для созерцания — около полудня.

Следующий этап овладения вторым вниманием через созерцание — это наблюдение за дождем и туманом. Ла Горда рассказывала, что созерцатели, фокусируя второе внимание на дожде, движутся вместе с ним, куда захотят. Благоприятные и неблагоприятные места находят посредством пристального созерцания через дождь. Места силы — желтоватого цвета, а неблагоприятные места — интенсивно-зеленого. Туман также используется магами в качестве "транспортного средства": "Она рассказала, как однажды Нагваль заставил ее видеть зеленую дымку перед полосой тумана и пояснил, что это было второе внимание старого созерцателя тумана, живущего в горах, где они тогда были, и что он движется вместе с туманом." (V, 575)

"Последней серией было пристальное созерцание огня, дыма и теней. Она сказала, что для созерцателя огонь не яркий, а темный, почти черный, такой же, как и дым. А вот тени имеют цвет и в них есть движение.

Оставались еще две вещи, стоящие особняком — пристальное созерцание звезд и воды. Созерцание звезд выполняюсь только магами, уже потерявшими свою человеческую форму. По ее словам, созерцание звезд проходило у нее очень хорошо, но она не могла управляться с созерцанием воды, особенно текущей. Маги использовали ее, чтобы собрать свое второе внимание и переправить его в любое место, где им хотелось бы оказаться." (V, 578)

Можно сказать, что созерцание — это тот мостик, что соединяет внимание сновидения со вторым вниманием наяву. Останавливая внутренний диалог, созерцание незначительно смещает точку сборки, как бы «привязывая» второе внимание к созерцаемым объектам. В состоянии сновидения, когда осознание полностью переключено на необычный режим восприятия, внимание опять находит их и вызывает особые энергетические сдвиги, ведущие к новым способам получения информации и к новому использованию объектов. Последующее созерцание направлено на активизацию полученных в сновидении навыков уже наяву.

"Сновидящие должны пристально созерцать, а затем искать свои сны в созерцании. Например, Нагваль велел мне созерцать тени скал, а потом в своем сновидении я обнаружила, что у этих теней имеется свечение, потому с тех пор я начала искать свечение в тени, пока не нашла его. Созерцание и сновидение идут рука об руку. Мне пришлось долго созерцать тени, чтобы получилось сновидение теней. А затем мне нужно было долго сновидеть и созерцать, чтобы соединить их и на самом деле видеть в тенях то, что я вижу в сновидении", — сообщает одна из учениц дона Хуана, Лидия. (V, 585)

Регулярное использование сновидения позволяет накопить большой опыт в перемещении точки сборки. Сила фиксации со временем слабеет и в конце концов наступает момент, когда возможны спонтанные переживания сновидения даже в дневное время без специальных усилий, прилагаемых к засыпанию. Практика безупречности, как уже было сказано, тоже направлена на разрушение фиксации, а потому вполне естественным итогом "потери человеческой формы" становится значительное облегчение сновидений. Воин, потерявший свою форму, с легкостью входит в сновидение, когда только захочет. Интересно, что симптомом потери формы часто бывает так называемое "видение глаза": маг постоянно ощущает перед своим лицом некое образование, напоминающее большой глаз. Ла Горда рассказывает, что Нагваль (дон Хуан) приказал ей использовать «глаз» для произвольного погружения в сновидение. Это оказалось эффективным приемом: "Нагваль сказал, что он все изменил, и приказал использовать глаз, чтобы тянуть себя. Он сказал, что у меня нет времени для получения дубля в сновидении и что глаз — это даже лучше…

Я использовала глаз, как только могла. Я позволяла ему тянуть меня в сновидение. Я закрывала глаза и засыпала с легкостью даже днем и в любом месте. Глаз тянет меня и я вхожу в другой мир. Большую часть времени я просто брожу там." (V, 450)

И здесь мы касаемся обратной стороны уже обсуждавшейся проблемы соотношения сна и реальности для сновидящего. Мы узнаем, что любой достаточной интенсивный сдвиг точки сборки, вызванный в бодрствующем состоянии, переживается нами как засыпание. Ведь тональ привык функционировать только в двух позициях: наяву и в состоянии сна со сновидениями. Любой режим восприятия, отличающийся от привычного, автоматически «узнается» тоналем как сон. Известно, что больные, страдающие галлюцинациями, очень часто переживают возвращение к нормальному мировосприятию как "пробуждение ото сна". Нечто подобное сопутствует и дон-хуановскому опыту, хотя перестройка перцептуального аппарата со временем устраняет этот симптом. Полноценное восприятие в состоянии сна — то, что мы называем "функционированием по модели бодрствующего сознания" — достигается через развитие особого контроля над своей психикой наяву (безупречность и сталкинг), что вызывает правильную направленность движения точки сборки.

"Дон Хуан сказал, что с точки зрения практики мы входим в состояние сна, как только сдвигается точка сборки. Меня интересовал, например, вопрос, выглядел ли я спящим для стороннего наблюдателя, как Хенаро выглядел для меня.

<…> — Ты спишь самым натуральным образом, хотя и не ложился, ответил он. — Если бы сейчас тебя увидел человек, находящийся в нормальном состоянии осознания, он решил бы, что ты слегка не в себе, а может быть даже — что ты пьян.

И он объяснил, что во время обычного сна точка сборки сдвигается вдоль одного из краев человеческой полосы. Такие сдвиги всегда сопряжены с дремотным состоянием. А в процессе практики точка сборки сдвигается вдоль среднего сечения человеческой полосы. Поэтому дремотного состояния не возникает, хотя сновидящий по-настоящему спит." (VII, 469–470)

Наилучшее время для занятий сновидением — поздний вечер или раннее утро. Дон Хуан объяснял, что в эту пору легче избежать вмешательства посторонних людей, причем он имел в виду не физическое вторжение, а «помехи», создаваемые человеческим вниманием. Потому следует выбирать для занятий такое время, когда первое внимание окружающих спит.

Также дон Хуан рекомендовал наилучшую позу для сновидения: сидя на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бедра так, чтобы они касались циновки. Кастанеда пишет: "Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, то я должен развить их полностью, ставя перед собой задачу, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, то мое тело не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед и я лягу лбом на ступни." (VI, 114)

Поскольку эти рекомендации были даны учителем уже на продвинутом этапе работы, мы полагаем, что для начинающих поза не имеет большого значения. Подобные детали обретают смысл, когда внимание сновидения полностью пробудилось и энергетика всего организма перестраивается на активное использование открывшихся возможностей. Именно тогда поза может служить полезным стимулом для определенных изменений энергетической формы в сновидении.

Интересно, что психофизиологи, исследующие механизм сна, при рассмотрении вопроса о его регуляции иногда дают советы вполне в духе дона Хуана. Отключение внутреннего диалога и особая работа внимания могут оказаться прекрасными средствами от бессонницы. Например, В. Н Третьяков в статье "О возможностях механизма саморегуляции сна и ее практике" приводит следующую технику: "Зрительное поле при закрытых глазах, если присмотреться, не покажется однородно темным (из-за не нулевой фоновой активности зрительного анализатора). Выбираем какое-нибудь (темное или светлое) пятно и начинаем в него напряженно вглядываться, стараясь сделать его единственным объектом внимания. Если на протяжении 1–2 минут удается "не впустить" в поле сознания никаких других образов и мыслей, то по механизму положительной обратной связи торможение коры снизит уровень бодрствования и человек заснет." (Психическая саморегуляция — 3, М.: 1983.

С. 146.) Попробуйте сравнить это с рекомендациями Зулейки, сновидящей из отряда дона Хуана, которая настаивала на том, чтобы Карлос искал во внутреннем зрительном поле пятно оранжево-красного цвета (VI, 203). В той же главе ("Тонкости искусства сновидения", книга "Дар Орла") вы найдете много интересных деталей, касающихся искусства сновидения, и сможете реально представить себе масштабы работы.

Мы завершим краткий обзор данной техники указанием на то, что одним из самых важных результатов дисциплины сознательного контроля за снами является формирование тела сновидения. Второе внимание, развиваемое воином во сне, должно быть сфокусировано на создании и закреплении некой структуры, воспринимающей единицы, которая организует впечатления и обучается тонким маневрам. Фантастические возможности открываются магу, развившему свое тело сновидения. Этой обширной и захватывающей теме в нашей книге посвящена отдельная глава — "Миры сновидения".

"Вы можете притвориться мастером какого угодно дела — и справиться с этим делом. Совершенно неважно, умеете ли вы гипнотизировать или нет.

Вернувшись домой, просто притворитесь гипнотизером. Люди пойдут за вами и начнут притворяться, что они погружаются в транс. А через некоторое время им надоест притворяться, и они забудут, что всего лишь притворяются. Но не давайте себя одурачить и не забывайте, что вы всего лишь притворяетесь."

(Милтон Эриксон)

Бодрствующая жизнь связана с жизнью сна и обусловливает последнюю настолько явно, что дон-хуановские маги не могли не уделить этому факту особого внимания. В такой тесной зависимости нет, конечно, ничего удивительного: сон продолжает и развивает интенции психики, формирующиеся во время бодрствования, актуализирует конфликты и влечения, вытесняемые в подсознательное именно наяву посредством осознаваемых и поддающихся контролю установок. Это общеизвестное наблюдение как раз иллюстрирует тот факт, что внутренний мир человека не знает абсолютно изолированных областей, где психическое состояние либо консервируется либо развивается согласно своему изначальному закону, полностью игнорируя любой сознательный опыт. Поверхностное знакомство с психоанализом иногда способствует ложным страхам: складывается впечатление, будто под тонким слоем дисциплинированного и хорошо знакомого «я» бушуют целые океаны самовольных, автономных импульсов, с маниакальным упорством воздвигающих храм собственным темным идолам. Разумеется, никто не станет отрицать, что жизнь подсознательного протекает вне нашего внимания и оттого бывает непредсказуемой, даже пугающей (это особенно заметно у невротиков, поставляющих наибольший материал психоанализу), но мы часто забываем: именно состояние сознания диктует кок содержание подсознательного, так и степень его удаленности или непроницаемости для бодрствующего «я». Такое положение, кстати говоря, и делает возможным успех психоанализа, да и многих других психотерапевтических методик. Произвольное внимание неустанно корректирует отношения между различными частями психического устройства и во многом определяет их объем.

Изучая энергетическую конституцию человека, индейские маги, практически заинтересованные в раскрытии способов смешения точки сборки, открыли, что ее сдвиг может вызываться любым целенаправленным изменением стереотипов реагирования. Мы уже касались этого важного положения в разделе, посвященном безупречности. Точка сборки вообще крайне чувствительна к эмоциональной реакции. То, что мы обычно называем "колебаниями настроения", есть переживание колебаний энергопотоков, которые непосредственно определяют позицию точки сборки. Конечно, эти колебания редко выходят за рамки достаточно узкой зоны, где гарантируется стабильность описания мира и непрерывность восприятия. Тем не менее, сознательный контроль в этой небольшой области не только позволяет накопить значительную энергию, но и формирует управляющий аппарат, чья помощь совершенно необходима для успешной работы сознания в любых, даже самых удаленных позициях точки сборки. Дисциплина, обучающая сознательному контролю реагирования и поведения, в книгах Карлоса Кастанеды именуется сталкингом.

Сталкинг и сновидение очень гармонично дополняют друг друга. Если в сновидении сдвиг точки сборки интенсивен, происходит легко и естественно, то в состоянии сталкинга он дается с большим трудом и только в пределах близлежащих энергетических волокон. Но в отношении фиксации точки сборки все наоборот: ее достижение в сновидении крайне затруднено, зато сталкинг создает для этого превосходные условия. Вот почему основной урок сновидения заключается в перемещении точки сборки, а основная цель сталкинга — обучение тонкое искусству ее фиксации в измененной позиции. И хотя обычно человек имеет врожденную предрасположенность либо к сновидению, либо к сталкингу (что делает его, собственно, сновидящим или сталкером), он непременно должен практиковать обе дисциплины воина.

В ранних книгах Кастанеды дон Хуан называет сталкинг "контролируемой глупостью". Происхождение этого термина легко понять, если вспомнить, что подлинный человек знания всякое повеление, исходящее из ложного убеждения в несокрушимости и окончательности человеческого "описания мира", иначе как глупостью не назовет. В английском языке слово сталкинг (stalking) в первую очередь относится к охоте и происходит от глагола to stalk, который означает "тайно преследовать", "выслеживать, применяя при этом различные хитрости". Отсюда сталкинг, т. е. «выслеживание». Соответственно сталкер (stalker) — это человек, занимающийся таким выслеживанием, или ловец, охотник. Когда дон Хуан обучал Карлосы "искусству охоты" и заставлял его изучать повадки диких животных, он осторожно внедрял в сознание ученика подходы и установки, лежащие в основе сталкинга.

В среде любителей Кастанеды можно порою встретить превратное и одностороннее понимание сталкинга как особого рода хитрого притворства, направленного на манипуляцию поведением окружающих для достижения собственных целей. Видимо, это связано со своеобразием дон-хуановских уроков, касающихся этой темы. Дело в том, что обучение сталкингу может происходить только в реальной ситуации человеческих взаимоотношений. Сталкинг требует живых партнеров, реагирующих по образцу ординарного эгоистического сознания, т. е. естественных и неискушенных. Нередко сталкеру приходится провоцировать их на те или иные эмоциональные реакции, чтобы обучиться контролю в самых разных условиях и состояниях — а для этого нужно хорошо узнать человеческие «повадки» и уметь распознавать типы, темпераменты, характеры, понимать интересы, влечения и страхи своих оппонентов. На первый взгляд, конкретная ситуация обучения действительно напоминает искусное манипулирование, хитрую игру на слабостях и стереотипах партнера, а потому производит неприглядное впечатление. Сталкинг даже шокирует, особенно тех, кто остро переживает по поводу этичности и нравственности человеческого поведения. Ну, а те, что склонны управлять своими ближними, плести интриги или устраивать розыгрыши, читая о сталкинге, испытывают приятное возбуждение и принимаются потакать своим эгоистическим идеям, ибо находят, наконец, удобное оправдание такой вседозволенности. Заблуждаются и те и другие.

Во-первых, истинный сталкер, следующий путем дон-хуановского знания, культивирует в себе беспристрастие, отрешенность и полное отсутствие чувства собственной важности. Он никогда не станет преследовать корыстные, эгоистические цели в отношениях с другими людьми. Те же причины не позволяют воину вмешиваться в судьбы окружающих, чтобы навязать им собственные взгляды или образец поведения. Сталкер безразличен к этике, так как ясно видит условность человеческих ценностей и понятий, но при этом не может быть заинтересован в причинении вреда кому бы то ни было. Во-вторых, предметом сталкинга является собственное поведение и реагирование, это эксперимент над собой, а потому допускает использование любой межличностной ситуации, но не искусственное ее моделирование. Исключение составляют ситуации обучения, специально создаваемые Нагвалем внутри группы его учеников — в таком случае лидер отрада осознанно берет на себя ответственность за все последствия эксперимента, а "подопытный кролик" добровольно доверяется ему, встав на путь знания. Кроме того, не следует пугать сталкинг с актерством или лицемерием, так как этот метод не допускает внутренней раздвоенности. Его цель не имеет ничего общего с сотворением обманной личины, за которой кроются бездны иных, «настоящих» страстей. Сталкер добивается подлинного контроля и подлинного переживания, он учится произвольно запускать и останавливать эмоциональные процессы, а не имитировать их с помощью лицевых мышц, позы, интонации и т. д. и т. п. Последовательное «выслеживание» и предотвращение нежелательных реакций достигает на определенном этапе такого совершенства, что воин может сам индуцировать в себе любое состояние, не рискуя потерять контроль. На энергетическом уровне это и есть тонкое искусство маневрирования точкой сборки и фиксации ее в избранном положении.

А начинается обучение сталкингу с осознания глупости всех стереотипов эмоционального реагирования, свойственных психическому миру обычного человека. Возможно, такая идея вызывает несколько отталкивающее впечатление, ибо невольно рождает образ некоего бесчувственного бревна, окончательно охладевшего ко всем радостям жизни и сузившего свое реагирование до бездушного автоматизма робота. На деле все обстоит совершенно иначе. Осознание глупости человеческих реакций приходит не в результате аскетической сухости и всестороннего самоограничения, но напротив — от постижения безграничной свободы и непознаваемости бытия, от чувства тайны и невообразимого превосходства Реальности над человеческим описанием мира. Чтобы признание человеческой глупости не оказалось тупым снобизмом фанатика, душа должна переполниться свободой и удивительной красотой мира:

"Мир необъятен. Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть, чудесной загадкой. Обычный человек не делает этого. Мир никогда не является загадкой для него, и когда он приближается к старости, он убеждается, что ему более незачем жить." (II, 395)

В необъятном и загадочном мире идеи и притязания человека ничего не значат. Непосредственное ощущение этого составляет фундамент сталкинга, оно создает необходимую паузу в реагировании, что делает возможным контроль. С другой стороны, воин живет и действует среди людей, их эмоциональные привычки и отношения являются неизбежной частью общественной практики, и потому работа мага требует новой позиции — «промежуточной» позиции сталкера.

"Расскажи, пожалуйста, что это вообще такое — контролируемая глупость.

Дон Хуан громко рассмеялся и звучно хлопнул себя по ляжке сложенной лодочкой ладонью.

— Вот это и есть контролируемая глупость, — со смехом воскликнул он, и хлопнул еще раз.

— Не понял…

— Я рад, что через столько лет ты, наконец, созрел и удосужился задать этот вопрос. В то же время, если б ты никогда этого не сделал, мне было бы все равно. Тем не менее, я выбрал радость, как будто меня в самом деле волнует, спросишь ты или нет. Словно для меня это важнее всего на свете. Понимаешь? Это и есть контролируемая глупость." (II, 251)

В определенном смысле воин становится актером, но не играет при этом. Он просто получает способность выбирать — реагировать так или иначе, либо вовсе не реагировать. Если же сталкер выбирает реакцию, то она делается искренней. В этом отличие сталкинга от любого притворства.

"Тогда я спросил, значит ли это, что он никогда не действует искренне, и что все его поступки — лишь актерская игра.

— Мои поступки всегда искренни, — ответил дон Хуан. — И все же они — не более, чем актерская игра." (II, 252)

Развивая это особое равновесие между бессмысленностью и смыслом человеческого бытия, сталкер находит подлинное совершенство во всяком действии. Никакой эгоистический мотив не окрашивает его поступков, не искажает результатов и следствий — они остаются актуальными в данном описании мира, хотя воин растождествлен со всяким описанием вообще.

"Ничто не имеет особого значения, поэтому человек знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение. Контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, человек знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было действие или плохим, удалось ли его завершить — до этого ему нет никакого дела.

С другой стороны, человек знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта отстраненность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет контролируемая глупость." (II, 259)

Тем не менее, нам всегда следует помнить, что основная ценность контролируемой глупости не в беспристрастии и отрешенности, но в отрешенном взгляде на эмоциональные и поведенческие стереотипы, присущие человеку далеко не бесстрастному. Именно «глупость» жизни питает мудрость воина. Д. Л. Вильямс в упоминавшейся книге об учении дона Хуана пишет: "Глупость жизни характеризуется коллективными и личными привычками сознания. Наша глупость — это наше отождествление себя с повседневной жизнью, в которой мы смотрим, но никогда не видим дальше того, что лежит за пределами наших привязанностей и увлечений… Именно через самоосознание и понимание смысла нашего переживания мы контролируем свою глупость… Контроль и тупость неразделимы. Контроль без глупости изолирует нас от жизни и мешает нам что-либо понять; глупость без контроля погружает нас в бессознательное и препятствует росту нашей индивидуальности." (Курсив мой — А. К.) Поняв смысл нашего переживания, мы переживаем его иначе, ибо удерживаем два мира одновременно (мир человека и мир Реальности), в то время, как обычно сознание не имеет такого «стереоскопического» видения. В конечном счете только такая позиция позволяет существу жить после того, как он встретился с Реальностью лицом к лицу. Окружающая нас безбрежность затягивает в себя, как в пучину, чтобы растворить центр нашего восприятия и слить его с однородными энергетическими потоками. В вечном противостоянии субъекта и Объекта только субъект зыбок и нуждается в постоянном поддержании самого себя. Таким образом, сталкинг — это еще один трюк магов в достижении равновесия.

"Сталкинг сдвигает точку сборки медленно, но постоянно, таким образом давая магу время и возможность поддерживать самого себя.

… По мнению магов, контролируемая глупость — единственное средство, которое позволяет им иметь дело с самими собой в состоянии повышенного осознания и восприятия, а также — со всеми людьми и всем на свете в повседневной жизни.

Дон Хуан объяснил, что контролируемая глупость есть искусство контролируемой иллюзии или искусство создания видимости полной увлеченности в данный момент каким-либо действием, — притворство столь совершенное, что его невозможно отличить от реальности. Он сказал, что контролируемая глупость — это не прямой обман, но сложный, артистический способ отстранения от всего, и в то же время сохранения себя неотъемлемой частью всего." (VIII, 229–230)

Ценность этой техники также заключается в том, что она дает удобную и неприметную возможность новому мироощущению проникать в будничные дебри повседневности. Воин, поглощенный безупречностью, не может и не должен жертвовать ею всякий раз, когда описание мира того требует. Его чувство для полного своего утверждения нуждается в непрерывности, и только сталкинг позволяет добиться этого на практике.

Возникающее при этом отношение дон Хуан называет проблемой сердца. Приближение к Реальности вызывает любовь и восторг, однако безупречность, необходимая для выживания в Реальности, требует трезвости и контроля. Реальность сама по себе настолько далека от всего человеческого, что не может мотивировать наши поступки, однако бездействие убивает волю к жизни и обращает Реальность в смерть. Этот тупик, вызванный противоречиями опыта, так сформулирован Кастанедой:

"Искусство сталкинга — это проблема сердца; маги заходят в тупик, начиная осознавать две вещи. Первая заключается в том, что мир предстает перед нами нерушимо объективным и реальным в силу особенностей нашего осознания и восприятия, и вторая — если задействуются иные особенности восприятия, то представления о мире, которые казались такими объективными и реальными, — изменяются." (VIII, 13)

Таким образом, эмоциональный опыт уже не может быть автоматическим, его непосредственность утрачена, и он наконец становится предметом специального исследования. Осознание эмоции как определенного смещения точки сборки заставляет магов выслеживать свои реакции и использовать их намеренно, с практической целью. Общая отрешенность оказывается тем фоном, на котором разворачиваются контролируемые игры переживания.

"Магический опыт настолько необычен, — продолжал дон Хуан, что маги считают его интеллектуальным упражнением и используют для выслеживания самих себя. И все-таки их козырной картой как сталкеров является то, что они очень остро осознают себя воспринимающими существами, и то, что восприятие имеет намного больше возможностей, чем это может представить себе наш разум.

<…> Для того, чтобы защитить себя от этой необъятности, — сказал дон Хуан, маги вырабатывают в себе совершенное сочетание безжалостности, ловкости, терпения и мягкости. Эти четыре основы сталкинга неразрывно связаны друг с другом. Маги культивируют их, намереваясь получить их. Эти основы, естественно, являются положениями точки сборки." (VIII, 228–229)

Как мы уже сказали, предметом сталкинга (или "выслеживания") является чувственный опыт, опыт переживания и реагирования. Контроль не сразу входит в повседневную жизнь. Упражнения в сталкинге, о которых говорит дон Хуан, обязательно начинаются с отправного переживания, так или иначе ослабляющего эгоистическую озабоченность и устанавливающего дистанцию между сознанием и эмоциональным фактом. Дон Хуан называет такое переживание «толчком». Оно всегда индивидуально и субъективно, может быть связано с любым представлением или идеей. Воин должен сам найти собственный «толчок», прерывающий эгоистическую рефлексию и образующий рефлексию более высокого уровня. Можно использовать мысль о смерти, или, скажем, о бесконечности мироздания. Дон Хуан любил использовать стихи:

"Я уже говорил тебе, что по многим причинам люблю поэзию, сказал он. С ее помощью я занимаюсь выслеживанием самого себя. Это сообщает мне толчок. Я слушаю, как ты читаешь, и останавливаю внутренний диалог, позволяя установиться внутренней тишине. Затем сочетание стихотворения и внутренней тишины сообщает мне толчок." (VIII, 111) Маг попросил Карлоса прочитать одно из стихотворений Хосе Горостизы. Проникнувшись настроением этой поэзии, дон Хуан говорит: "Меня не интересует, о чем эти стихи. Меня волнует только чувство, которое поэт желает передать. Я проникаюсь этим его желанием и вместе с ним — красотой. Воистину чудо, что он, подобно настоящему воину, щедро отдает свое чувство тем, кто его воспринимает, своим читателям, ничего не требуя взамен, оставляя себе только свое стремление к чему-то. Этот толчок, это потрясение красотой и есть сталкинг." (VIII, 112)

Итак, сущностью сталкинга является ломка привычек сознания. Но всякая наша привычка имеет историю, она зародилась в опыте прошлых переживаний и именно там сделалась неосознаваемой, автоматической. Поэтому важнейшей работой сталкинга оказывается перепросмотр всей предыдущей жизни, дающий возможность проследить корни стереотипов реагирования и лишить их актуальности через новое осознание "человеческой глупости". В процессе перепросмотра отношение человека к самому себе меняется самым радикальным образом. Подсознательные конфликты и сопротивления, страхи, напряжения и комплексы, внешние влияния, когда-то определившие ту или иную черту характера, — все всплывает в памяти и изменяет свой смысл, столкнувшись с отрешенностью воина. Дон Хуан рекомендовал своим ученикам проводить перепросмотр в темном закрытом помещении или даже в специальном ящике, чтобы связать образы прошлого с ограниченным пространством эгоистической личности. Флоринда — сталкер из отряда дона Хуана — провела в таком ящике немало времени:

"Она объяснила, что перепросмотр является основной силой сталкера, так же как тело сновидения является основной силой сновидящих. Перепросмотр состоит из анализа собственной жизни вплоть до самых незначительных деталей. Таким образом, ее бенефактор дал ей ящик как средство и как символ. Это было средство, которое должно было позволить ей научиться концентрации, потому что ей придется сидеть там долгие годы, пока вся жизнь не пройдет у нее перед глазами, и одновременно это был символ — символ узости границ нашей личности. Ее бенефактор сказал, что когда она закончит свой перепросмотр, то разломает ящик, символизируя этим, что она больше не связана ограничениями собственной личности.

Она сказала, что сталкеры пользуются ящиком или земляными гробами для того, чтобы зарываться в них, пока они вновь переживают, а не просто просматривают, каждое мгновение своей жизни." (VI, 232–233)

Чувство освобождения от личностных границ через сознательное переживание в общем-то широко известно. Оно часто используется в психотерапии, особенно в психоанализе. Оккультизм также регулярно прибегает к этому методу. Разве не о том же говорит Дж. Лилли, когда описывает так называемое "сожжение Кармы"?

"Чтобы сжечь карму, надо бодрствовать в высшей степени, невзирая на то, что с вами происходит. Никогда в случае отрицательного или положительного переживания высокого уровня энергии нельзя позволять своему сознанию отключаться. Если проходить через чисто отрицательное переживание крайне высокой энергии, нужно допустить такую запись этого отрицательного пространства, чтобы собственный метапрограммист туда больше не вернулся…

Аналогичным образом: во время высоких положительных состояний необходимо помнить переживания положительные или вознаграждающие (сжигание Кармы — это сознательное прохождение последовательности ваших прошлых действий без стыда, боязни, страха или цензуры), так что они будут автоматически увлекать обратно в эти пространства." (Дж. Лилли. Центр циклона, сс. 119–120.)

Легко догадаться, о чем идет речь, несмотря на «компьютерную» терминологию автора. Если уж говорить о Карме, то в первую очередь имея в виду психологического обусловленность личности. Цепь причин и следствий существует во внутреннем мире человека, целиком определяя его судьбу из темных глубин бессознательного. Таким образом, перепросмотр выполняет две важные функции: оттачивает способность к самонаблюдению в повседневной жизни ("выслеживание" самого себя) и нейтрализует эгоистические стереотипы, накопленные бессознательным на протяжении жизни. Техника перепросмотра включает две стадии: "краткий учет всех случаев нашей жизни, которые явно подлежат перепросмотру" и "полный просмотр, начинающийся систематически с момента, предшествовавшего тому, когда сталкер забрался в ящик, и теоретически простирающийся вплоть до момента рождения." Эффект его весьма значителен. Флоринда утверждала, что "совершенный перепросмотр может изменить воина настолько же, если не больше, как и полный контроль над телом сновидения".

Особую роль в этой технике исполняет дыхание:

"Флоринда объяснила, что ключевым моментом перепросмотра является дыхание… Теоретически сталкеры могут вспомнить каждое чувство, которое они испытали в своей жизни, а этот процесс у них начинается с дыхания…

Она сказала, что ее бенефактор велел написать список тех событий, которые ей надо было пережить повторно. Он сообщил, что процедура начинается с правильного дыхания. Сталкер начинает с того, что его подбородок лежит на правом плече, и по мере медленного вдоха он поворачивает голову по дуге на 180 градусов. Вдох заканчивается, когда подбородок укладывается на левое плечо. После того, как вдох окончен, голова возвращается в первоначальное положение в расслабленном состоянии. Выдыхает же сталкер, глядя прямо перед собой.

Затем сталкер берет событие, стоящее в его списке на первом месте, и вспоминает его до тех пор, пока в памяти не всплывут все чувства, которые это событие вызвало. Когда сталкер вспомнит все эти чувства, он делает медленный вдох, перемещая голову с правого плеча на левое. Смысл этого вдоха состоит в том, чтобы восстановить энергию. Флоринда сказала, что светящееся тело постоянно создает паутинообразные нити, выходящие из светящейся массы под воздействием разного рода эмоций. Поэтому каждая ситуация взаимодействия или ситуация, в которой задействованы чувства, потенциально опустошительна для светящегося тела. Вдыхая справа налево при воспоминании чувства, сталкер, используя энергию дыхания, подбирает нити, оставленные им позади. Сразу за этим следует выдох слева направо. При его помощи сталкер освобождается от тех нитей, которые оставили в нем другие светящиеся тела, участвовавшие в припоминаемом событии." (VI, 233–234)

Сообщается, что перепросмотр — наиболее эффективный способ добиться потери человеческой формы. После перепросмотра сталкеру намного проще избавиться от всех возможных фиксаций, а потому такие техники, как "стирание личной истории", "потеря чувства собственной важности", "ломка привычек" и т. д., исполняются без труда. Кроме того, как мы уже указывали, перепросмотр способствует сновидению:

"Причина, по которой обычные люди не могут управлять своей волей в сновидениях, состоит в том, что они никогда не совершали перепросмотр своей жизни, и их сны по этой причине переполнены очень интенсивными эмоциями, такими как воспоминания, надежды, страхи и так далее и тому подобное." (IX, 190)

"Перепросмотр высвобождает заключенную в нас энергию, без которой подлинное сновидение невозможно, — утверждал он." (IX, 191)

Кастанеда рассказывает, как дон Хуан заставил его сделать список, куда должны были войти все люди, которых он когда-либо встречал. Список был составлен систематическим образом и учитывал все сферы деятельности Карлоса на протяжении его жизни. Кастанеде пришлось перепросмотреть все свои встречи с этими людьми и все эмоции, которые он испытал в общении с ними. "Он объяснил, что при перепросмотре событие реконструируется фрагмент за фрагментом, начиная с припоминания внешних деталей, затем переходя к личности того, с кем я имел дело, и заканчивая обращением к себе, исследованием своих чувств." (IX, 191)

Если говорить о влиянии перепросмотра на позицию точки сборки, то, как и во всех остальных дисциплинах дон-хуановского знания, касающихся управления сознанием наяву, мы наблюдаем медленное, но неуклонное движение точки сборки внутрь кокона. При этом зона повышенной светимости волокон (т. е. область осознания) постепенно расширяется, что вызывает усиление чувства отрешенности и увеличивает способность к сознательному контролю над внутренними импульсами. Одновременно углубление точки сборки ослабляет жесткость ее фиксации и облегчает ее дальнейшее движение. Это достигается благодаря особым колебаниям восприятия, имеющим место при перепросмотре:

"Он определил перепросмотр как уловку, используемую магом для вызова пусть незначительного, но зато постоянного сдвига точки сборки. Он сказал, что точка сборки под влиянием просмотра прошлых событий и переживаний движется туда-сюда между ее теперешним положением и положением, которое она занимала тогда, когда имел место интегрируемый опыт." (IX, 192)

Пересматривая свое прошлое, мы изменяем настоящее: растождествленность с привычками и слабостями натуры становится постоянным ощущением. Но и этого оказывается недостаточно для достижения необходимого результата. Помимо осознания требуется воля, устремленность к цели. Отсутствие четко определенного намерения приводит лишь к топтанию на месте. Оставаясь предельно осторожными в отношении интерпретации Реальности, мы, тем не менее, не должны поддаваться нигилизму, если хотим искать, а не пребывать в пожизненной дреме. Искать новые возможности действия и восприятия — вот смысл работы дон-хуановского воина. Безупречность учит ставить перед собой цель и неуклонно двигаться к ней, не задумываясь даже о ее достижимости, не предвкушая побед и не страшась поражений.

Вот что рассказывала Ла Горда:

"Но выследить свои слабости еще недостаточно для того, чтобы освободиться от них, — сказала она. — Ты можешь выслеживать до судного дня и это не даст никаких результатов. Именно поэтому Нагваль не хотел давать мне никаких инструкций. Чтобы реально достичь безупречного мастерства в сталкинге, у воина должна быть цель.

Ла Горда рассказала, как она день за днем жила, не имея никакой перспективы, пока не встретила Нагваля. Она не имела ни надежд, ни мечтаний, ни желания чего-либо. Только возможность поесть была всегда доступна ей по какой-то причине, которую она не могла постичь…

Каждый имеет достаточно личной силы для чего-то. В моем случае фокус состоял в том, чтобы оттолкнуть свою личную силу от еды и направить ее к цели воина." (V, 512)

Если сталкинг+ спасает нас от иллюзий и фанатизма, то цель воина не дает погрузиться в апатию и неподвижность. "Золотая середина" дон-хуановского пути и здесь оказывается единственной возможностью для плодотворного развития.

"Мы так же таинственны и так же страшны, как этот непостижимый мир. И кто сможет с уверенностью сказать, на что ты способен, а на что — нет?"

(Дон Хуан)

На первый взгляд сталкинг — самая «земная», посюсторонняя дисциплина в учении дона Хуана. Если же пристально вглядеться в сущность производимой здесь работы, в ее истоки и конечные результаты, нас неминуемо взволнует мистическое дыхание Реальности, пронизывающее совсем простые, казалось бы, уловки подозрительных субъектов, именующих себя сталкерами. Ведь ими движет измененное (быть может, даже расширенное) сознание, слышащее, в отличие от нашего, неумолкающий океан чистого бытия. "Сознание, — писал М. Мамардашвили, — в принципе означает какую-то связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реальности. Назовем это условно обостренным чувством сознания. Оно связано в то же время с какой-то иномирной ностальгией."

Разве не это "обостренное чувство сознания" повсеместно преследует мага? И разве не "иномирная ностальгия" делает воина печальным? Недаром дон Хуан назвал сталкинг проблемой сердца. Ибо как жить сердцу, несущему в себе угнетающую ношу такого «двоемирия»? Проблема судьбы перестает быть тривиальной — весь путь человеческой жизни на этой Земле оказывается до того зыбок, до того не уверен в себе, что поневоле стремишься к эвтаназии.

"Следовательно, проблема человеческой судьбы, человеческого предназначения начинает выступать при этом для человека, в душу которого запал осколок такого зеркала сознания, как задача нового рождения в реальном мире, хотя он является своеобразным гостем мира нереального, иного. Возможно ли такое рождение? Можно ли, не забыв гражданства неизвестной родины, родиться вторично гражданином уже этого мира? Можно ли существовать, будучи носителем той смутно ощущаемой гармонии, которая сверкнула случайно в зеркальном осколке сознания и превратила столь привычный до этого мир в нечто условное и не само собой разумеющееся? И к тому же — существовать, не подозревая о том, что указанная гармония (на что я хотел бы обратить особое внимание) имеет свой режим жизни, в корне отличный от наших ежедневных психологических состояний." (М. Мамардашвили. Как я понимаю философию. М.: 1992, с. 43.)

Этими словами философа можно прекрасно разъяснить причины сталкинга — ведь именно эта техника дает нам возможность такого существования, и вовсе не для того, чтобы забыть неудобную Реальность вовне, но для сохранения и усиления ее присутствия. Подобную роль в жизни мага играет "символическая смерть", смерть-символ. По сути дела, безупречность со всеми ее атрибутами и сталкинг — это медленная смерть эго, за которой только и возможно новое рождение.

"Одним из таких символов (первичных для философии) является «смерть». На первый взгляд, этот символ прост хотя бы по той причине, что мы можем, как я сказал, увидеть иную реальность, гражданами которой мы себя осознали, будучи готовы при этом расстаться с самими собой как не необходимыми, не абсолютными и т. д. Но это на первый взгляд, поскольку в действительности расстаться с собой оказывается очень трудно. И в то же время, если мы не готовы при расшифровке или освоении символа смерти расстаться с собой, то не увидим иное." (Там же, с. 43.)

Воин умирает, не умирая. Сталкер же словно учится иностранному языку — языку жизни «там» и жизни «здесь». Он внимательно «выслеживает» те импульсы своей натуры, которые неприемлемы для мира Реальности, затем переводит их на язык «инобытия», там принимает решение и, вернувшись, вступает в игру. От таких бесчисленных «переводов» язык в чем-то серьезно видоизменяется: его отдельные элементы делаются все более отточенными, другие — «отстраняются», т. е. становятся непонятными для внешнего наблюдателя. Это касается всей сферы повседневной жизни: эмоций, решений, поступков, манеры поведения, мотивации и т. д. и т. п. Но сталкинг достигает своей вершины в "идеальном переводе" (если уж и дальше пользоваться лингвистическими аналогиями) — когда все элементы личности, стереотипы поведения, декларируемые мотивы и способы их достижения ничуть не вызывают неприятия, подозрительности или раздражения. Здесь-то и начинается игра — довольно странная, но никому не причиняющая вреда. Эта игра включает в себя проверку собственного сталкинга в самых разнообразных ситуациях. При этом, скорее уж, страдают сами экспериментаторы, ибо часто выбирают себе поистине ужасающих партнеров. Вспомните, с каким юмором сталкеры составили классификацию "мелких тиранчиков" — подлинных мучителей всего живого вокруг себя. И это вовсе не природная склонность к мазохизму: просто экстремальные условия вынуждают воина «выслеживать» такие чувства, комплексы и подсознательные мотивы, которые при спокойном течении жизни могут не выявиться никогда. При любых обстоятельствах сталкер охотится за собой:

"Охотник просто охотится, — сказала она (Ла Горда). — Сталкер же выслеживает все, включая самого себя.

— Как он делает это?

— Безупречный сталкер может все обратить в жертву. Нагваль говорил мне, что мы можем выслеживать даже собственные слабости <…>

— Как может человек выслеживать свои слабости, Ла Горда?

— Точно таким же способом, как ты выслеживаешь жертву. Ты разбираешься в своем установившемся распорядке жизни, пока не узнаешь все действия своих слабостей, а затем приходишь за ними и ловишь их в клетку, как кроликов." (V, 510)

Всякая ситуация, мысль или реакция — то, что составляет повседневную жизненную практику — для сталкера является вызовом, проверкой и упражнением. Дон Хуан любит повторять два слова — вызов и шанс. Жизнь представляется воину вызовом, который одновременно есть шанс достичь высокого контроля. Подобные образы использует основатель логотерапии В. Франкл: "У человека с улицы мы можем научиться тому, что быть человеком означает постоянно сталкиваться с ситуациями, которые одновременно — шанс и вызов, которые дают шанс осуществить себя, не уклонившись от вызова осуществить смысл. Каждая ситуация — это призыв: сначала — услышать, затем — ответить. " (В. Франкл. Детерминизм и гуманизм: критика пандетерминизма.)

Для того, чтобы принять вызов и использовать свой шанс, сталкер следует выработанной стратегии. Сталкер Флоринда, описывая эту стратегию, иллюстрировала основные положения событиями из собственной жизни, когда она, вовлекаемая в мир магии, сама стала объектом сталкинга. Но следует помнить, что нижеприводимые принципы могут (и должны) применяться, главным образом, к самому сталкеру и его внутреннему пространству:

"Первым принципом искусства сталкинга является то, что воин сам выбирает место для битвы. Воин никогда не вступает в битву, не зная окружающей обстановки…

Отбросить все, что не является необходимым, — вот второй принцип искусства сталкинга…

Приложи всю имеющуюся у тебя сосредоточенность и реши, вступать или не вступать в битву, потому что любая битва — это борьба за собственную жизнь. Это — третий принцип искусства сталкинга. Воин должен хотеть и быть готовым стоять до конца здесь и сейчас. Но не как попало…" (VI, 225, 227)

Четвертый принцип состоит в правильном расслаблении: "Расслабься, отступись от себя, ничего не бойся. Только тогда силы, ведущие нас, откроют нам дорогу и помогут нам. Только тогда." (VI, 227)

Пятый принцип сталкинга можно было бы назвать "тактическим отступлением":

"Встречаясь с неожиданным и непонятным и не зная, что с ним делать, воин на какое-то время отступает, позволяя своим мыслям бродить бесцельно. Воин занимается чем-нибудь другим. Тут годится все что угодно." (VI, 227)

Шестой принцип — это максимальное сжатие времени: "воин сжимает время, даже мгновения идут в счет. В битве за собственную жизнь секунда — это вечность, вечность, которая может решить исход сражения. Воин нацелен на успех, поэтому он экономит время, не теряя ни мгновения." (VI, 227)

Следуя этой стратегии, Нагваль вовлек в учение Флоринду. "Сначала он затащил Флоринду на свое собственное поле битвы, где она оказалась в его руках. Он заставил ее отбросить то, что не было существенным; он научил ее, как сделать собственную жизнь однонаправленной при помощи решения; он обучил ее расслаблению; для того, чтобы помочь ей заново собрать свои ресурсы, он заставил ее войти в совершенно новое состояние оптимизма и уверенности в себе; он научил ее уплотнять время; и, наконец, он показал ей, что сталкер никогда не выставляет себя вперед." (VI, 235)

Если вкратце проанализировать последовательность этой работы сталкинга, то мы увидим, как легко она проецируется на внутреннее содержание любой практики:

1) Вы находите внутреннюю обстановку подходящей для изменения в том случае, если нет явных или подсознательных препятствий к проведению работы. Вы внимательно наблюдаете за собой и ждете момента, когда сопротивление вашей психики не сможет одолеть вас.

2) Вы отбрасываете несущественные детали, способные затруднить «выслеживание» (внешние обстоятельства, внутренние ассоциации, предрассудки и т. п.).

3) Взвесив итоги предыдущих операций, вы должны принять решение, сразу взяв на себя полную ответственность за результат, решение безоговорочное и окончательное.

4) В процессе работы вы периодически отдаетесь расслаблению — во-первых, чтобы накопить силы, во-вторых — чтобы не терять ощущения среды, вас окружающей. Расслабление дает вам гибкость, чуткость и умение лавировать.

5) Если задача требует неизвестного вам подхода, вы на время отступаетесь от нее, рассеиваете внимание, пока не почувствуете, что решение найдено.

6) Когда же «выслеживание» проведено успешно, вам остается использовать всю свою скорость и решительность для трансформации «жертвы». Это и есть сжатие времени.

Заключительный, седьмой принцип сталкинга касается одной очень важной детали: сталкер никогда не выставляет себя вперед. Тому есть две причины: во-первых, часть нашего сознания, осуществляющая подобный контроль, не терпит пристального к себе внимания. Ее механизм тонок, а ее влияния интимны. Сознательно вычленяя сталкера в себе, мы парализуем его. Позвольте ему совершать свою работу в полном уединении. Во-вторых, эго, нацепившее на себя маску сталкера, превращается в самодовольное, заносчивое существо с зарождающейся манией величия. И в первом и во втором случае сталкинг автоматически прекращается.

Конечно же, успешный сталкинг — это всегда волевой акт. В этом смысле предлагаемая стратегия только предлагает добиться его оптимизации. При отсутствии цели воина техника не принесет плодов. Как верно заметил В. Франкл, "сила воли определяется ясностью и глубиной понимания собственных целей, искренностью принимаемых решений и в немалой степени — навыками принятия решений." (Там же, с. 214.)

В космосе дона Хуана принятие решения — это то же самое, что включение намерения, а это, в свою очередь, приходит вместе со сдвигом точки сборки. Иными словами, чем чаще вы намереваетесь что-то совершить и добиваетесь своего, тем легче ваша точка сборки сдвигается в это положение.

"Дон Хуан остановился и пристально на меня взглянул. А затем, после несколько напряженной паузы, повел речь о сталкинге. По его словам, начало этого искусства было весьма скромным и чуть ли не случайным. Просто новые видящие заметили, что, когда воин ведет себя непривычным для него образом, внутри его кокона начинают светиться не задействованные до этого эманации. А точка сборки при этом смещается — мягко, гармонично, почти незаметно.

Это наблюдение заставило новых видящих взяться за практику систематического контроля своего поведения. Назвали ее искусством сталкинга. Дон Хуан отметил, что при всей своей спорности это название все же весьма адекватно, поскольку сталкинг заключается в особого рода поведении по отношению к людям. Можно сказать, что сталкинг — это практика внутренней, никак не проявляющейся скрытности.

Вооруженные этим методом новые видящие придали своему взаимодействию с известным уравновешенность. И это принесло плоды. Посредством продолжительной практики сталкинга они заставляли свою точку сборки неуклонно перемещаться." (VII, 403–404)

Нам же не следует забывать, что намерение (сущность волевого акта, обеспечивающего сам процесс сталкинга) функционирует вне описания мира. Более того, намерение высвобождается только благодаря устранению описания. В состоянии первого внимания мы так или иначе озабочены идеалами, ценностями, критериями, нравственностью или этикой — в таких условиях тонкий контроль поведения, осуществляемый через намерение (или незначительный сдвиг точки сборки) практически невозможен. Подсознательное, прошедшее тщательный перепросмотр, вместе с установками, выработанными безупречностью, — вот что определит характер действий сталкера, а вовсе не этические сомнения или здравый смысл. Подлинный сталкер «охотится» за самим собой, и не стоит приписывать ему побуждения, которых он не имеет. Вот почему дон Хуан рекомендовал ученикам изучать сталкинг в состоянии повышенного осознания:

"Сталкинг — одно из двух величайших достижений новых видящих, продолжал дон Хуан. — Они решили, что современный нагваль должен обучаться сталкингу, только находясь в состоянии повышенного осознания, когда точка сборки сдвинута уже достаточно глубоко влево. Дело в том, что принципы этого искусства нагваль должен изучать, будучи свободным от груза человеческого инвентарного перечня. Ведь так или иначе нагваль — лидер группы. Чтобы успешно вести своих воинов, он должен действовать быстро, без предварительных раздумий." (VII, 404)

Флоринда, например, так описывает три основных результата систематической практики сталкинга: "Первый — сталкер обучается никогда не принимать себя всерьез, уметь смеяться над собой… Второй — сталкер приобретает бесконечное терпение. Он никогда не спешит и никогда не волнуется. Третий — сталкер бесконечно расширяет свои способности к импровизации." (VI, 236)

Быть может, это сталкинг, эта игра с самим собой впервые по-настоящему рождает человека — не так, как в медитациях типа «свидетель», где внешние переживания выхолощены до автоматизма, а сознание целиком занято сосредоточением на Божественном (помните, как у Вильямса: "Контроль без глупости изолирует нас от жизни и мешает нам что-либо понять…"?), но в виде сознательной, подвижной и развивающейся сущности — вполне в духе определения того же В. Франкла: "Если бы нам надо было дать определение человеку, мы бы сказали, что человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип), другими словами, это существо, которое превосходит все эти детерминанты — либо побеждая их и формируя по-своему, либо намеренно подчиняясь им.

Этот парадокс подчеркивает диалектическое свойство человека: в присущей ему извечной незавершенности и свободе выбора заключено то, что его реальность — это потенциальная возможность. Он не является еще таким, каков он есть, таким он лишь должен стать." (В. Франкл. Общий экзистенциальный анализ.)

Но практик, стремящийся на деле реализовать истинную природу своего существа, куда как далек от философских и нравственных рассуждений! Для него вся проблема сводится, в конечном счете, к восприятию. И если уж мы говорим о поведении, о личностных установках, то все равно рано или поздно приходим к фундаменту этого замысловатого здания, т. е. к тоналю и перцептуальному аппарату. Потому дон Хуан окончательно определил сталкинг как "умение фиксировать точку сборки в том месте, куда ее необходимо поместить". Фиксация определяет безупречное реагирование (этичное по определению), а дисциплинированное реагирование вызывает точную фиксацию. Как видите, сталкинг повседневного поведения в необычном режиме восприятия естественно переходит в сталкинг восприятия — обязательное условие продуктивного сновидения:

"Он объяснил, что если точку сборки не удается зафиксировать, нет никакой возможности воспринимать гармонично. В таком случае мы будем воспринимать калейдоскопическую картину несвязанных друг с другом образов. Вот потому маги прошлого уделяли сталкингу столько же внимания, сколько и сновидению." (IX, 109)

Внутренняя чистота, достигнутая перепросмотром, полное овладение суматошной игрой образов, надежд и влечений приводит к серьезным психологическим последствиям. Китайский философ сказал, что "сердце мудреца должно быть пустым". Ясно, что внутренняя «пустота» сталкера не может не сказываться на характере его восприятия. Дон Хуан называл это "разворотом головы". Нам трудно понять эту аллегорию, ибо речь идет о непостижимом для ординарного сознания опыте. Остается только поверить, что эффект этого приема поразителен:

"Сталкеры действительно поворачивают голову, однако они делают это не для того, чтобы повернуться лицом в новом направлении, а для того, чтобы по-другому взглянуть на время. Сталкеры обращены лицом к времени наступающему. Обычно же мы смотрим на время, уходящее от нас. Только сталкеры могут менять направление и поворачиваться лицом к накатывающемуся на нас времени.

Флоринда объяснила, что поворачивание головы не равносильно взгляду в будущее, а означает, что время видится как нечто конкретное, хотя и непонятное." (VI, 238)

Словом, сталкинг таит в себе еще много неразгаданного. Кастанеда был ошеломлен, когда вместе с доньей Соледад — самым сильным сталкером из отряда — погрузился в пучины совершенно неведомых ему миров. Возможно, в своей специфической работе сталкеры наталкиваются на зоны восприятия, недостижимые для сновидящих по неизвестным причинам. Как бы то ни было, о сталкинге мы сказали немного. Видимо, эта область была недостаточно изучена и самим Кастанедой. Многое остается неясным. Скажем, не благодаря ли "повороту головы" так удивительно помолодела донья Соледад? Сталкеры по-прежнему хранят тайну Времени.

Напоследок хочу лишь процитировать наставления Флоринды, в которых так чудно передан подлинный дух сталкера:

"Первое предписание правила состоит в том, что все, окружающее нас, является непостижимой тайной.

Второе предписание правила состоит в том, что мы должны пытаться раскрыть эту тайну, даже не надеясь добиться этого.

Третье предписание правила состоит в том, что воин, зная о непостижимой тайне окружающего мира и о своем долге пытаться раскрыть ее, занимает свое законное место среди тайн и сам себя рассматривает как одну из них. Следовательно, воин не знает конца тайны бытия, будь то тайна бытия камешка, муравья или его самого. В этом заключается смирение воина. Каждый равен всему остальному." (VI, 226)

Подведем краткие итоги техник и дисциплин дон-хуановской магии.

Ученик становится на тропу знания, когда осознает фундаментальную посылку всей системы: мир отличен от нашего описания мира. Принятие истинной дихотомии бытия тональ — нагуаль, если оно вызывает стремление к нагуалю, превращает ученика в воина. На пути воина он знакомится с тремя техниками, безупречностью, сновидением и сталкингом. Безупречность обеспечивает избыток психической энергии, снижая силу фиксации центра восприятия (точки сборки); сновидение использует естественную подвижность восприятия во время сна и, благодаря избытку энергии, полученной от безупречности, пробуждает перцептуальный аппарат в такой степени, что фиксирует внимание в сновидении по модели бодрствующего сознания. Сталкинг, в свою очередь, резко усиливает способность контролировать внимание вообще (в т. ч. и во сне), в результате — совершенствует безупречность, что еще увеличивает энергообеспеченность системы. Кроме того, сталкинг значительно снижает сопротивление подсознательного (через перепросмотр) и этим облегчает работу со сновидениями.

Одновременно воин применяет тактику неделания, которая исполняет сразу две задачи: разрушает стереотипы перцепции поведения, а также подготавливает к активизации структуры и инструменты, прежде дремавшие в неосознаваемых областях психики. Главный инструмент неделания, вскрывающий "описание мира" и позволяющий соприкоснуться с иными режимами восприятия — остановка внутреннего диалога. Таким образом, безупречность, сталкинг и неделание оказываются общим источником той энергии, которую последователи дона Хуана называют волей.

Когда воля начинает активно проявлять себя в существе воина, он быстро убеждается в том, что она: а) является силовым комплексом, тесно связанным с непостижимыми просторами Реальности (нагуаля), б) встречает на своем пути препятствия и не является абсолютно свободной, и в) функционирует совершенно непостижимым образом. Поэтому маги начинают признавать в ней космическую стихию, которую называют намерением. В дальнейшем, когда выяснилось, что та же сила смещает точку сборки, а равно фиксирует ее, в конечном счете, наделяет нас осознанием либо отнимает его, маги оценили намерение как фундаментальное качество бытия и нарекли абстрактным (о чем в следующей части книги). Важно и то, что несгибаемое намерение (т. е. безупречное действие, сопряженное с внутренним настроением на цель — достаточно длительное и сосредоточенное) вызывает «резонансные» явления в энергопотоках внешней вселенной, что, по сути, и делает возможными высшие достижения дон-хуановской магии. Хорошо отработанный сталкинг фиксирует переместившуюся точку сборки в любом измененном положении, а это равнозначно полноценному восприятию и полноценному энергообмену в избранной позиции.

Рис. 4.

Рис. 5

Обратите внимание на рисунки 4 и 5. Вы легко заметите, как тесно взаимосвязаны различные техники, приемы и дисциплины в том знании, что предлагает Карлос Кастанеда. Здесь участвует каждая методика, исполняющая свою задачу, которую необходимо разрешить для достижения конечной цели. Вы не найдете ни одного украшения, ни одной фантазии, рассчитанной на любителей поверхностных тайн. Даже "бег силы" — особый прием, позволяющий быстро бежать в полной темноте по пересеченной местности — оказывается приемом «разрушения» описания мира и способом пробуждения второго внимания, питающего сновидение. (Схема 4 составлена в соответствии с информацией К. Кастанеды — книга "Сказки о силе".)

Заключая раздел "Воины нагуаля", мы хотим еще раз подчеркнуть, что начало всякой магии (если это не фокусничество) лежит в самом факте осознания. Через осознание мы предчувствуем Реальность, безмерную ее широту, бессмертие и свободу. Через осознание Реальности мы прозреваем в отношении самих себя и вычленяем тональ как необходимую, но условную машину, недостаточно гибкую и полную противоречий. Если же мы становимся в позицию исследователя, то постепенно разбираем, отчего работает тональ и каким именно способом. Результатом этих длительных и кропотливых исследований становится не только описание его внутренних проблем, но и — самое главное — разработка практических дисциплин, позволяющих устранить навязанные человеческой формой ограничения.

Тогда и выясняется, что режим восприятия теряет свою жесткость от разрушения "описания мира", от безразличия к смерти и собственной важности, а контролируемое и осознанное поведение (сталкинг) предохраняет пошатнувшийся тональ от депрессий и самоубийства. Практическое использование сталкинга и безупречности, в свою очередь, вызывает спонтанную приостановку внутреннего диалога — и тут оказывается, что раскрывшееся безмолвие дает мощный толчок к переходу в другой, ранее неведомый режим восприятия. К тому же избыток перцептивной энергии, способность контроля над вниманием открывает индейскому магу удивительную страну снов, и сновидение становится еще одной областью для применения безупречности и сталкинга. Так контроль проникает все глубже в психическое пространство личности.

Маг окончательно теряет "человеческую форму", делается «текучим» и вместе с тем — а это самое главное — вновь обретает утраченную целостность (res integra).

В таком состоянии маг приходит к единственному инструменту — намерению, и к бесконечному полю его бесконечной реализации (реализации онтологической, экзистенциальной) — Реальности, или нагуалю. Не к борьбе и не к власти — к чистому постижению движется он, следуя за вечной энергией бытия.