«Такие проделки, царевна, и правда больше никому не удаются, но я могу поклясться, что никакой он не бог еще и потому, что все его чудеса не имеют никакого смысла. Он нас поражает, но когда удивление проходит, мы испытываем разочарование. В первые дни мы просили у него все новых и новых чудес – нам было интересно; но потом они нам приелись, и говоря по правде, нам даже стало стыдно, да и ему тоже, потому что фокусы эти просто забава и никакого толку от них нет. А разве бог станет стыдиться своих чудес? Станет себя спрашивать, какой в них смысл?»

(Т. Уайлдер «Мартовские иды.»)

«Сумма технологии» была создана в самом начале шестидесятых годов XX века и вобрала в себя мироощущение предыдущего десятилетия. Может быть, это было и самое счастливое время в долгой истории городской европейской культуры, но сегодня она кажется слишком уж простой – эпоха ламповой электроники и реактивной авиации.

Позитивистский подход господствовал безраздельно, хотя в построениях теоретиков проступали контуры совершенно иных Вселенных. «Ум истончался в преньях о вампире...» Все же мир оставался четким, как черно-белая фотография. Прошлое было фиксировано, настоящее – известно, а неопределенность в картине будущего создавалась лишь угрозой термоядерной войны. Война была вероятной, и, следовательно, вероятностной: это слово должно было напоминать о волновой механике, квантовом дуализме, соотношении Гейзенберга, «копенгагенской трактовке» – о всем том понятийном аппарате, который архивирован нарративом «вероятность». Подобных параллелей, однако, не проводили. Наверное потому, что техника анализа семантических спектров, позволяющая находить неочевидные метафорические соответствия, будет создана В.Налимовым лишь спустя два десятилетия.

«Сумма технологии», как и любая хорошая научная работа, в чем-то выходит за рамки своего времени, в чем-то соотносится с ним. «За первое – мое уважение, за второе – улыбка»[305].

И проблема не состоит в том, чтобы указать на те или иные ошибки С.Лема. За сорок лет изменилось само «пространство решений», да и понятие истинности стало иным. В известном смысле эта статья – просто еще одна глава к «Сумме...», призванная оттранслировать ее смыслы на язык начала XXI столетия.

Время безраздельного господства традиционной науки завершилось на рубеже 1970-х. К этому времени физический мир казался уже изученным, и предметом естественнонаучного познания стала высшая психическая деятельность. После ряда беспомощных и бесполезных экспериментов (у С.Лема описаны опыты О.Тихомирова, якобы доказывающие, что интуитивное видение есть иллюзия и самообман) выделилось два основных направления исследования.

«Парапсихологи» начали изучать «нечеткие способности», присущие человеку[306]. В результате был получен огромный массив статистических данных, ничего не доказывающих и не опровергающих. По сей день одни и те же экспериментальные серии по-разному интерпретируются адептами и противниками экстрасенсорного восприятия. Можно предположить, что как первые, так и вторые кардинально недооценивают сложность проблемы.

Статистические законы не применимы к «единичным случаям» и физически точны, когда число событий сопоставимо с числом Авогадро, то есть порядка 10²³. Экспериментальный материал в области парапсихологии образуют сотни тысяч испытуемых и десятки миллионов опытов (таким образом, грубая оценка «сверху» дает число измерений порядка 10⁷). При такой разреженности «облака событий» степень пригодности статистических законов неочевидна и, в сущности, определяется процедурой интерпретации. Всякая экспериментальная серия будет давать некое отклонение от случайного распределения. Такое отклонение можно объяснить теорией вероятности, а можно – существованием «парапсихологических полей». Но «вероятность» всегда намекает на квантовые эффекты и рождает призрак «проблемы скрытых параметров» или ее близкого аналога. Если парапсихологические явления представляют собой макроскопические квантовые эффекты, то для их регистрации требуется эксперимент, много более точный, нежели средневековое убожество с угадыванием карт Зенера. Понятно, что «квантовый» характер парапсихологии – это лишь простейшая догадка, в то время как реальный механизм может быть намного сложнее. Если, конечно, он существует.

Таким образом, тридцать с лишним лет исследований принесли лишь два «реперных факта», которые не согласуются между собой. Вся индустрия азартных игр работает против гипотезы о «нечетких способностях». С другой стороны сравнительная надежность прогнозов общественного мнения (а в широком смысле – вся индустрия рекламы) указывают на существование парапсихологических сил и их родство с социоглюонным взаимодействием[307]. Между этими крайностями имеется огромное количество «единичных» случаев ясновидения или телепатии, которые не могут быть исследованы статистически, но создают – у непредвзятого человека – вполне определенное впечатление.

Второе направление исследования было в чем-то комплементарно парапсихологии, а в чем-то альтернативно ей. Речь идет об открытии и исследовании измененных состояний сознания. На этом пути наука Запада непосредственно столкнулась с трансценденцией Востока и обнаружила, что Вселенная не сводима к физическому миру.

Это открытие сначала вызвало шок, потом – ливень исследований (инициированных армией и ею же запрещенных, как только выяснилась их абсолютная военная бесполезность) и, наконец, обернулось «революцией сознания». Государства подавили первый опыт предельного раскрепощения психики ради новых горизонтов восприятия мира (и не случайно по обе стороны «железного занавеса» это обернулось тотальным наступлением реакции), но некоторая часть накопленного опыта была сохранена и востребована.

Когда создавалась «Сумма технологии», господствовало всеобщее убеждение, что существует «правильная» картина мира. Одни видят ее лучше (понятно, что это ученые), другие – хуже, есть и совсем «слепые» – они целиком и полностью находятся в плену заблуждений.

Последовательная позитивистская трактовка мироздания настаивала на объективности Истины. «Революция сознания» разрушила этот мираж, заменив единую картину мира совокупностью личных Тоннелей Реальности[308].

Тоннель Реальности – это тоже чертеж Мироздания, но Мироздания субъективного, отвечающего убеждениям данного конкретного человека и только для этого человека существующего. Все Тоннели хотя бы в чем-то различны, но некоторые из них могут перекрываться в значительной информационной области: так возникают идентичности, структурирующие социумы.

Тоннели Реальности могут быть шире или уже в смысле мировосприятия, но ни один из них не охватывает Вселенную. Поэтому нет «правильной картины мира», есть элементы мозаики, из которых эта картина может быть составлена теми, кто научится интегрировать Тоннели. (Метафора мозаики, возможно, не вполне точна. Правильнее было бы назвать индивидуальный Тоннель Реальности фрагментом голограммы. По такому фрагменту можно восстановить всю картину, но чем он меньше, тем хуже качество изображения.)

Естественнонаучное понимание мира, в рамках которой создавалась «Сумма», воспринимается сейчас как один из фрагментарных Тоннелей.

Хотя Тоннелей Реальности сколь угодно много, способов познания известно всего три, и с этой точки зрения статус науки остается очень высоким. Лишь она распаковывает смыслы природы и общества, предлагая Человечеству устойчивое, воспроизводимое, транслируемое знание. Но только искусство (субъективное, личное, эмоциональное познание) распаковывает смыслы человеческой жизни. И лишь трансцендентное, экзистенциальное познание способно переносить информацию между индивидуальными Вселенными, объединяя миры и рождая идентичности.

Так это видится сейчас, на пороге XXI столетия от рождества Христова.

Современное прочтение «Суммы технологии» должно опираться на представление о Тоннелях Реальности, на равноправие форм познания и, наконец, на фундаментальное для экзистенциальной психологии понятие контуров сознания.

В работах Т.Лири[309] и Р.Уилсона рассматривается восемь таких контуров, но лишь первые шесть из них вполне доступны для восприятия. Согласно данной модели поведение человека (в том числе и высшая форма этого поведения – познание) может быть представлено как результат взаимодействия жестко заданных (импринтированных) программ, образующих паттерны (образы) поведения. Наиболее древним является биовыживательный контур, связанный с образом Матери. Этот контур «отвечает» за биологическую «просто жизнь», и в частности за питание. Он инициирует чувство безопасности и инстинкт самосохранения. В известном смысле он связывает данную личность со всей предшествующей историей биологической жизни на Земле.

Территориально-эмоциональный контур метафорически замыкается на образ Отца. Контур «отвечает» за агрессивное и уступчивое поведение, за контроль над определенной территорией, порождает понятие иерархии и служит паттерном для таких фундаментальных организующих структур, как армия и национальное государство.

Семантический контур первый, который можно назвать «специфически человеческим». Он «отвечает» за членораздельную речь и определяет наличие у индивидуума разума и его ограничений. Семантический контур «аппаратно поддерживает» логическое и математическое мышление и является Образом науки.

Социополовой контур прорисовывает характер взаимодействия людей в больших организованных группах. Часто ошибочно полагают его простоту, древность и повсеместную импринтированность. В действительности социополовой контур возник (как социальное, а не индивидуальное «изобретение») не ранее Средневековья. Он обусловливает принципиальную возможность существования больших городов, тоталитарных идеологических структур и современной индустриальной цивилизации.

Эти четыре контура образуют первый Круг психики и относятся к прошлому и настоящему. Следующие четыре должны или могут быть инсталлированы в будущем.

Пятый, нейросомантический контур есть некий аналог биовыживательного, но на ином – информационном, метагалактическом уровне. Он пассивен и инстинктивен, но речь идет об инстинкте мыслесохранения, пассивном проникновении в тайны мироздания через интуитивные «проколы сути» и трансцендентные практики. Сутью «революции сознания» была случайная или принудительная инсталляция пятого контура при помощи галлюциногенов. В наше время использование таких препаратов строго запрещено, взамен разработаны трудоемкие, но, как будто бы безопасные тренинговые упражнения[310].

Людей, свободно оперирующих понятиями шестого, нейрогенетического контура, очень мало. Насколько можно судить, этот контур управляет связью индивидуума и коллективного (в том числе, видового) бессознательного. Мы не знаем, какими возможностями овладевает человек, полностью инсталлировавший у себя этот поведенческий паттерн. Во всяком случае, Боги и Демоны, похоже, существуют именно на этом уровне.

Предыдущий, пятый контур позволяет излечивать целый спектр соматических болезней. Шестой, по-видимому, дарует некую форму бессмертия. Высшие контура (нелокальный квантовый и контур метапрограммирования) обеспечивают связь индивидуума со Вселенной, но на сегодняшний день представляются очень далекой от Homo Sapiens абстракцией.

Контурная модель четко высвечивает противоречие: наука как метод познания мира, пронизывает все уилсоновские контура, но наука, рассматриваемая как основа картины мира (акцептованного Тоннеля Реальности) целиком лежит на третьем, семантическом уровне; она не только ограничена, но и гордится своей ограниченностью.

Это противоречие, осознанное, отчасти отрефлектированное в последней четверти XX века, привело к серьезным социальным и цивилизационным последствиям.

Прежде всего, необратимо нарушилось равновесие между наукой и лженаукой.

Связано это было с процессом огосударствления науки, который начал развиваться в конце XIX века и ускорился после создания атомной бомбы. Государственное финансирование сначала привело к росту исследований, но затем случилось неизбежное: официальная наука, охваченная административным управлением, потеряла креативность[311]. Так наука постепенно покинула позицию «творца» – «распаковщика истинных смыслов», и заняла позицию «критика» – «ниспровергателя смыслов ложных».

В концу XX столетия наука приобрела замкнутый, более того – кастовый характер, а процесс познания был полностью регламентирован, дабы удовлетворять сакраментальной формуле «отрицательный результат – тоже результат». Тогда наука быстро разделилась на государственную, которая сейчас получает преимущественно отрицательные результаты и очень скоро начнет получать только их, и корпоративную, в чью задачу отнюдь не входит выяснение истины.

С другой стороны, информационное поле цивилизации стало настолько насыщенным, а методы работы с информацией (компьютер, сеть, поисковые системы) настолько технологически простыми и удобными, что познание перестало нуждаться в методологической организации. Иными словами, возродилось индивидуальное мыслетворчество доиндустриальной эпохи, когда просвещенные аристократы играли в вист и в перерывах между робберами обсуждали упругие свойства идеального газа.

В результате четкая дихотомия науки и лженауки, характерная для эпохи 1960-х, потеряла смысл. Сейчас скорее противопоставлены две формы научного познания – креативное и критическое.

Наука в узком смысле этого термина – наука индустриального общества – содержит обязательную отсылку к опытному знанию (формула: «...следует из опыта существования человечества»), таким образом, она включает базовые конструкты четвертого, социо-полового, психического контура. В ряде случаев такие взаимосвязи могут модифицировать поведение науки вплоть до потери ею атрибутивного свойства объективности. Примеры тому многочисленны. Это и выполнение «научных обоснований» по заказу государства или бизнес-структур, и, например, модификация результатов исследования в соответствии с текущим состоянием общественной морали.

В 1963 году пространство технологий было непосредственно связано с «камбиевым слоем» науки. Сейчас выделился целый класс исследователей, которые не занимаются наукой. Они либо конструируют технологии (объясняют, «как сделать»), либо работают в креативном слое – занимаются философией/религией/трансценденцией/эзотерикой, то есть в конечном итоге тем, что в XIX столетии было принято именовать метафизикой.

Согласно их утверждениям, технология может опираться на науку, но это, вообще говоря, совершенно не обязательно. Так, ряд вполне работоспособных технологий древнего мира эксплуатирует трансцендентное познание в форме религии; катапульты и баллисты, равно как и корабли, серийно строились задолго до появления соответствующих разделов фундаментальной и прикладной науки.

Метафизика же вообще не может опираться на науку. Дело в том, что она напрямую «работает» с теми парадигмами, постулатами и аксиомами, которые рассматриваются в науке как априорная данность. Наука принципиально не способна ответить на вопрос о своих иррациональных основаниях – хотя бы потому, что ответ будет субъективен и иррационален «по построению».

Кроме того, метафизика явно включает субъективные элементы. Например, в процедуре квантово-механической «зашнуровки» прямо учитывается влияние личности исследователя на предмет исследования.

Метафизика очень скептически относится к понятию доказательства. В самом деле, математический вывод есть приемлемое доказательство для личности, у которой импринтирован третий контур. Но приказ (или прямое проявление силы) служит доказательством на уровне второго контура. Общественная мораль, выраженная в законах, есть «доказательство истинности» на четвертом контуре. Индивидуальное прозрение (видение) – на пятом. Первый контур не содержит в себе противоречий, преодолением которых являются доказательства, а «старшие контура», начиная с шестого, по-видимому, преобразуют противоречия автоматически.

Таким образом, очень трудно найти убедительную причину, по которой обязательно следует приводить доказательства суждений, отвечающие определенному научному стандарту: наличие математической модели, ссылки на предшественников, опытные обоснования и пр. Замечу в этой связи, что уравнение Шредингера, например, не доказано. Оно было написано, и с тех пор им пользуются. Равным образом не доказан принцип неопределенности Гейзенберга. Менее известен тот факт, что все так называемые «доказательства» справедливости общей теории относительности (смещение перигелия Меркурия, отклонение луча света в поле Солнца и т.д.) могут быть интерпретированы в рамках ньютоновской механики, причем для этого строится один-единственный эпицикл, являющийся для любого астронома истиной в последней инстанции: признается, что Солнце имеет нетривиальную внутреннюю структуру.

Конечно, такое положение дел порождает проблему «критерия истинности», в общем виде неразрешимую.

Когда создавалась «Сумма технологии», предполагалось, что возможности Человечества оперировать энергиями будут развиваться экспоненциально. Это подразумевало ионные и атомно-импульсные ракетные двигатели к концу шестидесятых, термоядерные электростанции – в восьмидесятых, первые опыты с фотонным приводом в начале девяностых. Во всяком случае, считалось очевидным, что к рубежу веков будет полностью освоена «Малая Система», а в зоопарках появятся марсианские животные. Сегодня мы знаем, что никаких «прорывов» в двигателестроении и топливной энергетике не произошло: по-прежнему «кровью» экономики является нефть, самолеты не стали ни на йоту быстрее, безопаснее или вместительнее, а вывод грузов на орбиту все еще осуществляется с помощью химического топлива.

Не оправдались и предположения, что после окончания «холодной войны» жизнь станет более безопасной, а политика – предсказуемой. В точности наоборот: крушение биполярного миропорядка привело к структурному хаосу в международных отношениях и резкому возрастанию напряженности. Прогрессирующий распад некогда единого мира на домены, поглощение этих доменов религиозными идентичностями разных толков, нарастающие этно-культурное перемешивание – все это дало У.Эко основание говорить о приходе «нового феодализма»[312].

В рамках тех временных масштабов, которыми оперирует «Сумма технологии», подобное развитие событий может рассматриваться как малосущественная флуктуация. Речь идет не о том, что С.Лем что-то предсказал «неправильно», «Сумма» – это не пророчество Нострадамуса, а скорее абрис тех далеких берегов, «о которых в лоции нету». Автор создал блок-схему цивилизационных паттернов, развернутую на тысячелетия. Но «все, что мы читаем, мы читаем про себя», и в наши дни контекст восприятия сильно переменился.

Нас гораздо больше интересуют информационные и духовные аспекты развития цивилизации, нежели материальные и энергетические.

«Гипотеза о выращивании информации» задает самый многообещающий (на сегодняшний день) вектор развития из числа предлагаемых «Суммой технологии». Понятно, что трудолюбиво выстроенные С.Лемом эволюционные схемы годятся только в качестве «доказательства существования». Действительность оказалась и проще, и интереснее.

Способность информации порождать новую информацию (то есть, в терминах неравновесной термодинамики – образовывать автокаталитические кольца) была известна задолго до первых публикаций по синергетике. Строго говоря, таким производством новой информации «из ничего»[313] является вся история жизни на Земле, и не удивительно, что «эволюционный подход» столь широко использовался в «Сумме технологии».

С совершенно других позиций к проблеме выращивания информации подошли математики. Надо сказать, что в отличие от естественных наук (и даже от философии) математика не опирается на опытное знание. Следовательно, в ее построениях нет ничего, что не содержалось бы в исходной аксиоматике. «Математическая костюмерная», о которой писал С.Лем, не нуждается в «ткани». Ей требуется только работа «портного».

Долгое время считалось, что эта особенность математики связана с ее «умозрительностью» и не может быть использована в реальной жизни. Такая точка зрения господствовала и после того, как нашли практическое применение неэвклидовы геометрии, тензорное исчисление, некоммутативные группы. Ключевым термином было именно «нашли применение»: предполагалось, что те или иные «наряды из костюмерной» оказались востребованными по причинам, в значительной мере случайным.

Ситуация изменилась в связи с разработкой в семидесятые годы «аналитической теории S-матрицы», когда сугубо математические преобразования были непосредственно «переведены» на язык физики. Следует подчеркнуть: речь идет не о формальном использовании математического аппарата для решения физической задачи. Суть теории в том, что из очевидных математических требований к матрице рассеяния (она должна быть аналитической комплексной функцией своих переменных) выводятся нетривиальные физические следствия.

«Аналитическая теория S-матрицы» позволила довести некоторые простейшие задачи рассеяния до стадии численных ответов. В более сложных случаях вычислительные трудности оказались непреодолимыми, однако принципиальная возможность самоструктурирования информации не только в идеальном мире математических абстракций, но и в физическом пространстве была доказана.

Следующий принципиальный шаг был сделан в области лингвистики, где русским ученым и философом В.Налимовым был предложен принципиально новый подход к «проблеме значения»[314].

В.Налимов ввел фундаментальное понятие «семантического спектра». В узком смысле этот термин обозначает совокупность всех значений того или иного понятия. В широком – меру неоднозначности при любых преобразованиях семантического пространства.

Понятно, что можно говорить о спектре не отдельных слов, но согласованных мыслеконструкций. На этом пути удалось сформулировать три важнейших закона:

• семантический спектр системы включает в себя спектры всех понятий, образующих систему, но не обязательно сводится к ним;

• чем более связаны семантические спектры систем, тем ближе друг к другу законы, описывающие онтологию этих систем;

• поведение системы может быть описано через последовательный анализ ее семантического спектра.

Последнее утверждение представляет собой базис технологии «распаковки смыслов»[315]. На практике оно означает, что языковая среда может играть в науке ту же роль, которую играет математический аппарат: кроме «аналитической» возможна «лингвистическая теория S-матрицы» (или синтеза макромолекул).

Труды В.Налимова были созданы в первой половине XX столетия (в значительной мере как обобщение опыта квантовой механики: В.Налимов обратил внимание на то, что «нечеткая логика» разговорного языка соответствует «копенгагенской трактовке» волновой механики). Однако идеалистическая теория семантических спектров, настаивающая на существовании взаимосвязи между материальным и информационным миром, не могла быть использована до расширения представлений о познании, вызванного успехами экзистенциальной психологии.

Дальнейшее развитие идей, предложенных В.Налимовым, привело в 1980–1990-е годы к построению теории информационных объектов. Современный подход к информобъектам использует аппарат теории множеств, но здесь разумно ограничиться описательной лексикой, характерной для первых публикаций.

Будем понимать под «информационным пространством» совокупность результатов семантической деятельности Человечества, «мир имен и названий», сопряженный онтологическому. Строго говоря, будучи первичным понятием, информационное пространство не может быть строго определено и задается в виде диалектического противопоставления материальному, физическому, предметному пространству.

Известно, что в материальном мире существуют живые объекты, обладающие свободой воли, интерпретируемой как поведение. Из симметрии пространств аналогичные конструкты должны существовать и в информационном мире. Такую, обладающую собственным поведением «живую информацию» будем называть информационным объектом.

Информационный объект можно также понимать как самовозрастающую (самоструктурирующуюся) информацию, как Представление[316] автокаталитического кольца И.Пригожина.

Будучи «живыми», информационные объекты могут рождаться и умирать. Их физическим воплощением являются устройства, хранящие и перерабатывающие информацию – люди, группы людей, вычислительные системы, сети. Материальные носители могут заменяться без ущерба для информационного объекта, который, таким образом, представляет собой в терминах кибернетики программный, а не аппаратный комплекс. Следует различать физический носитель информационного объекта и воплощение этого объекта в материальном пространстве (Представление). Последнее обязательно существует – из той же симметрии пространств, обладает поведением и связано со «своим» объектом информационно и энергетически.

Простейшим способом получить информационный объект является схематический: берется схема искусственного интеллекта и проецируется на систему, в которой физическими носителями являются люди, группы людей, компьютеры. Полученная система «по построению» является апсихичной, однако она способна пройти тест Тьюринга.

Информационные объекты такого типа называются Големами и известны издавна. Описаны, в частности, Гоббсом, Волошиным, Иоанном Лествиничником. Современная трактовка Голема как искусственного интеллекта, логическими элементами которого служат люди, замкнутые в иерархическую организационную структуру, дана в статье А.Лазарчука, П.Лелика[317].

«Големы Лазарчука—Лелика» обладают весьма простым поведением, которое сводится к питанию, то есть, расширению контролируемой области информационного пространства, и выживанию (сохранению и умножению своей «элементной базы»), по этим признакам Големы и идентифицируются.

Не все Големы суть государства и структурно эквивалентные им конструкты, но все иерархически организованные системы суть Големы. Заметим, что к данному классу информационных объектов относятся «гомеостатические регуляторы экономики», анализируемые С.Лемом.

Многочисленные эксперименты по сокращению управленческого аппарата всякий раз либо приводили к расширению этого аппарата, либо заканчивались крахом реформ и гибелью пользователя – физической или политической. Этот эффект не следует связывать с осознанными интересами бюрократии: ее пассионарная часть выигрывает от любых реформ, поведение же непассионарных элементов активного воздействия на динамику системы не оказывает. Но Голем, разумеется, не видит разницы между своими логическими элементами и воспринимает всякое сокращение их количества как непосредственную угрозу существованию.

Вновь подчеркнем, Голем, будучи информационным объектом, несводим к совокупности своих элементав (чиновников, если речь идет о национальном государстве). Соответственно даже многократная замена аппарата не меняет характера информационных процессов в системе.

С другой стороны, Големы ни в коем случае не надо демонизировать. Это – обыкновенные гомеостатические регуляторы, возникшие естественным (эволюционным) путем. Их психика содержит миллионы, в крайнем случае – десятки миллионов клеток, то есть является весьма примитивной[318]. Големы поддаются управлению со стороны создателя (пользователя), приказы которого выполняются «во чтобы то ни стало», если только они не воспринимаются Големом как угрожающие его существованию. В отсутствие распоряжений со стороны Пользователя Голем поддерживает существующее равновесие и перераспределяет информационные и финансовые потоки таким образом, чтобы обеспечить свой рост. Любой квалифицированный специалист, осведомленный о «программном коде» подобного «бесхозного» Голема, может занять позицию пользователя.

Отрицательное отношение к административным Големам, распространенное в среде интеллигенции, не оправдано. Стремление государственных Големов к безусловному выживанию, вероятно, спасло мир во время Карибского кризиса[319]. Конечно, сознание Големов ничего не знало об атомной бомбе и опасности ядерной войны. Но зато их подсознание имело доступ к психике «элементов» – чиновников и генералов, вполне отдающих себе отчет о возможных последствиях. И Големы, «измученные страшными снами», приняли все необходимые меры. (Среди многих странностей этого кризиса обращает на себя внимание безупречная работа связи, что для СССР 1960-х годов было очень необычно).

Важным свойством государственно-административных информационных структур является потенциальное всемогущество. Голем способен выполнить любое распоряжение, записанное в терминах его «программного кода» (разумеется, не угрожающее его существованию). Но он ничего не будет додумывать сам. Получив приказ произвести индустриализацию без привлечения иностранного капитала, советская административная система быстро и точно выполнила его. Мы говорим «ценой огромных человеческих жертв», однако Голем заботится только о количественной мере своей элементной базы, все остальное нужно оговаривать (программировать) отдельно[320].

Големы интересны также с той точки зрения, что на их базе можно организовать систему управления экономикой, альтернативную рынку и даже самим товарно-денежным отношениям. Как известно, плановое хозяйство нельзя реализовать на практике, хотя с формальной точки зрения задача сводится к тривиальному решению системы линейных уравнений – размерность системы велика настолько, что в реальном времени уравнения не могут быть даже составлены. Однако если население страны целиком включено в информационную структуру Голема, последний знает (на уровне подсознания) все необходимые коэффициенты в любые моменты времени. Но тогда «бессознательно» Голем знает и алгоритм, позволяющий с любой потребной степенью точности согласовывать матрицы производства и потребления, и такой алгоритм может быть распакован эволюционно.

Включим этот алгоритм в пространство смыслов, с которыми оперирует Голем, и вновь поставим ту же самую задачу: выравнять спрос и предложение. Найдем соответствующий алгоритм и опять поместим его в «бюрократическое пространство», которым оперирует Голем: «Намылить! смыть! повторить!» В общем случае получим бесконечную последовательность нерыночных регуляторов экономики, удовлетворяющих самым различным граничным условиям. Среди элементов этой последовательности наверняка найдутся и те, которые позволят построить «земной рай»: экономику, удовлетворяющую любые личные и общественные потребности.

Кратко коснемся других типов информационных объектов.

Научная теория, даже самая примитивная, обладает собственным поведением[321]. Она воздействует на ту информационную область, в которой определена, модифицируя вероятности: факты, отвечающие теории, обретают большую истинность. Если речь идет о классических философских и научных доктринах, способных создавать собственные Представления Универсума[322], воздействие настолько интенсивно, что должно быть интерпретировано как «рождение» и «уничтожение» фактов. Со временем такая доктрина замыкает информационное пространство на себя. Это приводит к формированию в обществе соответствующей идентичности и порождает макроскопический социальный эффект: общество теряет способность воспринимать какую-либо информацию, отвергаемую «господствующей теорией».

«Классические научные теории» представляют собой искусственный интеллект, логическими элементами которого служит организованное научное сообщество. Иными словами, эти информационные объекты структурно подобны Големам, но отличаются от них областью элементной базой и ее информационной организацией, а также – типом деятельности. Такие объекты называют Левиафанами. С технологической точки зрения они интересны, прежде всего возможностью инициировать искусственную эволюцию науки, то есть могут быть применены непосредственно для «выращивания» научной информации[323].

Весьма интересным классом информационных объектов являются Эгрегоры, которые проще всего описываются в социопсихологическом формализме. Наличие глубокой, хотя и не очевидной связи между социальной и индивидуальной психикой дает возможность построить коллективный аналог разложения по субличностям. Такие «субличности социума» и называются Эгрегорами. По построению они психичны и, разумеется, способны пройти тест Тьюринга.

Эгрегоры могут быть рассмотрены как типичные «квазичастицы»: члены разложения коллективной психики в ряд по той или иной совокупности «ортогональных функций». Никто, однако, не мешает рассматривать Эгрегор и как объект, существующий в обыденном смысле.

Рассмотрим взаимодействие человека с эгрегором. Понятно, что Эгрегор модифицирует человека уже тем, что по-разному взаимодействует с различными субличностями. Если личность не держит свои субличности «в узде» (а это происходит практически всегда), Эгрегор рано или поздно вызовет индуктивный «поворот личности в пространстве субличностей». При этом поведение человека модифицируется очень сильно.

Человек, «правильно ориентированный» в информационном поле Эгрегора, усиливает это поле. С другой стороны, Эгрегор по определению обеспечивает социализацию, то есть импринт четвертого контура и функциональную работоспособность Тоннеля Реальности. Кроме того, Эгрегор, как правило, поддерживает существование той или иной универсальной идеи, следовательно, его существование повышает семантическую связность.

Будучи структурно подобным (суб)личности, Эгрегор способен осуществлять те же операции над информацией, что и человек – например распаковывать смыслы или рождать новые.

В рамках концепции «выращивания смыслов» особый интерес представляют Динамические Сюжеты. Элементной базой таких объектов являются социумы, рассматриваемые в своем историческом развитии[324]. Сюжеты существуют в неизменном виде с мифологических времен, тем самым необходимо предположить, что «время» производится внутри Сюжета и определяется его императивами (Сюжеты обладают времясвязывающей функцией). Для наблюдателя, живущего во внешнем времени (то есть не принадлежащего к данному сюжету), сюжет может передавать информацию из абсолютного будущего.

Стержневой идеей «Суммы пехнологии» является широкое применение эволюционного подхода. С.Лем анализирует неочевидные параллели между развитием жизни на Земле и техноэволюцией, исследует марковские цепи для гомеостатов и сложных химических соединений, маркирующих информацию.

Минувшие со времени создания «Суммы...» десятилетия никак не отразились на общих представлениях о процессе эволюции, в то время как история жизни на Земле была в значительной степени переписана. С современной точки зрения, в палеонтологических отступлениях С.Лема неправильно почти все[325].

Прежде всего, резко обострилась ситуация вокруг проблемы происхождения жизни. Парадоксально, но сейчас Человечество знает о биогенезе меньше, чем сорок лет назад, когда безраздельно господствовала концепция медленной эволюции макромолекул в «первичном бульоне».

Сейчас мы понимаем, что эта модель не работает.

Во-первых, для приготовления «бульона» отчаянно не хватает времени. Собственно, для производства спирали ДНК методом случайного синтеза ничтожно малым кажется даже возраст Вселенной (по современным представлениям, 18 миллиардов лет). Но после того, как были обнаружены следы жизни возрастом 3,8 миллиарда лет при датировке древнейших горных пород в 4,2 миллиарда лет, иллюзии на этот счет исчезли окончательно. Жизнь появляется на Земле одновременно с водой, так что ни о какой эволюции «первичного бульона» не может быть и речи.

Во-вторых, возникнуть должна была не ДНК, не клетка, не «перво-бактерия», но устойчивая, замкнутая относительно органического вещества экосистема: гетеротрофы и автотрофы, соединенные в пищевую цепь. В противном случае накопленная в «бульоне» органика за геологически ничтожное время утилизируется возникшими организмами (для гетеротрофов конечными продуктами будут углекислый газ и вода, для автотрофов – нерастворимые высокоуглеродные соединения), после чего эти организмы вымирают, и жизнь необходимо создавать заново.

Наконец, в третьих, органический синтез смешивает оптические изомеры, в то время как жизнь на Земле «кирально чиста» – состоит только из левовращающих аминокислот и правовращающих Сахаров.

Последнее обстоятельство ставит под сомнение и гипотезу космического происхождения жизни: метеоритное органическое вещество кирально симметрично.

Таким образом, на сегодняшний день не существует сколько-нибудь разумной рабочей гипотезы, позволяющей объяснить биогенез и «запуск» механизма биологической эволюции.

Представления о самом эволюционном механизме, как уже отмечалось, практически не изменились за последние полвека. Считается, что:

• наследуется только генетическая информация;

• видогенез носит мутационный характер, то есть новые признаки возникают вследствие модификации исходного генома каким-то внешним воздействием (радиоактивное излучение, химические вещества);

• мутации стохастичны;

• благоприятные для выживания вида мутации закрепляются механизмом естественного отбора.

Не будет преувеличением сказать, что научное сообщество разделено на два лагеря по признаку отношения к этой группе аксиом. Большинство биологов считают их истиной в последней инстанции. Напротив, те представители точных наук, которые интересовались теорией эволюции, хотя бы на любительском уровне, подозревают, что предложенный механизм видообразования работать не может (по крайней мере, если речь идет не об эволюции простейших).

Начнем с того, что естественный отбор носит, несомненно, статистический характер: благоприятный признак повышает долю выживших и давших потомство индивидуумов. Однако статистические законы не применимы даже к человеческому сообществу, тем более они не должны «работать» в популяциях меньшей численности. Так что, с формальной точки зрения, механизмом естественного отбора можно объяснить только эволюцию простейших.

Это замечание носит в известной степени казуистический характер: пример С.Лема с «эволюционной эстафетой» выглядит вполне убедительным даже при численностях порядка сотен особей. Но (внимание!) если стохастичен не только естественный отбор, но и мутагенез, благоприятный признак первоначально появится только у одного индивидуума. Даже если новый «благоприятный» ген доминантен, это ничего не меняет: ни один математик, находящийся в здравом уме, не применит статистический механизм естественного отбора к единичному случаю. Иными словами, мутации, даже самые благоприятные, в момент своего возникновения не дают никаких видообразующих преимуществ.

Следующая проблема возникает в связи со стохастичностью самих мутаций. «Генетический мониторинг» привел врачей к твердой уверенности, что благоприятных мутаций не бывает: всякое повреждение генома приводит к болезни, обычно очень тяжелой. Вряд ли это должно удивлять. Представьте себе развернутую на приборной доске сложную электрическую схему (например, лампового цветного телевизора). Будем случайным образом капать на нее расплавленным оловом, разрушая одни соединения и создавая другие (аналог мутагенного воздействия). Испортить схему таким образом очень просто, но вот «перевести ее с метрового на дециметровый диапазон» вам вряд ли удастся.

Проблема в том, что число значимых признаков весьма велико, генетические последовательности очень длинны, и информация в них «запакована» нелинейным способом. При таких условиях стохастический видогенез требует очень больших времен, сравнимых с возрастом Вселенной, в то время как палеонтологическая летопись свидетельствует о возможности очень быстрой эволюции – примером тому взрывное видообразование млекопитающих в начале кайнозойской эры.

Интересно, что очень грубая модель (сотня признаков, несколько десятков элементов генетического кода, однозначная зависимость между «геном» и «признаком») эволюционирует очень правдоподобно[326], причем нетрудно подобрать параметры модели, при которых реализуются наблюдаемые темпы эволюции.

Еще одной проблемой классической теории эволюции является неравномерный характер видообразования. Для объяснения «эволюционных взрывов» был выдвинут целый ряд предположений, среди которых, как обычно, фигурирует непосредственное вмешательство Божие в форме близких вспышек Сверхновых.

Критику «классической теории эволюции» можно продолжать и далее. Следует, однако, сказать прямо, что альтернативного механизма пока не предложено. Применение к эволюционному процессу аппарата теории систем позволило получить ряд любопытных результатов, но все они носят «гомеостатический характер», то есть описывают устойчивость, а не изменчивость экосистем.

В связи с проблематикой «Суммы технологии» представляет интерес системный подход к эволюции Homo Sapiens.

После основополагающих работ Римского клуба возникла тенденция противопоставлять Человека и Природу, рассматривая человеческую деятельность, как нечто безусловно враждебное биоте. Такой подход, разумеется, не оправдан: структурность человеческой популяции меньше, нежели структурность Природы в целом, поэтому Человек есть не управляющий, а управляемый фактор эволюции. Иными словами, вовсе не Человек «эксплуатирует» Природу, «выжимая из нее все соки». Напротив, Природа использует Человека для решения некоторого специфического круга проблем, которые оказались неразрешимыми для «неразумного» (выразимся точнее: не создающего техносферу) крыла биоты.

Любой биогеоценоз (в том числе – глобальный биогеоценоз, охватывающий всю Землю) стремится к нулевому балансу в обмене с окружающей средой по веществу и минимальному обмену по энергии. В больших масштабах времени это приводит к включению любых невосполнимых ресурсов (пока не будем относить к таковым ресурсам солнечное излучение) в общий биологический круговорот, то есть к много-(бесконечно-)кратному использованию этих ресурсов.

Однако за все предшествующие эпохи, периоды, эры и зоны природе не удалось добиться замкнутости циклов по кислороду и углероду. Известно, что практически весь кислород на Земле имеет биогенное происхождение. «В норме» кислород, выделяющийся во время фотосинтеза, расходуется на дыхание и окисление продуктов распада (в этом можно усмотреть содержание «кислородной революции» с точки зрения стремления биоты к замкнутым циклам: анаэробная жизнь носила принципиально незамкнутый характер и сравнительно быстро привела к необратимому отравлению среды обитания свободным кислородом). Однако, если продукты распада выводятся из обратимой реакции дыхания – фотосинтеза за счет угле– и нефтеобразования, в атмосфере начинает расти количество кислорода, в то время как углерод и высшие углеводороды накапливаются в захоронениях, навсегда выключаясь из процессов биологического кругооборота.

Поскольку эпохи захоронения неокисленной органики периодически повторялись, к началу неогена сложилась кризисная ситуация: количество свободного кислорода в атмосфере возросло до 20%, значительные объемы органического вещества оказались связанными в захоронениях.

Вследствие антипарникового эффекта эффективная способность земного биогеоценоза усваивать солнечную энергию начала падать. Этот эффект сложился с наступлением криоэры и вызвал четвертичное оледенение. Экстраполируя ситуацию на будущее, приходим к выводу, что земная биота имела реальные шансы не пережить данную криоэру: в течение ближайших сотен миллионов лет одна из ледниковых эпох должна была привести к полному оледенению поверхности земли.

Данные рассуждения могут представить назначение Человека, как специфического орудия, созданного Природой для того, чтобы извлечь из захоронений органическое топливо и сжечь его, вновь включив в природный кругооборот. На настоящий момент эта задача частично уже решена, вследствие чего глобальная ледниковая зима отодвинута в неопределенное будущее (если только вообще возможна). По всей видимости, предстоящие столетия завершат «классическую технологическую эпоху», содержанием которой «с точки зрения Ее Величества эволюции» является восстановление глобального О₂ – СО₂ равновесия в природе.

Конечно, «конструируя» Человека, Природа не руководствовалась разумными соображениями (во всяком случае, «разумными» – в нашем смысле этого слова). В результате возможности созданного ею биологического вида превзошли потребности узкой и конкретной задачи обеспечения замкнутости биологической жизни по кислород-углекислотному равновесию.

«Запустив в крупную серию» млекопитающее с большим объемом мозга, переменным суточным ритмом («совы» и «жаворонки») и наиболее совершенной системой терморегуляции, Природа получила очередного «абсолютного хищника», максимально приспособленного к эксплуатации биоты. Человек действительно очень быстро (в биологическом масштабе времени) занял верхнюю позицию в трофической пирамиде и приступил к планомерному преобразованию Мира Обитаемого под свои потребности.

«Экологически настроенные» публицисты видят в этом, во-первых, нечто уникальное, а во-вторых – страшное и недопустимое. Между тем эволюция неоднократно встречалась с проблемой «абсолютного хищника» и «научилась» очень спокойно на нее реагировать.

Разумеется, «абсолютный хищник» необратимо нарушает устойчивость экосистемы, в которой он появляется. Из этого почему-то делается вывод, что таковой хищник «съест» всю экосистему, после чего умрет от голода. Далее, в зависимости оттого, насколько «алармистскими» являются взгляды данного специалиста, рассматривается три сценария – тотальная гибель экосистемы, дегенерация экосистемы с последующим медленным восстановлением, быстрое восстановление ценоза, но уже без абсолютного хищника, который вымирает во всех вариантах.

Опыт, однако, показывает, что на самом деле ничего подобного не происходит. Просто экосистема меняется – таким образом, что хищник теряет свойство абсолютности. При этом он остается важным элементом экосистемы, чаще всего – господствующим и во всех случаях – процветающим. Разумеется, за долгую историю биологической эволюции некоторая часть «абсолютных хищников» вымерла, но через сотни миллионов лет после появления в палеонтологической летописи и по совершенно «внешним» причинам. Кроме того, к моменту вымирания данный вид уже никак не мог считаться «абсолютным хищником».

В целом история жизни на Земле подсказывает, что «абсолютный хищник» отнюдь не является видом-самоубийцей. В еще меньшей степени он может считаться «разрушителем природной среды обитания». Его эволюционная роль носит совершенно иной характер: «абсолютный хищник» есть катализатор биологической эволюции.

Таким образом, Человек Разумный может более чем спокойно реагировать на алармистские высказывания «экологистов». Вид Homo представляет собой значительно меньшую угрозу современной биоте, нежели в свое время зоопланктон. То есть мы не можем погубить не только природу, но даже и себя.

Заметим в этой связи, что «бактериологический отклик» на появление абсолютного хищника (защитники окружающей среды, как правило, игнорируют такую возможность, в то время как «системщики» видят особую опасность в «новых болезнях», и в частности в ретровирусных и преонных инфекциях) не должен нас беспокоить. Во-первых, в эволюционной биологии «все это уже было», и никогда инфекции не были в состоянии положить предел развитию «абсолютного хищника». Во-вторых, мы анализируем взаимодействие систем «Homo» и «Остальная биота» на больших временах. Уже в наше время Человек Разумный поставил ряд надежных барьеров против бактериальных и вирусных инфекциях. Не подлежит сомнению, что ретровирусы, «медленные инфекции», рак, аллергии, наследственные заболевания представляют собой более серьезного противника, так что борьба с этим классом заболеваний может потребовать еще некоторого (минимального в эволюционном масштабе) времени. Скажем, пятидесяти лет...

Точно так же в эволюционном масштабе времен бесполезны попытки «экологистов» как-то остановить или замедлить развитие Человечества. Культура или Цивилизация может поставить своей целью сохранение редких и исчезающих биологических видов и даже построение гармоничных отношений общества и природы, но культуры и цивилизации преходящи. То есть «завтра» или через тысячу лет, или, в самом крайнем случае, через десять тысяч глобальный биогеоценоз в обязательном порядке придет в «правильное состояние»: все так называемые невосполнимые ресурсы включены в биотехнологический круговорот, биота полностью подчинена потребностям «абсолютного хищника».

Именно тогда следует ожидать «естественного» отклика эволюции на господство Человека Разумного над природной средой.

Этот отклик довольно легко себе представить. Поскольку эволюционная стратегия использования разума (причем именно человеческого разума – разума в нашем понимании) привела «сомнительный» по всем остальным характеристикам биологический вид к процветанию, именно эта стратегия станет активно использоваться Природой.

Иными словами, мы должны ожидать быстрого (в эволюционном смысле) возвышения к разуму целого ряда биологических видов – начиная с естественных спутников людей: крыс, собак и кошек. Сейчас невозможно сказать, какую именно форму примет процесс «сапиентизации» (по аналогии с «маммализацией» или «цефализацией») млекопитающих. Возможно, в целом ряде случаев будет создаваться «распределенный разум» (разумная стая неразумных собак и т.д. – вплоть до разумных биоценозов, разумных ландшафтов и, наконец, разумной Земли/Геи).

Скорость «сапиентизации» будет велика – вследствие индукционного давления уже созданного (человеческого) разума и наличия развитого информационного поля.

Эволюционный процесс, описанный выше, может быть представлен как генезис нового биологического класса, принадлежащего к типу позвоночных. Возможно, через какое-то количество лет четвертичный период – антропоген – будет рассматриваться не как завершение кайнозоя, но как начало новой эры (если не зона) – времени разумной жизни.

В самом деле, насколько можно считать человека млекопитающим?

Плацентарная беременность уже сейчас должна рассматриваться как биологический предрассудок. Сочетание прямохождения матери и высокого объема головного мозга плода привело к тому, что беременность у людей протекает тяжело и оказывает негативное влияние на работоспособность матери. Роды болезненны и даже опасны, при этом ребенок все равно рождается биологически недоношенным. Наконец, плацентарный барьер не носит абсолютного характера: ребенок отравляет организм матери продуктами своей жизнедеятельности, но и сам получает с кровью матери вредные для его развития вещества (и это – не только алкоголь, табак и антибиотики). Следует учесть также, что плацентарная беременность накладывает принципиальные ограничения на размеры головы ребенка, что тормозит биологическую эволюцию.

Сочетание этих широко известных факторов с неизбежностью приведет к появлению биотехнологии внешней беременности. Технически маточные репликаторы не слишком сложны и могут быть созданы уже сейчас. Биологически же их производство означает, что Homo Sapiens потеряет один из атрибутивных признаков класса млекопитающих.

Заметим, что отказ от вынашивания плода и родов, по всей видимости, приведет также к отказу от грудного вскармливания (или во всяком случае – к резкому ограничению его) – таким образом, будет утерян еще один атрибутивный для класса признак.

Сочетание маточного репликатора и процедуры клонирования расширит границы способа размножения вида Homo, который кроме обычного полового сможет использовать также вегетативное размножение (клонирование) и даже однополое размножение.

Управление геномом (что должно стать конечным результатом нынешней биологической революции) приведет к отказу от человеческого тела и видовой полиморфности человека. Заметим в этой связи, что при наличии искусственной среды обитания человек может отказаться даже от теплокровности.

Таким образом, эволюция Homo будет сопровождаться отказом от ряда (если не от всех) маммальных признаков. Если учесть, что атрибутивная характеристика данного вида – создание искусственной среды обитания – дает Человеку Разумному возможность выйти за границы земной атмосферы и расширить область своего существования до пределов Вселенной, мы с неизбежностью заключаем: антропогенез есть первый пример естественной сапиентизации, приводящей к созданию существ с внешней беременностью, социальной формой организации жизни, полиморфных, способных к конструированию собственной среды обитания. Представляется естественным отнести таких существ к новому биологическому классу – классу Разумных.

Наш анализ «векторов развития», построенных «Суммой технологии» в 1963 году, практически закончен. Разумеется, он неполон, но попытка оттранслировать на современный язык все Откровения «Суммы» превратилась бы в переписывание учебника новейшей истории.

Из наиболее принципиальных для С.Лема тем мы не коснулись только двух.

Феноменология сверхцивилизаций заметно продвинулась за прошедшие десятилетия – больше усилиями фантастов, нежели футурологов, но наиболее интересным результатом, полученным на этом пути, стала гипотеза, согласно которой классические «сверхцивилизации Карташова—Лема» (оперирующие энергиями масштаба своей звезды или звездного скопления и занятые астроинженерной деятельностью) если и встречаются в Галактике, то как редчайшее исключение.

Дело в том, что классические «сверхцивилизации Карташова—Лема» должны принадлежать индустриальной фазе развития (это следует из «энергетической» ориентированности подобных культур и характера приписываемой им деятельности). Между тем индустриальное общество, по-видимому, не способно к космической экспансии.

Индустриальное общество живет «в кредит» и, следовательно, на каждом этапе своего существования нуждается в свободных, не включенных в промышленный оборот территориях. После раздела мира и краткого (в исторической перспективе) этапа великих войн наступает еще более краткий этап глобализации. Его завершение ставит индустриальную цивилизацию перед лицом системного кризиса, который – в зависимости от тех или иных привходящих параметров – может восприниматься как демографическая, экологическая, транспортная, промышленная, политическая, социальная или иная катастрофа.

Если индустриальное общество не в силах справиться с этим кризисом, оно «размонтируется», история откатывается назад. Преодоление кризиса означает наступление новой фазы развития. Эта фаза (назовем ее постиндустриальной за отсутствием лучшего термина) подчиняется своим собственным императивам развития и, во всяком случае, «классических астроинженерных культур» не образует.

В «модели постиндустриального барьера» «окно» космической экспансии практически отсутствует. Можно, конечно, придумать сочетание граничных условий (медленность процесса глобализации, опережающее развитие космических технологий, наличие естественного спутника на низкой орбите и т.п.), позволяющее цивилизации очень быстро развернуть промышленное освоение Космоса. Лишь в этом – крайне маловероятном – случае катастрофа откладывается на неопределенный срок, и может возникнуть промышленная сверхцивилизация.

Для Земли такой сценарий, во всяком случае, не реализовался. Может быть, именно поэтому «астроинженерные культуры» воспринимаются сейчас, как некая экзотика, лежащая вдали от магистрального направления развития.

Второе замечание касается фантоматики и всех производных от нее научных дисциплин. Сейчас, в связи с развитием вычислительной техники, идея создания искусственной информационной Вселенной (ВИР-ТУ[327]) выглядит весьма актуальной. По-видимому, рано или поздно будет построена «культура высокой виртуальности», и различие между «реальным» и «выдуманным» миром исчезнет: нельзя будет каким-либо экспериментом различить, находитесь вы в данный момент в ВИРТУ или в Реальности.

Подобное общество столкнется с рядом проблем (некоторые из них намечены на страницах «Суммы технологии»). Возможно, наиболее серьезной трудностью окажется «потеря идентичности» – разрушение личности в интенсивных информационных полях. Исследование этой темы приводит к необычной модели «социальной плазмы», анализ которой лежит вне рамок данного обзора.

Последнее замечание, которое необходимо сделать в рамках «современного прочтения» «Суммы...», касается проблемы баланса технологий. В своем труде С.Лем пользуется обыденным определением технологий и не проводит разграничения между различными их типами. Сейчас принято выделять технологии физические, работающие с физическим пространством-временем, объективными смыслами, вещественными результатами производства, и гуманитарные[328], соотнесенные с информационным пространством, внутренним временем, субъективными смыслами. Физические (развивающие) технологии есть ответ Человека на вызов со стороны Вселенной, гуманитарные (управляющие) гармонизируют отношения между личностью и обществом.

Физические технологии задают Пространство «возможного Будущего».

Гуманитарные технологии управляют вероятностями реализации тех или иных версий этого Будущего.

По современным представлениям физическая и гуманитарная составляющие цивилизации «в норме» должны быть сбалансированы: возможность сформировать новую историообразующую тенденцию уравновешивается способностью управлять реализацией этой тенденции[329].

В течение всей истории человечества нарушения правила «технологического баланса» оборачивались катастрофами – тем более глобальными, чем ближе общество подходило к очередному фазовому барьеру. Причина этих катастроф может быть интерпретирована как потеря социумом смысловой связности. Для Евро-Атлантической культуры (частью которой является Россия) данный процесс начался в 1960-е годы и резко ускорился в новом тысячелетии.

Таким образом, проблема интеграции технологий, сформулированная С.Лемом на шестистах страницах «Суммы технологии», ныне представляется даже более важной, нежели сорок лет назад.

Сергей Переслегин