Глава V. ВОПРОСЫ ТАНА [37]

Иньский Тан спросил Цзи из рода Ся:

— Всегда ли существовали вещи?

— Если когда-то не было вещей, откуда взяться вещам сейчас? Согласитесь ли вы, если люди будущих поколений скажут, что в наше время не было вещей?

— В таком случае есть ли у вещей «прежде» и «потом»?

— Конец и начало всех вещей

Не имеют одной точки отсчета.
Конец одного — это начало другого.
Откуда нам знать, что было прежде всего?

Но о том, что пребывает вне вещей и что случилось прежде всех событий, я не ведаю.

— В таком случае есть ли конец восьми сторонам вселенной, зениту и надиру?

— Этого я не ведаю.

Но Тан настойчиво повторял свой вопрос, и Цзи продолжил:

— Что отсутствует — то беспредельно, а что присутствует — имеет предел. Откуда это известно?.. [38] Однако же нет ничего бесконечного за пределами того, что бесконечно, и ничего неисчерпаемого в том, что неисчерпаемо [39]. Нет границы, но нет и безграничного. Нельзя ничего исчерпать, но и нет ничего неисчерпаемого. Вот почему мы знаем, что есть безграничное и неисчерпаемое, но не знаем, могут ли они быть ограничены и исчерпаны.

— Что же находится за пределами четырех морей?

— То же, что и в Срединном царстве.

— А как это доказать?

— Я ездил на восток до области Ин: люди там были такие же, как здесь. Когда я спросил, что находится на восток от Ин, то оказалось, что там было то же, что и в Ин. Я ездил на запад до области Бинь: люди там были такие же, как здесь. И когда я спросил, что находится на запад от Бинь, то узнал, что там было то же, что и в Бинь. Вот откуда можно заключить, что четыре моря, четыре предела света и четыре края земли ничем не отличаются от того, что есть здесь. А посему все содержит в себе нечто меньшее, а само помещается в чем-то большем, которое не имеет ни конца, ни предела. Небо и Земля содержат в себе все сущее и сами содержатся в чем-то, что вмещает в себя и тьму вещей, и Небо с Землею, а потому не имеет ни конца, ни предела. Да и как я могу знать, нет ли за пределами Неба и Земли еще больших Небес и Земли? Вот чего я тоже не ведаю.

Получается, что Небо и Земля — такие же вещи, как и то, что они содержат в себе. А каждая вещь по-своему несовершенна. Поэтому в старину Нюйва сплавила камни пяти цветов, чтобы заделать провалы в небесах, и отрубила лапы у гигантской черепахи, чтобы подпереть края небес. Потом, когда Гунгун бился с царем Чжуаньсюем за власть в Поднебесной, он в ярости ударился о гору Щербатую и сломал Небесный столп, порвал небесную сеть. По этой причине небо накренилось на запад, и солнце, луна и звезды движутся в западном направлении. Земля же накренилась на восток, так что все реки текут в восточном направлении.

— Существуют ли вещи большие и малые, длинные и короткие, одинаковые и разные? — спросил опять Тан.

— К востоку от Бохая, на расстоянии в неведомо сколько тысяч ли, есть в Великом океане пропасть воистину бездонная. Зовется она «Входом в Пустоту». В нее стекаются все воды Восьми пределов света. Девяти областей и Небесной Реки [40]. Внутри нее есть пять гор, названия которым Дайюй, Юаньцзяо, Фанху, Инчжоу и Пэнлай. Горы эти достигают в высоту тридцати тысяч ли и столько же насчитывают в окружности. Плато на их вершинах имеет в ширину девять тысяч ли. Расстояние между горами составляет тридцать тысяч ли, но они считаются близкими соседями. Башни и террасы там из яшмы и золота, звери и птицы — из белого шелка, там растут целые рощи деревьев из жемчуга и кораллов, цветы и плоды источают дивный аромат, и те, кто вкусят их, никогда не состарятся и не умрут. Живут там бессмертные мужи, которые днем и ночью летают в несчетном количестве с одной горы на другую. Однако же горы те не имеют основания, поэтому они поднимаются и опускаются вместе с волнами океана и ни единого мига не стоят спокойно. Бессмертные были этим весьма недовольны и пожаловались Верховному владыке. Владыка испугался, что они уйдут на Запад и он лишится обители мудрейших душ, поэтому он велел Юйцяну послать пятнадцать огромных черепах поддерживать горы на своих головах, заступая на эту службу в три смены, а каждая смена длится шестьдесят тысяч лет. С тех пор горы стояли неподвижно.

Однако же в царстве Драконьего Князя жил великан, который всего лишь за несколько шагов достиг этих пяти гор. Закинул удочку и на один крючок поймал сразу шесть черепах, взвалил их себе на спину и ушел. Там он обжег их панцири для того, чтобы гадать по ним. Тут две горы, Дайюй и Юаньцзяо, уплыли на север и затонули в великом океане, а с ними отнесло и несчетное множество небожителей. Бог очень рассердился и особым указом урезал территорию царства Драконьего Князя и укоротил рост его жителей. Но во времена Фуси и Шэньнуна люди в той стране все еще достигали в высоту нескольких сотен локтей.

В четырехстах тысячах ли к востоку от Срединного царства находится царство Цзяояо, где люди не бывают выше вершка с половиною. Далеко на севере живут люди, которые зовутся чжэн, и рост их не превышает девяти дюймов. К югу от царства Чу растет дерево минлин, для которого пятьсот лет — как одна весна, а еще пятьсот лет — как одна осень. В старину же водилось дерево чунь, для которого весна и осень жизни насчитывали по восемь тысяч лет. А вот в навозе растет гриб, который рождается утром и умирает вечером. Весною и летом есть комары, которые рождаются, когда идет дождь, и умирают, когда выглядывает солнце. К северу от Крайнего Севера есть океан, зовущийся Небесным Озером. В нем живет рыба, которую зовут Кунь, и в длину она достигает неведомо сколько ли. И есть птица, имя ей Пэн, чьи крылья — как тучи, нависшие в небе, а туловище — им соответствующее. Кто в мире знает про эти существа? Великий Юй видел их во время своих странствий, Бои знал о них и дал им имена, Ицзянь слышал про них и записал слышанное.

На берегах Великой Реки родятся мелкие насекомые, зовут их «цзяомин». Они летают роем и гнездятся на ресницах у комаров, не соприкасаясь друг с другом. Прилетают на ночлег и улетают, а комар даже не чувствует этого. Ли Чжу и Цзы-Юй, протерев глаза и подняв брови, разглядывали их средь бела дня, но не могли их рассмотреть. Чи Юй и учитель музыки Куан, прочистив уши и склонив голову, слушали их по ночам, но не могли расслышать. Только Желтый Владыка и Жун Чэн-цзы, когда они жили на горе Кунтун, воздерживаясь от пищи три месяца, так что их сердца остыли, а тела высохли, смогли открыть свое духовное зрение и увидели их огромными, как вершины горы Суншань; они научились внимать токам жизненной энергии — и жужжанье послышалось им раскатами грома.

В царствах У и Чу растет огромное дерево, которое зовется помелон. Это вечнозеленое дерево, которое не увядает зимой; оно родит красные плоды, кислые на вкус, а кто съест их кожуру или выпьет их сок, излечится от удушья. В области Цичжоу его очень ценят, но когда его посадили в землях к северу от реки Хуай, оно превратилось в карликовый мандарин. Черный дрозд не перелетает через реку Цзи. Барсуки погибают, если их перевезти через реку Вэнь. Таково значение дыхания земли.

Хотя облик и характеры разных существ неодинаковы, природа их едина. Никто из них не может заменить другого, все с рождения обладают полнотой жизненных свойств, и каждый располагает всем, в чем нуждается. Как мы можем знать, велики они или малы, длинны или коротки, похожи или различны?

Две горы, Тайхан и Ванъу, достигают семисот ли в окружности и вздымаются ввысь на десять тысяч сажен. Когда-то они стояли к северу от Цзичжоу и на юг от Хэяна. У подножия этих гор жил человек по прозвищу Простак с Северной Горы, и было ему уже девяносто лет. Очень было досадно Простаку всякий раз, когда он отправлялся по делам и возвращался домой, обходить большую гору на севере. Собрал он свою семью на совет и сказал:

— Давайте, не жалея сил, сроем эту преграду, чтобы было нам удобно уходить от юга Юйчжоу до южного берега реки Хань!

Все согласились, и только жена засомневалась:

— Тебе не под силу срыть даже маленький холмик, а что говорить о Тайхан и Ванъу! Да и куда ты денешь столько земли и камней?

— Будем сбрасывать их в залив Бохай, севернее Иньту.

И вот Простак вместе со всеми своими детьми и внуками отправился на работу, и стали они дробить камни, рыть землю и относить ее корзинами в море. Сын соседки, вдовы из рода Цзинчэн, у которого только что выпали молочные зубы, тоже прибежал им помогать.

Простак не возвращался домой до тех пор, пока на смену зиме не пришла летняя жара. Некий человек по прозвищу Умник с Излучины Реки стал смеяться над Простаком и отговаривать его:

— Глупец! Да разве можешь ты, одряхлевший от старости, уменьшить гору хотя бы на волосок? Разве ты управишься с такой массой земли и камней?

Простак с Северной Горы вздохнул и ответил:

— Где уж тебе, твердолобому, понять это! Ума у тебя даже меньше, чем у моего младшего внука. К чему мне горевать о том, что я сам не успею кончить работу? Когда я умру, мое дело продолжат сыновья и внуки, а потом у них тоже народятся дети, а те тоже будут иметь детей, и так без конца. Мои потомки будут жить здесь всегда, а гора не станет больше.

Умнику с Излучины Реки и возразить было нечего.

Дух горы — из тех, что носят на себе змей, — услышал речи Простака, испугался, что тот не отступится, и доложил обо всем Верховному Владыке. Растрогало Владыку усердие Простака, и приказал он двум сыновьям Куаэра перенести на спине горы: одну на восток от области Шао, другую — на юг от области Юн. И с той поры от юга Цзич-жоу до южного берега реки Хань уже не было преград.

Куафу, не соразмерив своих сил, захотел догнать солнце и гнался за ним до самой долины Юй [41]. Тут его замучила жажда, и он отправился пить из Желтой Реки и реки Вэй. Однако жажду свою он не смог утолить и помчался на север пить из Великих Болот, но от жажды умер по дороге. Посох, брошенный им, впитал его кровь и плоть, и из него вырос Дэнский лес, и лес этот разросся на тысячи ли.

Великий Юй сказал:

— В пределах Шести полюсов и внутри Четырех морей все освещается солнцем и луной, меряется звездами и планетами, упорядочивается четырьмя временами года, а управляется звездой Тайсуй [42]. Все в мире рождается духовной силой, но каждая вещь имеет свою особую форму и свой срок бытия. Только мудрый может постичь их Путь.

Цзи из рода Ся сказал:

— Но есть и вещи, которые не нуждаются в духовной силе для того, чтобы родиться, не нуждаются в Инь и Ян, чтобы обрести форму, и не нуждаются в солнце и луне, чтобы проявить себя. Они умирают рано, не нуждаясь в палаче, и живут долго, не нуждаясь в присмотре. Они не нуждаются в злаках, чтобы питать себя, и не нуждаются в шелках, чтобы одеваться, не нуждаются в лодках и экипажах, чтобы передвигаться. Их Путь — быть самими по себе, и его не могут постичь даже мудрецы.

Когда Юй укрощал потоп, он заблудился и пришел по ошибке в страну на северном берегу Северного моря, неведомо сколько тысяч ли от Срединного царства. Звали ту страну Край Севера, а где были ее пределы — неведомо. В той стране не бывает ни ветра, ни дождя, ни инея, ни росы, там не родятся птицы и звери, насекомые и рыбы, травы и деревья. Всюду простирается там голая равнина, окруженная со всех сторон горами, а в середине царства стоит гора, которую зовут Кувшин-гора, ибо по форме она похожа на сосуд для вина с узким горлышком. С этой горы, разделяясь на четыре ручья, стекают воды горного источника, которые орошают всю страну до последнего уголка.

Там климат мягкий и не бывает моровых болезней. Люди по природе добрые и радушные не ссорятся и не соперничают друг с другом, у них нежные сердца и мягкие кости, они не знают гордыни или зависти. Старые и малые у них равны, и нет у них ни правителей, ни подданных. Мужчины и женщины общаются свободно, без сватов и свадебных подарков. Живя у воды, они не имеют надобности пахать землю и сеять, ткать и носить одежды, ибо воздух там всегда теплый. Они живут по сто лет, никогда не болея и не умирая преждевременно. А потому люди размножаются там в изобилии, живя в счастье и веселье, не ведая дряхлости и старости, печалей и горя. По природе своей они любят музыку и, взявшись за руки, поют по очереди день напролет, не прерываясь. Когда же проголодаются и устанут, пьют из Божественного Источника, и силы их тотчас же восстанавливаются. А если выпьют слишком много, то пьянеют и лишь спустя десять дней приходят в себя. Стоит им искупаться в этом Божественном Источнике — и кожа их становится свежей и гладкой, и она источает благоухание целых десять дней.

Странствуя на Севере, чжоуский царь My побывал в этом царстве и на три года забыл о возвращении. Когда же он вернулся в свой дворец, то все время тосковал об этой стране, а потому стал раздражительным и забывчивым, не ел мяса и не пил вина, не призывал к себе наложниц и пришел в себя лишь через несколько месяцев.

Гуань Чжун уговаривал циского царя Хуань-гуна во время путешествия в Ляокоу посетить и то царство. Он уже почти убедил царя, но тут вставил свое слово Си Пэн.

— Как можно слушаться почтенного Чжуна? — сказал Си Пэн. — Ведь вам придется оставить обширное и цветущее царство Ци, прекрасные горы и реки, пышные рощи, благочестивые обряды и празднества, изящные одежды и головные уборы, прелестных наложниц и преданных советников! Скажите слово — и миллионы воинов предстанут перед вами. Махните рукой — и прочие царства падут к вашим ногам. Для чего вам мечтать о какой-то другой стране, уходить от алтарей предков и селиться среди варваров? Да почтенный Чжун совсем ума лишился!

И Хуань-гун раздумал ехать, а слова Си Пэна передал Гуань Чжуну.

— Си Пэну этого, конечно, не понять, — ответил Гуань Чжун. — Боюсь, нам никогда и не найти дорогу в ту страну. Но зачем так радеть о богатствах Ци? Зачем обращать внимание на слова Си Пэна?

Люди южных стран бреют головы и ходят нагими. Люди северных стран носят на голове повязки и одеваются в меха. Люди Срединных царств носят шапки и халаты. Все, что производится во всех Девяти областях землепашцами или торговцами, охотниками или рыболовами, все меха для зимы и холсты для лета, все лодки для воды и повозки для суши добыты без слов, в соответствии с естественными потребностями.

К востоку от царства Юэ лежит страна Чжэму. Когда там рождается первый ребенок, его тут же съедают, говоря, что это сделает плодовитой его мать. А когда умирает дед, они уносят на спине бабку, говоря: «С женой духа нельзя жить в одном доме». К югу от Чу лежит страна Ицюй. Когда там умирает родитель или родственник, они будут считать, что не исполнили своего сыновнего долга, если не соберут много хвороста и не сожгут покойного. И когда дым от костра поднимается к небесам, они говорят, что дух покойного вознесся на Небо. Существуют государственные законы и народные обычаи, и удивляться их странности не следует.

Конфуций, странствуя на востоке, увидел двух мальчиков, которые о чем-то спорили, и спросил их, что было причиной их спора. Первый мальчик сказал:

— Я считаю, что солнце ближе к людям, когда встает из-за горизонта, и дальше всего, когда стоит над головой, а он считает, что солнце дальше, когда оно восходит, и ближе, когда висит над головой. Но ведь когда солнце встает, оно велико, как балдахин над колесницей, а когда оно стоит над головой, оно лишь с тарелку величиной.

Тут в разговор вмешался другой мальчик:

— Но ведь когда солнце только поднимается из-за горизонта, воздух холодный, а когда оно стоит над головой, от него так и пышет жаром. Разве не означает это, что оно ближе к нам днем, а не утром?

Конфуций не знал, как рассудить их спор, и мальчики посмеялись над ним: «Кто сказал, что вы многомудрый муж?»

Приведение к равновесию — высший закон Поднебесного мира, и он относится ко всему, что существует в нем. Что такое равновесие? Натяни волос и прилагай к нему силы сжатия и растяжения равномерно. Сожми слишком сильно, растяни слишком слабо — и волос порвется. А если эти силы будут в равновесии, то ничто способное порваться не порвется [43]. Люди сомневаются в этом, но были и такие, которые поняли эту истину.

Чжан Хэ смастерил удочку с леской из одной шелковой нити кокона, крючком из ости колоса, удилищем из цзинского бамбука, приманкой из разрезанного рисового зернышка и поймал рыбу величиной с целую повозку. Даже в стремнине глубиной в сотню саженей крючок не распрямлялся, удилище не гнулось, а леска не рвалась. Услыхал об этом чуский царь, удивился и, призвав Чжан Хэ к себе, спросил, какая была тому причина.

— Ваш слуга слышал, как мой покойный отец рассказывал о том, как Пу Цзюй-цзы стрелял из лука привязанной стрелой. Лук был слабый, а привязанная стрела — тонкая. Стрелу он пускал с попутным ветром и поражал сразу пару черных журавлей, летевших по краю темной тучи, ибо собирал волю воедино и действовал плавно. Вот и я учился ловить рыбу, подражая ему, и за пять лет постиг это искусство. Когда я приближаюсь с удочкой к реке, в сердце у меня нет никаких посторонних мыслей, я думаю только о рыбе. Когда я закидываю удочку и погружаю в воду крючок, моя рука движется не слишком быстро и не слишком медленно, и ничто ей не мешает. Когда рыба видит приманку на моем крючке, эта приманка похожа на затонувшую пылинку или кусочек пены, а потому глотает ее без колебаний. Так я способен одолеть тяжелое легким, а силу — слабостью. Если ваше величество сможет таким же образом управлять царством, он смог бы одной рукой привести в движение целый мир. Разве это было бы трудно для вас?

— Замечательно! — воскликнул чуский царь.

Гун Ху из Лу и Ци Ин из Чжао заболели и попросили Бянь Цяо исцелить их. Бянь Цяо взялся их лечить, а когда они выздоровели, сказал:

— Вы страдали от недуга, который проник в вас извне, и этот недуг можно исцелить лекарствами и иглами. Но у вас есть еще недуги, которые родились вместе с вами и выросли вместе с вашим телом. Не хотите ли вы, чтобы я исцелил их тоже?

— Мы хотели бы сначала узнать, что это за недуги?

— Твои помыслы превосходят твою энергию, — сказал Бянь Цяо, обращаясь к Гун Ху. — Поэтому ты силен в составлении планов, но слаб в их выполнении. А у Ци Ина энергия превосходит помыслы, поэтому он редко думает заранее и часто страдает из-за своих необдуманных действий. Если я переставлю ваши сердца, то вы оба выиграете от того, что ваши умственные способности и жизненная энергия уравняются.

Тут Бянь Цяо дал им выпить вина с дурманом, и они оба стали словно мертвыми на три дня. Он разрезал у каждого грудь, вытащил сердца, поменял их местами и приложил чудесное снадобье. Очнувшись, они почувствовали себя совсем как прежде и отправились по домам.

Но вышло так, что Гун Ху пришел в дом Ци Ина, а жена Ци Ина его не признала. Ци Ин же пришел в дом Гун Ху, и жена Гун Ху тоже его не признала. Семьи стали судиться друг с другом и попросили Бянь Цяо рассудить их тяжбу. Бянь Цяо объяснил, как было дело, и тогда спор прекратился.

Когда Ху Ба играл на лютне, птицы пускались в пляс, а рыбы начинали резвиться в воде. Прослышав об этом, Вэнь из царства Чжэн бросил семью и пустился в странствия учеником при наставнике музыки Сяне. Три года он трогал струны, настраивая лютню, но ни разу не доиграл мелодию до конца.

— Тебе лучше вернуться домой, — сказал ему однажды наставник Сян.

Вэнь отложил в сторону лютню, вздохнул и ответил:

— Не то чтобы я не мог настроить струны или закончить мелодию. Я думаю не о струнах, и то, что я стараюсь исполнить, — не ноты. Если я не постигну это в моем сердце, то инструмент не откликнется моим чувствам. Вот почему я не смею исполнять музыку. Позвольте мне остаться с вами еще немного. Может быть, я смогу достичь большего.

В скором времени он снова увиделся с наставником Сяном.

— Как продвигается твое учение? — спросил наставник Сян.

— Я нашел то, что искал. Позвольте показать вам, — ответил Вэнь.

На дворе стояла весна, а он коснулся осенней ноты «шан» и вызвал полутон восьмой луны [44]. Тут повеял прохладный ветерок, созрели злаки в полях и плоды на деревьях. Когда пришла осень, он коснулся весенней струны «цзяо», вызвав полутон второй луны, и вдруг подул теплый ветер, а травы и деревья расцвели. Летом он ударил по зимней струне «юй», вызвав полутон одиннадцатой луны, и вдруг» похолодало, повалил снег, а реки и озера оделись льдом. Когда пришла зима, он ударил по летней ноте «чжэн», вызвав полутон пятой луны, и солнце стало жарко палить с небес, так что лед вокруг тотчас растаял. Заканчивая мелодию, он коснулся ноты «гун» вместе с четырьмя остальными. И тут поднялся благоприятный ветер, поплыли счастливые облака, выпала сладкая роса и забили свежие ключи.

Наставник Сян погладил рукой грудь, притопывая ногой, сказал:

— Как замечательно ты играешь! Даже наставник музыки Куан, исполняющий мелодию цинцзяо, и Цзоу Янь, играющий на свирели, не смогли бы ничего к этому добавить. Один взял бы свою лютню, другой — свирель, и оба последовали бы за тобой!

Сюэ Тань учился пению у Цинь Цина. Не постигнув искусства до конца, он решил, что ему больше нечему учиться, поэтому он пришел проститься с учителем перед отъездом домой. Цинь Цин не стал удерживать ученика, но, провожая его, запел на перекрестке дорог в предместье так трогательно, что вокруг затрепетали деревья и в небе застыли облака. Тут Сюэ Тань извинился за свой легкомысленный поступок и попросил разрешения остаться. Больше он и думать не смел о том, чтобы покинуть учителя.

А Цинь Цин повернулся к своему другу и сказал:

— Когда-то женщина по имени Э из царства Хань поехала на восток, и в Ци у нее кончилась провизия. Она въехала в столицу Ци через Ворота Согласия и за угощение спела. Когда она ушла, звуки ее голоса еще три дня наполняли своды дома, и прохожие думали, что она все еще там.

Как-то она проезжала мимо постоялого двора, и хозяин оскорбил ее. Тут Хань Э протяжно запела печальную песнь, и все услышавшие ее, молодые и старые, стали скорбно глядеть друг на друга, по щекам их потекли слезы, и целых три дня они не могли есть. Они пошли за ней, привели ее обратно, и она опять долго пела им. Но на сей раз слушатели стали прыгать от радости и хлопать в ладоши, забыв, что прежде они печалились. А потом они щедро наградили ее. Вот почему жители квартала у Ворот Согласия еще и сейчас отличные плакальщики на похоронах, ибо они помнят пение женщины Э.

Боя хорошо играл на лютне, а Чжун Цзыци отлично умел слушать. Боя играл на лютне, воображая, что взбирается на высокую гору, а Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как высока гора Тайшань!»

Когда Боя представлял себе водный простор, Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как широки Желтая Река и Великая Река!»

И что бы ни приходило на ум Боя, Чжун Цзыци тут же постигал своим сердцем.

Боя гулял по северному склону горы Тайшань. Внезапно разразилась гроза, и он укрылся под скалой. Его охватила печаль, он взял в руки лютню и стал играть на ней. Сначала он сочинил мелодию нескончаемого дождя, потом — звучание горного обвала. И что бы он ни играл, Чжун Цзыци понимал его мысли. Потом Боя отложил свою лютню и сказал:

— О, как прекрасно ты слушаешь! Все, что ты чувствуешь, наполняет и мое сердце. Куда могут скрыться мои мысли?

Когда чжоуский царь My совершал свой царский выезд в западные области, он миновал Куньлунь, но не достиг горы Янь. По дороге назад, не успев въехать в Срединное царство, он встретил некоего ремесленника по имени Яньши.

— Что ты умеешь? — спросил его царь.

— Пусть ваше величество приказывает. Однако ж ваш слуга уже сделал кое-что и надеется, что ваше величество соблаговолит взглянуть.

— Принеси это завтра, мы поглядим вместе, — велел царь.

На следующий день Яньши попросил аудиенции у царя. Тот велел впустить его и спросил:

— Кого это ты привел с собой?

— Ваш слуга сделал его сам, и он умеет делать разные вещи.

Царь My с удивлением посмотрел на этот манекен: тот ходил, глядя то вниз, то вверх — точь-в-точь как человек. Когда мастер коснулся рукой его щеки, он красиво запел; стоило мастеру хлопнуть в ладоши — и он пустился в пляс. Он показал множество разных номеров — какие только желал царь. Царь же решил, что перед ним действительно человек, и смотрел на его представление вместе со своим ближайшим советником Шэнь Цзи и наложницами.

Под конец манекен подмигнул окружавшим царя женщинам и поманил их к себе. Царь очень рассердился и хотел казнить Яньши на месте. А мастер, испугавшись, тут же разобрал манекен на части и показал их царю. Этот манекен был сделан из кожи и кусков дерева, скрепленных клеем, покрытых лаком и раскрашенных в белый, черный, красный и синий цвета. Царь внимательно все осмотрел: внутри были печень, селезенка, сердце, легкие, почки, кишки, желудок, снаружи — мускулы, кости, сочленения, кожа, зубы, волосы — все искусственное, но совсем как настоящее. Когда же все эти части мастер соединил вновь, искусственный человек стал таким, как прежде. Царь попробовал вынуть из него сердце — и человек не смог говорить. Из манекена вынули печень — и он не смог видеть; из него вынули почки — и он не смог ходить. Царь остался очень доволен и, вздохнув, сказал:

— Значит, человек своим искусством может сделать то же, что и сам Творец вещей!

Он велел погрузить искусственного человека на повозку и взял его с собой.

Осадная лестница Гуншу Баня, достигавшая облаков, и летающий змей Мо Ди казались им высшим достижением человеческого искусства. Но когда их ученики Дунмэнь Цзя и Цинь Гули прослышали о мастерстве Яньши и рассказали о нем своим учителям, те до самой смерти больше не осмеливались хвастаться своими достижениями и всегда носили с собой отвес и циркуль.

В старину Гань Ин был непревзойденным стрелком из лука. Лишь натянет свой лук — и звери ложатся, а птицы падают наземь. У Гань Ина был в учениках Фэй Вэй, который своим искусством даже превзошел учителя. А у Фэй Вэя искусству стрельбы учился Цзи Чан. Фэй Вэй сказал ему:

— Ты должен научиться не моргать, прежде чем начнешь рассуждать об искусстве стрельбы.

Цзи Чан пошел домой, лег под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снует челнок. Спустя два года он уже не моргал, даже если его кололи в глаз шилом.

Цзи Чан доложил Фэй Вэю о своем достижении, и тот сказал:

— Этого еще недостаточно. Тебе нужно еще научиться смотреть, а уж потом можно и стрелять. Научись видеть малое как большое, смутное — как ясное, а потом приходи.

Чан подвесил у окна вошь на волосе яка и, повернувшись лицом к югу, стал на нее смотреть. Через десять дней вошь стала на его глазах увеличиваться в размерах, а через три года он уже видел ее огромной, как тележное колесо, остальные же предметы были для него величиной с холм или гору. Взял он лук, украшенный яньским рогом, вложил в него стрелу пэн, выстрелил и пронзил сердце вши, а волос даже не порвался.

Доложил он об этом Фэй Вэю, и тот ударил себя в грудь, топнул ногой и воскликнул:

— Теперь ты постиг искусство!

После того как Цзи Чан постиг искусство Фэй Вэя, он решил, что теперь лишь один человек в мире может соперничать с ним в мастерстве, и тогда он задумал убить Фэй Вэя. Они сошлись в чистом поле и стали друг в друга стрелять, но их стрелы сталкивались в воздухе и падали на землю, даже не поднимая пыли. Но тут у Фэй Вэя кончились все стрелы, а у Цзи Чана оставалась еще одна. Цзи Чан пустил ее, но Фэй Вэй отразил ее колючкой с кустарника.

Тут оба мастера заплакали, отбросили луки, отвесили друг другу низкий поклон и попросили считать друг друга отцом и сыном. Каждый поранил себе руку и поклялся на собственной крови никому не передавать свое искусство.

Отца колесничего Цзао звали Тайдоу. Когда Цзао начал учиться у него искусству управления колесницей, он держался крайне учтиво, но в течение трех лет Тайдоу ничего не говорил ему. Он даже стал держаться с ним еще сдержаннее, но в конце концов дал ему такое наставление:

— В старинной песне говорится:

Сын хорошего лучника
должен начать с плетения корзин.
Сын хорошего кузнеца
должен начать с шитья одежд.

Сначала посмотри, как я бегаю. Сможешь бегать, как я, тогда сможешь держать в руке шесть пар вожжей, управлять шестеркой коней.

— Буду повиноваться любому вашему приказу.

Тут Тайдоу поставил ряд столбов, удаленных друг от друга ровно на столько, чтобы можно было прыгнуть с одного на другой, и стал бегать по ним туда и сюда и ни разу не оступился.

Цзао стал повторять за ним и через три дня овладел его искусством.

— Да ты у меня способный! — воскликнул Тайдоу. — Быстро все сообразил! Управлять колесницей — это то же самое. Когда ты бегал, ты откликался умом на то, что чувствовал в ногах. Если применить это к управлению колесницей, то это значит, что ты должен управлять вожжами там, где они соединяются с удилами, натягивай их и ослабляй их в зависимости от угла губ коней. Должная мера в движениях опознается умом, а осуществляется руками. Внутри постигаешь сердцем, вовне пребываешь в согласии с бегом коней. Так ты сумеешь бросать коней вперед или отводить их назад, словно по отвесу, делать повороты и описывать круг, словно по угломеру и циркулю. Тогда силы коней хватит на любой путь, как бы труден и далек он ни был, и ты воистину овладеешь искусством.

Если поводья будут двигаться в согласии с удилами, руки будут действовать в согласии с поводьями, а сердце будет в согласии с руками, тогда ты будешь видеть и без помощи глаз и гнать коней, не подхлестывая их кнутом. Храня безмятежность в сердце, блюдя правильную позу, не спутывая в своей руке шесть пар вожжей, ты сможешь направлять все двадцать четыре копыта своих коней туда, куда хочешь, водить их по кругу, бросать вперед или поворачивать вспять. Тогда твоя колесница проедет везде, где только поместится ее ось и может ступить копыто коня. И тебе будет удобно ездить всюду — даже по отвесным горам и глубоким ущельям, равнинам и топям. Вот все, чему я могу научить тебя. Запомни же сие!

Вэй Хэймао втайне ненавидел Цю Бинчжана и убил его. Сын убитого по имени Лайдань искал случая отомстить убийце. Лайдань был силен духом, но слаб телом. Рис он ел, пересчитывая зернышки, и даже против ветра не мог ходить. Хотя гнев переполнял его, он не мог поднять оружие, чтобы отомстить за отца. Но он считал позором для себя прибегать к чужой помощи и поклялся убить Вэй Хэймао собственными руками. А Вэй Хэймао отличался свирепым нравом и необыкновенной силой, крепкими мускулами и костями, твердой кожей и плотью, каких не сыщешь среди людей. Он мог подставить шею под меч и принять на грудь летящую стрелу — и меч гнулся, стрела отскакивала, а на теле не оставалось даже царапины. Зная свою силу, он смотрел на Лайданя как на цыпленка.

Друг Лайданя Шэнь То сказал ему:

— Ты ненавидишь Вэй Хэймао, ведь он оскорбляет тебя так, что стерпеть невозможно. Как же ты собираешься поступить?

— Я хотел бы услышать твой совет, — ответил Лайдань.

— Я слышал, что дед Кун Чжоу из царства Вэй добыл драгоценные мечи иньского царя. Даже маленький мальчик, имея при себе один такой меч, способен дать отпор целому войску. Почему бы нам не попросить их?

И вот Лайдань отправился в Вэй и пришел к Кун Чжоу. Прежде чем высказать свою просьбу, он поприветствовал Кун Чжоу с вежливостью слуги и предложил ему в дар свою жену и детей.

— У меня есть три меча, — ответил Кун Чжоу. — Ты можешь взять любой, но ни один из них не может убить кого угодно. Позволь сначала рассказать о них. Первый зовется «хранящий Свет». Смотри на него — и не увидишь, взмахни им — и не поймешь, где он. Когда им рубишь врага, тот даже не замечает, как меч проходит сквозь него. Второй меч называется «принимающий Тень». Если всматриваться в него в час утренних сумерек, как раз перед рассветом, или повернувшись спиной к солнцу, можно разглядеть нечто, но понять, что это меч, — невозможно. Третий меч зовется «закаленный Ночью». Днем видна его тень, но не его блеск, ночью можно видеть его блеск, но не видно его формы. Коснувшись тела, он рассекает его с треском, но рана тут же затягивается; враг чувствует боль, но на лезвии не остается крови. Эти три сокровища хранились в нашей семье тринадцать поколений, и никто ни разу не воспользовался ими. Их держали в ларце, с которого даже печать не снята.

— И все же осмелюсь попросить у вас последний, — сказал Лайдань.

Тут Кун Чжоу вернул ему его жену и детей, постился с ним семь дней и вечером седьмого дня, преклонив колена, вручил ему третий меч. Лайдань дважды простерся ниц, взял меч и поспешил домой.

И вот Лайдань с мечом в руке отправился к Вэй Хэймао. Улучив момент, когда Вэй Хэймао лежал пьяный у окна в своем доме, он трижды рассек его мечом от шеи до пояса, а тот даже не проснулся.

Лайдань решил, что Вэй Хэймао мертв, и побежал прочь, но у ворот встретил сына Вэй Хэймао и трижды рубанул его, рассекая воздух. Сын Вэй Хэймао только спросил с улыбкой:

— Почему ты так странно махнул рукой?

Лайдань понял, что этим мечом нельзя убить человека, и, тяжко вздыхая, пошел домой.

Когда Вэй Хэймао проснулся, он крикнул сердито жене:

— Ты оставила меня, пьяного, непокрытым. Теперь у меня ломит поясницу!

А его сын сказал:

— Недавно приходил Лайдань, встретился со мной в воротах, трижды махнул на меня рукой, и у меня тоже заныло все тело, а конечности онемели. Он одолел нас!

Когда чжоуский царь My пошел походом на западное племя жун, те поднесли ему железный кинжал и холст, не сгорающий в огне. Кинжал был длиной в один вершок и восемь дюймов, красного цвета, сделан был из закаленной стали и резал яшму, точно глину. А холст, когда его нужно было постирать, бросали в огонь, отчего он принимал цвет огня, а вся грязь с него сходила. Вынув из огня, его стряхивали, и он становился белым как снег.

Наследник престола думал, что таких вещей в мире не существует и рассказы о них — чистый вымысел. А Сяо Шу сказал:

— Как самонадеян Хуан-цзы! Как упрям в своих заблуждениях!

Примечания:

3. Данный пассаж кажется позднейшей вставкой, призванной пояснить смысл предшествующей фразы.

4. Гун и шан — две из пяти основных нот китайской музыкальной гаммы.

Глава V. Вопросы Тана

37. Главная тема данной главы — критика ограниченности людского «мнения» и всякого частного опыта, а равно и учения, исходящего из метафизической идеи бесконечности. Общие положения этой критики содержатся в первом диалоге Тана и Цзи, последующие же сюжеты можно рассматривать как иллюстрации к ним. Отметим, что мотив «вопросов Тана» присутствовал и в книге «Чжуан-цзы», хотя в дошедшем до нас тексте книги он не сохранился.

38. Вероятно, здесь из текста выпало доказательство существования бесконечности. Комментатор Чжан Чжань, по-видимому, восполняет эту лакуну, замечая в своих толкованиях: «Если оно зовется отсутствием, как может существовать что-либо внешнее по отношению к нему? Если оно зовется пустотой, как может оно содержать что-либо в себе?» Аргументация Чжан Чжаня восходит к известному тезису Хуэй Ши, сформулировавшего понятия «предельно большого» и «предельно малого»: «Предельно большое не имеет ничего вовне себя; предельно малое не имеет ничего внутри себя». Чжуан-цаы подверг критике и эти понятия, предлагая вообще отказаться от интеллектуальных классификаций. Для даосов безгранична лишь Великая Пустота, тела же (включая и «предельно малое») неисчерпаемы.

39. Данное высказывание опровергает предыдущий тезис о существовании беспредельного: бесконечное не может содержать в себе, иметь своей частью еще одно бесконечное. Даосская мысль останавливается на признании совместного существования ограниченного и безграничного.

40. Небесная Река — Млечный Путь.

41. Долина Юйюань — место ночного отдыха солнца, согласно древней китайской мифологии.

42. Тайсуй — божество — повелитель времени в китайской мифологии, отождествлявшееся с Юпитером.

43. Данное суждение содержится в «Моистском каноне», собрании сочинений последователей Мо Ди, где даются определения основных понятий логики.

44. В китайской традиции принята пятиступенчатая музыкальная гамма, причем каждая нота (за исключением первой ноты гун) ассоциировалась с определенным временем года. Высота ноты определялась системой двенадцати полутонов, отождествлявшихся с двенадцатью месяцами года. Воздействие музыки на природный мир — популярная тема в древней китайской литературе.

Глава VI. Сила и Судьба

45. Тема этой главы — значение судьбы в человеческой жизни — принадлежит к числу традиционных тем даосизма и всей китайской мысли. Для конфуцианцев судьба есть тот результат, или плоды человеческой деятельности, который не зависит от желаний и усилий людей. Судьба, по убеждению Конфуция, «ниспосылается Небом». Последователи Мо Ди держались мнения, что добрые или злые дела обязательно будут иметь соответствующие последствия и что, стало быть, человеку «не миновать судьбы». В книге «Ле-цзы», как и у Чжуан-цзы, развивается тема непостижимости действия судьбы, которое совершенно спонтанно и непредсказуемо; сознательный выбор — это всегда заблуждение, так что мудрый позволяет всему «быть самим собой». Даосское учение о судьбе, разумеется, не отрицает важности действия, но ориентирует на действие совершенно естественное, ненасильственное, искреннее и превыше всего — целостное, «универсальное».

46. Имеются в виду три добродетельных советника последнего иньского царя: Вэй-цзы, Цзи-цзы и Бигань. Первый был вынужден бежать из царства, второй был обращен в рабство, а третий — подвергнут мучительной казни.

47. Цитируется «Дао-дэ цзин».

Глава VII. Ян Чжу

48. Данная глава столь разительно отличается от остального текста «Ле-цзы», что, по мнению большинства исследователей, едва ли может считаться памятником древней даосской мысли. Большинство ее сюжетов восходит к школе философа Ян Чжу, жившего в середине 4 в. до н. э. Наибольший интерес среди них представляет диалог Ян Чжу с последователем Мо Ди Цинь Гули — вероятно, наиболее достоверное свидетельство подлинного учения Ян Чжу. Это учение предстает как бесхитростная, почти целомудренная в своей воинственности проповедь гедонизма (который, заметим в скобках, недвусмысленно осуждается в других главах «Ле-цзы» — например, в начальных сюжетах 2-й и 3-й глав). Страстность этой проповеди заметно контрастирует с общим для древней даосской литературы отстраненно-ироническим тоном.

49. Здесь имеется в виду Мэн Суньян — ученик Ян Чжу.

50. Следует учитывать совершенно различные взгляды спорящих сторон на природу и назначение власти. Для ученика Мо Ди власть — это средство «помощи миру», ибо, согласно Мо Ди, настоящий правитель — убежденный альтруист, пекущийся единственно о благе народа. Для последователя Ян Чжу, напротив, власть — тяжкая и бессмысленная обуза, так что «приобрести царство» означает для него пожертвовать своим покоем и, следовательно, цельностью своей жизни. Сама мечта о власти для Ян Чжу — признак слабости.

51. Пир «вечной ночи» — экстравагантная забава власть имущих в древнем Китае. Он должен был продолжаться четыре месяца кряду.

52. Хуанчжун и Далюй — древние церемониальные мелодии, исполнявшиеся на каменных пластинах и колоколах.

53. В этом сюжете заметно стремление преодолеть плоский гедонизм Ян Чжу: заботиться только о своем теле — это не меньшая ограниченность, чем сведение человеческого бытия к умственной деятельности.

Глава VIII. Рассказы о совпадениях

54. Последняя глава «Ле-цзы» — наиболее пестрая по композиции и в философском отношении наименее значимая глава книги. Больше половины ее сюжетов заимствованы из различных памятников III — II вв. до н. э., и притом не обязательно даосских. Тем не менее в ней есть свой лейтмотив, каковой составляет идея случайной связи событий. Только эти случайные комбинации вещей определяют, правильны ли наши поступки. Следовательно, в своем поведении мы должны отказаться от абстрактных критериев истинности и действовать, безотчетно «сообразуясь с обстоятельствами времени», откликаясь общему ходу событий. Таков даосский идеал «недеяния».

55. Этот сюжет встречается также в книге «Люй-ши чуньцю» («Весна и осень господина Люя», ок. 240 г. до н. э.), где он призван проиллюстрировать тезис, довольно чуждый даосизму, а именно: успех действия предопределен способностью постичь «причины вещей».

56. Этот персонаж не следует путать со знаменитым учеником Конфуция Янь Хоем. Его имя в оригинале пишется иначе.

57. Данный фрагмент содержится также в гл. XXVIII «Чжуан-цзы».

58. Данный сюжет содержится также в «Чжуан-цзы» и в конфуцианском памятнике «Семейные предания о Конфуции» («Кун-цзы цзяюй»), причем в данном случае воспроизводится конфуцианская его версия: пловец добивается успеха благодаря добросовестному соблюдению принципов «человечности и долга».

59. Эта фраза заимствована из «Дао-дэ цзина»

60. Имеется в виду игра любо, где фишки передвигают после бросания костей к центральной линии, разделяющей игральную доску на две половины, — так называемой реке. Побеждает в игре тот, кто забирает в «реке» две фишки, именуемые «рыбами».

61. Этот и предыдущий сюжет содержатся также в «Люй-ши чуньцю», где Юань Синму и Чжу Лишу представлены как образцы для подражания.

62. Согласно конфуцианской морали, человек должен сохранять свое тело в целости и сохранности, ибо в нем продлевалась жизнь его предков. Сохранить свое тело в целости означает для конфуцианства соблюсти принцип «сыновней почтительности» — основу основ конфуцианского благочестия.

63. В Китае с древности зарубки на специальных бирках служили знаком долговых обязательств.

64. Жители царства Чжэн убили отца Бай-гуна, и тот вынашивал планы мщения. Этим объясняется и обостренное внимание чжэнцев к поведению Бай-гуна.

Глава V. Вопросы Тана

37. Главная тема данной главы — критика ограниченности людского «мнения» и всякого частного опыта, а равно и учения, исходящего из метафизической идеи бесконечности. Общие положения этой критики содержатся в первом диалоге Тана и Цзи, последующие же сюжеты можно рассматривать как иллюстрации к ним. Отметим, что мотив «вопросов Тана» присутствовал и в книге «Чжуан-цзы», хотя в дошедшем до нас тексте книги он не сохранился.

38. Вероятно, здесь из текста выпало доказательство существования бесконечности. Комментатор Чжан Чжань, по-видимому, восполняет эту лакуну, замечая в своих толкованиях: «Если оно зовется отсутствием, как может существовать что-либо внешнее по отношению к нему? Если оно зовется пустотой, как может оно содержать что-либо в себе?» Аргументация Чжан Чжаня восходит к известному тезису Хуэй Ши, сформулировавшего понятия «предельно большого» и «предельно малого»: «Предельно большое не имеет ничего вовне себя; предельно малое не имеет ничего внутри себя». Чжуан-цаы подверг критике и эти понятия, предлагая вообще отказаться от интеллектуальных классификаций. Для даосов безгранична лишь Великая Пустота, тела же (включая и «предельно малое») неисчерпаемы.

39. Данное высказывание опровергает предыдущий тезис о существовании беспредельного: бесконечное не может содержать в себе, иметь своей частью еще одно бесконечное. Даосская мысль останавливается на признании совместного существования ограниченного и безграничного.

40. Небесная Река — Млечный Путь.

41. Долина Юйюань — место ночного отдыха солнца, согласно древней китайской мифологии.

42. Тайсуй — божество — повелитель времени в китайской мифологии, отождествлявшееся с Юпитером.

43. Данное суждение содержится в «Моистском каноне», собрании сочинений последователей Мо Ди, где даются определения основных понятий логики.

44. В китайской традиции принята пятиступенчатая музыкальная гамма, причем каждая нота (за исключением первой ноты гун) ассоциировалась с определенным временем года. Высота ноты определялась системой двенадцати полутонов, отождествлявшихся с двенадцатью месяцами года. Воздействие музыки на природный мир — популярная тема в древней китайской литературе.