Не надо! Я имею в виду не строгое исполнение служебных обязанностей, не верность долгу и не деловое умение. Давайте-ка вглядимся поглубже! Вникнем прямо в суть!

В каждой работе, в каждом деянии имеется большое, идейно-направляющее «для чего?». 'Это высшее и последнее предназначение наших усилий; прекрасная и святая цель нашей жизни. Ведь все мы — от подметальщика улиц до высшего чиновника, от фабриканта до ученого — не машины проклятого долга, не рабы или галерные арестанты, не равнодушные поденщики мира, не трутни Божьи. Мы призваны смотреть в суть своей работы, думать о живом и творческом смысле своего труда. Все мы служим делу — главному в нашей жизни, и призваны привязаться к нему, никогда не забывать об этом. И тот, кто так работает, тот привносит в свой труд истинную деловитость!

Где бы я ни находился — я служу. Не просто «хозяину»; не просто «начальству». А гораздо более важному: я служу великому делу Господа на земле.

Итак — прежде всего, сознание! Где и как моя профессия включается в великое дело — совести, веры, права, моего народа, моего Отечества? И далее: как мне ему лучше всего служить? Не так, чтобы я механически крутил шарманку своей повседневной работы; но чтобы я самым наилучшим образом способствовал делу. Чтобы вечером я чувствовал: сегодня благодаря мне стало немного лучше на белом свете; и завтра пусть будет так же; и каждый последующий день. Кто никогда не испытывал этого чувства, тот должен позволить себе хотя бы иметь его.

Благодаря этому наш взгляд, наше сердце, наша воля проникают в самые глубинные слои жизни и труда, для которого только и имеет смысл жить и работать: мы творим тогда, исходя из нашего самого существенного для вечной сущности нашего народа. Тем самым преодолевая и устраняя обоих врагов: рабское безразличие и личную корысть. Строгое исполнение служебных обязанностей остается тем же, но оно становится добрым и справедливым. Утверждается верность долгу, однако она исходит уже из сердца и теряет налет обязательности. И деловая сметка начинает прислушиваться к совести и правовому сознанию.

Ибо дело — главное дело, одновременно живо и священно. Оно требует от нас, чтобы мы не только выполняли «обязательное», но чтобы мы созерцали, любили и служили. Оно хочет, чтобы мы почаще обращали свои взоры вверх, к Богу, и следовали Божественному на земле.

«А если этого никто не увидит? И никто ничего не узнает?» — интересовался маленький Ганс чуть обеспокоенно и упрямо. «Тогда, дитя мое, — тем более». — «Почему тем более?» — «Потому что тогда ты совсем один; ты должен сам решать и сам нести ответственность». — «Что такое ответственность?»

Как мне объяснить малышу, чтобы он не только постиг это, но и принял сердцем, и жил, и стремился к этому? Как пробудить в нем чувство ответственности, чтобы оно никогда не исчезло, никогда не заснуло? Ведь в противном случае придется нам, родителям и воспитателям, отвечать за безответственность грядущего поколения…

«Смотри: мир вокруг нас есть одно огромное единство, где все взаимно связано. Тучи приносят нам дождь, дождь наполняет реки, реки влекут свои воды к морю, а море омывает весь земной шар. Далекое солнце освещает каждый уголок и посылает нам тепло, свет и радостные дни. То же происходит и с нами, людьми: мы все вплетены в великую и прекрасную ткань мира, чтобы сделать этот мир и, прежде всего, нас самих еще прекраснее и совершеннее. Прекрасны дела земные, где все связано живою связью и где каждое деяние, а также каждое недеяние незаметно сказывается на всем остальном. Сегодня ты не помог человеку в беде; завтра он обессилел в отчаянии и сделал что-то дурное, попал в тюрьму, и его дети голодают, крадут и следуют плохим людям. Да, это так; мы все едины — мы поддерживаем друг друга, мы вместе стоим и вместе падаем. Своеобразное единство народа: здесь нет отделенных или обособленных людей; где страдает и несчастен один, там одновременно страдают все; каждый обездоленный — это беда и проблема общая. Вытяни одну нитку из своей кофты и посмотри — ты повредил всю ткань. Если у тебя болит зуб, ты уже несчастен; если выскочила одна клавиша из фортепиано, то фортепиано испорчено. Каждый из нас, конечно, может закрыть глаза, следовать собственной корысти и изображать независимого счастливца; но беда от этого не станет меньше, скорее, еще больше: ибо покинутый ожесточится, подавит чувство возмущения и предастся зависти и мщению…

Так, каждого из нас можно сравнить с крупицей радия, которая непрестанно посылает излучения во внешний мир. Этим мы можем отравить и погубить воздух общечеловеческой жизни или же очистить и оздоровить его, в зависимости от того, какие излучения мы посылаем: злые или добрые. Здесь каждому из нас приходится выбирать: продумать, взвесить все и решить. Кем ты хочешь стать: отравителем и вредителем или праведным и надежным человеком? Будешь ты разрушать или строить? Разбойничать или служить? Ненавидеть или любить? Соответственно ты должен подготовить свою душу, свое сердце, свою волю, свои мысли. Тогда можешь быть уверен: что ты выбираешь и что делаешь в душе, то будешь претворять и вовне. Твое сердце проявится в твоих поступках; и даже, когда этого «никто не видит», об этом все же узнают. Итак, ты должен стоять за каждым из своих решений, за каждым поступком, быть в нем сердцем и волею, обосновать его и суметь защитить. О каждом своем деянии ты должен иметь право сказать:

«Я это сделал, я творческая причина тому, я принимаю на себя все добрые и худые последствия». А это как раз и есть ответственность: ты держишь ответ перед Господом на небесах и перед людьми на земле и не уклоняешься от него. Только трус увиливает; только шельма пытается выкрутиться. Праведный отвечает за свой поступок, считая его наилучшим из возможного и утверждая его как искренно-желанный. Он знает, что хотел поступить хорошо, что сам решился на этот поступок, старался предусмотреть его возможные последствия и поэтому ему не страшно.

И заметь еще одно, малыш: все добрые, которые умеют любить, которые созидают и служат, совершенно особо относятся друг к другу: они узнают друг друга легко и скоро, испытывают взаимное доверие и сообща делают свое дело. Они сплетаются в одну живую ткань, которая охватывает их всех; они стараются расширить эту ткань, укрепить ее и тем самым искренне и верно служить делу Бога на земле. И знаешь, по чему они узнают друг друга? По чувству большой ответственности».

«А если я совсем один и меня никто не видит, ведь я и тогда отношусь к добрым?» — «Да, дитя мое. Так и есть. Я уже вижу: ты меня правильно понял… Ты и вправду дитя Божие и носишь в своем сердце живое Царство Божие».

ДА, разумеется! Без НЕТ в жизни нельзя. НЕТ нельзя просто отмести. Ни теоретически, ни практически.

Итак, сначала — теоретически. Изучаемое необходимо выделить, как бы вырезать, изолировать; все, что к нему не относится, откладывается в сторону, отвергается, то есть ставится под НЕТ. И горе тому, кто не умеет удержать за собой эту изучаемую сущность, не умеет подтвердить ее. Определяемое понятие сначала, как пилкой, обтачивается со всех сторон НЕТ: оно не «этот», не «это» и также не «тот». И горе тому, кто знает лишь логическое НЕТ: его понятие остается неопределенным, как если бы он подразумевал ореховую скорлупу без ядра.

А затем — практически. Искусство говорить НЕТ, отвергать, образует форму и характер: все — злое, фальшивое, уродливое, неверное, несправедливое, низкое, мелкое и все прочее должно натолкнуться на наше мужественное и твердое НЕТ. Нельзя, конечно, предаваться всем желаниям, побуждениям и страстям; иначе человек переродится и станет похотливым животным. Жить означает выбирать; тот, кому приходится выбирать, должен уметь отказываться. Никакое созидательное начало невозможно без внутренней цензуры, то есть без избирательного НЕТ. Кто хочет угнаться за всем, тот все потеряет. Быть дилетантом — мало; пострелом — еще меньше. Кто не умеет терпеть лишения, у того вообще ничего не получится. Кто хочет все подтвердить, тот вообще не знает, что значит сказать ДА. Мастер — это сконцентрированность на чем-то одном, главном, остальное же — по ходу дела отвергается.

Вот в чем сущность дела; НЕТ само по себе не путь, не цель, не решение проблемы. НЕТ здесь лишь для того, чтобы служить ДА.

Отвергай, отвергай многое, но все же сохраняй и утверждай существенное, святое, больше всего любимое! Только НЕТ и всегда НЕТ — не более чем ничто, или менее того, ибо из ничто еще может что-то образоваться, но из вечного НЕТ — ничего никогда.

НЕТ — подметальщик улиц; он подметает для ДА; НЕТ — оруженосец; ДА — сам рыцарь; НЕТ — подготовительная школа; ДА — творческая работа. НЕТ — не более чем чистилище; рай начинается с ДА. НЕТ — отвращает, ликвидирует; ДА — предполагает, утверждает, связывает. НЕТ — разрушает; ДА — творит и строит. НЕТ — пустота; ДА — полнота. НЕТ — смерть, ДА — жизнь.

Горе тому, кто довольствуется НЕТ и упорствует в нем. В лучшем случае он станет мастером разложения. Вечное НЕТ в мышлении создает завистливо-ненавидящего эгоиста, это — развал и смерть. НЕТ в желаниях создает неудержимого ниспровергателя, а это означает революцию, гражданскую войну и смерть. Родственные явления. Единая судьба. Симптомы одной и той же болезни. Но во всем — безбожие как образ жизни.

Современный мир более НЕТ. Созидательное, верующее, святое ДА дается ему с трудом. Как можно исцелить его? Определенно ясно лишь одно: для победы решительного, святого ДА ему вновь придется бороться, а возможно, и страдать! Ибо, действительно, кто есть человек, который ничего не исповедует? Что наше сердце без живого, истинного вероисповедания? Чем было бы сегодняшнее человечество и его культура, если бы оно две тысячи лет тому назад не признало христианство?!..

Что могут люди без верности? Что удается без верности? Ничего. Но нынешний мир мало что хочет знать об этом. Он славит корыстный произвол; он ослабляет все связи; он жаждет освобожденного человека. Он лишен верности и не замечает ее отсутствия. Всеобщее освобождение от оков, всеобщее взаимное предательство ведут человечество к гибели.

Все великое заложено глубоко; оно зреет медленно; требует людей с глубокими чувствами и твердой волей — людей, имеющих потребность в окончательной крепости своих убеждений и чувствующих себя только тогда хорошо, когда знают, что их поддерживает верность. Скоро возникает лишь неполноценное; зато оно и живет недолго, как бабочка-однодневка, и оно незначительно, как сметенная пыль. Великая идея — глубокие раздумья — долгие усилия — истинная верность: это единая цепь предпосылок, на которых зиждется все творчески-великое как в жизни народа, так и в духе отдельного человека.

Как просто и точно звучат вот эти слова: «Я остаюсь тем, кто я есть; я буду любить то, что привязало мое сердце; и я буду действовать так, пока моя грудь будет подниматься от дыхания жизни». Кажется, как просто ведет себя верность! Однако она — редкий гость на земле. Почему?

Потому что верность идет изнутри и предполагает цельность души; но современный человек склонен к распылению, рефлексии, резонерству, ко всеотрицающему критиканству. Если человек целен, он обладает одним-единственным духовным центром, который и определяет его жизнь; тогда он склонен к верности. Если же он распылен, в нем наличествуют несколько состязающихся друг с другом и потому бессильных «центров», между которыми он колеблется и которые постоянно обессиливают и предают друг друга. Но верность — это то душевное единство, та духовная «тотальность», из которой рождается внутренняя уверенность верного.

Чтобы быть верным, надо что-то любить; то есть надо вообще уметь любить, а именно безраздельной полной любовью. Эта любовь и определяет человека. Она привязывает его к любимой ценности, и верность таким образом есть приверженность ценности. Кто ничего не любит, тот, неприкаянный, порхает, ничему не верный, все предающий. Кто действительно любит, тот «не может иначе»: в нем властвует внутренний закон, святая необходимость. Не то чтобы эта необходимость была ему в тягость или закабаляла его: нет, но он и не хочет иначе, он ничего другого и не желал бы и не мог. Эту необходимость он воспринимает как нечто избранное им и желанное: как самоопределение, как истинную свободу. Она для него легка и «естественна»; и он несет и свою верность, как единственную и естественную возможность своей жизни…

Верный человек обладает глубиной характера. Тому, кто неглубок и пуст, верность не «удастся». У верного человека ясное, честное сердце. Тот, кто живет с сумбурным, мрачным сердцем, однажды теряет свою верность в этом мрачном хаосе. Верный человек обладает сильной, твердой волей. Как может соблюсти верность слабовольный человек? Верный человек есть та духовная сила Бытия, та непроизнесенная присяга и клятва, та точка опоры, которую требовал Архимед, чтобы перевернуть мир. Возникая из внутренней силы, верность сама является источником силы. Она подкрепляется характером, достоинством и честью. Она — искра Божия, благословение Божие, она — истинное укрепление в Господе…

Все, что сделалось в человеческой истории по-настоящему истинным и «реальным»; что сумело победить все сомнения, страхи и опасности; что черпало из глубины и страждало по-рыцарски — жило в верности. Верность для нас, таким образом, как зов наших предков и — обет нашим внукам; а для нас это слово звучит как глубокое убеждение, утешение и успокоение. А кто действительно ведает верность, тот сумеет поведать кое-что о блаженстве и высшем счастье ее.

Передо мною старое письмо. По всей видимости, оно могло бы вскоре отпраздновать свой столетний юбилей. Пожелтела бумага, подобно старой слоновой кости; края вот-вот осыпятся, складки подобны шрамам. Можно думать, его годами носили в кармане на груди. Как память? Как наставление? Этого никто уже не скажет. Я подобрал это письмо во время войны в заброшенном замке и сохранил его. А сейчас я хотел бы опубликовать его без изменений и дополнений.

«Мой любимый сын! Тяжестью легло мне на сердце твое последнее письмо. Читая его, я не верил своим старым глазам. Какими же гнусными, какими подлыми могут быть люди! Какие отвратительные последствия имеют похоть и ревность. Поверь мне, я пережил все вместе с тобой. Сначала эта попытка вкрасться в доверие, когда старый граф хотел тебя перехитрить и подкупить; затем эта бесстыдная клевета и, наконец, издевка и приказ по службе отправиться в дальние края. И сейчас кровь пульсирует у меня в висках. А твоя милая, бедная невеста! Сумеет ли она противостоять этим козням? Ах, как хорошо я понимаю тебя в том, что ты поклялся отомстить и ищешь мщения. Но возьми себя в руки, мой дорогой Фридрих, и спокойно выслушай меня.

На усмотрение человека предоставлено — мстить или не мстить; многие считают, что месть сладка. Сладка месть лишь тому, кто отвечает натиску незаслуженного злодеяния никогда не ослабевающим натиском ненависти. Для этого он или должен носить в себе огромный первобытный заряд ненависти, и тогда это далеко не благородный характер; или он с удовольствием выставляет напоказ силу своих оскорблений, что недостойно мужчины. Разжигание старых обид мы должны оставить злым бабам. Увы, месть горька, как желчь, это — медленно действующий яд. Если ты еще не остыл на месте и не можешь с собой совладать, взорвись от возмущения. Если же все позади и ты предаешься мечтам о мщении, то ты опутан чужим злодейством и заболел им. Ты будешь непрестанно вынашивать месть и дышать мщением, яд неутоленной ненависти поразит твое сердце и голову.

Держись, мой любимый! Иначе злодей одержит победу над тобой, ведь ему удалось втянуть тебя, доброго и благородного, в круг своей злобы. И ты находишься теперь под властью его злого произвола. Подлец сделался теперь твоим злым роком, змеей, которая впрыскивает яд прямо в твою душу. Ему удалось покатить камень зла; если ты ответишь, расщелина будет все увеличиваться, все больше камней будет приведено в движение, пока не возникнет настоящая лавина зла. И если он подло поступил и скомпрометировал себя — неужели это причина для того, чтобы ты поступал по его примеру и уподобился ему? Если так будут поступать все, мир вскоре потонет в подлости, на нас обрушится поток ненависти. А мститель погибнет от своей собственной жажды мщения.

Что бы с тобой ни случилось, никогда не думай о мщении. Если нужно — да, думай о борьбе, о победе, о наказании. Но никогда — о мщении. Находи в себе духовные силы, чтобы сохранить холодную голову. Надо устранить последствия злых деяний. Надо обезвредить злодея. Надо установить истину и справедливость. Но стремление к возмездию, к тому, чтобы он страдал, чтобы ему было плохо, чтобы он был унижен — не должно быть ни твоею заботою, ни твоею радостью. Оставь место для всезнающего судьи; не пытайся ничего вершить прежде него. Оставайся христианином и рыцарем; будь верен нашему роду!

Естественно, я помогу тебе, но при одном условии: откажись от мести! Уж я найду дорогу наверх и положу справедливый конец дворцовым интригам.

Сердечно и искренне, твой старый отец».

Я должен простить, считаете вы, чувствительные люди? Да, конечно, я хочу это сделать. Я это и сделаю, хотя мне это не всегда удается легко. Люди часто так неблагодарны, зложелательны, коварны! Моя оскорбленная душа порою так ожесточается, что я не знаю, что с нею делать! И тем не менее я стараюсь искоренить в глубине своей души личную обиду, сохранить спокойствие и объективность, не думать более об отвратительном мщении, скорее, взвесить вопрос с точки зрения общечеловеческих ценностей, проявить по отношению к психологии оскорбителя понимание и воздать ему, где только можно, благодеянием. Я должен прямо признаться: мне не удается ответить на подлости личного врага христианскою любовью; я — не святой, и подобное «прощение» превышает мои силы.

Но этого недостаточно вам, безмерно размягченным моралистам! Вы стараетесь всегда втолковывать нам исчерпывающее «всепрощение» и требуете его от нас; и если внимать вам, то возникает впечатление, что для всего злого на свете в вашем сердце есть лишь сострадание и участие, лишь терпимость и симпатия, и вы ничего не хотите ведать о естественном отвращении, справедливом возмущении, долге защищать других и самим воспитывать совершающих злодеяния. Странное участие! Противоестественная симпатия! Роковая терпимость!

Речь идет сейчас не о личном ущербе, а о субъективной обиде. С личным покончено; жажда мщения погасла. Что мне еще тут «прощать»?

Для того, чтобы быть «должным» прощать, мне надо прежде всего «сметь» прощать. А именно: существует полномочие на прощение, без которого любое «прощение» становится пустой и бессмысленной болтовней. Если оскорблен, предан, ограблен и изнасилован другой, то ведь я и не должен ничего «прощать». Или же я призван из «сострадания» к злодею скрывать любое преступление, тем самым непосредственно принимая в нем участие? Или, возможно, я должен, руководствуясь христианскою любовью, вымогать «участие» не к пострадавшему, а к злодею — виновнику чужого страдания? Однако христианство требует участия к страданию, а не к тому, кто заставляет и оставляет страдать; подобное участие было бы прямым предательством пострадавшего и, следовательно, общечеловеческих ценностей.

Если то, что я должен простить, — «грех», то прощение грехов — в Руце Господа; у меня на это нет полномочий. А если вы — христиане, то я напоминаю вам о том, что Христос далеко не всем прощал грехи и далеко не всем грешникам обещал прощение. Если же то, что я должен прощать, — нарушение закона или преступления, то здесь я тоже не компетентен. Мы, простые граждане государства, имеем лишь свои «настроения» и «мнения». Вы хотите, таким образом, чтобы прикрыли нашими «настроениями» и «мнениями» такие злодеяния, как клевета, разбой, убийство, осквернение детей, торговлю девушками, измену Родине, большевистское подстрекательство и т. п., чтобы мы с размягченным сердцем их прощали, сентиментально «сочувствовали» им, выступали симпатизирующими им заступниками и помощниками? Кто же вы тогда сами, заботящиеся об этом? И за кого вы принимаете нас, полагая, что мы способны на такое? Все это мы могли бы понять, если бы это было хоть как-то уместно: внимание, справедливость, мягкость, милость, помилование, амнистия; но не фальшивую сентиментальность участия или даже оправдания и не извращение здравого рассудка, которое делает человека соучастником!..

Такова ваша сентиментальная доктрина «всепрощения» — всего лишь нравственная попытка и моральное право. Леонардо да Винчи — большой знаток душевных глубин и тонкий наблюдатель разгула предательства среди его современников — однажды заметил: «Кто не наказывает зло, тот поощряет его». И он был прав: прощенье без предела равносильно предательству в великом деле.

Есть прекрасная даль, в которую все мы стремимся. Об этой прекрасной дали втайне мечтает наше сердце, когда мы говорим о путешествии. Ах, если бы нам только знать, где эта даль и как найти к ней верную дорогу!

Такими легкими, такими обычными сделало для нас путешествия новое время. Равнодушно отправляемся мы в путешествие, безропотно даем себя возить. Чем скорее и приятнее, тем лучше. Путешествие становится все более простым движением в пространстве: отдаленное «там» становится близким «здесь», и наоборот. Так легко нам сидится в мчащемся «четырехместном автомобиле» или в купе для курящих скорого поезда и воображается нам, что мы «освеженными» и «отдохнувшими» вернулись в привычную круговерть мельницы жизни. Не утратили ли мы важный смысл путешествия, а заодно и дивное утешение в жизни? Способны ли мы путешествовать пешком, паломничать?

Не стоит труда менять одно место на другое, если тащишь за собой душевный застой и спертый воздух будней. Путешествовать значит странствовать, меняться, становиться другим. Итак, довольно избитых вещей! Долой запыленные очки! Выбираемся из узкой, улочки только-такого-бытия, из болота жалкого крохоборства! Долой бремя собственной банальности! По-иному дышать, по-иному смотреть, по-иному слушать! Да, конечно, путешествие — это «движение»; но это «движение» должно иметь начало во внутреннем пространстве духа. Истинное путешествие, которое меняет и превращает, есть прежде всего «переход в другую разновидность бытия», о котором говорил еще Аристотель. Было бы безнадежным предполагать эту «иную разновидность бытия» извне, хотя бы так: «Я остаюсь закоснелым и окаменевшим, а ты, пестрый внешний мир, мучайся, чтобы рассеять и развлечь меня». Мертвые кости, кто сможет вас оживить? Жизнь дается лишь живому. Кто не, светит сам, для того нет и света. Лишь тот, кто сам умеет молиться, сумеет подслушать и гимн природы…

Есть прекрасная даль, в которую все мы стремимся. Однако эта даль не так уж и далека: она начинается в нас самих. У кого нет ее внутри, тот не найдет ее и вовне, пусть он заездит свой «четырехместный автомобиль» до смерти и злоупотребит всеми поездами и пароходами мира. У кого, однако, внутри есть эта прекрасная даль и кто знает о ней, тот непременно возьмет се с собой в путешествие! Каждый, кто собирается в странствие, должен спросить себя об этой глубине духа: «Где Я, который хочет самого лучшего в жизни? Где Я, которого касается все Великое и Святое? Где Я, который так искренно жаждет самых скрытых тайн природы и творения? Где во мне благодарный сын, чтобы восхититься своим отцом и воздать хвалу и ему? Это он должен путешествовать, это он берет меня с собой!»

И вот путешествие свершилось, а путешественник счастлив и утешен. Так путешествие становится изменением и превращением, духовным обновлением. Нам открывается возможность иного, желание иного и разрешение иного. Путешествие становится «возвращением в родной дом», проникновением в собственные, свободные глубины, странствием, паломничеством; и мир расцвечивается перед нами тысячами прекрасных образов…

Есть прекрасная даль, и ее мы должны достичь в нас самих. Тогда мы достигнем ее и в мире земном, и в мире ином: ведь однажды все мы отправимся в вечное путешествие. И мы должны подготовиться к этому последнему путешествию, как к возвращению в родной дом, в прекрасную даль…

Никому не ведомо, как возникает любовь между мужчиной и женщиной, откуда она приходит и что приносит с собой… Но однажды она приходит.

Я не имею в виду флирт, когда прикидываются, будто «немного влюблены», в то время как знают, что это не так, и согласны удовлетвориться таким же «невинно-виноватым» игривым, легким притворством с другой стороны. Здесь каждый втайне знает, что и он не принимает всерьез эту «любовную игру» и его самого не принимают всерьез, что он может и «по-иному», может играть и с другими, сможет обойтись и без своего теперешнего «партнера»… Это именуется времяпрепровождением, настроенным не более чем на похоть, и в результате все опошляющее, то же мимолетное стрекотание двух безответственных стрекоз… Далекое от любви, как небо от земли!

Если приходит настоящая любовь, человек теряет чувство свободной бесшабашности, вольной игры. Он вдруг чувствует себя связанным, как будто его пронзила необходимость или он подпал под действие какого-то закона: теперь он не может по-иному, он как бы во власти чар.

По этому узнают настоящую любовь: кто «может по-иному» и «может с другими», тот еще ничего не знает о любви. Любовь — это избранность, в которой часто ничего не ощущается от избрания. Видишь себя определившимся, а возлюбленное существо единственным и незаменимым.

С этим избранным существом любящий хочет быть вместе, наслаждаться его присутствием без помех со стороны других, уже не играть, отринуть сдержанность, стать с ним совершенно искренним и придать этой искренности цельную форму. Приближается решающий момент: любимый должен узнать, что его любят; — ужасный момент… Вдруг он не ответит на любовь?!.. Тогда всему конец, мир и жизнь становятся грудой развалин…

По этому узнают истинную любовь — она не только сосредоточенна и исключительна, но и «тоталитарна», она требует человека всего, она поглощающа, предписана судьбою. Истинная любовь хочет в человеке всего: не только внешне-человеческого, но и душу, и внутреннее содержание ее — сущность человека, святую тайну личной духовности, древний источник божественного дыхания в нем, чтобы сделаться единым в жизни, желаниях и молитвах. А кто ничего о том не ведает, тот не ведает ничего и об истинной любви.

При этом совсем не всегда думают о «женитьбе». Этот «итог» подводится как бы сам собою. Ибо, если мужчина и женщина охвачены истинной любовью и уже не могут жить друг без друга, тогда они образуют творческую жизненную общность, как новую, великолепную жизненную ценность, которая стремится быть признанной Богом и людьми — одобренной, освященной, уважаемой, охраняемой… Мы, разумеется, знаем: многие вступают в брак и без любви (бедные люди!); но если это любовь, то она ищет победы и свадьбы, подобно тому, как розовый куст добивается розы. Вовсе не стоит говорить о «вечной любви». Истинная любовь воспринимается, однако, как единственная и вечная — продолжающаяся вечно, связывающая навечно и ведущая к блаженной вечности. И тот, кто никогда этого не испытал, вероятно, не много знает о любви.

Любить и быть любимым своей возлюбленной. Какое счастье, какое богатство творческих возможностей… Уже само по себе — живая хвалебная песнь Господу. Исполнение лучших желаний, парящая радость, одухотворенный показ, восходящая утренняя заря… В человеке пробуждаются потаенные силы его далеких предков, с которыми он удивительным образом чувствует себя единым… Все просыпается для него, все живое окликает его; и он чувствует себя цельным и окрыленным. Ему, одному, «самому великолепному из всех» — можно цвести… Ей, единственной, чудесной — возносить хвалу, сметь служить, ею жить!..

Кто, однако, воспринимает эту радость не как невинную и святую — ибо она идет из неразделенной любви, ибо желаема природой, ибо она освящена Господом!.. кто от всего этого счастья не чувствует легкой грусти — ибо в любви столь многое сгорает, потому что в ней просыпается предчувствие наступающих любовных страданий, ибо достигнута вершина жизни, и вечно преходящее хочет поднять свой голос!.. кто при этом не думает о бремени ответственности и не чувствует мировой боли — тот пока не знает, что такое истинная любовь…

И еще одно: любящий хочет счастья для себя, счастья творчески-прекрасной общности, грядущего счастья среди многочисленной детворы. Если же он одновременно не хочет счастья любимого существа, если его сердце не думает в своей глубине о жертвах, если оно не ставит счастье любимого существа выше своего собственного, то его любовь корыстна и себялюбива: о, тогда это не истинная любовь…

Ибо истинная любовь это искра Божия в человеке.

Что ты имеешь в виду, друг, что ты хочешь, когда говоришь о счастье? — «Вполне естественно: здоровья, чтобы требовать всего, богатства, чтобы все мочь; власти, чтобы всего достичь. Вот я и счастлив!»

Счастлив? Едва ли! Лишь тогда ты поймешь, что тебе не хватает самого существенного; что ты бредешь по большой и широкой дороге разочарования.

Прежде всего здесь нет ничего «естественного»: дающие счастье условия жизни точно так же различны, как и люди. Из-за богатства и власти можно стать таким несчастным, что будешь стремиться к смерти. И только больному здоровье кажется счастьем. Ведь мир полон здоровыми, богатыми, могущественными людьми, которые в отчаянии ищут счастья. Ты разве этого не замечал?

«Требовать всего!» Бедняга! «Всего» ты никогда не достигнешь; ведь счастье — не вечная гонка, не охота за абсолютной невозможностью. Если хочешь счастья, научись искусству лишений. И больной требует отнюдь не «всего», а лишь «здоровья»; и если он не соблюдает меру в «здоровом», то скатывается в болезнь, чтобы вынести из болезни для себя немного мудрости, без которой счастье невозможно. И наконец: чего ты хочешь — вечно требовать или что-то и получать? Ибо без получения нет покоя, а без покоя нет счастья…

«Богатство, чтобы все мочь». Ты не настолько дитя, чтобы думать, что богатый «все может»? Он может лишь купить! А ведь лучшее в жизни не продажно. Продажное счастье вовсе не счастье, оно скорее — разочарование и несчастье.

Богатый может ослепить, тогда возникают видимость и обман; и это ты называешь счастьем? Богатство дает роскошь; и ты настолько наивен, чтобы воображать, что роскошь и счастье идентичны? Значит, ты не знаешь, каким глубоко несчастным, каким жалким можно быть в пышности и великолепии…

И — «власть, чтобы всего достичь»… Разве ты так близорук, чтобы не видеть, что власть налагает на человека невероятное бремя разных «должен» и «обязан»? Это бремя настолько велико, что у него нет времени вспомнить о своих «смею» и «могу». Необходимость власти подавляет ее свободу. Глядя снизу, наивный чудак-человек восклицает: «Боже, чего только он не может!» Глядя вниз, властелин вздыхает: «Боже, чего только я не терплю, за что только не отвечаю и сколько всего мне нельзя!» Ибо его большое «могу» есть лишь скудный отблеск его изнуряющего долга. Лишь у злых властителей, у тиранов, дело обстоит по-другому. Не подумать ли мне, что ты считаешь счастьем тиранство?.. Видишь: от всей твоей «естественности» не осталось и следа. Так, вероятно, случается со всеми: сначала нам кажется, что мы точно знаем «наше счастье»; затем выясняется, что мы его никогда не знали… Поэтому какое тщеславие — гоняться за определенно мнимым «счастьем».

Хочешь узнать секрет счастья? Так послушай.

Счастье нельзя поймать. Не ищи, не гоняйся за ним, оставь старания и мучения! Счастье приходит само. Но не жди его, не вопрошай о нем, не требуй ничего! Ищи чего-нибудь другого: чего-нибудь верного, великого, за что стоило бы жить, бороться и умереть.[32] Посвяти себя этому делу с любовью, живи им так самоотверженно, как только сможешь; служи ему верно и самозабвенно, но не ищи «счастья»…

И в один прекрасный день ты обнаружишь, что на правом плече твоем сидит орел[33] и нашептывает тебе на ухо святые, возвышенные вещи. С этого мгновения ты будешь счастлив; даже тогда, когда тебя постигнет личное несчастье; потому что орел подымет тебя над несчастьем и даст тебе блаженное утешение.

Ты этого не можешь? Или ты этого не хочешь? Тогда пребывай в заблуждении и дальше. Ты предупрежден.

Примечания:

3

В оригинале редкое немецкое слово piz — вершина (горы).

32

…за что стоило бы жить, бороться и умереть — это девиз И.А. Ильина. Впервые он встречается в его работе «Духовный смысл войны» (М., 1915). Здесь см. также с. 55, 60, 224, 262, 301, 339–340, 354, 543.

33

Орел — символ небесной (солнечной) силы, огня и бессмертия, один из наиболее распространенных обожествляемых символов богов и их посланец в мифологиях различных народов мира. В библейской мифологии орел — воплощение божественной любви и возвышенности, силы и мощи, юности и бодрости духа.