Ежи Яжембский

Забавы и обязанности научной фантастики

Наверняка мало кто из любителей творчества Лема, если его спросить о самом мощном (по объему) произведении писателя, вспомнит о «Фантастике и футурологии». Эта книга, впервые изданная в 1970 г., сегодня остается на обочине широких дискуссий, в которых обсуждаются другие эссе Лема, и не может сравниться популярностью с «Суммой технологии» или «Философией случайности». Тем не менее произведение, о котором идет речь, является очередной поразительной попыткой «охвата всего» — на этот раз в области литературы и литературного прогнозирования будущего, и стоит в нее вчитываться хотя бы потому, что она широко знакомит нас с творческим самоутверждением и позитивной программой одного из неоспоримых классиков научно-фантастической литературы в масштабе планеты, будучи как теорией, так и критикой жанра. Пересказывать в послесловии эту мощную книгу не имеет смысла. Я хотел бы отметить здесь то, что является в «Фантастике и футурологии» характерным, и то, чем она отличается от нормы, что определяет оригинальность произведения и автора.

Итак, во-первых: чтобы создать теоретические рамки для своих рассуждений, Лем весьма ограниченно использует существующий аппарат литературы о науке. Где-то там он, конечно, наличествует в виде фона — скорее как точка отсчета, — но в принципе автор сам создает здесь некоторую систему теоретических понятий, служащих ему не только для размещения фантастики в пределах литературных жанров, но попросту для описания всей литературы как таковой. В рамках этого — структурального в общих контурах — аппарата появляются элементы, решительно новаторские в год возникновения книги: например, принятие во внимание в качестве «четвертой структуры литературного произведения» системы смыслов, которую придает произведению читательская среда в процессе восприятия, в 1970 году было довольно необычным открытием (этим же годом датируются классические работы на эту же тему Ханса Роберта Яусса, но рассуждения Лема скорее всего возникли параллельно). Дело в том, что автор книги нисколько не озабочен существующей в ту минуту, когда он писал книгу, теоретико-литературной модой и пытается разобраться со своими проблемами с помощью аналитического мышления и понятийного аппарата, позаимствованного сколь у литературоведов, столь и у семиотиков, информатиков и специалистов по теории игр.

Другой вопрос, с которым читатель сталкивается в процессе чтения, касается исходных предпосылок этого могучего компендиума. Несмотря на теоретические поиски автора, «Фантастика и футурология» не является произведением, построенным в соответствии с какой-то принятой заранее, абстрактной концепцией, так, как изданное в том же самом 1970 году «Введение в фантастическую литературу» Цветана Тодорова, которое Лем в позднее написанной полемической статье раскритиковал в пух и прах. Но в то же время «Фантастика и футурология» не является книгой, в которой верх взяло своеобразное очарование эмпирическим материалом, что авторов такого рода обзоров склоняет обычно к умножению различных конспектов и упоминанию сотен названий без должной заботы о дисциплине выводов. Лем попадает здесь в середину, но это не просто компромиссное решение, а попытка выстроить теорию, не только постоянно сопоставляемую с практикой, но и в какой-то мере содержащую требования, проектирующую фантастику более высшей, нежели заурядная, пробы.

Читатели личных деклараций Лема знают, что он — такой удивительный автор science fiction, который не переносит свой литературный жанр, то есть не переносит, во-первых, саму эту литературу — в ее умственно и эстетически примитивной заурядности, а во-вторых, ее, так сказать, социологическую ситуацию, то есть того, что она увязла в области преимущественно популярного творчества, в сфере фэнзинов, клубов, массово издаваемых серий, фильмов, одним словом — коммерции, что исключает в повседневности любые попытки повышения уровня писательской продукции. Ясно, что в массе не имеющих никакой ценности текстов время от времени может блеснуть бриллиант, и задачей автора компендиума является его находка и выделение из ряда посредственных произведений. Но не только о составлении истинной иерархии произведений и авторов идет здесь речь. Лем в своей книге проектирует также некоторые «желаемые состояния» литературы science fiction, поэтому здесь постоянно идет процесс сопоставления фактического состояния этой литературы с изложенными постулатами. Откуда же берутся меры и идеальные образцы, которые использует автор?

Без проблем. Может быть, наиболее существенной при оценке science fiction для Лема является мера того, насколько серьезно и ответственно трактует она первую составляющую своего жанрового названия. Ибо научная фантастика должна именно в соответствии с наукой конструировать проекты будущих техник, образы иных, космических существ или обществ. Это означает, что данные проекты, во-первых: не могут (это минимальное условие) находиться в противоречии с нашим знанием о космосе, с элементарными законами физики или биологии; во-вторых: должны каким-то образом черпать вдохновение в основанных на научных знаниях попытках прогнозирования будущего или проектировании иных миров и иных обществ. Речь здесь идет прежде всего о том, чтобы фантастика не была обычной небылицей, состряпанной без смысла и логики, и при этом — чтобы не переносила на космический уровень банальные фабульные схемы, создавая из относящегося к будущему стаффажа несущественный фон для стереотипных авантюр.

Излагая таким образом важнейшие постулаты автора, мы невольно обходим особенности стилистики компендиума Лема, а ведь именно они в огромной мере определяют привлекательность «Фантастики и футурологии». Ибо эта работа содержит все черты больших эссе Лема: очень объемистая книга, хотя на первый взгляд и соответствует различным формальным правилам и кажется совершенно прозрачной, если посмотреть на нее со стороны содержания, внутри напоминает перепутанную чащу — мысленных сюжетов, тем, отступлений, литературных примеров. Здание лемовской теории очень просторно и структурой похоже на лабиринт, а из каждого закоулка его коридоров разрастается еще бурная флора фабульных улочек. Чтение «Фантастики и футурологии» не имеет ничего общего с чтением специальных литературно-теоретических трудов — скорее это приключение в джунглях тем, концепций будущего мира, литературных идей, стилистик и т. д. Что особенно интересно — Лем не ограничивается здесь изложением чужих идей и книг, но и собственные произведения делает предметом анализа, выясняет источники своего вдохновения, идет по следам собственной мысли и показывает, у каких мастеров учился. Поистине, ни один толкователь его произведения не может равнодушно пройти мимо этих признаний.

Есть, впрочем, в этих раздумьях о будущей фикции сюжет, звучащий по своей природе своеобразнее других: это целая область размышлений о футурологии, о гипотетической будущей судьбе Земли и ее обитателей. В известных нам литературных реализациях таких размышлений чувствуется исключительная шаткость, поляризация видений и их подчиненность готовым конвенциям. Тогда, с одной стороны, пугает неисчислимое множество катастрофических, прямо-таки адских дистопий, с другой — в несколько меньшей концентрации — различных версий лучезарного, то есть утопического будущего. Однако независимо от того, склоняется ли творец к светлой или темной версии грядущих судеб человечества, ни та, ни другая не выходят за рамки утопического мышления. Лем, использующий в своих произведениях утопические схемы — хотя обычно в виде буффонады, — чрезвычайно серьезно трактует прогнозирование будущего в литературе. Конечно, не так, чтобы требовать от писателя — как от высмеиваемых им футурологов — удачных предсказаний. По его мнению, писатель-фантаст должен быть поставщиком «моделей мира», проектировщиком реальностей, отличных от нашей, но внутренне связанных, поддающихся тестам на логику и когерентность. Конструирование таких миров не должны сопровождать заранее принятые принципы неизбежности катастрофы или всеобщего благоденствия, а критические размышления о последствиях тех или иных конкретных решений в сфере технологии, биологической характеристики населяющих проектируемый мир существ, их религий и верований, общественных устройств и т. д.

«Правда, — говорит Лем, — мир — не материальная машина для производства гигантских массивов счастья, но он и не механизм сатаны, зловредно и умышленно запрограммированный для того, чтобы люди, мучая людей, не могли из этого жернова кошмаров вырваться ни как жертвы, ни как исполнители. Не должны быть обнесены никаким цензурным запретом крайние секторы творчества — то есть „ангельской утопии“ и „сатанинской дистопии“. Но пусть они образуют два противоположных края пространства, влекущего к менее односторонним строительным работам. <…> Мы должны четко разделить две традиционно тяготеющие друг к другу проблемы, прежде чем скажем что-либо о неэсхатологической трактовке темы утопии. А именно: надо отделить этический аспект социологического моделирования от его чисто предметного, то есть конструкторского аспекта. <…> Не следует сразу ставить вопросы и организовывать мысленные эксперименты в чисто моральном порядке, но просто стать эмпириком-строителем, допускающим конструирование миров в соответствии с полным объемом нашего знания возможных, как обладающих по крайней мере некой, пусть даже исчезающе малой, вероятностью осуществления».

Иначе говоря, здесь — как всегда у Лема — речь идет о действительно серьезных проблемах. Его постулатов science fiction, как правило, никто одолеть не может. Однако автор книги не скрывает, что — желая быть литературой всерьез — фантастика обязана потягаться и с такой задачей.