Отец. Вчера мы остановились на том, что идея развития, а вместе с нею и диалектика проникли во все области природы, во все ее уголки, изгоняя оттуда метафизику с ее учением об абсолютной неизменности природы, кроме одной области, — о ней-то мы сейчас и побеседуем.

Сын. Ты говорил, отец, чтоб это была область простейших из числа известных в то время видов и частиц материи (химических элементов и их атомов) и общих форм существования материи — пространства и времени. Так как наука была недостаточно развита тогда, то в эту область трудно было проникнуть диалектике.

Отец. Совершенно правильно. Наука в XIX веке смогла проникнуть в глубь вещества и дошла до атомов, но дальше атомов пойти она еще не имела сил и средств. Поэтому она временно остановилась на пороге мира атомов. Но так как атомы не были еще разделены, разрушены и разложены, то большинство ученых считало их вообще вечными и неразрушимыми.

Сын. Но разве не было никаких указаний на их сложность и делимость, на то, что атомы и химические элементы, как и все в мире, текут и изменяются и что они способны развиваться?

Отец. Видишь ли, мой мальчик, еще с времен древней философии в головах многих ученых сохранилась идея о том, что мир в конце концов образован из каких- то первичных абсолютно простых форм. Из их сочетаний в конечном счете, как тогда полагали, возникают все тела природы, и на них, как на самые последние частицы мироздания, распадаются все тела природы. Таковы атомы Левкиппа и Демокрита, Эпикура и Лукреция. Но эти первоэлементы мира можно представить себе и в виде какой-то первоматерии. Такой первоматерией для древнегреческого философа Фалеса была вода, и эту идею подхватил 2 тысячи лет спустя Бойль. Но другие древние мыслители принимали несколько таких первоначал: Эмпедокл — четыре (вода, воздух, огонь и земля). Анаксагор — большое множество (геометрий). Но если все мироздание заканчивается на своих первоэлементах и с них же оно начинается, то это значит, что ими оно и исчерпывается. А соответственно этому и все наши знания о мире завершаются знанием этих первоэлементов и исчерпываются им. Поскольку же сами первоэлементы представляют собой согласно таким воззрениям конец проникновения в глубь материи и всех ее тел, то они должны быть очень просты, элементарны и должны иметь небольшое число свойств. Так сложилась вера в исчерпаемость материи и ее элементов и наших знаний о материи и ее элементах.

Сын. Но ведь это метафизика? В сущности, это та же вера в неизменность? Отец, Да, но ее особый вариант. Признается, что все изменяется в мире, текучи все его виды и явления, кроме только тех якобы самых последних и наиболее простейших частиц и элементов материи, из которых будто построен весь мир. Вера в исчерпаемость есть вера в конечность мира, в конечность материи. Согласно такой вере мы, двигаясь в глубь материи, рано или поздно достигнем конца, дальше которого идти будет некуда.

Сын. И такой взгляд на мир существовал не только в древности?

Отец. Да, он оказался очень живучим. В XIX веке идея исчерпаемости прочно утвердилась в науке о природе, причем за первоначала принимались несколько десятков химических элементов. И хотя прямых доказательств их превращаемости и их разрушаемости еще не было в руках ученых, однако косвенные доказательства уже имелись. Они заключались в периодической системе химических элементов, которую создал в 1869 году великий русский химик Дмитрий Менделеев на основе открытого им тогда же периодического закона химических элементов. Эта система производила впечатление, что химические элементы способны переходить, превращаться друг в друга, переходя с одного места по периодической системе на соседнее. Самый легкий элемент, стоящий на первом месте системы, казался самым простым. Недаром еще в начале XIX века английский ученый Уильям Праут выдвинул гипотезу, что все химические элементы образованы из водорода как протила (первоматерии). Теперь система Менделеева снова наводила химиков на эту же мысль. В таком случае периодическая система элементов как бы выразила в застывшем виде процесс развития химических элементов от самого простого, стоящего в ее начале, до самого тяжелого и сложного (урана), которым эта система тогда завершалась. Вот почему английский физик и химик Уильям Крукс назвал эту систему «неорганическим дарвинизмом»: если Дарвин открыл процесс развития видов живых существ и их происхождения, то Менделеев своей периодической системой и своим периодическим законом указал на то, что виды химического вещества (химические элементы) также должны быть способны к развитию и имеют свое происхождение — более тяжелые и сложные из более легких и простых.

Сын. Какие же факты говорили тогда в пользу взглядов Крукса?

Отец. До 1895 года таких фактов еще не было известно, а потому своеобразное толкование Круксом системы Менделеева было только гипотезой. Сам Менделеев сначала задолго до Крукса склонялся к таким же взглядам, но так как никаких доказательств он найти не мог, то он отказался от допущения превращаемости химических элементов и встал на позиции их вечности и неизменности. И на этих позициях он и оставался до самой своей смерти (1907 г.), хотя к этому времени были уже в руках ученых строго проверенные факты, говорящие о сложности и делимости атома и о разрушаемости и превращаемости химических элементов.

Сын. О каких фактах ты сейчас упомянул?

Отец. Вот о каких. Я уже сказал, что в XIX веке атом считался последней, далее неразрушимой частицей материи, которой исчерпывается все наше знание материи. Химические же элементы считались последними гранями, до которых доходит проникновение в глубь материи. В конце XIX века были сделаны великие физические открытия, которые в корне разрушили эти остатки старых метафизических представлений. Первыми из них были четыре открытия: глубоко проникающие х-лучи, их открыл немецкий физик Вильгельм Рентген в 1895 году; радиоактивность, которую открыл французский ученый Анри Беккерель в 1896 году; электрон, то есть мельчайшую частицу отрицательного электричества, ее открыл английский физик Джозеф Томсон в 1897 году. Спустя год супруги Пьер и Мария Кюри (он — французский физик, она — польский химик) открыли новый химический элемент радий, обладающий чрезвычайно сильной степенью радиоактивности.

Сын. Почему же именно эти физические открытия привели к крушению старых представлений об атомах и элементах?

Отец. Как позднее выяснилось, атом имеет сложную структуру, которую сначала ученые приняли за подобную миниатюрной Солнечной системе: в самом центре атома находится положительно заряженное атомное ядро, в котором сосредоточена почти вся масса и почти вся энергия атома. Но размер (его диаметр) ядра примерно в 100 тысяч раз меньше, чем размер (диаметр) всего атома. А снаружи ядра расположена атомная оболочка, состоящая из заряженных отрицательно очень легких электронов, которые с огромной скоростью вращаются вокруг ядра, не сталкиваясь друг с другом и не падая на ядро. Два из названных физических открытий — лучи Рентгена и электрон — позволили ученым проникнуть в глубь атомной оболочки, остальные два — радиоактивность и радий — в глубь атомного ядра, которое как раз и претерпевает коренное качественное превращение в процессе радиоактивного распада. Это впервые доказали два английских физика — Эрнст Резерфорд и Фредерик Содди в 1902 году. Как видишь, благодаря названным открытиям физика за короткий срок буквально ворвалась в обе главные сферы атома — его оболочку и его ядро — и доказала, что атом вовсе не является последней абсолютно простой, вечной, неделимой частицей материи, но что он сложен, делим и разрушим и что радиоактивность есть превращение одних химических элементов в другие. Так рухнула вера в исчерпаемость каких-то последних частиц материи, и так начался еще один (третий по счету) тур научных революций, который Ленин назвал «новейшей революцией в естествознании».

Сын. Значит, идея развития вошла наконец и в эту область естествознания, где так долго и крепко держалась метафизика?

Отец. Вошла, и очень решительно. Вот когда я вчера говорил о дарвинизме, я привел мысль Дарвина о том, что разновидность есть зарождающийся вид, а вид — развившаяся разновидность. В учении о веществе вид атомов — это химический элемент, а его признак— величина положительного заряда атомного ядра. Она одинакова у всех атомов одного и того же элемента и численно она равна порядковому номеру этого элемента в периодической системе Менделеева. Это значит, если перенумеровать подряд все места в этой системе, начиная с места водорода, имеющего номер один, то, зная место, которое занимает тот или иной элемент в системе, мы знаем заряд ядра всех его атомов. Когда происходит радиоактивный распад, меняется заряд ядра и происходит как бы сдвиг элемента на два места влево (к началу системы), либо на одно место вправо (к ее концу). Таким образом, Крукс был прав, видя в системе Менделеева отражение развития и происхождения химических элементов: ведь они могут словно двигаться (перемещаться, сдвигаться) вдоль по этой системе. При этом оказалось, что на одно и то же место в системе могут попадать атомы одного и того же элемента, обладающие разными массами. Это разновидности атомов, которые Содди назвал изотопами (одинаковоместными), так как они попадали на одно и то же место в системе Менделеева.

Сын. Раз и здесь у атомов есть свои виды и разновидности, то можно ли о них сказать то же, что сказал Дарвин про вид и разновидность в живой природе?

Отец. До известной степени можно. Возьмем какой- нибудь легкий элемент, например кислород. Его атомный вес 16 атомных единиц. Но это наиболее распространенный его изотоп (разновидность атомов). Мы можем представить себе, что вес атома увеличится до 17, а затем до 18. Мы получим тогда атом тяжелого изотопа кислорода. Но если мы увеличим массу атома еще на единицу (до 19), то ядро станет неустойчивым (нестабильным) и произойдет радиоактивный распад: оно испустит один электрон (и еще одну легкую нейтральную частицу), в результате чего ядро увеличит на единицу свой заряд и сместится на одно место вправо: из кислорода образуется другой элемент — фтор. Что же получается? Менялся признак разновидности (изотопа) — вес атома — каждый раз на единицу. И на определенной ступени изменение этого признака (его возрастание) привело к изменению видового признака — величины заряда атомного ядра. Выходит, что и здесь разновидность атомов есть неразвившийся новый вид атомов, а вид атомов — развившаяся их разновидность.

Сын. Значит, выражение Крукса, что менделеевская система элементов означает «неорганический дарвинизм», правильно передает суть дела?

Отец. Несомненно, и все это так или иначе вытекало из первых физических открытий, с которых началась новейшая революция в естествознании: из открытия рентгеновских лучей, радиоактивности, электрона и радия. Они содержали в зародыше почти весь последующий прогресс в области учения о строении атома.

Сын. А как были встречены эти первые физические открытия философами?

Отец. По-разному. Идеалисты, которые раньше выступали против разных революций и вообще против прогресса науки, на этот раз круто изменили свою позицию и обеими руками схватили и даже уцепились за новые открытия физики. Но они эти открытия перетолковывали по-своему и совершенно неверно. Так как раньше атомы считались последними частицами материи, то сама материя нередко понималась как совокупность атомов. И вдруг атом оказался разрушимым, невечным. Отсюда идеалисты сделали нужный им вывод: материя разрушается, исчезает, оказывается невечной. Далее атом оказался состоящим из электронов — частиц электричества, а электричество считалось движением (энергией), а потому объявлялось чем-то якобы нематериальным. Отсюда опять-таки следовал выгодный для идеалистов вывод: атом якобы «дематериализуется», а вместе с ним «дематериализуется» и сама материя; она заменяется электричеством, сводится к электричеству. Все это были уловки идеалистов, и эти их уловки Ленин разоблачил и опроверг. Материя — это то, что нас окружает и что мы чувствуем, ощущаем. Материя, говорил Ленин, это объективная реальность, существующая вне нас и независимо от нас, данная нам в наших ощущениях. Значит, электрон и электричество столь же материальны, как и атом, и неверно говорить о какой-то «дематериализации» атома только потому, что он оказался сложным, делимым и разрушимым.

Сын. Я, конечно, понимаю, что материалисты отнеслись к новым открытиям по-другому.

Отец. Да, но не все из них правильно оценили новые открытия, а некоторые даже отвергли нацело новую физику и этим помогли идеалистам изобразить себя, идеалистов, как якобы философов новейшего естествознания — в противоположность материалистам, которые якобы стоят на позициях устаревшего уже естествознания XIX века и даже XVII и XVIII веков. Новейшую революцию в естествознании отвергли ученые-материалисты старой школы, и среди них, увы, даже Менделеев. Для них атомы по-прежнему оставались вечными и неизменными, последними частицами материи. Как ты понимаешь, в этом вопросе эти материалисты оказались на метафизических позициях.

Сын. А были ли такие ученые-материалисты, которые новые открытия, сделанные в физике, принимали, но делали из них метафизические выводы?

Отец. Были. Со временем их число росло, пока их взгляды не рухнули под влиянием дальнейших открытий в физике. Они рассуждали так: несомненно, что атом оказался сложным и разрушимым, а химические элементы — способными превращаться друг в друга. Все это так. Но что отсюда следует? Только то, говорили эти ученые, что до сих пор в течение более двух тысяч лет последними, вечными, исчерпаемыми частицами материи считались не те частицы, какие таковыми, дескать, являются на самом деле. Считались атомы, а надо было таковыми считать электроны, то есть составные части атома, более мелкие и простые, чем атом. Позднее сюда присоединялись физические частицы, родственные электрону и столь же простые, как и он. Им дали общее название элементарных частиц.

Сын. В чем же эти ученые видели исчерпаемость электрона и других элементарных частиц?

Отец. В том, во-первых, что им приписывался характер материальных точек, не имеющих своего объема, а потому и лишенных всякой внутренней структуры то есть абсолютно простых. Во-вторых, что эти точки наделялись некоторым ограниченным числом свойств: поначалу только двумя основными — массой и электрическим зарядом (или их отсутствием), к которым в 1926 году был добавлен еще спин (особое свойство, которое сначала связывалось со вращательным движением электронов, а оно может быть двух родов — либо по часовой стрелке, либо в противоположном направлении). При этом считалось, что, зная значение этих свойств, мы знаем об электроне все (так же как и о других известных в то время элементарных частицах) и можем на этом основании строить из них атомы и все остальные сколь угодно сложные тела природы. Наконец, в-третьих, электроны считались вечными, неуничтожимыми и непревращаемыми во что-то другое, подобно тому, как раньше считались химические элементы. Короче говоря, идея исчерпаемости полностью переносилась с атомов на электроны, так что вера в нее сохранялась незыблемой, несмотря на новейшую революцию в естествознании.

Сын. Я теперь хочу спросить тебя, как же отнеслись тогда к этой революции диалектические материалисты? Как оценил ее Ленин?

Отец. Русский марксист Георгий Плеханов и его ученики не поняли ее и не увидели ее связи с попытками идеалистов использовать новые физические открытия с целью очередного «опровержения» материализма. То же обнаружилось и у немногих тогда диалектических материалистов в других странах. Ленин же увидел то новое, что произошло в философии и естествознании после смерти Энгельса (1895 г.). Он тщательно изучил все эти новые явления в идейной борьбе и в самой науке и написал труд «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г.). В нем он разобрал существо происходивших тогда в физике и философии событий и раскритиковал как идеалистов, так и метафизиков старой и новой школ. В этом труде представлен ленинский этап развития диалектического материализма, или, что то же самое, материалистической диалектики.

Сын. Каково же было отношение Ленина к вере в исчерпаемость последних частиц материи?

Отец. Ленин категорически отвергал такую веру, считая ее типичным проявлением метафизики с ее признанием последних субстанций, вечных сущностей, неизменных элементов и т. д. и т. п. Ленин говорит, что диалектический материализм всегда настаивал на разрушимости атомов, так как он не признавал в мире ничего неизменного, застывшего, исчерпаемого. Поэтому все новые открытия физики явились только подтверждением диалектического материализма. Подменяя понятие материи как философской категории понятием атома, сводя материю к атомам, идеалисты допускали вопиющую логическую ошибку. Делали они с той целью, чтобы из этой ошибки извлекать нужные для себя философские выводы насчет мнимого «исчезновения материи», ее выдуманной ими «дематериализации». На самом же деле и атом и электрон, по Ленину, это только отдельные вехи на пути науки в глубь материи. Этот путь бесконечен, так как материя бесконечна вглубь. Поэтому и каждая ее частица, сколь бы простой она ни казалась, на самом деле неисчерпаема, как это еще раньше говорил немецкий философ, диалектический материалист Иосиф Дицген. И Ленин много раз подчеркивает эту мысль. Суть новейшей революции в естествознании он видел в том, что рушится метафизическая вера в возможность исчерпать материю. Это было одно из главных, если не самое главное, положений, к которому пришел Ленин, когда он разбирал существо этой революции. Метафизики новой школы утверждали, что все станет на свои места и будет в порядке, если последними, неизменными и т. д. объявить электроны, приписав им ту исчерпаемость, которую раньше видели у атомов. Тогда новейшая революция в естествознании свелась бы только к смене декораций на сцене с сохранением, по существу, прежней веры в исчерпаемость. Ленин же сказал: нет! Вовсе не в том дело, чтобы на место старых атомов поставить вновь открытые электроны. А дело в том, что рушится сама вера в исчерпаемость каких-либо вообще частиц материи или ее форм. В мире нет ничего такого, что могло бы быть исчерпаемо до конца, — вот о чем в действительности говорит новейшая революция в естествознании и вот чего не видят или не хотят видеть идеалисты и метафизики новой школы. Когда они заявляют, что будто бы стоит на место неизменных атомов поставить неизменные электроны и все сразу, мол, уладится, то это тщетная попытка спасти старую веру в исчерпаемость, пользуясь тем, что электроны еще слабо изучены и им пока можно безнаказанно приписывать свойства последних, вечных, неизменных частиц материи. Но, предупреждал и подчеркивал со всей силой Ленин, электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна. И эти ленинские слова прозвучали как замечательное научное предвидение.

Сын. И оно потом оправдалось?

Отец. Оправдалось, да еще с каким блеском! Английский физик Франк Пауэлл, специалист в области физики элементарных частиц, говорил, что в этой краткой, но удивительно вещей ленинской фразе о неисчерпаемости электрона фактически была заключена целая программа для всей атомной физики на многие десятилетия вперед. И самым удивительным было то, что эту программу выдвинул не физик-специалист, а ученый и общественный деятель — революционер, далекий от физики, но вооруженный методом научной философии — материалистической диалектикой. Как тут не вспомнить то, что даже поэты с пониманием восприняли ленинские идеи неисчерпаемости материи вглубь. Известный русский поэт Валерий Брюсов писал: Еще, быть может, каждый атом — Вселенная, где сто планет; Там всё, что здесь, в объеме сжатом, Но также то, чего здесь нет. Не надо только понимать поэтические, художественные образы буквально… Материалистическая диалектика дала возможность Ленину выдвинуть и обосновать предвидение о неисчерпаемости электрона.

Сын. Какими же физическими открытиями было доказано, что электрон действительно неисчерпаем?

Отец. Я не могу подробно тебе об этом рассказать, так как для этого не хватило бы всего обратного пути от Большого города до того места, откуда мы вышли. И это потому, что пришлось бы рассказывать о множестве замечательных научных открытий, которые были сделаны в физике за последние шесть с лишним десятков лет. Я только укажу на некоторые из них и попробую их как-то сгруппировать. Первая их группа касалась свойств электрона и других физических частиц. Сначала их было известно очень мало, потом число их стало расти и свойства становились все замысловатее, все сложнее, свидетельствуя о сложности и неисчерпаемости самого электрона. Вторую группу составили открытия, которые показывали способность электрона к глубоким превращениям. Но раз он способен превращаться в другие частицы, исчезая при этом как электрон, или же появляться вновь, рождаясь из других частиц, то это в еще большей степени говорит о его сложности и неисчерпаемости. Наконец сравнительно недавно с помощью более совершенных и мощных средств физического воздействия на элементарные частицы атома стала раскрываться их внутренняя структура. Здесь пока сделаны лишь первые шаги, но уже обнаружено, что эти частицы не являются ни в коем случае простыми материальными точками, не имеющими объема, а потому лишенными и собственного внутреннего строения. Напротив, они оказываются чрезвычайно сложными образованиями материи с какой-то весьма своеобразной структурой, а это означает, что они действительно неисчерпаемы. Так по всем линиям и направлениям подтвердилось ленинское предвидение о неисчерпаемости электрона. Это значит, что вера в исчерпаемость микрочастиц материи полностью рухнула в современной науке, хотя не исключена, конечно, возможность ее рецидивов в дальнейшем развитии науки.

Сын. И так всегда рушится в научной революции какая-то вера в то, чего нет на самом деле?

Отец. Да, иначе не было бы никакой революции, так как революция, я тебе это напомню, означает именно крупную, коренную ломку старого в самом его основном и главном. И разрушается старое, ставшее уже привычным, обыденным, а идущее ему на смену новое кажется нередко чем-то странным, необычным, диковинным. Природа, говорил Гераклит, любит скрываться. Но сегодня нам уже не кажется странным, что Земля движется вокруг Солнца или что горение не есть распад тел. А ведь нашим предшественникам все это должно было казаться странным, диковинным и просто чудесным: они видели, как по небу ходит Солнце, а надо было принять, что движется не Солнце, а Земля. Они видели, что огонь разрушает деревянные постройки, а надо было считать, что происходит соединение, а не распад тел. Они видели, как выделяется тепло из тела, а надо верить, что этого тепла в теле нет, а оно получается из механического движения. И т. д. Точно так же было и в годы новейшей революции, которая разрушала старые представления, веками закрепившиеся в науке, и на место них утверждала что-то новое, непривычное, диковинное.

Сын. И таким непривычным, диковинным оказалось признание неисчерпаемости всех частиц материи и бесконечности материи вглубь?

Отец. Да, потому что человеческий ум привыкает к тому, что все с чего-то начинается и чем-то кончается, то есть все окружающие нас тела конечны. А самые, дескать, простые из них исчерпаемы до конца. Понять бесконечность с таких позиций очень трудно и, пожалуй, даже невозможно. Между тем бесконечное и конечное — это такие же две противоположности, как общее и отдельное: одна без другой не существует, и они имеют смысл только в своем единстве, в своей нераздельности.

Сын. Признать отдельное, как ты говоришь, конечное тело я могу. А вот есть ли повод в пользу признания бесконечного тела?

Отец. Такого бесконечного тела не существует. Всякое тело всегда конечно. Бесконечна связь тел, бесконечна линия их развития, бесконечно наше их познание. Вот ты видишь камень. Это отдельное тело. А закон, по которому этот камень падает на Землю, касается не только его одного, а вообще всех тел на Земле. Сколько раз могут упасть эти тела на Землю? Столько раз, сколько раз их подбросят вверх. Значит, неограниченное число раз. А сколько бы раз они ни падали на Землю, все их падения будут охвачены законом тяготения. Он выражает собой то бесконечное, которое заключено в таких конечных вещах, как наша Земля и находящиеся на ней отдельные тела. Признание неисчерпаемости частиц материи есть признание бесконечности их свойств и отношений с другими материальными частицами и телами, их превращений, их внутреннего строения, уводящего нас все дальше и дальше в глубь материи. Вот почему Ленин связывал неисчерпаемость электрона с бесконечностью природы.

Сын. Отец, а для какой другой, придуманной людьми веры пришла сегодня очередь рушиться вслед за верой в неисчерпаемость?

Отец. Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз.

Отец. Нам осталось идти до Большого города совсем немного, и можно уже начать подводить итоги наших бесед. Первый вопрос о науке. Что она собой представляет? Куда направлено ее развитие? Одни говорят, что наука — это явление духовного характера (идеальное явление). Ведь главная черта науки — познать законы изучаемого предмета, а познаем мы своим умом, своим сознанием и мышлением. Другие же говорят: нет, наука — явление материального, вещественного характера. Достижения науки внедряются в жизнь, в производство, воплощаются в технических устройствах. Поэтому ссылаются на Маркса, который назвал науку (имея в виду прежде всего науку о природе) непосредственной производительной силой общества; но если говорить точнее, он сказал, что наука все больше превращается в такого рода силу общества.

Сын. Кто же из них прав?

Отец. Отчасти, но не вполне, прав каждый; но лучше сказать: ни та, ни другая сторона, так как в науке представлено и то и другое — и духовное (идеальное), и вещественное, практическое (материальное). Но именно поэтому науку нельзя свести либо только к духовному явлению, либо только к материальному. Вместо этого «либо — либо» надо поставить «и — и». Такая постановка вопроса является диалектичнее излюбленного некоторыми людьми «либо — либо», и она вполне отвечает тому, что писали Маркс, Энгельс и Ленин.

Сын. Но ведь Маркс говорил о превращении науки в непосредственную производительную (значит, материальную) силу? А ведь такое превращение означает утрату наукой ее чисто духовного (идеального) характера, не правда ли?

Отец. Да, если под чисто духовным (идеальным) понимать ее отрыв от материального производства, от общественно-исторической практики человека. Однако превращение науки в непосредственную производительную силу вовсе не лишает науку ее духовного характера как познания законов природы, ее явлений и их сущности. Наука способна воплощать в технике или в производстве свои духовные результаты и достижения, «овеществлять» их, как говорят иногда. Но это вовсе еще не значит, что она перестает создавать эти свои духовные продукты, что она попросту вливается в производство, сливается с ним и растворяется в нем. Дело обстоит гораздо сложнее, чем это может показаться с первого взгляда.

Сын. Ты сказал, что наука «и — и» — и духовное явление, и вместе с тем нечто материальное. Как же соотносятся в ней самой оба эти начала?

Отец. Ты задал хороший вопрос, мой друг. Ответить именно на такой вопрос — значит выяснить самую суть дела. Обычно в теории познания сопоставляются два эти начала — духовное и материальное, и делается это для того, чтобы выяснить, какое из них является первичным и основным, а какое — вторичным и производным. Материализм, как ты знаешь, за первичное принимает материю, а дух считает производным от нее, порожденным ею. По отношению к науке это так же правильно, как и во всех остальных областях человеческой деятельности и во всем мире. Но в науке, кроме того, встает и другой вопрос — и в нем суть дела — о превращении материального в идеальное и обратного превращения идеального в материальное. Иначе говоря, здесь совершается переход от материального к идеальному и обратный переход от идеального снова к материальному.

Сын. Знаешь, мне это совсем непонятно, как дух (идеальное) может стать материальным? Ведь это похоже на религиозное представление о том, что дух может творить, создавать материальные тела. И как это материальное может словно испаряться до идеального, превращаться в дух? У меня это не укладывается в голове.

Отец. И тем не менее это так, только надо правильно, а не буквально понимать выражения «превращается», «переходит». Ведь когда мы говорим, что количество «превращается» или «переходит» в качество, мы же употребляем эти слова в особом смысле, а не буквально, не как превращение жидкости в пар. В «Капитале» Маркс специально разъяснил, как это надо понимать. Он противопоставил свой диалектический метод гегелевскому: у Гегеля-идеалиста дух есть творец всего действительного мира — в прямом смысле слова творец. Для Маркса же духовное (идеальное) есть то же самое материальное, но только пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней. Как же осуществляется такая пересадка и такое преобразование? «Пересадка» есть процесс отражения внешнего мира в голове человека: в человеческом сознании возникает более или менее полный и точный образ того, что человек изучает, что он познает. «Преобразование» есть извлечение из множества отдельных фактов, из бесконечного разнообразия текущих вещей и явлений их сущности, того, что в них есть главного и общего между ними. Такое «преобразование» происходит в порядке создания соответствующих понятий, теорий и гипотез, установления научных принципов и научных законов. Ведь в таком виде, как все эти продукты сознания складываются в нашей голове, в самом внешнем мире их не существует, все они извлечены из него и очищены от всего постороннего, привходящего, мелкого и несущественного. Такое их очищение есть идеализация результатов того, что мы изучаем и познаем. Но содержание создаваемых нами образов внешнего мира не произвольно, не придумано нами, а является именно формой его отражения в нашей голове, в нашем сознании. Вот что означает «пересадка» материального в нашу голову и «преобразование» его в ней в идеальное. Короче говоря, источником идеального и $го содержанием служит материальное.

Сын. А как быть с обратным переходом или превращением идеального в материальное?

Отец. Здесь на первый план выступает цель практических действий человека, в частности — цель самого научного познания. Допустим, что ты хочешь что-то сделать, решив предпринять какие-то шаги. И ты уже заранее намечаешь цель, которую ты стремишься достичь, и для ее достижения составляешь план действий. Ты ведь так и поступаешь?

Сын. Кажется, так. Во всяком случае, я составляю в своей голове план того, что нужно сделать, чтобы достичь поставленной цели.

Отец. Но, ставя цель и составляя план своих действий, ты уже наперед мысленно в своей голове видишь достигнутый результат, то, к чему ты стремишься. Затем уже своими действиями ты стараешься его осуществить, реализовать. А это и означает, что ты превращаешь идеальное, которое до тех пор существовало только в твоей голове, в реальное (материальное). Вот видишь, превращение идеального в реальное вовсе не так странно и не имеет никакого отношения к религиозным взглядам, к идее божественного творения мира. Идеализм и религия извращают активную роль сознания, превращает сознание в особую, высшую, сверхъестественную силу. В действительности же ничего подобного нет в том, что человек ставит себе цели и составляет планы их реализации.

Сын. И это распространяется на всего человека?

Отец. На все виды его сознательной, целенаправленной деятельности. В том же «Капитале» Маркс пишет, что паук и пчела своим строительным умением превосходят точность работы любого архитектора. Но даже самый плохой архитектор раньше, чем начать что-нибудь строить, уже заранее создал в своем уме образ будущей постройки.

Сын. А как это все выглядит в области науки?

Отец. У науки есть и своя ближайшая, и своя конечная цель. Ближайшая — это поиск и открытие законов изучаемого предмета, скажем, природы. Конечная — это использование этих законов в человеческой практике, подобно тому, как законы природы используются в технике и производстве. В самом деле, спрашивается: для чего человеку нужно знание законов природы? Ведь не для удовлетворения же чистой любознательности или так, от нечего делать. Наука появилась тогда, когда она стала нужна людям, когда они не могли уже больше обходиться без нее в своей практической и прежде всего производственной деятельности. Для того чтобы в промышленности удачно использовать силы и вещества природы, нужно знать их законы и, опираясь на эти законы, управлять процессами природы в своих практических интересах. Выходит, таким образом, что переходы между духовным (идеальным) и материальным не только взаимны, но и закономерно между собой связаны. Так как практика, промышленность, производство остро заинтересованы в овеществлении идеальных результатов науки, то они-то и толкают человека к тому, чтобы он искал и открывал законы природы, а затем находил способы их овеществления, их воплощения в технические устройства и производственные технологические процессы. Вот и получается единая цепочка: материальное переходит в идеальное (в смысле пересаживается в голову человека и преобразуется в ней) для того, чтобы затем идеальное могло снова перейти, превратиться в материальное (в ходе человеческой практики).

Сын. Я это у себя записал коротко так: материальное переходит в идеальное, чтобы идеальному снова перейти в материальное. Это и значит, что наука превращается в непосредственную производительную силу общества?

Отец. Такое превращение с ней происходит на очень высокой ступени ее развития, когда в полной мере развиваются все присущие ей свойства (или функции). Здание науки строилось похоже на то, как строятся любые здания, например, фабричное здание: сначала надо было собрать строительный материал, потом разработать план и, наконец, после того, как из этого материала по этому плану здание фабрики будет возведено, пустить фабрику в ход. Так же примерно обстояло дело и с наукой. Но чтобы в этом разобраться подробнее, надо проследить вкратце весь пройденный наукой путь, особенно начиная с эпохи Возрождения (XV в.), когда естествознание отделилось (эмансипировалось) от философии. Самая первая ступень развития науки была эмпирическая, собирательная. Надо было точно установить факты, очистить их от всего наносного, внесенного самим человеком, и накопить, собрать эти факты (в качестве строительного материала для будущего здания науки). В XIX веке наука (я имею в виду все время естествознание) поднялась на теоретическую ступень своего развития, ступень обобщения накопленного уже эмпирического материала. Для этой ступени характерна уже не просто описательная функция, а появление более сложных функций у науки — объяснительной и предсказательной. Открытие с помощью теоретического мышления законов природы, создание научных теорий, выдвижение гипотез — все это направлено на то, чтобы проникнуть в сущность явлений и объяснить их, исходя из их сущности. Так в начале XIX века поступал Дальтон, объяснявший химические явления и свойства веществ на основании соединения и разъединения (диссоциации) атомов. Так поступали физики второй половины XIX века, объясняя свойства газов и законы идеальных газов на основании молекулярно-кинетической теории. Так позднее поступил Нильс Бор, объяснив периодическую систему Менделеева на основании строения атома и данных физики.

Сын. Скажи, отец, а предсказательная функция науки, о которой ты сейчас сказал, является ее особой функцией? Или она как-то связана с объяснительной функцией науки?

Отец. Предсказательная способность науки представляет собой совершенно особую и чрезвычайно важную функцию науки. Когда ученый обобщает эмпирический материал и извлекает из него новый закон природы, то он обращается к данным уже состоявшегося опыта, а значит, прошлого опыта. Когда же ученый предсказывает, он весь своим мысленным взором обращен к будущему — к тому, что еще не наступило, что еще только ожидается в науке. Это несравненно более ответственная и сложная задача, чем обобщение и объяснение того, что уже есть. Но способность предсказать по- научному, а не просто гадать и пророчествовать, целиком основана на знании законов наблюдаемых явлений. Только зная законы данного круга явлений и опираясь на это знание, можно предвидеть то, что еще неизвестно, не открыто или еще вообще не наступило. Ведь закон — это такая прочная связь явлений, которая действует не только сейчас, но и будет действовать в будущем. Держась за эту путеводную нить, можно мысленно перенестись в область будущего, еще неизвестного, и попытаться представить его мысленно как закономерное продолжение настоящего. Или попытаться найти в природе то, что должно в ней существовать на основании уже известных законов, но еще нами не открыто. Такая способность науки говорит о ее зрелости, о ее возмужании.

Сын. И это, наверное, производит сильное впечатление на людей — увидеть то, что еще не открыто и даже не свершилось?

Отец. Да, но не тогда, когда предсказание было сделано, а когда оно подтвердилось и оправдалось. Например, Дальтон на основании открытого им закона простых кратных отношений предсказал, что должно быть, кроме воды, еще одно соединение между кислородом и водородом, где к молекуле воды присоединится второй атом кислорода. Такое соединение вскоре было открыто: это была перекись водорода. Но особенно сильное впечатление на весь мир произвело предсказание новой планеты Солнечной системы. Его сделал французский математик Жан Леверье в 1846 году. Он заметил, что планета Уран, считавшаяся до тех пор самой далекой от Солнца, не движется в согласии с ньютоновским законом всемирного тяготения, а отклоняется все время от положенного ей пути в сторону, словно что-то «возмущает» ее движение. Леверье предположил, что это делает еще одна, неизвестная до сих пор планета, отстоящая от Солнца еще дальше, чем Уран. Он произвел вычисления и определил точное место на небосводе, где в тот момент эта незнакомка должна находиться. Когда немецкий астроном Иоганн Галле направил свой телескоп на указанное место, он действительно обнаружил здесь новую планету, которую назвали Нептуном. Это подтвердившееся предсказание вызвало большой шум в мире, восхищение перед прогностической мощью разума.

Сын. Но ведь не все научные открытия делаются по одному и тому же способу, однообразно?

Отец. Конечно, нет. Они столь же разнообразны и непохожи одно на другое, как непохожи сами законы, на основании которых делаются научные предсказания, В химии XIX века некоторые предсказания были похожи на то, как можно обнаружить отсутствующую игральную карту, если остальные карты разложить в ряды по масти и по значению: например, по горизонтали разложить в один ряд бубны, в другой ряд — одни пики и т. д. А по вертикали в один столбец — тузы, а в другой — короли: король под королем и т. д. Тогда сразу обнаружится, что нет, скажем, бубновой дамы. Подобным способом воспользовался французский химик Жерар. Он составил такие ряды, где по одному направлению располагались химические соединения по их «масти» (углеводы, спирты, кислоты и т. д.), по другому — они же по их «значению» (когда в их углеводородном остатке, или радикале, возрастает число гомологических групп, начиная от единицы или даже от нуля). Тогда сразу обнаружилось, какие органические соединения должны еще существовать. Вскоре многие из них были действительно синтезированы химиками. Но особенно сильное впечатление на мир произвели предсказания не открытых еще химических элементов Менделеевым на основании периодического закона. Дело в том, что в мендеелевской системе элементы располагались в горизонтальном направлении по близким значениям (величинам) атомного веса, а в вертикальном направлении — по химической «масти» (в первом столбце — щелочные металлы, в следующем столбце — подгруппа меди, затем — щелочноземельные элементы и т. д.). При таком расположении элементов сразу обнаружились пропуски (или пробелы) в центре таблицы. Но по соседним клеткам, занятым известными уже элементами, Менделеев очень точно предсказал в 1869–1871 годах не только существование неоткрытых, но и значения основных физических и химических свойств этих никому еще не известных элементов. Спустя четыре года за последующие 11 лет (с 1875 по 1886 г.) были открыты три предсказанных им элемента, названных в честь стран, где они были открыты: галлием (в честь Франции), скандием (в честь скандинавских стран) и германием (в честь Германии). Это был величайший триумф не только периодического закона, на основе которого были предсказаны эти элементы, но и вообще мощи человеческого разума, вооруженного диалектическим методом мышления. Ведь свои предсказания Менделеев делал, практически применяя закон перехода количества в качество и обратно: постепенное изменение величины (количества) атомного веса элементов приводит к переходу к другому элементу (к другому качеству) с новыми значениями его свойств. Зная закономерный ход изменения значений этих свойств, можно заранее их вычислить для какого-нибудь отсутствующего элемента, что и сделал Менделеев. Так появилась предсказательная функция науки в области естествознания.

Сын. Скажи, отец, как можно было бы определить взаимоотношения между наукой, достигшей теоретического уровня своего развития, и техникой?

Отец. Ты уже, наверное, догадываешься, что в XIX веке наука уже стала догонять технику. Догонять в том смысле, что наука стала теперь способной решать задачи, которые перед ней выдвигала практика — техника и промышленность. Приведу тебе такой случай: в XVIII веке была эмпирическим путем создана паровая машина. Но она работала очень неэкономно: большое количество тепла выбрасывалось в ней, как говорят, на ветер. Можно ли ее было усовершенствовать так, чтобы все получаемое тепло или, по крайней мере, как можно его больше превращалось бы в механическое движение? Иначе говоря, речь шла о повышении коэффициента полезного действия (КПД) паровой машины. И вот оказалось, что, идя тем же прежним эмпирическим путем (вслепую, на ощупь), решить такой задачи уже нельзя. Тут нужна помощь науки, и эту науку, как я тебе уже говорил, начал разрабатывать Сади Карно. Он-то один из первых оказал прямую помощь практике — технике и производству (энергетике), — доказал, что наука догнала эту практику и теперь идет вровень с нею. Предсказательная функция, проявившаяся у естественных наук, давала им возможность активно помогать практике и свидетельствовала об их собственном возмужании.

Сын. А в общественных науках она тоже проявилась?

Отец. С момента появления марксистского учения общественные науки поднялись на уровень подлинных наук и у них впервые проявилась предсказательная способность. Так, на основании открытых ими законов экономического развития капиталистического общества Маркс предсказал неизбежность крушения капитализма и смены его социализмом путем социальной (пролетарской) революции. Это замечательное предсказание полностью оправдалось в России после победы Октябрьской социалистической революции в 1917 году, а затем в целом ряде других стран мира — Европы, Азии и Америки. В 1915 году во время первой мировой войны Ленин предсказал возможность в условиях империализма прорыва мировой империалистической цепи и победы социализма первоначально в одной отдельно взятой стране. При этом Ленин исходил из закона неравномерного развития капитализма, который с особенной резкостью выступил на высшем этапе развития капитализма — на этапе империализма. Это ленинское предвидение подтвердилось на опыте пролетарской революции в России.

Сын. Не правда ли, удачно сравнивают эту предсказательную функцию науки с компасом?

Отец. Это очень меткое сравнение: наука способна предсказывать далеко вперед; этим она указывает верный путь практике — производственной и революционной. Но в области производственной деятельности у естественных наук проявилась еще особая функция, когда они поднялись еще на одну более высокую ступень, на ступень производственно-практическую. Конечно, связь с практикой существовала у науки всегда: наука родилась из потребностей практики и своим существом была всегда направлена на удовлетворение потребностей практики. Но пока она шла позади техники и только ее догоняла, она не могла развернуть в полной мере заложенных в ней возможностей (своих способностей или своих функций); поэтому и помощь с ее стороны практике была пока еще ограниченной. В XX веке, когда развернулась в полной мере производственно-практическая функция науки, наука вырвалась в своем развитии вперед техники и производства, опередила их и все больше ставит и решает такие задачи, которые еще не выдвигались непосредственно самой практикой. Такое положение характерно для научно-технической революции, которая происходит сейчас во всем мире.

Сын. Но если наука опережает практику, вырывается вперед практики, то не значит ли это, что она отрывается от практики?

Отец. Ничего похожего здесь нет на отрыв науки от практики. Наоборот! Выход науки вперед практики означает только то, что необходимо сейчас всестороннее научное исследование, прежде чем можно говорить о внедрении чего-либо в производство. Возьми атомную энергию. Открыта она была в конце XIX века, но тогда о ней люди ровным счетом ничего не знали. Можно ли было пытаться сразу внедрить ее в производство и технику? Конечно, нет. Надо было сначала всесторонне и глубоко изучить новое явление природы, понять его причины, его сущность, открыть его законы, а уж потом, на основе этих знаний искать способы технического и промышленного освоения вновь открытой силы природы. Так физики своими чисто научными средствами в течение 44 лет изучали ядерные процессы, после чего и на основе чего техника в течение каких-нибудь пяти лет решила задачу технического и производственного освоения познанной уже силы природы. Выходит, что физика и вообще наука как бы прокладывает дорогу технике и производству. Наука уже не просто указывает то, в каком направлении практика должна двигаться (как это делает компас), а она, словно буровой инструмент, пробуравливает скважину в горной породе, и по этой проложенной уже наукой дороге могут затем двинуться вперед техника и производство. Поэтому эту высшую (производственно-практическую) функцию науки можно образно сравнить с действием бурового инструмента. В этой ее функции, как известно, и проявляется способность науки превращаться в непосредственную производственную силу общества. А весь путь научного развития можно выразить в краткой формуле, которая записана Лениным в его «Философских тетрадях» (они писались им в 1914–1915 гг.). Эта формула гласит, что диалектический путь достижения истины, путь познания объективной реальности начинается с живого созерцания и ведет к абстрактному (отвлеченному) мышлению, а от него к практике. Об этом и свидетельствует вся история науки.

Сын. У меня к тебе еще один вопрос. Что несет наука человечеству — счастье или несчастье? Ведь пока не была создана атомная энергия, нельзя было создать атомной бомбы. Значит, физика виновата в том, что эти бомбы, сброшенные американцами в 1945 году на беззащитные японские города, принесли столько горя и несчастий простым японским людям. Разве я не прав?

Отец. Тот вопрос, который ты поставил, волнует сейчас весь мир, в том числе и ученых, которые двигают вперед научно-технический прогресс. Скажи мне: палка, с которой ты идешь и на которую ты опираешься, поднимаясь в гору, тебе полезна и нужна?

Сын. Конечно, потому-то я ее с собой и взял в дорогу.

Отец. А если тебя кто-нибудь побьет этой твоей палкой — что тогда? Молчишь? Это потому, что палка тут ни при чем. Весь вопрос— в чьих она руках и для какой цели она служит. Атомная энергия в руках миролюбивых и свободолюбивых народов несет счастье и радость людям. Если американская военщина использовала эту энергию в разрушительных целях, то в Советском Союзе она впервые была применена на благо народа: именно здесь впервые была создана атомная электростанция, использующая ядерную энергию в мирных целях, и здесь же был построен в тех же мирных целях атомный ледокол «Ленин». Достижения науки, как и всей научно-технической революции, направленные на благо человечества, принесут людям большие радости, облегчат их труд, оградят их жизнь и здоровье. Напротив, эти же самые достижения в руках империалистов и капиталистических монополий, которых интересуют лишь корыстные цели безудержной нажиты и сохранения гнета трудящихся людей, могут принести неисчислимые несчастья народам, горе и слезы. Поэтому сейчас все яснее осознается вывод: не может иметь право на существование такой общественный строй, который обращает во вред человечеству величайшие достижения человеческого разума… А теперь нам предстоит сделать последний переход.

Отец. Вот и кончается наше шестидневное путешествие. Последний привал! Мы подошли к Большому городу и завтра утром в него войдем. Я предлагаю тебе посидеть и побеседовать еще на заключительную тему по философии.

Сын. Я принимаю твое предложение, Отец. Когда-то еще мне посчастливится проделать с тобой такой дальний путь, беседуя на привалах о диалектике?

Отец. Так о чем же мы побеседуем с тобой перед расставанием? Ведь ты останешься здесь для продолжения своей учебы, а мне надо будет вернуться домой.

Сын. Я так много нового узнал от тебя во время наших бесед, что надеюсь, что теперь-то я уже хорошо понял, что такое диалектика.

Отец. Нет, мой милый, ты глубоко заблуждаешься насчет этого. Ты только начал знакомиться с ней, и тебе еще очень далеко до того, когда ты сможешь сказать, что ты ее действительно знаешь. Так нередко случается с теми, кто начинает знакомиться с новой для него областью знания. До этого момента он ничего о ней не знал. Но не успел он познакомиться еще с первыми сведениями о ней, с ее началами, как ему уже кажется, что он знает о ней все. Но вот он сталкиваете! то с одной, то с другой, то с третьей, причем все более и более трудными и сложными задачами из той же области. И он становится в тупик, не находя их решения. В отчаянии он приходит к выводу, что он ничего не знает, так что на миг у него могут даже опуститься руки: от первоначальной, полной уверенности в своих знаниях он переходит к полной неуверенности. Один древний софист говорил: «Я знаю только одно, что я ничего не знаю». Это была софистическая уловка: раз он знал хотя бы что-то одно, то он уже не мог сказать, что он ничего не знает. Но вот наступает отрезвление: после бросания из одной крайности в другую он начинает понимать, в чем дело, то есть начинает догадываться, знать то, чего именно он еще не знает. И тогда он направляет свои усилия к тому, чтобы восполнить свои знания, узнать то, что оставалось еще до сих пор неизвестным, «белым пятном» в его знаниях. Выходит таким образом: сначала вдруг «все знаю», потом тоже вдруг — «ничего не знаю» и наконец «знаю, чего ничего не знаю». Это как при стрельбе в цель, когда сначала — перелет, потом недолет и наконец попадание.

Сын. А что же еще нужно для того, чтобы я по- настоящему знал диалектику, так сказать, «пристрелялся» к ней?

Отец. Видишь ли, все науки надо изучать диалектически, то есть двигаясь последовательно, шаг за шагом от незнания к их знанию, начиная с самого простого и переходя постепенно ко все более и более сложному. Именно так совершается всякое развитие. Поэтому и наша мысль, овладевающая какой-нибудь наукой, тоже должна развиваться и обогащаться познаниями этим же самым путем. Это и означает, что наша мысль должна всегда развиваться диалектически. Но диалектика есть тоже наука, у нее свои основные законы, своя система категорий и принципов. Поэтому и ее надо изучать обязательно диалектически. Обрати внимание на это выражение и крепко его запомни: диалектику надо изучать диалектически. Сейчас еще тебе трудно это понять, но ты все же постарайся.

Сын. Нет, я его пойму, если ты мне это разъяснишь подробнее.

Отец. Ну что ж, попробую. При изучении любой науки или какого-нибудь ремесла в основном проходят три ступени или стадии: начальную, низшую, которую составляет первое знакомство с новым предметом; среднюю, когда с этим предметом знакомятся подробно и как можно полнее; высшую, когда овладевают этим же предметом настолько, что начинают свободно пользоваться и оперировать им, применять его на практике, в новых условиях. Это относится и к изучению диалектики.

Сын. Значит, и мы с тобой начали с первой, низшей стадии ее изучения?

Отец. Ну, конечно же! Такую стадию проходят все начинающие. Это как бы первые азы науки, ее азбука. Ее можно назвать таблицей умножения данной науки. Пока не изучишь этих азов науки, этой ее таблицы умножения, нельзя двинуться вперед. А знаешь, на какой вопрос отвечают эти первые азы науки?

Сын. Я это чувствую, а выразить не могу.

Отец. На вопрос: что это такое? Вот мы с тобой и начали с него: что такое диалектика? По сути дела, мы проговорили об этом всю дорогу, на всех привалах, да и сейчас еще не кончили, потому что тема очень большая и трудная. Но все ж таки кое в чем немного разобрались. И обрати внимание: чтобы ответить на такой вопрос, пришлось приводить в пояснение много примеров, иллюстраций, разбирать их с различных сторон, возвращаться по нескольку раз к тому, о чем уже говорилось раньше. Но ведь это не были простые повторения, а каждый раз мы словно глубже старались разобраться в ранее обсужденном нами. Тут приходилось нередко прибегать к образным сравнениям, к аналогиям (опять же в целях лучшего пояснения). В результате всего этого можно считать, что мы с тобой, хотя и далеко не полно, все же ответили на вопрос, что такое диалектика.

Сын. А теперь я уже могу приступить ко второй ступени?

Отец. Не торопись, мой друг! Теперь тебе надо еще хорошо усвоить то, что ты услышал от меня во время нашего путешествия. А для этого почитай побольше популярных брошюр о диалектике, газетных и журнальных статей о ней, в которых даются консультации по тем или иным ее вопросам. Под конец попробуй законспектировать кое-что самое главное из наших бесед и из того, что ты еще прочтешь. Попробуй набросать небольшие таблички и схемки, как это ты уже не раз делал. Например, составь табличку, где в одной половине будет графа «Диалектика», а в другой — графа «Метафизика» как ее противоположность, ее антипод. А под ними — их черты (по пунктам), например: для диалектики характерно признание всеобщей закономерной связи вещей и явлений; поэтому ты в первой графе запиши: «Всеобщая связь». А напротив, во второй графе запишешь характерное для метафизики отрицание такой всеобщей связи. Попробуй отдельно составить схемку основных признаков трех главных законов диалектики и показать их взаимную связь между собой. При этом учти, что противоречие (закон единства и борьбы противоположностей) развертывается и конкретизируется в обоих остальных ее главных законах: первого — перехода количества в качество и обратно, и третьего — отрицания отрицания*. Когда же ты разберешься в наших беседах, ты можешь прочитать несколько статей Ленина о философии марксизма. Из них особенно рекомендую тебе: «Карл Маркс», «Фридрих Энгельс», «Три источника и три составных части марксизма», «Исторические судьбы марксизма», «Переписка с Энгельсом». Предложение законспектировать прочитанную тобой эту книжку хотя бы по этим двум темам обращено к тебе, мой читатель. (Автор.) «Марксизм и ревизионизм», «О значении воинствующего материализма». Из работ Энгельса ты мог бы прочитать его работу «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»*. Только тогда ты можешь считать себя подготовленным к переходу на вторую ступень изучения диалектики.

Сын. В чем же состоит эта вторая ступень?

Отец. В том, что тот же предмет науки, который на первой ступени лишь популярно разъяснялся на примерах, теперь излагается по-научному, строго последовательно с логической точки зрения, так, как излагаются студентам учебные курсы по всем вообще наукам. Логика их изложения состоит в том, что в высших учебных заведениях студенческие курсы читаются и преподаются диалектически, хотя бы сами преподаватели и не употребляли при этом слова «диалектика» и вообще не прибегали к диалектической терминологии. И все же на деле, если речь идет о подлинной науке, ее изложение не может быть иным, а только диалектическим.

Сын. Объясни мне, как это так получается?

Отец. Я уже тебе говорил, что излагать и изучать науку диалектически значит, чтобы твоя мысль, постигая эту науку, двигалась в том порядке, в той же последовательности, в каких совершается всякий процесс поступательного, прогрессивного развития, то есть от простого к сложному, от низшего к высшему, от зародышевого, неразвитого к развитому. Когда ты изучаешь какую-нибудь науку по такому способу, ты как будто совершаешь своей мыслью восхождение, и каждый твой шаг вперед опирается на весь путь, пройденный до этого твоей мыслью. Это и означает, что здесь применен принцип развития как основной принцип диалектики.

Сын. А что в таком изучении самое трудное? И эта рекомендация тоже относится к тебе, читатель моей книжки. (Автор.)

Отец. На твой вопрос нельзя так просто ответить. Но, пожалуй, можно сказать, что самым трудным, как и всегда, тут является начало: с чего начать все изложение? Очевидно, что раз речь идет о развитии нашей мысли, изучающей новый для нее предмет, то таким началом для нее должно послужить то, с чего началось когда-то развитие самого данного предмета. Например, с чего начинается развитие какого-нибудь высшего растения или высшего животного?

Сын. С зародышевой клеточки.

Отец. Верно. И аналогично тому, как такая клеточка имеется у высших живых организмов, которые с нее начинают свое развитие, так нечто похожее имеется у предмета любой науки. С такой его «клеточки» и должно начинаться изложение и изучение (согласно диалектике) предмета всякой науки.

Сын. В биологии мне понятно. А вот в других науках мне пока трудно это представить.

Отец. Подумай немного и сообрази. «Клеточка» науки выступает как что-то в пределах этой науки самое простое, самое основное, исходное. Для такого случая употребляется характеристика «элементарное». Так в биологии нередко «клеточку» организма называют элементарной. В химии исходную форму ее предмета составляют химические элементы (сейчас их известно более ста). Мельчайшими частичками элементов являются атомы, из которых образуются молекулы. А сами элементы, соединяясь между собой, образуют химические соединения. Усложнение какого-либо вещества при таком переходе от исходных элементов к их сначала простейшим, а затем все более сложным соединениям как раз и выражает процесс развития вещества в неживой природе. Вот почему Менделеев так тонко подметил эту диалектику химии: он сказал, что современную химию можно назвать учением об элементах (и я добавлю от себя: и их соединениях).

Сын. И другие естественные науки точно так же строят и определяют свой предмет?

Отец. Да, в большинстве случаев, если наука о той или иной области явлений природы развилась настолько, что в состоянии представить и мысленно развить свой предмет из некоторой «клеточки» или «элемента». Вот, например, молекулярная физика, которая изучает так называемые агрегатные состояния вещества — парообразное, капельно-жидкое, твердое или, точнее, кристаллическое: это — физика молекул и их сцеплений. Ядерная физика — это физика атомных ядер и их превращений. Есть еще физика элементарных частиц и их взаимодействий. В кристаллографии есть свои «элементарные кристаллографические ячейки», в петрографии (учении о камнях) такими «клеточками» или элементами, из которых образуются горные породы, служат минералы (минеральные образования) и т. д. Так что видишь, все естествознание строится по единому принципу и таким оказывается принцип развития, выступающий одинаково по отношению и к живой и неживой природе. Это и означает, что современное естествознание глубоко диалектично.

Сын. И такая диалектика присуща общественным наукам тоже?

Отец. Разумеется. Ведь общество, которое они изучают, все время прогрессивно развивается, а значит, движется от низшего к высшему, от неразвитого к развитому. Возьми, например, экономическое учение Маркса. Маркс долго искал исходную «клеточку» экономического развития общества, приведшего к возникновению капитализма и его дальнейшему развитию. И он ее, наконец нашел: этой «клеточкой» оказался товар, простой обмен товаров. Из простого товара развились позднее деньги, а из денег возник капитал. Так исторически возник и развился капитализм из первоначально простого товарного хозяйства. Эту диалектику Маркс раскрыл и изложил в своих трудах «Критика политической экономии» и в особенности «Капитал», где дано систематическое изложение политической экономии как науки. Со временем тебе обязательно надо прочитать, нет, не просто прочитать, а проштудировать эти замечательные произведения марксизма.

Сын. А математика и все математизированные науки вообще тоже строятся таким же образом?

Отец. Да, только диалектика их предмета отличается от того, что мы видим у естественных и общественных наук. Как ты теперь знаешь, у предмета естественной или общественной науки «клеточкой» служит исходная, зачаточная форма этого предмета, как зародышевое зерно у живого организма или элемент у химического вещества. В математике же и в связанных с ней науках дело обстоит иначе. «Клеточкой» здесь является простейшее положение, исходя из которого столь же последовательно можно развить содержание данной науки. В природе и обществе развиваются вещи или отношения вещей, в математике — мысли (понятия) или отношения понятий. Но и там и тут развитие мыслится диалектическим, идущим от простого к сложному, от низшего к высшему.

Сын. Прошу тебя, поясни это на примере какой-нибудь математической науки.

Отец. Напомню тебе школьную геометрию, которую еще в древности создал Евклид. С чего она начинается, ты помнишь?

Сын. Конечно. Она начинается с аксиомы: прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.

Отец. Память у тебя хорошая, ничего не скажешь. Ей может позавидовать всякий. Аксиома же — это простейшее положение, которое, как совершенно очевидное, принимается без доказательств. Из него последовательно выводятся другие положения — теоремы и леммы, и их истинность доказывается тем или иным способом. Так развертывается или, если хочешь, развивается все содержание школьной геометрии, сначала планиметрии (на плоскости), потом стереометрии (в трехмерном пространстве). Но здесь развивается не сама вещь, как в естественных и общественных науках, а понятия, то есть мысли о вещах, так как вся математика, повторяю тебе, есть наука не о вещах, а о понятиях. Аксиома же играет тут роль исходной «клеточки», из которой, как из клеточки геометрической мысли, развертывается или развивается данная наука. В этом смысле аксиоматический метод оказывается вариантом диалектического. И все подлинные науки (о природе или обществе) излагают свое содержание диалектически, то есть согласно принципу развития, все равно, идет ли речь о развитии изучаемых вещей или о развитии мыслей (понятий)…

Сын. А как должна излагаться сама диалектика?

Отец. Разумеется, диалектика — наука, а потому она должна излагаться по меньшей мере столь же диалектично, как излагаются все частные науки. К великому сожалению, этого пока еще не сделано, хотя именно диалектика в большей степени, нежели любая другая наука, заслуживает того, чтобы она излагалась согласно ее собственному основному принципу — принципу развития, то есть диалектически.

Сын. В чем же дело? Почему это так получилось?

Отец. Видишь ли, сначала книги по философии марксизма строились как отвечающие на вопросы: что такое диалектика? Что такое материализм? При ответе на первый вопрос назывались или перечислялись четыре черты диалектического метода, а при ответе на второй вопрос — три черты философского материализма. Теперь же эти ответы даются по-другому, но в принципе построение осталось тем же: отвечают на вопрос: что это такое? Что такое принципы диалектики? ее законы? ее категории? Что такое практика как критерий истины и основа познания? и т. д. и т. п. Ведь при систематическом изложении ни одной частной науки, например химии или политической экономии, не найдешь такого случая, чтобы где-то отдельно были изложены ее основные законы, где-то — тоже отдельно — ее категории и т. д. Если бы это было так, то это означало бы, что наука излагается элементарно просто, но не в ее систематическом виде, — попросту говоря, ее изложение не вышло за пределы первой ступени.

Сын. Тогда я повторю свой вопрос: в чем же дело? Почему так получилось? Разве нельзя изложить диалектику диалектически, как все остальные науки?

Отец. Видишь ли, здесь возник вопрос об исходной «клеточке». — Еще Ленин настоятельно рекомендовал за «клеточку» при изложении диалектики взять простейшее предложение или суждение и, исходя из него, развернуть все содержание диалектики. Для этого, как показал Ленин, нужно раскрыть содержащееся в нашей простейшей мысли противоречие общего и отдельного и проследить, как она развертывается все шире и глубже по мере дальнейшего развития нашей мысли. Перечисляя возможные варианты такой «клеточки» при изложении диалектики, Ленин, в частности, назвал и суждение «Жучка есть собака», о котором мы недавно подробно с тобой говорили.

Сын. Но если так, если Ленин действительно указал на «клеточку» при изложении диалектики, то я не понимаю, почему же тогда этот ленинский совет до сих пор не выполнен?

Отец. Я скажу тебе свое личное мнение на этот счет. На мой взгляд, причин тут две. Одна в том, что уже долгое время философы-марксисты писали о диалектике по способу: что это такое? Так писать было привычнее и проще. Дорожка для писания была проторена, а следовать совету Ленина означало бы преодоление многих трудностей, потребовало бы серьезной творческой инициативы и затраты большего труда. Вторая же причина состояла в том, что некоторые философы сочли неудобным излагать диалектику как диалектику мышления, но не как диалектику материального объекта, подобно тому как химия излагает диалектику развития вещества (элементов), а биология — живых организмов. Они величают себя сторонниками так называемого «онтологического» подхода к диалектике. Слово «онтологический» употребляется ими в смысле: не связанный с процессом мышления, познания. Поэтому они ищут «клеточку» иного рода, нежели та, которая была рекомендована Лениным. По их мнению, такой «клеточкой» могло быть нечто, относящееся к понятию материи или же, скажем, субстанции.

Сын. Но ведь и суждение вроде того, что «Жучка есть собака», тоже относится к материальным вещам?

Отец. Правильно, но все же это — «клеточка» нашей мысли, а не самой вещи, тогда как сторонникам «онтологического» подхода это кажется недостаточно материалистичным. Между тем материализм состоит вовсе не в том, чтобы ограничить себя описанием вещественного мира, мира вещей, а в том, чтобы в наших идеях, понятиях, мыслях видеть отражение мира вещей. В этом — суть материалистической диалектики, в этом — суть теории познания материализма.

Сын. А нельзя ли в таком случае изучать диалектику сразу же по работам ее основателей Маркса и Энгельса и их продолжателя Ленина?

Отец. В свое время, после того как ты приобретешь достаточную для этого подготовку, не просто чтение, а глубокое изучение их трудов обязательно необходимо. Но без нужной подготовки такое чтение может вызвать серьезные затруднения. Во-первых, все основные философские сочинения Маркса, Энгельса и Ленина носят сугубо полемический характер. Они были написаны не просто для изложения своих философских взглядов, а для борьбы с очередными врагами марксизма. Таковы «Нищета философии» Маркса, направленная против идеалиста Прудона, «Анти-Дюринг» Энгельса, содержащий критику путаника Дюринга, «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина, бичующий путаных субъективных идеалистов (махистов). Читать эти работы нужно, но трудно, так как изложение собственных взглядов Маркс, Энгельс и Ленин все время перемежают с острым критическим разбором своих философских противников. Во-вторых, некоторые труды Энгельса («Диалектика природы») и Ленина («Философские тетради») не были закончены и остались в значительной части в черновых набросках, подчас сделанных только для себя. Читать и изучать такой фрагментарно написанный материал неподготовленному читателю, конечно, очень трудно, а порой и вовсе невозможно.

Сын. Что же может помочь изучению этих трудов?

Отец. Существует много пособий, написанных специально для этой цели, например, как изучать книги Энгельса «Анти-Дюринг» и «Диалектика природы» и труды Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и «Философские тетради» и др. Со временем ты с ними познакомишься сам.

Сын. А не мог бы ты мне дать еще какой-либо хороший совет, которому мне надо следовать при дальнейшем изучении диалектики и вообще философии марксизма-ленинизма? Отец, Охотно, мой друг. Видишь ли, долгое время философия считалась отвлеченной наукой, далекой от повседневной жизни. Но не такова марксистско-ленинская философия. Она всегда живыми нитями тесно связана с самой жизнью, с общественно-исторической практикой, с современной исторической эпохой, с тем новым, что открывает каждый день быстро движущаяся вперед наука. Всему этому философия марксизма-ленинизма дает свое толкование, свое объяснение, обобщая его со своих позиций и как бы освещая прожектором познания. Вот и ты, когда начнешь самостоятельно изучать диалектику, овладевать ею, старайся не просто запоминать ее положения, а связывать их с известным тебе материалом развития науки и современной общественной жизни. Но только никогда не торопись с обобщениями, взвешивай их еще и еще раз и тщательно проверяй, сопоставляя с тем, что тебе уже известно, и прежде всего с высказываниями наших учителей — Маркса, Энгельса и Ленина, с теми их положениями, которые лежат в самом фундаменте марксистской философии и диалектики.

Сын. Верно, верно! Я буду всегда следовать твоему совету. Но я новичок в этой области и легко могу ошибиться. А ведь какого-либо рецепта против ошибок, увы, не существует. Как же мне быть?

Отец. Видишь ли, философия располагает к размышлению все умы, достаточно пытливые, ищущие новые истины. При этом — и ты сам, наверное, заметил у себя такое желание — нередко хочется как-то по-новому, по-своему, по-собственному истолковать то или иное философское положение, в том числе и фундаментальное, принципиальное, ставшее уже давно, как говорится, азбучной истиной нашей философии.

Сын. Почему же это неправильно? Ведь все на свете, как ты говорил, развивается, а потому и требует своего пересмотра? Отец, Разумеется, все, что устаревает, теряет свое значение, требует пересмотра и переоценки. Но не торопись с выводами на этот счет, когда речь идет о взглядах наших учителей вообще, в особенности же если имеются в виду основные принципы их философского учения, — никогда не торопись перетолковывать их и пересматривать. Запомни твердо, что принципы эти незыблемы, а для пересмотра каких-либо частных положений надо еще и еще раз взвесить и проверить: верно ли, что они устарели. Помни хорошую пословицу: семь раз отмерь и один раз отрежь. С так называемыми азбучными истинами марксизма вообще следует обращаться бережно, ибо за непонимание или забвение их сурово карает сама жизнь.

Сын. Скажи, отец, эти слова относятся также и к философии марксизма?

Отец. Безусловно и полностью. Ведь нельзя же пересматривать, к тому же без всяких на то серьезных оснований, твердо установленные Марксом, Энгельсом и Лениным общие принципиальные положения марксистской философии. Они, повторяю, незыблемы, поскольку сама жизнь, общественная практика тысячи раз подтверждали их научность, их правильность. Но порой случается так, что кто-то не в состоянии творчески осмыслить и обобщить новые данные науки и общественно-исторической практики, но ему обязательно хочется придумать что-нибудь новенькое. Вот он и начинает перетолковывать, переиначивать на свой лад азбучные истины философии марксизма. Такое веяние является нездоровым, и его следует остерегаться. А когда доказанные давно азбучные истины начинают пересматривать и искажать, приходится передоказывать их снова, что, конечно, нелепо.

Сын. А в какой форме это проявляется?

Отец. Назову тебе только некоторые, типичные. Во-первых, это искусственное разделение, раздробление единого, внутренне цельного учения или его положений, на отдельные, разобщенные между собой кусочки или части. Я уже говорил тебе, что философия марксизма есть единый, монолитный диалектический материализм, а его умудрились разорвать на семь, а то и больше частей, лишая его этим присущей ему цельности, назвав это «дифференциацией марксистской философии», чего в действительности нет. Недопустимо, например, единство и нераздельность диалектики и материалистической теории познания, много раз подчеркнутые В. И. Лениным, искусственно нарушать, отрывая одну от другой и противопоставляя их друг другу. Именно на такой почве и возрождается порой так называемая «онтология», то есть учение о бытии вообще, о бытии как таковом, самом по себе. Такой «онтологизм» есть не что иное, как пример схоластического теоретизирования. В свое время В. И. Ленин заметил по поводу аналогичной попытки С. Суворова. «Так, — писал Ленин, — „Всеобщая теория бытия“ вновь открыта после того, как ее много раз открывали в самых различных формах многочисленные представители философской схоластики». Эти ленинские слова должны предостерегать нас от некритического отношения ко всякого рода «онтологическим концепциям бытия вообще». Подобные концепции привели, в частности, к тому, что основной гносеологический вопрос всякой философии — об отношении мышления к бытию, имеющий две стороны, был грубо разорван на две части — якобы «онтологическую» (его первую сторону) и гносеологическую, якобы охватывающую лишь его вторую сторону. Соответственно этому ленинское определение гносеологического понятия материи тоже было разорвано на две части — якобы «онтологическую» и гносеологическую. Это было сделано вопреки четко сформулированным взглядам Энгельса и Ленина, давно ставшим азбучными истинами философии марксизма… Во-вторых, соединение, точнее, смешение разнородных вещей или понятий. Например, на основании того, что любые противоречия разрешаются не путем примирения противоположностей, делается ошибочный вывод о том, будто все противоречия носят одинаково непримиримый, то есть враждебный, характер. В итоге, в одну кучу сваливаются антагонистические и неантагонистические противоречия. Примером смешения разнородных понятий может служить искусственное смешение философии как общей науки с теми или иными учениями частных наук. После совершившегося размежевания между философией и частными науками подобное их смешивание ничем не оправдано. В. И. Ленин так же категорически отвергал и подмену философского гносеологического понятия материи физическими представлениями о ее строении, об атомах, электронах и тому подобном. Точно так же недопустимо подменять философское учение о диалектике природы, опирающееся на наиболее общие законы природы, общества и мышления, учением об общих законах развития природы, то есть естествознанием.

Сын. А что лежит в основе этих отступлений от философских взглядов Маркса, Энгельса и Ленина? Мог бы ты ответить на это одним словом?

Отец. Да, могу. Это — эклектика. Именно она разрывает внутренне единое, цельное на раздробленные кусочки. Именно она бездумно смешивает разнородное и столь же бездумно подменяет одно другим. Накануне октября 1917 года в работе «Государство и революция» В. И. Ленин писал, что подмена диалектики эклектицизмом — самый распространенный способ ревизии марксизма у наших идейных противников. Такая подделка, заключает Ленин, не новость; подделка эклектицизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает им ложное удовлетворение, поскольку якобы учитывает все тенденции общественного развития, все противоречивые влияния и прочее, а на деле не дает никакого цельного революционного понимания процесса общественного развития. Столь же решительно В. И. Ленин выступил против эклектицизма как в корне враждебного диалектике в начале 1921 года в работе «Еще раз о профсоюзах…». Вот почему мой настоятельный совет: избегай везде и всюду эклектики, бойся и остерегайся ее и по мере своих сил борись против нее, где только сможешь…

Сын. Смотри — уже светает, скоро взойдет солнце, и мы войдем с тобой в Большой город.

Отец. Вот так и научная философия: она, как солнце, рассеивает ночной сумрак незнания и возбуждает стремление смелее и быстрее двигаться по бесконечному пути познания к открытию все новых и новых истин на благо человечества. Заканчивается наше путешествие и наши с тобой беседы. Но их завершение кладет начало новым раздумьям и новым поискам истины. И поможет тебе в этом поиске научная философия, имя которой — диалектика!