Если бы обществом поощрялось стремление подростков к самовыражению, это поддержало бы их в трудный период роста.

Франсуаза Дольто

Педиатры медицинских учреждений, специализирующихся на подростковом возрасте, замечают разрыв между внешним безразличием подростка и несформулированным желанием стать объектом врачебного интереса.

Гинеколог Давид Элиа ведет работу в ассоциации «Пять миллионов подростков». Он изучает поведение подростков, какую бы социально-культурную среду они ни представляли. Налицо общие черты у представителей молодого поколения всех стран.

Опрошенные педиатры замечают одну и ту же особенность: подростки (больше мальчики, чем девочки до пятнадцати лет) приходят по причинам соматического характера (проблемы возмужания, угри, сколиоз, астения). Они молчат, стоят, опустив голову. А потом эти юноши и девушки жалу-ются, что педиатры интересуются не ими, а только тем, с чем они пришли на консультацию.

И уходят разочарованными, если с ними всерьез не поговорили. Но педиатры не могут отвечать на вопросы, которых им не задают. Спрашивающей стороной должны быть подростки, но они молчат. Контакт не устанавливается.

Американцы создали специальные службы для старшеклассников. Так же как есть специальные службы для раннего возраста, старческого и т. д. По мнению профессора Дешампа из Нанси, это не пример для подражания. Он сомневается, хорошо ли для Франции то, что хорошо для Соединенных Штатов: слишком много гипноза, лекарств, транквилизаторов, чтобы снять страхи. Вместо того чтобы поговорить с подростком, врач норовит выписать ему успокаивающее.

Точно так же поступают с детьми, которые не могут заснуть: пихают в них таблетки, в то время как достаточно просто поговорить с ними — как у них дела, что не получается. Если у подростка сложилось настолько негативное восприятие врача, то лишь потому, что педиатр не проявил ожидаемой от него тонкости, оказавшись просто инструментом власти или просто «тупым», он не понял, что молодые люди, которые приходят на консультацию, ждут от него чего-то большего, чем рецепт на болеутоляющее средство. Взрослые совсем не думают о роли слова в отношениях с подростками, так же как они не думали об этом, когда те были грудными детьми. Надо бы спросить: «Девочки бросают тебя или ты бросаешь их?» Это хороший вопрос. Или так: «Твои приятели ходят куда-нибудь только с мальчиками или есть такие, кто ходит с девочками?» Не надо прямо спрашивать о самом подростке. Гомосексуальность подростков — явление нормальное. Они всегда очень боятся, что с ними начнут говорить о «педиках», это для них оскорбление с тех пор, как они стали ходить в детский сад. «У тебя приятели дружат только с мальчишками или кто-нибудь встречается и с девочками? С любимыми?» Тогда подростки начинают говорить с вами о других. Вот направление, в котором нужно думать, которое позволяет установить диалог и вызвать на ответ. Разговор о товарищах помогает перейти к разговору о нем самом.

Возьмем такой пример: мальчик встречается с девочкой, которая, не будучи гомосексуальной, думает, что ей нравятся девочки. Между ними возникает что-то вроде дружеского соучастия. Они встречают на улице двух девочек. Она говорит: «Ты выбираешь ту, что слева, я — ту, что справа». Она как бы становится мальчиком, чтобы стать еще ближе к нему. Мальчик тут же рассказывает об этом своим родителям, в то же время он замыкается в себе, когда слышит прямой вопрос о своих сексуальных делах.

Наблюдения или суждения о других часто помогают подростку рассказать о себе, но не напрямую. И еще надо бы, чтобы мальчик или девочка были уверены в том, что педиатр ничего не скажет родителям.

Когда они идут на общий осмотр, они знают, что пришли, чтобы обследовать свое «физическое состояние», о котором будут говорить с родителями. Это родители должны сказать своим детям: «Теперь ты уже большой и должен сам говорить с врачом». И лучше с врачом-мужчиной, чем с женщиной. Когда дети маленькие, матери любят консультироваться с докторами-женщинами. И все равно продолжают ходить к тому же врачу, когда дети стали подростками. Это хорошо для девочек и очень плохо для мальчиков.

Юные очень недоверчиво относятся к взрослым, которые на них «давят». Образ доктора тоже связан с подавлением. Это продолжение страха перед жандармом и сказочным страшилищем. Сколько себя помнят, дети только и слышат: «Придет доктор, сделает тебе укол» или «Если не будешь спать, доктор даст тебе микстуру» (подразумевается: с тобой расправится). Доктор — это дяденька или тетенька, надевающие «таблеточную» смирительную рубашку.

Ни одно юное существо не может преодолеть рифы отрочества, не задумавшись о смерти, ибо оно должно умереть относительно своего детства — смерть представляется ему в метафорической форме суицида.

Лекарства всегда связаны с риском суицида, потому что с того момента, как врачи об этом заговорили, все кончено. Чем больше ему дают таблеток, тем скорее молодой человек может прийти к мысли о самоубийстве — таблетки ведь могут кончиться... Врач не воздействует словами, а обращается к таблеткам — торможению фантазмов, как будто эти видения у подростков — уже действия. А это может быть еще опаснее для подростка, потому что фармакологические предписания драматизируют ситуацию. Пусть ему скажут: «Сейчас у тебя самый плохой период в жизни. Ты не был бы подростком, если бы не думал о самоубийстве». И это так: ни одно юное существо не может преодолеть рифы отрочества, не задумавшись о смерти, ибо оно должно умереть относительно своего детства — смерть представляется ему в метафорической форме суицида. И тогда подросток нуждается в ком-то, кто помог бы ему пережить это видение, кто дал бы ему возможность выплеснуть его наружу, «социализировать». «Если ты не признаешься в этом, ты не сможешь пройти эту стадию». Необходимо думать о физической смерти, чтобы перейти на новый уровень, вот чего он действительно хочет, речь идет не о теле, а о сердце и душе, но подросток об этом не знает. Ему необходимо поговорить об этом со взрослым, который не боится разговаривать с ним о смерти.

Дать лекарство, которое помешает молодому человеку думать об этом, — значит драматизировать ситуацию, будто тот, кто прописывает это лекарство, боится стать сообщником вероятного самоубийства молодого человека. Смерть во всех ее измерениях рождает жизнь. Недаром в пруд запускают хищников — чтобы могли жить карпы и уклейки. Сколько людей живут за счет индустрии смерти! Это очень важно — говорить о смерти.

Работать с подростками — значит помогать им пережить идею смерти с некоторым риском неблагоприятного исхода. Если он вероятен, тут уже может помочь психоаналитик.

Каков тот взрослый, который может поддерживать диалог с подростком в трудный период его жизни, — не лучше ли, если это будет человек немолодой, в возрасте дедушки? Человек, который старше учителей и родителей, у которого более естественные отношения с подростком. Меньше тревоги, больше заинтересованности?..

Множество подростков, преодолевших этот период, говорили, что понимал их в это время кто-то очень немолодой. Как они бывают потрясены смертью дедушки или бабушки! «Он (или она) был(а) единственный(ая), кто меня понимал(а)!», «С бабушкой было проще». Или совсем коротко: «Дедушка был что надо».

Лекарства для молодых — тяжелый прессинг. «Мерзость». «Это ничего не дает».

Такое отталкивание легко объяснимо. Они прекрасно знают, что лечить надо не тело. Происходит мутация, процесс адаптации к новому мышлению.

Лекарства ориентированы на тело: побольше железа, магнезии, лития. Молодые чувствуют, что химические реакции ничего не решают и, по сути, ничему помочь не могут.

Слово, которое нужно иметь в виду: линька, мутация — это естественное состояние болезни. Во время линьки нельзя, чтобы все было хорошо. Ситуация нестабильная, и о ней трудно говорить. Линька не может происходить без риска и ломки. Так что нужно понимать отказ подростков принимать предписанные лекарства: если есть шанс быть немножко больным — это лучше, чем не быть вообще. Они даже довольны, что немножко больны физически, потому что тогда они снова становятся как все люди. В период мутации они чувствуют себя отверженными. Опыт других ничему не служит. Смерть другого человека не научит вас умирать, рождение другого не поможет вам родиться. По сути, подростки хотят вылезти из этого сами, без постоянного присутствия кого-то рядом.

Напротив, состояние мутации ставит их в еще большую зависимость от других. И правда, очень жаль, что у подростков не существует другой возможности жить где-нибудь еще, кроме своей семьи.

Африканцы, масаи например, это хорошо понимали, потому что устраивали за пределами деревни лагерь для подростков, для мальчиков (будущих воинов) и девочек вместе.

Самостоятельности детей в латентный период и в подростковый период мутации мешает тревога взрослых. И больше всего та, которая обуревала в этом возрасте самого взрослого, так как он бывает убежден, что ребенок в свою очередь переживает то же самое, и взрослый передает подростку «неспособность», «мучительное состояние».

Девочки более озабочены угрями, чем мальчики.

Чистота кожи выражает у детей их непроговоренное состояние. Экзема может означать желание перемен. Шелушение кожи и неприятие чего-либо означают недостаток чего-то необходимого. Астения может проявиться у ребенка, которого покинула мать, и он перестал ощущать ее запах. У подростковых угрей примерно та же природа. Мне знаком такой случай: мальчик по имени Жан-Пьер в тринадцать лет находился в той стадии пубертатного периода, которая соответствует одиннадцати годам, — мутации голоса не было, волосяной покров не проявлялся. Он говорил мне: «Не понимаю, почему я высокий блондин, а отец у меня маленький брюнет, и мать тоже». На одном из сеансов психотерапии он мне заявил: «...Когда я был маленький, я не был ребенком. Сначала я был собакой». — «Как это, собакой? Собака никогда не смогла бы превратиться в человека. Вы наверняка были маленьким человеком, детенышем человеческого рода». Он помнил, что его принесли в корзине. «Я был собакой. Доказательства? От тепла моего тела растаяла пачка масла, которая была у меня в корзинке». Я встретилась с его отцом. Он и его жена усыновили мальчика, когда ему было четыре года. Они жили в Париже. Летом, чтобы ребенок подышал свежим воздухом, родители оставили его у своих друзей, у которых была ферма. Обратно его отправили, как комнатного пуделя, в корзине. Приемные родители так и не решились открыть ему тайну происхождения. Боялись «потерять лицо». С того момента, когда это перестало быть тайной и отец все рассказал Жан-Пьеру, у него часто стали появляться угри. Жан-Пьер спросил меня, может ли он поговорить об этом со своей приемной матерью. «Она должна это знать».

Эта женщина ответила так: «Смотри, я могу показать тебе мое платье для беременности, твои первые башмачки...»

Жан-Пьер пересказал мне эту сцену и заключил: «Она все еще думает, что я ее ребенок!»

Угри прошли через несколько недель. Сменил кожу, хотя рисковал потерять лицо, как его родители. Собака не пойдет на такой риск.

Каждый второй подросток страдает бессонницей.

Если подросток чем-нибудь занимается, когда не спит, что-то делает ночью, это уже не бессонница. Мало кто это понимает. Но это нормально — желание жить в контрритме именно в этом возрасте. Им хочется жить по ночам. Есть множество радиостанций, которые работают по ночам. Взрослые драматизируют это, вместо того чтобы использовать. «Слушай музыку в наушниках». Непосредственная информация может помочь молодому человеку, который слушает передачи. Мальчик звонит из своей комнаты на студию и говорит по телефону о своих проблемах. Это запоздалые подростки, которые обычно остаются таковыми до двадцати — двадцати одного года. Молодые люди постподросткового возраста, которые сидят дома, кажутся родителям апатичными или непонятными.

Если подросток чем-нибудь занимается, когда не спит, что-то делает ночью, это уже не бессонница. Это нормально — желание жить в контрритме именно в этом возрасте. Им хочется жить по ночам.

Юный горожанин с наушниками совершает иное путешествие, нежели тот, кто колесил раньше по дорогам. Он сидит на месте и получает информацию об опыте других. Но это ничего. Это как раз может быть полезно, если его увлечение достаточно сильно. Чтобы воспринимать, нужно этого хотеть, если желания нет, тогда это потерянные годы. Можно надеяться, что желание пробудится. Если же желание пассив-но, нет причин, по которым родители, которые хотят видеть рядом только активных людей, удерживали бы подростка рядом с собой. Когда семья многочисленна, нежелательно, чтобы в ней росли юноша или девушка, у которых патогенный подростковый период имеет депрессивную тенденцию. Надо быть осторожным с движением в обратном направлении, с регрессивным развитием.

Отрочество — период преобразований, которые делают человека хрупким и ранимым. Пассивность словесная не есть пассивность желаний. Как избежать домашней тюрьмы?

Отрочество — период преобразований, которые делают человека хрупким и ранимым.

Защитники семейных прав не думают о праве каждого индивида выйти из семьи. Очень часто в ней царит запретительная, давящая атмосфера.

Следовало бы настаивать на роли семьи в раннем, детском возрасте и пошире открыть двери дома в период отрочества — период, когда родители более, чем все другие, бессильны помочь ребенку его пережить.

Подростки с патологией, запаздывающие в развитии, вырастают в семьях, где нет никаких общественных контактов, где живут, замкнувшись на своих интересах. Если у взрослых есть круг друзей, товарищей, подростки не задерживаются на пассивной или агрессивной позиции. Невозможность уйти из семьи превращает молодого человека в мацерированный плод: семья взрывается, словно мать, которую разрывает изнутри ее дитя. Это происходит в семьях, помешанных на семейственности, где нет радости внешнего социального общения, того, что подталкивает ребенка заниматься спортом, интересоваться культурной жизнью и т. д.

Выходом для чувств ребенка являются секты. Их упрекают в том, что они похищают девочек, страдающих анорексией [Анорексия — болезненное отсутствие аппетита, неспособность человека поглощать пищу. — Примеч. ред.]. Но не добровольный ли это киднеппинг?

Зависимость юного существа от какой-нибудь секты в меньшей степени восходит к влиянию группы и в большей — к преступной опеке взрослого, который подменил собой родителей. Не существует ни одной «поглощающей» секты, где бы не правил «людоед», Господин, который играет подавляющую роль. Когда родители обнаруживают след своего ребенка, они уже ничего не могут поделать. Ребенок отталкивает семью, замыкается в секте. Он ведет себя как фанатик.

Юные лицеисты говорят, что никак не предохраняются от СПИДа.

Эротические отношения у них часто ограничиваются прикосновениями, и они не знают разделенного Коитуса. Возможно также, что они согласны пойти на риск.

Позиция медиков, сталкивающихся с анорексией, cуицидными тенденциями, наркотиками, очевидно, зависит от уровня их знаний, но эволюция общества должна обратить взгляд медиков на патологию отрочества или невозможность адаптации подростков в отношениях «врач — больной».

Нет никакой эволюции на уровне самих медиков. В каждой больнице есть психиатры-ассистенты, фельдшеры, дипломированные медсестры, но врач присутствует лично лишь тогда, когда есть угроза физическому состоянию. В тех случаях, когда возможно самоубийство, речь идет лишь о сохранении жизни. Желание же покончить с собой и глубинные причины, причины подсознательные, которые подтолкнули подростка к этому смертельному шагу, выражают, на свой лад, необходимость умирания детства. Это интерпретируется как попытка самоубийства, потому что не может же он сказать: «Помогите, я хочу родиться. Но для того чтобы родиться, я должен умереть». Жизнь и смерть неразрывно связаны между собой. «Я не знаю, как мне родиться среди того, что я вижу вокруг».

Педиатры, практикующие в больницах, тоже не эволюционируют?

Нет, и более того — они обвиняют родителей. Считается, что это очень правильно — вторгаться в семейную среду подростка.

Или удалить его от родителей, которые с ним плохо обращаются. Изолируют ребенка от его близких, как будто он в опасности. Это обратное тому, что нужно, поскольку в этом возрасте подросток сам ищет центр своих интересов где-то во внешней жизни и сам стремится покинуть семью. Они должны отделяться от семьи по мере того, как смогут отвечать за себя сами, а не потому, что в административном порядке им навязали защиту. Или детей отделяют от родителей для того, чтобы удовлетворить самих родителей, поскольку раз дети больны, то должны быть помещены в психиатрическую лечебницу, а на самом деле их нужно вводить в жизнь. Но таких мест, где можно было бы жить вне семьи, нет. Их не создали.

Медики получают хорошее образование, но очень редко хорошее воспитание. Те, у которых есть шанс получить такое воспитание, — это люди, которыми руководит сильная личность, человек, вкладывающий душу в воспитание своих учеников, который показывает на личном примере, как нужно относиться к больным. Студент медицинского факультета получает деонтологическую информацию (не брать больного своего коллеги, никогда не говорить ему о коллеге ничего плохого, даже если пациент жалуется). Практикующие врачи не соблюдают этого правила. Слишком охотно самоутверждаются за счет своего предшественника. Говорить плохо о враче так же нехорошо, как говорить плохо о родителях, не разобравшись в том, что произошло. В причинах, которые вызвали раздражение родителей, в сути той цепной реакции, которая привела к драматизации обстановки. Например, отец, который начинает пить, потому что у него невозможный ребенок, и который пьет, чтобы не бить этого ребенка. В результате когда выпьет, то и начинает бить.

Дети, которых с рождения отделили от родителей, — самые страшные подстрекатели. Они повторяют агрессию, которая имела место в момент их отделения от родителей. Они бредут по пустыне в поисках воспоминания об этой «разбитой» любви. Мать, лишенная ребенка, которая не переживает ежедневного опыта общения со своим ребенком, впадает в тревожное состояние из-за малейшего препятствия и чувствует, что она плохая мать. Напряжение растет день ото дня. Если имеет место плохое обращение с ребенком, медики идут в полицию.

Что посоветовать матерям и отцам, когда те говорят о страхе перед своими сыновьями, которые им угрожают? Страхе физическом.

Только одно. Сказать правду: «Я больше не на высоте. Я боюсь тебя. Ты хочешь, чтобы я как-то ответил на это... Хочешь, чтобы отец был сильнее тебя... Это в прошлом. Ты больше не сможешь найти здесь помощь».

Что касается анорексии, кажется, лечение не меняется на протяжении десятилетий?

Мысль, которая появилась в результате распространения психоанализа, начинает утверждаться: ищут подсознательное желание.

Известно, что отказ от пищи не направлен на мать, как ошибочно полагают, или на отца. Причины глубже. Связь с матерью есть, но не обязательно с матерью реальной. Возможно, в пациентке просыпается период отрочества самой матери. Мне известен случай «откармливания» одной юной особы, страдающей анорексией. За ней наблюдали, уверяли, что рвать ее не будет, тем не менее она не могла проглотить ни крошки. После полутора месяцев неудач ее отвели на консультацию к психоаналитику. Предпочтительнее было бы, если молодая девушка пошла бы в другую консультацию, а не в ту, которая есть у нее на работе. Но очень трудно бывает убедить в этом начальника. Все, что происходит у психиатра, не должно быть известно тем, кто лечит недуги телесные. В своем желании властвовать над всем начальник хочет, чтобы от его внимания ничего не ускользало. За больным, который ходит в другую консультацию, к другому специалисту, не может быть установлен такой тщательный надзор, как за тем, кто ходит на консультации у себя в больнице.

Педиатры пронаблюдали за внешним поведением. Получили результаты тестирования, но не обременили себя детальным изучением предмета. Психоанализ нельзя смешивать ни с психиатрией, ни с психологией. Именно психологи в своей работе с человеком общественным могут подготовить его к контакту с кем-то, кто будет интересоваться не его поведением, а его страданием, и выяснять в совместной работе, к чему оно восходит, и не касаться при этом епархии тех специалистов, которые занимаются физическим состоянием, телом или нынешним психическим состоянием.

Если молодой человек заявляет психоаналитику: «Сейчас вернусь и подожгу свою халупу», психоаналитик, достойный называться таковым, должен сказать только: «Когда тебе пришло в голову, что единственный выход из положения — поджог?» Нельзя говорить: «Внимание, поджигатель!» Это может заставить вашего пациента перенести свои желания из Мира воображаемого в реальный. И такая работа не принесет результатов.

К несчастью, кажется, все психоаналитики мира попадают в ловушку опекунства, вместо того чтобы предоставить это воспитателям. Жаль, что они не могут ясно сказать: «Я буду принимать такого-то два раза в неделю, если он сам этого хочет. Вот и все. Что я попытаюсь сделать? Установить происхождение сегодняшнего желания (или нежелания), которое гложет моего юного собеседника».

Показанием должно быть мучительное состояние молодого человека, который согласился пойти поговорить с кем-то о своем нездоровье. Я занималась одной маленькой девятилетней девочкой, у которой были порочные наклонности: она клала свои какашки в коробку из-под торта, писала в суп старого слепого садовника, который жил в беседке в глубине парка, принадлежавшего ее дедушке и бабушке. Она устраивала ему пакости, подкладывая человеческие экскременты.

Когда она рисовала, то искажала форму: мяч рисовала в виде черты, палки, окружности.

Она была похожа на маленькую старушку с сухой кожей, колючим взглядом. Она сквернословила и оскорбляла окружающих. Будто одержимая или, скорее, не сдерживаемая самоконтролем.

Вместе с ней мне удалось восстановить ход событий. Ей было полтора года, когда появилась гувернантка, истязавшая ее. Это была ее первая установка. Изнасилованная своим отцом, она сделала окончательные выводы.

Быть садисткой для этой маленькой девочки идентифицировалось с тем, чтобы быть «матерью», чей образ она носила в себе. Молодая бонна терроризировала ребенка: оставаясь с ней наедине, она гонялась за ней с кочергой. Из-за переноса [Перенос, трансфер — в психоанализе означает процесс, посредством которого бессознательные желания переходят на те или иные объекты в рамках определенного типа отношений, установившихся с этими объектами. См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь... С. 531— 540. — Примеч. ред.] малышка полюбила меня. За год она научилась читать и писать. Сублимация желания совершилась. Ее розовое личико совершенно изменило выражение.

Не прибегает ли психоаналитик к контрпоказателям, в период отрочества?

Первые психоаналитики, включая Фрейда, находились во власти ложной идеи: психоанализу могут подвергаться только те, кто говорит. Отрочество же — это период, когда человек переживает второе рождение. У молодого человека еще нет слов, чтобы высказаться. Но можно прекрасно работать на уровне общения подсознания, даже если никто ничего не говорит.

Отрочество же — это период, когда человек переживает второе рождение. У молодого человека еще нет слов, чтобы высказаться.

Когда я начинала работать психоаналитиком, подростками отдельно не занимались — либо детьми, либо взрослыми.

В нынешнее время появилась тенденция окружать подростка излишним вниманием психиатров. Молодые люди приходят, чтобы поговорить, но они не могут себя выразить. Им кажется, что они говорят, хотя и не раскрывают рта, они уходят, довольные, после сеанса. Надо, чтобы и врач поддерживал эту тишину, тогда установятся нужные отношения.

«Вам было хорошо на сеансе?» — «О, да!» — «У вас такое чувство, как будто вы сказали то, что хотели сказать?» — «Да». Хотя они ничего не сказали. Они еще более немы, чем те дети, которые говорят о чем угодно, только не о том, что их волнует.

Слова перестают что-либо значить и не могут выразить прожитые годы. Во время отрочества музыканты изобретают новую музыку, а поэты — поэзию, в которой слова играют другую роль, так же как и в обычной речи.

Благоприятным моментом являются отношения с кем-то, кто надежен, точен и принимает вас таким. какой вы есть, не осуждая.

Сеансы с подростками порой обманывают надежды психоаналитика. Многим кажется, что субъект в ходе сеанса не идет на психоанализ, так как ничего не говорит.

Во время мутации подросток должен онеметь с того момента, как захочет рассказать о том, что чувствует, потому что слова сразу изменят свой смысл. Ребенок эдипова возраста сочиняет и рассказывает, используя поэзию слов и метафору рисунка. Он говорит, рассказывает, поток неиссякаем. Подросток верит, что своим молчанием он сказал много. Психоаналитик, которым не боится молчания, который умеет его выдержать, — самый лучший собеседник для такого подростка. Тем не менее в конце этого столетия, кажется, дух психиатрии одерживает верх над начатками психоанализа, который, однако, более пригоден для защиты ребенка.

Психотерапия, которой занимается психоаналитик, предоставляет больше возможностей помощи во время периода подростковой мутации, когда молодой человек с трудом преодолевает трудности пути.

Ребенок, рожденный от матери-подростка и покинутый в двухлетнем возрасте.

Психиатры напрасно видят в этом абсолютное зло, катастрофу для ребенка. Они предпочитают, чтобы будущая мать сделала аборт, и считают, что она виновата, если она доходила до срока родов и оставила родившегося ребенка. Если сказать ему правду, не дожидаясь, когда наступит латентность или пубертат, ребенок прекрасно может выкарабкаться сам, потому что он единственный, кто отвечал за свое желание родиться.

Условия, в которых оказывается мать-подросток и где она должна воспитывать ребенка, мало пригодны для его развития: специальное учреждение, куда ее помещают, оказывает расслабляющее воздействие прежде всего на нее, за ней самой еще надо смотреть и за нее надо нести ответственность. Она не может работать, доверив ребенка няне, и обеспечить его.

Так, может быть, освободить ее и ввести в активную жизнь таким образом, чтобы она могла достойно жить вместе со своим ребенком хотя бы первый год его жизни? Общение в первые десять — двенадцать месяцев имеет важнейшее значение.

Когда я была молодым врачом, психиатрическая больница была тюрьмой для детей, которые там содержались. Все они сидели взаперти, каждый в своей палате... Существовала система автоматического закрывания дверей, которая действовала на двадцать дверей одновременно. Подвижные двери, которые закрывались одновременно, как двери вагона поезда, с шести часов вечера до шести часов утра. И до следующего утра ребенок оставался один на один с собой, в маленькой клетке, где были только кровать и тумбочка.

Практическая психиатрия была так же репрессивна, как та, которую применяли к малолетним преступникам. Специалист должен был пробудить чувство ответственности. Он говорил подростку: «Как ты огорчаешь свою мать!» Мальчик слушал этого человека как отца, наставляющего его на путь истинный. Если никакого продвижения не было, психиатр писал в медицинской карте ребенка: «Неисправим». Это слово звучало как вердикт. Оно означало: «Годен для исправительного дома».

Ребенок считался «неисправимым», потому что он не плакал. Заплачь он, закричи, зарыдай, тогда бы сказали: «Надо еще подержать его с недельку...» или «Нужно продолжать психотерапию, потом можно отправить его домой с предписанием интенсивного нас блюдения в ближайшем специальном учреждении». Но если он не плакал, значит, его нужно было куда-то определять.

Персонал не обучали и не готовили для приема подростков. Я вспоминаю одну мать, которая приехала навестить своего ребенка, содержащегося в одной из этих допотопных «больниц». Она приехала с термосом кофе, привезла горячим, чтобы дать сынишке. И ждала его со своим термосом. В комнате для консультаций мать хотела налить ребенку чашку кофе. И тут я услышала, как медицинские сестры стали насмехаться: «Нет, нет, ты посмотри на нее, она тоже слабоумная», а потом, после свидания, они шипели на ребенка: «Это ничто по сравнению с тем, какое огорчение ты принес своей матери!»

Времена меняются. Все-таки открыта специальная психиатрическая больница для подростков...

Да, больницы изменились, как и психиатрические клиники для взрослых. Пациентов больше не привязывают. Конечно, больница закрывается на ночь. Но в течение дня идет непрерывное проветривание. Есть приходящие воспитатели, есть психологи, которые по крайней мере раз в неделю проводят с пациентами личную беседу и связаны профессиональной тайной. Есть также специалисты по психомоторике и развитию речи, не считая обычной психотерапии и профессиональной ориентации. И потом, есть добровольцы, обучающие по школьной программе, или психологистажеры, хотя нельзя сказать, чтобы то и другое было бы очень эффективно... Однако целый день ребенок общается с разными людьми. Он не выходит из больницы, когда находится там на лечении. Но, будучи все время чем-то занят, он не обречен на безделье взаперти, как раньше.

Сейчас отдают себе отчет в том, что тем, кто находится в депрессивном состоянии, вмешательство психиатра может быть противопоказано, ибо при этом есть риск разрушить и без того хрупкую базу.

Все зависит от избранной методы. Когда, например, речь идет о психодрамах [Психодрама — одна из классических форм психотерапии XX века, созданная австрийским психиатром Дж. Л. Морено, эмигрировавшим в 1925г. в США. — Примеч. ред.], где больные должны играть какую-то роль, это совсем не действует разрушительно. А вот когда подросток оказывается один на один с психиатром в пассивной позиции, тогда риск есть.

Психиатры, как и все, подвержены неврозам, и в такой же степени. Они становятся «психами», потому что общество ждет от них репрессивного отношения к маргиналам. Возможно, они даже страдали в детстве от какой-нибудь «маргинальной» супружеской пары. Они «касаются» психоанализа в силу профессионального интереса, но, увы, свой собственный не доводят до конца. Они так и остаются между двумя стульями...

Не изменилась ли сегодня подготовка психиатров?

Нельзя принуждать психиатров заниматься анализом.

Посмотрите только на места заключения, которые все были заражены педерастией, и лучшие детские психиатры тоже становились там педерастами. У них к тому же есть рабы-дети (выступающие в роли учителей этих врачей), которые помогают лучше понять мир ребенка. Сами же психиатры тоже достаточно неустойчивы, потому что ими манипулируют дети-правонарушители. Как только такого правонарушителя застают врасплох, свободным от игры его желаний, он тут же начинает играть комедию, чтобы не поддаться отцу, которого для него представляет полицейский.

Подростков, которые совершили изнасилование, оставляют на свободе, потому что это не убийство.

Трое мальчиков тринадцати-четырнадцати лет регулярно насиловали свою одноклассницу тринадцати лет: в течение нескольких месяцев, дважды в неделю, когда она выходила из класса, они принуждали ее подчиниться насилию в подвале школы. Каким может быть будущее этих мальчиков? Какова может быть позиция судьи? Как объяснить такую ситуацию с точки зрения психоанализа?

Их нельзя рассматривать как «представителей рода человеческого». У них отсутствуют ограничители: они могут напасть, изнасиловать, убить. Они испытывают половое желание и идут у него на поводу, потому что для них нет предела, ограничения. Они не в состоянии усвоить, что другой человек, одного с ними пола или другого, обладает таким же человеческим достоинством. Это дети, у которых отсутствует чувство собственного достоинства. Они лишены твердой структуры.

Высшая мера наказания для малолетних

Согласно отчету 1987 года по международной амнистии, сведения о детях, содержавшихся в тюрьмах разных стран мира, таковы:

В США тридцать подростков осуждены на смертную казнь. Трое были казнены на электрическом стуле, в тех штатах, где смертная казнь не отменена. Это подростки, совершившие кровавые преступления.

Франсуаза Дольто: «Когда я думаю о таком наказании для молодого человека, как пожизненное заключение, я начинаю спрашивать себя: не лучше ли смерть? Нет ничего более ужасного, чем знать, что умрешь в тюрьме. В Соединенных Штатах отсутствует смягчение наказания».

В странах «третьего мира» детей сажают в тюрьму вместе с политическими узниками, обвиняя их в соучастии.

Франсуаза Дольто: «Это значит, что их обвиняют во имя обскурантистской концепции „коллективной ответственности" или берут их в заложники».

Такие дети не получили нравственного воспитания — светского воспитания в этом случае не хватает. Кто мог научить их, что половой акт не может быть совершен, если другая сторона на него не согласна? Если бы дети заранее были предупреждены, что нельзя давать волю своим инстинктам...

Вместо воспитательных мер, которые научили бы уважать себя и другого, используют меры репрессивные. Детей не учат, что заниматься любовью прекрасно, что сами они родились в результате продуманного поступка, от оплодотворенных объятий.

Воспитание — это воспитание любви, «уважения к другому, уважения к себе». В этом смысл отношений двух субъектов, соединяющихся в Желании.

Детей заставляют поглощать знания и лишают при этом опыта, который позволил бы им включить эти знания в сокровищницу мировой культуры.

Вы были свидетельницей эволюции знаний и клинических наблюдений за отклонениями в поведении подростков. Если по достижении десяти лет дети еще не обрели самостоятельности, подобная ситуация заблокированности располагает к появлению некоторых расстройств. Каковы признаки подобных изменений, начиная с того момента, когда дети не смогли обрести необходимую самостоятельность?

Они выявляются в момент пубертата, во время вхождения в латентную фазу, когда не реализован эдипов комплекс, то есть когда подростки, стимулируемые пубертатом, с одной стороны, фиксируются на матери или сестре, из ненависти, из враждебности к отцу, а с другой, сами того не зная, находятся в состоянии поиска гомосексуальной зависимости, зависимости от кого-то, кто мог бы сыграть роль отца. Порой у них возникают такие отношения с учителем. Вместо того чтобы развивать свою самостоятельность, они фиксируются на роли усердного ученика, что является невыраженной гомосексуальной тенденцией. Если в девятнадцать-двадцать лет они одобряют поведение гомосексуалистов, которые публично афишируют свои отношения, они со всей определенностью принимают их сторону. Но если их Я, соответствующее этому возрасту, вступает в конфликт со сверх-Я прежних лет в отношении к гомосексуализму, может возникнуть невроз неприятия общества, даже тех культурных ценностей, которые имеются в их распоряжении.

В семьях, где только один ребенок или двое детей, но с большой разницей в возрасте, то есть где двое единственных детей, и возникают конфликты с матерью и отцом — не увлекают ли такие дети супружескую пару на путь еще большего разлада?

К этому часто приходят пары, которые должны были распасться раньше. Если подросток, разобщив родителей, вносит еще большую конфликтность в их отношения, смута возвращается к нему и еще более усиливает его собственный невроз. Это порочный круг. Случается, что подросток, особенно если он единственный ребенок в семье или слишком ранимый, недостаточно защищенный, может заставить разногласия вспыхнуть с новой силой. В такой момент все будет зависеть и от родителей, и от него самого... Подыграть в такой ситуации он мало чем может, он тоже ее жертва.

Это перемещение эдипова кризиса на то время, когда все в семье уже взрослые. Ребенок, который не воспринял запрет кровосмешения, охвачен пылкой любовью к отцу, но против дуэта матери с сестрой. Агрессивность, которую он испытывает по отношению к отцу, суть агрессивность физического воздействия, это не генитальная, не сексуальная агрессивность, он пытается сделать из отца своего сообщника или стать его сообщником. Однако злоба уменьшается, если происходит рукопашная с отцом или братьями. Такой подросток становится палачом своей семьи. Сейчас есть немало родителей, которые являются жертвами своих детей-палачей...

Ко мне приходили за помощью родители, которые боялись насилия со стороны своих детей. Семейная картина: мать без конца оскорбляют, отец молчит. Или сыновья, которые выкручивают руки матери, отец смотрит телевизор, и ему плевать, а мать уже не знает, что говорить.

Есть сыновья, которые грабят своих матерей, и дочери, которые грабят отцов. То, что происходит, ужасно, потому что родители находятся в постоянном напряжении рядом с детьми, пережившими пубертатный период. Реагировать поздно. Одна молодая женщина, которая жила вдвоем с сыном, позвонила мне, встревоженная: «Меня очень беспокоит поведение моего сына, который только и знает, что играет с ножами, у него мало карманных денег, потому что я не богата, но дорогостоящие опасные ножи он покупает, и мне очень страшно, потому что он угрожает мне, будто не понимает, что говорит. И за него самого я тоже очень боюсь, он временами говорит как в фильмах насилия, которые он принимает за действительность. Вам не кажется, что некоторые сцены из фильмов могут побудить его напасть на меня или на кого-нибудь, кто зайдет к нему?» Я спросила ее: «А что вы предпринимаете?» — «Я удерживаю его и умоляю выслушать меня. Я говорю ему: „На это много ума не надо!" Он не похож на себя, и я очень беспокоюсь, я даже боюсь за свою жизнь, потому что он бросает на меня иногда очень странные взгляды». Это эротические видения ребенка, у которого нет отца. Возможно, именно в это время у него происходит эрекция. Мать не поняла его. Но она сказала ему то, что я ей посоветовала: «Если я надоела тебе со своими разговорами о том, чтобы ты не играл с ножом, это потому, что я беспокоюсь, когда вижу, что ты делаешь нечто такое, что, видимо, не можешь контролировать и что может причинить вред тебе или еще кому-нибудь. Мне, например. В какой-нибудь момент ты можешь ранить меня (он действительно ранил ее) и будешь даже не слишком огорчен, потому что для тебя это игра. К счастью, все не так страшно. Но я беспокоюсь, видя, во что ты играешь, и понимаю, что такие вещи могут принести вред. Я уверена, что ты любишь меня, но ты можешь зайти слишком далеко, если причинишь зло мне или себе». Она рассказала мне: «Я сказала ему это, и он моментально перестал, он теперь занят совсем другими делами. Это просто чудо, я больше не убираю ножи, я оставляю дома его одного, тогда как раньше я не решалась его оставлять, потому что каждый раз, когда я приходила, он играл с ножом в опасные игры. Все кончилось, и он снова стал тем ребенком, которого я знала раньше, ведь он был такой милый».

Думаю, она произвела эффект кастрации, сказав ему: «Ты не отдаешь себе отчета». Он-то сам хорошо знал, что был в состоянии эрекции, когда играл с ножом. А это все равно что грезить. Думаю, она поняла, как поставить ему ограничитель, потому что, когда она запрещала ему игры с ножом, она усугубляла тем самым его вину, и это заставляло его чем дальше, тем больше противостоять матери.

Метательные виды спорта могут помочь подросткам, которых обуревают навязчивые «идеи ножей». Вспоминается пример пятнадцатилетнего мальчика, который сидел дома и целыми днями размахивал холодным оружием собственного изготовления. Мать сказала ему: «Послушай, будь осторожней, ты можешь ранить собаку, или меня, или кого-то, кто придет к нам, так что будь внимателен, найди себе лучше место в саду, сделай там что-то вроде тира с мишенью». Начиная с этого момента все улеглось, и мальчик стал заниматься метанием. Он увидел, что нож сам по себе может быть полезной для него вещью. Их было интересно изготавливать, метание ножей было старинной игрой. С одной стороны, ножи, выставленные в музейной витрине, которые люди коллекционируют, с другой — нож может быть спортивным оружием для метания. Так удалось отвести подростка от навязчивых видений, а потом и осуществить перенос.

Словесный терроризм в моде. «Крутые» подростки не дают своим родителям говорить: «Помолчи», «Я не хочу тебя слушать», «Тебе все равно нечего сказать, ты можешь только нести чушь». В наше время среди школьников распространена подобная манера общения с родителями. Разумеется, если одни поступают так по своей испорченности, то другие, приходя домой, разговаривают таким образом, чтобы ходить с высоко поднятой головой перед своими товарищами. Они вызывают родителей на конфликт, не имея никаких на то причин. Когда в наличии нет такого большого выбора логических средств, которым располагают взрослые, то лучший способ заткнуть рот — не дать говорить. Тогда надевают наушники или прямо говорят родителям: «Замолчи, или я тебе двину».

Возможно, это не более чем мода, однако она тем не менее показательна, ибо в таком поведении есть определенный ответ на пубертатный этап развития. Неудивительно, что с какого-то момента это происходит в тех малочисленных семьях, где ребенок начиная с четырех-пяти лет становился центром мироздания.

Те, кто собирается стать детским психоаналитиком, думают, что это легче, чем быть психоаналитиком взрослых. На самом деле это намного труднее, потому что нужно уметь понять то, что ребенок хочет выразить, а не то, что он говорит.

Я предлагаю таким желающим пойти в выходной день в сквер или городской сад и говорю: «Возьмите с собой тетрадь; сядьте где-нибудь в уголке, сделайте вид, будто читаете, и послушайте, что говорят друг другу дети, что говорят детям их матери, что за жизнь идет на садовых скамейках, о чем говорят все эти женщины и дети, запишите все это, и тогда я увижу, способны ли вы понимать — не видеть, регистрируя окружающее, а интерпретировать увиденное. Вслушайтесь именно в те слова, которые дети говорят друг другу, не исправляя то, что вы услышали. В самых неправильных грамматических формах, какие только могут быть. Запишите слово в слово то, что они говорят друг другу, когда играют в сторонке на скамейке, что говорят взрослые, когда смотрят на своих играющих детей, и что говорят матери своим малышам».

Слово — это целая фраза для ребенка, но мы не знаем какая, так что надо ее расшифровать, анализируя его поведение и последующие фразы.

Анализируя, надо понять, слово в слово, что сказал тот или иной человек; если, например, ребенок говорит вам: «Моя мама делать то-то и то-то», это значит: «моя мама сделает то-то и то-то», а не «я сделаю то-то и то-то, как мама», потому что это означает: «я — наполовину я, наполовину мама». В первой фразе никакого «я» нет. Следовательно, тут все независимо от времени и пространства, потому что все слито воедино, и это тот язык, который нужно уметь слушать, чтобы понять, в какой ситуации находится сейчас ребенок, понять смысл его желаний. Я привела этот пример, но все время попадаются так называемые синтаксические ошибки — каждый человек пишет по-своему. Слово — это целая фраза для ребенка, но мы не знаем какая, так что надо ее расшифровать, анализируя его поведение и последующие фразы. Надо уметь слушать. Психоаналитик должен услышать то, что сказано. Именно для этого он должен понимать оговорки; например, он слушает кого-то, кто говорит по-французски прекрасно, и вдруг — чудовищная языковая ошибка, не являющаяся оговоркой; это чрезвычайно важно, потому что человек, значит, оказался вдруг на том уровне, который уже пережил, и подсознательно дал себя увлечь всему тому, что он тогда чувствовал, потому что тогда он говорил именно так. Это отличается от ляпсуса, который является отражением другого уровня речи. Это то, что называется «несостоявшееся действие», однако для подсознания это действие состоявшееся.

Фрейдистский ляпсус...

Это несостоявшееся словесное действие или несостоявшийся поступок. Взрослый человек, в том числе и психоаналитик, от них не застрахован. На одном криминологическом конгрессе президент Психоаналитического общества, стоя на трибуне, произнес: «Объявляю слушания закрытыми», тогда как все только начиналось и он должен был бы сказать: «Объявляю слушания открытыми». Он пояснил: «Для меня в этом нет ничего удивительного, потому что криминологии, я думаю, нечего делать на подобных конгрессах, где говорят не о действиях, а о намерениях таковых, которые не реализуются в действиях». Это действительно был первый конгресс психоаналитиков по криминологии, и с этого момента психоаналитики стали интересоваться преступлениями, поведением преступников; до этого они занимались болезнями, истерией, но никогда — преступными актами.

Неосуществленное действие, не возвращается ли оно к человеку в слове?

Нет, речь идет о том, что, скорее, человек проговаривается... Значима субъективная истина. Во время этого конгресса по криминологии произошло покушение на убийство из ревности. Один из слушателей хотел убить своего счастливого соперника и тяжело ранил его, а двадцать лет спустя я занималась этим человеком как психоаналитик. Поскольку его соперник не умер, а нападавший принадлежал к хорошей семье, решили, что он сошел с ума; этот человек переходил от одного психиатра к другому, диагноз не снимали и после многих лет, проведенных в закрытых учреждениях. Мне было очень трудно прийти к какому-то заключению, ибо преступник разыгрывал несуществующую безответственность. Ведь он заранее обдумал свой поступок и заставил всех поверить в преступление в состоянии безумия, а это всегда плохо, когда общество спускает человеку с рук подобные вещи, ведь они глубоко порочны. В конце концов, намереваться убить соперника — это действие, за которое он обязан был нести ответственность. Но так как ответственность с него сняли, реабилитировали его, человека испортили на всю жизнь. Ему было двадцать лет, в Париже он был иностранцем, у него был паспорт одной из стран Востока, и происходил этот человек из зажиточной семьи. Чтобы избежать скандала, с него сняли ответственность, и он начал кочевать от психиатров к психоаналитикам. До того как он совершил этот поступок, у него были стычки со своим соперником, влюбленным в ту же женщину, и молодой человек преследовал его телефонными звонками и устраивал сцены. Он чувствовал себя виноватым за свое поведение настолько, что вынужден был совершить действительное преступление, чтобы «соответствовать нутру». Но так как его представили «чокнутым», он избежал пяти лет тюрьмы, пробыл там только два года, да еще с поблажками из-за его общественного положения. Очень интересно наблюдать, как выдумки общества могут испортить кого-то, кто раньше был человеком с необузданным характером, не имевшим достаточно сил, чтобы сдерживать свои импульсы. Он прекрасно знал, что должен нести ответственность. И превратился в человека с порочной душой.

Сравнительная статистика

Проблемы статистики

Очень трудно сравнивать данные по разным странам ввиду разности медицинских подходов и качества собранных санитарных статистических данных.

Исследование, проведенное Бюро по охране умственного здоровья Всемирной организации здравоохранения (8) [Цифры в скобках соответствуют принятым в библиографии (см. приложение III).], показывает, что в 24 странах существует неисчислимое множество методик по обработке статистических данных. Поэтому к статистике нужно относиться с осторожностью; кроме того, международные данные собирались через каждые 10 лет (3).

Однако, согласно ВОЗ (7), данным этим можно доверять при анализе имеющихся тенденций. Несмотря на ошибки, они заслуживают внимания.

Занимались только количеством самоубийств, поскольку настоящее число попыток самоубийства среди подростков представляется спорным: сведения о количестве случаев со смертельным исходом и количестве попыток самоубийства остаются случайными (5).

Цифры

В любой стране количество самоубийств среди мальчиков всегда больше, чем среди девочек.

Наибольшее число приходится на Центральную, или континентальную, Европу.

Самый высокий уровень самоубийств наблюдался в Швейцарии, Австрии, ФРГ (Западный Берлин держит первое место в мире) [Книга написана до падения Берлинской стены.], Венгрии, Японии, Чехословакии, Дании, Финляндии и Швеции.

Самый низкий уровень в Италии, Нидерландах, Великобритании, Израиле, Испании, Норвегии (можно отметить в этой связи относительно низкое число самоубийств в Норвегии по сравнению с другими скандинавскими странами).

Несмотря на неоднородность международных данных, все страны единодушно жалуются на прогрессирующее количество самоубийств среди молодых.

Исследуя эволюцию данных по разным странам, можно заметить увеличение количества самоубийств среди женщин, так же как и общее увеличение количества самоубийств, и количества мужских самоубийств в Австрии и Швейцарии, а также снижение их числа в Великобритании и Нидерландах.

Рост количества самоубийств не коррелируется с данными экономического кризиса (ср. Швейцарию или Великобританию).

В целом стран, где число самоубийств среди молодежи возрастает, заметно больше, чем тех, где оно уменьшается или остается стабильным.

Превентивные меры

Мысль о создании общего центра по проблемам самоубийств была высказана еще в 1906 году, когда были открыты два центра (один в Нью-Йорке и другой в Англии). Учрежденные Армией Спасения, центры эти создавались прежде всего для помощи людям, совершившим попытку самоубийства, и не ставили своей целью превентивное вмешательство. «Антисуицидный» департамент Армии Спасения существует до сих пор, но большинство его акций перекрывается работой других организаций.

Первый центр предупреждения самоубийств был создан в Вене после Второй мировой войны (1948). Второй — в Лос-Анджелесе, он начал действовать в 1959 году. Следом за ним в 1970 году был открыт центр в Брюсселе.

В наше время развитые страны поддерживают тенденцию роста количества различных организаций по борьбе с самоубийствами.

Международная ассоциация по предупреждению самоубийств и Международная федерация по предоставлению помощи по телефону также работают в этом направлении.

В одних странах превентивные меры проводятся в основном для людей, страдающих депрессиями на социальном и моральном уровне (Англия), в других — для тесной координации всех имеющихся в распоряжении служб предупреждения (Австрия).

Некоторые страны увеличивают число превентивных центров (США) (6).

Анализ по странам

Англия

В соответствии с доктриной англиканской церкви Англия долгое время враждебно относилась к самоубийству (в 1823 году тело самоубийцы по имени Гриффите протащили по улицам Лондона и похоронили на перекрестке за городом). В нынешнее время самоубийство больше не считается преступлением.

При сравнении международных данных по самоубийствам среди молодежи бросается в глаза, что Англия — одна из тех стран, где цифры эти наиболее низкие, а их изменение (даже в случае увеличения) не принимает таких угрожающих размеров, как в других странах.

Согласно доктору Баэрту и доктору Сенсбери (7), разница в данных между Англией и большинством других европейских стран может объясняться следующими причинами: относительно трудно достать яд, нелегко добиться предоставления медицинских услуг и социальных выплат, высокий уровень социально-экономического развития.

Следует также отметить, что развитие телефонной службы доверия общества «самаритян» совпало с уменьшением числа самоубийств в этой стране (9, 11), даже если эту зависимость нельзя подтвердить научно (10).

Действительно, основанная преподобным Шад Вара в Лондоне в 1953 году служба доверия «самаритян» для установления дружеских отношений с людьми, которым грозит подобная опасность, является одной из главных по предупреждению самоубийств; будучи очень активной, она открыла свои центры во многих странах.

Япония

С 1965 по 1975 год количество самоубийств среди детей младше четырнадцати лет в Японии удвоилось (с 46 до 95 в год).

Для молодежи до двадцати лет число самоубийств долгое время колебалось вокруг цифры 700 случаев ежегодно, но начиная с 1977 года она угрожающе поползла вверх (919 случаев за 1979 год). С 1980 года опять появилась тенденция к уменьшению (678 случаев за 1980 год).

Как объяснить этот рост числа самоубийств среди подростков в Японии? (В 2 раза больше, чем в США.)

Самая важная причина — страх подростков перед неудачами в школе. В самом деле, японское общество всецело построено на соревновании. Эмоциональная зависимость, которая привязывает японского подростка к семейной среде, в особенности к матери, делает его очень уязвимым: он не может простить себе, что разочаровал других, неудача переживается им как непоправимая ошибка.

Можно также объяснить количество самоубийств существующими в стране традициями: старинное воспевание достойной смерти отчасти может влиять на такой рост данных. Речь идет о традиционных добродетелях (спасти свое лицо, но ответить за ошибку), которые по-прежнему актуальны в системе японского воспитания.

Агрессивность молодых японцев, если не учитывать их воспитания, находит мало применения в жизни, она сдерживается и может повернуться против самого субъекта, вызвав в нем чувство беспокойства и ответственности (16).

В 1978 году международный симпозиум, посвященный предупреждению самоубийств, положил начало созданию в Японии Ассоциации по предупреждению самоубийств (JASP). Цель этой Ассоциации — разбудить общественность, заставить людей задуматься о тревожных симптомах, научить приходить на помощь потенциальным самоубийцам, внушая им мысль, что все в жизни зависит от них самих.

Группа островов Океании

Тревожный рост числа самоубийств среди мальчиков и молодых людей от пятнадцати до двадцати четырех лет: 25 на 1000 в 1984 году — такая цифра отмечена на некоторых островах Микронезии (данные Превосходят США в 4 раза).

Согласно данным антропологов, изучающих это явление, одна из причин — влияние Запада на национальную культуру, которое повлекло за собой изменения в структуре семьи и шкале традиционных ценностей.

Многочисленные схожие с японской культурой Черты также могут объяснить этот факт: с одной стороны, самоубийство традиционно воспринимается как допустимое, если не почетное, действие, с другой — подростки не могут приспособиться к собственной агрессивности, которую вызывает у них их семья, и самоубийство служит для них радикальным средством выяснить отношения.

Позиция американцев в отношении самоубийства

Согласно американским законам, самоубийство никогда не считалось преступлением.

Попытки самоубийства рассматриваются как правонарушение только в девяти штатах (Алабама, Кентукки, Нью-Джерси, Северная и Южная Каролина, Северная и Южная Дакота, Оклахома, Вашингтон), однако тех, кто совершил попытку самоубийства, никогда не преследовали.

Точно так же в Штатах редко подвергались преследованию люди, которые помогали совершить самоубийство, хотя существует закон, рассматривающий подобную помощь как преступный акт (13).

Однако груз моральных и религиозных догм (25) по отношению к самоубийству делает его в глазах большинства американцев действием запретным.

Цифры и статистические данные

Вторая (после несчастных случаев) причина смертности среди молодежи — самоубийства в Соединенных Штатах представляют собой явление относительно недавнее, при этом число самоубийств на протяжении последних 20 лет постоянно увеличивается.

Согласно данным статистики, число самоубийств среди молодежи от пятнадцати до двадцати четырех лет удвоилось за последние 20 лет.

В 1985 году в Соединенных Штатах Америки более 6000 подростков покончили с собой, что соответствует 17 самоубийствам в день, и это только в том случае, если рассматриваются лишь совершенные самоубийства или зарегистрированные их попытки.

По данным экспертов, на каждое заявленное самоубийство есть 2 или 3, определенные как несчастные случаи в семье; и на каждое самоубийство приходится около 100 суицидных попыток, то есть получается, что ежедневно более 1000 молодых людей в этой стране совершают попытку самоубийства.

По словам Роберта Пресли, сенатора из Калифорнии, 1 подросток из 10 совершил попытку самоубийства и 1 из 2 всерьез думал о возможности самоубийства в школьные годы.

Присмотревшись повнимательнее к тревожным цифрам, можно увидеть, что, хотя суицидных попыток в 3 раза больше среди девочек, мальчиков погибает в 4 раза больше; самоубийства среди белых молодых людей в США составляют 2/3 от всех самоубийств среди подростков в этой стране.

Социокультурная среда не представляется значимым критерием, и, по словам Альфреда Дель Белло, сопредседателя Национального комитета по предупреждению самоубийств среди молодежи, трудно выделить какие-либо значащие величины, соответствующие разным случаям самоубийств.

Представляется, однако, допустимым, что регионы с быстрым демографическим ростом наиболее уязвимы. Невада, соответственно, занимает первое место, за ней идет Нью-Мексико.

Причины

Причины самоубийств среди американской молодежи определить трудно, они могут быть слишком разными.

В соответствии с проделанными исследованиями (см. библиографию) получается, что американские подростки сегодня часто страдают от отсутствия уверенности и самоидентификации, что вызвано изменениями в жизни семьи: растущее число разводов (72% суицидов приходится на детей, чьи родители разведены или живут отдельно друг друга) и частая перемена местожительства семьи (более 75% случаев — это молодые люди, которых оторвали от родных мест); социальными причинами: употребление наркотиков и алкоголя (1/3 — жертвы интоксикации), погоня за школьными успехами (большая часть случаев связана с разочарованиями и неудачами в школе); страхом перед будущим; страхом перед ядерной войной (31).

Можно встретить и другие причины: смерть или самоубийство одного из родителей или друзей, разработка этой темы средствами массовой информации (28), «романтизация» этого акта в сознании подростков (6), родовые травмы (22, 29)...

Согласно исследованиям психолога и танатолога Эдвина Шнейдмана, основателя Американской ассоциации суицидологии, 80% самоубийц различными способами давали своему окружению понять, что хотят наложить на себя руки (18).

Примеры

Уже несколько лет американская пресса и литература заняты проблемой растущего числа самоубийств среди подростков.

К несчастью, примеров множество, мы приведем здесь лишь некоторые, наиболее типичные случаи:

? Вивьен Луми. Без всяких видимых причин эта девочка повесилась в четырнадцать лет в 1973 году. После смерти она оставила записки, стихи, письма, проливающие свет на ее страх перед жизнью и труд ности в процессе приспособления к жизни.

Психиатр, который прочел ее записи, был поражен тем, как точно они отражают проблемы подростков, и тогда он с помощью родителей и одного из ее учителей написал книгу об этой истории (15).

? Крег Бадиоли и Жоан Фокс. Эти двое подростков покончили с собой в 1969 году в знак протеста против войны во Вьетнаме (2).

? Дэнни Холли. Мальчик тринадцати лет, пове сился, чтобы не обременять родителей, у которых бы ли финансовые трудности, чтобы не быть «лишним ртом» (36).

? Ирвин Ли Пуллинг. Подросток шестнадцати лет, Который наложил на себя руки после проклятия, услышанного им во время игры «Dungeons and Dragons» [Dungeons & Dragons (англ. «Подземелья и Драконы», или «Донжоны (Башни) и Драконы», сокращается до В&В или ВпВ) — настольная ролевая игра в стиле фэнтези, по времени издания первая ролевая игра в мире. — Примеч. ред.]. Его мать провела опрос и основала целую ассоциацию в поисках доказательств, что 51 подросток покончил с собой в связи с этой игрой (30).

Пример влияния литературы и кино:

? «Офицер и джентльмен» Стивена Смита. Романтическая книга, рассказывающая об истории любви, заканчивающейся самоубийством. Фильм, который был по ней сделан, натолкнул пару подростков, которые несколько раз посмотрели этот фильм, на мысль о самоубийстве. Другой подросток покончил с собой сразу же после просмотра фильма (6).

Самоубийства, передающиеся «как зараза». Есть много случаев, иллюстрирующих это частое явление в США:

? Плано. В этом округе Техаса за 16 месяцев произошло 8 самоубийств подростков.

? Омаха. Менее чем за 2 недели 5 подростков из одной и той же школы в Омахе предприняли попытки самоубийства, 3 самоубийства закончились трагически (23).

? Нью-Джерси: 4 подростка вместе покончили с собой в гараже, за этим последовали 2 других аналогичных самоубийства в пригороде на юге Чикаго.

Такая «эпидемия» самоубийств среди молодежи поднимает вопрос: не является ли самоубийство «заразным» среди подростков? Все заставляет думать, что это так (24, 35).

Превентивные меры

Поставленные перед проблемой растущего числа самоубийств среди подростков, власти решили действовать. Они пошли по нескольким направлениям:

? Создание центров превентивных мер.

В США создано более 200 центров под разными названиями: Национальное спасение—лига жизни, Центр предупреждения суицида, Суицид — кризис-центр, Хелилайн... Цели у них одинаковые — предложить квалифицированную и немедленную помощь людям, которым грозит такая опасность (звонить круглосуточно).

Эти центры координирует Американская ассоциация суицидологии.

? Создание центров по изучению самоубийств.

Центры контроля за здоровьем анализируют различные случаи и пытаются найти средства для предотвращения катастрофы.

С той же целью Национальный институт умственного здоровья создал департамент по исследованиям суицида.

? Создание школьных превентивных программ.

Они обращены одновременно к родителям учеников, учителям и учащимся, содержат советы и информацию о проблеме: как распознать человека, склонного к самоубийству, как помочь ему, в какие учреждения можно посоветовать ему обратиться...

Число детей в состоянии депрессии, которые хотят умереть, куда больше, чем обычно думают: у них просто нет возможности проговорить то, что их волнует. Они могут выявить свое состояние только при условии потери уважения к себе: субъект презирает себя и презирает человека, который занимается им, потому что сам он достоин только презрения. «Я дерьмо, навоз, зачем вы возитесь со мной?» Взрослые говорят так: «Я самый распоследний человек», «Я виноват», «Что я наделала! Мой бедный муж, мои бедные дети, я погубила их». Мать думает, что она погубила своих детей. Но вырастают прекрасные дети, и выясняется, что ничего подобного не было и в помине. Просто сама мать находится в депрессии, ее мучает чувство собственной неполноценности и самоуничижения, она во всем винит себя. Возможно, это чувство самоуничижения возникает из-за причин, восходящих к ее собственному детству: когда она родилась, ее мать не хотела ребенка. Став матерью в свою очередь, эта женщина решает, что она зря этого хотела. Она хочет спасти своих детей, не зная, как это сделать. В понимании же маленького ребенка спасти свою мать — значит начать презирать себя самого: раз она его не хотела, не нужно, чтобы он жил. Если же он выжил, он становится мерзавцем, который несет матери зло. Но мать ничего не понимает и жалуется: «Ах, этот ребенок, что он творит, что творит!» А ребенок пытается сохранить мать, которой она была когда-то, теперешнюю мать он даже не знает. Это и есть тот внутренний язык, который надо понимать, но все зависит от психотерапевта и от его манеры подступиться к ребенку. И если удается совсем маленького ребенка вызвать на разговор о смерти, все сразу меняется. Контакт может быть установлен после нескольких сеансов: «Мы виделись с тобой два или три раза, но я думаю, что ты мне не сказал одну вещь только потому, что не знаешь, как это выразить, — ведь ты хочешь умереть...» Он тут же внимательно смотрит вам в глаза, и губы начинают шевелиться. Я продолжаю: «Если ты еще хочешь приходить ко мне, я не буду мешать тебе умереть, но ты находишься в доме, где это невозможно, — на окнах решетки, ты не сможешь выпрыгнуть». Он бросает взгляд на окно. «Ты даже пытался, ты кидался с лестницы, но все решили, что это несчастный случай, и никто не понял, что ты хотел умереть, но теперь я понимаю, что ты хотел броситься вниз...» Появляется чуть заметная улыбка: наконец его поняли. «Это совсем не плохо — хотеть умереть, ведь все умирают; но раз уж ты жив и у тебя все равно ничего не получилось, лучше уж вырасти, перестать ходить в детский садик, и тогда уж можно себя убить, потому что ты будешь свободен...» Благодаря тому что кто-то другой их понял, эти дети больше не одиноки, они больше не презирают себя.

Число детей в состоянии депрессии, которые хотят умереть, куда больше, чем обычно думают: у них просто нет возможности проговорить то, что их волнует.

Сколько пар разошлись из-за того, что у них ребенок! Дети же очень страдают от этого, они чувствуют себя виноватыми. Дети всегда стремятся спасти свою мать и отца тоже, так что попадаются в ловушку жизни и, понимая потом, что они были неправы, чувствуют себя виноватыми, впадают в депрессию и ищут выхода своей депрессии во внешнем насилии или насилии, направленном на себя самого. Если взять на вооружение психотерапию молчания или выслушивания, изолированность ребенка не разрушить, и создается ощущение, что говоришь с умирающим. Это неправда, что ребенок всегда нуждается в помощи, что бы он ни чувствовал. Но когда помощь проговаривается, пусть даже слова эти произносит врач, и это никак не отражается в его поведении, это человечно. Иначе невыносимо, потому что бесчеловечно.

Для чувствительного ребенка, который не в силах облечь в слова то, что с ним происходит, может представлять интерес психодрама, потому что в этом случае ребенок играет в игру, он играет роль, он — это не только он сам...

Это приблизительно то же, что делают психотерапевты, прибегая к лепке из глины: «Слепи что-нибудь определенное: вот твой папа, вот твоя мама, вот ты, вот я». Ребенок в восторге, он моделирует то, что происходит между ним и другими людьми. Если я вижу, например, что он бросает на пол кусок глины, которая изображает его самого, я говорю: «Можешь бросить себя на пол и перестать существовать. Тогда то же самое будет с папой и мамой, а потом со мной. Ты поставил меня на то место, где был ты, и теперь я стала скверной, и теперь меня надо убить...» И тут появляется легкая улыбка: «Нет, это не обязательно...» В этом и состоит искусство детской психотерапии. Я вовсе не убеждена, что им нужно помогать во сне или ни за что не произносить ни слова о том, что их мучает, оставляя жить с невысказанным страданием. Ни в коем случае! Это скажется в какой-нибудь день самым драматическим образом. Напротив, всегда надо говорить о том, что ребенок держит в себе.

Если то, что не высказано, так и осталось невысказанным до подросткового периода, избавиться от мыслей о смерти достаточно сложно.

Именно поэтому существует какое-то количество подростков, для которых мысль о самоубийстве является нормальной и здоровой, а также те, кому такие мысли могут принести вред. Мысль о самоубийстве — это работа воображения, желание совершить его на самом деле — это болезнь. Граница между тем и другим весьма условна.

Было бы желательно, наверное, более откровенно говорить о смерти и ее приближении с подростками, у которых есть проблемы.

Это смерть всего, что было прежде... Взрослые, которые, скажем так, «отбрасывают» от себя смерть других, не думают о ней и еще меньше говорят... Они искажают, скрывают правду. И когда происходит драма, когда молодой человек очевидно пытается с собой разобраться, родители абсолютно уверены, что это несчастный случай. В действительности же, даже если поступок подростка не слишком ясно продуман заранее, это отчасти подсознательное желание суицида, попытка подогнать внешний мир под тот, что подросток себе представляет.

Мысль о самоубийстве — это работа воображения, желание совершить его на самом деле — это болезнь. Граница между тем и другим весьма условна.

Наши дедушки и бабушки часто говорили о детях, которых называли «сорвиголова». Сейчас этот термин не в ходу.

Даже если настоящих искателей приключений среди детей и не было, дети все равно играли в рискованные игры. У родителей озабоченность была: кто-то из детей обязательно оказывается сорвиголовой. Но в эти «запрещенные» игры играли в те времена, которые уже прошли. Теперешние дети скорее склонны к прострации, чем к авантюре, они будто немые, даже те, кто не употребляет наркотики и не склонен к правонарушениям. Они еле-еле тащатся по жизни, они делают в школе все, что положено, но не более, у них нет никакого представления о том, зачем они существуют на этой земле. Их существование ничем не обосновано.

Родители жалуются: «Наш ребенок так рассеян, он все время молчит». Мир подступает к подросткам, а они совершенно не защищены, они не знают, что делать, что говорить. Их безразличие — чувство, противоположное любви. Ненависть, приступы которой у них иногда бывают, сцены, которые они порой устраивают родителям, — вот это еще любовь, пусть извращенная, но любовь, родители еще занимают в чувствах ребенка отведенное им место; равнодушие же не «привязано» ни к чему, ни на чем не фиксируется — родители ничего не значат, но и собственная жизнь таких подростков тоже. Это утрата желания.

Воровство

Есть матери, которые учат своих детей воровать, внушая им, что супермаркеты на потери от воровства с витрин списывают от 5 до 10% всего товара в графе «убытки». И молодежь занимается хищениями, хотя деньги у них есть. Они рады, что могут сказать родителям: «Видишь, я даже не вынимал деньги из кармана, вот они».

Правонарушение — это поведение суицидного характера, соединяющее в себе уход от реальности с поисками легкой жизни и желанием спровоцировать окружающих. Маленькие кражи, совершенные по субботам, почти не имеют криминального содержания. Но волнение, эротическое напряжение заставляют забыть тоску или страх перед жизнью. Ничего похожего на скучные таблетки, которые выписывает педиатр в раннем детстве.

Мартин, восемнадцати лет: «В тринадцать-четырнадцать лет я считала: если что-нибудь стащить, то как будто совершаешь путешествие в неведомое, я так самоутверждалась, нарушала норму, „вылезала из собственной шкуры"».

Отсутствие прочного стержня.

Отрочество само по себе и есть отсутствие стержня, это нормально. В первый день у новорожденного тоже нет ничего, за что он может держаться, надо только все время быть с ним, иначе он погибнет. Надо согреть его, укрыть и быть с ним. Если оставить новорожденного лежать на столе, он умрет. Точно так же и подросток, предоставленный заботам общества, — у него больше нет ничего, что связывало бы его с прежней жизнью. Мама, которая только что родила малыша, ничего не может сделать для него, она слишком устала, она должна спать, эстафету принимают акушерка и медсестра. То же происходит и с родителями подростка: они ничего больше не могут сделать, им «мат», как говорят шахматисты. Окончательный.

Но общество, которое окружает подростков, может что-то сделать. Крестные отцы и матери, дяди, тети. Это всегда благоприятно действует на подростков, ко-гда вмешиваются другие взрослые, кроме родителей.

Не нужно ли тех подростков, кто не выражает желания жить, вызывать каким-нибудь образом, напрямую или нет, на разговор о жизни и смерти? Может быть, они тогда будут чувствовать, что их кто-то понимает?

Естественно. Есть молодые люди, которые раскрываются, если психолог спрашивает: «Ты уже думал о смерти?» Они отвечают: «Но я только об этом и думаю!» — «И что же тебе мешает умереть?» Вопрос, который может открыть все: «Что же тебе мешает?» — «Я боюсь». — «Расскажи мне о своем страхе, чего ты боишься?» — «Боюсь того, что будет после смерти». — «А как тебе кажется, что может быть?» Начинают говорить о навязчивых образах, о том, что видели в кино, о ханжеских выдумках, о дьявольщине.

Подростки нуждаются в молчаливом слушателе, который не бросит им их же слова обратно и о котором они знают, что тот их любит, понимает, как они страдают, потому что это время страдания, ибо происходит мутация. Похоже на бабочку, которая вылупливается из куколки.

Матери так же боятся сказать, что они не хотели этого ребенка, как боятся говорить и о желании умереть, если кто-то подступает к ним с вопросом, они говорят: «Только об этом не надо говорить!» Они боятся, что, если просто произнести слово «самоубийство», это уже подтолкнет ребенка к нему. И действительно, заговори мать о самоубийстве ребенка, в одном случае из двух оно случается. Если же это скажет кто-то другой, близкий ребенку человек из внешнего окружения, про которого ребенок знает, что тот не проговорится родителям, — совсем другое дело. Очень важно, чтобы тетя или крестная хранили полную тайну. Или бабушка. Им нужна бабушка, которая никому ничего не расскажет. Подростки нуждаются в молчаливом слушателе, который не бросит им их же слова обратно и о котором они знают, что тот их любит, понимает, как они страдают, потому что это время страдания, ибо происходит мутация. Похоже на бабочку, которая вылупливается из куколки. Сравнение годится в той же мере, как и с новорожденным, который умирает в одном качестве, чтобы родиться в другом, так же и подросток, в котором умирает детство. Он закрыт в своей «куколке», ему нечего сказать, он плавает в своих Водах. Если открыть куколку, там будет только во-да. Подросток так же находится на нулевом уровне, и у слов нет того смысла, какой у них был раньше. Любить... слово ничего не значит. «Любить — значит мне надоедать, родители любят меня, и они мне осточертели, они сторожат, преследуют меня». Любить — значит иметь физическое желание: «Это свинство, потому что любовь — это задница девчонки... И тот тип, который хочет поставить меня ра-ком». Подросток фиксирует внимание на подобных образах: «Я педик... Я больше ни на что не годен...» Сколько подростков думают о себе, что они педерасты, особенно если чувствуют легкую эрекцию, вызванную касанием своего собственного или чужого тела, или когда чувствуют рядом мальчика своих лет или младше. Нет ничего общего между эрекцией девственника и желанием, вызванным любовным возбуждением. К сожалению, некому разубедить подростков, заняться с ними этими вопросами и снять с них чувство вины.

Подростки-самоубийцы: анализ состояния

Ретроспективный опрос был проведен с участием 265 подростков от двенадцати до двадцати двух лет, находившихся на излечении после попытки самоубийства в психиатрическом стационаре для детей и подростков в Сальпетриере с 1971 по 1980 год. Проведенный анализ показывает всю серьезность семейных и личных проблем, что становится особенно очевидным при рассмотрении характеристик этих случаев.

Опрос был последовательно произведен по следующим группам: находящиеся на лечении, рецидивы, способность к общественно-профессиональной адаптации, семейные отношения и нынешнее психологическое состояние. 48% пациентов могут быть признаны отстающими в развитии от одиннадцати лет до полугода по сравнению с их физическим возрастом. Результаты настораживают: только 1 пациент из 5 приходит в нормальное состояние, 31% остаются психически больными, большинство подростков так и пребывают во власти своих нерешенных проблем, которые всячески мешают им в жизни. Амбулаторные больные наблюдаются нерегулярно. Существует определенное соотношение в цифрах между самыми плохими показателями, какие не предвидел даже прогноз подросткового суицида, и тем, что по выходе из стационара больные оказываются предоставленными сами себе. Эти результаты, которые обсуждались и сравнивались в научных работах, побуждают рассматривать как желательные все средства возможной связи с врачом по выходе подростка из больницы.

Резюме диссертации на соискание степени

доктора медицины Виржини Грандулан,

интерна Парижских больниц,

медицинский факультет Сент-Луис, 1987 г.

[См. приложение II «Побеги подростков».]

По словам одного американского врача, попытки самоубийства у подростков могут проявляться и в побегах.

Это бегство в себя. Бегство из обычных границ поведения. Идея самоубийства неотступно преследует подростка. Оно воображаемо, значит, естественно. Желание осуществить это на деле — болезнь.

В тот момент, когда идея самоубийства должна реализоваться, подросток словно становится бесполым, отрицающим какое-либо желание. Он снова переживает нежелание своих родителей иметь ребенка, о чем он подозревал и раньше, когда родился. Но такое переживание характерно не для всех суицидных случаев. Те, кто доводит дело до конца, убеждены, что они лишние в семье. Они чувствуют себя чуть ли не виноватыми в том, что родились. Они открывают для себя это, когда навязчивое желание уйти из жизни грозит совпасть с реальностью.

Уход подростка из жизни должен принести радость (по его мнению) матери, которая у него есть и которая когда-то была не слишком счастлива от того, что родила его. Думаю, что сочетание этих двух начал и приводит к реализации акта самоуничтожения.

Не направляется ли это действие ощущением пустоты?

Да. Это тоже идет от рождения. В момент появления ребенка на свет никто его не встретил радостным взглядом, он об этом не знает, но это отпечаталось в самом средоточии его души.

В момент самоубийства он думает, что никому не нужен. Это происходит от отсутствия у ребенка малейшей надежды, радости, ощущения любви к себе. И вот когда подросток постоянно думает о самоубийстве, он испытывает что-то вроде радости от того, что он преодолевает самого себя. Он играет со своей жизнью. В пятнадцать-шестнадцать лет совершенно иное восприятие смерти, чем в семь-восемь. У ребенка со смертью отношения дружеские, он находит ее, но не ищет. Подросток одержим идеей смерти и чувствами других, которых он от себя избавит. Для ребенка это нечто рискованное, связанное с приключением. Для подростка это поединок со своим детством, со способом своего существования.

В то же время это тоска по тому, что он покидает. Если же он убежден, что никого не тронет его исчезновение и что, когда он был маленький, не было ни одного человека, жизнь которого приобрела бы смысл в любви к нему, тогда по прошествии какого-то времени мысль о самоубийстве из наваждения может превратиться в реальность: ведь нет человека, кто пожалел бы о нем, ничто не может его остановить.

Ребенок, родившийся несмотря на применение контрацептивов, не предрасположен ли он к самоубийству?

Матери не осмеливаются говорить об этом. Они думают, что это очень плохо. А это ни хорошо ни плохо. И если сказать об этом ребенку, это не только не принесет ему вреда, но даст ему невероятный резерв: «Ты хорошо сделал, что родился, ты сильнее, чем мое нежелание дать жизнь». Это придает ребенку огромное мужество: «Я сильнее мамы, я сам знал, чего хотел. Я знал, что мама не хочет моей смерти, а думал, что она не хочет, чтобы я родился. Значит, я хочу жить, даже если и говорю другое».

Когда молодого человека считают ответственным за то, что он нарушил планы тех, кто пытался помешать ему выжить, он проложит себе дорогу огнем и мечом.

Так работают психотерапевты с брошенными детьми: «Поскольку ты не поддался смерти — с другими это произошло, — ты намного сильнее, чем другие. Ты преодолел растерянность своей матери, и ты дал наследника своему отцу, который и не знал, что хотел его».

Когда молодого человека считают ответственным за то, что он нарушил планы тех, кто пытался помешать ему выжить, он проложит себе дорогу огнем и мечом.

И потом, жизнь любит его даже больше, если бросили родители. Часто бывает, что есть молодая девушка или женщина, которая заботится о брошенном ребенке и любит его. Я однажды так говорила одному малышу из яслей: «Видишь, Лиза (медсестра) очень несчастна, когда ты болеешь. Именно поэтому меня и попросили в яслях, чтобы я с тобой занялась. Тебя любят здесь потому, что это ты, а не потому, что ты ясельный ребенок», «Твоя мама не ошибалась, когда думала, что не имеет права любить детей. Но ты знал, что она должна была родить ребенка».

Те из детей, кому не говорят о безрезультатных абортивных мерах, предшествовавших их рождению, становятся депрессивными детьми или детьми с нестабильной психикой, подверженными непрестанной тревоге.

Я расскажу об одной матери, которая делала уколы, чтобы вызвать выкидыш. Не помогло. Беременность шла своим чередом. Во время ее протекания ребенок не обнаруживал признаков болезни до предельного срока — восьми-девяти месяцев, до самого решающего момента беременности.

Мелани Клейн рассказывала об анаклитической депрессии восьмого месяца, которая иногда бывает мнимой. Ребенок живет восемь внутриутробных месяцев с теми чувствами, с которыми носит его мать. Если мать подвержена тревогам в конце беременности, малыш испытывает на восьмом месяце трудности: острый ринофарингит, например. Если бы с матерью поговорили о страхах восьмого месяца, то таким образом поговорили бы и с ребенком, и тогда его депрессия тут же исчезла бы.

Дети, которые рождаются у матерей с нормальным разрешением беременности, у матерей, которые не боятся родов, которые желают своего ребенка и ждут его, — такие дети не подвержены анаклитической депрессии. Предродовые и послеродовые страхи вполне объяснимы — это случается в нашем обществе, где матери часто остаются без собеседника.

Надо ли доискиваться этих пренатальных страхов у подростка, который страдает отсутствием желания даже по отношению к тому, что он умеет талантливо делать, к тому, что придает ценность его личности?

Это повторение того, что он уже испытал в какой-то момент своей жизни. В американском фильме «Люди как люди» два мальчика плывут в лодке. Лодка переворачивается. Старший мальчик тонет. Младший спасается. Вся работа по восстановительной психотерапии исходит из того, что малыш не хочет больше жить. Он не имеет права жить. Погиб его брат, а не он. Ему кажется, что брат более достоин жизни, чем он.

Многие несчастные случаи вызваны рискованными поступками, игрой со смертью. Это не то, что происходит от неловкости или незнания. Очень часто это бравада, вызов.

Поскольку та жизнь, что ведут молодые люди, им не подходит, они не видят причин беречь себя.

Это стремление перекрыть все рекорды, заставить признать свои достижения опосредованным образом в крайней форме.

Поскольку та жизнь, что ведут молодые люди, им не подходит, они не видят причин беречь себя.

Западное общество больше не предлагает, как раньше, примкнуть к тем, кто трудится на благо страны, зарабатывать деньги в опасном, но утверждающем человеческую значимость деле. Любое героическое поведение теперь касается лишь человека, который так себя ведет, это его личное дело. В некоторых же мусульманских странах, наоборот, ведется пропаганда самоубийства среди молодежи.

Спонсорство позволяет теперь найти новые способы платы за риск. Рискованная экспедиция теперь не билет в один конец, не неведомый путь к обогащению. Обратный билет гарантирован надежным и безопасным прикрытием, предусматриваются спасательные меры на случай неудачи, срочная медицинская помощь, сигнальные ракеты...

Путешествие — это больше не побег подростка из дому, это занятие для взрослого молодого человека. Для такого мероприятия требуется разрешение руководителя самого высокого уровня. Экспедиция, обеспеченная спонсорами, не отвечает потребности подростка в риске. Он склонен придумывать себе ситуации крайнего риска, по-другому преодолевать смерть.

Все теперь слишком дорого... И все слишком ненастоящее. Путешествие слишком связано для подростков с деньгами. Оно перестало походить на настоящее приключение двоих-троих друзей, которых зовет аромат неизвестности.

Акробатика

Цирковая школа выросла из подростковых проделок, из их любви к риску, из любви переходить всякие границы. Здесь неуместно понятие «несчастный случай». Подростки уходят из семьи, но как бы снова попадают в семью, они сживаются с другими людьми, занимающимися тем же каторжным делом, что и они, и это дело интересно всем остальным.

Это помогает подросткам преодолеть их внутреннее сопротивление, пробуждает разумное ощущение опасности, терпимость по отношению к другим людям. Их интересы подчинены общей цели. Это несколько эстетизированный образ жизни, почти родовой, парасемейный, и в нем есть место сексу.

«Чем вы думаете заняться в будущем?» Не находятся ли подростки, которые отвечают «стать врачом», в состоянии людей, боящихся смерти?

Они идентифицируют смерть с палачом. Они боятся смерти, но в них есть и какой-то садизм. В них борются два желания: первоначальное желание нести смерть и одновременно спасать людей. Это достаточно диалектично.

Порой бывает, что такие подростки полны доброжелательности, но в других обстоятельствах эта ложная доброжелательность становится где-то глубоко в них агрессивностью.

Может ли проявляться альтруизм в пятнадцать-шестнадцать лет?

Я не знаю, что такое альтруизм. Думаю, это проецирование себя на других, которые похожи на тебя самого. Некто существует для кого-то, потому что он предпринял все усилия, чтобы увидеть себя в нем. Чтобы этот другой родился в нашем сознании, надо сначала, чтобы он умер. Когда говорят в пятнадцать-шестнадцать лет: «Я хочу быть врачом», выражают тем самым желание установить более близкий диалог со смертью и защитить себя от собственных садистских порывов.

Мировая проблема

За последнее десятилетие употребление наркотиков молодежью стало главной проблемой в большинстве развитых стран.

Началось это в Соединенных Штатах в шестидесятые годы, затем наркотики быстро распространились и в других западных странах.

В самом деле, начиная с 1970 года употребление наркотиков молодежью значительно увеличилось. Лидируют здесь Швеция, Дания, Австралия, Германия, Швейцария, Италия, Англия и Франция; наркотики захватили теперь и Испанию, и Португалию.

Очень трудно (почти невозможно) представить Точные цифры, характеризующие употребление нар-Котиков подростками; действительно, единственные доступные статистические данные — это полицейская статистика или данные о смертельных исходах в результате передозировки (которые тоже нуждаются в подтверждении) (2—7) [См. приложение IV (библиография по теме «Наркотики и подрост ки»).].

С одной стороны, некоторые страны не очень склонны обнародовать такого рода цифры, с другой — сложность самой проблемы употребления наркотиков препятствует выявлению реального числа наркоманов среди подростков. В самом деле, необходимо учитывать различные стадии употребления наркотиков: спорадическое, случайное, постоянное употребление и наркотическую зависимость, но на каждой стадии количество молодых людей, употребляющих наркотики, установить практически невозможно. Надо также различать наркотики по их действию — так называемые «мягкие» и «жесткие»...

Наркология — наука совсем молодая, и, следовательно, могут быть выделены лишь некоторые тенденции употребления наркотиков в различных странах (8).

Международный характер этой проблемы побуждает правительства заинтересованных стран, а также многочисленные организации и институты принимать меры борьбы с этим бедствием (6, 10). Причем речь идет как о превентивных мерах, так и о выработке способов лечения и сведения к минимуму отрицательного воздействия наркотиков. А это прежде всего объективная информация для молодежи об опасности наркотиков, которая должна вводиться в школьные программы в виде специального курса о злоупотреблении и характерных свойствах различных наркотиков, затем борьба против свободного распространения наркотиков и, наконец, попытка улучшения условий жизни молодых людей (здоровый образ жизни, исключающий наркотики).

Эффективность этих мер и особенно превентивные воспитательные меры — предмет больших споров. В самом деле, есть страны, где полагают, что объективная информация может лишь усугубить проблему — муссирование ее наталкивает-де молодежь на эксперименты в этой области; в других же странах, напротив, благоприятствуют проведению воспитательных мер, направленных против злоупотребления наркотиками.

Однако, поскольку никакой оценки ни одной из этих программ до сих пор не дано, понять, насколько указанные методы эффективны или опасны, не представляется возможным.

Параллельно с введением превентивных мер во всех странах организованы центры по лечению молодых наркоманов; философия этих центров в каждой стране своя и зависит от самого центра: одни ратуют за недирективные, индивидуальные методы лечения, другие являются сторонниками жестких методов, рассчитанных на групповое лечение.

Соединенные Штаты Америки

Факты и цифры

Увеличение употребления всех видов наркотиков среди молодежи Америки, что констатировалось в течение последнего десятилетия, носит драматический характер (17).

Как подчеркивает Ллойд Джонстон, директор Института социальных исследований, нет ни одной развитой страны, которую можно было бы сравнить с Соединенными Штатами по показателям употребления наркотиков среди молодежи (34).

Рассматривая результаты опросов и статистические данные, можно заметить, что среди употребляемых подростками наркотических веществ (разрешенных законом и нет) первое место занимает алкоголь, за ним — с небольшим отрывом — следует марихуана, затем разного рода стимуляторы (амфетамины), кокаин и, наконец, прочие наркотики.

Заметен также общий рост употребления различных наркотиков с 1975 по 1980 год; начиная с 1980 года положение стабилизируется и даже наблюдается некоторое снижение употребления наркотических веществ различных видов.

Сегодня кривая употребления понижается (особенно в отношении марихуаны), однако беспокойство властей вызывает новая форма употребления кокаина — так называемый «crack» (22, 25).

Причины и последствия употребления наркотиков подростками

Отрочество является для этого особенно благоприятным периодом: душевное беспокойство и физический дискомфорт, характерные для этого возраста, налет ритуальности и магии, который сопутствует употреблению наркотиков, социальное давление разных подростковых групп, поиски самоидентификации — таковы факторы, способствующие тому, что подросток начинает пробовать действие наркотиков.

Надо, однако, различать подростков, которые пробуют наркотики «из любопытства», что на практике носит спорадический характер, и тех, кто употребляет наркотики ежедневно и уже не в состоянии избавиться от зависимости. Таких молодых людей наркотики могут довести — прежде всего из-за финансовых проблем — до отказа продолжать учение, до насилия, проституции, они могут начать сами продавать наркотики другим (33).

Лечение и профилактика

Считается, что американское общество серьезно поражено подростковой наркоманией.

К несчастью, по мнению авторов «Отчета об употреблении наркотиков» (5), национальная политика по отношению к наркотикам после 1960 года могла лишь способствовать ухудшению ситуации.

Для борьбы с этим злом были созданы организации Addition Research Foundation (1949), Ameriacan Council on drug Education (1977) и т. д.

Начиная с шестидесятых годов деятельность этих центров была развернута в больших городах и в небольших поселках, чтобы помочь молодежи, у которой есть соответствующие проблемы. Сегодня эти центры многочисленны, и предлагают разнообразные формы помощи.

Часть воспитательных программ введена в список школьных дисциплин (США — единственная страна, Где профилактика наркомании как предмет вводится С начальных классов), но эффективность этих уроков далека от предполагаемой, некоторые даже говорят, что ситуация лишь усугубилась (4).

В 1985 году некоторые школы попытались провести среди учеников тестирование по выявлению употребления наркотиков и алкоголя. После продолжительных споров от тестирования отказались (27). Национальные, федеральные и местные власти непрерывно борются с употреблением наркотиков, и молодые люди, употребляющие наркотики, рассматриваются теперь в США не как правонарушители, а как больные люди, которым нужна помощь и забота.

Согласно исследованию по проблемам здоровья подростков (во Франции), проведенному одним из отделов Национального института здоровья и медицинских исследований (INSERM), результаты которого были опубликованы, в 1988 году, употребление не только психотропных средств, но и «мягких» наркотиков и часто сопутствующего им алкоголя (коктейль) является таким обычным делом, что это не может не настораживать. Вот цифры: приблизительно 1 мальчик из 2 и 1 девочка из 3 или 4 выкуривают по крайней мере 10 сигарет в день и регулярно употребляют алкоголь, это 52% мальчиков-подростков и 21% девочек.

Наблюдения показали, что употребление табака, алкоголя и «мягких» наркотиков ведет к постоянному увеличению дозы, то есть перерастает в токсикоманию. Взрослые говорят: «Пойду напьюсь» или «Я хорошо принял», подростки же пользуются другими выражениями: «Я — в кайфе» или «Пришел домой в кайфе». Речь идет о гашише. Девочки чаще, чем мальчики, говорят об усталости. Они начинают жаловаться, что сон недостаточно восстанавливает силы. Начинают страдать астенией, апатией.

Думаю, это психосоматические явления. Подростки бьются впустую, они скучают. Скука скрывает страхи, тревогу. Уходя в себя, в свои внутренние конфликты, подростки начинают чувствовать опустошение, у них исчезают внутренние силы. Ресурсы, способность бороться могут выявиться лишь при наличии внешних препятствий, проектов, социальных ставок. В целом же девочки менее подвержены депрессии, чем мальчики.

Исследования упомянутого института показывают, что употребление психотропных средств, алкоголя или наркотиков вызывает куда более сильную агрессию у мальчиков, чем у девочек, — этакий перевернутый образ мужественности. Заключение доклада таково: «Мальчики и девочки создают социальный образ своего пола, мальчики ориентируются на социальный образ мужественности путем вызывающего и агрессивного поведения, девочки же обращаются к пассивной женственности, концентрируются на проблемах своего тела, что проявляется в жалобах соматического характера». В мальчишеской среде гораздо больше вопиющих правонарушений, результатов физического насилия, среди девочек же превалируют функциональные сбои и регистрируется большее, чем у мальчиков, употребление психотропных лекарств — болеутоляющих и успокаивающих. В докладе делается вывод, ошибочный или нет, что вызывающее и агрессивное поведение более свойственно мальчикам, а девочки более пассивны.

Мальчики выражают свою тревогу агрессивностью, направленной на окружающих, девочки — функциональными сбоями. А на самом деле они просто не могут разыграть карту подлинной зрелости, зрелости сексуальной. Так ведут себя те, кто не сумел выйти из латентной фазы своего развития.

Лишь небольшая часть девочек ведет себя так, поскольку они употребляют психотропные препараты, остальные же кажутся более динамичными, чем мальчики, преуспевают в учении и других занятиях. Их поступки более мотивированы, девочки более решительны, активны по сравнению с мальчиками.

Да, но их решительность направлена на действие социально полезное. Мальчики истеричны и склонны к внешне неблагополучным поступкам, девочки же пассивно-истеричны, но это-то и объясняется тем, что они не видят выхода в своей борьбе за приобретение самостоятельности, за возможность заработать себе на жизнь, они не могут жить отдельно от родителей, жить вместе — девочки и мальчики. Зато, преодолев свои страхи и тревоги, девочки занимают в жизни более активную позицию, чем мальчики, но это верно для той среды, где наркотики не употребляются. Думаю, так происходит потому, что девочки быстрее достигают социальной зрелости. Надо сказать, девочки вообще опережают мальчиков и могут работать с другими девочками в духе солидарности. Резюмируя, можно сказать, что девочки, которые употребляют психотропные препараты и наркотики, наносят вред лишь себе, а все остальные, большинство девочек, у которых нет проблем с наркотиками, активнее мальчиков, хотя те тоже нормально развиты, но несколько апатичны. Они не расположены служить обществу, в то время как девочки считают это идеалом для себя. Даже те мальчики, которые не склонны ни к самоубийству, ни к токсикомании, менее динамичны, чем девочки. И до такой степени, что, возможно, близится время, когда может возникнуть женская доминанта среди той части населения, которая занимается предпринимательством, которая способна на борьбу.

Статистика показывает, что среди наркоманов гомосексуалистов больше, чем лесбиянок.

Это не показательно, так как мужской гомосексуализм вообще распространеннее женского. Девочки могут быть «гомо» без каких бы то ни было внешних проявлений. Две девочки-подростка, которые вместе проводят время, — это нейтральная пара без какой бы то ни было выраженной сексуальности.

Что касается употребления гашиша и марихуаны, то сейчас можно услышать оправдание такого рода: «Обвинять в употреблении „мягких" наркотиков — это вопиющее социальное лицемерие, потому что государство, собирая налоги, способствует производству табака и алкоголя и поощряет медикаментозную токсикоманию. Эти наркотики легализованы, в то время как „мягкие" наркотики запрещены, в отличие от соседних стран, где разрешено их свободное употребление».

Табак и алкоголь могут причинить еще больший вред, чем марихуана, как в плане поражения центральной нервной системы человека, более или менее чувствительной к алкоголю или табаку, так и в плане несчастных случаев. Но я думаю, что «мягкие» наркотики — проблема скорее самих молодых, чем их воспитателей. Надо не столько запрещать, сколько попытаться выяснить, что привело молодых к потребности в наркотиках. Если оставлять детей на волю их воображения и не предлагать им самореализоваться в реальности, они и не захотят уходить из воображаемого мира.

Если оставлять детей на волю их воображения и не предлагать им самореализоваться в реальности, они и не захотят уходить из воображаемого мира.

Граница между «мягкими» и «жесткими» наркотиками неотчетлива. Из опыта следует, что переход существует. Молодые люди хвастаются тем, что могут не переходить этой границы, могут остановить себя. Алкоголизм взрослых имеет светский характер, они пьют для удовольствия. Молодые же курят «травку» не только в моменты разочарования или неудач, стрессов, но просто чтобы «словить кайф», расслабиться после работы. Это почти что ритуал: подростки собираются вместе; даже когда, как они говорят, «выпадают в осадок», им очень нравится вместе предаваться этому занятию, будто это пикник, завтрак на траве. Это групповой образ жизни, псевдогрупповой. Разговор между отцом и сыном: «Эрик, ты опять курил эту мерзость сегодня вечером!» — «Ты, папа, пил свою кислятину, я же не беру это в голову. Ну и не доставай меня». Юные любители собираться вместе и покуривать бьют своих обеспокоенных родителей их же доводами: «А вы? Ваши дружеские возлияния, приятели, ваши годовщины, ваши крестины...»

Подростки интуитивно чувствуют, что алкоголь отравляет организм еще больше. И они, вероятно, правы, однако они упускают из виду другие социальные последствия. Подростки, которые обращаются к наркотикам, стремятся сбежать в воображаемый мир и в мир общения с такими же, как они, вместо того чтобы действовать. Надо сказать им, что наркотик сделает их куда более пассивными перед лицом препятствий, что именно он источник апатии, безразличия. Если алкоголь ведет к насилию, то гашиш — временами к насилию, временами к пассивности, в любом случае он, в отличие от алкоголя, не придает храбрости. И доказательство тому — стакан вина или водки перед смертной казнью, солдатам — перед штурмом, этот удар хлыста облегчает действие.

Но молодые возражают родителям: «Общество спаивает вас, чтобы посылать на бойню. Мы умирать под барабанный бой не хотим».

Табак и алкоголь не мешают созданию чего-то подлинного, творчеству скульптора, музыканта, художника. Наркотик же разрушает... Табак и алкоголь поддерживают активность, тогда как наркотик ослабляет ее. То небольшое желание, которое остается, желание скрытое, запрятанное и оттого еще более бессловесное... Наркотик возвращает вас к состоянию «сытого грудного ребенка». Это феминизирует мальчиков и маскулинизирует девочек.

Открытие эндоморфинов — церебральных гормонов — навело невропатологов на мысль, что морфин и его производные восполняют какой-то дефицит. Такое объяснение из области биохимии означает, что есть люди, которые в силу своих физиологических и метаболических особенностей страдают недостаточным выделением базовых морфинов, морфинов естественных. И так как эти люди склонны к состоянию тревоги больше, чем другие, они и нуждаются в «поддержке».

Это объяснение материалистическое, биохимическое. Оно не может удовлетворить духовные запросы. Действительно, существует разная степень чувствительности. Есть люди, которые после дозы «мягкого» наркотика испытывают немедленную и более сильную реакцию, чем другие. Так же как есть люди, чувствительные к алкоголю, которым достаточно наперстка, есть и другие, которые могут выпить неизвестно сколько и перестать чувствовать действие алкоголя гораздо быстрее. Есть люди, которые после значительной дозы, полученной за короткий промежуток времени, тем не менее сохраняют равновесие, самоконтроль, и с ними не бывает несчастных случаев...

Вообще, гиперчувствительность к алкоголю наследуется от родителей-алкоголиков, когда у ребенка уже in utero [In utero (лат.) — в утробе (матери). — Примеч. ред.] была ослаблена печень.

Натали Клиффорд Барней заметила: «Алкоголь — наш общий предок», и это высказывание применимо к жителям западных стран.

Ко всем. Нет цивилизации без алкоголя.

Да, но в спорадической форме... До Второй мировой войны на островах Тихого океана алкогольные напитки всегда строго распределялись и хранились для больших праздников. Например, в Меланезии или в Микронезии. Напитки приготавливались путем брожения сока кокосового ореха, жители коралловых островов получали их в очень небольших дозах и лишь во время ритуальных церемоний. То же самое было в Африке. До тех пор пока черные не узнали пшеничной водки белых, они использовали фруктовый алкоголь, который производили на месте в очень ограниченных количествах. В этом есть что-то рациональное, в таком хозяйствовании закрытой общины, и в строгом регламентировании потребления. В Скандинавии — субботними вечерами. В Африке — шесть дней в году, это был все-таки другой ритм.

Нынче субботними вечерами пьяны все. Следовало бы отдать себе отчет, символом чего является желание напиться, желание наркотического дурмана. Все искусственные средства, приносящие радость, — следствие того, что удовлетворение материальных потребностей очень облегчается благодаря развитию Цивилизации и технологии. Люди не знают, что им делать со своими желаниями, трансформируя их в потребность чего-то повторяющегося, чем можно было бы заниматься, ничего не делая, как бы заниматься умственной работой. Молодежь имеет обыкновение собираться без алкоголя, чтобы отличаться от стариков. Чтобы иметь что-то свое. Радости для каждой возрастной категории. Пассивные радости. Но что предлагается молодым для досуга? То же, что и для учения: соревнование. Спорт, игры, что-то чересчур академическое. Развлекаться не получается, приходится выигрывать. Мастерство, индивидуальные возможности, искусство игры быстро становятся большим публичным шоу. Этим не занимаются больше для собственного удовольствия, это спектакль для других. Публика требует представлений. Молодежь прекрасно видит, что любительский спорт исчез в угоду профессиональным рекордам. Олимпийские игры превратились в огромную двигательную машину для получения грандиозных призов, спортсмены принимают допинги, спортивный дух теряется. Реакция молодых: не влезать в эту систему шестеренок, ничего ни от кого не хотеть. Мы оставляем вам ваши вакхические ритуалы и ваши допинги. А нам оставьте наши курильни.

Не надо разговаривать с ними на языке одобрения, но еще меньше подходит язык репрессивного наказания или морального осуждения. Язык нужно выбирать с ясной головой и со знанием дела: «Мы выслушали вас. Общество подает дурной пример или предлагает другие пороки или ловушки. Ваше право предпочитать пассивные удовольствия. Но знайте, что, когда вы станете взрослыми, вам не на что будет опереться. Вы заплатите за отсутствие собственного опыта опасностью превратиться в бродяг».

Принимая гашиш, молодые разрушают даже сексуальные отношения, которые у них все-таки должны быть. Молодые люди могут год-два не утруждать себя поисками партнерши и не испытывать никакого желания победить свою застенчивость — онанизма им вполне хватает.

«Мягкие» наркотики нейтрализуют созидающее и воспроизводящее либидо. Наша роль — не в том, чтобы помешать подросткам, но мы обязаны сказать им, что их ждет. Такой путь развития более чем вероятен. Очень немногие из тех, кто принимал наркотики, даже «мягкие», выбираются из этого — они теряют почву под ногами, теряют соревновательный дух, необходимый, чтобы выиграть борьбу. Подростки так и не приобретут опыта, который позволил бы им найти средства защиты тогда, когда в их жизни возникнут препятствия. А страна, населенная людьми, которые не способны защищать себя и место, где они живут, — настоящая приманка для тех, кто имеет силы и желание завоевывать, это прямая дорога стать жертвой, «колонией».

Известно, что эта слабость перед жизнью, невозможность преодолеть препятствие, сделать усилие делает нас уязвимыми для любых видов вторжения. Ведь так гибли цивилизации.

Мы не должны морализировать, но сказать молодежи: «Либо вы среди тех, кто хочет уйти в тень, либо среди тех, кто говорит: пусть будет трудно, но удар я выдержу» — наша обязанность.

Молодежь не чувствует для себя угрозы СПИДа. Они ведут себя так, как будто ничего не происходит. Крайне трудно заставить их понять, какая опасность подстерегает всех, понять, что должна быть солидарность между людьми, что они не должны передавать инфекцию дальше.

Уничтожение любого риска расслабляет. Подростки ищут риска, который уничтожают контрацептивы. Каждый в одиночку противостоит самым серьезным проблемам общества. Каждый на своем уровне спрашивает себя: «К какому обществу я хотел бы принадлежать?» И может, следовало бы, чтобы каждый подросток был немного маргиналом и чтобы рядом были другие маргиналы.

Можно больше не отделять активных молодых людей от пассивных, победителей от проигравших, завоевателей от мечтателей, настолько употребление наркотиков уравняло всех. Молодые люди, которые занимаются спортом, или те, кто служит в армии, особенно в ударных частях, даже парашютисты, принимают вечером «мягкий» наркотик, после прыжка, после учений, и «плывут». Как те, кто раньше выпивал или курил.

Когда курильщиков «мягких» наркотиков призывают на военную службу, они ведь не прекращают употреблять наркотики. Даже наоборот: в армии есть унтер-офицеры, храбрые и мужественные, как правило, бывшие «коммандос», которые по вечерам тоже курят, но уже гашиш.

В тюрьмах — еще больше. Употребление наркотиков — социальная зараза, она отрицает закон.

Даже молодые участники религиозных движений курят «травку», это для них в порядке вещей.

Возможно, лишь участники молодежных христианских движений могут быть избавлены от этого, потому что их наркотик — божья благодать.

Общественный идеал — это возможность реализовывать свои импульсы, давать внешний выход своей энергии.

Чтобы избавиться от интоксикации, необходима поддержка других людей.

Так же как существуют Анонимные алкоголики, должны существовать Анонимные тусовщики.

Можно ли добиться того, чтобы не наказывали за употребление «мягких» наркотиков? Американцы рассчитывают снять наказание за курение марихуаны. Испанцы также. Во Франции молодые люди, которые курят «травку», считаются нарушителями закона, даже если они не занимаются ее продажей. Если молодого человека задерживают с несколькими граммами марихуаны, теоретически судья может предъявить ему обвинение и приговорить к наказанию с возбуждением судебного дела.

А ведь это всего-навсего потребитель, а не распространитель. Чтобы выяснить, кто поставщик, необходимо надавить на молодого человека, которого Задержали с двумя или тремя граммами. Угрожают «возбудить дело», если он не назовет имя дилера. Тот ведь может продавать и кокаин... Чтобы перекрыть сеть маршрутов и удержать молодежь от контактов с поставщиками «жестких» наркотиков, некоторые врачи в США предлагают разрешить для наркоманов свободную продажу марихуаны: табак ведь продается, а он, возможно, куда более вреден.

Такая позиция отличается от позиции Леона Шварценберга во Франции, который предлагает распространять наркотики или их заменяющие в медицинской среде. Не думаю, что такой подход решит проблему. Употребление «мягких» наркотиков лежит вне компетенции законников. Не наказывать за их употребление — еще не значит разрешать свободную торговлю наркотиками и способствовать ей. Если что-то не получается, нужно извлечь урок: со дня на день это станет законным, тогда как раньше было наказуемо; вместо того чтобы просто не наказывать, явление еще и легализуют.

Подростки не верят в запрет на употребление наркотиков и считают закон абсурдным.

Он действительно абсурден, не запрет на продажу, а запрет на употребление. Проституция не запрещена. Запрещена вербовка. Во многих магистратах не заводят на несовершеннолетнего первое уголовное дело, если подросток был задержан с несколькими граммами. Ограничиваются терапевтическим предписанием. Но закон предусматривает тюремное заключение.

Можно, однако, представить себе и такой диалог.

Молодой человек. Ваше общество не интересует меня. Оно меня не принимает.

Взрослый. Вы и должны его изменить. Но, будучи во власти сна или дурмана, вы не добьетесь того, что несправедливости в мире станет меньше.

Молодежь больше не верит, что общество может измениться, идя по демократическому пути. Они даже перестают участвовать в голосовании.

Но у них нет в то же время и никаких программ общественного развития. Ценности, за которые они держатся, — дружба и любовь — не вступают в противоречие с практикой курения гашиша. С сексуальными отношениями дело обстоит иначе. «Мягкий» наркотик не облегчает сексуального обмена, он позволяет обходиться без него. Это имеет негативные последствия (непереносимость боли, неудобств).

Оптимистический сценарий:

Это всего лишь переходный период, наркотический дым рассеется в конце туннеля. Немногие становятся «кокаинистами». Большинство находит место в жизни.

К счастью, это действительно так, и молодой человек, который регулярно принимает «мягкий» наркотик, совсем не обязательно оказывается выброшен за границы жизни. Но с тех пор, как подросток стал жертвой обстоятельств и начал общаться с токсикоманами, отойдя от тех, «у которых все хорошо», выбраться ему из этого уже трудно. А наверстать упущенное время... Конечно, есть группы подростков, которые помогают Друг другу, чтобы не впасть в зависимость от наркотиков. Они занимаются музыкой, альпинизмом, стрельбой из лука, рисуют. Они строят планы, путешествуют... Поскольку это опасности не представляет, об этом не говорят. Те, кто занимается военными искусствами, не принимают наркотики.

«Мягкий», но не безобидный

В журнале «Конкур медикаль» (февральский номер 1987 года) два психиатра медицинского центра Ар-жантея — доктор Моран, заведующий, и Ж. Гейедро, интерн, — опубликовали статью, в которой доказали существование шизофрении, связанной с регулярным потреблением гашиша в больших дозах. Тезис этот входит в противоречие с распространенным мнением, что «мягкие» наркотики вреда не приносят. Согласно данным этих двух медиков, из четырнадцати пациентов, которых они обследовали за последние четыре года, «ни у кого из обследуемых ни в детстве, ни в отрочестве не было личных или семейных психических отклонений, которые априорно можно было бы расценить как признаки развития патологии шизофренического порядка». Так что единственная точка соприкосновения между всеми пациентами — употребление гашиша в больших дозах. Все начали курить в возрасте немногим старше семи лет и по два раза в день. «Гашиш, как известно, изолирует курильщика от всех и вся, вызывает бред», — утверждает доктор Моран. Опираясь на исследования всех ведущих психиатров, изучавших это явление, эти медики говорят о «травяном хмеле». Хмель, который при условии регулярного употребления гашиша в больших дозах ведет к тяжелым изменениям «ментального автоматизма», регулирующего нашу психику. По доктору Морану, последствия не заставят себя долго ждать: наступает деформация мировосприятия, деформация ощущения пространства, других людей и самого себя. У курильщиков гашиша регистрируется тяжелая путаница в мыслях. Получается, что эта точка зрения («которая все сдвинула с места», по словам одного из авторов статьи) отличается от той, что принята в медицинском мире. В одном из писем протеста, направленном авторам, психиатр из Страсбурга предлагает другую гипотезу: «Если все указанные пациенты злоупотребляли гашишем, значит, с ними не все было в порядке; следовательно, развитие психоза не связано с употреблением гашиша, а является результатом ослабленной психической организации индивида».

Школьники становятся наркоманами не потому, что попробовали «травку» в компании. «Травка» — утверждение группового способа существования. Стоит кому-нибудь из них влюбиться в девушку, как он оставляет компанию; это совсем другое, чем в случае употребления «жестких» наркотиков, что сопровождается страхами перед существованием. «Травка» как сигарета. Но сигарета другого рода — она разрушает не легочные ткани.

Незначительное употребление алкоголя не имеет ничего общего с проспиртованностью, при которой требуется дезинтоксикация в течение шести-семи недель. Алкоголь лишь со временем начинает походить на «жесткий» наркотик. Зависимость от «жесткого» наркотика, возможно, сравнима с алкогольной зависимостью, которая рано или поздно приведет к необходимости дезинтоксикации, радикальной и достаточно нелегкой.

Наставления взрослых типа: «Будь осторожен, граница между „мягкими" и „жесткими" наркотиками прозрачна, может „занести"... Поставщики втянут вас в свою западню...» — не доходят до молодых. Подобные разговоры школьники называют «чтением морали» и «туфтой».

Я предпочитаю другое, более конкретное: «Это верно, что ты можешь вылезти из этого без интоксикации. Но ты не можешь отрицать, что наркотики ослабляют волю к жизни и способность к действию, к тому, чтобы нести ответственность. Когда ты куришь, ты не делаешь ничего другого. И потом, у тебя и желание что бы то ни было делать пропадает». Такое тотальное безразличие обычной сигаретой вызвать нельзя.

Табак никогда не мешал людям участвовать в общественной жизни, хотя и причинял неудобства некурящим соседям, а кроме того, способствовал раку легких.

Погружение в групповое курение «травки» вызвано параличом семейных отношений, в свою очередь вызванных чересчур патерналистским воспитанием, какое получают обычно единственные дети в семье. Все больше и больше молодежи задерживаются в родительском доме, где юноше все тошно, он лишается инициативности и желаний, и единственные слова, которые можно услышать от такого подростка, это: «Для чего все?», «Куда идет мир?», «Все прогнило». С подобной бедностью словаря они окончательно впадают в игру словами.

Словарь тех, кто живет в воображаемом мире, где нет действия, все больше и больше обедняется. Аудиовизуальная одержимость поддерживает гипнотическое и бездеятельное состояние. Только так можно вытерпеть эту «собачью жизнь». Поначалу телевидение для ребенка — это дополнительные ресурсы, расширяющие его воображение. Потом это — отклонение, которое ведет к отсутствию ответственности.

«Это безвредно, — протестует телеманьяк. — Целебный отвар телевидения менее вреден, чем все ваши медикаменты и ваше светское пьянство». Подростки относятся к «мягким» наркотикам как к чему-то обычному. Для них они означают утверждение своей свободы: «Потому что ваше общество запрещает их... Я могу переступить через это. А это стоит всех ваших наркотиков».

На основании бесед со школьниками, которые регулярно курят гашиш, можно выделить два основополагающих момента, свидетельствующих о «плохой приживаемости» подростков в нашем обществе и о трудностях, с которыми они сталкивается, входя в него: «Без „травки" я стану слишком агрессивным» и «Я лучше себя чувствую на экзаменах и меньше боюсь безработицы».

С раннего возраста дети становятся слабыми из-за протекционизма и постоянной опеки родителей: малыш не должен огорчаться — успокоительное, чтобы он заснул — тоже. Человек перестает терпеть даже малейшее волнение или неудобство. От него скрывают, что такое смерть, болезни, старость. Тревогу заглушают лекарствами, вместо того чтобы снять ее в беседе, вербально, осуществляя социальный обмен. Порог чувствительности у каждого индивида свой, однако замечено, что именно те дети, которых опекают больше других, чувствуют себя неспособными адаптироваться к трагедии ежедневной жизни. И может быть, «травка» подсознательно напоминает подростку те успокоительные средства, которые выписывал педиатр ребенку в раннем детстве.

Вы посещали лицеи и отвечали на вопросы учеников выпускных классов. Они спрашивали вас о наркотиках?

Каждый второй говорил о своем смятении перед наркотиками, смятении, которое разделяла определенная часть класса: «Ребята прибегают к наркотикам и в то же время прекрасно знают, что это опасно. Они только об этом и думают и не знают, что делать».

Я сказала: «Вы могли бы поговорить об этом с психоаналитиком... потому что, если вы заговорите об этом с родителями, они встревожатся...» — «Но психоаналитики дорого стоят». — «Психоаналитики есть во всех диспансерах. Тем, кто захочет прийти поговорить, достаточно только позвонить мне. Сама я больше не консультирую, но я дам адреса диспансеров, где есть психоаналитики, к которым вы можете пойти. Необходимости долго лечиться у вас нет, но вы сможете поговорить с кем-то о ваших тревогах, с кем-то, для кого работой является сохранять присутствие духа, когда вы рассказываете ему о своих страхах».

За последние несколько лет, по мере того как растет стоимость школьного обучения, число тех, кто испытывает трудности в школе, заметно увеличилось, и теперь к этой категории можно отнести подростков, которые прекращают учиться после первого цикла второй ступени [Соответствует нашему восьмилетнему образованию.], и тех, кто не сумел приобрести квалификацию на уровне второй ступени среднего образования, и тех, кто вынужден пойти на малопрестижные работы...

Вообще в последние двадцать лет наблюдается рост стоимости школьного обучения во многих развитых странах.

Однако не менее заметно и то, что в этих странах около 10% молодых людей испытывают трудности в обучении или оказываются в маргиналах еще до того, как закончат обязательное обучение. В самом деле, значительное число подростков бросают школу, получив обязательное образование, или уходят из нее через год-два, не получив никакой квалификации (6) [См. приложение V (библиография).]

Наиболее уязвимыми оказываются подростки из малообеспеченных социальных слоев или этнические меньшинства (5). Кроме того, несмотря на значительные сдвиги, перед девушками, как и раньше, ставится множество препятствий (2).

В большинстве развитых стран более 2/3 общего числа семнадцатилетних подростков продолжают учиться так или иначе, но в девятнадцать лет соотношение меняется: учиться продолжают лишь от 30% до 50% подростков.

Чтобы правильно понять, что значат эти цифры, следует учесть различия в типах обучения, предлагаемого после обучения обязательного. Разделить эти структуры можно на три типа:

? Образование по школьной модели: речь идет о том, чтобы полную школьную программу освоили большинство подростков.

Так, в США и Канаде количество семнадцатилетних подростков, обучающихся в школе, выросло до 87% и 72% соответственно.

Сегодня примером хорошего функционирования модели этого типа может служить Япония, где 94% подростков указанной возрастной группы продолжают обучение в последних классах средней школы.

В большинстве европейских стран школьный сектор в образовании также преобладает. Это Бельгия, Швеция, Нидерланды, Финляндия, Дания, в меньшей степени Франция.

Во всех этих странах более ²/₃ семнадцатилетних подростков сегодня учатся в школе, но большинство этих учеников продолжают техническое или профессиональное обучение, дополняющее их деятельность по совершенно другой системе, чем та, что принята в США или Японии, где обучение аналогично тому, которое соответствует второй ступени школы второго цикла в европейских странах.

? Образование по двойственной модели: его характеризует усиленное внимание к профессиональному обучению.

Так, в Германии, Австрии и Швейцарии сочетают приобретение профессии на предприятии с обучением в школе по усеченной программе; процент подростков, которые обучаются профессии, ремеслу, здесь выше. Меньшее число подростков аналогичного возраста продолжают ежедневное обучение по полной программе.

Образование по сложной модели: человек максимально занят приобретением профессии, он не посещает школьные занятия.

Так, в Великобритании возможность получить специальность предлагается 40% подростков, которые не посещают школу.

Причины школьных неудач

За последние двадцать лет на описание школьных неудач изведено море чернил... и всегда эти писания попахивают идеологической ангажированностью.

Если говорить в самых общих чертах, все сегодня сходятся на том, что существует три рода причин школьных неудач (в каком бы порядке их ни ставили): социальные, психологические, педагогические.

Весьма часто все эти факторы действуют одновременно, но, если мы хотим понять причины школьных сбоев, неудач, надо изучать их во взаимодействии и воздействие каждого фактора в отдельности.

Причины социальные

Многочисленные статистические анализы ясно показывают, что дети, вышедшие из низших социальных слоев, более подвержены школьным неудачам (8, 9).

В самом деле, препятствия, которые ставят перед человеком географические, социальные, экономические и культурные условия, — все это факторы, которые не могут не влиять на школьные успехи подростков: бедность, плохие бытовые условия мешают представителям менее обеспеченных классов развивать свои интеллектуальные и языковые возможности, подчеркивается разница между ценностями, принятыми в семье и близком окружении, и теми ценностями, что приняты в школе; проблемы, которые возникают у этнических меньшинств: язык, на котором ведется обучение, отличается от родного; в округе, где находится школа, доминирует уровень соответствующего социального класса...

Успехи в школе в большой мере зависят от происхождения и социальной среды.

С другой стороны, позиция родителей в отношении школы, интерес, который они испытывают к образованию своих детей, играет основополагающую роль в мотивах, побуждающих ребенка хорошо работать в классе.

Причины психологические

Психологические факторы, которые не обязательно связаны с социально-экономическими условиями, тоже имеют очень большое значение.

Действительно, чувство уверенности в себе, степень стабильности семейного очага, физические и умственные недостатки ребенка, его собственный ритм, его мотивации, успехи и поражения, через которые ему уже пришлось пройти (известно, что подавляющее большинство подростков, которые провалили школьные экзамены, по крайней мере один раз оставались на второй год; статья в «Монд» от 18 июня 1987 года указывает, что почти все дети, которые оставались на второй год в подготовительном классе лицея, уже никогда в него не поступали), — таковы некоторые факторы, которые надо учитывать, исследуя причины плохих результатов детей в школе.

Так, очень часто школьные неуспехи — это признак глубокого душевного разлада самого подростка, связанного с тем, каковы его отношения с родителями (16).

Чувство уверенности в себе, которое ребенок получает в семье, — вероятно, одна из лучших гарантий школьных успехов (18).

Причины педагогические

Третья группа причин имеет своей отправной точкой анализ деятельности воспитателей и учителей.

Количество обучающего персонала и то, каков он, организация занятий и программ, здания и школьное оборудование, процедура экзаменов, отношения между преподавателями и учениками и отношения Между семьей и школой — все это также может влиять на «провалы» учеников в школе.

Борьба против школьных неудач

Материалы о средствах «лечения» этих неудач куда более малочисленны, чем критические исследования.

Однако в подавляющем большинстве стран обеспокоены тем, что слишком велик процент подростков, заканчивающих школу без достаточной квалификации и что слишком многие из этих подростков после обязательного школьного обучения чувствуют, что получили недостаточно.

Для борьбы со школьными неудачами принимается множество мер, которые направлены на облегчение воздействия на детей перечисленных выше факторов.

Социальные меры

Речь идет о том, чтобы помочь ученикам, которые в силу социального происхождения и среды, половой или расовой принадлежности не могут найти себе подобающее место в школе.

Среди этих мер фигурируют такие, как единая школа, классы совместного обучения, новые формы экзаменов и специальные программы поддержки малообеспеченных детей, например «Headstart» в Соединенных Штатах и «Секторы приоритетного воспитания» в Великобритании.

По всей вероятности, именно в США стали применять наиболее продвинутые и усовершенствованные программы, имеющие целью сгладить те препятствия, которые ожидают подростков — выходцев из наиболее незащищенных слоев (23). Эти программы предлагают индивидуальное обучение в маленьких группах, двуязычные классы, сохраняется также возможность подрабатывать вне школы (например, подростку доверяют ученика младших классов, чтобы помогать в учебе), что позволяет подросткам обрести веру в себя.

Психологические меры

После того как было установлено, что процент школьных неудач снижается, стоит только взрослым внимательнее заняться с подростком, войдя с ним в личные доверительные отношения, начали разворачивать структуры, призванные помочь детям в затруднениях психологического характера.

Так, в школах работают детские психологи, логопеды, консультанты по социальному ориентированию (20).

В самом деле, многие исследователи считают, что профессиональное и социальное ориентирование подростков, переживающих неудачи в школе, — это решение проблемы (22).

Разумеется, предпринимаются усилия вовлечь и семью в школьную жизнь детей.

Создаются также медико-психо-педагогические центры, чтобы помочь подросткам, испытывающим трудности.

Педагогические меры

Реформа методов, трансформация программ и процедуры экзаменов — все направлено на одно: адаптировать школу к детям.

Предпринимаются попытки заменить «педагогику провала» «педагогикой успеха»: надо больше хвалить за хорошие ответы, чем упрекать за плохие, больше Подчеркивать значение групповой продуктивности, Чем отмечать индивидуальные успехи, придумывая Мотивации, которые могли бы устранить угрозу отставания, второгодничества...

Система школ, призванных отвечать потребностям именно тех детей, которые испытывают затруднения в обычном процессе обучения, развивается на периферии школьной системы, но в ее рамках именно они призваны бороться с проблемой школьного отставания (Дания, США).

Однако если для предупреждения школьного отставания делается много, то изучением и удовлетворением потребностей подростков, которые окончательно покинули школу, занимались, судя по всему, всегда мало, и положение в лучшую сторону не меняется.

Японский вариант

Японская система воспитания имеет ряд неоспоримых преимуществ, которые привели ее к уровню, мало кем из европейских стран достигнутому: и, действительно, педагогика здесь прежде всего занимается контролем того, как усваивают знания разные группы учеников, что в принципе исключает отставание; переход из класса в класс происходит в Японии без сбоев.

Ученики, у которых есть трудности, получают постоянную специальную помощь в форме дополнительных занятий или лекций, которые читаются факультативно (26).

Эффективность японской воспитательной системы объясняется еще и структурой японской семьи, целиком обращенной на развитие ребенка; роль матери в школьных достижениях очень важна.

Процент охвата школьным обучением подростков от пятнадцати до девятнадцати лет в Японии выше, чем в странах Запада: 94% всех молодых людей заканчивают школу второй ступени, и 40% из них поступают в университеты.

Однако такие успехи достигаются ценой больших усилий, которые с трудом даются детям и плохо на них отражаются, так что приходится отказываться иногда от первоначальных целей системы. Шесть часов ежедневного присутствия в классе и еще не менее двух часов в вечерней школе, а конкуренция чудовищная: чтобы поступить на работу в хорошую фирму, надо иметь диплом престижного университета; чтобы пройти конкурс в престижный университет, надо закончить престижный лицей; чтобы быть принятым в престижный лицей, надо закончить хорошую начальную школу; так что конкуренция начинается в детском саду (27).

Группа педагогов под руководством Арно Бюртена изыскивает новые методы предупреждения устойчивого школьного отставания.

Эти исследователи, так же как мы в Мезон Верт [О работе Мезон Верт см.: Дольто Ф. На стороне ребенка. Екатеринбург: Рама Паблишинг, 2009. С. 605—675. — Примеч. ред.], стали проводить наблюдения над зрением и слухом детей. В Мезон Верт это делалось перед поступлением детей в ясли. Арно Бюртен же занимался с десяти-, одиннадцати-, двенадцатилетними детьми, которые начинали испытывать затруднения в школе, и его интересовало, кто из них имеет развитую зрительную память, а кто — слуховую. Учитывая особенности запоминания каждого ребенка в этой группе, вроде бы удалось добиться от детей хороших результатов в школе. Как считал Арно Бюртен, дети отставали, так как не знали, какой метод запоминания им применять, чтобы удержать в памяти то, что задают. Если у ребенка более развита визуальная память, то ему можно помочь, используя соответствующие метки в учебнике. Если же у подростка лучше слуховая память, стоит подключить для запоминания определенный ритм физических движений, как это делают арабы или раввины в синагогах... Талмудисты запоминают наизусть всю Тору, раскачиваясь, модулируя звук, монотонно бормоча...

Возможно, это правильный путь. Тем более что в Мезон Верт мы чрезвычайно внимательно относимся к аудиовизуальной памяти малышей. Мы говорим: «Вот тот малыш слушает пластинки, значит, у него действительно есть слух, а тот — художник». А вот этот малыш шести — девяти месяцев хочет дотянуться до красной игрушки, хотя она в метре от него. Он ее видит и думает, что она совсем близко, но ему ее не достать. Нужно объяснить малышу, что дело не в его неспособности: «Просто ты далеко, я пододвину к тебе игрушку, и тогда ты сможешь достать ее рукой, но вот я отодвигаю ее, ты хоть и видишь ее и тебе кажется, что ты можешь достать игрушку, раз ты видишь и ее, и свою руку, но это не так».

Когда объясняют это ребенку девяти месяцев, слова зарождают в нем уверенность в собственных способностях. Иначе он может потерять веру в себя...

И вероятно, вполне возможно, хотя это и прозвучит с некоторым опозданием, сказать ребенку, находящемуся в латентном периоде или даже в начале отрочества: «Видишь, ты не запоминаешь, не усваиваешь материал и не следишь за преподавателем, потому что не знаешь, что у тебя своя особая манера запоминания, нужно понять, как ты включаешь механизмы памяти и понимания, как следишь за процессом».

Специалисты группы Бюртена провели опрос среди молодых людей, обладающих блестящей ментальной реакцией, например студентов политехнических университетов, и попытались применить их методы работы к «черепахам». Тем объяснили, как можно разрешить затруднения, разложив задачу на элементы и сузив ее границы до пределов простых понятий, до того, что они уже знают, и сказали им: «Для того чтобы ты мог прийти к такому-то выводу, нужно разложить целое на части, опираться на то, что уже известно, потом идти дальше и дойти до той части, которая тебе пока неизвестна».

Сказать подростку, что он может прекрасно учиться, работая в своем собственном ритме, с учетом своих индивидуальных качеств, — это уже значит преодолеть провал, создать климат доверия. В прежние времена детей не отправляли учиться до шести лет, то есть пока не закончится эдипов период. Вся работа велась в семье — работа по осознанию языка и всего того, что ребенок делает в семье, когда все занимаются одним и тем же... Но теперь, когда дети попадают в учебные заведения с трех лет, они еще ничему не могут научиться дома, разве что открывать кран или нажимать на кнопку. Их тактильный опыт почти равен нулю.

Не следует тем не менее слишком много теоретизировать по поводу значения аудиовизуальной памяти. Это метод анализа, но не панацея. Есть и другие подходы, например развивать и мобилизовать в детях тактильную память, как это делают в школе в Невилле [Fabienne Lemaitre et Michel Amram, chateau de Tachy, 77650 Chalmaison.], за деятельностью которой я наблюдаю вот уже двадцать пять лет. Это одна из немногих школ Франции, где работает детский психоаналитик. Думаю, что в Невилльской школе, где не работают по методу Бюр-тена, пришли к такому простому выводу: школа — это только часть жизни, учиться, конечно, важно, но не менее важно уметь готовить, вести хозяйство, заниматься спортом или собираться вместе, чтобы обменяться своими горестями, поспорить о принятом распорядке и предложить что-то изменить. Когда кто-то страдает от заведенного распорядка или расписания, значит, распорядок этот плохой, потому что хороший распорядок устраивает всех. Тогда никто не страдает от принятого порядка вещей, не чувствует себя угнетенным или, наоборот, угнетателем. В этой школе нет уборщиц. Дом содержится в порядке всеобщими усилиями. Преподаватели и ученики по очереди готовят, убирают, моют полы, занимаются физическим трудом. Причем учиться не более важно, чем вести дом. И кроме того, остается время и для разговоров, дважды в неделю все собираются, чтобы поговорить о том, что у кого на душе. В книге жалоб каждый день записывается все, что не получается. Среди детей, которые поступают в эту школу, уже через три года не остается ни одного отстающего. Никаких проблем с успеваемостью. Некоторые дети сразу же осваивают книгопечатное дело или работают в области информатики. Их не привлекает обучение второй ступени, но они с увлечением занимаются чтением и письмом, тем, что необходимо для выбранного ими занятия. Нынче печатное дело стало слишком наукоемким, но они держатся на уровне. Они читают классиков, но не тратят времени на теоретизирование. Они вникают прямо в технологию. Такая школа осуществляет огромную работу по спасению тех, кто не успевает в школе.

Опыт показывает, что, как бы то ни было, нужно всегда думать об отношениях между обучающим и обучаемым. Не так важно школьное отставание, как отставание ребенка в социальном смысле, ибо, если отставание в школе сопровождается успехами в музыке, технике или ручном труде, это еще не отставание в плане человеческом. Если математик отстает по другим предметам — что же с этим поделать? Если он общителен, если нашел свой путь, то, может, ему и не годится та программа, что приготовлена для всех. Успехи во всех дисциплинах одновременно тоже могут настораживать.

Чтобы снять проблему школьного отставания, может, стоит поставить проблему обязательного обучения до шестнадцати лет? Может, просто снизить возраст обязательного обучения или отказаться от его обязательного характера?

На мой взгляд, нельзя отказаться от обязательного характера обучения чтению, письму и счету. Это единственное, что должно быть обязательным и чего нужно требовать; нельзя выйти из школы, не научившись читать, писать и считать, даже если придется сидеть там до двадцати лет, нужно потратить на это время. Но это единственное требование. Обязательное же обучение до шестнадцати лет, которое оплачивается государством, можно было бы заменить возможностью получить образование в течение всей жизни... не всегда бесплатно, но пусть будут курсы, школы даже для взрослых. Но думаю, что делать чтение, письмо, счет и курс гражданского права необязательным нельзя.

Во время президентской кампании 1988 года кандидаты предлагали значительно расширить профессиональную ориентацию учеников. Встает вопрос: надо ли переносить акцент на профобучение, что повлечет за собой известную сегрегацию — люди физического труда по одну сторону, «белые воротнички» — по другую?

Если говорить о здоровой реорганизации системы образования, то следует охватить всех детей ручным трудом и интеллектуальными дисциплинами, создать полноценную образовательную основу, не расставляя учеников по разные стороны баррикады — подмастерья и «белые воротнички», однако в наше время это нелегко: все области труда стали очень технологичны и требуют специализации. Мой муж Борис Дольто занимался школьной системой в России до революции 1917 года. Ручной труд не был отделен там от интеллектуального. Получение специальности для тех, кто учился в гимназии [Речь, видимо, идет о системе реального образования и реальных (в отличие от классических) гимназиях, переименованных в дальнейшем в реальные училища. — Примеч. ред.], было обязательным, и, чтобы сдать экзамен на бакалавра [Бакалавр — звание, которое присваивается во Франции выпускникам полной средней школы. В царской России выпускник гимназии сдавал экзамены на аттестат зрелости. — Примеч. ред.], надо было иметь профессиональный аттестат. Степень бакалавра сочеталась с дипломом по ручному труду, слесарному или столярному делу. Получение этих навыков начиналось с шестого класса; дети год занимались столярным делом, год — слесарным, а последние два года — либо тем, либо другим, и вместе с экзаменом на бакалавра они сдавали экзамен по ручному труду на слесаря, медника, кузнеца или, например, плотника. Те, у кого были способности и желание, продолжали учиться на краснодеревщика, инкрустатора. Каждый день полтора часа отводилось на ручной труд. В 13.30 устраивали получасовой перерыв, чтобы немного перекусить бутербродами, как нынче в Канаде, где у учеников есть не более чем получасовой перерыв, а потом до 15.30 у них полтора часа ручного труда. Такова была школьная программа для детей начиная с одиннадцати лет и до шестнадцати-семнадцати, когда сдают экзамен. Те, кто прошел такое обучение, могли и должны были учить неграмотных у себя в деревнях. Муж говорил, что хозяева, даже мелкие земельные собственники, если они нанимали рабочих и служащих, были обязаны обучить их какому-нибудь ремеслу. Конечно, в стране, где не так, как сейчас, была развита технология и не было тех условий, которым соответствует нынешнее воспитание в семье, это было возможно. Но можно разработать новую систему применительно к новейшим технологиям и общему уровню знаний.

Умение читать, писать и считать — это общая основа. На школьном уровне дети сами впишутся в ту дисциплину, которая их заинтересует. Очевидно, что с восьми, девяти или с одиннадцати лет необходимо ориентировать детей на то, что им интересно, и касаться в преподавании можно всего понемногу, и так до тринадцати-четырнадцати лет, до момента окончательного пубертата. До этого времени у ребенка есть право быть творцом во многих областях одновременно. Когда ребенок физически созреет, он сам выберет то, что ему подходит, только в этом возрасте он должен будет решить, заниматься ли ему науками или ремесленничеством, причем так, чтобы всегда было можно поменять их местами. Если выбран ручной труд, то чтобы можно было, когда ему этого захочется, получить интеллектуальное образование. Если, наоборот, сначала выбраны интеллектуальные дисциплины, ребенок должен иметь возможность, когда ему захочется, продолжить профессиональные занятия. И это — за счет государства и на протяжении всей жизни. Такой я вижу школу будущего.

Если на предприятии есть те области применения ручного труда или те технологии, на которые можно брать служащих на стажировку, пусть короткую, то хорошо бы предоставлять эту стажировку подросткам моложе шестнадцати лет. На уроках проходят, что такое снег, зелень, море, но почему бы не изучать и что такое деньги, причем такой производственный стаж должен бы быть оплачен той отраслью, где подросток думает трудиться в будущем.

Предприятия должны были бы привлекать и заинтересовывать подростков тринадцати лет; но это невозможно, потому что не существует такого места, где дети могли бы жить без родителей. Если они захотят продолжить обучение далеко от дома, им же нужно где-то жить, но так, чтобы они могли по пятницам возвращаться домой... Для этого следовало бы открыть пансионы, на которые ушла бы часть средств, расходуемая сейчас на школу.

Но это уже не реформа национального образования — ни в коей мере. Это социальная революция.

В декабре 1987 года демонстрации лицеистов против проекта закона Деваке удивили Францию силой и мощью движения, развернувшегося вокруг основополагающих слов «равенство возможностей», это было сравнимо разве что с единением в антирасистской солидарности. Равенство, братство — как далеко это зайдет? В чем это выразится, кроме речей и выступлений? Солидарность — в какой мере она проявится в действиях! Здесь все надо делать, создавать заново, даже сами лозунги. Эдгар Фор, председатель комитета по празднованию двухсотлетия Революции, говорил за год до своей смерти, что эта годовщина, независимо от того, что она является фактором всенародного объединения, может стать для французов также стимулом не повторять Революцию, но взять другие бастилии — крепости нетерпимости, расизма. Таким образом, через двести лет после взятия Бастилии, в 1989 году, он призвал французов задуматься над содержанием и воплощением в жизнь слова «братство». Это правда могло мобилизовать молодежь. Участвовали они в движении или нет, но молодые люди, казалось, действительно были захвачены этой идеей, идеей братства, даже больше, чем идеей равенства. Но ограничатся ли они только словами?

Думаю, что наиболее активные движения — израильское, например, или африканское, или мало-азийское женское движение на Ближнем Востоке, которое все более и более набирает силу, — движения действующие, особенно женские движения, и все они, как мне кажется, суть часть общепланетарного процесса, когда женщины начинают играть все более и более важную роль в разрушении мужских стереотипов. Мужское начало в женщине более динамично, чем мужское начало в мужчине. Может быть, это происходит оттого, что детей раньше было очень много, сейчас же важность роли женщины-«наседки» снизилась. Материнские функции ослабели, неожиданно место женщины в обществе стало значительным, роль женщины-гражданки сделалась гораздо важнее, чем женщины — хозяйки дома, мамы, которая полностью посвящала себя детям, произведенным ею на свет. Болезни и высокая смертность, неусыпный присмотр, отсутствие структуры детских учреждений — технология жизненного распорядка требовали некогда постоянного присутствия матери в доме. В «современных» супружеских парах мать, а не отец может принимать решения и выбирать тот или иной путь во всем, что касается жизни детей.

В больнице Неккера во время конференции, посвященной изменению ролей отца и матери в современных семъях, психиатрами было отмечено, что появление большего числа матерей-одиночек, а также увеличение числа разъездов супругов и разводов существенно изменило ситуацию в пользу матери, которая стала иметь большее влияние на ребенка. Традиционная роль отца потеряла свое значение. Не слишком ли поверхностный анализ социальных отношений делают психиатры?

Думаю, раньше превалировала мысль, что без мужчины женщина не сможет содержать семью, что одна она не сможет нести на себе все практические заботы и одновременно зарабатывать на жизнь. Но теперь дети прекрасно видят, что женщина может работать по восемь часов ежедневно и при этом, с помощью общества, может поставить детей на ноги и без мужа, благодаря профессии, которая у нее есть. И наоборот, дети начинают чувствовать себя неуверенно, если родители теряют работу. Если их спросить: «Ваша главная забота, что вас беспокоит больше всего?» — они отвечают: «Что родители потеряют работу». Родители, а не только отец. В прежние времена такого бы никто не сказал, потому что у матери было достаточно работы по дому, это не называли работой, но это была работа! Теперь, когда матери имеют оплачиваемую работу и заботятся о детях, оба родителя могут остаться без денег («Что со мной будет?»), но страх не в том, что «у папы их нет», а в том, что «у мамы больше нет денег». Труд женщины стал источником семейного дохода. Думаю, что отныне женщины после развода могут снова стать незамужними и при этом ничего не потерять в глазах своих детей. Раньше такого не было: разведенные женщины были унижены в глазах общества, они теряли свою общественную ценность и социальный статус, ребенок же разведенных родителей испытывал на себе презрение окружающих. Так что к личной драме, вызванной разрывом между родителями, прибавлялось страдание от того, что мать такого ребенка, с точки зрения других людей, чем-то хуже. Теперь же одинокая мать, которая сама поднимает детей, вызывает скорее уважение, чем осуждение.

Однако во время тех же Неккеровских чтений было замечено, что дети разведенных родителей более ранимы, чем дети в полноценных семьях...

Надо сказать, что им не очень-то помогают понять, что именно произошло... Однако я настаиваю на соображении, которое высказала много лет назад и которое в конце концов проникло в умы: нормальный развод лучше плохого брака.

Еще одна вещь была констатирована во время Неккеровских чтений: когда семья разрушается и у родителей случаются другие браки или смена партнеров, у детей становится больше, чем раньше, сводных братьев, сводных сестер, что меняет направление агрессивности. Кроме прочих отношений, которые могут образоваться, у каждого ребенка появляется шанс разбавить свою агрессивность конфликтами со сводными братьями и сестрами без попыток убийства родственников по крови, как это было у Атридов [Атриды — дети царя Атрея Агамемнон и Менелай. Однако здесь реч) идет об Агамемноне, совершившем убийства ближайших родственников и ставшем одновременно жертвой собственных преступлений.]. Нельзя ли предположить в связи с этим, что распавшаяся семья уничтожает комплекс Атридов?

Да, негативная сторона семейного шовинизма, в результате которого ищут сексуального партнера среди братьев и сестер, не воспроизводится.

Но попытки инцеста чаще регистрируются между сводными братьями и сестрами, чем между родными?

Попытки кровосмешения чаще встречаются среди детей, родившихся от разных матерей; это не то чтобы сводные братья и сестры, они как бы не настоящие сводные братья и сестры. Они живут под одной крышей, не связанные узами крови, потому что это дети от первого брака каждого из родителей. У них нет барьеров, запрещающих кровосмешение, они товарищи по жизни, у которых не существует сексуальных запретов, поскольку матери у них разные. Когда мать одна и та же. дети обычно разного возраста, и это позволяет идентифицировать себя с младшим братом или сестрой, чтобы соперничать с супругом матери. Есть опасность повторения эдипова комплекса, если есть младший ребенок в семье или любимчик, с которым старший соперничает в отношениях к хозяину или хозяйке дома.

Когда супружеская пара распадается, дети больше тянутся к дедушке и бабушке.

Да, но это тоже в прошлом. Дедушка и бабушка были неотлучно дома, тогда как теперь надо куда-то ездить, чтобы повидаться с ними. Для старшего поколения это очень хорошо, так как визиты внуков спасают от изолированности. Двадцать — тридцать лет назад для подростка это было наказанием: «Какая скука!» Теперь, кажется, они не прочь, чтобы дедушка или бабушка предложили им провести у себя каникулы. И подросток доверяет им.

Это благо — иметь возможность доверять кому-то, кто намного старше и кто находится вне сексуальных устремлений ребенка. Кто не испытывает неуверенности из-за денег и кто одновременно совершенно бескорыстен. И потом, бабушки и дедушки просто любят ребенка, не усложняя свое чувство желанием или подозрением в желании, потому что они тоже думают об этом гораздо меньше. Они и проецируют желания гораздо меньше. Чувство, которое они испытывают к ребенку, не фиксируется на собственных сексуальных эмоциях, следовательно, эти эмоции и не могут проявиться. Потому молодым так нужны пожилые родственники или старшие друзья. Дедушки и бабушки помогают молодым открывать для себя постоянные ценности жизни. Если говорить о поколениях, то внуки, посещая в детстве бабушек и дедушек, могут констатировать, что в конце концов фундаментальные вопросы бытия не подвергаются изменениям. Это может дать им в подростковом возрасте ощущение своих корней, точку опоры, чувство, что у них есть люди, с которыми они чувствуют глубокую связь и которые могут их успокоить, потому что именно в стариках подростки находят все то, что в человеке неизменно.

У детей, родители которых вступили в новый брак, есть шанс найти сводных братьев или сестер. А значительное число детей из полных семей после школы находят дом пустым, а холодильник набитым, потому что и отец и мать на работе. Работающая мать говорит ребенку: «Ешь то-то и то-то, не жди меня». Все раньше и раньше мальчики и девочки начинают сами одеваться, сами питаться, сами путешествовать... Перед лицом раннего взросления своих детей родители пускают все на самотек и устраняются от их воспитания.

Но там, где нет детства, нет и зрелости.

Они взрослеют сами по себе и мало-помалу начинают завоевывать себе место в обществе. Думаю, что именно на этом переходе от одинокого взросления к самостоятельному внедрению в общество, когда подростки начинают ощущать свою незащищенность, их нравственное, социальное, гражданское воспитание остается незавершенным. Видя, как легко дети справляются с жизнью в доме, где все автоматизировано, родители, которые редко бывают дома, часто говорят: «Пусть пробиваются сами, мы им не нужны». Они воздерживаются от каких бы то ни было советов ребенку, не обсуждают с ним, как вести себя в том обществе, в котором они живут.

Подросткам же не хватает правил самовоспитания. Как они узнают, как вести себя в обществе, если родители не научили их на собственном примере и не поговорили с ними об этом? Телевизор становится единственным источником общения для одиноких детей в пустом доме без взрослых.

Они воспринимают телевидение как визуальный фон, вереницу сверкающих образов, щекочущих воображение. Их устраивают клипы. Те, кто посильнее, могут воспринимать этот фон, не становясь его рабами и не подвергая себя его гипнозу. Порой они выключают звук и смотрят на немые изображения под звуки радио. Так они сохраняют контакт с обществом. Но очень немногие из них могут в такой обстановке работать с необходимой концентрацией внимания.

Так теряется возможность общения. Когда родители появляются, обмена словами не возникает. Дети не готовы к разговору. Родители дома. Но теперь уже дети уходят и проводят вечера с приятелями, вместе создавая приятную атмосферу; родители и дети сосуществуют без слов.

Дети смотрят телевизор в одиночестве, родителей нет, они или на кухне, или у себя в комнате, если у них нет желания выносить эти бесконечные телепередачи. Стоит телевизор обычно в гостиной, которую родители, если дети там, вынуждены покинуть. Но если родители принимают гостей, дети все равно включают телевизор.

В шестом классе одного из парижских лицеев был проведен опрос учащихся, и после него несколько человек постоянно через определенное время снимались телекамерами. Прошло шесть лет их отрочества. В шестнадцать-семнадцать лет у них при Нормальном развитии наблюдалась доминирующая тенденция к самоизоляции. Один из юношей, который в двенадцать лет подавал надежды в рисовании, перестал брать в руки карандаш. В семнадцать он просто перестал отрываться от компьютера и проводил все свободное время у себя в комнате. Если его спрашивали: «Ты видишься с друзьями?» — он отвечал: «Нет, да мне и не хочется».

Времяпрепровождение в компании не избавляет подростка от одиночества, он отрезан от мира взрослых. Те, кто занимается командными видами спорта, чувствуют себя значительно лучше тех, кто ищет для себя опору в таких видах спорта, как теннис, который весьма эгоистичен, или спортивная ходьба, которая изолирует спортсмена от людей на улицах города, да еще когда у этого спортсмена наушники на голове. Одиночные виды спорта (яхт-спорт, гребля) представляют более здоровый контакт с самим собой. Но и тут не происходит обучения жизни в обществе, как в командных видах спорта. Множество молодых людей находят в спорте прибежище — что-то вроде собственной ниши. По крайней мере, это альтернатива наркотикам или мелкому хулиганству.

Ребенок, который рос в семье один, тяжелее переживает период отрочества, чем те, кто вырос в большой семье. Такие дети-одиночки долго живут в родительском доме, продлевая таким образом подростковый период, или покидают дом, чтобы попасть в зависимость от других взрослых (компании, секты, опекуны).

Они испытывают потребность уйти из дома, однако по собственной слабости попадают в ловушку, расставленную другими взрослыми.

Семья не провоцирует их уход. Они уходят, чтобы найти заменяющую семью, псевдосемью. После путешествий и отлучек они возвращаются домой по малодушию. Отсутствие работы дела не уладит: «Я бы, конечно, ушел, если бы у меня были средства».

Они не могут найти рабочего места не только в восемнадцать лет, но и позже тоже могут остаться без работы.

Все большее число запоздалых подростков существуют в доме своих родителей и живут будто ужи. Каждый раз, когда кто-то пытается упрекнуть их в пассивности, бездеятельности, инертности, безразличии к тому, что происходит вокруг, в равнодушии к домашним делам, не меньшем, чем к поискам работы, образования, к поиску своего места в обществе, они отвечают: «Это не ваше дело».

Этим молодым людям не хватает чего-то, за что они должны нести подлинную ответственность, будь то уборка квартиры, стирка или жизнь в семье за границей. «Ты участвуешь в жизни семьи. Ведь какую-то полезную деятельность ты можешь осуществлять, спустись на землю и ходи по ней вместе с другими людьми. Не убивай время зря, не болтайся без дела».

Их аргумент: «Я ничего плохого не делаю, и это мое дело, как я распоряжаюсь своим временем».

А родители за свое: «Ничего не желаю знать. Интересно, что ты делаешь для нас? Или делай что-нибудь, или уходи. Ты целый день сидишь, задрав ноги на стол, ты рискуешь своим здоровьем. Хватит! По крайней мере, пока ты здоров, делай что-нибудь полезное для всех».

К несчастью, многие родители уже потеряли контакт с детьми. А подростки их провоцируют. Они страдают от отсутствия желаний. Вот еще одна причина, чтобы открыть им новую деятельность, которая заставит подростков встретиться с жизнью лицом к лицу.

Сколько раз во время войны бывало, что у людей не было желания жить — так глубока была депрессия. Но они выходили из психиатрических больниц. В день, когда нужно было получать хлеб и отстоять для этого в очереди с четырех часов утра, они вставали и занимали свое место в очереди. «Одержимый» желанием получить кусок хлеба человек не чувствует себя подавленным, он скорее выздоравливает.

В интересах детей, чтобы родители существовали как пара в лоне семьи, а не разыгрывали из себя жертв. Это лучший способ сохранять равновесие сил в семье и ослаблять напряжение: супружеская пара должна существовать и являть себя перед детьми именно как пара, даже если супруги собираются разойтись. Родители должны сохранять свою свободу, как ребенок свою. Экономически родители вместе, но на время могут расстаться для того, чтобы соединиться позже. Если объяснить ребенку, что родители переделывают свою жизнь именно потому, что не хотят ограничиться только ролью родителей, он прекрасно это воспримет; более того, подростка восхищает молодость мыслей его родителей.

Уменьшение количества детей в семье не обязательно влечет за собой преувеличенную опеку над единственным ребенком — можно найти новые формы семейной жизни, создать новые сообщества...

В Китае каждая семья должна иметь не более одного ребенка в силу экономической необходимости ограничения населения, но в масштабе страны это создает ситуацию, патологические последствия которой на Западе известны.

Я знала одного китайца, который получил право на стипендию, чтобы четыре года учиться в Париже. Его деревенские родители были неграмотными. Он успешно закончил школу, и помогала ему вся деревня. Он сдал очень трудные экзамены. Всего 400 человек во всем Китае смогли их сдать. Этот молодой человек женился на девушке, тоже очень способной. Молодые супруги должны были обещать, что у них будет только один ребенок, причем через пять-шесть лет. А если в назначенный год у них ребенка не будет, они теряют право иметь его в следующем году, если только не получат специального разрешения. Молодой человек делился со мной своими тревогами.

В старом Китае ребенок был королем в семье, особенно мальчик, который становился объектом неусыпного внимания и заботы. Это была эпоха пирамидальных семей, когда прадедушка и прабабушка, дедушка и бабушка, а также родители жили под одной крышей. Теперь семья свелась к супружеской паре, в такой нуклеарной семье возникает избыток опеки, и известно, к каким печальным последствиям привело такое положение дел на Западе. Мы в своей стране пережили это, и, казалось, Китай сможет учесть наш печальный опыт. Но там процесс повторился. Когда думаешь, что в масштабе почти целого континента устанавливается нуклеарная семья с единственным ребенком, то понимаешь, что это не может не повлечь за собой массовых неврозов родителей. Когда граждане этой страны отделаются наконец от неусыпного присутствия государства в жизни каждого, когда забота партии станет не столь подавляющей и хоть немного даст высвободиться глубинному индивидуализму китайцев, которого никогда нельзя было вытравить из них окончательно, обретение самостоятельности для миллионов единственных детей станет весьма проблематичным.

В настоящее время в Китае единственные дети, достигшие подросткового периода, рассеяны по всей стране в силу предписаний и разрешений властей. С раннего детства их включают в коллективную жизнь, в жизнь деревенской общины. Пока еще трудно говорить о том, к каким результатам приведет китайская нуклеарная семья. Надо подождать, пока подрастет поколение.

Социальный конфликт поколений — не потерял ли он свой смысл? В 1988 году пропасть между поколением сорокалетних, которым было двадцать в 1968 году, и их детьми стала исчезать в связи с их общей ностальгией по шестидесятым и потребностью молодежи обрести точки отсчета и уцепиться за те же принципы, которыми руководствовались их родители.

В семидесятые же и в восьмидесятые годы подростки превратились для своих родителей в иностранцев, потому что они говорили на другом языке: новая математика, информатика, рок, новая манера одеваться. Сегодня трещина в отношениях со взрослыми проходит по демаркационной линии «травки» и наркотиков. У тех подростков, кто не курит «травку», конфликт с родителями не очевиден.

Конфликт между поколениями какой есть, такой я есть. Молодые бегут от взрослых, но не противостоят им.

Они не принимают взрослых, критикуют их решительно за все, но очень хорошо относятся к своим родителям или сочувствуют им, считая их несчастными людьми. Открытая враждебность исчезла из семьи.

Когда подростки называют своих молодых родителей «мои старики», это не так уж безобидно...

Это выражение имеет неоднозначный смысл. «Старики», потому что они будто бы немного дедушка и бабушка, которых хотелось бы видеть рядом, а те либо далеко, либо умерли. Но «старики» также и потому, что родительский мир устарел, молодым хочется перемен в обществе, хочется других мотиваций и других целей там, где все уже устоялось и застыло. Возможно, они правы, называя своих родителей, молодых родителей, стариками. Состариться раньше времени — самая распространенная вещь на свете. У них принято что-то вроде соревнования, когда они говорят о родителях, о своих «стариках», в почти негативной манере. Даже если они их очень любят. Как если бы они видели в них жертву, но не врага. Они изображают сочувствие к тому, что делают родители: и начальство У тех не то, и работа; «старики», говорят они, «горят» На работе, позволяют себя эксплуатировать. Они не принимают жизнь такой, какой ее нужно принимать, Не могут постоять за себя, они «ни рыба ни мясо»...

Но говорить: «Родители мешают мне жить, они Мешают мне ходить, куда мне хочется» — они перестали. Время, когда им вменялось в обязанность следовать режиму, кончилось. Даже если это было и не так, все равно они разыгрывали из себя людей, которым родители не дают свободы, и это являлось одной из популярных тем среди подростков: они-де пленники родителей. Большинство родителям подчинялось. Меньшинство сопротивлялось, они ломали преграды и уходили из дома. Нынешние подростки остаются дома и весьма пассивно наблюдают за тем, как их родители, как им кажется, терпят фиаско. Конфликта, в котором есть динамизм, нет, нынешним подросткам не хватает агрессивности, чтобы сказать: «Я противостою тебе, потому что ты мне мешаешь, я не хочу быть таким, как ты. Ты такой, какой ты есть, но я не хочу быть таким же» или «Я не хочу делать то, что делаешь ты, я буду делать по-другому». Сейчас они просто наблюдатели, почти нейтральные, которые ничего не делают. Они наблюдают за угасанием своих родителей. Они не могут идентифицировать себя с родителями, потому что у них нет идеалов. Они только критикуют старших.

Они наблюдают их закат, их безрезультатные усилия, их слабость, их поражение...

Такая позиция характерна для молодых европейцев. Ни в Америке, ни в Японии этого нет — там живут в условиях соревнования, где родители побуждают детей к деятельности и хотят видеть их среди победителей.

Там роли не поменялись, тогда как в Европе родители и дети поменялись ролями. Подростки выискивают слабые места своих родителей, бездействуют, надоедают с замечаниями и наблюдают за своими родителями, подвергая критике их жизнь, их супружество: «Ты ничего не делаешь для того, чтобы нравиться своей жене» или «Ты совершенно не понимаешь отца», «Вы живете дерьмовой жизнью», «Вы не любите свою работу», «Зря вы даете своим хозяевам на вас ездить».

Они говорят то, что родители внушали им на протяжении их детства: «Работай, чтобы получить хорошую специальность». — «А ты любишь свою работу?» — «Нет». Я знала родителей, которые ждали увольнения начиная с тридцати лет и непрестанно повторяли это своим детям. Еще неприятнее, когда у родителей есть призвание, если они отдаются своему делу, если они очень активны. В этом случае подростки тоже находят что сказать: «Вы позволяете себя эксплуатировать», «Работа вас губит, в жизни есть что-то еще, кроме работы, природа например, на свете есть леса, пустыни». Как крайности они жаждут пасторальной жизни, единения с природой. В то же время они охотно пользуются достижениями технического прогресса. Но я не думаю, что дети спортсменов, артистов, ученых могут совсем потерять волю к жизни. Дети Марии Кюри такими не были.

В США и Японии родители до сих пор осуществляют «толкательную» функцию по отношению к своим детям. Нужно, чтобы те стали чемпионами... Подобная система, кроме всего прочего, приводит к впечатляющему количеству несчастных случаев, потерь, несбывшихся надежд. Но в США и позднее даже в Японии наметилась перемена ролей. Тинейджеры больше не устраивают демонстраций на улицах, они устраивают демонстрации родителям, обращаясь к ним так: «В любом случае мы абсолютно не знаем, что нам делать, но ведь это необходимо знать — что делать», «Вы все время говорите о цели, о планах, о развитии, расцвете сил, а что, собственно, все это значит?»

Пассивный нейтралитет еще хуже, чем агрессивный конфликт между поколениями. Противоположность любви — не ненависть. Ненависть — это та же любовь. Противоположность любви — безразличие.

Во Франции еще довольно часто устраиваются соревнования, конкурсы или матчи, и родители продолжают настаивать, чтобы дети принимали в них участие, но только чтобы добиться успеха в школьных конкурсах или спортивных состязаниях. В восьмидесятые годы, на теннисных кортах например, можно было встретить родителей, которые неотлучно дежурили около своих детей, чтобы тех правильно судили. В то же время существует множество людей из наименее привилегированных классов, которым хотелось бы продвинуться по социальной лестнице. Они настраивают на это своих детей, если те одарены, и вселяют в них всепоглощающее стремление к победе. Но если соревновательный дух в человеке развит без меры, это может привести к негативным последствиям. Верно также и то, что если у ребенка нет никакого стимулирующего примера, то это другая крайность, которая ведет к сбоям в социальных отношениях, к отсутствию агрессивного противостояния подростков и взрослых.

Нехватка денег — вот что в первую очередь мешает подросткам обрести самостоятельность. Родители больше не могут содержать своих детей, они могут делать только то, что необходимо, но совсем не то, чего хочется их детям. Те становятся неуправляемыми. Подростки пытаются разрешить эту денежную проблему с помощью правонарушений или наркотиков, того, что вне закона. Существует насилие, существует распад, но в семье никаких изменений, дети не отрываются от родителей — явление в наше время весьма распространенное в буржуазной среде, и, думаю, это верно для большинства обеспеченных семей; там, где больше нет ни этических ценностей, ни идеалов, нет и действующих моральных стимулов. Проблема скорее состоит в том, что все отношения нейтрализовались и исчез взаимообмен. Обе стороны сосуществуют, разговаривают друг с другом, но не понимают друг друга или думают, что не могут понять, и ничего не могут сделать друг для друга. Желания общаться нет. Мне кажется, этот пассивный нейтралитет еще хуже, чем агрессивный конфликт между поколениями. Противоположность любви — не ненависть. Ненависть — это та же любовь, противоположность любви — безразличие. Отсутствие отношений, молчание того, кто никак не реагирует, воспринимается как порядок вещей в этом накренившемся мире. Это не более чем современная тенденция, но, кажется, она распространяется на тех, кто отвечает за социальные процессы, кто разрешает их и приводит их в движение. Социальное стремление, которое раньше было воинственным, все более и более ослабевает.

Мы проследили за опытом кооперативного житья, о котором много говорили, — Ла Сите де Жарди в Медоне. Это история одной компании, которая в семидесятые годы представляла собой воинствующих социалистов. Все были при должностях, у них было на что купить квартиру. Один из них был архитектором. С его помощью они хотели построить маленький городок с общими комнатами для всех, с ванными комнатами, которые сообщались бы друг с другом, чтобы дети могли вместе купаться, и со студио для пожилой женщины, посторонней, где она могла бы жить и добровольно присматривать за детьми, «студио для бабушки». Это продолжалось довольно долго, но потом наступило разочарование в социализме. Борцы сдали свои позиции.

Эйфория длилась шесть — восемь лет. Дети были тогда в латентной фазе. Казалось, они действительно счастливы, что живут этой общей жизнью, где общие радости, общие комнаты. Но когда они стали подростками, ими завладела только одна мысль — снять комнату в городе, причем произошло это гораздо раньше, чем случается с молодежью, живущей в обычных условиях. Можно было подумать, что их передержали в рамках открытой семьи. Результат был обратный ожидаемому.

Наиболее положительным в этом эксперименте мне кажется тот факт, что молодежь в этом фаланстере [Фаланстер (фр. phalanstere) в учении утопического социалиста Ш. Фурье — огромный дворец, в котором должны жить, а отчасти и работать члены фаланги (трудовой общины). // Словарь иностранных слов. М.: Русский язык, 1982. С. 518. — Примеч. ред.] рано приняла решение не жить вместе с родителями, в границах, ими предложенных, и так, как тех устраивало. В семьях, где взрослые поддерживают устойчивую и упорядоченную структуру, такое явление, как запоздалое отрочество, встречается рейсе, потому что такая модель семейной жизни вызывает противодействие и реакцию отторжения, желание испытать другой опыт, найти свой собственный путь.

В 1983 году в связи со страшной угрозой СПИДа большой резонанс вызвали исследования о противозачаточных средствах и абортах, проведенные в двух группах мальчиков и девочек. Исследования проводились акушеркой из Монпелье Жанной Ше. Одна из групп была информирована о контрацептивах и терапевтических средствах прерывания беременности, другая, состоявшая из такого же количества детей, не получила никакой информации. Три-четыре года спустя сравнили число абортов в двух группах и опросили девушек первой группы. Информированные девочки не имели такого уж ясного представления, однако оно было вполне достаточным, чтобы понять, что с ними произошло. Тогда как в другой группе сведения носили случайный характер. Девочки даже не предполагали, что беременность может возникнуть в результате сексуального контакта, не знали, что такое аборт; хорошо, если они знали о пилюлях. В группе, которая была информирована, было 4 аборта на 150 обследуемых, тогда как в неинформированной группе на то же количество девушек пришлось 11 абортов. 96% опрошенных начали сексуальные отношения лет в пятнадцать, мальчики в четырнадцать. Большинство происходили из маленького южного городка. 4% вступили в сексуальный контакт в шестнадцать лет. Информированные подростки чаще всего применяли пилюли. В первой группе мальчики слышали о том, что даже один контакт может привести к беременности, в том числе и в первый раз, в другой же группе думали, что в первый раз это невозможно. Второе наблюдение над первой группой показало, что 4 девочки, сделавшие аборт, считают: это произошло потому, что они пошли на поводу у своих детских желаний и вступили в сексуальный контакт. А так как это произошло в детском возрасте, была полная растерянность перед последствиями. Поэтому они сделали аборт и были в отчаянии, потому что хотели иметь детей, но не могли их обеспечить. Выяснилось, что они очень много размышляли, прежде чем сделать аборт. Некоторые из опрошенных, неинформированные, прибегали к аборту как к крайнему средству прерывания беременности. «Как ты это осуществила?» — «Мама помогла». Вначале, когда им все объяснили, молодые люди упали с облаков, потому что оказалось — это не лучший способ избавиться от беременности. Что касается неинформированной группы, надо было выдержать отчаянное сопротивление родителей, чтобы они разрешили своим детям присутствовать на лекциях По этой теме. В первый раз из 150 приглашенных, получивших согласие родителей, которых предупредили заранее, пришли только 3 мальчика. Руководитель исследований, весьма известный врач, заведующий отделением акушерства и гинекологии родильного дома в Монпелье, установил очень хороший контакт с детьми. На следующую лекцию пришли все. Подростки были выбраны из школ округа.

Судя по нашим сведениям, даже те молодые люди на Западе, кто рано потерял девственность, до восемнадцати — двадцати лет не имеют настоящих сексуальных отношений.

Отношения скорее платонические. Они в экстазе жуют резинку, передавая ее друг другу, пьют по очереди из горлышка кока-колу, передают друг другу «травку», и постепенно пыл их остывает. Дают о себе знать и смешанные компании. Невозможно представить себе, что творилось у мальчиков и что у девочек, когда классы были разделены и когда они видели друг друга только в свободное время.

Мне довелось разговаривать об отношениях мужчины и женщины, с молодыми алжирцами: интимная сторона жизни здесь — запрещенная тема, о ней не говорят.

Приведу один пример: молодая алжирка, разведенная, на ее попечении двое детей, двенадцати и тринадцати лет. Она была вынуждена вернуться в дом своих родителей, которые не то чтобы заточили ее в четырех стенах, но запирали, и она воспринимала это как самую естественную вещь на свете, о возражениях и речи не было. После десяти часов вечера эта тридцатилетняя женщина и подумать не могла выйти из дома, нелепо было бы даже говорить об этом с отцом. Естественно, вопреки таким культурным традициям, в таком умолчании у молодежи возникает неистребимое желание пережить в своей жизни что-то стоящее и преодолеть препятствия. Они совершенно загнаны в угол, и любовь, которую молодой человек почувствует к девушке, любовь запретную по причинам социальным и семейным, его только раззадорит, и тогда он способен спастись, уйти, отбросить клановые традиции, которые становятся для него воплощением зла. Возникает вопрос: когда эти отношения приобрели слишком большую доступность во Франции, не стало ли наблюдаться снижение желания и стремления к сексуальному обладанию? И мальчики и девочки — все вместе, все целуются...

Я знала женщину, с которой ее муж перестал спать; он делал это, пока ему хотелось, а потом она должна была добиваться, чтобы он занялся ею. Но он никогда не целовал ее в губы. Она была как подросток.

В прежние времена англичане целовались в губы, русские тоже. Мой муж говорил: «Да что такого — целоваться в губы». Все знали, что чувственности в этом нет. В православной церкви целуют в губы священника, который целует в губы всех [Имеется в виду христосование, троекратный поцелуй в уста после окончания утренней службы в первый день Святой Пасхи. См.: Буманов С. В. Настольная книга священнослужителей: В 7 т. М.: Изд-во Московского патриархата, 1993. Т. 1. С. 633. — Примеч. ред.], но это целомудренно... Нынешние молодые люди, когда они целуются при всех, просто выражают таким образом, что они вместе.

А в Южной Америке раньше можно было видеть около каждых ворот девушку, которая стояла, прижавшись к стене, а к ней прижимался парень. Это почти заменяло коитус.

На улицах Рима — на парапетах фонтанов, на площадях — девушки сидят верхом на юношах, как при соитии. И дело здесь не только в банализации, опрощении нравов. В какой-то степени это потеря чувственности, при которой обмен прикосновениями, даже крепкие объятья, еще ничего не значит.

Чувство теряется, и ощущения не так остры, как были раньше.

Может быть, это больше чем эгоизм, не андро-гинное ли это наваждение?

Они как брат и сестра, отношения бесполы.

Сейчас наблюдается некоторая феминизация подростков...

Девочки двенадцати-тринадцати лет находятся в фазе неопределенности, которая совершенно нейтрализует сексуальность. Один женский журнал провел опрос среди подростков об их отношении к гомосексуализму. В ходе опроса удалось выяснить, что подростки, как мальчики, так и девочки, расположенные об этом говорить, испытывали любовное влечение к представителю того же пола, что и они, к подружке или приятелю. Проблема состояла в том, что они не знали, должно ли это их беспокоить, вызывать тревогу или чувство вины, поскольку не нашлось никого, кто сказал бы им: «Это влечение вовсе не означает, что вы расположены к гомосексуализму».

Разумеется, есть среди подростков и те, кто открывает в себе эту особенность и уже именно так осознает себя, но для большинства гомосексуализм — преходящий опыт. Это часть переходного периода. Опыт нарциссизма. А не опыт гомосексуальности. Ты вместе с самим собой. Средство познания ощущений со своим двойником, но это еще не отношения производителей потомства. Отношения на уровне эпидермиса, касание, а не настоящий контакт.

Союз подростков одного и того же пола — не следствие ли это застенчивости перед противоположным полом?

Конечно, мальчикам пяти — семи лет не хватает отца, его соучастия, их совместного противопоставления себя как мужчин матери и сестрам. Ребенок нуждается в «идеальном Я», в ком-то, кто поможет ему обрести точку опоры, научит отношению человека к жизни... То же самое происходит и с девочками, которые переживают период псевдогомосексуальности. Их матери же с трудом переживают гетеросексуальный период дочернего детства, когда малышка очарована отцом, который ее слишком балует, слишком ей уступает, и в конце концов мать начинает ревновать к тому, что на первом месте оказывается дочь, а не она.

В доверительных беседах, на которые отваживаются девочки-подростки, даже если у них нет любовного влечения, стремления к физическому сближению друг с другом, то и дело повторяется одна и та же тема: страх перед большим размером пениса. Не происходит ли он от предков по женской линии?

Нет. Это неосознанное желание насилия. Желание разрушительного насилия — это часть того, что порождает желание девочки по отношению к отцу.

Даже если это проявляется в страхе, это все равно желание?

Да. Это желание, выраженное в виде фобии. Потому что за этим большим пенисом стоит рассерженная мать. Отец, который может сделать больно, и мать, которая даст тебе взбучку... «Большой пенис как раз и доказывает, что он — не для тебя, а для взрослых». И чем опаснее может быть мужчина для девочки, тем навязчивее шестилетняя девочка будет представлять себе пенис огромного размера. Греки не напрасно изображали мужчин с пенисом десятилетнего ребенка. Они понимали, что не следует изображать его как у зверя, ведь скульптуру видели и молодые женщины. Пусть пенис будет признаком мужественности, чрезвычайно ценным и важным, которого не может не быть (если только это мужчина), но пенис не должен пугать. Мужественное лицо и детский половой член. В наше время, если женщина мечтает об огромном пенисе, это значит, что у такой женщины не было опыта отношений с молодыми людьми ее возраста и у нее остались только видения маленькой девочки, ужасным образом извращенные. Я занималась детьми, которые в реальности были изнасилованы дедушкой и которые рисовали пенис очень маленьким, микроскопическим, что-то вроде ниточки с тщательно вырисованными волосками, как будто на миниатюре. Меня очень удивило, что дети, жертвы извращенных игр, рисуют яички и пенис столь малого размера. Такие дети часто очень рано бросали школу. Это позволило мне понять, что хотели сказать древние греки, изображая на античных статуях органы греха именно таких пропорций.

Недавно одна из телевизионных передач Жан-Мари Кавадa была посвящена такой теме: «Существует ли новая концепция брака? Как молодежь говорит о любви?» Выходило так, что страсть в браке совсем нежелательна, от нее скорее бегут, чем ее ищут, а вот верность, наоборот, востребована чрезвычайно сильно. Безумная любовь отвергается, любовные отношения ограничиваются нежностью, осознанным взаимным участием.

Я согласна с этими молодыми людьми, потому что они понимают верность не как вечную и неизменную верность физическую. Они имели в виду, что страсть — это что-то вроде тяжелой болезни, сильного бронхита, опьянения, и если она направлена на третьего человека, то это не воспринимается как нарушение верности. Брак остается — с охлаждением или без.

Когда молодым влюбленным парам, начинающим совместную жизнь, задавали вопрос, чего же они ждут друг от друга, они лаконично отвечали: «Нам хорошо вместе».

Не произошла ли полная подмена ценностей? Физический комфорт — разве его можно ставить вровень с любовными чувствами?

Думаю, молодые люди возвращаются к этической концепции брака, всегда распространенной во Франции: женитьба надолго, страсть преходяща. Брак по страстной любви возник в прошлом веке как реакция на браки по расчету, принудительные браки, о нем мечтали, но страсть проходит... В браке всегда есть и страсть, и этические ценности, но эта двойственность имеет тенденцию к разрешению на уровне взаимного уважения в ответственности, которую признают обе стороны. Что не исключает неверности на несколько недель ради побочной страсти.

Не кажется ли вам, что это слишком сильный конформизм?

Нет, я не вижу в такой жизни излишней «привязки» к дому — все честно, откровенно, без околичностей, и не исключено возникновение страсти, приключений, временных связей. Можно переспать с кем-то двадцать раз, но оставить отношения на этом уровне. Сейчас, когда есть пилюли, такие эпизодические связи не грозят появлением ребенка. Но когда люди поженились, это странно, если они не хотят ребенка. Мужчина может быть настоящим двоеженцем: у него есть дети от жены, которую он любит, а потом возникает страсть, которая превращается в уважение к партнерше, и он хочет ребенка от этой, другой, женщины, и она тоже. Появляется незаконнорожденный ребенок; но, поскольку нынешние законы это дозволяют, этот мужчина может продолжать нести за него ответственность как за свое потомство, и после его смерти ребенок как бы становится законным. И в этом есть смысл, потому что детям нельзя запретить рождаться. Закон сейчас тоже изменился: внебрачный ребенок имеет право на наследство, ребенок, рожденный в гражданском браке, тоже имеет право на наследство. Меня радует, что молодежь понимает: супружество — это не страсть, это совсем другое.

Но любовь не может ограничиваться только соучастием...

Слово «соучастие» отдает виновностью. Как будто соучастие в чем-то недостойном. В понимании современной молодежи это слово имеет совсем другой смысл: они имеют в виду прежде всего товарищество, а потом уже сексуальную гармонию. Сюда входит и постель, но не только постель. В XIX же веке не женились на своей партнерше по постели. У скольких мужчин были любовницы, которых они физически желали, но не любили. И сколько жен угрожали разводом своим мужьям, если те не оставят любовницу... Маленькая подружка, с которой даже не проводят выходные. Именно законные супруги, которые не принимали подобного положения, вынуждали своих супругов прятать, как некий государственный секрет, эти не слишком серьезные связи... Даже если связь мужа ничего не меняет в обычной жизни — у жен есть все, что нужно, у детей есть все, что нужно, отец заботится о них, — достаточно письма или телефонного звонка, раскрывающего существование любовницы, чтобы жена требовала немедленного разрыва: «Она или я».

Если молодые люди довольны своими отношениями товарищей-любовников, не лишают ли они себя возможности ответить на настоящие порывы?

Но почему? Они всегда могут найти предмет страсти на стороне.

Но не направлена ли их позиция на самих себя, не есть ли это нарциссизм вдвоем?

Возможно. Но они не всегда будут вдвоем, потому что у них будут дети...

Приведу в пример человека, которого я хорошо знаю: он развелся с первой женой, от которой у него было двое сыновей, сейчас уже взрослых. (Один из них женат, сам отец семейства.) Случайно я узнала, что мужчина этот развелся вторично. В течение пяти лет мы с мужем видели его со второй женой, и я думала, что эта кокетливая молодая женщина — его любовница, она очень отличалась от его первой жены, умной женщины, которая вырастила его детей и которую он, совершенно очевидно, уважал. Однажды после второго развода я пригласила его поужинать. Он сказал, что не женится на своей новой подруге, с которой живет уже три года. Я спросила: «Почему ты развелся со своей первой женой, которую мы с Борисом знали?» — «В общем из-за ерунды, когда я вижу ее, мы бываем очень рады друг другу, но мы не получаем удовольствия друг с другом... Ей больше нравится с одним типом, моложе меня, с ее ровесником. И потом, я встретил женщину, с которой мне хорошо. Это прекрасно, и мы здорово подходим друг другу. Она свободна». — «Ты говоришь „свободна"... Она тебе изменяет?» — «Нет, у нее нет причин мне изменять, я тоже свободен, и я ей не изменяю. Сегодня я ужинаю с тобой — и прекрасно, она совершенно не ревнует к тебе, она сейчас где-то в горах, очень довольна и просила по телефону передать привет моей подруге Франсуазе...» — «Скажи тогда, мужем которой из этих трех женщин ты себя чувствуешь?» — «Знаешь, — ответил он, — при всех вариантах думаю, что закончу свои дни с первой женой». — «Почему?» — «Потому что, кроме удовольствия и разных пустяков, лучшим товарищем мне была моя первая жена; уже сейчас я бываю так счастлив, когда у нас семейные праздники и мы выступаем как дедушка и бабушка для наших внуков». Я привела этот пример, потому что он прекрасно показывает ценность товарищеских отношений между мужчиной и женщиной в рамках свободной жизни.

Для завтрашнего поколения это, возможно, шанс новой социальности? Любовники матерей будут для этих детей будущего чем-то вроде общих родственников, как у африканских племен.

Когда мужчина, о браках которого я рассказывала, серьезный и ответственный человек, развелся с матерью своих детей, сыновьям было шестнадцать и восемнадцать лет. Они продолжали жить с ним. Время от времени они заявляли: «Мне у тебя надоело. Я ухожу жить к маме». В то время они учились в лицее, и им нравилось, что у них есть возможность выбора.

Трудно добиться такой адаптации, когда дети находятся в пубертатном периоде, это более рискованно.

В этом случае пубертатный период был давно пройден. Думаю, современные нравы делают детей менее ранимыми, чем раньше. Им приходится взрослеть быстрее.

Считаете ли вы, вслед за Эвелиной Сюллеро, что признания в любви могут иметь большое значение? То, что она называет признаниями в любви, относится к эпохе, когда писали друг другу любовные письма. В солдатских письмах женам и невестам времен Первой мировой войны можно встретить восхитительные пассажи. Может быть, теперь признания в любви делаются в тех формах, которых старики просто не могут понять?

Молодежь считает, что выражает любовные чувства, слушая музыку вместе или поодиночке. Подарить пластинку или кассету с песнями о любви — сегодня все равно что написать любовное письмо своей подруге.

Раньше всегда дарили цветы. «Пусть за меня скажут цветы». Существовал язык цветов.

Молодое поколение, возможно, входит в эру любовного комфорта. Марсель Эме провозгласил комфорт интеллектуальный. За ним следует комфорт сексуальный.

Молодые пары предпочитают находиться в состоянии любовной латентности. Они не привязываются друг к другу и живут друг с другом, чтобы не быть одному. Это бегство от одиночества в возрасте юных взрослых, бегство от отсутствия подлинного взаимопонимания, от девочек, так как в школе — совместное обучение...

В совместном обучении есть слишком много такого, из-за чего девочки и мальчики несколько идеализируют друг друга. На самом деле они не общаются между собой... В тринадцать лет у школьниц есть тенденция собираться и смотреть на мальчиков, те же говорят о них исключительно в уничижительных выражениях. Как тот мальчик, который все повторял своим приятелям, что в девчонке только и есть, что дырка... Ему было десять лет. Вместо того чтобы позволять мальчикам сводить все к насмешкам, школа могла бы научить их тому, что в отношениях с другим полом существуют особенности женской психологии, и она ничего общего не имеет с мужской.

Когда слушаешь детей тринадцати, четырнадцати, даже пятнадцати лет, которые говорят о женщинах, часто слышишь: «Все они шлюхи, кроме моей матери».

Это не просто фольклор. Подростки, наверное, думали так всегда. Мать — единственная в силу запрета кровосмешения, и воспринимается она как идеал. А сексуальность — это для мужчин. Сексуальность в глазах подростков легко превращается во что-то грязное. Тогда как для женщины сексуальность не может быть грязной, потому что от нее рождается жизнь. Мальчики, которые говорят «Все они шлюхи», не отличают одну девочку от другой. Они для них все одинаковы, потому что эти девочки или принадлежат, или могут принадлежать в сексуальном смысле другим мужчинам, а не только им. Когда какая-нибудь девушка принадлежит кому-то из них, значит, это шлюха, которую он переманил у другого... Такие подростки никак не могут стать мужчинами, которые любят.

Вам не кажется, что это факт только нашего времени? Или вы полагаете, что так было всегда?..

Думаю, что солдаты всех армий Франции и тогда, когда они завоевывали Голландию во времена Людовика XIV, и фронтовики 14-го года говорили то же самое. Все, кто видел перед собой женщину, все были готовы задрать ей юбки, женщины были шлюхами, кроме их собственных матерей. Даже Пресвятая Дева. Они мечтали о том, чтобы все женщины были похожи на их матерей, то есть принадлежали бы только им... До XIX века они считали себя вправе убить любого, кто взглянет на их сестру. В гипотетическом кровосмесительном акте сестры принадлежали им, хотя они и не дотрагивались до них. А раз они их не трогают, то и вообще никому нельзя. Этакое преступное присвоение под покрывалом непонимания. Думаю, молодой человек, который наконец встретит подходящую для себя женщину, никогда не скажет, что она шлюха, но скажет: «Ее трудно завоевать», или будет чувствовать это, даже если не скажет. В минуту досады он может сказать: «Она шлюха», потому что сумел заставить ее привлечь к себе внимание, но он не будет так думать, если действительно любит. Если представить себе, что мужчина осеменяет женщину миллионами сперматозоидов, а у женщины только и происходит, что овуляция, и что ради одного момента соития она рискует своей шкурой на протяжении девяти месяцев, становится понятным, что сексуальность женщины совсем иного рода, чем сексуальность мужчины. То же самое у животных. Самка относится к сексуальности по-другому, чем самец. Интересно понаблюдать, как эволюционирует сексуальная лексика. Думаю, впрочем, что эмоции остаются те же, эмоции, которые развиваются и зреют, превращаясь в чувство ответственности и родства сердца и духа. Я действительно думаю, что союз верных товарищей — это нечто иное, чем эротическая любовь. И именно верного товарища ищут все молодые люди. Это не случайно, что на первом месте у них стоит верность. Это новая позиция. В прежние времена юноши считали себя свободными от настоящей верности после клятв, произнесенных в мэрии или в церкви. Это изменение привнесено нынешним поколением. Я нахожу это поколение более «коммуникабельным» в жизни вообще и в отношениях с другими людьми в частности. Они не так робки, они не такие уж эксгибиционисты. Они не похожи на прежних. Молодые люди, которые принимают участие в телевизионных опросах, не стесняются говорить перед камерой. В передачах, которые вел Кавадa, каждый имел право сказать все, что думает, причем предмет любви присутствовал тут же. Не знаю, поколение, предшествовавшее им десять лет назад, могло ли оно продемонстрировать такую же раскованность? Девушка спокойно смотрит на молодого человека, который задает ей вопросы, чтобы узнать, сможет ли она об этом говорить; а молодой человек, которому задает вопросы она, смотрит на нее... И каждый говорит от своего имени.

Когда они говорят, что им «хорошо вместе», они имеют в виду: «С точки зрения секса у нас все в порядке». Совсем не тот смысл вкладывали в слова «хорошо вместе» двадцать лет назад. У нынешних пар есть свой шанс. Ибо «хорошо вместе» подтверждает то, что нет необходимости искать что-то другое. Может быть, желание состоит не в том, чтобы касаться друг друга, а во взаимных интересах? Вместе заниматься спортом, купить дом, иметь детей. Теперь пара может и не иметь детей, тогда как раньше дети все равно были, даже если у супругов не было к тому взаимного желания. Женщина не могла отказать и не иметь ребенка. Теперь возможность выбора невольно коренным образом меняет жизнь супругов. Она влечет за собой и новые любовные отношения.