Печальная история длиннохвостой синички

Несколько лет назад мы с женой отправились записывать голоса птиц и очутились в районе большого карьера. Привычное снаряжение — магнитофон, параболический микрофон, наушники, бинокль, рюкзак, в котором хранились запасные части к аппаратуре, аккумулятор, пленки для магнитофона, непромокаемый плащ — находилось на мне, так что я был обвешан с головы до пят. Вся эта ноша по весу соответствовала выкладке пехотинцев на марше. Спотыкаясь, брел я по каменистой почве и добрался до крупного карьера, в котором работы были временно прекращены; камень здесь не взрывали и не выбирали. Над родником по отвесной стене, цепляясь за трещины, карабкался вверх огромный куст шиповника; внешние ветви его свисали над обрывом.

Я остановился перевести дух, и тут внимание мое привлекли птичьи голоса. Пара длиннохвостых синиц, или ополовников (Aegithalos caudatus), старательно хлопотала в зарослях шиповника — через короткие интервалы раздавались их чириканье, щебет и резкое щелканье клювом. За неимением лучшей «поживы» я направил рефлектор в ту сторону, стараясь одновременно держать птиц в поле зрения и слуха (с помощью наушников), потому что качество звукозаписи значительно ухудшается, если аппарат не точно нацелен. Когда одновременно раздавались голоса обеих птиц, я старался «брать под прицел» то одну, то другую из них. Направляя рефлектор то на самца, то на его подругу, я вдруг услышал из середины куста обрывки тихих высоких голосков. Осторожно поворачивая рефлектор, я отыскал положение, при котором звуки прослушивались отчетливее всего. Теперь ясно был слышен писк птенцов, выпрашивающих корм, — в зарослях шиповника находилось гнездо. Магнитофон при этом был все время установлен на запись. Решив, что уже зафиксировано все, я хотел было выключить аппарат, когда вдруг быстро-быстро защелкал клювом один взрослый ополовник, а другой в такт ему зачастил: «чирик-чирик!». Обе птицы были явно взволнованы. Щелканье и чириканье перешли в непрерывный треск — ци-ци — и, — а затем сменились протяжным че-че — че-е. При этом птицы подпрыгивали и хлопали крыльями. В минуту не меньше дюжины длиннохвостых синиц слетелось сюда со всей округи на отчаянные призывы этой пары: они поняли, что семейство сородичей попало в беду. Стая синиц кружила над кустом шиповника. Громкий щебет и пощелкивание птиц, готовых прийти на выручку, слились в единый гул, который как бы поддерживал отважных и все-таки беспомощных пичужек.

Выключив магнитофон и спрятав аппаратуру, я решил взглянуть, что же там у них стряслось — вдруг я могу помочь птицам. Поднявшись на край обрыва, я по очень крутому каменному откосу спустился к кусту шиповника. Кроме шумно кружащей стаи синиц, пока ничего не было видно. Куст вблизи оказался гораздо больше, чем мне представлялось снизу, со дна карьера. Разросшийся и колючий, он преграждал мне путь к гнезду, находившемуся на ветке у самого обрыва. Выбора не было — цепляясь за колючие ветки, я продирался сквозь заросли. Синицы кружили над головой, некоторые, ничуть не смущаясь, садились мне на плечи или на голову. Руки-ноги мои были исцарапаны в кровь, когда я наконец добрался до цели и, раздвинув последние на моем пути ветки шиповника, увидел гнездо и обвившегося вокруг него лесного ужа. Из его пасти торчал птенец. Я уцепился левой рукой за ветку потолще и изо всех сил потянулся к гнезду, но не достал. Как я ни напрягался — всего нескольких сантиметров не хватало, чтобы коснуться ужа, а тот делал свое дело, не обращая на меня ни малейшего внимания. И тут я заметил, что длинный хвост ужа свешивается из-под ветвей и к нему можно подобраться. Теперь я все свое внимание сосредоточил на этом змеином хвосте и на том, чтобы не рухнуть с обрыва. Помнится только, что временами меня всего облепляли взволнованные птицы. Когда наконец мне удалось схватить ужа за хвост, он прекратил глотательные движения, но птенца не выпускал. Изо всех сил уцепился он за ветки и, как я ни тянул его, едва заметно подавался в мою сторону. Слышно было, как трещат его позвонки, а иногда казалось даже, что внутри у него что-то разрывается. Насилу удалось оторвать ужа от гнезда и ветвей, за которые он цеплялся. Птенец по-прежнему был у него во рту, Я стиснул ужу горло и высвободил птенца, к счастью, живого. Затем он отрыгнул еще двух мокрых от желудочного сока птенцов; они безжизненными комочками рухнули вниз. Должно быть, их уж заглатывал в то время, пока я производил запись звуков. Я извлек из кармана два холщовых мешочка: в один положил птенца, в другой сунул ужа. Гнездо не было разрушено — уж выхватывал жертвы через отверстие сбоку — и в нем находился целый и невредимый еще один птенец: длиннохвостая синица откладывает 6-12 яиц. Птицы вскоре успокоились и улетели, а гнездящаяся здесь пара принялась кормить оставшегося в живых птенца.

Я спустился на дно карьера, и мы с женой внимательно осмотрели спасенного птенца. Кроме царапин я не нашел у него серьезных повреждений, вот только весь он был мокрый и липкий от змеиной слюны. Птенец быстро обсох, и как только я протянул к нему руку, он широко раскрыл клювик и жалобно запищал, прося есть. Я записал его голос, держа микрофон в 2-3 сантиметрах от него, а затем покормил его муравьиными яичками (личинками). Насытившись, птенец закрыл глаза и выразил свое удовлетворение напевными, приятными для слуха повторяющимися звуками, которые я тоже записал на пленку (Подробное знакомство с записью звуков и их анализ содержатся в статье Петера Сёке «Акустические и этологические реакции птиц на услышанные в магнитофонной записи голоса самца-соперника и самки» (Allattani Kozlemenyek, LX № 1-1).

Чтобы продолжить запись звуков и их изучение, я стал воспитывать птенца дома. Он жил в закрытой картонной коробке, пока не научился летать. Через каждые час-полтора я подкармливал его муравьиными яичками, постным сырым, мясом, говяжьим сердцем, обычными минеральными веществами и витаминами.

Мы назвали птенца Прюнти. Он очень быстро пошел в рост, оперился, научился самостоятельно есть и летать. Сделавшись любимцем семьи, он никого не боялся — садился на руку или на плечо. Несколько раз в день мы выпускали его из клетки; он очень любил, когда с ним занимались, «возили» его на руке по всей квартире.

Примерно в то же время мне захотелось вырастить птенца совы сипухи — тоже чтобы записать его голос. В поисках совенка я облазил массу церковных колоколен, но напрасно: когда травили ядом мышей и крыс, то истребили и питающихся ими сипух.

На одной колокольне я обнаружил скелеты целого семейства сипух. На многих колокольнях под предлогом противопожарных мер окна и все отверстия затянули густой проволочной сеткой, так что птицы не могли ни влететь, ни вылететь.

Как-то один мой знакомый, которому было известно о моих безуспешных попытках раздобыть совенка, поехал в зоопарк города Печ. К его превеликому изумлению, служитель зоопарка обмолвился, что у него есть для продажи сипуха. Вот так я и обзавелся взрослой совой этого вида, но для моих целей проку от нее оказалось мало, потому что нрава она была угрюмого и молчаливого.

Однажды возвратясь домой с работы, я хотел вынуть из клетки своего любимца Прюнти, но дверца оказалась приоткрытой, а клетка пустой. Остолбенев от удивления, я огляделся по сторонам, и у меня дыхание перехватило — я увидел в клетке совы несколько хвостовых и маховых перьев юной синички. Кто-то из домашних, пряча Прюнти на место, в клетку, плохо закрыл дверцу, а он выбрался на волю и без труда протиснулся в клетку к сове, затянутую крупной проволочной сеткой.

В тот же вечер я отвез сову на гору Геллерт и выпустил там на волю.

Да, совсем забыл рассказать об участи лесного ужа, пожиравшего птенцов длиннохвостой синицы, У моего друга Тони Бороша была бунгара-пама (Bungarus fasciatus). Эта достигающая полутора метров в длину, украшенная желтыми и блестящими черными кольцами змея обитает на юге Индии, Китая, на островах Суматра и Ява и питается змеями. Облюбовав себе подходящую для обеда змею, она пускается в преследование и, настигнув добычу, жалит ее. Ужаленное животное замирает в той позе, в какой было застигнуто в момент укуса. Бунгара-пама, в точности следуя линиям тела замершей змеи, постепенно заглатывает ее, и на том змеиное пиршество кончается. Так вот я отвез лесного ужа своему приятелю.

Бунгара-пама в тот момент как раз была голодна…