Впервые я завел орешниковую соню — мушловку (Muscardinus avellanarius), еще живя на частной квартире. Тогда у меня было слишком мало опыта по части обращения с этими животными, и я поместил ее вместе с живущей у меня лесной соней (Dryomys nitedula). Всю ночь я наблюдал за ними, обе сони сосуществовали вполне мирно. Однако в следующую ночь более крупная лесная соня неотступно преследовала, била и кусала орешниковую. Пострадавшую пришлось временно отсадить в наспех сколоченную клетку, где соня тотчас соорудила себе гнездо из ваты. Помимо яблока я давал ей всевозможные фрукты, зерна ячменя, овса, кукурузы, морковь, сухое печенье, а иногда небольшое количество сырой конины и печенки. Мне казалось, что при столь разнообразном столе она получает все необходимые ей питательные вещества.

Через полтора месяца я стал переселять мушловку в новую клетку. Когда я распотрошил ее ватное гнездо, то неожиданно обнаружил там троих детенышей; они уже успели обзавестись шерсткой и открыть глаза. Малыши расползлись в разные стороны, потом с перепугу заметались по клетке, издавая тонкий писк, похожий на мышиный. Пока я ловил детенышей, мамаша выскочила из клетки. Битый час гонялся я за ней по комнате. Когда я подложил ее в клетку к детенышам, она принялась их вылизывать, а затем соорудила из ваты новое гнездо. Малыши впервые вышли из гнезда через неделю; я угостил их яблоком и сливой, а через несколько дней дал им ячменя и грецких орехов.

Однажды вечером я заметил, что маленькие сони больны, хотя накануне они выглядели вполне нормально. Дыхание у них было учащенное, задние лапки волочились, у одной сони задняя лапка была вывернута в тазобедренном суставе, а самая маленькая клацала зубами. Через несколько дней все малыши погибли. В Институте ветеринарии был проделан патологический и бактериологический анализ, но это ничего не выявило. Соня-мать, по всей видимости, была здорова; лишь позднее я обнаружил, что на одной задней лапке у нее нет стопы. Я не знал, как объяснить эту странность.

Через несколько лет с семейством сонь, тоже расплодившихся у меня, повторилась та же история с той только разницей, что у матери отсутствовала не просто стопа, а вся лапка до половины (по всей вероятности, соня отгрызла ее); но во всем остальном взрослая соня казалась здоровой. И тут меня осенило: а что если недостаток извести в организме являлся причиной трагедии и сони-матери, грызя собственные кости, восполняли его. Я поставил в клетку блюдце с фосфатом кальция. Все четверо малышей, волоча задние конечности, тотчас потащились к блюдцу и стали слизывать белый порошок. На следующий день все они оживленно двигались; от угрожающих симптомов и следа не осталось. Такой ценой пришел я к истине: организму грызунов требуется фосфат кальция, или, выражаясь термином фармацевтическим, кальциум-фосфорикум. Достаточно раз в неделю чуть насыпать порошка на фрукты или зерна, чтобы предупредить подобные случаи.

Впервые в жизни я увидел крупных сонь-полчков (Glis glis) у торговца животными, который когда-то держал свою лавочку на Музейном проспекте. Зверьки настолько понравились мне, что я решил приобрести их во что бы то ни стало. После долгих переговоров владелец согласился уступить мне их за одну безногую ящерицу, пару ребристых тритонов, четырех водных ужей и еще 40 форинтов в придачу. Когда я вез своих сонь — самца и самочку — домой, то бишь на квартиру тетушки Хильды, я чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. У меня как раз пустовал пятилитровый аквариум; поместив туда гнездо, оставшееся от попугая, я оборудовал аквариум для жилья сонь. Спустя неделю вечером я выпустил их погулять по комнате. Они постепенно знакомились с новой для них обстановкой: все дальше и дальше отбегали от аквариума, а затем возвращались обратно. В течение нескольких дней, вернее ночей, они изучили комнату вдоль и поперек и проложили себе определенные маршруты вдоль аквариумов и террариумов, по подоконнику, стенке шкафа и носились по ним вдогонку друг за другом. Утро всегда заставало их у себя в норке. Если я давал им орех или кусок яблока где-то в комнате, они тотчас тащили добычу в аквариум и там съедали или откладывали впрок. В первую зиму температура воздуха в комнате у нас колебалась от +1 до +5°С, но сони и не думали погружаться в спячку. Вели они себя очень кротко, любой, кому вздумается, мог брать их в руки, и они не кусались. После моей женитьбы и переселения на другую квартиру сони быстро освоились в новых условиях и по вечерам опять свободно носились по комнате. Меж тем «хозяйство» мое пополнилось еще двумя сонями-полчками. Одну я поймал за городом, прямо на шоссе: машина проехала над зверьком, я незамедлительно выскочил и успел схватить, его. Другую соню я получил в качестве свадебного подарка. Обе они были молодыми экземплярами, но никогда не стали «такими ручными, как прежние Филипп и Джина. Частенько они все вчетвером носились по комнате, все больше бедокуря. Так, например, Филипп через неделю после нашей свадьбы сбросил с пианино фарфоровую вазу, расписанную рыбками; ее специально в подарок к свадьбе сделал мой двоюродный брат, мастер декоративно-прикладного искусства.

В мае мы с женой на две недели уехали в Земпленские горы. Мой тесть, который согласился на это время присматривать за животными, плохо закрыл клетку с двумя новыми сонями, и те сбежали. Окна в комнате были открыты настежь, шел ремонт, и весь дом стоял в лесах, так что поймать беглецов казалось делом безнадежным. Тесть, правда, пытался утешить меня тем, что он по вечерам несколько раз выставлял на круговой балкон мисочку с черешней и плоды исчезали. Первой же ночью после нашего возвращения одна соня появилась у закрытой форточки, а стоило мне форточку открыть, как соня тотчас убежала и до утра носилась по лесам этажом ниже — всю ночь там раздавалось ее тоненькое попискивание: «кви-кви — и». На следующую ночь я устроил западню на балконе: подпер полурасколотым грецким орехом тещин валек для стирки белья. К утру одна соня попалась на приманку; я обнаружил ее под вальком на половичке. К тому времени я заметил, что другая беглянка избрала своим убежищем пианино. Ценой долгих ночных бдений мне удалось и ее водворить на место; я подкараулил ее, когда она забежала ночью в аквариум подкормиться; не вставая с постели, я дернул веревочку и натянул на аквариум проволочную сетку.

Я успел давно забыть эту историю с побегом сонь. Как-то раз мы вызвали настройщика, потому что пианино вконец забарахлило: одну клавишу вообще не удавалось нажать, другая отзывалась звуком, гораздо более долгим, чем нужно. Бросив беглый взгляд на наш видавший виды инструмент, настройщик язвительно заметил, что такие двухструнные пианино во время оно выпускали разве что в царской России. А когда он приступил к разборке инструмента, то вообще дара речи лишился. Вид у него становился все более растерянным, он невнятно пробормотал, что сколько запущенных инструментов он ни повидал на своем веку, а с таким встречается впервые. Многие клавиши, к примеру, нельзя было нажать, потому что под ними находились косточки черешни. Из недр пианино настройщик выгреб целый мусорный совок этих косточек. А уж увидев, как поистерлась-поистрепалась кожаная обивка рычажков и молоточков, он не знал, что и думать. Терзаясь в предположениях, он поинтересовался, сколько часов в день я упражняюсь. Когда я ответил, что полчаса, а то и меньше, он скроил еще более недоуменную гримасу. О соне, которая в свое время гостила в пианино, я настройщику рассказывать не стал.

Не так давно летом мы обследовали скворечники. В домиках, из которых птенцы уже вылетели, мы наводили порядок, выбрасывая использованный материал для гнезд. И тут вдруг из одного скворечника выскочила орешниковая соня, а среди сухих листьев и травинок в нем мы обнаружили детенышей одного-двух дней от роду, еще голых и слепых. Если бы мы оставили их на произвол судьбы, они наверняка погибли бы, но, к счастью, мне вовремя удалось поймать их мамашу, которая пыталась убежать вверх по стволу дерева. Я выстлал футляр из-под бинокля сухими листьями и травой из гнезда и временно поместил туда все семейство. Остальные скворечники и дупла мы осматривали уже осторожнее и обнаружили еще одну соню с детенышами.

Дома я поселил одно семейство в стеклянном сосуде цилиндрической формы, а другое в маленьком аквариуме, закрытом сверху проволочной сеткой; я использовал их прежние гнезда из скворечников. Мне было очень любопытно проследить, выживут ли малыши в новых условиях. Ответ на этот вопрос я получил через несколько дней вечером, когда сони-матери вышли поесть. Я заметил, что листья в гнездах шевелятся, значит, детеныши живы. Малыши стали подрастать и уже хорошо научились грызть пищу зубами, когда однажды утром я обнаружил, что все четверо исчезли из сосуда, Я тщательно перетряхнул все гнездо, но там находилась только мать. И тут я заметил, что алюминиевая крышка сосуда прогрызена насквозь. Детенышей нам удалось переловить в течение двух дней, но подкладывать их к матери я не стал.

Каково же было мое удивление, когда неделю-другую спустя я увидел, что соня-мать выкармливает троих новорожденных детенышей. И у другой сони оказалось пятеро новых малышей. Эти пятеро целыми днями отсыпались, сбившись в одну кучу с «подростками» предыдущего помета, и при том развивались вполне нормально. Я старался разнообразить их меню, включая в него просо, щетинник, овсяные хлопья, кукурузу, семечки подсолнуха (понемногу), морковь, салат и фрукты (зимой главным образом яблоки); раз в неделю я посыпал фрукты фосфатом кальция и небольшим количеством филазол-комби. Температура в комнате была 20-24 °С, и сони в зимнюю спячку не впадали. (Курьеза ради хочу упомянуть, что даже на квартире у тетушки Хильды, где «комнатная» температура зимой доходила до О°С, орешниковые сони у меня тоже обходились без зимней спячки.)

Орешниковые сони вынашивают детенышей 20 дней и рождают 3-4 малышей, в более редких случаях 1-7. (Мне встречалось гнездо и с восемью детенышами.) В течение 16-18 дней малыши слепы, кормятся молоком матери 3-4 недели, а через 40 дней после рождения становятся вполне самостоятельными.

Лесные сони, живя у меня, также неоднократно приносили приплод, но тут же и съедали своих детенышей, хотя им было предоставлено гораздо большее пространство для жилья.

В шестидесятых годах я неоднократно пытался завести в доме и белок, но каждая такая попытка кончалась самым печальным образом. Через некоторое время белки слабели, задние конечности у них отнимались и несчастные животные в судорогах погибали. Поначалу я грешил на тесноту клетки: белкам, мол, недостаточно простора для движения, и это приводит к параличу конечностей.

Несмотря на прежние неудачи, я с радостью приютил у себя очередную белку — кроткого, молодого самца, которому дал кличку Куно. Жилье для него было оборудовано превосходно: просторная клетка — полтора метра длиной, метр шириной и два метра высотой — с уютными дуплами и «деревьями» для лазанья. Даже о подруге для своего питомца я позаботился, приобретя самочку Кингу, родившуюся в том же году. Разнообразный рацион белок состоял из всевозможнейших семян, фруктов, моркови, салата.

Осенью я заметил, что Куно прыгает по веткам не с той резвостью, как прежде. Задние конечности у него слабели день ото дня; он стал двигаться все меньше и меньше и в конце концов с трудом тащился даже к кормушке. И тут мне стукнуло в голову, что симптомы эти весьма похожи на те, которые несколько лет назад наблюдались у мушловок. А не прибегнуть ли к испытанному средству — фосфату кальция? Зная, что белки большие сластены, я добавил в теплое подслащенное молоко 3-4 капли масляного раствора витамина А+Д2. В молоке — оно чуть покрывало дно блюдца — я размешал кофейную ложку фосфата кальция. Последний, правда, не растворился, а осел на дне блюдца, но я рассчитывал на то, что сладкое молоко придется белкам по вкусу и они слижут и фосфат кальция. Мой расчет оправдался. Я давал белкам лекарство раз в день; и через два-три дня Куно совершенно выздоровел. С тех пор многих белок мне удалось излечить с помощью этого простого средства, хотя попадались и совершенно парализованные экземпляры, спасение которых казалось делом безнадежным. Я стал регулярно раз в неделю давать своим белкам сладкое молоко с добавлением фосфата кальция и тем самым решил важнейшую проблему в содержании белок. (Те белки, которые могут регулярно лизать лесную почву, обычно не выказывают признаков паралича.)

К весне следующегогода я соорудил, еще одно дупло для белок, но они пока что им пренебрегали, продолжая спать вместе в своем прежнем гнездышке. Через какое-то время я заметил, что у Кинги вроде бы выросло брюшко, да и носиться она стала меньше прежнего, а переднюю лапку часто держала у сердца. Затем я вскоре увидел, что Куно спит один в новом дупле, а на следующий день Кинга вышла из своего обиталища лишь под вечер. Живот у нее заметно опал, а кончики сосков стали ярко-розового цвета, и видно было, что все восемь сосков действуют. С тех пор она вообще выбиралась из гнезда лишь во второй половине дня, да и то на час-два, не больше. Супруг ее в эту пору отдыхал после обеда; к отпрыскам своим он даже не заглядывал.

Однажды Кинга не выходила из гнезда дольше обычного. Я заглянул в гнездо, и глазам моим предстало ужасное зрелище. Слишком поздно я понял, какую роковую ошибку допустил, неправильно подобрав белкам материал для гнезда: я положил им тонкую веревку, не разрезав ее на короткие части, в расчете на то, что белки сами перегрызут и измельчат ее. Но они этого делать не стали. Кинга до тех пор крутила и путала длинные обрывки, пока те плотным клубком не намотались вокруг ее шеи; мне с трудом удалось тонкими маникюрными ножницами расстричь их по одной. Детеныши тоже были опутаны веревочками, но их спасти я не сумел. Огорчению моему не было границ.

Два месяца спустя Кинга опять начала носить сено в гнездо, а лапку все чаще прижимать к груди. Однажды утром она не вышла из гнезда, а к вечеру уже послышался слабый писк бельчат. С этих пор Кинга снова стала появляться лишь в послеполуденные часы. Когда Куно впервые пришел переночевать вместе с детенышами, Кинга на следующий день перетаскала бельчат, держа их в зубах, в дупло самца. Прошло еще несколько дней, и малыши стали выходить из гнезда. Вначале они перемещались с ветки на ветку робко и неуверенно, но вскоре движения их сделались уверенными — они носились, прыгали, скакали, играли с матерью или забавлялись хвостами друг друга.

Беременность белок длится 38 дней, детеныши в течение 31 дня слепые, 5-6 недель они кормятся материнским молоком, а через 7-8 недель после рождения становятся самостоятельными. В годовалом возрасте белки уже способны к размножению.

У Кинги и Куно еще 4 раза рождалось потомство. К сожалению, самка погибла при очередных родах. Самца я подарил, а клетку переоборудовал для птиц.

Иной раз случается, что человек волей-неволей становится обладателем бельчат. Вряд ли порядочно было бы дать им погибнуть лишь на том основании, что в интересах охраны природы запрещено держать белок в неволе. Моим знакомым — Йожефу Балогу и его жене — удалось выходить осиротевшего бельчонка, еще слепого, но с хорошо развитым волосяным покровом. Первым делом они начали подыскивать малышу подходящую кормилицу среди животных, до тех пор выкармливая бельчонка (наравне со своим маленьким сыном) «Линолаком» — широко распространенным порошковым продуктом детского питания. Они растворяли кофейную ложку порошка в одном децилитре воды и доводили до кипения. Затем, чуть остудив, переливали «молоко» в бутылочку — обыкновенный аптечный пузырек — с соской. Бельчонка кормили через каждые 3 часа, так как за один раз он поглощал примерно по полторы кофейных ложечки питания.

В Институте ветеринарии посоветовали использовать в качестве кормилицы морскую свинку, и моему знакомому посчастливилось раздобыть ее в тот же день. Правда, он не решился просто подложить к ней бельчонка — левой рукой он опрокинул морскую свинку на спину, а правой придерживал на ее животе бельчонка. Морская свинка подняла отчаянный визг, почувствовав острые коготки передних лапок подкидыша, «уминающего» ее сосок; а бельчонок, дорвавшись до живительного источника, рассосал новоявленную мамашу в кровь. От всех этих мучений у морской свинки через три дня пропало молоко, и воспитателям бельчонка пришлось опять перейти на «Линолак», давая его регулярно через каждые три часа с шести утра до девяти вечера.

Приблизительно в месячном возрасте у бельчонка открылись глаза, которые — по поведению это было заметно — еще несколько дней видели очень слабо. В пять недель у него начал пушиться хвост и сам малыш сделался гораздо подвижнее. Теперь его перевели на новый корм — «Робеби-В»; две кофейных ложечки детского питания разводили в одном децилитре воды. Новая еда ему явно больше пришлась по вкусу.

Развитие зверька пошло в более быстром темпе. В шестинедельном возрасте попробовали отлучить его от соски. Размельченные орехи, кусочки яблока и моркови часами могли лежать перед его носом, прежде чем юный баловень соглашался проглотить самую малость, после чего его все равно приходилось кормить из соски. Напрасно пытались предложить ему молочное питание в мисочке: едва сунув туда нос, бельчонок начинал чихать и больше с миской дела иметь не желал. Не один день прошел, пока он научился пить из мисочки, но зато с кормлением из соски теперь было покончено и развитие его еще более ускорилось. Орехи — грецкие и лесные — ему давали слегла расколотыми, а потрудившись минут пять, бельчонок ухитрялся и самостоятельно своими острыми зубами-напильничками разгрызать скорлупу лесного ореха. Постепенно ему так и стали давать: лесной орех — в скорлупе, а грецкий — чуть расколотым. Детское питание он пил до двухмесячного возраста, а по истечении этого срока поедал все, что может считаться беличьим кормом. (Два раза в неделю ему давали размешанные в кипяченом молоке витамины и фосфат кальция.)

Как известно, закон об охране природы запрещает держать белок в неволе. Спрашивается, что же делать, если мы желаем придерживаться закона? Даже захоти мы выпустить на свободу воспитанного в домашних условиях, прирученного нами зверька, у нас ничего не получится: питомец все равно вернется. Да и с формами поведения, сложившимися под влиянием человека, в природных условиях животному не удалось бы адаптироваться. Можно, конечно, попробовать пристроить подросшую белку в зоопарк.

Хочу познакомить вас еще с некоторыми моими питомцами-грызунами из числа тех, что не находятся под охраной закона. Несколько лет назад ко мне попал молодой самец-хомяк, которого вспугнули, заливая норки водой. Он очень скоро обжился в доме, брал еду из рук, и его можно было даже гладить. По опыту могу судить, что у сонь, белок, сусликов и хомяков самцы всегда становятся более ручными, чем самки. Мой хомяк быстро вырос, превратился в прекрасную крупную особь и, пока мы систематически занимались им, вел себя вполне кротко.

Однажды утром он сбежал из клетки и укрылся в кафельной печке. Ему так понравилось новое убежище, что он с тех пор вообще не показывался оттуда, если я в это время находился в комнате. Хомяк совсем одичал. По вечерам я оставлял для него корм у печки, к утру еда исчезала. Мне ни разу не удавалось заметить, когда он выходит из своего укрытия, и я постепенно стал забывать, что в комнате помимо прочих обитателей живет хомяк.

Был у меня забавный желтый волнистый попугай, который подражал пению других иноземных птиц, поскольку среди них вырос. Как-то утром я, еще не окончательно проснувшись, но тем не менее второпях принялся кормить своих птиц. Машинально сунул еду-питье и в клетку попугая; лишь занявшись очередным пернатым питомцем, я оглянулся назад и с изумлением увидел, что клетка, стоявшая на верхней полке металлического стеллажа, — пустая! Попугайчика и след простыл. Мне вспомнилось, что накануне некий посетитель долгое время дожидался меня и при этом находился в комнате один. Невольно в душе шевельнулось неприятное чувство: неужели этот человек прихватил моего попугая? На следующий день, при очередном кормлении, дойдя до клетки с лазоревкой, я обнаружил, что она тоже опустела. Как и клетка с попугаем, она стояла на высокой подставке, Я осмотрелся повнимательней и, увидев несколько перьев, тут-то и вспомнил про хомяка. Заглянул в печку: там грудой лежали перья попугая и лазоревки. Вот уж никогда бы не подумал, что такой неуклюжий на вид зверек способен с легкостью лазать по верхам! Поймав жертву, хомяк уносил ее в печку и там расправлялся с нею. Несколько вечеров подряд я охотился за маленьким разбойником и наконец застал его врасплох на довольно большом расстоянии от спасительной печки. Набросив на хомяка тряпку, я поймал его, отвез в «наказание» в пригород Буды и там выпустил у ячменного поля. А на прощание сделал несколько удачных цветных слайдов.

Как-то я получил в подарок две пары карликовых полосатых хомяков. По коллекции шкурок, хранящейся в зоологическом отделе Музея природоведения, мы определили их как Cricetulus barabensis griseus.

Эти серые, украшенные черной полосой посреди спины зверьки величиной с лесную мышь обитают в Забайкалье, Монголии и Северном Китае. Полученные мною животные были молодые, поэтому их пол можно было определить по расстоянию между анальным и мочеиспускательным отверстиям — у самок они расположены очень близко друг к другу, а у самцов гораздо дальше. Этот метод определения применим для всех грызунов (яички у самцов заметны лишь в период спаривания).

У половозрелых хомяков господствует матриархат. После спаривания самки нещадно преследуют самцов; нередко приходится наблюдать, как самка с резким писком бросается на самца. В лучшем случае самки обгрызут им хвосты, но частенько самцы даже погибают от полученных укусов. Поэтому после спаривания рекомендуется разлучать их. При разнообразном питании (фрукты, морковь, салат, овсяные хлопья, всевозможные семена, витамины и фосфат кальция) хомяки очень быстро размножаются. Период беременности у них, как и у других видов хомяков, составляет 16-19 дней. Детеныши (как правило, их бывает 4-8) через три недели становятся вполне самостоятельными. Сено, используемое в качестве материала для гнезда, самка перед родами измельчает на тончайшие волокна и делает гнездо, закрытое сверху. Малыши с такой силой присасываются к матери, что она тащит их на себе, если вдруг поспешно вылезает из гнезда.

Несмотря на то что я постоянно раздаривал молодых животных, мое хомяковое хозяйство вскоре очень разрослось и в стеклянном террариуме длиной чуть больше метра ютилось свыше 50 взрослых особей. Самцов даже издали легко было отличить, поскольку самки у каждого обгрызли хвосты: у кого — напрочь, а у кого — наполовину. Беременных самок я вначале отселял на время родов в специально отведенный небольшой аквариум, но позднее оставлял их в «общежитии», где они и растили свое потомство. (Правда, в таких случаях матери вели себя агрессивнее обычного.) Террариум, в котором содержались хомяки, достигал в высоту примерно 40 сантиметров и не был ничем закрыт сверху, так как мне казалось, что через стеклянную стенку такой высоты им не перелезть. Однако нескольким хомякам все-таки удалось выпрыгнуть, и, когда я обнаружил это, они по вечерам носились взад-вперед по комнате уже не одни, а с подрастающими детенышами. Одичавшие зверьки прогрызли дыру в стене и регулярно наведывались за пропитанием к птичьим клеткам. Однажды вечером я долгое время наблюдал, как зяблик и хомяк ели из одной миски. К дневному рациону птиц, кормящихся зерном, я вынужден был сделать надбавку в расчете на хомяков; иначе полосатые грабители подбирали все подчистую, в особенности в тех клетках, что стояли пониже. Я внезапно слег с воспалением легких и, уходя в больницу, раздарил всех своих хомяков. Но избавиться от сбежавших мне не удалось: они по-прежнему продолжали размножаться. Заряжая капканы кусочком яблока, мы несколько недель охотились за ними, пытаясь выловить их живьем. Когда число отловленных зверьков перевалило за 20 и на протяжении нескольких недель ни один хомяк не попался в капкан, я решил было, что наконец избавился от них. И все же, когда я стал снимать капканы, то обнаружил в них самца и самочку, которые по сей день живы и благополучно плодятся-размножаются.

Так иногда называют тушканчика, который и впрямь умеет прыгать, хотя не слишком похож на мышь. Этих симпатичных зверьков, в отличие от мышей и крыс, не назовешь серыми; у них большие круглые глаза, они ходят на задних лапках, опираясь на длинный хвост с кисточкой на конце.

Первую свою пару тушканчиков я приобрел за 200 форинтов. Их видовую принадлежность мне удалось определить лишь через несколько недель все в том же зоологическом отделе Музея природоведения: большой египетский тушканчик (Jaculus orientalis), распространенный в Марокко, Алжире, Ливии, Тунисе и Египте. На то время, пока мы заключали сделку, владелец тушканчиков решил выпустить их в бетонное кольцо высотой 1 метр, но едва первый из них коснулся земли, как в тот же миг одним скачком и выпрыгнул наружу, припустив так, что даже не видно было, когда он отталкивается лапками. Впечатление было такое, будто на высоте 60-70 сантиметров над землей летит птица. Лишь благодаря случайности нам удалось поймать проворного зверька.

Дома я почти каждый вечер выпускал тушканчиков из террариума, прикрытого сверху проволочной сеткой, и они часами носились по комнате. Гоняясь друг за другом, они часто оборачивались один к другому и соприкасались головами. Я не раз замечал, как они что-то разгребают под шкафом — то ли порошок, то ли пыль, — но оценить их деятельность в полную меру смог гораздо позже, при переезде на новую квартиру. Во многих местах в стене были прогрызены такие дыры, что в них можно было засунуть сразу два кулака.

Два года назад ко мне попали шесть тушканчиков — два больших египетских, два малых египетских (Jaculus jaculus) и два их подвида. Малый египетский, или трехпалый, тушканчик обитает в Африке и Юго-Восточной Азии, он вдвое меньше большого египетского. Все шестеро зверьков прожили в Венгрии больше трех лет, перед тем как попали ко мне. Это очень мирные, дружелюбные животные, они не ссорятся друг с другом и человека не кусают. Днем в укромном уголке они спят все вповалку и иной раз до того крепко, что не просыпаются, даже когда берешь их в руки. Чувствуется, что температура их тела в это время понижается. Зато в вечерние часы они начинают оживать и до утра ведут себя активно. Тушканчики постоянно роются в песке, делают там какие-то ходы и норки, отбрасывая песок длинными задними лапками. Когда насыпаешь им свежего песка, они буквально впадают в экстаз, кувыркаются, купаются в песке… Эти животные склонны к полноте, поэтому при составлении рациона непременно нужно учитывать и их кондицию. Они очень любят семечки подсолнуха, но их можно давать, да и то понемногу, лишь в том случае, если упитанность тушканчиков ниже средней. А вообще им дают смесь проса, щетинника и овсяных хлопьев с кукурузой и двумя-тремя кружочками моркови (на каждого тушканчика) и побольше всякой зелени, главным образом салата. Витаминами и препаратами кальция я обычно посыпал кружочки моркови. Самцы частенько увивались за самками, обнюхивали их, но, к сожалению, ни у меня, ни у прежнего владельца тушканчики не размножались. Вероятно, им нужен большой простор и свобода движения.

Интереса ради упомяну о трех евфратских пятипалых тушканчиках (Allactaga euphratica), которых я опекал в течение нескольких месяцев (они обитают в Ираке, Иордании, Иране, а также в Закавказье и Афганистане). Сами они мельче египетского тушканчика, а уши у них гораздо длиннее. Этот вид тушканчиков не отличается миролюбием, напротив, они очень раздражительны. Стоило протянуть к ним руку, как они с каким-то странным звуком, напоминающим хрюканье, бросались на меня. Одного животного пришлось изолировать, потому что он все время кидался на своих сородичей. Кормил я их той же пищей, что и египетских тушканчиков.