Шел в годы перестройки такой сериал; понятия не имею, в чем там дело было, но весь еще не развалившийся окончательно Союз нерушимый каждый вечер прилипал к экрану. Смотрели его и в Туркмении. В городских квартирах, в богатых домах, в глинобитных развалюхах; где в полном цвете, а где и в немыслимых химических разводах, сквозь которые едва угадывались силуэты актеров, — везде каждый вечер рыдали богатые над своей беспросветной судьбой. И вот в силу каких-то таинственных законов идея овладела массами и пошла в народ…

В ту пору мы с мужем колесили по Туркмении в поисках племенных сук. Конечно же, по закону всемирного свинства породные животные как сквозь землю провалились. Нам предлагали щенков, едва открывших глаза, а горький опыт показал, что в этом возрасте собак из Азии перевозить бессмысленно. Все равно они заболеют и погибнут, лишь только попав в иной климат. Показывали кобелей, для которых эпитет «страшней атомной войны» был явным комплиментом. Приводили животных, чье отношение к породе среднеазиатская овчарка исчерпывалось местом рождения.

В один из дней я впервые услышала роковую фразу, тогда еще не понимая, что под ее знаком пройдет вся поездка. После непременного долгого чаепития и разговоров обо всем, кроме того, что нас действительно интересовало, дошло дело и до собак. Привели показать суку на продажу, она была не из первых красавиц, но вполне добротная: иссиня-черная с крохотным белым пятном на груди и, главное, с породной головой. Проводник сказал, что хозяин готов ее продать. Опять же изнурительно долго подбираемся к вопросу цены, нас она устраивает. Но, видимо, мы слишком легко согласились или торговались не по азиатским канонам, только хозяин спохватывается. Оказывается, он должен узнать согласие своей семьи. Надо же, я-то считала, что на Востоке слово хозяина не обсуждается. Но что делать — ждем.

Где-то через час хозяин вновь возникает на пороге. «Нэт, нэ продам, малчык плакат будэт!» — «Какой мальчик, господи помилуй, почему плакать?!» В глазах хозяина явное смущение: «Ну, этот, сын, нэт, плэмянык!»

Ничего себе, с каких это пор слезы то ли сына, то ли племянника влияют на решение мужчины?! Поминаем привычно, что Восток — дело тонкое, и едем дальше.

В другом селении видим еще одну приличную суку, правда, старовата, судя по сильно стертым зубам, но зато явно рожавшая. Опять чай, опять разговоры о том и о сем и лишь спустя несколько часов — о собаках. Продается — продается, какие деньги? Опять торгуемся, уф, сговорились… Лезу за деньгами. «Падажды, жина спрошу…» Исчезает, а у меня закрадываются в душу нехорошие подозрения — дежа вю, знаете ли…

Кажется, накаркала — стоит в дверях, в землю смотрит: «Нэ, жины плакат будэт…» Интересно, теперь жена плачет. Взгляд мой падает на подслеповатый экран телевизора, где сквозь помехи проступает «Богатые тоже плачут».

Едем дальше. Теперь сцена повторяется с унылым однообразием: чай, разговоры, торговля, сговор и… Плачут по очереди зять, брат, дядя, сноха, несколько сыновей подряд, снова брат и дядя, трехлетняя дочь (пятая или шестая в семье).

Наконец, на одной из погранзастав уже, слава богу, без чаепития и болтовни, сторговываем у шустрого старшины-туркмена суку. Он явно собирается ее «приватизировать», поскольку просит прийти вечером, как стемнеет. Пришли, ждем. Появляется, но один. «Почему не привел, что случилось?» Мнется: «Панымаэш, сукам пропадэт — майор плакат будэт!»

Возвращаемся из очередной поездки в Туркмению. В отличие от прошлых экспедиций мы с мужем хотели не только найти, описать и сфотографировать среднеазиатских овчарок, но и купить нескольких сук на племя. С этой задачей, хоть и не без головной боли, справиться удалось, и с нами на борт поднимаются две взрослые аборигенки.

Признаться, перед полетом я изрядно волнуюсь: суки-то совсем дикие, они в машине-то ездили всего два раза в жизни. Первый раз — когда их везли в Ашгабад, а второй — сегодня, в аэропорт. Ну, машина — это полбеды, мнения собак никто не спрашивал: одну запихнули чуть ли не под сиденье, вторую и вовсе в багажник (принято здесь таким образом собак перевозить), и поехали. А вот как мы с ними будем подниматься по трапу и как они поведут себя на борту — это вопрос почище гамлетовского! Да, они собаки туркменские, к людям добронравные, кусаться вряд ли начнут, но… А что делать, если испугаются, начнут биться, вырываться? Все-таки в каждой килограммов по тридцать пять — сорок есть, а резкость движений и упрямство у среднеазиата такие, что грубой силой с ним не сладишь. Ну что ж теперь — будем решать вопросы по мере их поступления.

Объявили посадку — идем в толпе по трапу. Как назло, этим рейсом летит чуть не пол-Ашгабада: куча детей мал мала меньше, женщины, обвешанные сумками, сумочками, кулечками и пакетиками, да еще и молодой ротвейлер… На удивление наши суки совершенно спокойны. Идут с таким видом, будто у себя в степи только и делали, что летали самолетами Аэрофлота. В салоне занимаем места поближе к хвосту — там больше расстояние между сиденьями — и без особых церемоний заталкиваем сук под кресла предыдущего ряда. Обе дисциплинированно сворачиваются клубочком и, как только завибрировали турбины, крепко засыпают.

Пытаемся поспать и мы, но не тут-то было. Сразу после взлета дети принимаются носиться по проходу, лазить по креслам, выглядывая в иллюминаторы, и поднимают немыслимый галдеж. Ротвейлер решает, что для полноты картины «Утро в Бедламе» его участие просто необходимо, и принимается брехать, то и дело выскакивая в проход. Хозяева затаскивают его за поводок обратно, он упирается, гулко взлаивая, и выпрыгивает из-за кресел каждые пять минут.

Замотанные стюардессы, проявляя чудеса ловкости и героизма, лавируют с подносами и тележками между детьми, уворачиваются от ротвака и улыбаются приклеенными улыбками. Бедные девчонки, даже если такой рейс один из десяти, все равно удавиться впору, а им приходится изображать, как они счастливы обслуживать весь этот дурдом. Больше всего их, конечно, достает собака. Я-то вижу, что пес молодой, но для них он выглядит громадным черным зверем со страшной мордой, украшенной на бровях желтыми пятнами, точно еще одной парой мрачных злобных глаз. Да и вообще, кто сказал, что молодой ротвейлер не кусается? Очень даже может, при его-то невоспитанности.

Слава богу, добрались до Москвы. Самолет заходит на посадку, касается дорожки, долго бежит по ней и замирает; дрожь турбин больше не сотрясает пол. Пассажиры гурьбой устремляются к выходу, и ротвак в первых рядах. Мы сидим, выжидая, пока народ схлынет. Не спеша достаем сумки, вынимаем сук из-под кресел и идем к выходу.

Стюардесса стоит у трапа с совершенно остекленевшими от усталости глазами и механически повторяет: «Доброго пути, доброго пути…» И тут она замечает наших сук: бело-черные карнаухие твари, из каждой получится аккурат по полтора ротвейлера. Стюардесса сбивается с профессионального речитатива и с изумлением спрашивает: «А вы тоже этим рейсом летели?…»

Соединение любви к азиатам и страсти к автотуризму порой приводит к занятным результатам. Во всяком случае, когда наш чешский приятель Иван[12] попросил сдать ему на год кобеля в аренду, чтобы улучшить поголовье в своем питомнике, мы долго не раздумывали. Визу оформили, кой-какие вещички в сумки покидали, Зартая в багажный отсек «Ниссана» усадили и попылили себе в Чехию. Да что там: бешеной собаке сто верст не крюк, ну а нам-то, бывалым путешественникам, что стоит на пару дней в Прагу смотаться?

Под Ельней, правда, «Ниссан» наш, откушавши колхозной солярки, чуть не отдал душу своему японскому богу, но ничего, прочихался… Так что к ночи мы были уже в Бресте, и тут нам поплохело. На многие километры по обочине дороги тянулась вереница машин. «Пятница, — сказал Олег упавшим голосом, — челноки…» Дошло и до нас с Ларисой: «Это очередь на таможню?! Ой, мама…»

Но не время еще было впадать в отчаяние — к нашему красавцу-джипу ужом скользнул некий типчик, о котором только и можно было сказать — темная личность.

— Могу без очереди протолкнуть, — сказал он, — всего двести баксов.

— Ты, мужик, рехнулся? — закаменел лицом Олег. — Мне всего-то и надо кобеля в Чехию отвезти. А за такие бабки я щас отправлю его электричкой, и все дела. Вот, хочешь полтинник?

Мужичонка стер улыбочку с лица. Олег смотрел прямо перед собой, а я стала судорожно прикидывать: «Так, намордник есть. В маленькую сумку переложить самое необходимое в дороге барахло, еды чуток… Вот ведь не повезло, еще будут ли билеты, да и сколько поезд идет, когда б не сутки?»

Жучок заискивающе забормотал:

— Ну командир, ну какой полтинник, я ж не один… Мне б хоть посоветоваться с бригадой. Ну пришли хоть соточку, а?!

— Сказал же, на электричке доедут, не графини!

Смотрю, и Лариса зашебуршилась, сумку открыла и стала вещи перекладывать. Ну и подумаешь, что ж мы с ней, пропадем в дороге, что ли…

«Проводник» обреченно махнул рукой:

— Ладно, я сейчас поток перекрою, как очередная партия пойдет, а вы не зевайте — иначе затрут.

Буквально через десять минут открылся шлагбаум и отважный боец за «капусту», раскинув руки крестом, встал на пути двинувшихся машин. Под вопли клаксонов и ругань водителей мы просочились на терминал.

В соседнем секторе кипела жизнь: там потрошили микроавтобус, выкинув из него груду вещей на перрон и методично снимая обшивку салона. Таможенник нашего сектора мельком просмотрел декларации, где стояли почти сплошь «нет», глянул внутрь машины. Зартай приподнял голову, и пограничник благоразумно отошел.

— Так что же везем?

— Да вот собаку.

— И все? Так вам, наверное, ветеринар нужен?

— Наверное, нужен.

Погранец сгинул где-то в дебрях терминала и вернулся лишь минут через сорок.

— А знаете, ветеринара не будет, он спит.

(Еще б он не спал, в три-то часа ночи… Мы тоже так хотим.)

— Так, может, ветсправку вам показать?

— Да что я вам, ветеринар? Не надо мне вашей справки.

— Так, может, вам кобеля вывести?

— Да зачем мне ваш кобель, я ж не ветеринар. Слушайте, проезжайте, а? Вот не надо создавать тут очередь…

Проехав по польской земле километров двадцать, Петрович приткнул джип к обочине и удовлетворенно вздохнул:

— Все, спим хоть пару часов. А ловко я жичйлу развел насчет «электричкой отправлю»?

— Развел? — охнула я. — Да я уже вещи паковала, поверила.

— И я тоже, — нервно рассмеялась Лариса.

По Польше пролетели со свистом, ну почти со свистом, поскольку на изорванном в клочья дорожном покрытии и 60 км/час давались с трудом. А вот и граница с Чехией, и надо же — никакой очереди. На ее пересечение ушло целых десять минут, поскольку Олег и таможенник никак не могли понять друг друга. Олег рвался заполнить декларацию, таможенник, выяснив, что у нас ничего нет, не понимал, что ж мы в ней писать будем. Диалог крутился, как склеенная магнитофонная лента:

— Дайте декларацию.

— Что вы везете подлежащего декларированию?

— Ничего не везем.

— Тогда зачем вам декларация?

— Написать, что ничего не везем.

— Поезжайте так.

— А декларация?

— Так вы что-то декларируемое везете?

— Ничего не везем.

Все-таки нас выгнали без декларации. Ну пижоны, нет на вас бюрократии, забыли уже Советский Союз…

И вот к вечеру второго дня мы в Праге. Звоню Ивану — вот те на! А он решил, что мы будем не ранее чем еще через два дня. Как же это они тут в своих Европах ездят? В результате Иван на работе, будет только завтра и предлагает нас заселить в загородный отель. Ладно, добрались до отеля — симпатично и даже где-то стильно. Нас ждут, сияя улыбками.

— Конечно, с собачкой можно. Вот это ключ от номера для пани с собачкой. (Ага, собачушечка, немного до восьмидесяти сантиметров в холке не дотягивает.) А вот это, пан, вам с супругой.

Заходим сначала ко мне. Ну Иван дает, и это у них всего-то четыре звезды?! Двухкомнатный люкс с двумя ваннами, всюду красное дерево, кремовые ковры и прочая «новорусская» роскошь.

— Зартай, не сметь! Ты чего творишь?

А чего такого? Ну задрала «собачка» лапу на резную раму зеркала. Хорошо хоть, та рама внизу этакой лодочкой выгнута, а то отмывать бы мне в ночи ковер.

Наутро мы наконец-то встретились с Иваном, попеняли ему на излишний размах при приеме гостей и перебрались в его маленький, но такой уютный дом. Так и объяснили, что мы не «новые русские», вполне даже старые, нормальные то есть, потому с удовольствием едим на кухне и спим на полу, завернувшись в спальники.

Да и Зартай, пока привыкнет к новому месту, пусть лучше будет на глазах. Кстати, надо было видеть, как он шел к своей новой вольере. Иван, пока среднеазиатскими овчарками не увлекся, разводил хаски и в гонках на упряжках участвовал. Вот этих хасок у него в вольерах было десятка два, если не больше. Они, как и все лайки, на месте не сидели, прыгали по полкам, взлаивали, бегали вдоль сетки.

Когда во двор вошел Зартай, хаски дружно заголосили — чужак идет, чужак! Могучий пес на миг остановился и посмотрел в их сторону. Бедных лаечек точно ветром сдуло. Спустя секунду все они сидели по полкам, прижавшись друг к другу, заворожено глядели на нового вожака, и ни одна из них не смела и тявкнуть. Просто картинка: Каа и бандерлоги.

Спустя три дня мы тронулись в обратный путь. И опять застряли на польской границе. В этот раз очереди не было, но таможенники никак не могли понять, зачем мы ездили в Чехию и почему возвращаемся пустыми. На всякий случай пробили «Ниссан» через Интерпол — может, мы хоть джип угнали? Заняло это всего-то шесть часов. Надо же, не угнали, ну так и езжайте себе домой, не создавайте здесь очередь.

Примечания:

1

Появление нервного тика разных групп мышц, развитие параличей и в конечном итоге — отека головного мозга, приводящих к мучительной смерти.

12

См. «Дороги, которые они выбирают».