Вот уже две недели, как начались занятия в школе. Ученики младших классов смотрят на нас с завистью. Видно, думают: «Когда же это и мы станем большими?» Мне кажется, что в этом году и старший пионервожатый стал уделять нам больше внимания. Теперь, прежде чем дать нам какое-нибудь задание, он с нами советуется.

Классная комната у нас другая: она большая и светлая, и все три окна глядят на улицу. А самое главное — наша доска в два раза больше, чем в других классах. Сначала мы удивлялись: зачем нам такая длинная доска? Но потом поняли: ведь чем старше мы становимся, тем сложнее делаются и наши задачи. Порою решение не умещается даже и на такой длинной доске.

Мы чувствовали себя более взрослыми и постепенно отвыкали от прежних игр и ребячьих забав.

Сильно изменился и мой друг Носиршатрама. Наверно, на него здорово подействовали слова Аликула-чабана.

Вчера Носир вдруг признался мне, что совершил бесчестный поступок по отношению к нашему общему другу Шерали. Вернее, даже предательство.

— Предательство?! — изумился я.

— Да, да, именно предательство, — отвечал он. — Я не знаю, что мне делать, чтобы Шерали простил меня.

— Не понимаю! Объясни, в чём дело.

— Скоро поймёшь, скоро всё-всё станет ясным, — пробормотал Носиршатрама.

Не хочет говорить — и не надо. Я не стал допытываться, не до него было: в нашей школе произошло одно чрезвычайное событие.

На большой перемене все мы высыпали на площадку перед школой. Вдруг из-за абрикосовых деревьев, окружающих школьный двор, послышался гудок легковой машины, и у ворот остановилась голубая «Победа».

Наш классный руководитель Мукйм-зода, по-видимому, узнал сидевшего в машине человека и подошёл к «Победе». Дверца открылась, и из машины вышел старичок маленького роста, в очках и в соломенной шляпе. Старичок поздоровался с Муким-зода. Потом ответил и на наши приветствия, внимательно при этом оглядев каждого из нас.

Ребята перешёптывались. Муким-зода так почтительно приветствовал приезжего, что мы подумали: уж не профессор ли этот старичок? Правда, некоторые из нас засомневались:

— Разве профессора бывают такого маленького роста?

— По-вашему, профессора обязательно высокие, как самшитовое дерево, и толстые, как слоны? — смеялись другие и прятались за спины товарищей, чтобы профессор не догадался, над чем они смеются.

Тут прозвенел звонок, и мы разошлись по классам. А приезжий в сопровождении Муким-зода направился в кабинет директора школы.

У нас был урок русского языка. Едва войдя в класс, учительница сказала, что Носиршатраму вызывает директор. У профессора есть дело к Носиру.

«Ага, — подумал я, — значит, приезжий и вправду профессор. Но какое же дело у него может быть к Шатраме?»

Все ребята тут же повернулись и уставились на Носира. Никто не верил, что профессор вызывает только его. Не может того быть! И почему не приглашают председателя совета отряда Кадыра? Или отличников — Карйма и Махмуда? Может, учительница ошиблась? Нет. Говорит, что нужен, мол, один Носир.

Я растерялся. Профессор и Носиршатрама! Какое они имеют друг к другу отношение? «Неужели Шатрама снова что-нибудь натворил?» — подумал я. Но сам Носир был спокоен. Он вышел из класса, не обращая внимания на наши немые знаки.

И как только дверь за ним закрылась, мы забросали нашу учительницу вопросами.

— По правде сказать, я и сама ничего не знаю, — отвечала она. — Узнаем обо всём у Носира.

Ребята поутихли. Учительница хотела уже приступить к уроку, как в класс вошёл сам директор.

— Разрешите Гайрату отлучиться минут на пять? — обратился он к учительнице.

Я последовал за директором, хотя совсем не понимал, зачем я понадобился. Директор молчал, будто дал зарок не раскрывать рта. И, только когда мы переступили порог кабинета, он сказал профессору:

— Вот тот самый мальчик, о котором вы спрашивали. Гайрат Касымов.

Я поздоровался. Профессор встал и протянул мне руку. Он улыбался мне тепло и сердечно, как будто был моим давним другом.

— Садись, милый мальчик, — сказал профессор, указывая мне на диван.

Я присел на краешек и огляделся. Носиршатрамы почему-то в кабинете не было. Профессор раскрыл свой коричневый кожаный портфель и вынул из него лист бумаги. Приготовил авторучку и повернулся ко мне.

— Где ты провёл лето? — спросил он.

— На пастбище, с отцом, — отвечал я.

— И Носир там был? — снова спросил профессор.

— Да. Только он чуть попозже приехал.

Профессор снял очки и потёр рукой лоб, словно хотел что-то вспомнить.

— А знаешь ли ты, дружок, как Носир забрался в Каргасхону? — спросил он.

— Знаю, — отвечал я. — Всё знаю.

— Что же вы там нашли?

— Ничего не нашли, — удивился я, — там ничего не было.

— А кто же нашёл молот и стрелу?

— Молот и стрелу? — изумился я. — Может, Носиршатрама их нашёл, а мне ничего не сказал?

— Но ведь ты сам только что сказал: «Всё знаю».

— Я правду говорю, товарищ профессор. Я действительно ничего не знаю о молоте и стреле. Если бы знал, зачем бы я стал скрывать?

— Верю тебе, — улыбнулся профессор.

Видимо, его интересовало ещё что-то, но я ничего не мог рассказать.

Профессор поднялся и стал прохаживаться по кабинету.

— Каргасхона, Каргасхона… — повторял он.

В дверь тихонько постучали. Вошёл Носиршатрама с узелком в руках. Он запыхался и так взмок, будто попал под ливень.

Носиршатрама развязал узелок и выложил на стол… заострённый камень с дырой посередине, напоминающий молот, и четыре палочки, похожие на ученические ручки. Самый обыкновенный камень и самые обыкновенные палочки. Я бы на них и внимания не обратил.

А профессор схватил камень и стал жадно его рассматривать.

— Ценная находка! — радостно сказал он. — Она свидетельствует о том, что Каргасхона может дать много материалов для нашей исторической науки.

— Эти вещи относятся, вероятно, к первобытной эпохе? — спросил директор.

— Пещера Каргасхона ещё не изучена, — отвечал профессор, — там могут оказаться предметы, относящиеся к разным эпохам.

Он взял палочки, похожие на ученические авторучки, сложил их, и получилась… стрела!

— Видимо, ты сам сломал эту стрелу? — Профессор вопросительно взглянул на Носира.

— Ведь я рассказывал уже, — жалобным голосом начал тот. — Вина моя велика. Из-за этого молота и стрелы я предал своих друзей, поступил нечестно.

— О каком предательстве ты говоришь? — прервал его директор. — Ничего не понимаю!

— Я не хотел, чтобы Гайрат и Шерали знали о моей находке, — в волнении говорил Шатрама. — Поэтому-то, выходя из пещеры, я разломал стрелу и спрятал её под рубашкой. Теперь уж я понимаю, что сломал не стрелу, а нашу дружбу. И письмо вам я послал тайком от друзей. Разве это не бесчестный поступок, не предательство? — Носир расплакался.

Директор и профессор были растеряны. Они не знали, как успокоить парня. Видя, что от него теперь толку не добиться, я попросил разрешения у взрослых и обо всём рассказал сам: как Носиршатрама пропал, как мы его нашли с помощью Полвона, как помогли выбраться из пещеры, как Шерали…

— Значит, — сказал профессор, поглядывая то на меня, то на Шатраму, — в находке этих исторических предметов есть и доля Шерали, а?

— Конечно же, товарищ профессор! — всхлипывая, воскликнул Носиршатрама.

— Знаешь ли ты, где живёт Шерали? — спросил профессор.

Носиршатрама сконфуженно взглянул на меня, и я понял: он позабыл адрес Шерали.

Я продиктовал профессору адрес. Он писал крупными буквами, с длинными хвостами и завитками. Потом профессор бережно завернул в бумагу камень и обломки стрелы, положил свёрток в портфель и, встав из-за стола, сказал:

— Ваша находка представляет большой научный интерес. В скором времени мы пошлём экспедицию в обнаруженную вами пещеру. Возможно, нам потребуется и ваша помощь. Я напишу вам.

На этом беседа закончилась. Профессор крепко пожал нам всем руки, и мы проводили его до голубой «Победы».

Вы, конечно, знаете, до чего любопытны все ребята. Не прошло и недели со дня отъезда профессора, как ребята стали донимать нас с Носиршатрамой своими вопросами: «Ну как? Ну, что нового? Не было письма от профессора? Отправилась экспедиция в горы?»

— Мы люди маленькие, — скромно отвечал я. — Откуда нам знать, лазили ли они в горы?…

Но ребята не унимались. «Эх вы, археологи, — приставали они к нам, — нашли какую-то палку и камень с дыркой — и сразу к профессору! Учёного побеспокоили. Так он и напишет вам. Ждите! Больно нужны вы ему!»

Носиршатраму эти насмешки приводили в настоящую ярость. Он сверкал огромными чёрными глазами и с кулаками кидался на насмешников. И в самом деле, что мы могли ответить ребятам? Мы ведь и сами были в неведении. А результаты обследования пещеры в Каргасхоне интересовали не только ребят, но и наших учителей.

Шли дни за днями, недели за неделями, но от очкастого профессора не было никаких вестей.

Прошло два месяца. Мы с Носиршатрамой уже потеряли надежду получить от профессора какие-либо известия. И ребята больше не приставали к нам с расспросами.

Теперь я порою отводил Носиршатраму в сторону и шептал:

— Слушай, Шатрама, может, твои стрела и молот и в самом деле гроша ломаного не стоят? А ты всему свету раструбил…

— Откуда же мне было знать? — виновато говорил Носиршатрама. — Всё-таки это предметы старины… Я думал, они пользу принесут… исторической науке, — совсем уж неуверенно заканчивал он.

— «Думал»! Плохо ты думал.

— А ты… А ты…

Так слово за слово и заспорим, раскричимся. Он мне: «Лежебока!», а я ему: «Шатрама!»

И вот однажды в субботу на последнем уроке взглянул я в окно и увидел голубую «Победу».

«А вдруг это приехал профессор?» — подумал я.

Этот последний урок казался нескончаемым. А когда он кончился, дверь нашего класса с шумом распахнулась, и к нам повалили ребята из других классов.

— Собрание будет! — кричали вошедшие.

Тут я и вовсе перестал думать о голубой «Победе». Разве было бы собрание, если бы приехал профессор? Нас с Носиршатрамой сразу вызвали бы к директору…

Никто не знал, что будет за собрание. Но народу в класс набралось много — сидели по три-четыре человека за одной партой. Учительский стол покрыли алой скатертью. Класс наш стал похож на зал заседаний.

И вот в класс вошли наш директор и… профессор. Старик положил на стол какие-то свёртки и сел за стол. Мы с нетерпением ждали, что будет дальше.

Ребята с завистью и любопытством поглядывали на нас. А мы и сами-то ничего не понимали.

— Ну-ка, мои помощники, Носир и Гайрат, пожалуйте сюда, на середину класса, — позвал нас профессор.

Мы оба вспыхнули как пламя и подошли к столу.

— Друзья, — обратился профессор ко всем, — Носир и Гайрат оказались первыми исследователями пещеры Каргасхона…

Мы совсем смутились и покраснели больше прежнего. Ну, какие мы исследователи? А профессор уже рассказывал про Каргасхону, о работе первой археологической экспедиции, об интересных находках, которые дают ценные сведения о жизни первобытного человека.

Профессор выразил сердечную благодарность Носиршатраме, Шерали и мне за то, что мы оказали учёным большую помощь в их работе.

— И поэтому, — сказал в заключение гость, — мы решили сделать небольшой подарок нашим юным помощникам.

Ребята дружно зааплодировали.

— Прими на память эту книгу. — Профессор взял со стола свёрток и протянул его Носиршатраме. — Желаю тебе успехов в учёбе.

Тут ребята так захлопали в ладоши, что можно было оглохнуть. Затем наступила моя очередь. Я поблагодарил за подарок.

Когда шум немного утих, Носиршатрама попросил слова.

— Ребята, — взволнованно начал он, прислонившись к столу. — Я должен сказать здесь правду. Я недостоин этого подарка. В пещеру я полез за птенцами грифов и случайно нашёл там стрелу и каменный молот. И никакой я не исследователь, а настоящий шатрама. В пещеру-то я забрался, а вот выйти обратно не смог — грифы не выпускали меня. Кричи не кричи — никто не услышит. Лишь поздно ночью, когда грифы собрались возле своих птенцов и заснули, я подобрался к выходу и стал звать на помощь. И никогда мне не забыть, как я обрадовался, когда услышал голоса моих друзей Гайрата и Шерали. А потом уж Шерали, защищаясь от железных когтей грифов, вывел меня из страшной пещеры. Поэтому я прошу дать этот подарок не мне, а Шерали.

— Правильно! — закричали ребята. — Опомнился Носир! Молодец!

А профессор улыбался и кивал головой. Ему, видно, тоже понравились последние слова Носира. Он хлопнул его по плечу и сказал:

— Теперь ты ещё раз молодец! Успокойся: ваш общий друг Шерали не забыт. Подарок ему мы послали ещё три дня назад.

Сейчас Носиршатрама уже не отстающий и даже не средний ученик. Если не считать единственной тройки за контрольную по алгебре, то он учится так же, как и я. Он перестал проказничать, и мы больше не называем его Носиршатрамой, а просто Носир.

Мой друг так изменился, что все только диву давались. Оба мы мечтали о том, чтобы скорее наступило лето. Ведь у нас уже есть кое-какой чабанский опыт. Мы ещё немного поучимся у Собир-амака и у моего отца, и тогда из нас получатся настоящие чабаны. Мы с нетерпением считали дни. И вот наконец наступил апрель.

Обычно в начале апреля наши отцы возвращались из братского Узбекистана, а точнее сказать — из колхоза Аликула-чабана. Потом целый месяц овцы паслись на сочных лугах возле нашего кишлака. Как только овцы переставали ягниться и ягнята немного подрастали, отары вновь отправлялись на высокогорные тучные пастбища.

Прошла неделя, как овцы вернулись на ферму.

Мы с Носиром были так рады их возвращению, что каждый день сразу же после уроков бежали туда. Пасли овец до сумерек и, только разместив их в загонах, возвращались домой.

Полвон вырос и стал ещё больше, но, как и прежде, ни к кому не ласкался. И как нежно мы ни звали его: «Полвон, Полвон!» — он и хвостом не вильнёт.

Собир-амак с гордостью рассказывал о том, как в течение зимы пёс одолел пятерых матёрых волков. А мой отец уже в который раз повторял, что в жизни ещё не видел столь разумного и сильного пса. Полвон ни на минуту не оставлял отару и не разрешал овцам разбредаться.

Слушая эти рассказы, я вспоминал письма Шерали, в которых он сообщал о подвигах Полвона.

Однажды поздно вечером отец сказал матери:

— Приготовь мне чистое бельё и всё прочее. Завтра на рассвете мы погоним отару в горы.

— Почему так рано? — удивилась мама. — Ведь каждый год вы уводите овец после первомайских праздников.

— Странный ты человек, Гульру. Таких простых вещей не понимаешь, — ответил отец. — Ведь окот уже закончен. Ягнята окрепли. Зачем зря время терять? Для меня главное, чтобы овцы жирели.

Мама не стала спорить и принялась собирать отца в дорогу.

Я сидел опустив голову. Мне не понравилось решение отца гнать свою отару раньше срока. Но ведь вы знаете моего отца — он упрямый человек, всё сам решает, ни с кем не советуется.

Беда пришла в ночь на двадцатое апреля. Я крепко спал, укрывшись тёплым ватным одеялом. Скрип открываемой двери и встревоженный возглас мамы разбудили меня.

На улице было пасмурно и холодно, шёл сильный дождь. В нашем дворе я увидел группу всадников. Кобил-лайлак сидел на лошади, прижимая к себе кого-то большого, завёрнутого в кошму…

Вот что случилось в ту памятную ночь.

Отец мой сдержал своё слово и ушёл с отарой в горы. Правда, он не отогнал овец на дальнее пастбище. Три дня прошли спокойно, а на четвёртый день погода стала портиться. Небо над горами нахмурилось, поднялся ветер, и пошёл дождь. Он сеял, как из сита, целые сутки. На чабанах ниточки сухой не осталось. Мокрые овцы стали тощими, длинноногими. Шерсть на них слиплась и обвисла.

К вечеру похолодало. Ветер переменился — он дул теперь с севера, и дождь тут же превратился в град.

— Касым-ака, — обратился к отцу Собир-амак, — не лучше ли нам спуститься вниз, поближе к кишлаку?

— Чего ты боишься, Собир-бой, ведь зима уже прошла? Это весна капризничает. Через час-другой всё пройдёт, — успокоил его отец.

Собир-амак сильно озяб, но возражать не стал, так как хорошо знал нрав моего отца.

Через час ветер утих, но ненадолго. Вскоре он подул с удвоенной силой. Повалил снег, начался буран.

— Разве не говорил я тебе, что надо было спуститься вниз? — упрекнул отца Собир-амак. — А куда мы теперь денемся?

— Не бойся, Собир, — сказал отец, — ведь не камни же с неба сыплются. Мы с тобой и не в такие бураны попадали.

Отец не терял бодрости. Собир-амак недовольно молчал.

Между тем непогода разгулялась не на шутку. Ветер свистел меж острых скал и швырял в лицо чабанам пригоршни сухого, колючего снега.

Отец попытался погнать отару навстречу бурану, но овцы, сбившись плотной массой, стояли неподвижно, будто их пригвоздили к земле. И в этот момент, словно подхваченные ветром, помчались вниз по склону ослы чабанов. И вся отара, точно внезапно проснувшись, бросилась следом за ними. Ни чабаны, оцепеневшие от стужи, ни Полвон не могли удержать эту живую лавину. Проваливаясь по пояс в снег, чабаны еле двигались за отарой.

Первым не выдержал Собир-амак. Мой отец увидел, как его напарник словно споткнулся о камень и упал лицом вниз. Отец бросился к нему, стал тормошить. Собир-амак был без сознания. Недолго думая отец сорвал с себя халат и укутал им своего товарища.

Нельзя было медлить ни минуты. Из последних сил бросился мой отец вниз, к кишлаку, — звать на помощь. Ледяной ветер пронизывал до костей, снег залеплял глаза. Отец поскользнулся и упал ничком. Сердце его сжалось, в глазах потемнело…

— Пулод! Эй, Пу-ло-од!!! — послышался с улицы тревожный крик Сатым-ака — колхозного сторожа.

Заспанный Пулод-амак в одной нижней рубашке выбежал во двор и открыл ворота. Старик Сатым еле переводил дух.

— Беда, беда! — повторял он. Потом, немного отдышавшись, рассказал: — Отара Касыма спустилась с гор. На овцах лежит снег в пядь толщиной. Но самих чабанов не видно.

— Снег? — встрепенулся председатель. — Уж не буран ли в горах? Сзывай скорей народ!

Сатым-ака побежал будить колхозников. А Пулод-амак оседлал коня и погнал его к отаре.

Шёл дождь, но ледяная короста на спинах овец не таяла. Бедняжки дрожали мелкой дрожью. Полвон бегал вокруг отары и громко лаял. Чабанов нигде не было. Пулод-амак понял, что случилось несчастье.

Со всех сторон спешили к отаре встревоженные люди. Пулод-амак быстро принял решение. Он попросил Кобил-лайлака принести три-четыре кошмы. Нужно было немедленно отправляться на поиски чабанов.

Узнав о случившемся, несколько молодых колхозников оседлали коней.

— Полвон! — позвал пса Пулод-амак. — Ищи! Пёс будто только и ждал этого приказания.

В два прыжка очутился он впереди коней, и все удивились такой его понятливости.

Полвон бежал то вверх, то спускался вниз — вёл лошадей по размытой дороге. Джигиты следовали за ним не отставая и переговаривались между собой, что, мол, пёс этот хоть и умён, а всё же пёс.

Но Кобил-лайлак возразил им:

— Вы этого пса ещё не знаете. У него только что языка нет.

Впереди на снегу что-то темнело: то ли большой камень, то ли неизвестно откуда взявшееся здесь бревно. Полвон подбежал к нему. Всадники спешились и разглядели труп чёрного осла Собир-амака.

Все упали духом.

— Ищи, Полвон, ищи! — крикнул Пулод-амак и яростно хлестнул коня.

Скоро всадники снова увидели что-то едва чернеющее из-под снега. Это был ягнёнок. Малыш ещё не совсем замёрз. Один из колхозников разрыл снег, взял ягнёнка на руки, прикрыл его полой своего тёплого халата.

Полвон бежал дальше. Теперь джигиты больше не спорили о Полвоне и послушно следовали за ним.

Скоро Полвон снова остановился, обнюхал снег и, ухватив что-то зубами, потащил к себе. Под снегом, скрючившись, лежал мой отец.

Пулод-амак приказал двум колхозникам отвезти отца в кишлак, а остальные, не мешкая, двинулись дальше. Они отъехали совсем недалеко, когда Полвон стал разгребать какой-то сугроб.

— Собир-ака! — горестно воскликнули джигиты.

Действительно, перед ними лежал Собир-амак, укутанный в халат моего отца.

Всадники быстро расстелили кошму и уложили на неё Собир-амака.

…Теперь всё это в прошлом. Собир-амак и мой отец побороли смерть и, оправившись от болезни, будто заново родились. Кто знает, что было бы с ними, если бы не наш Полвон? Ведь это он помог найти и отца и Собир-амака.

В тот день я не смог побывать на ферме, потому что мама послала меня за мукой на мельницу. Когда я вернулся домой, то узнал, что ко мне заходил Носир, но не дождался и ушёл.

Я чувствовал себя виноватым перед своим другом. Обещал пойти вместе на ферму и обманул.

Мы теперь с Носиром всюду вместе. Когда мой отец уезжал в санаторий, он просил, чтобы я наблюдал за его отарой. «Не надейся на новых чабанов, — говорил он мне. — Они отару не знают. А ты можешь помочь им». Всё свободное время мы с Носиром проводили в отаре.

Отец ещё просил меня беречь Полвона. Надо сказать, что нашего Полвона прославили на весь Таджикистан. О нём была напечатана заметка в республиканской газете, и даже помещён его снимок.

День клонился к вечеру, на ферму идти было поздно, дома дел нет, и я вышел за ворота.

На улице мальчишки гоняли мяч. Я тоже присоединился к ним — разве можно было отказать себе в таком удовольствии?

— Эй, Гайрат, поди сюда! — услышал я вдруг голос Носира.

Мой друг стоял у обочины и наблюдал за нашей игрой. Я и не заметил, когда он подошёл.

— Ты сердишься на меня, Носир?

— За что?

— Да вот обещал пойти с тобой и обманул…

— Только и всего? Пустяки, — перебил меня Носир. — Слыхал новость?

— Какая новость? Всё ли на ферме в порядке?

— В порядке-то в порядке, — отвечал Носир. — Но прибыли хозяева Полвона — собаку требуют.

— Какие ещё хозяева Полвона? — притворно удивился я. Но на самом деле, услыхав это известие, я весь так и похолодел, даже ноги подкосились.

— Они приехали из дальнего района, за сто двадцать километров отсюда, — начал рассказывать Носир. — Как увидели в газете снимок Полвона, так сразу и пустились в дорогу. Они говорят, что пёс принадлежит их колхозу, что будто бы год назад потеряли пса. «Наш уважаемый, всем известный Иброхйм-чабан, — Носир передразнил кого-то из приезжих, — взрастил Кашкб с большими трудностями, и теперь, потеряв его, с горя бросил чабанить и засел дома».

— Какой Кашко? О чём ты говоришь? А Полвона-то они видели? — спросил я с нетерпением.

— Подожди, не перебивай. Слушай, что дальше было. Подошли они к отаре и увидели Полвона. Но, слышь, какой срам! Как только они позвали: «Кашко! Кашко!» — Полвон, неблагодарный пёс, бросился к этим чужакам и стал валяться у них в ногах!

— Валяться в ногах? — переспросил я, не веря своим ушам. — А ты не врёшь?

Носир даже обиделся.

— Клянусь! — сказал он, распаляясь. — Именно так и сделал этот лежебока! А мы-то сколько ширатолы ему скормили! А?

— Ну, а что говорят люди? — допытывался я.

— Э-э, — покачал головой Носир, — какой ещё шум-то вышел!… После того как Полвон приласкался к гостям, они и вовсе осмелели, — продолжал рассказывать Носир. — Однако кто-то из наших сказал им: «Потеряли собаку, так и ищите её в своей округе. Кто поверит, что мы ходили за сто километров красть вашего Кашко? Видно, ваш старик хитрит».

От этих слов Мамасадык — заведующий фермой того колхоза — как рассердится! Он весь покраснел и начал быстро-быстро что-то говорить, но что, Носир не разобрал. Потом в спор вмешался другой приезжий — Бердимурод:

«Братья, мы сюда не ссориться приехали. Давайте всё обсудим спокойно и тогда решим, кому принадлежит этот пёс».

Как раз в это время появился Пулод-амак. Он приветливо поздоровался с гостями:

«О чём вы тут шумите?»

Выслушав спорщиков, наш председатель опустил голову и легонько улыбнулся.

«И это всё? Да мы вам подарим не одного, а десяток таких Кашко!» — сказал он приезжим.

«Вот спасибо, товарищ председатель! — обрадовался Мамасадык. — Но десяток нам не нужен. Верните одного — нашего Кашко, — Мамасадык сделал ударение на слове «нашего», — и делу конец».

Пулод-амак ответил не сразу. Он, видимо, понял, что дело это не простое, а очень даже серьёзное.

«Во-первых, — начал он осторожно, — надо подумать, как это ваш Кашко мог очутиться здесь, за сто километров от родного кишлака. Во-вторых, у нашего Полвона, — председатель тоже подчеркнул: «у нашего Полвона», — есть хозяин. Пса взрастил старший чабан нашего колхоза — Касым. Жаль, что как раз сейчас Касым уехал в Киргизию лечиться. Но это не беда. Мы расспросим его жену, детей и всё выясним. Пойдёмте ко мне в дом, отдохните с дороги, а дело ваше разрешим завтра».

Гости ушли с Пулод-амаком, а наши колхозники ещё долго толковали о случившемся.

Одни говорили, что приезжие, видимо, правы. Ведь известно, что Полвон появился в кишлаке только год назад.

Другие возражали: хорошая собака не покинет своего хозяина. И все знают, что хозяин Полвона — Касым-ака.

Народ уже начал расходиться, когда появился запыхавшийся Кобил-лайлак.

«Ох, прогадал я, — сетовал он, — опоздал немного, а то бы я им сказал! Как это — Полвон не наш пёс? — шумел Кобил-лайлак. — Я сам принёс Касыму щенка. Спросите у Гайрата, он всё знает».

— Значит, завтра об этом спросят у меня? — Я вопросительно взглянул на Носира.

— А то у кого ж ещё спрашивать? — удивился Носир.

Эта новость прямо-таки сразила меня. Я стоял как оглушённый, не видя и не слыша ничего вокруг. «Что делать? Как поступить? Что я скажу приезжим?»

Носир ушёл, а я всё ещё стоял на дороге, бессмысленно уставившись взглядом в одну точку.

Вконец расстроенный, я поплёлся к дому. Возле калитки меня остановил Кобил-лайлак.

— Слыхал новость? — спросил он меня.

— Только что узнал об этом от Носира. Что теперь будет, Кобил-амак? А?

— Не бойся, всё обойдётся, — уверенно сказал Кобил-лайлак. — Завтра наш председатель вызовет к себе твою мать и тебя. В тебе я уверен. С твоей матерью я только что говорил. Она знает, как надо отвечать. Будь спокоен — Полвона мы из наших рук не выпустим. Смело говори, что, мол, Полвон — ваш доморощенный пёс. Кобил-амак, мол, принёс нам его ещё щенком, а мы, мол, с отцом воспитали и вырастили Полвона. И всё. Об остальном скажу я сам.

— Хорошо… подумаю, — ответил я.

— Да смотри не опозорься, а то председатель рассердится.

Моя мама — человек решительный и находчивый. Но и её смутили настойчивая просьба и уговоры Кобил-лайлака.

Не успел я войти во двор, как она позвала меня:

— Гайратджан, только что у нас был Кобил-лайлак. Рассказывал, что из какого-то дальнего колхоза явились люди и утверждают, что Полвон — их пёс.

— Знаю. Я встретил Кобил-лайлака. Посоветуй, что делать-то будем?

Мама задумалась.

— Сынок, — спустя минуту сказала она, — твоя покойная бабушка говаривала: «Повинную голову меч не сечёт». Поэтому лучше сказать всю правду. Но отец? Как мы ему сообщим об этом?

И мама снова задумалась. Я ждал, что мама скажет сейчас своё последнее слово и успокоит меня. А мама так и не могла решить, что лучше — раскрыть ли секрет Полвона или обо всём умолчать?

— Надо же такому случиться, когда нашего отца нет дома! — досадовала мама. — И Кобил-лайлак вмешивается не в своё дело. Для чего говорить людям неправду?

Ворча, мама вошла в дом и вскоре вынесла конверт.

— Совсем забыла. Отец письмо прислал!

Письмо было написано большими корявыми буквами. Конечно, отец привык держать увесистую пастушью палку, а не тоненькую авторучку. После бесчисленных приветов всем нашим односельчанам (от семи до семидесяти!) он писал:

«Письмо твоё, Гайрат, получил. Рад, что все вы живы-здоровы. А что касается моего здоровья, то должен сказать, что оно с каждым днём улучшается. Собир-амак тоже совсем поправился. Санаторий наш расположен в очень красивом месте. Каждый день нам показывают кино. Товарищи наши — люди хорошие. Два киргиза, один узбек, трое русских и мы с Собир-амаком. Нашего лечащего врача зовут Евдокия Ивановна. Она пожилая женщина, и такая добрая, такая внимательная, словно мать родная… Сынок, ты пишешь, что каждый день ходишь с Носиром на ферму помогать чабанам. Молодцы вы, доброе дело делаете! Мы с Собир-амаком вами очень довольны. У меня к тебе большая просьба, и ты исполни её. Это касается Полвона. Прошу тебя, побереги пса до моего возвращения…»

Я поднял голову и взглянул на маму:

— Слышишь, о чём он просит?

Бедная мама! Она ничего не могла мне ответить.

— Знаешь, сынок, — сказала она наконец, — нам нужно посоветоваться с каким-нибудь умным и надёжным человеком и поступить так, чтобы «ни вертел не сгорел, ни шашлык».

Было уже совсем темно. Я сидел на суфе, прислонившись к стволу карагача, и раздумывал над мамиными словами.

Она сказала: «Чтобы ни вертел не сгорел, ни шашлык». А это значит, что я не должен говорить неправду и в то же время нельзя огорчать отца. Как сохранить Полвона? С кем посоветоваться, кому доверить тайну, которая нет-нет да тревожила меня уже в течение целого года?

Наверное, лучше всего было поговорить с Пулод-амаком. Он человек прямой и любит честных людей. Если Пулод-амак узнает, что Кобил-лайлак подбивал меня говорить неправду, то Кобил-лайлаку не поздоровится. Вот какой у нас председатель!

Пойти к Пулод-амаку? Да ведь у него в доме эти гости! Разве при них поговоришь? Нет, нет, это невозможно.

Утром чуть свет я помчался к Носиру. Тот ещё, конечно, валялся в постели. Но я быстро растолкал соню.

— Ты чего так рано? — спросил Носир, протирая глаза.

И я поведал ему историю Полвона — с самого начала, не скрывая ничего…

Вы спросите, почему я ему доверил свою сокровенную тайну? Вы знаете Носира и вправе спросить об этом. Но теперь он уже не тот Носиршатрама, каким был раньше. Мой друг стал совсем другим. Так кому же ещё я мог рассказать о своей тайне, как не ему?

Носир слушал меня внимательно, даже лоб наморщил.

— Я думаю, — сказал он, когда я закончил свой рассказ, — лучшим советчиком может быть наш учитель Муким-зода. Он нам поможет.

Носир быстро оделся, схватил лепёшку, и мы тут же отправились к дому Муким-зода. Увидев нас в такую рань, учитель понял, что у нас к нему какое-то неотложное дело.

— Ну, рассказывайте, какое у вас ко мне дело? — спросил он, ответив на наше приветствие.

— У нас не дело, — начал я. — У нас тут одно затруднение, но оно кажется нам целой горой.

— Горой? — улыбнулся Муким-зода. — Да ты, может, преувеличиваешь?

— Нет, это действительно так. Вчера я думал, думал…

И я рассказал всё по порядку. И про Кобил-лайлака, как он к нам домой приходил, и о том, как отец меня просил сберечь Полвона, и о том, что мама совсем растерялась, не зная, как лучше поступить, чтобы не разгневать нашего вспыльчивого отца…

Муким-зода выслушал меня, а потом сказал, улыбаясь:

— Это дело не такое уж сложное, как тебе кажется.

Слова учителя успокоили меня. Я облегчённо вздохнул, будто сбросил с плеч тяжёлую ношу.

— Когда тебя позовут и спросят, — сказал учитель, — ты расскажи всё так, как рассказал сейчас. Ведь солнца полою не закроешь. Так же и правду: когда-нибудь да и обнаружится.

— Я так и хотел сделать, — сказал я. — Но как быть с отцом? Вдруг он рассердится на меня? Вы же знаете его характер.

— Никогда он не рассердится, — твёрдо сказал учитель. — Ты ведь скажешь правду, а не ложь, как Кобил-лайлак. Отец твой не любит лжи, не терпит мошенничества. В тот раз он просто, видимо, не придал значения словам Кобил-лайлака. Ты не беспокойся. Когда Касым-ака вернётся, я сам с ним поговорю и всё объясню.

В самом деле, Муким-зода говорил правильно. Отец хоть и вспыльчивый, но человек честный. И ещё я знал, что отец не ладил с Кобил-лайлаком, а нашему учителю верил и очень уважал его. Я надеялся, что и на этот раз отец прислушается к словам Муким-зода.

В школу я пришёл совсем успокоенный. С последнего урока меня вызвали на ферму. «Вот оно, начинается», — подумал я.

Подходя к загону, я услышал возбуждённые голоса. Спорили гости и Кобил-лайлак. Пулод-амак молчал. Увидев меня, он сказал, обращаясь к приезжим:

— Это Гайрат, сын того самого чабана. Я посылал за ним в школу.

— Очень хорошо, — отвечали гости, отворачиваясь от Кобил-лайлака. — Кажется, он неплохой парень. Пусть он скажет правду.

— Я этого паренька знаю, — стал нахваливать меня Пулод-амак. — И учится неплохо, и отцу чабанить помогает. Наверно, и в комсомол собираешься вступать?

— Да, — отвечал я, не поднимая головы.

— Помни, сынок, что комсомолец должен говорить только правду, — сказал мне один из гостей.

Затем Пулод-амак — будто я не знаю, для чего явились сюда эти люди! — рассказал мне о цели приезда соседей.

Я ещё и рта не успел раскрыть, как встретился со злобным взглядом Кобил-лайлака. Он словно говорил: «Будь осторожен! Не забывай о моём вчерашнем наказе!»

Наступила тишина. Вижу, все смотрят на меня. Все ждут, что я скажу. У меня даже в горле пересохло от волнения.

Я начал с того, как прошлой весной мой отец рассорился с председателем и пригнал баранов в колхозный загон.

— Правильно, правильно, племянник! — хлопнул меня по плечу Пулод-амак. — Рассказывай всё подробно.

Ободрённый его словами, я продолжал рассказывать как по-писаному. Когда же очередь дошла до Полвона, о том, как он пристал к моей отаре в степи, Кобил-лайлак беспокойно заёрзал. Ему не стоялось на месте. Он то прикусывал нижнюю губу, то передёргивал плечами, будто спрашивал меня: «Да что ты мелешь?» Однако я не обращал внимания на Кобил-лайлака и рассказал всё, как было.

— Молодец, племянник! — похвалил меня Пулод-амак.

Гости тоже повеселели — чуть на руках меня не качают!

— Спасибо твоим родителям за то, что воспитали тебя честным человеком, и твоим учителям спасибо, — сказал Бердимурод.

А Кобил-лайлак пыхтел, как закипевший самовар. Ему нечего было сказать, вот он и злился.

— Товарищ председатель, — обратился к Пулод-амаку Бердимурод. — Гайрат рассказал правду. Что теперь скажете вы?

— А вот что, — задумчиво произнёс Пулод-амак. — Пусть Полвон, то есть Кашко, ваш пёс. Но я боюсь одного — сегодня вы уведёте пса, а завтра могут явиться с претензиями из других колхозов. А что я скажу им? Я не совсем понимаю, как это Кашко мог оказаться в наших краях, за сто километров от родного кишлака.

— Совершенно верно! — оживился Кобил-лайлак. — Вы не тяните, председатель. Я утверждаю: Полвон наш пёс!

— Как бы там ни было, — продолжал Пулод-амак, — но мне должны быть представлены доказательства, что это именно ваш пёс.

— Какие вам нужны доказательства? — спросил Бердимурод. — Жаль, что пастушьи собаки не имеют паспорта. Будь у Кашко паспорт, мы тут же вам представили бы его.

— А паспорт и не нужен, — улыбнулся наш председатель. — Пусть хозяин вашего Кашко объяснит, где он потерял пса. И если его рассказ совпадёт с тем, что здесь говорил Гайрат, — пожалуйста, забирайте своего Кашко.

— Председатель дал дельный совет, — взглянул Бердимурод на своего спутника. — Больше того, мы привезём сюда самого Иброхима-чабана. Сейчас он болен, потому-то и не смог приехать сам.

— Вот это другой разговор, — сказал Пулод-амак. — Тогда всё станет ясным.

Мы с Носиром по-прежнему после уроков уходили на ферму. Теперь мы выхаживали двух недавно осиротевших ягнят. Ягнята окрепли и стали очень озорными. У этих малышей был прекрасный аппетит. Едва завидев нас, ягнята, смешно взбрыкивая, бежали нам навстречу.

Сегодня мы принесли им ковш овечьего молока из соседнего загона. Ягнята тут же накинулись на еду и быстро опустошили ковш.

— Смотри, кто идёт! — вдруг подтолкнул меня Носир. — По-моему, это за Полвоном.

Я вздрогнул и обернулся. Так и есть, снова приехали гости из соседнего района.

Но на этот раз спутником Бердимурода был полный длиннобородый старик. С ними шли Пулод-амак, Кобил-лайлак и ещё несколько человек. Они направились прямо к отаре, которая паслась сейчас у подножия холма. Эту отару охранял Полвон.

Мы с Носиром быстро потащили своих питомцев в загон, а сами помчались вслед за приезжими. Скоро мы догнали их.

Моё внимание привлёк длиннобородый старик. Он сильно напоминал отца Шерали — Аликула-чабана. Такая же борода, те же усы. Из разговоров я понял, что это и был тот самый Иброхим-чабан. К группе подошёл и поздоровался один из наших чабанов.

— Где Полвон? — спросил у него Пулод-амак.

— Да, наверное, на той стороне отары, — отвечал чабан.

— Ну-ка, старик, — Пулод-амак пристально взглянул на Иброхима-чабана, — проверь-ка. Если пёс твой, он узнает голос хозяина.

— Конечно, узнает, — уверенно отвечал Иброхим-чабан. — Я немало сил и труда потратил, пока взрастил его.

Сказав это, старик приложил ладонь ко лбу. Сначала он внимательно всматривался вдаль, затем громко, во весь голос, позвал своего Кашко.

Мы все замерли: «Сейчас всё решится!» Старик перевёл дыхание и позвал ещё раз.

Вдруг отара раскололась, словно овцы шарахнулись от какого-то зверя. На этот раз они испугались… собственного защитника и сторожа Полвона, который впервые бежал прямо сквозь отару.

Увидев пса, старик радостно вскрикнул. «Мой Кашко, мой Кашко!» — повторял он сквозь слёзы. Полвон мчался стрелой в объятия старика.

Я никогда не видел Полвона таким возбуждённым. Он нагнул морду и стал тереться толстой шеей о ноги старика. Потом лёг на землю, задрав к небу все четыре лапы, что, видимо, должно было означать высочайшую радость. Он как-то странно скривил свои губы, будто хотел засмеяться. Может, и правда Полвон смеялся от радости.

Увидев такую любовь, такую преданность, Иброхим-чабан не смог сдержаться: из глаз его ручьём полились слёзы. И старик поцеловал пса в его лохматую морду.

Все были изумлены. Особенно мы с Носиром, потому что хорошо знали суровый нрав Полвона. И, увидев сейчас, как Полвон ластится к чужому человеку, все поняли, что пёс нашёл своего настоящего хозяина.

— Кашко, — обратился к псу старик, — ты просишь прощения у меня? Нет, это я должен просить у тебя прощения. Это я виноват, что мы расстались.

— Да, Иброхим-ака, — сказал Бердимурод, — теперь ты нашёл своего пса. Но расскажи нам, как ты потерял его.

Покачав головой, старик улыбнулся и, забрав свою белоснежную бороду в горсть, сказал:

— Простите меня, старика. Я нашёл наконец своего Кашко. И не ворошите сейчас старой соломы.

— Правда, вы нашли своего пса, — вмешался в разговор Пулод-амак, — но мы всё-таки хотели бы знать…

— Товарищ председатель прав, — подхватил Бердимурод. — Объясни, как это наш Кашко мог очутиться здесь?

— Всё случилось из-за моей оплошности. Прошлой весной надо было мне поскорее добраться из кишлака до своей отары. Кашко тогда был ещё молодым, и я не доверял его никому, даже своему напарнику. Вышел я на шоссе, и Кашко со мной.

Думаю, на попутном грузовике живо доеду до места. Да не тут-то было. Уже три машины прошли — ни одна не остановилась. Наверное, свирепый вид Кашко пугал людей, сидевших в кузовах, и машины мчались мимо, не обращая внимания на меня. Я совсем отчаялся. А тут вдруг слышу — поезд идёт. Я забыл сказать вам, что неподалёку от шоссе проходит железная дорога. Смотрю, останавливается товарный поезд. На ступеньке последнего вагона стоит какой-то человек в фуражке и спрашивает, куда мне ехать. Я объяснил. «Вы так не скоро доберётесь, — сказал он мне. — Садитесь на наш поезд. Он проедет мимо нужного вам места, там и сойдёте». — «Боюсь я твоего поезда, сынок», — отвечаю…

Тут Пулод-амак не выдержал и рассмеялся. И мы все тоже рассмеялись.

— Правда, правда, я так и сказал: «Боюсь твоего поезда. Ни за что не сяду», — повторил Иброхим-чабан. «А грузовика не боишься?» — спросил человек в фуражке. «А что его бояться? У нас в колхозе двенадцать грузовиков. Я на осле почти и не езжу. Вот уж если и поезд приобретём…» Тут он как расхохочется. «Подожди, будет собственный поезд и в вашем колхозе, — сказал он, — а пока садись на этот». Он повёл меня вдоль поезда и остановился возле вагона без крыши, вроде большого кузова.

«Здесь вам двоим просторно будет», — сказал он. И ещё он велел крепко привязать Кашко. А сам я должен был сесть на какой-то стульчик. Я всё сделал, как мне велели. Площадка вагона была, на мой взгляд, удобнее грузовика. Правда, там нечем было дышать. Площадка на солнце раскалилась, как медь. Поэтому я решил сойти вниз, чтобы немного остыть, сел на землю в тени вагона и… задремал. Очень уж я намучился тогда. Да, видно, я так крепко заснул, что и не услышал, как поезд тронулся. А когда открыл глаза, состав уже шёл вовсю. Крича, ругаясь, проклиная самого себя, я побежал вслед за поездом. Но что толку? И что мне оставалось делать? Разве можно было кому-либо рассказать о том, как я проспал и поезд и своего Кашко? Меня бы лишь на смех подняли! Вот и всё.

Старик кончил свой рассказ, и перед моими глазами вновь возникла долина Дашти-Калон, товарный поезд, большеголовый пёс с обрывком пёстрой верёвки на шее…

Прощай, Полвон! Ты хорошо служил нам, я привязался к тебе всем сердцем и никогда тебя не забуду…

Самарканд.

1959-1960 гг.