Глава восьмая

ПЛЕН В ГОРНОЙ СТРАНЕ

В самом деле, «долгая, долгая это дорога», как сказал Сэм Керраклаф, от поселка Гринол-Бридж в Йоркшире до поместья герцога Радлинга на севере Шотландии, в Горной стране.

Вы едва ли захотели бы пуститься в такую даль пешком.

Чтобы туда попасть, придется идти почти неуклонно на север, пока вы не пересечете торфяные болота и равнины Йоркшира. Потом, забрав к востоку, вы пройдете пустынной стороной, а дальше — богатой сельской местностью с возделанными полями. Если вы поедете поездом, то скоро вас потянет глядеть в окна направо, и вы увидите Северное море, сверкающее под высоким каменным обрывом. Налево от вас будут островерхие башни старинных городов, а потом дымная завеса промышленных центров Дерхема, где в дельтах рек тянутся вдоль берегов большие верфи и где уголь идет и идет поездами к пристаням морских портов.

В дороге вас рано настигнет темная ночь, потому что эта земля лежит далеко на севере, где солнце садится рано, а встает поздно. Но ваш поезд будет идти и идти, кряхтя в темноте, будет мчаться по мостам, пересекая реки, пока наконец не пронесется над рекою Твид, и это будет означать, что Англия осталась позади.

Поезд будет мчаться вперед, сквозь ночь, прогрохочет мимо промышленных городов Нижней Шотландии, где печи и горны в темноте горят ярче, чем при свете дня. За ночь ваш поезд пройдет много мощных мостов, пронося вас через очень широкие устья рек — через «фирты», как их называют шотландцы.

Утром ваш поезд все еще будет мчаться вперед, но теперь местность изменит свой вид. Не будет больше городов, изрыгающих дым. Вместо них вы увидите прекрасную шотландскую землю, которую столетиями воспевали поэты, — синие горы и озера в зеленых берегах и цепи холмов, где пастухи пасут свои стада.

Поезд будет нести вас вперед и вперед, а земля вокруг будет становиться все более дикой, холмы сменятся скалистыми горами, а к озерам — по-здешнему «лохам» — все ближе будут подступать леса. Край будет делаться все нелюдимей — потянутся на большом протяжении вересковые поля, где редко увидишь человека, где еще бродят олени. Вперед и вперед будет мчать вас поезд, к самой северной точке страны.

И здесь, на этой самой отдаленной окраине, находится большое шотландское поместье герцога Радлинга, с хмурым каменным домом, который смотрит в море, на Шетлендские острова — причудливые, опоясанные камнем клочки земли, где жизнь так тяжела, а климат так неласков, что кажется — природа почти все живущее приспособила здесь на новый лад, чтоб оно могло выжить; где лошади и собаки стали маленькими, но зато необыкновенно крепкими, и потому они отлично могут жить на суровой земле с суровым климатом.

Здесь, на дальнем севере, и был новый дом Лесси. Здесь ее кормили и заботливо обслуживали. Еду ей давали самую лучшую. Каждый день ее причесывали гребнем и щеткой, и делали ей маникюр, и учили стоять в самой наивыгодной позе, чтобы в один прекрасный недалекий день она могла поехать на большую собачью выставку и завоевать герцогу Радлингу новую славу.

Она терпеливо подчинялась всему, что выделывал над нею Хайнз, как будто понимала, как бесполезно было бы противиться, но каждый день незадолго до четырех в ней что-то пробуждалось и навык всей прожитой жизни звал ее идти. Она принималась скрестись в решетку своего загона или кидаться на загородку, пытаясь через нее перескочить.

Она ничего не забыла.

… В чистой, бодрящей прохладе воздуха Горной страны ехал верхом по звериному следу герцог Радлинг. Рядом с ним на своем резвом жеребчике ехала Присцилла. Жеребчик круто выгибал шею и весело припускал в галоп.

— Руки где? — гремел герцог. — Вот как нужно. Теперь слегка осадить. Твердой рукой.

Присцилла улыбнулась. Ее дед считал себя высшим авторитетом касательно всех животных и, когда ехал верхом, не мог воздержаться от бесконечных наставлений. Но на самом деле он весьма гордился верховой ездой Присциллы, и она это знала.

— На то и дала тебе природа руки и ноги! — орал он. — Ноги — чтобы подгонять коня, руки — чтоб осаживать. Тут надо работать и ногами и руками!

Герцог выпрямился в седле и приготовился показать на примере, но его крепкий мышастый жеребец терпеливо бежал все тем же шагом, не меняя ни быстроты, ни аллюра. Сказать по правде, если бы герцог, несмотря на свои годы, вел себя как ему хотелось, он бы до сих пор ездил на самом что ни на есть норовистом верховом коне; но вся его родня на особом семейном совете сговорилась этого не допускать, и ему оставили только одного надежного, небрыкливого конька, который и был сейчас под ним. Присцилла знала и это, а потому она кивнула головой, как если бы его неторопливый конь только что сменил гордый галоп на иноходь.

— Ага, дедушка, я поняла, — сказала она.

Герцог довольно выпятил грудь. Потому что он и в самом деле был очень доволен. На старости лет мало в чем находил он столько утехи, как в своей внучке, и ничего не ждал с большей радостью, чем этих дней, когда он мог совершать с ней прогулки, пешком или в седле, по своему северному поместью.

— Смотри, что за погода! Дивная! Чудесная!

Он это выкрикнул с гордым видом собственника, как будто он один, герцог Радлинг, распоряжался и этим соленым привкусом в воздухе, и мягким солнечным пригревом.

— Все лето здесь! — радостно объявил он. — Все лето! Потом, к осени, назад в Йоркшир. Там мы тоже неплохо поживем вдвоем.

— Но ведь осенью я уеду в школу. Я буду далеко, дедушка, в Швейцарии!

— В Швейцарии!

Герцог прокричал это слово таким громовым голосом, что жеребчик под Присциллой шарахнулся в сторону, проделав пять-шесть стремительных скачков.

— Но мне же нужно в школу, дедушка!

— Чушь собачья! — гремел герцог. — Посылать девчонок в школы за границу, чтоб они выучились стрекотать на иностранных языках, как мартышки! Никогда не мог понять, для чего существуют иностранные языки, или уж если они существуют, зачем разумному человеку на них разговаривать. Посмотри на меня. Для меня хорош и английский. Я за всю свою жизнь не сказал ни слова на каком-либо другом языке и ведь отлично обошелся, верно?

— Но ведь вы бы не хотели, чтобы я выросла необразованной, дедушка?

— Необразованной! Ты достаточно образованная. Вся эта модная чепуха вовсе не образование… Учить девчонок стрекотать на каком-нибудь бессмысленном языке, который знают толком только иностранцы, — модная чепуха, вот это что, по-моему! В мое время людей учили чему следует.

— А чему следует учить, дедушка?

— Вести дом, вот чему. В мое время девочек воспитывали так, чтоб они могли выполнять свою обязанность — вести дом, как следует быть. Нынче им забивают головы всякой чепухой. Фу-ты, ну-ты, новое поколение! Вырастают дерзкими. Вечно возражают старшим. Никакого уважения к возрасту, да. Ты только попробуй мне возражать — нипочем не позволю! Больше я не допущу никаких дерзостей! А ведь ты у меня дерзкая, правда?

— Да, дедушка.

— Да? Да? Ты посмела прямо в лицо сказать мне «да»?

— Пришлось, дедушка. Вы мне велели не возражать вам, а если б я сказала «нет», так ведь это было б возражением?

— Гхы-гхым! — промычал герцог. — Гхым!

Он с торжеством погладил свои пышные белые усы, как будто выиграл бой. Потом сверху вниз посмотрел на внучку, на ее длинные льняные волосы, которые буйно выбивались из-под задорной жокейской шапочки и падали волнами на ее обтянутые джемпером плечи. Он откашлялся, пофырчал и опять распушил усы, затем улыбнулся и закивал головой.

— Да, ты дерзкая маленькая женщина, — сказал он. — Но ты не безнадежна. Знаешь, ты как раз такая, каким был я в твои годы. Ты похожа на меня, вот в чем дело. Ты пошла в меня — ты одна изо всей семьи! Так что ты не безнадежна.

Лошади зацокали подковами по вымощенному булыжником конному двору, и, едва лишь конюх подбежал принять их, герцог вскипел.

— Не держи его за голову! — орал он на конюха. — Терпеть не могу, чтобы кто-нибудь придерживал коня за голову, когда я схожу с седла. Я прекрасно могу сойти с седла без чужой помощи.

Шумя и клокоча в злобной своей манере, герцог стоял, пока Присцилла возилась с подпругой и отводила своего конька в его стойло.

— Вот это правильно! — закричал он тем голосом, который у него считался самым ласковым. — Нельзя позволять девчонке ездить верхом, если она не умеет ни оседлать коня, ни задать ему корм. Коли ты сам чего не умеешь, ты никогда не сможешь приказать другому сделать это как следует.

Так, в добром расположении духа, старик и его внучка пошли рядом мимо конюшни к господскому дому. И вот, когда они проходили вдоль низкого каменного строения, Присцилла остановилась. Потому что вдоль строения тянулись собачьи дворики. В каждом дворике прыгала с сумасшедшим лаем собака — в каждом, кроме одного. В нем была трехцветная красавица колли. И она не лаяла, не прыгала. Она стояла, повернув голову к югу. Она глядела в пространство.

Ради собаки и остановилась Присцилла.

— В чем дело? Что там еще? — вскинулся герцог.

— Колли. Дедушка, почему она на цепи?

Герцог передернулся и перенес свое внимание на собаку. Секунду он стоял молча, потом в нем как будто что-то взорвалось. Голос его раскатился громом по конному двору и псарне:

— Хайнз! Хайнз! Куда он спрятался, этот человек? Где он?

— Иду, сэр! Иду! — донесся голос Хайнза, и в тот же миг щуплая фигурка в клетчатом пиджаке выбежала с другой стороны. — Да, сэр. Я тут, сэр.

Герцог круто обернулся.

— Это еще что! Нечего хорониться за моей спиной! — орал герцог. — Почему собака на цепи?

— А так что я посадил ее на цепь, сэр. Она раздирает и раздергивает проволочную сетку. Я десять раз чинил, но каждый день она опять принимается за свое. Вы мне приказали крепко держать ее на запоре, и чтобы…

— Насчет цепи я не приказывал. У меня еще ни одна собака не сидела на цепи, поняли?

— Да, сэр.

— Так не забудьте. Ни одна собака… никогда!

Герцог снова круто повернул, едва не отдавив Присцилле ноги. Он посмотрел на нее сверху вниз, потому что она дергала его за рукав.

— Дедушка, у нее неважный вид. Она мало двигается. Что, если мы станем брать ее с собой на прогулку? Она такая красивая!

Герцог покачал головой:

— Нельзя, дорогая. Она тогда будет не в форме.

— Не в форме?

— Именно. Ее готовят на выставку. Она должна взять первый приз. Если мы станем брать ее с собой, дадим ей дико носиться, она наберет… уф!.. наберет репья в шерсть, и «гамаши» у нее издерутся и попортятся. Нельзя, понимаешь?

— Но ведь ей же нужно двигаться?

Они оба смотрели на собаку за решеткой. Лесси стояла, не удостаивая их взглядом, точно она королева, а они существа, стоящие настолько ниже, что она их и не замечает.

Герцог поскреб подбородок.

— Да. Ей надо дать возможность больше двигаться, вот что я сказал бы. Хайнз!

— Да, сэр?

— Ей нужно гулять. Позаботьтесь, чтобы она каждый день выходила на прогулку.

— Она опять попробует сбежать, сэр.

— Возьмите ее на сворку, идиот вы! Вы сами будете ее прогуливать. Для моциона. Мне нужно, чтобы собака была в самом лучшем виде.

— Слушаю, сэр.

Герцог с Присциллой повернули к дому. Хайнз посмотрел им вслед. Едва они исчезли из виду, он яростно надел шапку. Он утер рот тыльной стороной руки, потом обратился к собаке.

— Значит, вам нужно гулять, сударыня, да? — сказал он. — Так! Я еще должен водить вас на прогулку. Только этого мне не хватало!

Но собака не обернулась на его голос. Она стояла, натянув до отказа цепь, и глядела по-прежнему прямо вперед — глядела на юг.