16

С каждым днем Музлан мне нравится все больше и больше. Не избалован и даже, наверно, не привык к ласке. Не назойлив, как Бобик. Хоть погладят его, дадут хлеба — ни за что не вильнет хвостом. И как он выдерживает? Ведь невозможно быть спокойной, когда гладят или разговаривают с тобой. А Музлан с достоинством отходит в сторону или присядет рядом с Андрюшкой и будет серьезно смотреть по сторонам и лишь изредка на человека. И когда подзывают его, подходит не так, как мы, дворняжки, повизгивая, вихляя задом, поджимая хвост, визжа от восторга — ведь хочется, чтобы человек знал о твоей радости и благодарности.

Как бы стать похожей на Музлана? Вот Любушка позвала меня. Хотела, как всегда, метнуться к ней, но вспомнила: Музлан, не торопясь, идет на зов, и никто не обижается, наоборот, с восхищением глядит на него. Сделаю вид, что не расслышала. Нет, сделала вид, что расслышала, — вильнула хвостом, чтобы Любушка не обиделась, но пусть думает, что я занята: обнюхала тряпку, откинула ее, снова обнюхала. «Ну, Да-амка!» — крикнула Люба. Что же я делаю? Музлан, может, потому не торопится, что о важном думает. А я о чем думаю? Нарочно тряпку треплю. Бросилась к Любушке: не обижайся.

Чего мне равняться с Музланом? Он серьезный пес, много видел, а я что — кроме своего двора? Он дружил с умными собаками… Как он умеет себя вести! Постучит лапой в дверь летней кухни. Откроют. Посмотрит на хозяйку, а потом по сторонам, словно ему неловко просить. С рук не берет. Только с земли. Скажем, Бобка, да что там говорить, и я тоже — позови — прибегу, заранее облизываясь, знаю, будет подачка. А Музлана подзовешь — не торопится. Оно и понятно: не надо отбивать барашка от волка, не надо выручать человека из беды. Знает он, будут пустяки: дадут хлеба или конфет. А это для него не самое главное, как, скажем, для Бобика. За свою жизнь Музлан всего навидался, голодал и наедался до отвала. Набегавшись, собирая отару, намерзшись на студеном ветру, устав, как человек, он, конечно же, любил сытно поесть, обсосать мосол. Но сейчас его занимало что-то другое, может, тоска по чабанам, знакомым собакам, горам? Многое ребята рассказывают о нем. Не знаю почему, но я поняла — Музлану тоскливо в нашем дворе.

Мне иногда кажется, что он жалеет Бобика, хотя виду не показывает.

Был ли когда-нибудь он на цепи? По всему видно, не любит привязь. Зато понравилась ему Марта. Удивляюсь, чем? Когда хозяйка гонит ее в стадо, Музлан идет за ней и долго смотрит вслед.

— Пошли к Никитичне, — отвлекаю его. — И тетя Аня спрашивала про тебя. Поглядим, что делает Босой. — Но он словно не слышит.

— Ты чего же, Музлан, приуныл? Пора привыкнуть, — сказала тетя Катя. — Ладно, сейчас я вас с Дамкой угощу картофельными пирожками.

Музлан не сразу взял пирожок, посмотрел на тетю Катю, как бы спрашивая: «А вам не жалко?» Что ты, Музлан, — она всегда дает вкусненького, ешь скорей. Она радуется, когда едят и хвалят ее пирожки.

Музлан взял в зубы пирожок и еще поглядел на тетю Катю, мол, я не тороплюсь есть и вообще могу его положить. И я, Музлан, не тороплюсь, когда она дает хлеб, а вот с пирожком медлить никак не могу… До чего ты умный и терпеливый, Музлан! Попробую когда-нибудь и я так. Конечно, когда совсем буду сытая.

Тетя Катя пошла в огород! И мы за ней. Музлан внимательно смотрел, как она копала землю. Понюхал вскопанное, подошел к тете Кате, вдруг закинул ей лапы на плечи и лизнул в ухо. Она, гладя его, приговаривала:

— Ничего, привыкай к нам. Тебе неплохо будет у нас.

— Плохо, плохо, — сказала я. — Он сам не свой.

Музлан опустился на четыре лапы и медленно пошел прочь.

Почему ты уходишь? Неужели равнодушен к нашему дому?

— Тебя очень любят наши хозяева, — тявкнула я ему.

— За что? — почему-то с горечью посмотрел на меня.

Я растерялась. Да, за что? А меня за что?

— Ты нравишься людям.

— Эх, Дамка, Дамка… Скучно бродить по двору, скучно стоять возле хозяев…

Всю жизнь помогал людям, почему же ему скучно с ними? Неужели разлюбил людей?

— Я вижу во сне горы… И пастухи зовут меня. Плохо им без меня. Если бы я мог вернуться туда…

А мне кажется, милей нашей деревни нет места.

— Идем к хозяйке, — позвала я. — Она рада нам, а мы бросили ее.

— Нечего мне там делать.

Я вернулась. Тетя Катя копала, разбивая комки лопатой, а я обнюхивала мягкую землю.

— Не мешай, Дамка, а то под лопату попадешь! Посиди спокойно.

Неужели Музлан ушел, чтобы не мешать, раз уж не может помочь? А я не хочу уходить, я знаю, без меня тете Кате будет скучно.

Я проснулась от громкого крика гусей. Они заступались за «барыню», которая ушла с насиженных яиц. Непонятный все-таки народ эти гуси.

Вслед за матерью встают Тамара с Димой. Сначала у них дружный разговор.

— Даешь прикурить трактористам. Грубишь, говорят.

— Лодыря и кнутом не жалко стегануть.

— Правильно, сеструха. Ты и ко мне построже.

— А ты что думаешь? С ними ругаюсь, а на тебя сразу рапорт накатаю, имей в виду.

— Не напишешь. Брат у тебя знает, как работать…

— Вот и давал бы полторы нормы, — перебила Тамара.

— Тебе все мало, не приставай.

— Чего на свое начальство напустился? — вступился отец.

— У нее только «скорей» да «побыстрей», премии грозится лишить… Не любят ее механизаторы.

— Не нужна их любовь, пусть делают, как нужно.

Премии за перевыполнение любят получать, а поднажать, когда позарез надо, — шалишь! Ведь знают: не хватает комбайнеров, хоть разорвись.

— Да тебе не угодишь никогда!

— Не мне — земле угодите… Горох сохнет, высыпаться начнет, срочно надо убирать и вспашку делать.

— Мы из кожи лезем и ночь прихватываем.

— Не все из кожи лезут, иначе еще вчера закончили бы.

— Будет вам на день глядя, — сказал отец. — Все скопом взялись бы да и покончили с горохом. Я тоже завтра иду помогать.

— Садись, подвезу. — Тамара села на мотоцикл.

— На своих двоих скорей доберусь, — отмахнулся Дима.

Когда Дима ушел на работу, отец сказал тете Кате:

— Подумать только, какой махиной сын управляет: К-700, двести пятнадцать лошадиных сил, легко сказать! Помнишь, ехал по нашей деревне первый трактор, как раз на пасху: трещит, дымит… Старушки шли в церковь, увидели «нечистую силу», закрестились, запричитали, бросились прятаться.

Мне очень хотелось посмотреть на самый большой и сильный Димин трактор, но меня совсем расстроил Музлан. Что-то неладное с ним, а что — не пойму. Подбегу, спрошу, а он молча отвернется и уходит, глядит вдаль или подойдет к Бобику и возится с ним. Бобик рад ему сильней, чем Любушке или Андрюшке.

Музлан почему-то не может просто так ходить по двору, как я, как Бобик. Первые дни он, видно, осваивался. А потом, когда все знакомо стало, — пошел по деревне. Я опасалась за него, как бы не покусали, задир у нас хватает. А он ни одной собаки не знал. Обычно на незнакомых обязательно кто-нибудь да набросится с лаем. Никто на Музлана даже не гавкнул. Чуют, что пес серьезный.

Потом перестал по деревне ходить. Я поняла, что он не может жить, как все наши собаки. Ходил по двору, похожий на нашего хозяина, который, когда совсем ничего не делает, тоже все шагает туда-сюда. О чем он думает в это время? Про других собак-то я знаю почти все, какие они, а Музлана не понимаю. Все жду от него чего-то хорошего. Но чего? Ведь вот смотрит на меня, и, кажется, недоволен, будто говорит: «Ну чего крутишься по двору? Неужели тебе это нравится? Всю жизнь, наверно, так крутилась». Ребята звали его на речку, в лес. Идет за ними не спеша, с достоинством, зато я от радости ношусь, пока, задохнувшись от усталости, не ложусь поближе к Музлану.

Увидел его пастух и сказал Андрюшке:

— Был бы помоложе — попросил бы его у тебя.

— Старенький, пусть отдыхает. Его в геологической партии Пенсионером звали, так он сердился.

— Конечно, все хотим быть помоложе.

Но что с Музланом! Оживился, обнюхивая пастуха, закинул ему лапы на плечо, хотел даже лизнуть. Еле увел его Андрюшка домой.

— Не сердись, — пыталась сказать я. — Все у нас хорошие, не только пастух. Надо ласкаться к людям.

— Не умею.

— Поучись у меня.

— Зачем? — Музлан фыркнул. — Видел, как надоедаешь людям. Неприятно смотреть.

Но все же Музлан немного меня послушался и вечером сел возле тети Кати, стиравшей белье. Я обрадовалась: привыкай, привыкай к ней. Вот она вытерла руки полотенцем и направилась встречать корову. Смотрю, Музлан пошел следом. Вскоре они вместе привели Марту. Когда она зашла в денник и хозяйка положила перекладину, Музлан лег возле. Он и по утрам стал помогать выводить Марту. Однажды, когда с Андрюшей встретили Марту, и она ринулась зачем-то в сторону, Музлан вдруг рявкнул: «Куда пошла!» — Молодец, Музлашка, соображаешь, — похвалил Андрюша, а дома сказал: — Мама, Музлан сможет провожать и встречать Марту.

И вот утром хозяйка открыла денник и сказала:

— А ну, Музлан, веди Марту в стадо. Веди.

Музлан покрутился вокруг, словно не веря, что ему доверяют, потом подошел к Марте и гавкнул. Корова послушно зашагала через двор к открытым воротам. Музлан оглянулся на хозяйку, а она рассмеялась:

— Иди, иди, помощничек, попробуй, — доведи Марту.

И он повел. Я бежала рядом, но он не обращал на меня никакого внимания, шел потихоньку за коровой. Марта оборачивалась, приостанавливалась, но Музлан добродушно и негромко лаял. Марта пошла со стадом, и Музлан, видно, не хотел возвращаться.

— Идем домой! — позвала я. Он остановился, потянулся, радостно взвизгнул и зашагал рядом с пастухом. Пастух равнодушно взглянул на Музлана, но тот шел, не отставая. И я побежала за ним: неужели пойдет пасти? Теперь пастух посмотрел на Музлана внимательнее.

— Что, Пенсионер, не сидится?

Он опустил голову, но вдруг так взлаял, что коровы вздрогнули. Какой голос приятный! Куда нашим собакам до Музлана!

Пастух остановился. Пес подошел, поднял морду и долго-долго смотрел на него, мол, возьми меня, пригожусь.

Музлан просит, а я переживаю: «Возьмет или не возьмет?»

Пастух погладил его, улыбнулся, потрепал голову.

— Айда, Пенсионер… Учить тебя не надо. Здесь не горы, полегче.

И они пошли. А я побежала домой. Что творилось с Бобиком — будто взбесился! Где Музлан? Я хочу с ним! Не визжал, не лаял, только хрипел, терзая цепь…

Ушел, ушел с пастухом Музлан! Жалко было, что он уходит на целый день, но я и обрадовалась: снова хозяева обратят на меня внимание, снова Любушка будет со мной играть и разговаривать. Но все равно очень грустно. Никогда так со мной не было. Тетя Катя посмотрела на меня и рассмеялась:

— Что с тобой, горюшко? Хвост поджала, голову к земле гнешь, словно провинилась. Какая у тебя-то печаль?

Ну что тут ответишь!

— Уж не по Музлану ли скучаешь?

Я так и подпрыгнула. Да, да — вот почему мне грустно! Я забегала по двору. Как он там? Есть коровы смирные, а есть такие, что и на рога могут поддеть, это не овцы. Сумеет ли Музлан пасти? Не будет ли пастух его ругать?

Ох, Любушка, скорей бы коров пригнали…

— Сейчас принесу хлеба с маслом, — сказала Любушка. Будто кроме еды мне ничего не надо… Я залезла а будку и стала ждать. А потом выбежала за деревню, прислушалась: не замычат ли вдали коровы, не защелкает ли бич, не услышу ли приятный лай Музлана?… Знала, что еще рано, но я ждала, ждала…