Наконец-то перехитрили!

Два месяца мы занимались съемками барасинг и тигров в Канхе, но в марте когда установилась дивная погода и солнце пригревало в меру, сделали перерыв — отправились в Шри-Ланку и провели там месяц с небольшим. Может показаться, что постоянные переезды между разными областями Индии и Шри-Ланки должны были нарушить налаженный ритм, на самом же деле мы таким образом успевали сделать гораздо больше. Утомительно, зато эффективно.

В Канху мы вернулись в конце апреля, когда воцарился изнуряющий летний зной. Однако январские и февральские дожди внесли поправку в обычную картину. Заметно прибавилось зелени; правда, обилие водопоев в этом году для нас оказалось минусом. В 1977 году все зверье собиралось у нескольких жалких прудиков, теперь же воды было хоть отбавляй. Оленям и тиграм хорошо, но снять тигра у водопоя будет куда сложнее…

Квартет в составе тигрицы и трех двухлеток переживал трудную пору. Парку от них было все меньше проку — они по-прежнему резали привязанных буйволов, однако уходили от добычи на рассвете, так что туристическая отрасль ничего не выгадывала от подкармливания. В районе Кисли обитали две тигрицы с тигрятами поменьше, и, хотя они были не так привычны к людям, администрация парка стала направлять туристов туда. К тому же четверка все равно вот-вот должна была распасться, и оттягивать этот момент подкормкой не следовало.

Мне посоветовали переключиться на более доступных кислинских тигров, но я хотел провести минимум еще две ночи в старых засадках, подслушивая, чем заняты тигры. Будет ли крупный самец ревом доказывать свое главенство? Остались ли молодые самцы в этом районе или уже покинули его?

Ответ был неожиданным и весьма позитивным.

Пополудни я выехал на разведку верхом на слоне, славном надежном Понме, которым правил махоут Фул Сингх — лучший следопыт Канхи. Меня сопровождал Монглоу, мой неизменный помощник при сооружении маханов. Он быстро и ловко лазает по деревьям, и, невзирая на языковый барьер, мы стали очень хорошими друзьями, пока мастерили платформы между небом и землей. Монглоу упорно говорит со мной на хинди, считая, что я обязан понимать столь немудреный язык. Что ж, я и впрямь кое-что усваиваю при таком методе обучения…

Монглоу не любит передвигаться верхом на слоне, предпочитает идти сзади за слоном. Однако на этот раз ему пришлось изменить своей привычке. Едва тропа через бамбуковые заросли вывела нас к реке, как раздался кашляющий рык и от воды отпрянул спугнутый нами тигр. Монглоу бросился к слону, я поймал его за руку и подтянул наверх. Так выяснилось, к моему удивлению, что он относится к тиграм с большим почтением. А последующие наблюдения научили меня, что от молодого тигра можно всего ожидать. Испытывая свои силы, он способен на глупости, которых опытный зверь никогда себе не позволит. К тому же молодой тигр, начиная самостоятельную охоту, испытывает голод гораздо чаще, чем когда родительница заботится о его пропитании.

Мы добрались до дерева, где помещался мой первый махан. Платформа была в полной сохранности, и, забравшись наверх, мы принялись натягивать маскировочную сеть. Внезапно Фул Сингх тихо свистнул, привлекая мое внимание, я поглядел вниз — и увидел тигра, который сидел под деревом на камне, дыша разинутой пастью. Он с любопытством разглядывал нас, нимало не удивленный и не озадаченный тем, что среди ветвей хлопочут две большие обезьяны.

Вечером, когда мы, приведя в порядок махан, спустились к речке верхом на слоне, я увидел картину, которую никогда не забуду. Около двух широких заводей, обрамленных нагромождением каменных глыб, мы застали трех наследных принцев. Они величественно возлежали каждый на своем камне — примерно, как на последнем фото в этой книге, только свет был совсем слабый. Тигры взирали на нас с великим спокойствием (ночь — тигриная пора), и хотя во время предыдущего посещения Канхи я встречал их достаточно часто, в такой царственной позе никогда еще не видел. Увы, вечерний сумрак не позволил запечатлеть на пленке это прекрасное зрелище, незабываемое произведение искусства, воспроизведенное сетчаткой.

Ночи в засидке подарили мне много интересного, звуковой фон отличался изысканным разнообразием. У реки с ее заводями собираются все птицы, так что вечером и утром слышен их многоголосый хор. И я не представляю себе более могучего звука, чем близкое рыканье тигра в ночи. Тревожные сигналы оленей и павлинов извещали о том, что приближается полосатый, а когда я сам изображал глухое рыканье, мне тотчас отзывались с трех сторон! Свою позицию обозначали старший, доминирующий самец, тигрица и, вероятно, самый рослый из молодых тигров. Тот факт, что свой голос возвысил один из молодых, наводил на любопытные размышления: как-то будет поделена территория между ним и хозяином в ближайшем году?..

Особенности поведения тигров будут и впредь занимать меня и многих других. В длинном ряду книг на эту тему ответов хватает, да только вряд ли их можно считать исчерпывающими. На основе моих наблюдений (всего за три года, но это были напряженные годы) у меня сложился взгляд на трех крупных представителей кошачьих — леопарда, тигра и льва — как на грани одного и того же явления: перед нами сильный хищник, необходимый для становления диких копытных и отработки их качеств, почему каждый из названных видов и развился сравнительно поздно в масштабах эволюции в соответствии с наличной добычей. По сути поведение их очень сходно, а особенности обусловлены как областью происхождения, так и животными, на которых они охотятся.

Что же у них общего? Прежде всего основные приемы охоты. То, как они подкрадываются к добыче, молниеносно атакуют и, крепко держа когтями жертву, эффективно умерщвляют ее, кусая в загривок и хватая за горло. Все это типичная техника кошачьих. Виды, ведущие обособленный образ жизни, охотятся в одиночку; впрочем, то же в принципе можно сказать и о львах, хоть иной раз и похоже, что лев гонит добычу на другого члена прайда. Постоянных приемов стайной охоты, как у собак, не сложилось. Большим кошкам это и не нужно, зато уступающие им массой представители собачьих должны сотрудничать, чтобы одолеть крупную добычу. Для них важны выносливость и умение окружать жертву, тогда как главное в охотничьих приемах льва — неожиданность и шоковое действие атаки; это относится также к тигру и леопарду.

Лев — единственный представитель рода, ведущий действительно стайный образ жизни. Это и понятно, поскольку данный вид складывался на открытых травяных просторах, изобиловавших добычей. Более типичный для кошачьих одиночный образ жизни тигров и леопардов несомненно связан с тем, что в их областях обитания копытных было меньше и это затрудняло охоту. Однако при обилии корма (как я увидел в Шри-Ланке) социальные связи прочнее, крупный самец намного легче мирится с присутствием молодого сородича, сопровождающего самку — свою родительницу. Выше я уже рассказывал, что при таких условиях взаимоотношения самцов могут быть не менее дружественными, чем в львиной стае. Что до тигров, то и здесь известны случаи, когда они ходили группами — в прошлом, когда существовало изобилие копытных. Теперь с кормом стало хуже, и в Канхе порог агрессивности тигров может варьировать. Так, встреча «нашей» тигрицы с самцом номер один привела к гибели по меньшей мере одного тигренка, а вот второй самец, похоже, без особых трудностей смирился с присутствием трех двухлеток. Шаллер приводит сходные примеры относительной групповой терпимости. Вот почему я готов считать, что склонность названных кошачьих к мирным социальным контактам определяется обстановкой.

Способы заявлять о своем существовании — с целью установить контакт или избежать его — за некоторыми исключениями, по сути, одинаковы для всех трех видов.

Львы не скупятся на рыканья, издают их практически каждую ночь, тогда как тигру часто для этого нужно больше стимулов и поводов, а леопарды обычно молчаливы. Общим для всех трех видов является то, что самец и самка издают одинаковые рыканья, лишь отчасти различающиеся силой и резонансом, что вполне естественно, поскольку объем звукового аппарата самки меньше. Так как леопард редко подает голос, требуется долгий опыт, чтобы отличать сольное рыканье самца и самки; очень уж одинаково они «пилят». Тигрицу легче опознать, ей не доступен глубокий бас могучего самца. Его грудную клетку можно сравнить с контрабасом, а ее — с виолончелью. Что же до львов, то тут я не нахожу большой разницы в резонаторах самца и самки.

Назначение звуков неодинаково у разных видов. Можно провести аналогию с территориальными трелями зяблика, которые призваны отгонять других самцов, но привлекают самок. У львов, нуждающихся в обширной территории, рыканье, с одной стороны, позволяет избегать нарушения границ и стычек между прайдами, с другой стороны, помогает отбившейся особи найти свою стаю. Оно же служит демонстрацией силы, когда возникает соперничество. И каконец, как я говорил выше, у представляющих азиатский подвид гирских львов самец и самка и среди бела дня часто рычали в унисон сразу после спаривания; Шаллер в своей работе о львах Серенгети таких случаев не упоминает.

Тигр или тигрица обычно рыкают, шагая по своим привычным маршрутам. Особенно щедры они на рыканья в холодное время года, когда и частота спаривания выше. Как и у зяблика, призыв к сексуальному партнеру сочетается с предупреждением другим представителям своего пола. Обитель тигра приурочена к сильно пересеченной лесистой местности, отсюда целесообразность подачи сигналов из разных точек территории.

Леопард кричит редко, а когда кричит, то недолго и, как правило, не больше одного-двух раз за ночь, преимущественно в сумерках и на рассвете. В лунные ночи его голос звучит несколько чаще. Я убедился, что имитацией можно приманить местного «хозяина», но дуэта с ним у меня не получилось, и перекличку самца с самкой я слышал только один раз.

У кошачьих есть и другие контактные звуки. На коротком расстоянии все три вида издают стонущее ворчание, которое часто начинается высокой нотой, почти писком, и заканчивается глухим звуком. Леопард нередко ограничивается писком или мяуканьем с полузакрытой пастью; у тигра и льва тон более басистый. Чаще всего контактным звуком такого рода пользуется самка, подзывая детенышей.

Ни тигр, ни леопард, ни лев не мурлыкают — если под этим подразумевать непрерывный урчащий звук, издаваемый на вдохе и выдохе домашней кошкой или рысью. У тигра есть упоминавшийся мною негромкий фыркающий звук, с которым обычно низшая рангом особь, например, детеныш, обращается к более сильному сородичу, добиваясь его расположения; ответ свидетельствует о том, что можно рассчитывать на дружелюбие. Львы в такой же ситуации как бы тихо пыхтят, а леопарды словно попискивают — контактный сиглал для общения накоротке. Аналогичные по функции звуки присущи многим животным, даже таким далеким друг от друга видам, как выдра и капибара.

Только у тигра можно услышать сигнал, который принято передавать буквами «поок» или «пок», — очень громкий короткий звук неожиданно высокой для этого зверя тональности. Человек с хорошим слухом не спутает его ни с каким другим звучанием в оркестре джунглей. И однако многим авторам он представляется настолько похожим на отдаленный сигнал тревоги замбара, что его подчас толкуют как имитацию (!), с помощью которой хищник приманивает добычу. Достаточно хотя бы немного знать и понимать реакцию оленей, чтобы напрочь отвергнуть такое толкование. Тигры много раз отвечали на мое «поок». По-моему речь идет об усиленном, с оттенком тревоги, варианте контактного звука — глухого стона и ворчания, каким самка подзывает тигрят. В одном случае мне отозвались встревоженная тигрица и ее почти взрослый отпрыск. Видимо, это обычный контактный звук, выражающий, как уже сказано, беспокойство самца или самки, но рассчитанный на большое расстояние и лишенный оттенка предупреждения, присущего территориальному рыканью.

Разумеется, названные представители кошачьих издают множество других звуков — ворчат в знак недовольства, яростно шипят, громко ревут в критических ситуациях, с небольшими вариациями для каждого случая. Вместе с тем они располагают и таким средством общения, тонкости которого недоступны большинству людей, не развивающих в себе способность различать запахи, воспринимая их в полной мере. А именно: кошачьи оставляют пахучие сигналы, во-первых, естественно, подушечками лап, во-вторых, притом еще в большей степени, опрыскивая кусты, траву и деревья содержащей особые пахучие вещества мочой. Собака поднимает ногу и оставляет метку на фонарном столбе, тогда как тигр, поднимая хвост, орошает определенные точки привычного пути на своей территории. Точно так же поступают львы, леопарды и другие крупные кошки.

Пахучие вещества — феромоны, — выделяемые при мочеиспускании тигром, состоят из набора аминокислот, явно варьирующего в зависимости от пола и даже от особи к особи. Самка пользуется «пахучей почтой» во время течки; направляясь к центральной зоне самца, она возвещает о своем состоянии голосом и подтверждает звуковой сигнал «визитной карточкой».

Нередко пишут, что у тигра слабое обоняние. Может быть, это и верно, если сравнивать его с представителями собачьих, но я много раз видел, как тигр очень быстро реагировал на запах следа и даже пользовался верхним чутьем. Тигры с исключительным вниманием изучают пахучую информацию, оставленную ими самими или другими животными. Можно подумать, что этй запахи доставляют им наслаждение: они трутся носом о листву, опрысканную мочой, и оттягивают верхнюю губу с прилегающей кожей назад в «улыбке», назначение которой, вероятно, то же, что у оленей, — удержать и усилить впечатление от запаха. Эти черты поведения присущи также львам и леопардам.

Определенные сигнальные функции выполняет не только моча, но и кал. Известно, что домашняя кошка скребет почву до и после отправления нужды, присыпая испражнения песком или землей. А вот тигр хотя и поскребет сперва землю, но кал оставит на виду. Шаллер толкует следы когтей на земле, которым не обязательно сопутствуют испражнения, как вариант территориальных меток. Я же склонен считать их пережитком привычки «первобытной кошки» зарывать кал.

Сравнивая поведение видов, на каждом шагу отмечаешь несомненное сходство. Так, сопоставляя на монтажном столе брачное поведение леопардов и львов, я вижу полное совпадение — в том числе и с четким описанием Санкхалы этого же процесса у тигров. Собственно, все различие сводится к тембру голосов в дуэте возлюбленных. Да еще львы иногда (но не всякий раз) завершают спаривание рыканьем в два голоса.

Важной чертой во взаимоотношениях этих — и, наверно, большинства других — кошачьих является их «эгоизм». Вы не увидите форм учтивого обращения, которые пришлось выработать сугубо стайным животным, например собакам. Если представители собачьих жмутся к земле и скулят, признавая превосходство более сильной особи, то кошачьи принимают не столько угодливую, сколько явно оборонительную позу. Ложась и даже переворачиваясь на спину, они выставляют все когти!

Самка, заигрывающая с самцом (первый шаг всегда делает самка), для начала ложится на спину, чтобы партнер ощутил свою доминантность и отважился подойти! Как было показано выше, спариванию предшествует довольно долгая «игра», призванная разрядить напряженность. Самка чаще всего ненасытна, и самец постепенно выдыхается. Вот почему можно считать едва ли не правилом, что другому самцу дозволяется присутствовать и сменять первого, когда тот окончательно выбьется из сил.

Важную роль играет доминирование у добычи, можно даже говорить об определяющем наследственном факторе согласно старому правилу «побеждает сильнейший». «Набольший ест первым» — закон в львином прайде, где многие львята попросту умирают с голоду. Чтобы родительница подумала о потомстве — такого рационального принципа у кошачьих нет. Задрав жертву, львица утоляет голод сама и только потом подзывает детенышей, которые угодливо приветствуют родительницу и получают милостивое дозволение разделить с ней трапезу. Однако если молодой зверь первым сумел умертвить добычу, то и есть будет первым, пусть даже мамаша или кто-то другой из молодняка крупнее и сильнее его. Шаллер, осуществивший тщательные наблюдения за дикими кошачьими, сообщает о львах: «Детеныш агрессивен против самки 4 %, самка агрессивна против детеныша 35 %» (подразумеваются раздоры во время трапезы). Эти же черты отмечены и Шаллером, и мною в механизме поведения тигров и леопардов. Конечно, если у самки совсем маленькие детеныши, она больше заботится о них, даже носит им мясо в логово.

О такого рода функциях можно уверенно судить только на основе наблюдений в естественных условиях. Сидеть и регистрировать притуплённые реакции кошачьих, рожденных в неволе, получающих корм в определенные часы и не способных добывать пищу на воле, — такой способ совершенно непригоден для статистического анализа поведения кошачьих. То есть для конкретного случая данные подходят, но они никак не могут служить материалом для аксиоматических выводов о поведении диких зверей, живущих на воле.

Ночные дежурства на маханах принесли немало звуковой информации, но кинофотоматериал был скуден. Заводей на реке в этом году хватало, так что тигры могли утолять жажду и купаться, где им вздумается, что они и делали. Мне было позарез нужно запечатлеть именно эту сторону тигриной жизни, столь важную во время жаркого индийского лета, и я скоро уразумел, что надо сменить тактику. Изучив, какие именно места облюбовали тигры, я оборудовал новые засидки. Работал осторожно, шума не производил, тем не менее, как и следовало ожидать, тигры тотчас переходили к другой заводи. Они явно не жаждали быть увековеченными.

Неужели придется снимать со спины слона? Способ, который я сам же категорически осудил! Нет, выход нашелся…

Мы взяли под контроль весь участок реки. Это было довольно изнуряющее занятие — при сорока градусах в тени странствовать весь день под солнцем верхом на слоне сущий ад, но что поделаешь. Зато мы добились своего. В первый раз, когда мы вышли на тигров, они, сердито ворча, бросились наутек и больше в тот день не показывались. На другой день мы остановились в почтительном удалении, а в последующие дни стали сокращать интервал, пока я не получил возможность спокойно фотографировать со спины слона. Дошло до того, что мы останавливались в каких-нибудь пяти метрах от молодого тигра, который купал корму в прохладной воде и был не в силах покинуть ванну.

Я заключил, что тигры признали нас и пора приступать к киносъемкам. Однако все непривычное настораживает тигра, в чем я лишний раз убедился, когда приблизился к месту съемки, защищенный от свирепого солнца черным зонтом. Миг — и храбрые рыцари улетучились! Тигра часто называют джентльменом, потому что он обычно не трогает людей, идущих через джунгли. Простите, но, помоему, тигр скорее трус. Его чрезвычайно легко напугать намеренно или нечаянно.

Я рассказал Панвару о наших успехах в «приручении» тигров и попросил разрешения снимать с земли. Если подогнать слона к большой глыбе, я смогу перебраться на камень, установить малый штатив и работать с твердой опорой вместо подвижной плоти Понмы. И хотя до той поры никому не дозволялось нарушать установленный порядок, Панвар, к моей радости, согласился, зная, что я не стану рисковать через меру. Отлично! Уж теперь-то я своего добьюсь!

Успех сопутствовал нам уже на другой день. Мы прибыли к заводи в ту самую минуту, когда один из самцов с блаженным видом пятился в воду.

Я огляделся кругом, ища подходящую глыбу. Черт возьми — ни одного большого камня поблизости! Тогда я попросил направить Понму к поросшему бамбуком береговому обрыву полутораметровой высоты, установил камеру на малом штативе и занял соответствующую позицию для съемки, после чего слон отошел в сторонку. С каким упоением я наконец-то, после двух лет неудачных попыток, снимал этот эпизод!

Внезапно Пиа тихим свистом привлекла мое внимание и показала пальцем на бамбук. Там что-то шевелилось. Я мигом навел резкость и успел запечатлеть еще одного тигра, который пробирался через заросли, не замечая меня. Как только он исчез, я развернул камеру на первого тигра и увидел, что он, выйдя из воды, направляется ко мне. Видимо, я, сидя за штативом, показался ему скорее чем-то съедобным, чем человекоподобным, ибо тигр крался в точности, как кошки скрадывают добычу. Уж не принял ли он меня за буйвола? За две недели, что эту компанию перестали подкармливать, наверно, изголодался по буйволятине… Картина была на редкость красивая, и я навел резкость, готовясь снимать, но тут Фул Сингх закричал, чтобы я немедленно возвращался к слону! Как-никак он отвечал за меня. Закрепив камеру на плавающей головке, я вскарабкался на Понму — и с удивлением обнаружил, что тигр продолжает медленно подкрадываться. Может быть, приметил какую-то добычу за моей спиной, когда я сидел на земле? Смотрю — нет, сзади никого… Поворачиваюсь обратно и с ужасом вижу, что камера с тяжелым объективом не закрепилась как следует на головке и наклоняется вперед! Это движение убедило тигра, что перед ним нечто живое. Оставшись без подкормки, он теперь был бы рад хорошей трапезе — вот и почудилось ему, что вышел на привязанного буйвола. Камера продолжала наклоняться, и мы ничего не могли поделать. Кончилось тем, что она шлепнулась на землю вместе со штативом. Тигр метнулся к ней, но Фул Сингх быстро подал слона вперед и прикрыл ее. Тигр недовольно зашипел при виде помехи и пошел в обход, однако его вновь остановили. Послушный рукам махоута слон танцевал почти как балерина. Это продолжалось довольно долго, и под конец мы увидели довольно комичную сцену: подойдя к лежащему на речном песке бревну, тигр поднял его зубами, как собака поднимает кость, и уронил с громким стуком. В этом жесте полосатого господина, который почитал себя хозяином всего, что нас окружало, было что-то от человеческого вызова: «Попробуй подними, если посмеешь!».

Сверкающий глазами зверь был чудо как хорош. Но Фул Сингх все же придумал, как выйти из положения. Дотянувшись до ветки бамбука, он подергал ее, так что весь куст рядом с нами зашелестел. Озадаченный тигр перевел взгляд туда, в ту же минуту Фул Сингх двинул слона вперед и заставил полосатого отступить. Это явилось психологическим переломом в пробе сил, и «потерявший лицо» тигр затрусил прочь с таким видом, будто и не помышлял интересоваться камерами, штативами и прочими предположительно съедобными вещами. А я поспешил забрать камеру — к счастью, она не пострадала.

На другой день я применил новую тактику. Нам снова удалось отыскать заводь, у которой лениво простерлись на земле два тигра, и снова поблизости не оказалось подходящего камня. Тогда я примостился на дереве и расставил ноги штатива на ветках. И тигры смирились с моим присутствием!

Теперь надо было приучить их к необычному зрелищу. И тяжело же было подчас балансировать на ветках — зато полезно для дела! Пересадив меня на сук, Пиа и Фул Сингх отправлялись верхом на слоне искать других членов тигриного квартета, а я оставался ждать, не явится ли сюда какой-нибудь любитель купаний. К сожалению, бывало и так, что никто не являлся.

Очень интересной оказалась первая встреча с тигром у этой заводи. Зверь шагал в мою сторону. Услышав жужжание камеры, он остановился, уставился прямо на меня — и не увидел, хотя я сидел без всякой маскировки меньше чем в двух метрах над землей! В моей практике было много случаев, когда наделенные острым зрением птицы и млекопитающие явно не различали человека, пока он оставался неподвижным. Так, однажды в льяносах Венесуэлы серая лисица, очутившись, что называется, лицом к лицу со мной, разпознала меня только чутьем.

Тигр озадаченно замер на месте, а когда я помахал рукой, он так перетрусил, что бросился в кусты. Видимо, хотя глаза тигра обращены вперед, стереоскопическое зрение у него устроено иначе, чем у приматов. Обезьяну так не проведешь. Впрочем, лангуры почти перестали бояться меня и нередко устраивали трапезу на соседнем дереве, так что мне было очень удобно наблюдать за ними. А может быть, в этом ничего особенного и не было: мало ли обезьян в джунглях.

Даже тигры в конце концов почти забыли о страхе и проходили прямо под деревьями, где я сидел подчас так низко, что при желании они вполне могли меня достать. Один тигр испражнился на камне, с которого я перед тем вскарабкался на сук, и сделал он это, конечно, не от страха, а скорее, чтобы утвердить свое территориальное право. Кстати, не исключено, что мои ночные имитации рыканья вызывали у тигров такую же реакцию, какую дома, в Швеции, вызывает мое подражание черному дрозду, большой си: ице, садовой славке и другим пернатым. Стоит мне на даче выйти в сад, как они тотчас начинают петь с удвоенной силой, протестуя против звуков, которые способна издавать эта диковинная птица-переросток.

Отсняв довольно скоро все мыслимые вариации на тему «тигр на водопое», я ощутил страшную тоску по дому. Так бывает всегда, когда в Швеции рождается весна и я знаю, что птичий хор начинает свои спевки и пробивается зелень. Какая бы волшебная природа ни окружала меня в Южной Америке, на Новой Гвинее, в Таиланде или Индии, а тянет в серенькие леса с моросящим дождем, тающим снегом и набухающими почками… Но Пиа подбадривала меня, уговаривала продолжать съемки. И конечно, надо было продолжать теперь, когда я наконец-то мог наблюдать тигров, не подверженных испугу. Точнее, они не пугались меня.

В один такой день, когда я дежурил на ветке, поначалу вроде бы все шло гладко. В ярком свете один из самцов проследовал вдоль русла к заводи, напился, даровав мне красивый кадр, и собрался лечь в воду, но внезапно замер. В следующий миг он озадаченно рявкнул и бросился в чащу. Прекратив съемку, я терялся в догадках, что бы могло его так напугать. В это время из леса зышел десятилетний мальчуган и как ни в чем не бывало принялся срезать серпом траву! Следом за ним появился мужчина, который вел на веревке буйволенка! В отделе, занимающемся туристами, проведали, что я каждый день наблюдаю тигров там, откуда они по всем признакам давно должны были уйти, и начальство распорядилось выставить для приманки буйвола, чтобы туристы тоже могли любоваться хищниками.

Я приуныл, потеряв всякую надежду еще раз увидеть спугнутого тигра. Мужчина и мальчик, привычные к таким встречам, реагировали на зверя не больше, чем на какую-нибудь шавку у себя в деревне. Но вот они ушли, буйволенок принялся жевать заготовленную траву под вечерний посвист лесной сороки, и вдруг я вижу, как из кустов медленно появляется голова тигра. Это был не вспугнутый самец, а его мамаша. Наведя резкость, я снял ее в броске на буйволенка. Жертва не издала ни звука, и потом я мог рассмотреть на пленке, что укус, как обычно, умертвил добычу в несколько секунд, клыки вонзились в загривок у самого основания черепа. Меня тигрица не заметила, хотя я сидел на виду на дереве!

Во время одного из дежурств мне довелось наблюдать удивительное зрелище. Тигр, которого я снимал, вдруг пошел крадучись на меня, словно готовясь к атаке. Остановился, сжавшись в комок, долго смотрел мне прямо в глаза, наконец, сделал еще шаг вперед — и поднял с земли оброненную мною веревку. И уволок ее, кусая и облизывая, словно озорной щенок. Если бы только я мог показать здесь все необычные кадры, зафиксированное моим «никоном»! За каждым из них какая- нибудь история.

А сколько было случаев, не поддающихся съемке! Взять хотя бы стычку трех молодых тигров с взрослым гауром, которая, к сожалению, разыгралась в густых бамбуковых зарослях. Вот когда зверям пришлось усвоить разницу между привязанным буйволом и 800—900-килограммовым родичем бизона! Сминая бамбук и фыркая, словно компрессор, гаур пошел в контратаку. Стычка не затянулась, и, надо думать, эти тигры не скоро решатся напасть даже на телят гаура.

Последний вечер в обществе тигров. Как обычно, в сумерках верхом на Понме за мной являются Пиа и Фул Сингх. Мои ноги совершенно затекли от многочасового сидения на неудобном суку. Метрах в двадцати от дерева нежится на речном песке один из тигров, и появление четвероногого экипажа его ничуть не беспокоит. Вроде бы давно уже так повелось, а все равно какая-то особая, нереальная картина. Как легко свыкаешься с «невозможным», невероятным… А еще я не устаю поражаться выносливости Пиа. Два года она рядом со мной в жару и в холод, и ни разу не пожаловалась на тяготы, через которые лежит путь к вознаграждающим нас жемчужинам впечатлений. И как это я столько лет управлялся в одиночку?!

Мы грузим снаряжение на слона, я перехожу на его спину, и Понма разворачивается, словно корабль, бороздящий бамбуковые волны. Вижу, как еще один тигр, неправдоподобно большой в вечернем освещении, присоединяется к лежащему на песке полосатому брату. Что будет с ними после того, как мы покинем этот край? Что будет с Канхой? Со всей уязвимой природой этой страны, с ее бесподобной фауной? Со всем нашим земным шаром?

Снова в моих ушах звучит вопрос Гарри Шейна: «Ты все так же любопытен?»

Конечно, я любопытен — страшно любопытен! Как и прежде.