Глава 8

Моя собственная «водяная гипотеза».

«X-pithecus».

«Водяные дети» Чарковского.

«Грудная гипотеза» Морган и моя.

Сексуальные гипотезы Морриса.

Прямохождение.

Краткий обзор развития икспитека.

Десмонд Моррис – зоолог и директор Лондонского зоопарка. Кстати, после «Безволосой обезьяны» он издал книгу под названием «Человеческий зверинец», и сдается мне, на него повлиял тот факт, что по роду занятий он преимущественно соприкасается с животными, содержащимися в неволе. Между тем обезьяны, особенно павианы, в неволе сильно зацикливаются на сексе, можно даже говорить об извращенности.

Элейн Морган – феминистка и в своих в общем-то интересных суждениях о человеке склонна выпячивать роль женщины как зачинателя всех достижений наших далеких предков. Другой автор книг о происхождении человека, Роберт Ардри, прежде всего драматург, поэтому для него движущей силой эволюции является драма, другими словами, агрессия.

Ясно, что у каждого автора свой угол зрения, от которого зависит и весь ход рассуждения.

Что касается Элистера Харди, этого здравомыслящего основателя новой гипотезы, сдается мне, что и тут сказался неосознанный крен. Дело в том, что его специальность – биология моря. Будь он лимнологом, специалистом по фауне пресных вод, его гипотеза могла бы обрести другую и, думается, более верную форму.

Харди ведет свою обезьяну к морю, где, как мы видели выше, она, приспосабливаясь к новой среде, становится ныряющим и плавающим существом с голой кожей и прямой осанкой. Однако если ближе рассмотреть изменение природных условий, якобы вызвавших уход в приморье, мы увидим более выигрышную альтернативу, нежели морские берега.

Нам придется вернуться в весьма далекое прошлое, а именно в эпоху плиоцена, начавшуюся двенадцать и окончившуюся три миллиона лет назад. Кстати, именно в эту эпоху помещают Моррис и Морган своих «человекообразных обезьян», а вернее гоминидов, то есть предшественников человека.

В это время в Африке началась засуха, которая продолжалась миллионы лет. Главной причиной засухи было бездождье в обширных областях земного шара, вызванное нарушениями циркуляции атмосферы из-за образования могучих горных хребтов. Огромные лесные массивы сжимались, уступая место степям. Приспособившись к саванне, чрезвычайно увеличил свою численность животный мир. «Поражает обилие и разнообразие окаменелостей, относящихся к среднему плиоцену», – пишет наш северный знаток этого вопроса Бьёрн Куртен, крупнейший авторитет в вопросах палеонтологии.

Казалось бы, степи и степная фауна говорят в пользу гипотезы Морриса о предке человека и его выживании. Если подойти к вопросу поверхностно. Итак, обезьяна Морриса поспешила выйти на просторы саванны, скинула волосяной покров и бросилась вдогонку за газелями и прочими быстроногими животными. Охотящийся гепард развивает скорость больше ста километров в час. Человек может пробежать полтора километра со скоростью не выше двадцати пяти километров в час, стометровку – максимум тридцати шести! И – внимание! Вне сомнения, только Homo sapiens достиг такой резвости, его предшественники на генеалогическом древе гоминидов были куда более мешковатыми. Быстрая четвероногая обезьяна может развить скорость около шестидесяти километров в час. Зачем же такому быстроногому животному терять в скорости, поднимаясь в саванне на две ноги?

Так что же все-таки случилось с нашим далеким предком? Что вынудило или поманило определенный вид приматов покинуть лес?

Степи ширились, животный мир пополнялся новыми видами. Как уже говорилось, так называемая гиппарионовая фауна (гиппарион – род ископаемых трехпалых лошадей), включавшая различных антилоп, жирафов, мастодонтов, носорогов (в том числе безрогих), отличалась своим богатством. Были тут и совершенно вымершие ныне семейства, в том числе так называемые халикотерии – внешне похожие на лошадь животные с когтями вместо копыт, и, конечно, уйма мелких млекопитающих. В саваннах хватало добычи для всякого рода хищных зверей – крупных медведей, медведеподобных собак, больших саблезубых кошек, разной величины куньих, а также множества гиеновых, среди которых попадались особи ростом со льва. Все эти животные прямо или косвенно зависели от травостоя. И конечно же от воды!

Когда разрастались саванны, призванный обеспечивать всю эту обильную фауну ландшафт, наверное, во многом был похож на Серенгети в Танзании или на северную часть этого заповедника – Масаи Мара в Кении. Травы, травы, травы, но и реки. Ибо никакие травы не живы землей единой, необходимы дожди, и реки не пересыхают тотчас после дождей, как это бывает в безводной пустыне. Количество выпадавших в те времена осадков поддается примерному определению; Бьёрн Куртен в книге «Ледниковая эпоха» называет представляющуюся вероятной цифру – около четырехсот миллиметров в год. Вроде бы не так уж много, однако вполне достаточно для трав и для прокорма как травоядных, так и плотоядных.

Если были озера и реки, как выглядел ландшафт чисто картографически? Многие годы работы в Южной Америке помогают мне представить себе эту картину. Горы Кануку, где помещался мой лагерь, окружены саванной, простирающейся далеко на территорию Бразилии и Венесуэлы. В этом засушливом краю я изрядно побродил и поездил на «джипах», видел его сверху с самолета. И отмечал, что зелень сопровождает реки отнюдь не ровной полосой; занятая лесом площадь местами расширяется (или сужается), поскольку после дождей влага в почве задерживается неравномерно. Такое же распределение зелени вдоль рек наблюдал я в Масаи-Мара, богатой дичью кенийской саванне, и наверное, в плиоцене ландшафт, пусть даже более сухой в сравнении с предыдущими эпохами, в основном выглядел так же. И ведь где-то, как уже говорилось, самая обильная в истории нашей Земли саванновая фауна утоляла свою жажду.

Если вокруг водоемов водилось много животных, то как обстояло дело в самой воде? А так, что для плиоцена характерно появление огромного количества моллюсков. Богатый стол ожидал биологические формы, которые могли воспользоваться этими условиями, этой «нишей».

На Калимантане живет не только водолюбивый носач, но и макак-крабоед. Большую часть дня эта обезьяна проводит на илистых отмелях рек и кормится, конечно, не только крабами, но и всем прочим, что ей может предложить река, включая растительную пищу. Макак-крабоед продолжает занимать экологическую нишу, которая, как мне представляется, была открыта и для приматов плиоцена.

Примату Яну Линдбладу, которому выпало провести несколько богатых событиями фантастических лет среди южноамериканского варианта степи и леса и который видел, как вода благоприятствует развитию и существованию различных биотопов, тоже доводилось искать в воде съестное. Я уяснил, что большинство плодоносных деревьев растет возле рек и ручьев. Пальмы со съедобными плодами выстроились у водных артерий саванны, ксимении в лесных массивах роняли в воду чудесные плоды, известные под названием «свиная слива». Голодному примату было чем полакомиться у реки. Часто я видел, как сотни соблазнительных «свиных слив» качаются на поверхности воды у перегородившего течение упавшего ствола. Часть плодов, пропитавшись влагой, постепенно ложилась на дно этаким золотистым кладом. Руке примата не составило бы труда нащупать их в бурого цвета мутной воде.

Однако среди приматов Южной Америки нет подходящего кандидата для такой специализации. Как я уже говорил, ни паукообразные обезьяны, ни ревуны, ни другие виды обезьян совершенно не способны плавать, так что генетическое сопротивление такого рода приречному образу жизни было чересчур велико.

Но вместо калимантанского макака-крабоеда здесь есть енот-ракоед.

Среди многочисленных животных, которых я выкупал у индейцев и отпускал на волю вблизи моего лагеря по соседству с селением Моко-моко, был и енот-ракоед. Как и некоторые другие спасенные мной зверьки, он не пожелал улепетывать в лес, а привязался ко мне, стал на диво ручным и сопровождал нас с Дени Дюфо (моим сотрудником) в наших ежедневных вылазках к реке.

Вот уж кто был, что называется создан для того, чтобы, особенно ночью, отыскивать съестное в обильных илом речных дельтах; еноты-ракоеды многочисленнее всего на побережье, где на илистых отмелях в изобилии водятся манящие крабы с огромной правой клешней, которой они помахивают, и маленькой левой, которая подает корм к быстро работающим жвалам.

Мой енот тщательно ощупывал каждый попадавшийся ему предмет; возьмет, скажем, улитку передними лапами и вертит ее с ловкостью манипулирующего картами профессионального игрока. Мягкие пальцы ракоеда обшаривают все подводные укрытия, играя роль рыболовного крючка. Вот в палец больно вцепился краб – тотчас лапа выдергивает его из воды, зубы приканчивают добычу, и енот, привстав на длинных задних лапах, поедает ее, быстро вращая передними конечностями. Нередко енот так же ловко и быстро ощупывал мои собственные руки, и я, как сейчас, ощущаю «нервозные» прикосновения лап четвероногого пострела.

Енот-ракоед, как и «обычный» енот-полоскун Северной Америки (встречается, впрочем, вплоть до Венесуэлы на юге), а также индонезийский макак-крабоед приспособились к нише, которая в плиоцене была намного обширнее. В густом лесу нынешние представители этой гильдии не так уж прочно привязаны к водной среде; еноты едят любую животную пищу, макаки находят также растительный корм в кронах деревьев. Но потенциальная специализация налицо. Если лес оскудеет, площадь его сократится, как было в плиоцене, эти виды не окажутся, так сказать, на мели.

Вопрос: существовал ли в эпоху плиоцена, от двенадцати до трех миллионов лет назад, какой-нибудь примат с похожими данными?

В ту пору, даже еще раньше от человекообразных, то есть от семейства Pongidae, начали отщепляться некоторые виды. Сейчас непросто установить, в чем заключались их отличия, до нашего времени дошли только немногие обломки черепов. Все же по ним видно, что зубы начали приобретать форму, характерную для семейства Hominidae, к которому относят человека и его ближайших предшественников. Резцы становятся меньше, также и клыки, все более похожие на резцы. Уменьшаются размеры малых коренных зубов; у человекообразных они сильнее заострены.

Уже среди ископаемых эпохи среднего олигоцена (около тридцати миллионов лет назад) встречаются окаменелости примата Propliopithecus haeckeli с измененным таким образом зубным аппаратом. Если кости типичных человекообразных обезьян обнаружены (что вполне логично) в слоях с кусками окаменелого дерева, то следы проплиопитека содержатся в слоях без такого материала, и место находок, Файюмская пустыня, где некогда простиралась обширная дельта древнего Нила, та среда, в которой, надо думать, прекрасно чувствовали бы себя как мой енот-ракоед, так и макаки-крабоеды с их специальным рационом!

Форма самой челюсти проплиопитека также ближе к человеческой; если, например, у гориллы челюсть продолговатая с почти параллельными рядами зубов, то у человека она подковообразная. И похоже, что из проплиопитека развился другой гоминид, а именно Ramapithecus punjabicus, которого большинство палеонтологов числят главным кандидатом на титул «прародителя человека».

Окаменелостей рамапитека тоже найдено очень мало – несколько челюстей, часть лицевой кости черепа, часть ключицы.

Таким образом, строение тела рамапитека нам неизвестно, но реконструкции показывают, что у него во всяком случае было уплощенное лицо, как у гоминидов, и зубной аппарат – еще ближе к гоминидам. Если бы где-то удалось найти хорошо сохранившийся скелет этого прапримата! Десять – пятнадцать миллионов лет не так уж и много по сравнению с датировкой «праптицы» археоптерикс, которая около ста пятидесяти миллионов лет назад увязла в речном иле и превосходно сохранилась, видны даже четкие отпечатки перьевых бородок.

Все же форма и уменьшающиеся размеры зубов, вероятно, могут служить путеводной нитью. Как уже сказано, они больше похожи на наши зубы всеядного примата, тогда как «вегетарианцы» – человекообразные обезьяны – сохранили крупные резцы и длинные клыки на продолговатой челюсти. Не боясь ошибиться, можно утверждать, что различие в зубном аппарате означает также различие в питании.

Будь Харди, как я говорил, специалистом по пресноводной, а не морской фауне, он мог бы прямо выйти на наших древних родичей, избравших речную воду средой обитания! Кстати, до нас не дошли никакие следы существования морских гоминидов.

Вспоминая образ жизни макак-крабоедов в современной Индонезии, нетрудно представить себе, что где-то от линии высших приматов отпочковался более всеядный тип – гоминиды, эволюция которых по пути, обусловленному климатом и другими факторами, со временем привела к единственному ныне существующему гоминиду – Homo sapiens.

Как выглядела повседневная жизнь «прагоминида», будь то рамапитека или даже проплиопитека, еще раньше догадавшегося искать пищу в поречьях?

Разумеется, мой ответ не может быть подтвержден неоспоримыми свидетельствами, их нет, но это и не смутная догадка. Мой вариант «водяной гипотезы» построен на множестве деталей, сумма которых воплотилась в функциях организма современного человека. Содержание моих девяти предыдущих книг всегда было основано на фактах; здесь же доказательства отсутствуют, однако есть веские косвенные улики, помогающие решить задачу. Вероятно, так называемые «всезнайки» не замедлят указать на кричащие ошибки в моих суждениях. Заметьте – на свет выдающейся новой мысли всегда слеталось множество критически настроенных всезнаек, которые выглядели жалкими мотыльками, когда свежая гипотеза в конце концов обретала признание. Вспоминаются слова уважаемого физика, американца Фридома Дойсона: «Предположения, на первый взгляд не кажущиеся сумасбродными, ныне обречены на крах».

Подстраховавшись такой оговоркой, бросаюсь с десятиметровой вышки в мутные воды плиоцена с целью проникнуть в тайны образа жизни «прагоминидов».

Подобно макаку-крабоеду, прагоминид наверно тоже лазил на деревья за плодами (иногда так поступает и енот-ракоед), но по мере того как сокращалась площадь лесов, наш примат все больше зависел от илистых отмелей, собирая плоды (подобно мне) не только на суше под деревьями, но и на поверхности воды, а также под водой на мелководье. Поиск пищи в мутной воде, естественно, благоприятствует развитию осязания, как это видно на примере енота-ракоеда. Рука человека отличается от руки шимпанзе и других человекообразных обезьян значительно большим числом рецепторов, которые к тому же намного чувствительнее.

Мне самому выпало провести почти год среди мангров илистой дельты реки Карони на Тринидаде и немало времени на берегах различных рек Гайаны, Венесуэлы и Суринама, и я вполне осязаемо представляю себе роль этого фактора. Чувствительная рука была лишь одной, но для гоминидов достаточно важной деталью, которой они обязаны водному биотопу.

X-pithecus (назовем так нашего примата, чтобы не смешивать его с рамапитеками, проплиопитеками и прочими) несомненно подбирал падалицу и ощупывал все, что напоминало упавшие плоды. Очень твердую скорлупу раскусить зубами ему было не под силу. Но если стервятник (египетский), взяв клювом камень, разбивает им скорлупу яиц страуса, а шимпанзе использует соломинку, чтобы извлечь термитов из термитника, то почему бы икспитеку уступать им в смекалке. Вооружившись камнем или подходящим куском дерева, он (или она) могли извлечь из скорлупы, например, вкусного моллюска. За десятки, сотни тысяч лет такой навык мог привести к целесообразному изменению присущих Pongidae огромных клыков и резцов, поскольку, разбив раковину, достаточно было высосать ее содержимое. Большие зубы становились помехой, и подобно тому, как человекообразные обезьяны с их подвижными руками утратили ненужный хвост, уменьшались зубы икспитека.

Вообще обезьяны не любят мокнуть, но бывают крайние случаи. Пересечь вброд мелкий водоем – куда ни шло (для носачей это вовсе не проблема). Но чтобы икспитек смог плавать, понадобились дальнейшие мутации. И появился нос! Может быть, маленький и симпатичный, как у носачих, может быть, больше похожий на роскошное нюхало самца, кто ведает. Хрящи не сохраняются.

Если описанный образ жизни длится достаточно долго (проплиопитек жил примерно тридцать миллионов лет назад, а самым древним окаменелостям рамапитека около четырнадцати миллионов лет, так что срок для адекватных эволюционных изменений был более чем достаточным), многие камни преткновения могут исчезнуть, вытесненные новыми «изобретениями». Среди которых редуцированная волосатость и прямохождение. А еще я должен попытаться объяснить, почему, в отличие от обезьян, у людей (исключение составляют негроидные формы) волосы на голове, как правило, такие длинные.

Мне представляется, что икспитеки, подобно большинству приматов, держались немногочисленными стаями, и в воде особенно важно было не одной паре бдительных глаз следить за окружением. Впрочем, не только в воде: возьмите индийских лангуров – всегда несколько зорких стражей несут караул, пока остальные кормятся.

Самцы и самки икспитеков усердно трудятся, раскапывают пальцами донный ил, собирают разного рода моллюсков и с добычей плывут или вброд выходят на берег (как это делают выдры, норки, некоторые аисты). На суше разбивают скорлупу и высасывают содержимое. Поработав губами и языком, эти гоминиды возвращаются в воду и снова приступают к поиску.

Вода не такая холодная, как в море, но все же прохладная. Следующая мутационная задача эволюции – создание теплоизоляции, то есть подкожной жировой ткани. Как уже говорилось, эта ткань облекает тело иначе, чем у человекообразных обезьян. Шерсть уже не нужна и становится все короче и реже. Надвигается пора, когда не «безволосая обезьяна», а обнаженный гоминид станет фактом.

Детеныши, даже самые маленькие, должны сопровождать взрослых. Оставлять их на берегу нельзя, и на долю матери выпадает тяжелый труд в воде, чтобы насытиться самой, произвести достаточно молока и добыть еду для детеныша постарше.

В отличие от тощих потомков обезьян, детеныши икспитека появляются на свет маленькими пузанчиками, защищенными жиром от переохлаждения в воде. Кроме того, они, подобно нашим новорожденным, обладают рефлексом, позволяющим автоматически задерживать дыхание при погружении в воду. У человеческих детенышей этот рефлекс со временем пропадает, природа постепенно выключает механизмы, лишенные должной стимуляции.

Но икспитековые младенцы – не пассивные, малоподвижные комочки плоти, как наши детеныши. Они ныряют, всплывают, делают вдох, перевертываясь в воде, и рано начинают энергично работать руками. Плавают в окружении стаи, иногда хватаясь ручонками за длинные волосы, которыми природа наделила мать и других взрослых.

Косвенным доказательством того, что длинные волосы развились именно ради детенышей, можно считать то, что часто у современных матерей под конец беременности дополнительно вырастают очень крепкие волосинки. У самцов икспитека тоже длинные волосы. Что опять-таки важно для самых маленьких плавающих приматов: попади детеныш в водоворот, он окажется буквально на волосок от смерти, если не сможет вовремя ухватиться за гриву родителей.

Что дает мне право так определенно говорить о рефлексах, умении плавать, способах дыхания?

Улики налицо, их можно наблюдать у наших новорожденных. По телевизору мы могли видеть результаты исследований советского доктора Чарковского, который в какой-то мере случайно сделал ряд новых открытий. Он предложил жене, чтобы она родила в воде. Во-первых, представлялось ему, сами роды пройдут легче, во-вторых, для младенца появление на свет будет намного безболезненнее, поскольку из околоплодной жидкости он не попадает вдруг в совершенно иную, полную громких звуков сухую среду, где его к тому же ждет грубый шлепок по попе.

В телепрограмме нам показали роды, снятые через стенку большого аквариума. Они и впрямь проходят не так болезненно, но самое интересное – связь этой процедуры с чем-то почти начисто стертым временем и измененным образом жизни. При таком, я бы сказал, «путешествии в прошлое» мы замечаем, что новорожденный стимулируется совсем иначе, нежели те младенцы, которые первые свои месяцы проводят как бы в заточении. При обычных родах «выброшенный на берег» малыш, беспомощно размахивая руками и ногами, бьется, словно рыба на берегу. А вот мне эти беспорядочные взмахи представляются первичными плавательными движениями!

У Чарковского рожденные в воде дети продолжали днем находиться в надежной жидкой среде вместе с матерью. Очень скоро младенцы начинали самостоятельно плавать. Глядя, как все они одинаково легко всплывают к поверхности, переворачиваются, делают вдох и снова ныряют, понимаешь, что речь идет явно об унаследованном видовом поведении, выработанном в воде, теперь переставшей быть естественной средой для человека.

Однако эти навыки необходимо развивать с самого начала. Подобно тому как определенные реакции наших детей и детенышей других животных должны своевременно стимулироваться, чтобы организм правильно функционировал, так и эта серия достаточно сложных поведенческих элементов должна включаться сразу после родов, иначе все будет стерто. Я сопоставил видеокассеты с записью опытов Чарковского и кадры столь популярных в США, совершенно независимых от его работ опытов по обучению грудных младенцев плаванию. Американские малыши, которых погружали в изначальную для вида водную среду на втором-третьем месяце жизни, беспомощно болтали руками и ногами – и камнем шли на дно! Тогда как дети приверженцев Чарковского плавают словно тюлени.

Чарковский считает, что помимо чисто физических преимуществ тренировки в воде явно способствуют развитию интеллекта детей. Думаю, в этом что-то есть. Возможно, произвольные плавательные движения адекватно включают и стимулируют умственные процессы, которые многие ошибочно полагают не зависящими от мышечной активности. Возможно, здесь налицо чрезвычайно важные связи, так что необходимо тщательное серьезное исследование. Остановлюсь на заслуживающей внимание параллели.

Установлена несомненная связь между трудностями в овладении речью и письмом и определенными пробелами в тренировке тела. А именно, если ребенок, минуя стадию ползания, учится стоять и ходить, скажем, при помощи манежика, ему труднее научиться говорить, а затем и писать. Когда же долго после «ползункового» возраста ребенка поощряют играть, ползая по полу, язык «развязывается»! Как это объяснить?

Известно, что отличающиеся живостью южане бурно жестикулируют во время разговора, да и более сдержанные северяне тоже двигают руками, когда возбуждаются. Больше того, даже у неподвижно сидящих участников дебатов замерены в кистях рук слабые токи, характеристики которых зависят от интенсивности речи.

Если ползание влияет на такую важную функцию, как речь, то не исключена и существенная связь между плавательными движениями и умственными способностями. Право же, этот вопрос заслуживает экспериментального исследования!

Когда смотришь видеокассеты с опытами Чарковского, бросается в глаза, в частности, как ловко ребенок ныряет, чтобы без всяких затруднений глотнуть молока из материнской груди. Что дает мне повод высказаться об этой отменно оформленной молочной упаковке.

Кстати о форме… Касаясь довольно объемистых, в сравнении с другими приматами, грудей женщин, Элейн Морган в своих гипотезах говорит о формах, далеких от стандартов королев красоты. Она утверждает, что ее праженщина при кормлении сажала дитя себе на колени, чтобы оно само могло дотянуться до заманчиво свисающих грудей. По мнению Элейн, круглые крепкие груди были только у молодых особей. Спрашивается, если младенец сосал лишь отвислую грудь, как же кормили совсем юные матери? Словом, нелепая идея. И опыты Чарковского доказывают, как легко ребенок находит сосок не только на воде, но и под водой. Отвислые, как уши таксы, груди некоторых женщин – одно из последствий дальнейшего сухопутного образа жизни гоминидов, на котором мы остановимся дальше. Что до отказа эволюции от формы грудей, присущей обезьянам, то, на мой взгляд, все дело в том, что большие полушария намного лучше сохраняли тепло в воде и упрощали потребление молока младенцем.

Десмонд Моррис, объясняя объем и форму грудей, седлает своего любимого конька, а именно, секс. Дескать, груди были этакой имитацией ягодиц, коими праженщина обычно (по мнению Морриса) соблазняла своего партнера. По каким-то неясным причинам люди (опять же согласно Моррису), изменив обычаю, стали совокупляться в позе «лицом к лицу». И самец настолько расстроился, не видя перед собой соблазнительных полушарий, что самке, дабы не подвергать угрозе продолжение рода, пришлось отрастить, так сказать, псевдоягодицы.

Но ведь к тому времени, о котором идет речь, эволюция еще не успела придать седалищу форму, присущую ныне прямоходящему человеку. Хотя в принципе ягодичные мышцы всех приматов приспособлены для такого развития.

Фантазия Морриса не знает пределов: «Созерцая „фасад“ наших самок, не видим ли мы имитацию былого показа полушарий ягодиц и красных срамных губ?» (Моррису явно представляется, что обнаженная самка примата с самого начала демонстрировала таким образом свои прелести самцу-тугодуму, как это делает шимпанзе.) И Десмонд Моррис сам отвечает на свой вопрос: «Ответ бросается в глаза так же очевидно, как сами женские груди. Эти приметные полушария, конечно же, копии мясистых ягодиц, а четко очерченные красные губы рта – копии срамных губ… как тут не подумать об имитации, когда самки нашего вида наделены подобием второго комплекта ягодиц и срамных губ…»

Моррис здесь явно поторопился – губы есть не только у женщин, и ассоциация мужских губ с обращенными кверху частями женской анатомии никак не проходит.

Возникает вопрос, почему и Моррис и Элейн Морган так держатся за позу совокупления «лицом к лицу», называемую еще «миссионерской». (Это выражение появилось потому, что миссионеры осуждали у первобытных племен позу «со спины».)

Моррис пишет: «В обширном исследовании, охватившем около двухсот различных цивилизованных обществ в разных концах мира, было установлено, что для них не характерно совокупление „со спины“».

Я не очень верю этому исследованию. Вспоминаю посещение музея то ли в Боготе, то ли в Лиме, где целый зал был отведен под множество маленьких эротических статуэток инкского периода, изображающих половой акт. Ни в одном случае не воспроизведена поза «лицом к лицу»! И у всех совокупляющихся в «антимиссионерской» позе партнеров выражение лиц необычайно серьезное, словно речь идет о культовом действе. Древние японцы и китайцы явно не облекали способы размножения покровом тайны; то же можно сказать о других азиатских народах – вспомните щедро декорированный храм в Кхаджурахо с его многочисленными изображениями важнейшего для выживания людей акта. Вариант «со спины» показан здесь по меньшей мере так же часто, как «лицом к лицу». Поскольку монголоиды и индийцы составляют изрядный процент населения земного шара, не вижу причин превозносить второй вариант до такой степени, чтобы женщина оказалась вынужденной прибегать к физиологическим эксцессам, описанным Моррисом.

Десмонд Моррис полагает также, что все эрогенные зоны помещаются на теле впереди, а потому включаются при контакте «лицом к лицу». Но примату с такими чувствительными пальцами, как у человека, – притом с достаточно длинными руками – доступна вся поверхность тела.

Что положение «лицом к лицу» определяет гораздо более сильный личный контакт, не подлежит сомнению, и другую позу, конечно же, можно считать более примитивной или первичной, но ведь речь-то как раз об этом! Что до полушарий зрелых грудей, то они помещаются там, где помещаются, просто-напросто для того, чтобы на заре истории рода человеческого отпрыск, как мне представляется, мог получить тепленькое молочко на воде или под водой.

Кстати, Элейн Морган тоже размышляет о «миссионерской» позе: «… практически у всех наземных млекопитающих принята поза „со спины“ и практически у всех млекопитающих с водным образом жизни принята „фронтальная“ поза». (Неверно для выдр, бобров, капибар и многих других видов!)

Однако наши далекие предки, думается мне, никогда не были всецело зависимы от водной среды, как это произошло с дюгоню или моржом (кстати, последний совокупляется на суше «со спины»), и в моем представлении они не были связаны с морем.

Элейн Морган останавливается также на анатомических изменениях, касающихся органа совокупления нашего пращура. У Homo sapiens не только очень большие груди, мужчина к тому же наделен куда более длинным членом, чем человекообразные обезьяны, включая весящего двести килограммов самца гориллы. «Он стал длиннее по той же причине, по какой вытянулась шея жирафа, чтобы достать то, что иначе было бы недосягаемо», – пишет Морган. Дескать, проблема самца заключалась в том, что влагалище переместилось вглубь, «вероятно, для лучшей защиты от соленой воды и царапающего песка».

Мысль глубокая, однако я вижу причину более существенную для рода человеческого, чем опасность царапин.

Совершенно очевидно, сколь уязвимо звено, связующее поколения друг с другом. Если сперматозоиды не достигнут цели или будут повреждены, жизнь не сможет продолжаться. Сразу наступит конец. Вода, особенно пресная, – среда, способная снять с дистанции весь рой маленьких передатчиков жизненной эстафеты. Передача спермы в подлинном смысле слова – жизненно важный процесс. Вот почему влагалище уходит вглубь, и пенис приспосабливается к этому.

Когда у самки шимпанзе наступает течка, она и впрямь всячески «заигрывает» с самцом, а чаще с несколькими самцами. Приблизившись к партнеру, она издает странный крик, как бы страшась овладевшей ею примитивной силы, и поднимает кверху седалище. Самец без особой страсти в несколько секунд исполняет свой долг. Вот и все, после чего «возлюбленные» как ни в чем не бывало могут и дальше уписывать зелень. А сперматозоиды – без всякого риска завершать свое плавание.

Что касается человека, то роль эмоций несравненно выше. Не буду, как это делает Десмонд Моррис в своих суждениях о сексуальном механизме, отводить целую главу сердцебиению, кровяному давлению, покраснению кожи, учащенному дыханию, набуханию органов; укажу лишь на одну особенность нашего вида. Насколько известно, у самок других приматов, даже у человекообразных обезьян, не бывает того, что мы называем оргазмом.

Наш водяной гоминид счел бы предосудительным походя совершать половой акт, подобно обезьянам. И вряд ли совокупление происходило в воде, как предполагает Элейн Морган. Акт совершался на суше и чаще всего во мраке, когда прекращался поиск пищи.

Почему я считаю, что сексуальные контакты были приурочены к ночи? Потому что человеку присущ один рефлекс, на который мы реагируем, как правило, лишь подсознательно, даже инстинктивно.

Окулисты используют атропин, чтобы расслабить мускулатуру зрачка и заставить его расшириться. Вы спросите, причем тут секс?

В одном исследовании мужчинам и женщинам показывали фотографии женских лиц. Некоторые снимки, в целом одинаковые, были ретушированы так, что зрачки выглядели расширенными, как от атропина. Испытуемые мужчины однозначно отдавали предпочтение этим фотографиям как наиболее привлекательным, «сексапильным». А вот женщинам больше нравились узкие зрачки; глаза с большими зрачками казались им «неприятными». Из чего можно заключить, что в таких глазах им виделось вожделение, и этот «лесбиянский» признак вызывал инстинктивный отпор. Как бы то ни было, вся группа испытуемых, не задумываясь почему, явно считала широкие зрачки знаком сексуального интереса. Но расширенные зрачки связаны, кроме того, и с ночной активностью. Мне представляется очевидным, что комбинация секс – темнота указывает на то, что вечер был «часом секса» также и для господина и госпожи Икспитек.

Так что, по всей вероятности, ночь с самого начала была отведена плотской любви, что служило еще одной гарантией сохранности спермы, которой не грозило противозачаточное средство в виде пресной воды.

Еще один фактор – новое (для приматов) проявление социальности как следствие ночного общения. Мужчина оставался с женщиной, они вместе сохраняли тепло и познали неведомое другим приматам сильное чувство надежности и телесного контакта. Так было положено начало широкому спектру нежности и доверия, отличающему щедро наделенного эмоциями современного человека.

Вернемся, однако, в мир плиоцена. И представим себе мысленно группу наших икспитеков, рассредоточенную вдоль илистых или песчаных речных отмелей.

Члены группы трудятся в бурой воде, то и дело погружаясь в нее до самого носа, в котором автоматически срабатывает «запорный клапан»; чувствительные пальцы ощупью отыскивают лакомую добычу. Окунуть все лицо, нырнуть – лишь еще один шаг к все той же цели, к желанной трапезе. Ухватив поживу, одетую в твердый панцирь, он или она выходят, как уже говорилось, на берег и разбивают раковину камнем или палкой. Толстые губы и довольно крупный мясистый язык высасывают содержимое – действие очень важное для будущего гоминидов особенно потому, что от развития мускулистого языка зависит способность говорить, формировать различные звуки.

И снова в воду, к стае, где дети все более уверенно плавают возле родителей. Младшие держатся за длинные волосы матери, дети постарше отваживаются сменить эту опору на шевелюру кого-нибудь из других взрослых поблизости, иногда сами ухитряются извлечь что-нибудь съедобное из ила. Одна из женщин пододвигает своего детеныша к груди; проголодавшийся отпрыск другой смело ныряет и находит сосок под водой, пока мамаша продолжает проверять крабьи норки, используя тонкие палочки для поиска лакомых обладателей острых клешней.

Плавающие на поверхности реки плоды тоже входят в меню, и вот уже вся стая собралась около подходящего дерева. Кто-то взбирается вверх по стволу и сбрасывает вниз то, что не поспевает съесть, как это делают все обезьяны. И все время, пока стая поглощена поиском пищи, двое-трое взрослых, заняв подходящие наблюдательные пункты, внимательно обозревают окрестность.

Вот один из них насторожился, выпрямился во весь рост, всматривается… Увидев опасного врага, возможно, какую-то из саблезубых кошек, резкими лающими криками предупреждает стаю. Нашему слуху эти звуки могли бы напомнить смех; в них больше человеческого, чем в стаккато лангуров!

Все глядят на сторожа, который показывает в сторону опасности и вперемешку с сигнальными криками подражает голосу хищника. Поняв, в чем дело, члены стаи реагируют, бросаясь либо в воду, либо на берег.

Бросаясь? Да, мы видим, что они работают длинными задними ногами совсем не так, как шимпанзе. Последние могут развить приличную скорость, галопируя на своих длинных руках и коротких ногах, но когда вышагивают с полной охапкой фруктов, как это показано в юбилейном фильме Национального географического общества США, в котором большое внимание уделено исследованиям Джейн Гудолл, походку их не назовешь иначе, как весьма неуклюжей. Обезьяна раскачивается всем телом, словно флюгер, под углом свыше тридцати градусов к направлению движения. Костяк шимпанзе приспособлен для хождения на кончиках суставов, и большой палец ноги все еще заметно противопоставляется другим пальцам. Носить охапки плодов – необычное и для выживания шимпанзе необязательное занятие; плоды вполне доступны на ветках, где растут порознь. А вот гоминиду, наверное, требовалось крепко сжимать в руках добычу, выходя из воды на берег, где он разбивал панцирь краба или раковину. Если же приходилось плыть, держа что-то в руках, то как раз сказывалось преимущество длинных ног, работающих «по-лягушачьи». Недаром у лягушек длинные мускулистые задние конечности, служащие, как мне думается, прежде всего для плавания, а прыжки – вторичная функция.

Наша ступня всецело приспособлена для прямохождения. О том, что такая эволюция может происходить довольно быстро, говорит тот факт, что у двух родственных видов (точнее, даже подвидов) горилл – горной и равнинной – строение ступней сильно различается. Первая много ходит, в основном опираясь на задние конечности, и большой палец ступни сильнее обращен вперед, чем у ее равнинной родственницы. Другими словами, ступня горной гориллы больше похожа на человечью. Это вовсе не следует понимать как указание на близкое родство, просто перед нами пример конвергентного развития, когда орган формируется средой и ее требованиями, независимо от родства. Конечности китов напоминают плавники, это же относится и к ихтиозаврам и к рыбам, как современным ихтиозавру, так и к нынешним.

Дайана Фосси, много лет изучавшая в горах Вирунга вымирающих горилл, заметила «аномалию» у некоторых членов группы 5 (нумерация исследовательницы). А именно, у самки, получившей имя Маркиза, и ее потомства отмечалось сращение пальцев ног, так называемая синдактилия. Большой палец все сильнее обращался вперед, и вообще все пальцы были почти равными по длине. Что это – и впрямь аномалия или же эволюция сделала еще один шаг по направлению к человеческой ступне, более подходящей для крутых склонов среды обитания горных горилл?

Ну, а наш икспитек, чем было вызвано его прямохождение? Почему у нас, в отличие от всех человекообразных обезьян, короткие руки и длинные ноги?

Среди человекоподобных приматов самые длинные руки у азиатских гиббонов. Они играючи перелетают с ветки на ветку с легкостью, какой могут позавидовать самые искусные цирковые акробаты. Однако если обратиться к их далекому предку из рода плиопитеков, чей скелет дошел до нас почти в полной сохранности, оказывается, к нашему удивлению, что у него руки были короче ног!

Стало быть, весьма возможно, что уже у нашего икспитека были короткие руки и длинные ноги.

Что могло вызвать эволюцию в сторону прямохождения? Вопрос кардинальный, ведь прямохождение стало предпосылкой умелости наших рук, свободных от необходимости опираться на землю или хвататься за ветки. А на последней стадии нашей эволюции появилась возможность пристроить вверху надлежащей конструкции череп и мозг.

Мы уже приводили выдвинутую Десмондом Моррисом мотивировку прямохождения и бега «безволосой обезьяны». Кстати, что за странная мысль – якобы для охоты требовался быстрый бег? Какое из современных «первобытных» племен настигает добычу стремительным бегом? Да ни одно! На самом деле, прямохождение ставит нас по быстроте на одно из последних мест среди млекопитающих! Где столь малая скорость может быть эффективной? Отвечаю: в среде, в которой ни то, чем кормится добытчик, ни хищники не превосходят его быстротой. То есть в воде.

Поскольку как от проплиопитека, так и от рамапитека, этих кандидатов на звание пращуров человека, до нас дошли лишь осколки челюсти и черепа, нам остается гадать, как давно начался полуводный образ жизни. Правда, окаменелости рамапитека найдены на обширной площади, – в Индии, Китае, Европе и Африке. Возраст древнейших африканских находок определен в четырнадцать миллионов лет, так что на превращение в прямоходящих у наших предков было достаточно времени. Как пригодились бы более полные находки! Тенденцию к прямохождению установить легко, особенно по форме бедренной кости.

У Элейн Морган свое мнение о том, что содействовало «выпрямлению» прагоминида. Главное действующее лицо у нее, разумеется, самка. Преследуемая хищником, она бросается «с пронзительными воплями в море. Хищник кошачьей породы избегает мочить свои лапы… самка может зайти в воду глубже кошки, не опасаясь утонуть».

Не самый удачный пример. По телевидению показаны превосходные кинокадры, свидетельствующие, что тигры и даже львы запросто настигают в воде спасающихся бегством оленей и антилоп. Так что эти родичи нашей домашней кисоньки не так уж боятся воды.

Рассмотрим для примера еще несколько кадров, а именно, из фильма о жизни животных в мангровых лесах на одном из островов вблизи Калимантана. Оператор снял носачей, преодолевающих водную преграду. Вот самка с детенышем, выпрямившись, осторожно идет вброд с поднятыми руками; другая плывет, держа курносый носик над водой; хмурый самец с внушительным «хоботом» также без труда переправляется на другой берег. Не нужно особо развитого воображения, чтобы мысленно представить себе, как наши икспитеки пользовались теми же приемами – и совершенствовали их на протяжении миллионов лет. Им ведь, прагоминидам, некуда было спешить…

Как я уже говорил, мы пока не можем определить, сколько именно времени ушло на это, но для меня несомненно, что все наружные и внутренние изменения нашей анатомии прежде всего связаны с периодом полуводного образа жизни. Назовем их еще раз, перед тем как идти дальше.

Итак, икспитеки – стайные животные. Унаследованная черта или форма приспособления? Многие, даже большинство приматов, ведут стайный образ жизни. Дни наша стая проводит у воды и – в немалой степени – в воде. Как всегда, когда новый образ жизни повышает процент выживания, мутационные изменения наследственных структур влекут за собой приспособление к водной среде. Здесь это выражается в уменьшении волосатости тела и развитии слоя подкожного жира. Однако на голове волосы длинные – важный фактор для выживания детенышей. По той же причине у женщин большие груди с хорошей теплоизоляцией, а для защиты спермы от опасной для нее среды углубляется влагалище и удлиняется пенис. У детенышей в первые годы жизни особенно мощный слой подкожного жира. Ноги икспитека длиннее рук, большие пальцы ног не противопоставляются и направлены вперед. Осанка при ходьбе более прямая – возможно, такая же, как у нас. Другими словами, у икспитека вполне человеческий вид, во всяком случае на расстоянии.

Однако если рассмотреть форму головы снаружи (и внутри), то разница очень велика. Правда, волосы длинные, как у современного человека, и нос скорее человечий, чем обезьяний. Но череп меньше и по складу намного ближе к обезьяньему. Хорошо ли работает эта голова? Насколько развито у икспитека звуковое общение, есть ли зачатки речи? Как обстоит дело с интеллектом?

Развитие черепа и мозга – вот главные факторы, которые определят изменение линии гоминидов. А на это потребуется время.